Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ячейка 21

ModernLib.Net / Детективы / Рослунд Андерс / Ячейка 21 - Чтение (стр. 17)
Автор: Рослунд Андерс
Жанр: Детективы

 

 


      Все. Больше никогда ей никому не придется рассказывать свою историю.
      Свен наклонился к портфелю, стоявшему у его ног, достал оттуда сигаретную пачку и аккуратно сложенные платья.
      – Я думаю, это ее, Лидии.
      Она взглянула на пачку, на платья и поняла, откуда он их взял. Она все же бросила на него вопросительный взгляд, и он кивнул в ответ – да, вы правы.
      – Ячейка теперь пуста. Ее снял кто-то другой. А это я отдам вам. Я понял, что это ее платья. И пачка. Там деньги. Четырнадцать тысяч. Сотенными бумажками.
      Алена не пошевелилась и не произнесла ни слова.
      – Поступайте с ними как хотите. Оставьте себе или отдайте ее семье, если она у нее осталась.
      Она наклонилась, прикоснулась к черной ткани платья.
      Единственное, что осталось от Лидии.
      – Я была там вчера. У нее. Искала ее маму. Лидия мне много о ней рассказывала.
      Она смотрела на стол.
      – Она умерла. Два месяца назад.
      Свен помедлил и через стол подвинул платья и пачку к Алене. Затем закрыл портфель и поставил его на пол.
      – Я хочу узнать о ней. Какой она была на самом деле? Ведь я видел только женщину с израненной спиной, которая на следующий день захватила заложников. И все.
      Алена покачала головой:
      – Нет. Я больше не могу.
      – Тогда я хоть как-то смогу понять, почему она так поступила.
      – Не сегодня. Хотя бы немного позднее.
      Так они сидели, почти ничего не говоря, пока официант вежливо не попросил их покинуть ресторан: пора закрываться. Они встали и уже шли к выходу, когда какой-то молодой человек лет двадцати вошел в зал и уверенно направился к их столику. Свен окинул его взглядом: высокий, светловолосый, загорелый, спокойный. Алена подошла к нему, поцеловала в щеку и взяла под руку:
      – Это Янош. Мы были вместе, перед тем как… я уехала. А он меня ждал. И я очень ему за это благодарна.
      Снова чмокнула его в щеку и прижалась к нему. В нескольких словах рассказала, как он искал ее первые семь месяцев, как безуспешно тратил и время и деньги и лишь потом сдался.
      Она рассмеялась. Впервые за весь день. Свен улыбнулся: похоже, у этой парочки есть будущее.
      – А у Лидии? У нее был кто-нибудь?
      – Владя. Так его звали.
      – И?
      – И ему за нее заплатили.
      Больше она не сказала ни слова. А он ничего не спросил. На этом они расстались, а Свен Сундквист повторил свое обещание, что никогда больше ей не придется отвечать на вопросы шведского полицейского. По крайней мере, по этому делу.
      Она кивнула, сделала несколько шагов, потом обернулась:
      – И еще одно. Скажите…
      – Да, конечно.
      – Там, в аквариуме. Вы меня допрашивали. Я правда не понимаю. Зачем вам это?
      – Ведется расследование. И мы собираем всю информацию по этому делу.
      – Это-то ясно. Что вам нужно все это знать. Но ведь я все уже рассказывала.
      – Что вы имеете в виду?
      – Ну, меня уже спрашивали, и я все рассказала. Тому, другому полицейскому.
      – Кому?
      – Пожилому. Он тоже тогда был с вами в квартире.
      – Гренсу?
      – Да. Ему.
      – То же самое?
      – Все, что я рассказала вам сегодня в аквариуме. Те же вопросы. И те же ответы. То же самое я рассказывала и ему.
      – Все?
      – Все.
      – И о том, что вы созванивались с Лидией? О вашем разговоре, когда она оказалась в больнице? О том, как вы положили кассету в камеру хранения? И как вы передали оружие и взрывчатку? Как оставили пакет в мусорной корзине в туалете?
      – Все.
 
      Он улегся на узкую кровать, когда часы показывали два. Йонасу он так ничего и не купил. Сейчас он поспит пару часов, потом отправится в лютеранскую церковь Святого Иоанна и поставит свечку там, где похоронена мать Лидии Граяускас. Потом поедет в аэропорт, чтобы успеть на утренний рейс до Стокгольма. Там наверняка продаются какие-нибудь сладости. В дьютифри. Так что он успеет купить мармеладок и шоколадок в блестящих фантиках.
      Он лежал в темноте у открытого окна.
      Клайпеда засыпала.
      Он знал, что у него осталось не так много времени.
      Он должен принять решение. Он знает правду, и ему надо решить, что с ней теперь делать.

Воскресенье, девятое июня

      «Пробный трах» двух новеньких вышел не слишком удачным.
      Несмотря на то, что с их девственностью было покончено еще в крошечной каюте по пути в Стокгольм.
      Но у них получалось все лучше. На третий день Шмаровоз понял, что скоро они смогут обслуживать по двенадцать клиентов в день. Прямо как эта двинутая Граяускас и ее гребаная подружка, пока не стали выступать и не свалили отсюда.
      Им, правда, чего-то не хватало. Новеньким. Это было заметно. Надо пошевеливаться. Похоть тоже имеет значение. Тот, кто платит денежки, тоже хочет чувствовать себя желанным и красивым. Пусть ему кажется, что их двое, что они вместе. А иначе он с тем же успехом может кончать в кулак.
      Он, конечно, малость им наподдал, это да. И они сразу стали помягче. А через несколько дней и ныть перестанут. Так занудно. Его уже тошнит от их отчаянных рыданий. Что за наказание? Все новенькие поначалу сопли разводят!
      Ему не хватало профессионализма Граяускас и Слюсаревой. Они и раздевались и трахались просто отлично. Зато как они над ним насмехались… И чем дальше, тем больше. Бывало, он их колотит, а они из последних сил: «Дима Шмаровоз!» Он слушать этого больше не мог.
      Первый не заставил себя долго ждать.
      Едва пробило восемь.
      Он обычно приходил прямо из дома, попрощавшись с начинавшей толстеть женушкой, и отправлялся позабавиться с кем-нибудь посимпатичней. По дороге на работу.
      Сегодня Дима, пожалуй, за ними понаблюдает. Вроде как экзамен. Он должен знать, начнут они наконец трахаться как следует или ему придется продолжить обучение.
      Начнет с той, что живет в комнате Граяускас. Он ее специально туда поселил: она на нее похожа, так что пусть забирает ее клиентов.
      Она навела марафет, как он и сказал. Надела белье, которое хотел клиент. Вышло неплохо.
      В дверь постучали. Она посмотрелась в зеркало, подошла к двери, которая не была заперта – ведь Дмитрий тут. Она улыбнулась клиенту в сером блестящем пиджаке, светло-голубой рубашке и черных брюках.
      Улыбочка. Она продолжала улыбаться и когда он плюнул. Небрежно, словно уронил плевок к ее ногам в черных туфлях на высоком каблуке.
      Он ткнул пальцем.
      Прямой такой палец – прямо вниз.
      Она наклонилась, по-прежнему улыбаясь ему, как и должна была. Оперлась на руки, почти свернулась в комок, носом коснулась пола. На языке что-то холодное – это она слизнула плевок. Проглотила.
      Поднялась. Закрыла глаза.
      Со всего размаху он отвесил ей оплеуху. Она улыбалась, все время улыбалась клиенту, как ее научили.
      Дмитрию понравилось то, что он увидел, он показал мужчине в сером пиджаке большой палец, и тот показал большой палец в ответ.
      Она хорошо обучалась.
      Теперь он может принимать на нее заказы.
      А Лидия Граяускас больше не нужна.
 
      Он всегда боялся именно того мгновения, когда самолет касался земли. Звук выпускаемых шасси, посадочная полоса в иллюминаторе, которая становилась все четче, первое соприкосновение с асфальтом. С годами ничего не изменилось. Страх наваливался на него в каждом полете. А уж в таком самолете – тридцать три кресла, встать во весь рост невозможно… Все то время, пока самолет мчался, подскакивая, ударяясь обо что-то, по полосе, он страшно жалел, что решил лететь.
      Свен Сундквист снова ожил. Вышел из самолета, покинул Арланду и всего за полчаса добрался до Стокгольма, как будто путь в город с северной стороны ни с того ни с сего опустел.
      Мысли. Привести их в порядок непросто.
      Он словно был в нескольких местах одновременно: впервые обнимал обнаженную Аниту и ему снова было шестнадцать, стоял рядом с Йохумом Лангом на лестнице, когда тот бил смертным боем Ольдеуса, лежал вместе с Лидией Граяускас на полу морга рядом с человеком, которого она ненавидела, нес по Пномпеню годовалого Йонаса, который через две недели назовет его папой, сидел в китайском ресторане в Клайпеде, а напротив сидела Алена Слюсарева в красном свитере и рассказывала ему о трех годах унижений и…
      И все это, чтобы только не думать об Эверте.
      Возле Солленского туннеля велись дорожные работы. Два ряда машин здесь сливались в один, выстраиваясь в длинную очередь.
      Он притормозил, остановился, тронулся, притормозил, остановился. Огляделся – все сидели по своим машинам и делали то же самое. Убивали время. Все как один смотрели прямо вперед, и каждый думал о своем. О своих собственных Эвертах.
      Его передернуло, как бывает, когда чувствуешь отвращение.
      Он решил поехать дальше, чем хотел: пересечь город и двигаться на юг до самой Эриковой горы. Она должна быть там, Лена Нордвалль.
      Ему нужно потянуть время.
 
      Он частенько сиживал на этой жесткой деревянной скамье, ожидая окончания пустых речей в защиту не признающего свою вину преступника. Пока в торжественном зале судебных заседаний было тихо: кроме них двоих, никого не было. Эверту Гренсу нравилось тут, в старом здании суда, несмотря на жесткие скамьи и снующих туда-сюда юристов. Когда он приходил сюда, это означало, что его расследование данного преступления близится к концу.
      Он посмотрел на часы. Еще пять минут. Потом охранники из следственного изолятора откроют дверь, введут Ланга и скажут, чтобы он сел на скамью подсудимых. И это будет лишь начало бесконечно долгого тюремного срока.
      Гренс повернулся к Херманссон, которая сидела рядом:
      – Как будто все нормально?
      Он попросил ее поехать с ним: Свен куда-то запропастился, не подходил к телефону. Бенгт лежал с продырявленной головой, а Лену он так и не смог утешить. Между тем в суде хорошо быть с кем-то, и этим кем-то сегодня оказалась Херманссон. Против собственной воли он чувствовал, что она ему нравится. Она, конечно, выводила его из себя намеками на его проблемы с женщинами-полицейскими, да и вообще с женщинами, но сама она, даже когда говорила все это, была такой спокойной, такой основательной… А может, просто потому, что была права. Он попробует убедить ее остаться в Стокгольме, когда закончится ее срок на посту заместителя начальника отдела. Он надеялся поработать с ней еще. Возможно, пообщаться с ней: она была так молода, и он чувствовал себя совершенной размазней, когда думал об этом. Но речь не о том, что старик подбивает клинья к молодой женщине, скорее он был приятно удивлен, что, оказывается, на свете есть еще люди, которых он хотел бы узнать поближе.
      – Вроде нормально. Уверена, того, что у нас есть, будет достаточно. Ланг, да еще захват заложников в морге, – я не зря приехала в Стокгольм.
      Зал судебных заседаний выглядел голым без судьи, секретаря, обвинителя, адвокатов, приставов, зевак. Драматизм преступления должен быть подобающим образом обставлен, каждое слово, произнесенное в защиту закона, призвано определить и измерить степень человеческого падения.
      Иначе все бессмысленно.
      Гренс посмотрел вокруг. Мрачные деревянные панели на стенах, грязные окна, выходящие на улицу Карла Шееле, чересчур помпезные люстры и запах старых книг, хранивших своды законов.
      – Странно все это, Херманссон. Профессиональные преступники, как Ланг. Я вожусь с ними всю жизнь, но и сегодня понимаю не больше, чем в начале своей карьеры. У них есть свой кодекс поведения на допросах в полиции и в суде. Они молчат. Что бы мы им ни сказали, о чем бы ни спросили – молчат. «Не знаю, не видел, не знаком» – больше ничего. Отрицают всё. И я, черт меня возьми, думаю, что это самая правильная позиция. Это наше дело – доказать, что они преступили закон, это мы настаиваем на их виновности.
      Эверт Гренс протянул руку и показал на деревянную дверь в противоположной стене, темную, как и сами стены.
      – Через несколько минут сюда явится Ланг. И он станет играть в эту чертову игру. Он придет, сядет тут и будет молчать или бормотать «не знаю», но именно поэтому, Херманссон, сегодня он проиграет. На этот раз вечная игра в молчанку станет самой большой ошибкой в его жизни. Вот так. Я думаю, что его обвинят как минимум в убийстве.
      Она удивленно посмотрела на него, и он было пустился в объяснения, но тут двери зала отворились и вошли четыре тюремных охранника и двое вооруженных полицейских, а между ними – Йохум Ланг в наручниках и голубой тюремной робе, которая висела на нем, как на вешалке. Ланг тут же заметил их, а Эверт Гренс поднял руку, приветственно ему помахал и улыбнулся. Потому он повернулся к Херманссон и, понизив голос, сказал:
      – Я еще раз прочитал заключение криминалистов и отчет о вскрытии, которое делал Эрфорс, и уверен, что убийства не было. Я думаю, что Лангу заказали пять сломанных пальцев и раздробленную коленную чашечку, это да. Но за смерть Ольдеуса ему денег не обещали и не заказывали вовсе. Я думаю, что Хильдинг Ольдеус сам случайно грохнулся с лестницы и врезался головой в стену.
      Эверт Гренс демонстративно показал в сторону, где сидел Ланг:
      – Посмотрите-ка на него, Ланг просто дурак. Он домолчится до того, что получит десятку за убийство, хотя мог бы отделаться полутора годами за тяжкие телесные.
      Гренс снова помахал тому, кого так ненавидел. Взгляд у Ланга такой же пронзительный, как и вчера, когда они столкнулись в его камере. Позади него зал постепенно наполнялся. Огестам зашел последним, кивнул Гренсу, и тот кивнул в ответ. На какой-то миг Эверт Гренс задался вопросом: о чем сейчас думает молодой прокурор? Об их встрече, о лжи, которую он выложил перед ним? Но потом он выбросил из головы все, что могло ему помешать. Он снова наклонился и прошептал:
      – Я точно знаю, Херманссон. Никакое это не убийство. Но поверьте, я и пальцем не пошевелю для того, чтобы хоть кто-нибудь узнал об этом. Он сядет, боже мой, и сядет надолго!
 
      Дмитрий был доволен: обе крошки с гладкой нежной кожей трахались совсем неплохо.
      Он купил их в рассрочку и твердо решил, что не станет расплачиваться, если не выйдет ничего путного.
      Но все получилось. Так что придется платить.
      Легавый накрылся. Но женщина, с которой он работал, прекрасно справилась и без него. Она доставила двух новых шлюх, как они и договаривались.
      Она уже ждала его. Хотела получить очередную порцию денег. Они стоили три тысячи крон каждая. Треть ей надо было выплатить сегодня же.
      Он открыл дверь в «Эдем». На сцене лежала голая женщина, прижимаясь к надувной кукле. Она слегка двигала бедрами и стонала. А мужчины в зале – публика здесь состояла из одних мужчин – сидели за столиками и держались за ширинки.
      Она сидела там же, где и всегда. За самым дальним столиком, почти за углом, рядом с запасным выходом.
      Он подошел к ней, они кивнули друг другу.
      Она всегда была в одном и том же спортивном костюме. И всегда с капюшоном на голове.
      Она хотела, чтоб он называл ее Илоной, хотя его это раздражало, ведь звали ее, конечно, иначе.
      Друг с другом они не беседовали. Никогда. Так, несколько вежливых слов по-русски, и все.
      Он отдал ей конверт с деньгами. Она не стала пересчитывать, просто взяла и сунула в сумку.
      Через месяц.
      Через месяц следующий платеж. И после этого они будут принадлежать ему, станут его собственностью. Обе.
 
      Эверт Гренс встал и показал рукой, чтобы Херманссон встала тоже. Вместе они пересекли зал и вышли в коридор. Гренс быстро спустился по лестнице на три этажа, туда, где был вход в подземный гараж. Херманссон спросила, куда он ее ведет, на что он быстро ответил: «Сейчас поймете». Он тяжело дышал от усилий, но остановился, только когда его ноги оказались в затхлой пыли гаража. Он поискал что-то, видимо, нашел, приблизился к железной двери, которая вела к лифтам – тем, что поднимались в следственный изолятор.
      Он стоял там, затаив дыхание. Он ждал. Ведь ему прекрасно известно, что они пройдут именно здесь. Йохума Ланга проведут из старого зала судебных заседаний прямо сюда и препроводят обратно в изолятор.
      Надо только подождать несколько минут.
      Ланг, четверо тюремщиков и двое полицейских вошли в гараж и направились к железной двери.
      Эверт Гренс сделал пару шагов им навстречу и попросил на минутку оставить его с Лангом наедине. Просто отойти на несколько метров. Они выполнили его просьбу. Старший охранник не слишком был этому рад, но он и раньше встречался с Гренсом, так что знал, что тот так или иначе добьется своего.
      Как обычно, они сверлили друг друга взглядом. Гренс ждал, что предпримет Ланг, но тот просто стоял, только его крупное тело раскачивалось, словно он еще не решил, стоит ли наносить удар.
      – Дурак ты, мать твою.
      Они стояли так близко, что Гренсу достаточно было прошептать это, чтобы Ланг услышал.
      – В молчанку играл. Как обычно. Теперь ты сядешь, потому что тебя приговорят. А ведь я знаю, что ты не убивал Ольдеуса. Да только тебе хрен поверят. Пока ты думаешь и действуешь как вор, пока в отказ уходишь да играешь в молчанку, спорим – ты получишь на семь-восемь лет больше, чем действительно заработал. За здорово живешь.
      Эверт Гренс махнул охранникам, чтобы они вернулись.
      – Так-то, Ланг.
      Йохум Ланг по-прежнему не сказал ни слова и даже не проводил Гренса взглядом, когда тот отошел от него.
      И только когда охранники уже держали перед ним открытую дверь и он выходил прочь, – только тут Гренс окликнул его, и тогда он обернулся. И плюнул на пол.
      А комиссар уголовной полиции кричал ему, помнит ли он опознание, которое состоялось несколько дней назад; помнит ли, как издевался над самим Гренсом и его погибшим другом, как сложил губы бантиком и посылал воздушные поцелуи. Гренс кричал ему «Помнишь?» и сам послал пару воздушных поцелуев и, сложив губы бантиком, почмокал ему вслед, но того уже вывели из гаража и повели прямо к лифтам, ведущим в изолятор.
 
      Свен Сундквист припарковался на улице, состоявшей из ряда аккуратных домиков. Посреди проезжей части были установлены самодельные ворота и ребятишки гоняли шайбу. Они не спешили замечать подъезжающий автомобиль. Сундквисту пришлось подождать, пока два девятилетних нахала со вздохом соизволили освободить дорогу противному дядьке, раз уж ему приспичило тут ехать.
      Теперь он знал: Лидия Граяускас сознательно пошла на преступление. И на самоубийство. И она хотела, чтобы все узнали причину, хотела обнародовать свой позор, но Эверт ей помешал.
      По какому праву?
 
      Лена Нордвалль сидела у себя в саду. Глаза закрыты, рядом на столике – приемник, раздается музыка одного из коммерческих каналов с нескончаемыми вставками, повторяющими название станции. Он не видел ее с того самого вечера, когда они принесли ей известие о смерти Бенгта.
       Эверт хотел укрыть от позора детей и жену своего друга.
       Но взамен он отнял у другого человека право на правду.
      – Привет.
      На улице было жарко, он обливался потом, а она сидела на солнце в черных брюках, джинсовой куртке и свитере с длинными рукавами. Она его не услышала, он подошел поближе, и она вздрогнула:
      – Ты меня напугал.
      – Извини.
      Она жестом пригласила его присесть. Он взял стул, на который она показала, подвинул его так, чтобы сидеть перед ней, спиной к солнцу.
      Они посмотрели друг на друга. Он сам позвонил и попросил разрешения ее навестить, ему и начинать разговор.
      Это было тяжело. Ведь они не слишком близко знакомы. Конечно, они встречались, но всегда в обществе Бенгта и Эверта: дни рождения и все такое. Она – одна из тех женщин, в чьем присутствии он ощущал себя глупым и некрасивым, смущался и с трудом подбирал слова, хотя секунду назад они вертелись у него на языке.
      Он сам не знал, в чем тут дело. Конечно, она красива, спору нет. Но с другими красотками он чувствовал себя свободно. А от нее словно исходило что-то такое, отчего он терялся, становился слабым и неуверенным в себе. Есть же такие люди.
      – Извини, если помешал.
      – Да ладно. Раз уж пришел.
      Он осмотрелся вокруг. Вот так же он сидел в этом садике шесть лет назад. Эверту тогда стукнуло пятьдесят, а Лена с Бенгтом решили устроить ему праздник Свен и Анита сидели рядом с именинником, а Йонас, который был тогда еще крошкой, носился по лужайке вместе с детишками Нордваллей. Больше никого не было. Эверт весь вечер отмалчивался. Ему приятно было их общество, Свен это чувствовал, просто он испытывал неловкость в роли именинника, в честь которого кричат «ура!».
      Лена теребила рукав своей джинсовой куртки.
      – Я так мерзну.
      – Сейчас?
      – Я мерзну с тех пор, как вы пришли сюда. Четыре дня назад.
      Она вздохнула.
      – Извини. Я должен был догадаться.
      – Сижу тут в тридцатиградусную жару, одетая, на солнце… И мерзну. Понимаешь?
      – Да. Вполне.
      – А я не хочу мерзнуть.
      Вдруг она поднялась со стула.
      – Кофе хочешь?
      – Не стоит.
      – Но ты же хочешь?
      – Спасибо.
      Она исчезла в дверях, и он услышал, как она на кухне наливает воду и звякает чашками. С улицы доносились голоса мальчишек, игравших в хоккей: они кричали, когда забивали гол или когда появлялся еще какой-нибудь старикан на машине и приходилось освобождать ему дорогу.
      В стаканах пенилось молоко, как в кафе, куда он вечно не успевал зайти. Он выпил и поставил стакан на стол.
      – Насколько хорошо ты на самом деле знакома с Эвертом?
      Она посмотрела на него изучающе, именно тем взглядом, который лишал его уверенности в себе.
      – Ах вот почему ты здесь? Чтобы поговорить об Эверте?
      – Да.
      – Это что, допрос?
      – Вовсе нет.
      – А что же?
      – Я не знаю.
      – Ты не знаешь?
      – Нет.
      Она опять одернула рукава, как будто все еще мерзла.
      – Я не понимаю, что ты городишь.
      – Я бы и сам хотел выражаться яснее. Но не могу. Можешь считать, что это мои личные изыскания. Никак не связанные с работой.
      Она не спеша допила стакан.
      – Он – самый близкий друг моего мужа.
      – Я знаю. Но сама ты хорошо его знаешь?
      – Его не так-то легко узнать.
      Она хотела, чтобы он ушел. Он ей не нравился. И он это видел.
      – Еще одно. Скажи мне…
      – А Эверт знает, что ты здесь?
      – Нет.
      – Почему?
      – Если бы он знал, я бы тебя не спрашивал.
      Солнце припекало. Он чувствовал, что спина у него совсем мокрая. Он бы предпочел оказаться где-нибудь в другом месте, но оставался здесь, несмотря на возникшее напряжение.
      – Эверт рассказывал тебе? О том, что случилось в морге? О том, как погиб Бенгт?
      Она его не слышала. Он это видел. Она указала на него рукой и не опускала ее, пока ему не стало не по себе.
      – Он сидел здесь.
      – Кто?
      – Бенгт. Когда ему позвонили и вызвали в морг.
      Не стоило ему сюда приезжать. Пусть бы она предавалась своей скорби. Но ему понадобился настоящий портрет Эверта. И от нее он мог бы его получить. Он повторил вопрос:
      – Эверт тебе рассказывал о том, что случилось с Бенгтом?
      – Я задавала ему вопросы. Но он рассказал не больше, чем было в газетах.
      – Вообще ничего?
      – Не нравится мне этот разговор.
      – И ты не спросила Эверта, почему та проститутка требовала, чтобы приехал именно Бенгт?
      Она молчала. Долго.
      Он не спешил задавать другие вопросы. Главный он уже задал.
      – Что ты несешь?
      – Вы с Эвертом говорили, почему она убила именно Бенгта?
      – Ты что-то знаешь?
      – Я у тебя спрашиваю.
      Она не сводила с него глаз.
      – Нет.
      – И ты не поинтересовалась?
      И тут она вдруг расплакалась. Сидела сжавшись в комок, маленькая, несчастная, задавленная горем.
      – Я интересовалась. Спрашивала у него. Но он ничего не сказал. Ни слова. Несчастный случай. Вот что он ответил. Это могло случиться с кем угодно. А случилось с Бенгтом.
      Кто-то подошел к нему сзади. Свен Сундквист обернулся – это была девочка, младше Йонаса: пяти, может быть, шести лет. Она вышла из дома в белой рубашечке с коротким рукавом и розовых шортах. Остановилась перед мамой и заметила, что та плачет.
      – Что случилось, мамочка?
      Лена Нордвалль наклонилась к ней и сказала:
      – Ничего, старушка.
      – Ты плачешь. Это из-за него? Он дурак?
      – Нет. Он не дурак. Мы просто разговаривали.
      Девчушка в рубашке и шортиках обернулась, и на Свена уставились огромные глаза.
      – Мама грустная. Папа умер.
      Он сглотнул, улыбнулся и попытался выглядеть одновременно серьезным и приветливым:
      – Я знал твоего папу.
      Свен Сундквист молча смотрел на женщину, которая четыре дня назад осталась одна с двумя детьми. Он понимал ту боль, которую она чувствовала. Понимал, почему Эверт предпочел спасти Лену от позора и почему решил, что ей эта правда не нужна.
      Эверт Гренс не мог дождаться завтрашнего дня. Он тосковал по ней.
 
      В воскресенье машин на улицах мало и через город можно проехать быстро. Улица Вэртавэген совсем безлюдная, и он поставил Сив, вторил ее высокому голосу и дошел до припева, когда ехал по мосту Лидингё, не замечая дождя, который вдруг снова принялся моросить.
      Всегда пустая стоянка была переполнена. Он сперва ничего не понял и подумал, что заехал не туда, но потом вспомнил, что ни разу не был здесь в воскресенье – обычный день посещений.
      В регистратуре его встретили удивленными взглядами: сиделки и узнавали его, и не узнавали. Он пришел не как обычно, его ждали только завтра. Он улыбнулся сиделке и, смеясь ее изумлению, пошел привычным путем в палату. Сиделка окликнула его: «Постойте!»
      – Ее там нет.
      Сперва он не расслышал, что она сказала.
      – Ее там нет. В ее комнате.
      Он стоял как вкопанный. Снова переживал тот день, когда она умерла, а потом вернулась к жизни. К такой вот жизни. Чувствовал, что снова умирает вместе с ней.
      – Она на террасе. Сегодня воскресенье. У них послеобеденный отдых. Мы стараемся, чтобы они больше времени проводили на воздухе. А сегодня погода совсем летняя. Там большие зонтики от солнца.
      Он не слышал. Молодая сиделка что-то говорила, а он не слышал ни слова.
      – Сами понимаете, как полезно дышать свежим воздухом. Она очень рада.
      – Почему ее нет в комнате?
      – Простите?
      – Почему ее там нет?
      У него закружилась голова. Прямо у входа стоял стул, и он рухнул на него, снял пиджак, положил на колени.
      – Все хорошо? – Сиделка присела рядом на корточки. Он посмотрел на нее:
      – На террасе?
      – Да.
      Четыре огромных зонтика с рекламой мороженого занимали большую часть террасы. Эверт узнал двоих санитаров и всех, кто сидел в креслах-каталках.
      Она сидела в серединке. С чашкой кофе на столике и булочкой с корицей в руках. Она смеялась как ребенок, он слышал ее смех, несмотря на стук дождевых капель по зонтикам и песню, которую они распевали хором. Он подождал, пока допоют, это была песня Таубе.
      Направился к ним, и плечи и спина у него вымокли под дождем, пока он дошел.
      – Привет.
      Он обращался к одной из сиделок – женщине в белом халате примерно одного с ним возраста. Она приветливо улыбнулась в ответ:
      – Добро пожаловать. А ведь сегодня воскресенье!
      Она повернулась к Анни: та смотрела на них, но не узнавала.
      – Анни. К тебе посетитель.
      Эверт подошел к ней, погладил, как обычно, по щеке:
      – Можно, я ее заберу? Нам просто надо поговорить. У меня хорошие новости.
      Сиделка поднялась и сняла колеса каталки с тормоза:
      – Само собой. Мы тут уже давно. Так что господину посетителю совсем не обязательно сидеть тут среди каталок.
      Сегодня она в другом платье. В красном. Он купил его сам, правда, давно. По-прежнему шел дождь, но уже не такой сильный. Пол на террасе между зонтиками и краем крыши едва намок. Он повез кресло-каталку через входные двери и холл прямо к ней в комнату.
      Они расположились как обычно.
      Она посреди комнаты, а он рядом с ней на стуле.
      Он снова погладил ее по щеке, поцеловал в лоб. Нащупал ее руку, пожал ее, и она даже как будто ответила.
      – Анни.
      Он взглянул на нее, чтобы убедиться, что она смотрит прямо ему в лицо, и только тогда продолжил:
      – Все кончено.
 
      Час дня. Дмитрий пообещал ей в это время целый час передышки. Она все утро раздвигала ноги, начиная с первого клиента. Того, что плевал на пол. И она должна была ему улыбаться, пока слизывала плевок.
      Она плакала.
      Семь мужчин побывали у нее после него. И еще четверых осталось обслужить. Двенадцать человек каждый день. Последний должен явиться сразу после половины седьмого.
      Час передышки.
      Она лежала на кровати в комнате, которую теперь называла своей. Прекрасная квартира на седьмом этаже обычного городского дома.
      Кое-кто из мужчин называл ее Лидией. Она сказала им, что ее зовут иначе, но они ответили, что для них ее зовут Лидией.
      Она уже выяснила, что Лидией звали женщину, которая жила в этой комнате до нее. Что все они были ее клиентами. И теперь она их унаследовала.
      Дмитрий больше не бил их так сильно.
      Он сказал, что они уже кое-чему научились. Но над многим надо еще поработать. Он сказал, что она должна притворяться: стонать, когда в нее входят, иногда можно и повизжать – и клиенты решат, что ей это нравится. Можно подумать, если она не будет этого делать, они не заплатят.
      Она плакала, только когда оставалась одна. Он же изобьет ее, если снова застанет в слезах.
      Итак, у нее был час на отдых. Она закрыла дверь и приготовилась проплакать все время, пока не придется снова наводить красоту, улыбаться перед зеркалом и гладить себя между ног, как хотел тот, что придет в половине седьмого.
 
      Эверт Гренс некоторое время просидел у себя в кабинете, ничего не делая. И все-таки он не чувствовал себя отдохнувшим, и ему трудно было собраться. Он сходил в туалет, принес кофе из автомата в коридоре, спустился к дежурным и попросил, чтобы ему заказали пиццу. И все – больше из кабинета он не выходил.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19