– В таком случае я-то что тут делаю?
      – Мы ищем убийцу. Похоже, это его рук дело. Посему – нам нужен грамотный осмотр тела.
      Эрфорс снял с плеча черную сумку и поставил перед собой. Открыл ее и извлек оттуда перчатки. Он натянул их, потом раздраженно замахал белыми руками: Эверт заслонял ему свет.
      Проверил пульс. Его не было.
      Послушал сердце. Оно не билось.
      Он посветил похожим на карманный фонарик прибором в оба глаза, измерил Температуру тела, ощупал обеими руками живот.
      Работал он не особенно долго: десять-пятнадцать минут. Основная же работа ждет его впереди, на вскрытии.
      Свен Сундквист давно уже был возле лифтов и сидел там, глядя на коридор, выкрашенный в синий цвет. Он вспоминал, что когда впервые увидел Эрфорса за работой, то с рыданиями выбежал из комнаты. Сегодня ему было точно так же не по себе, он терпеть не мог возиться с мертвяками. Не так, как Эрфорс. Да вообще – никак.
      Эрфорс поменял позу, потом быстро взглянул сначала на Эверта, потом на Свена и сказал:
      – Он не выдержит. В прошлый раз точно так же сперва сидел.
      Эверт повернулся к коллеге:
      – Свен!
      – Да!
      – Давай-ка опроси свидетелей.
      – Так у нас только эта Орстрём.
      – Вот и отлично.
      – Так мы уже с ней говорили.
      – Давай поговори еще разок.
      Свен Сундквист, проклиная свою боязнь мертвяков, но тем не менее чувствуя благодарность к Эверту за понимание, поднялся и вышел с лестничной площадки в коридор, открыл дверь и зашел в отделение, которое Хильдинг Ольдеус с воплем покинул всего час тому назад.
      Людвиг Эрфорс проводил его взглядом, а затем вновь повернулся к лежащему у его ног телу. Человек расстался с жизнью, перешел границу между нашим миром и неведомым, теперь он станет всего лишь записью в протоколе.
      Он откашлялся. У него был диктофон, на который он наговаривал свои замечания, чтобы потом перенести их в отчет. Он поднес его ко рту.
      – Внешний осмотр трупа мужчины.
      Фраза за фразой.
      – Зрачки неподвижны.
      Снова пауза.
      – Несколько пальцев на правой руке сломаны. Гематомы на переломах свидетельствуют о том, что это произошло до наступления смерти.
      Еще пауза.
      – Повреждение левого колена; кровотечение свидетельствует, что это произошло до наступления смерти.
      Он работал очень старательно. Взвешивал каждое слово. Эверт Гренс просил его о тщательности, а ведь в этом не было нужды, поскольку тщательность не вызывала сомнений. Так он работал всегда.
      – Абдоминальная область. Множество гематом. При пальпировании чувствуется выпуклость, под ней – жидкость, скорее всего кровь. Указывает на возможное внутреннее кровотечение.
      – Отметины от инъекций разного срока давности, многие со следами заражения. Наркотики.
      – Около тридцати лет, смерть наступила не раньше, чем сорок минут назад. Основания – осмотр и показания свидетелей.
      Он продолжал наговаривать на диктофон еще несколько минут. Вскрытие он проведет позже, уже у себя в управлении, но он точно знал, что все то, что он сказал сегодня после общего осмотра, позже он повторит дословно. За свою профессиональную жизнь он навидался таких трупов.
 
      Йохум отнял руки от лица Слободана. У того на щеках остались красные пятна, которые двигались, когда он говорил.
      – Я правильно понял? Тебя видели?
      Слободан провел пальцами по красным пятнам и вздохнул:
      – Нехорошо. Если есть свидетели – надо с ними разобраться.
      – Не свидетели. Свидетельница. Одна. Врач.
      Дождь припустил с новой силой, и разобрать, что творится на улице, можно было с большим трудом. Стекла машины запотели от их разгоряченных тел, яростного дыхания и агрессии. Так что изнутри автомобиля увидеть что-либо вообще не представлялось возможным. Слободан показал на стекла и на вентилятор – мол, надо бы проветрить. Йохум кивнул и отдал ключ, который отобрал несколько минут назад и держал у себя в кармане.
      – Я не могу вернуться туда. Не теперь. Врач там. Да и легавые небось уже на месте.
      Слободан молча ждал, когда вентилятор разгонит излишки влаги. Так. Теперь эта сволочь Ланг попрыгает. Если и была власть, которую они делили на двоих, получалось так, что с каждым разом Слободану ее доставалось немного больше, а Йохуму – настолько же меньше.
      Когда эти чертовы окна наконец обрели прозрачность, он повернулся к Лангу:
      – Я займусь этим.
      Йохум ненавидел быть кому-то обязанным. Но сделанного не воротишь.
      – Лиса Орстрём. Тридцать – тридцать пять лет. Рост метр семьдесят пять, стройная, – почти худая. Темные волосы средней длины. Носит очки, держит их в нагрудном кармане халата. Такие, в черной оправе, с маленькими стеклами.
      Он разговаривал с ней. Он помнил звук ее голоса.
      – Северный выговор. Голос звонкий. Немного шепелявит.
      Йохум Ланг сел поудобней, вытянул ноги и выключил вентилятор.
      В зеркало заднего вида он увидел, как Слободан исчез за автоматическими дверями больницы.
 
      Она пела. Как обычно, когда волновалась:
 
Лидия Граяускас.
Лидия Граяускас.
Лидия Граяускас.
 
      Она пела тихо-тихо, почти шептала, чтобы на нее не обратили внимания.
      Она не знала, когда охранник, которого она ударила по голове, придет в себя. Она, конечно, крепко двинула ему по затылку, но ведь он здоровяк, так что он, вполне возможно, уже очнулся и поднял тревогу.
      Лидия шла по ярко освещенному коридору Южной больницы, но все не могла забыть, как она стояла, направив на охранника пистолет, как она прижала дуло к его виску, когда увидела, что он колеблется. Такое впечатление, что она опять оказалась там, в своем детстве. Ей снова девять, папа поодаль стоит на коленях, его бьют по голове и кричат – чтоб он сдох, подлый торговец оружием.
      Она остановилась и открыла свой блокнот.
      Она выучила наизусть брошюру о больнице, там были и планы этажей. Ее Лидия выпросила у своей говорившей по-русски медсестры. Теперь она справлялась по этой брошюре. Вернее, по перерисованным дрожащей рукой схемам, которые она сама снабдила комментариями на литовском, пока лежала в палате с приставленным охранником.
      Точно. Там был коридор, ведущий в морг.
      Лидия прибавила шагу, пакет с логотипом IСА она несла в правой, здоровой руке. Она шла так быстро, как только могла, превозмогая боль, задыхаясь, шарахаясь от каждого звука и каждый раз припадая на ту ногу, которая не болела. Потом она пошла тише, опасаясь, что ее шаги могут услышать.
      Она точно знала, что ей нужно делать.
      Никакой на свете Дима Шмаровоз больше не сможет ей указывать. Не сможет заставить ее раздеться догола и отдать свое тело в распоряжение чужих людей, которые за это заплатили.
      Те, кто попадался ей навстречу, казались ей подозрительными. Она ощущала на себе их взгляды и думала, что все они прекрасно знают, кто она и куда идет. Так она и дрожала от страха, пока наконец не осознала, что на самом деле выглядит точно так же, как и любой другой пациент этой больницы, в таком же халате бредущий по тем же коридорам.
      Вот именно поэтому она оказалась не вполне готова.
      Она ослабела. А ей нельзя было слабеть.
      Когда она увидела его, было уже поздно.
      Сначала она узнала его походку, широкие, как у всех высоких людей, шаги. Он шел, размахивая по своей привычке руками. Потом она услышала его голос – громкий и немного гнусавый. Он шел рядом с каким-то человеком и разговаривал во весь голос.
      Он – один из тех, кто приходил к ней. Один из тех, кто бил ее. Сейчас он в белом халате шел ей навстречу, и они должны столкнуться нос к носу буквально через несколько секунд: коридор прямой, без единой двери, так что свернуть некуда.
      Она замедлила шаг, стараясь смотреть в пол, а здоровой рукой нащупала пистолет в кармане больничного халата.
      Она почти дотронулась до него, когда он проходил мимо.
      Он пах точно так же, как и когда наваливался на нее всем телом и делал ей больно.
      Мгновение, не больше, – и он прошел дальше.
      Он ее даже не увидел. Женщина, с которой он спал за деньги каждые две недели весь последний год, была всегда одета в черное платье, белье, которое он сам ей купил, волосы распущены, а губы накрашены ярко-красной помадой. Женщину же, которая только что прошла мимо него, он никогда раньше не видел. У нее разбито лицо, одна рука в гипсе, а на ногах – белые тапки с названием больницы. Он не видел ее раньше – он не увидел ее и теперь.
      Она была поражена. То, что она чувствовала, не было ни страхом, ни тем более паникой – это была крайняя степень изумления, которая немедленно перешла в ярость. Подумать только! Он прошел мимо нее!
      Последний отрезок больничного коридора.
      Лидия остановилась перед дверью, которую через секунду ей надо было открыть.
      Никогда раньше она не бывала в морге. Она представляла себе, как там должно быть, но понимала, что это картинка из американских фильмов, которые она видела еще до того, как уехала из Литвы. Что ж, больше у нее ничего не было. Из схемы в своем блокноте она знала, какой морг большой и как много в нем помещений. Теперь ей предстояло туда войти. Ей надо успокоиться, чтобы хладнокровно войти туда, к живым и мертвым.
      Она надеялась, что внутри кто-то будет. Хотя бы больше двух человек.
      Она открыла дверь. Та поддавалась тяжело, как будто мешал сквозняк, хотя там не было никаких окон. Она услышала голоса. Глухие – видимо, из соседней комнаты. Она стояла тихо: там был кто-то живой. Теперь все зависело только от нее: у нее пистолет и взрывчатка, которые Алене каким-то образом удалось пронести и передать ей. Да и сама она не подкачала – умудрилась отделаться от охранника, сбежать из палаты и добраться до морга. А теперь – ее выход: там, за дверью, слышались голоса. Там были люди.
      Лидия глубоко вдохнула.
      Она должна сделать то, что задумала.
      Она должна, чтобы то никогда не повторилось.
      Говорящих было по крайней мере трое. Она не понимала, что они говорят. Отдельные слова она разбирала, а уж что получалось вместе… Как же она ругала себя за то, что так и не выучила шведский! Она отлепила один конец медицинского пластыря, которым прикрутила пистолет к своему телу, взяла оружие здоровой рукой. Медленно пошла по коридору, напоминавшему длинный коридор в их последней квартире. Она шла на звук голосов.
      И тут она их увидела.
      Она стояла в темной длинной комнате и смотрела на них, а они ее не замечали, были заняты разговором и еще чем-то, чего она не могла разобрать. Но она всех их узнала.
      Они виделись сегодня утром.
      Они тогда стояли возле ее кровати. Один, тот, что немного постарше, с седыми волосами и в больших очках, был тот самый врач, который проводил первый осмотр, когда она только поступила в больницу. Он еще тогда вернулся со своими четырьмя студентами. Он показывал на ее тело, на следы на спине, говорил что-то о процессе лечения и о пастушьем кнуте, а четверо молодых студентов стояли молча, смотрели и думали о том, сколько еще различных травм и увечий они должны увидеть, чтобы научиться их лечить.
      Они стояли чуть поодаль и разглядывали тело. Оно лежало на столе, под ярким светом ламп, свисавших с потолка. Едва открыв дверь, она поняла, что это тело мертвого человека, слишком оно было бледным и бездыханным. Седой врач в очках что-то показывал своей лазерной указкой, точно так же, как он показывал ее тело, а четыре студента стояли возле мертвого тела так же тихо, как прежде стояли возле живого и изуродованного.
      Лидия вышла из тени на свет. Но они ее не увидели.
      Тогда она сделала еще восемь шагов, и тут ее заметили. Когда она была в двух-трех метрах от них.
      Они увидели ее. И да, и нет.
      Они узнали ее, ту женщину со следами кнута на спине и грустной улыбкой, что лежала на кровати под больничным покрывалом. Та, что теперь стояла рядом с ними, выглядела так же и вместе с тем совершенно иначе. Она чего-то хотела, об этом говорили ее глаза, их выражение было слишком красноречиво. Она подняла руку, направила на них пистолет и сделала шаг вперед. Яркий свет теперь падал прямо на ее разбитое, в синяках и ссадинах лицо, но казалось, она не чувствует боли. Она действовала быстро, уверенно и в то же время очень спокойно. Седовласый врач, не поняв, что происходит, демонстративно продолжил было свою лекцию о мертвом теле, но оборвал себя на полуслове.
      Женщина помахала пистолетом.
      Она водила им от одной пары глаз к другой, от одного лица к другому.
      Она угрожала им, и у каждого из них от страха свело живот, как было с ней, когда Дима Шмаровоз подносил саму смерть к ее виску.
      Никто не сказал ни слова. Все ждали, когда она заговорит.
      Лидия показала дулом на пол:
      – On knee! On knee!
      Все встали на колени вокруг стола, на котором лежало то, что недавно было человеком. Она попыталась заглянуть им в глаза, она хотела увидеть, есть ли в них страх. Но они избегали ее взгляда. Все до единого. Двое прикрыли глаза: девушка и один юноша, остальные уставились прямо перед собой, мимо нее, сквозь нее. Ни у кого не хватило духа посмотреть ей в глаза. Даже у седого, даже у него.
      Ей снова было девять лет. И снова они были в той комнате. Тот, что приставил пистолет к ее виску, и папа, которого они поставили на колени, и он должен был со связанными за спиной руками лечь лицом вниз. Она вспомнила, как он упал, какой глухой звук раздался, когда его голова ударилась об пол, и как у него из носа потекли сразу две струйки крови.
      Теперь она стоит здесь. И у нее самой есть оружие.
      Лидия сделала последний шаг вперед.
      Она зашаталась, чуть не упала. Она знала, что должна быть осторожней. После полученных побоев у нее нарушилось равновесие. Один из тех, кто приплачивал ей, чтобы получить «эдакое», однажды сильно ударил ее по лицу, а потом пообещал удвоить плату и, когда она согласилась, так двинул ей в ухо, что боль стала нестерпимой. По-видимому, он что-то ей повредил внутри. Что-то, от чего зависело равновесие. Она никогда не понимала почему. Почему мужчины били ее гораздо сильнее, чем она могла вытерпеть.
      Сейчас ей удалось устоять. Она пошатнулась еще раз, но не упала и даже не опустила оружия, которое по-прежнему держала перед собой, наставив его на тех пятерых.
      Она выбрала правильную дистанцию и стояла в двух метрах от них – ни больше ни меньше. Она видела, что все они стоят на коленях и, когда убедилась, что все идет по плану, быстро достала рукой с пистолетом целлофановый пакет, который был прижат к ее животу резинкой трусов, и бросила его себе под ноги. Она ногой вытолкнула из пакета моток веревки и подвинула его к столу.
      Потом показала на студентку и закричала ей:
      – Lock! Lock!
      Она смотрела на испуганную девушку, которая изо всех сил пыталась держаться. Они даже были чем-то похожи: обе со светлыми, слегка рыжеватыми волосами средней длины. Почти одного роста и почти одного возраста. Только недавно Лидия лежала на кровати, а студенты стояли и смотрели на нее сверху вниз.
      Лидия почти улыбалась.
      «Теперь все наоборот», – подумала она.
      Теперь она смотрит на студентку сверху вниз.
      – Lock!
      Девушка смотрела на нее изумленно. Она видела, что на нее направлен пистолет. И слышала, что та, у кого этот пистолет был в руке, что-то кричала ей. Но она не понимала, что именно. Слова для нее сейчас не существовали. Пока пистолет был возле ее головы.
      – Last time! Lock!
      Наконец седой понял, что к чему. Осторожно повернувшись к студентке, он сказал:
      – Она хочет, чтобы ты нас связала.
      Девушка посмотрела на него, но не двинулась с места.
      – Она хочет, чтобы ты нас связала этой веревкой.
      У него был спокойный голос, и она, кажется, слушала его, она даже посмотрела ему в глаза. Потом снова уставилась на Лидию.
      – Я не думаю, что она станет стрелять. Понимаешь, о чем я? Если ты нас свяжешь, она не станет стрелять.
      Девушка кивнула. Она медленно опустила голову, а потом так же медленно ее подняла. Затем она точно так же кивнула и Лидии, чтобы та знала, что ее поняли. Она осторожно двинулась к мотку веревки. Взяла один конец, встала с колен, подошла к столу, на котором лежало тело. Взяла оттуда острый хирургический нож, которым вскрывают трупы. Отрезала кусок веревки. Потом зашла седовласому врачу за спину, присела на корточки и стала связывать ему руки.
      – Hard! Very hard! You lock hard!
      Лидия сделала еще шаг вперед и помахала пистолетом у девушки перед носом. Она стояла и смотрела, как натягивается веревка и как она впивается в кожу врача.
      – Lock!
      Девушка подхватила веревку, нож и двинулась к остальным. Она отрезала куски веревки и стягивала им руки так туго, что они наливались кровью. Закончив, она, тяжело дыша, приблизилась к Лидии.
      Лидия показала рукой с пистолетом, чтобы она повернулась к ней спиной и встала на колени. Потом сама связала ей руки точно так же, как та только что связала всех остальных.
      Все это заняло шесть-семь минут. Вроде бы в той комнате своего детства она находилась немного дольше. Она и представить себе не могла, что их окажется пятеро. Она думала – ну двое. Не пятеро.
      Теперь наверняка уже обнаружили охранника. Поняли, что она сбежала. И конечно, позвонили в полицию.
      Ей надо торопиться.
      Она в спешке стала рыться в пяти белых халатах. Наружные карманы, внутренние… Затем в брюках. Все, что попалось ей под руку, она сложила в кучку прямо на полу. Несколько связок ключей, пара записных книжек, мятные леденцы, удостоверения, перчатки, полкоробки пастилок от горла. В кармане старшего она нашла и мобильный телефон. Она осмотрела его, попробовала и убедилась, что батарейки хватит еще надолго.
      Пять человек стояли перед ней на коленях со связанными за спиной руками, в страхе глядя на пистолет, которым она им угрожала. Рядом на ярко освещенном столе – наполовину вскрытый труп.
      Она взяла заложников.
      Теперь можно выдвигать требования.
 
      Она плакала.
      Давненько он не доводил ее до слез. Как же она ненавидела его за это! Лиса Орстрём ненавидела своего брата.
      Она вспоминала тот проклятый разговор, когда он позвонил ей из метро. Это было всего несколько дней назад. Он, как обычно, клянчил деньги, а она слушала и отказывала, слушала и отказывала. Отказывать ему она научилась на курсах психологической поддержки.
      Слезы катились градом, в горле застрял комок, ее била дрожь. Сколько раз она приволакивала его домой, когда он валялся без чувств где-нибудь в подворотне! И каждый раз клялся, что больше не будет. Он смотрел на нее так, как умел только он один, и постепенно высасывал из нее силы, по каплям выжимал из нее душу и жизнь…
      А теперь он лежал там.
      На лестнице. Всего в нескольких шагах от ее рабочего места.
      Теперь уж это действительно «в последний раз». И она на какой-то миг почувствовала почти облегчение, осознав, что его больше нет. Пока не поняла, что как раз этого облегчения она и не может вынести.

      Допрос ведет Свен Сундквист (С. С.): Я знаю, что Ольдеус Хильдинг был для вас больше, чем просто пациент. Но я должен задать вам несколько вопросов.
      Лиса Орстрём (Л. О.): Мне только надо позвонить. Сестре.
      С. С.: Я понимаю, это тяжело. Но никого, кроме вас, тут не было. Вы единственный свидетель.
      Л. О.: Я должна сообщить племянникам. Они его обожали. Он всегда с ними общался, когда пытался бросить, то есть, я хочу сказать, – никогда не подходил к ним, если был под кайфом. Они видели его нормальным… с нормальным лицом. Таким, как он лежит там сейчас, – никогда.
      С. С.: Мне надо знать: насколько близко покойный был знаком с посетителем, которого вы видели?
      Л. О.: Вы что, меня не слушаете? Я же вам объясняю – мне надо позвонить!
      С. С.: Они были друзьями?

      Они сидели на жестких деревянных стульях в отгороженном стеклянной перегородкой уголке коридора Южной больницы. Там был пост дежурной медсестры.
      Лиса Орстрём принялась плакать. Все достоинство, с которым она держалась поначалу и за которое изо всех сил цеплялась, пока оно не выскользнуло у нее из рук вместе с жизнью брата, как будто испарилось.
      Он был ее братом.
      Но она больше не могла этого выносить.
      В тот последний раз она отказалась ему помочь, и вот теперь все слезы мира не могли смыть эту вину.
      Свен Сундквист молча смотрел на нее, на халат, на который падали соленые капли. Он ждал, когда она возьмет себя в руки, пригладит светлые волосы, перестанет всхлипывать. Он видел все это и раньше. Не она, другие женщины сидели вот так перед ним и рыдали, оттого что чувствовали себя виноватыми во всем, что произошло. Он даже привык думать о них именно как об обвиняемых, они сами так считали. И это было очень тяжело даже для видавшего виды оперативного работника. Вся их дальнейшая жизнь становилась сплошным обвинительным заключением.

      Л. О.: Это я?
      С. С.: Что?
      Л. О.: Я во всем виновата?
      С. С.: Я понимаю, то, что произошло, может оставить у вас чувство вины. Но на самом деле это зависит от вас самой – тут уж я ничего поделать не могу.

      Лиса Орстрём взглянула на него. На полицейского, который сидел напротив, скрестив ноги, и чего-то от нее хотел.
      Он ей не нравился.
      Он был помягче, чем тот второй, пожилой. Но он ей все равно не нравился. И никакой это был не допрос – это было настоящее противостояние. Как будто отпусти она вожжи – и весь этот разговор перейдет в настоящий скандал.

      С. С.: Человек, о котором мы говорим. Который, вероятно, и забил до смерти вашего брата. Они были знакомы? Насколько близко?
      Л. О.: Как мы с вами.
      С. С.: Он к вам близко подошел?
      Л. О.: Так, что я чувствовала его дыхание.

      Она повернулась и уставилась на стеклянную стену. Так неприятно было тут сидеть – все на тебя глазеют, точно в аквариуме. Невозможно собраться. Она попросила разрешения пересесть на другой стул. Спиной к окну.

      С. С: Как он выглядел?
      Л. О.: Как амбал. Таких обычно боятся.
      С. С: Высокий?
      Л. О.: Намного выше меня. А во мне, между прочим, метр семьдесят пять. Наверное, как ваш коллега. То есть сантиметров на десять повыше.

      Лиса Орстрём кивнула в сторону коридора, где на лестничной площадке рядом с Людвигом Эрфорсом, возившимся с телом, стоял Эверт Гренс. Свен машинально обернулся. Он и забыл про Гренса.

      С. С.: Лицо?
      Л. О.: Грубое такое. Нос, подбородок, лоб.
      С. С.: Волосы?
      Л. О.: Лысый.

      В дверь постучали. Лиса Орстрём сидела к ней спиной и не видела, что к ним приближается полицейский в форме. Он открыл дверь, вошел, передал какой-то конверт и тут же вышел.

      С. С.: У меня тут несколько фотографий. Разные люди. Посмотрите, пожалуйста.
      Она встала. Хватит. Не сейчас. Плевать она хотела на бурый конверт, лежащий на краю стола.
      С. С.: Присядьте.
      Л. О.: Мне работать нужно.
      С. С.: Лиса. Посмотрите на меня. В том, что произошло, нет вашей вины.

      Свен Сундквист сделал шаг вперед, взял за плечи женщину, которая уже готова была выйти туда, где ее ждали только горе и чувство вины, и усадил ее снова на стул. Он переложил две папки с историей болезни, которые тоже лежали на столе, и, открыв коричневый конверт, выложил его содержимое на освободившееся место.

      С. С.: Я прошу вас попробовать опознать того посетителя.
      Л. О.: Такое ощущение, что вы его знаете.
      С. С.: Пожалуйста, посмотрите фотографии.

      Она брала фотографии по одной. Смотрела на каждую довольно долго. Потом складывала в аккуратную стопку оборотной стороной вверх. Так она просмотрела, пожалуй, их штук тридцать. И на каждой – мужчина, стоящий у белой стены. И тут она почувствовала, как у нее екнуло в груди, как когда-то в детстве, когда она еще боялась темноты. Тогда она говорила, что внутри у нее что-то танцует, как будто страх был легким и поднимал в воздух ее саму.

      Л. О.: Вот он.
      С. С.: Вы уверены?
      Л. О.: Абсолютно.
      С. С.: Для протокола: свидетельница указала на мужчину на фото номер тридцать два.

      Свен Сундквист сидел молча, внутренне напрягшись, потому что знал, как горе ест людей изнутри, с каждой минутой делая их слабее. И женщина, что сидела напротив, уже долгое время с трудом сдерживала рыдания. А он, полицейский, который заставлял ее из последних сил держать себя в руках, знал, что она может сломаться в любую минуту.
      И вот.
      Она сделала то, чего они от нее ждали: показала на Ланга.
      Он надеялся, что ей хватит сил.

      С. С.: Вы опознали человека, который считается очень опасным преступником. По опыту мы знаем, что все, кто свидетельствовал против него, подвергались угрозам.
      Л. О.: И что это значит?
      С. С.: Это значит, что мы вынуждены позаботиться о вашей безопасности.

      Этого она совсем не желала слышать. Не желала, чтобы это происходило именно с ней. Ей хотелось поехать домой, лечь в постель, повернувшись к настенным часам, и потом проснуться от их звона. Съесть завтрак, одеться и снова отправиться на работу в Южную больницу.
      Но этого не будет.
      Этого больше не будет.
      Прошлого не воротишь, как бы ей ни хотелось.
      Она сидела на жестком стуле и пыталась плакать – пыталась выдавить все то, что буквально сжирало ее изнутри. Но ничего не получалось. Слез больше не было. Иногда эти чертовы слезы заканчиваются.
      Ей ужасно захотелось уйти отсюда хоть куда-нибудь, когда дверь в стеклянную комнатку дежурной медсестры снова открылась. Кто-то вошел без стука. Она увидела, что это второй полицейский, тот самый, что недавно задержал ее руку в своей. Его лицо пылало, а голос гремел:
      – Черт, Свен!
      Свен Сундквист редко раздражался от выходок своего шефа. Не в пример другим. Все остальные Гренса недолюбливали, а некоторые и просто ненавидели. Сам-то для себя он давно решил принимать его таким, какой он есть, со всеми его достоинствами и недостатками. У него был выбор – оставаться или уходить, и он остался.
      – Для протокола. Допрос Лисы Орстрём был прерван комиссаром городского управления полиции Эвертом Гренсом.
      – Прошу прощения, Свен. Но у нас тут такие дела…
      Свен наклонился к диктофону и выключил его. Потом жестом показал Эверту, что он может продолжать.
      – Женщина, которую мы привезли из района Атласа. Без сознания, помнишь?
      – Которую кнутом избили?
      – Точно. Исчезла.
      – Исчезла?
      Эверт Гренс кивнул:
      – Она лежала где-то здесь. В каком-то там отделении… Короче, мне только что звонили из управления. Она достала оружие, оглушила охранника и пропала. По-видимому, она сейчас где-то поблизости.
      – Что это на нее нашло?
      – Ничего не знаю, только то, что сказал.
      Лиса Орстрём положила на стол фотографию номер тридцать два. Она взглянула на полицейских и показала на потолок:
      – Там.
      – Что?
      – Там наверху у нас хирургия.
      Посмотрев на белый потолок, Гренс уже вышел было в коридор, когда Свен взял его за плечо:
      – Эверт. У меня есть стопроцентные свидетельские показания против Ланга.
      Неуклюжий здоровяк замер в дверях. Он обернулся, кивнул Лисе Орстрём, улыбнулся Свену:
      – Ну вот, Анни.
      – Что ты говоришь?
      – Да так, ничего.
      Свен непонимающе взглянул на Эверта, затем повернулся к Лисе Орстрём, легонько коснулся ее плеча и сказал:
      – Вам необходима защита.
      Все это случилось сразу после ланча в среду, пятого июня.
      Эверт Гренс и Свен Сундквист поспешили по многочисленным лестницам и коридорам Южной больницы с шестого на седьмой этаж.
      Да уж. Утро выдалось тревожное.
 
      Они все время шевелились. Все пятеро. Осторожно разминали ноги, медленно склоняли голову то к одному плечу, то к другому. Как будто они хотели ей напомнить о своем существовании, но не решались заговорить.
      Лидия понимала, что они чувствуют, но не обращала внимания. Она знала, как тяжело дышать, когда ты стоишь на полу на коленях и пытаешься смотреть снизу вверх на того, кто присвоил себе право распоряжаться твоим телом. Она помнила и паром «Стена Балтика», и как страх смерти заглушает естественное желание закричать, позвать на помощь.
      Внезапно один из них упал головой вперед.
      Один из студентов-медиков потерял равновесие и выпал из круга, который они образовали. Пять человек на коленях вокруг стола с мертвецом.
      Лидия резко направила на него пистолет.
      Он лежал в неудобной позе, уткнувшись лицом в пол, колени по-прежнему на полу, руки крепко связаны за спиной. Он плакал от страха. Он никогда раньше ни о чем таком не думал: жизнь как-то шла сама собой, происходили в ней разные события. А теперь он увидел, что она может прерваться. Прямо здесь и сейчас, а ведь ему только двадцать три, и так хотелось жить… Его трясло.
      – On knee!
      Лидия приблизилась к нему вплотную и приставила к затылку пистолет:
      – On knee!
      Он медленно поднялся и снова встал на колени, все еще рыдая: слезы текли по щекам.
      – Name!
      Он молча смотрел на нее.
      – Name!
      Он не мог отвечать, слова застревали у него в горле.
      – Name!
      – Йохан.
      – Name!
      – Йохан Ларсен.
      Она наклонилась к нему, крепко прижала дуло к его лбу. Как те мужчины на пароме.
      – You on knee! If again. Boom! – сказала она.
      Он стоял на коленях не дыша, из последних сил держа спину прямо. Он не мог унять дрожь, пока наконец струйка мочи не потекла у него по правой ноге, намочив брюки. Но он этого даже не заметил.