Загадка «акулы». Научно-фантастические рассказы

      — Готов. Можно начинать.
      Лоб Конрада стал липким от пота. Так вот оно страшное решение загадки! Он узнал второй голос это, несомненно, был голос Венстена.
      В шкафу пахло металлом и краской. Болела голова от спертого воздуха. А за дверцей…
      Конрад всегда побаивался и осуждал таких людей, как Венстен или Алыва. Их ненормальность была для него очевидной. Тридцать лет назад он учился вместе с ними в Колумбийском университете и работал в одной лаборатории. Там, где он и десятки других, нормальных людей, сказали бы «да», Венстен и Альва говорили «нет»; там, где надо было отрицать, они утверждали; там, где другие ничего не могли сказать и были уверены, что и сказать тут нечего, Венстен и Альва находили ответ. Они высказывали самые сумасбродные идеи, особенно Альва. И в конце концов оказывалось, что они правы, а все другие болваны.
      Например, в вопросе о свечении нового вида пластмассы. Альва высказывал мысль, что, реагируя с воздухом, она заряжается за счет отрицательных ионов. Он утверждая, что из кусков пластмассы могут получиться отличные аккумуляторы. В проверке гипотезы участвовал и Конрад, с исчерпывающей ясностью показавший, что она абсурдна. Альва тогда поморщил нос — это его привычка высказывать «фе» — и начал читать стихи Беранже. А через несколько дней он доказал свою правоту, добавив в пластмассу сернокислый цинк.
      Вскоре Конрад перешел в исследовательскую лабораторию фирмы «Краузе и Смит». Эта же фирма приглашала Венстена и Альву, но они отказались и пошли на службу в хиреющую «Пратт».
      Конрад никогда не понимал, почему таким людям, как Альва и Венстен, в науке везет больше, чем ему. Правда, только в науке, а не в жизни. Второе понятно он намного рассудительнее их, практичнее, одним словом нормальнее. Но почему же в науке… Разве ненормальность — это и есть гениальность?
      Углы губ Конрада чуть-чуть приподнялись. Это должно было означать улыбку. Но она моментально слиняла, когда вновь послышался голос Альвы:
      — Четыре вопроса, одно решение, дружище. Потрудись.
      В ответ — щелчки и гудение…
      Конрад, скрючившись, замер в своем мрачном тайнике. Его слух настолько обострился, что он явственно улавливал даже дыхание Альвы. Наконец-то загадка проясняется! Этот мерзавец Альва каким-то образом оживил своего друга. Но как он мог это сделать? Венстен умер от рака. У него были поражены почки, легкие. Метастазы пошли и в желудок, и в пищевод. Для того, чтобы оживить его, пришлось бы заново создавать чуть ли не весь организм. Кроме всего, Альва почти ничего не смыслит в медицине.
      За дверью стихло гудение. Мертвенный, без интонаций голос Венстена произнес:
      — Альфа, умноженное на икс семь.
      — А что вы ответите, мистер Крюган? — спросил Альва.
      Нет, не напрасно Конрад залез в этот проклятый шкаф, не напрасно превратился в добровольного сыщика. То, что он услышал, стоило и не таких усилий. Но надо еще увидеть, окончательно убедиться.
      Он слегка нажал на дверь — и она вторично скрипнула. Не услышал ли Альва? Но «лысый безумец» был занят другим.
      В щель Конрад видел, что он стоит перед стеной, в которой мигают индикаторные лампы.
      Где же воскрешенные мертвецы? В другом углу лаборатории? Или Альва разговаривает с «духами?»
      Конрад попытался бесшумно расширить щель. Но проклятая дверь выдала его. Альва повернулся в его сторону.
      Большим пальцем Конрад отвел предохранитель пистолета. Шаркающие шаги затихла совсем близко. Лязгнула дверь соседнего шкафа. И снова — шаги…
      Яркий свет, как вспышка молнии, ослепил Конрада.
      Сквозь полузакрытые веки он успел разглядеть черное лицо с пустыми глазницами и инстинктивно вскинул пистолет. В тот же миг от локтя к плечу ударил электрический разряд, пистолет полетел на пол.
 

 
      — Ты?..
      Голос Альвы, насмешливый и слегка удивленный:
      — Ваша фирма не может оставить меня в покое?
      Конраду нужны были как раз эти секунды, чтобы прийти в себя. Он видел, что в лаборатории, кроме него и Альвы, никого нет. На стенах мигали ряды индикаторных ламп.
      Внезапно раздался невозмутимый голос Венстена:
      — Возможно и другое решение. Альфа плюс «с», умноженное на икс два.
      — Это Венстен! — закричал Конрад.
      — Голос Венстена, — поправил его Альва. — Голос создать легко. Прибор, преобразующий электрические импульсы и создающий колебания воздуха. Вот и все.
      — И решение Венстена, — сказал Конрад. Он уже чувствовал себя в роли обвинителя.
      Альва недовольно прищурился, разглядывая его, как в лаборатории смотрел на бракованное реле.
      — А ведь ты так ничего и не понял… — медленно проговорил он. — Я был о тебе лучшего мнения.
      Альва смотрел на индикаторные лампы, и Конрада осенило:
      — Ты создал электронный мозг? Мозг Венстена?
      — Значит, возможно все-таки и альфа плюс «с», — выпалил Альва торжествующе, на миг забыв о Конраде. Потом снова взглянул на него: — А почему ты так кричишь, будто это ты нашел решение? Конечно, это электронный мозг Венстена. Ты мог бы и раньше догадаться, если бы бизнес не притупил твоих мыслительных способностей. — Слова, как обычно, разлетались от Альвы искрами, — Все электронные машины ориентированы на типовую схему, окажем, на такой мозг, как твой. Но в таком мозгу меньше каналов связи и обходных путей, чем в мозгу Венстена — типовые ассоциативные области и типовая связь нейронов. А я занимаюсь бионикой. Я создаю электронные машины по определенным живым образцам, которые меня больше всего интересуют, с учетом их отклонений от нормы, их быстроты действия. Собственнно говоря, это отклонение меня как раз больше всего интересует. Природа бесконечно многообразна, в ней умещаются миллионы норм. Только благодаря отклонению от обычной нормы такой мозг способен раскрыть новые нормы природы, явления, законы. Я стараюсь записывать в память машины все, что знал покойник, настраиваю ее на его «тон». И когда я даю такому устройству те же факты, что и обычным машинам, оно делает совсем другие выводы. Тебе они показались бы безумными, ненормальными, как и сама машина, и мозг, по образцу которого она построена. Но что такое норма? Ты или Эйнштейн? Твой знаменитый Краузе или Бетховен? Что такое норма для человеческого мозга? Может быть, сможешь ответить?
      Он перевел на Конрада свои темные недобрые глаза.
      — А ведь и ты когда-то был толковым инженером. Помнишь, как ты исследовал токи взаимодействия? Конрад поморщился.
      — Но ты всегда был порядочным негодяем и стремился ко всяким пакостям. Интересно было бы заглянуть в твои ячейки памяти. Сколько там, наверно, разной гадости и дребедени…
      Он шагнул к Конраду, как бы и впрямь собираясь вскрыть ему череп.
      — Не косись на пистолет. Тебе до него не дотянуться. Но я не собираюсь утруждать себя операцией. Вот тут за стеной перед нами не весь Венстен, а только часть его мозга, в котором, правда, усилена электрическая активность. Но эта часть дает такие решения, до которых тебе не додуматься. Понимаешь теперь, что такое норма для человеческого мозга, если его деятельность не направлена на такие гадости, KaK у тебя?
      — Ты безумец, Альва, ты такой же ненормальный, как твои машины. Поэтому у тебя никогда не было и цента за душой, — проговорил Конрад, продвигаясь к дверям лаборатории.
      Алыва не препятствовал.
      В самых дверях Конрад сказал:
      — Но если бы ты согласился перейти к нам… Можешь быть уверен — мы бы не поскупились.
      Альва уже не смотрел на него. Он переводил ручки регуляторов. Отблески индикаторных ламп играли радугой на его шишковатой лысине. И только когда щелкнула дверь, он закричал вслед Конраду:
      — Если ты соберешься притащить мне свой труп после смерти, не затрудняйся. Он мне не понадобится!

ЧУДОВИЩА ЛУННЫХ ПЕЩЕР

 

 
      Тишина…
      Непривычная, унылая, без дуновения ветерка, без шелеста листьев полная тишина, мертвая. Тишина лунной пустыни…
      Когда-то Роман Александрович мечтал о полной тишине. Чтобы не долетали гул трамвая, пронзительные голоса из кухни. Он уезжал в деревню и там склонялся над листами с формулами белковых молекул. Но где-то близко слышались заразительный детский смех, коровье мычание, петушиный крик. Роман Александрович невольно откладывал в сторону исписанные листы и смотрел в окно. Там колыхались цветущие ветви яблонь и синело небо — в белых облачках, как в цвету. Приходили озорные мысли. Рабочее настроение развеивалось бесследно.
      И вот он там, где царит вечная тишина. Он идет и не слышит шума своих шагов. Жутко. Он оглядывается и видит вздрагивающую стену вездехода дизели не выключены. Впереди, у черного отверстия — входа в пещеру Николай, геолог. В пластмассовом скафандре с широким шлемом и овальным кислородным балоном он похож на диковинную машину.
      Роман Александрович обводит взглядом пустыню, покрытую многовековой пылью — пылью, которую не уносят ветры, смотрит на термометр, помещенный на груди. Плюс сто двадцать градусов по Цельсию. Невольно просыпается старое сомнение: «А стоило ли ему, биологу, ехать сюда?» Вспоминается последняя дискуссия: «Вам незачем туда лететь. Жизнь на Луне — выдумки фантастов! На планете без атмосферы, на планете с резкими переходами температуры до минус ста шестидесяти градусов — жизнь? Абсурд!»
      Но Роман Александрович остался при своем мнении.
      Он помнил о всесилии жизни. Она взрывалась каскадами зелени в тропиках, сверкала в брачном наряде мотыльков, пела голосами птиц. Она расцветала странным и хрупким цветком, высшим чудом — человеческим мозгом. В раскаленных пустынях она извивалась ящерицами и зарывалась глубоко в песок, когда наступала прохладная ночь. В глубине океанов, сплющивающих тело, как пресс — спичечную коробку, она создавала внутри рыб давление, равное давлению сотен тонн воды; в кромешной темноте, куда не проникали лучи, она сама становилась источником света и зажигала электрические маяки на головах глубоководных. Она существовала в самых невообразимых местах, она опрокидывала старые представления и оказывалась сильнее фантазии поэтов. Кто может точно знать, где существует жизнь и какие формы она принимает?
      Биолог бросает взгляд на непривычно близкую зубчатую линию лунного горизонта, на вездеход с алой пятиконечной звездой и многослойной обшивкой, которая так надежно укрывает их от случайных метеоритов и других неожиданностей, и подает сигнал.
      Они ныряют в пещеру. Роман Александрович включает прожектор. Перед ними — длинный извилистый коридор. В стенах поблескивают какие-то камни. Он знает — это золотые и медные жилы, которые здесь, на Луне, выходят прямо на поверхность, рассыпая самородки.
      Термометр показывает сто десять градусов по Цельсию, через несколько шагов — восемьдесят градусов, потом — пятьдесят, сорок. Космонавты выключают термостаты.
      Вспыхивают сигнальные лампочки. Ученые остановились — впереди радиоактивное излучение. Стрелка не доходит до красной черты, и космонавты продолжают путь.
      Они проходят под аркой, и их глазам открывается изумительная картина. Золотые жилы и прослойки минералов сплетаются на сводчатом потолке и на стенах в причудливые разноцветные узоры, горят под лучами прожекторов диковинными письменами. Ослепительно сверкают вкрапленные в стены камни, и само пространство кажется струящимся и сверкающим, переливающимся фиолетовыми, золотыми, оранжевыми волнами.
      Но не эти сверкание и блеск потрясли космонавтов.
      В гигантской пещере, стекаясь к ее центру и растекаясь от него, двигались, катились, покачивались, копошились, извивались двухметровые черви с какими-то дрожавшими отростками, шары с множеством щупалец, наполненные неизвестной живой массой и просвечивавшие насквозь.
 

 
      Роман Александрович увидел ее — всесильную жизнь — движение, обмен веществ, обмен энергии. Какова бы она ни была, какие бы формы ни принимала — он узнал ее.
      Здесь, на планете без атмосферы, она роилась в пещерах, неподалеку от радиоактивных источников. Найдя лишь ничтожное количество кислорода, испытывая постоянный недостаток в углекислоте, она существовала в виде простейших существ, напоминавших земных микробов, увеличенных во много тысяч раз. И все же она текла, менялась, боролась за себя, совершенствовалась…
      Он тихо сказал в микрофон:
      — Спустимся в пещеру, посмотрим на них ближе. В правом углу есть удобная площадка.
      Он услышал голос Николая, донесенный рaдиоволнами:
      — Мне кажется… это мы всегда успеем сделать…
      Но Роман Александрович одним гигантским прыжком уже перенесся на намеченную площадку. Николаю пришлось последовать за ним.
      Теперь «микробы»-великаны были совсем близко.
      Можно было различив внутри них скопления «вирусов», ведущих разрушительную работу, и внутри «вирусов» еще какие-то тельца, возможно, паразитировавшие в самих «вирусах» и вызывавшие их перерождение. От некоторых «микробов» отходили вибрировавшие отростки. Ими «микроб» ощупывал все на своем пути, иногда по нескольку минут застывал у куска отвалившейся породы.
      «Они усваивают необходимые им вещества непосредственно из минералов, известняков, руд, — подумал Роман Александрович. — А воду? Ведь тут нет воды…»
      Он вспомнил вощинную моль. Она получает из воска водород и кислород и затем синтезирует воду в самом организме. Возможно, и эти существа пьют» подобным образом?
      Внезапно в беспорядочном движении простейших что-то изменилось. Появился какой-то центр, к которому они все начали тяготеть. И прежде чем Роман Александрович понял, что этим центром является он сам, огромный дрожавший баллон подкатился к его ногам и протянул отросток к поясу. «Таких простейших нет на Земле, — мелькнуло в голове ученого. — Интересно, что представляют собой отростки? Своеобразные антенны, осуществляющие связь с внешним миром? Органы питания? Или же и то, и другое?..»
      Он не успел решить этот вопрос. Второй баллон с прилипшим к нему шаром протянул присоски к его руке. Роман Александрович отдернул руку. Перед глазами мелькнуло пламя. Это выстрелил из пистолета Николай.
      Пуля прошла сквозь студенистое тело шара, не оставив следа. И сразу же десятки «баллонов и червей» окружили космонавтов. Они стекались со всех сторон, заполняя площадку. Они cпешили, обгоняя друг друга, сплетались в клубки, наползали одно на другое, образуя многоярусную лавину протоплазмы. В ней словно бы стирались грани — тонкие стенки, отделявшие одно тело простейшего от другого, — и становилось особенно ясной относительность этих стенок, а значит и относительность жизни и смерти. И Роман Александрович подумал о стенках, отделяющих жизнь каждого отдельного человека от окружающего мира, от жизни, существующей в других формах и измерениях. Падение стенок, переход из одного состояния в другое люди называют смертью…
      — Роман Александрович, что делать? — ударил в уши голос Николая.
      Биолог огляделся. Отступать к выходу из пещеры было поздно. Путь отрезали лавины гигантских «микробов». «Почему они движутся к нам? Ведь на Луне нет животных, и значит эти микробы» — не паразиты теплокровных. Они берут необходимые вещества непосредственно из почвы или друг у друга. Мы не можем служить для них пищей… В чем же дело?»
      Он увидел длинные присоски, протянутые к застежкам на его поясе, и понял: «Пища для них не мы, — а наши скафандры! Ведь в них есть все то, что «микробы» добывают в почве — железо, азотистые и углеродные соединения… Они не тронут нас, но разрушат наши скафандры, и мы погибнем…»
      Ощущение смертельной опасности вмиг подавило в мозгу все другие импульсы, вытеснило отвлеченные мысли и абстрактные рассуждения. Напружинив мускулы, ученый отбросил студенистую массу, но через мгновение она опять сомкнулась вокруг него живыми волнами.
      Сотни щупалец тянулась к застежкам пояса, к гофрированной трубке кислородного прибора, и все новые полчища студенистых шаров стекались к космонавтам.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.