– Да-а… – покачал головой подполковник, глядя на оранжевые всполохи костра. – Тогда действительно не стоит откладывать побег в долгий ящик.

Наморщив лоб, он несколько минут обдумывал ситуацию; чесал обросшую щетиной мощную нижнюю челюсть, жевал губами… Видно, неспроста генерал Ивлев обеспокоился возможным пребыванием в грузинском плену майора Скопцова; неспроста приказал снарядить группу и тайно отправить с заданием в сопредельное государство: проверить, отыскать следы членов пропавшего экипажа, а, найдя кого-то из них – отбить или выкрасть. Нет, безусловно, Ивлевым руководило не только желание сохранить имеющие огромную ценность секретные сведения – мужиком он всегда оставался свойским, правильным, своих в беде не бросал. Но…

Нимало озадаченный Всеволод спросил:

– Говоришь, двери землянок охранники на ночь запирают снаружи?

– Да, запирают.

– И каким же образом?

– На металлические засовы, похожие на… обычные задвижки. Да и сами двери сделаны на совесть, – пояснил Скопцов.

– Та-ак… Ладно, разберемся. Но желательно обойтись без шума и лишних проблем. Следовательно, нужно поторопиться и обстряпать побег до того, как уйдет банда, и нас вернут в земляные норы – чтоб не возиться еще и с этим.

– Не забывайте о ночных патрулях и собаках. Леван увеличил их количество на время пребывания чеченцев.

– Я не забыл о патрулях. И, знаешь что? Брось-ка выкать – мы не в штабе и не на плацу. Где располагается на ночь охрана?

– Домишко деревянный видел?

– Самый здоровый барак без окон?

– Нет, в длинном бараке со слов Рябого, летом сушат собранную коноплю. А рядом с ним стоит обычная бревенчатая избушка.

– Понял. Между бараком и землянкой, где жратву готовят.

– Верно. Вот там они и ночуют. Печку, сволочи, постоянно топят, а мы от холода загибаемся…

– Не об этом сейчас речь. Стало быть, их человек двадцать пять, не более?..

– Где-то так. Максимум – тридцать. И собак с десяток.

Подполковник призадумался, потом решительно поднялся с матраца:

– Вот что, братец – ложись-ка на мое место. А я прогуляюсь – отолью и заодно осмотрюсь.

В этот момент кто-то завозился рядом, закашлялся, приподнял голову от вороха тряпья и мельком глянул в их сторону. Внешности проснувшегося человека на фоне полыхавшего костра было не разобрать, зато их лица он наверняка успел рассмотреть.

Спецназовец с вертолетчиком притихли, замерли…

Работяга опять закопался в тряпье; возня прекратилась. Вновь наступила тишина, нарушаемая лишь треском горящих дров. Барклай кивнул приятелю и неприметной тенью исчез в темноте…

Вернулся он минут через сорок – мокрый, с налипшим на одежду грязным снегом. Усевшись рядом, доложил:

– Патрули шастают редко – осматривают в основном периметр. Собаки у них – дрянь. Видать, натасканы на стойкий запах старых, провонявших потом лохмотьев. Я хоронился метрах в шести от патрульной тропки, с подветренной стороны – мою свежую одежку они не учуяли.

– Рисковый ты, Всеволод, – покачал головой майор. – Будь поосторожней – «братья» грузины тут с нами русскими не церемонятся. Я сам вчера видел.

– Без риска, дружище, не обойтись. Или ты хочешь остаться тут навсегда?

– Нет уж, уволь. Давай, озвучивай свой план.

– А план у нас будет таков…

Побег был назначен Барклаем на следующую ночь. Потому-то нетерпеливый Скопцов и махал без устали мотыгой на радость соседу Рябому. Сговорившись делать вид, будто не знакомы, вертолетчик и спецназовцы не подходили друг к другу ни в поле, ни во время скоротечного обеда. И лишь под покровом темноты, когда дежурные снова займутся кострами, а работяги начнут укладываться спать, им надлежало утроиться рядом.

Все шло обычным чередом: работа, обед, опять работа… Покуда в сумерках – вместо долгожданной команды следовать на ужин, охранники не взялись строить заключенных вдоль колючей проволоки…

«Ерунда, – уверенно констатировал майор, сызнова вставая в первой шеренге рядышком с пожилым приятелем. – Я сегодня пахал как вол – меня не тронут. И Всеволод с Толиком по моему совету трудились неплохо. Так что экзекуция не про нашу душу!»

Плечистый грузин медленно двигался вдоль строя, презрительно вглядываясь в потухшие лица. Сзади, точно неразлучные тени, вышагивали четверо подручных. Поравнявшись с Барклаем, старший внезапно становился…

– Этот, – кивнул он и двинулся дальше.

Подполковника выдернули из шеренги и поставили метрах в пяти от пашни.

Сердце Максима болезненно всколыхнулось и, по мере того, как начальник лагеря приближался, зашлось в бешеном ритме, предчувствуя неладное…

«В чем дело?! Обычная профилактика для новеньких? Урок на будущее, чтоб не расслаблялись? – лихорадочно размышлял он, пытаясь отыскать объяснение происходящему. – Если так, то не страшно. Но если они прознали о планах побега – нам конец».

Начальник лагеря остановился против Скопцова, осмотрел с ног до головы – верно, внимание его привлекла своеобразная летная форма.

– Вертолетчик? – прищурившись, спросил он.

– Был. Неделю назад.

Леван усмехнулся и кивнул охране:

– И этот.

«Все!.. Сомнений больше нет! Сейчас нашпигуют свинцом как того мужика, – промелькнула отчаянная мысль, когда и его вытолкнули из строя. – Если бы вывели меня одного, было бы спокойней – до встречи с очкариком не расстреляют. Но мы стоим на краю поля с Барклаем…»

– Эти двое прошлой ночью о чем-то долго шептались, – громко объявил грузин по-русски, остановившись неподалеку. – Я не знаю, о чем они говорили. Возможно, затевают побег или бунт. Это так?

Тяжелый взгляд его темных глаз поочередно буравил двух пленных.

– Мы служили в соседних гарнизонах, – невозмутимо ответил Всеволод. – И говорили о наших семьях.

– Я в этом не уверен, – парировал тот и отрывисто распорядился: – Наказать!

– Не вздумай рыпаться, – только-то и успел шепнуть спецназовец до того, как четверо охранников ринулись исполнять приказ.

Их били минут десять. Впрочем, представление о времени Макс начисто потерял после первого же десятка ударов. Всеволод еще стоял на ногах; он же, упав сначала на колени, а потом на спину, с трудом прикрывал руками голову…

– Сакмарисиа! – скомандовал своим людям начальник лагеря, и те, послушно отступили от двух распластавшихся на снегу тел.

Что означало это слово, майор не ведал, но понял: наказание закончилось…

Добраться до костров самостоятельно они не могли. Рябой, Толик и еще один доброхот-доброволец по очереди перетащили их к месту вчерашней ночевки. Терентьев осмотрел каждого: осторожно ощупал суставы, ребра; смыл ледяной водой кровь с лиц.

– Жить будут, – вздохнул он, присаживаясь рядом с командиром.

Всеволод понемногу приходил в себя.

– Толик, – позвал он.

– Я тут, Барк.

– Чужих поблизости нет?

Тот огляделся по сторонам…

– Рябой в паре метров. О котором Макс толковал. Ты говори тихо – я услышу.

– Отбой на ближайшую ночь. Ничего у нас сегодня не получится – в себя бы до утра придти, на ноги подняться…

– Само собой, Барк – успеется с нашим планом. Ни сегодня, так завтра, – шепотом подбадривал товарищ.

– Ты, случаем, не помнишь, кто прошлой ночью устраивался на ночлег по соседству с нами?

– Хрен их знает, – виновато пожал плечами капитан. – По-моему, они все здесь на одно лицо: худые, изможденные, запуганные…

– Вот и я ни одного не запомнил, – подполковник приподнялся на локтях; откашлялся, отплевался и позвал Рябого: – Слышь, приятель!.. Подойди-ка сюда…

Если к непоседливому Скопцову простоватый тощий мужичок относился снисходительно, точно опытный наставник к молодому ученику, то вид и поведение крепкого вояки – почти его ровесника, определенно внушали уважение.

Послушно приблизившись, тот присел рядом…

– Дружище… ты, говорят, все знаешь про местные порядки, – легонько касаясь ладонью отбитых ребер, поморщился Всеволод. – Это правда?

– Есть такое дело. Давно тут проживаю.

– Тогда скажи-ка мне, кто среди заключенных стучит начальству?

Рябой деловито потер смуглый подбородок, воровато оглянулся и вполголоса доложил:

– Двоих таких товарищей знаю.

– Товарищей!.. – кисло ухмыльнулся пленный русский. – Ну, и что же за «товарищи»? Выкладывай как на духу.

– Один, значится, молодой парнишка, што днями мечет удобрение по полю. За свои доклады, видать, и получил шикарную работенку…

– Показать его можешь?

– А што его показывать? Вона он в пяти шагах лежанку обустраивает, – неприметно кивнул тощий мужик.

Барклай проследил за взглядом Рябого и спросил:

– Это, у которого бородка клинышком?

– Он самый.

– Отлично. Спасибо за ценную информацию. Ну, а кто же второй «доброжелатель»?

Пожевав губами, точно обдумывая последствия, тот с детской наивностью выдал:

– Вторым-то я буду.

– Ты?! – нимало удивился подобной прямоте спецназовец. – Вот это номер!..

– Так точно, – отчего-то по-военному отвечал допрашиваемый. Но сразу поспешил уточнить: – Вы тока поимейте на вид: мои доклады имеют касательство тока качества работы на делянках. И… и особо сильно никого опосля моих… докладов еще не наказывали.

– Хм… – покачал головой Сева и переглянулся с Терентьевым, будто затевал что-то недоброе. – Занятно рассуждаешь. Впрочем, ладно – мужик-то ты, судя по отзывам моего друга, нормальный. Но смотри!.. – поднял он тяжелый взгляд, – болтанешь про нас лишнего – не проснешься. Понял?

– Ну, енто вы зря, ей богу! – обижено пробормотал Рябой. – Што же я не понимаю – о чем можно, о чем ни-ни?! Я ж и сам сюды не по доброй воле попал.

– Ладно, не нервничай. На всякий случай говорю. Тогда последний к тебе вопрос… Вернее, просьба. После ухода банды народ вернут в землянки. Сможешь устроить так, чтобы мы втроем оказались в одной?

– Енто можно. Покумекаю и устрою.

– Договорились. Все, иди, отдыхай…

Проводив сутулую фигуру взглядом, Барк позвал Толика, и что-то сказал ему на ухо.

– Обоих? – тихо справился тот.

– Нет, пока одного. Молодого.

– Легко. Не вопрос…

Едва следивший за кострами дежурный подбросил в огонь дров и удалился за следующей порцией загодя нарубленных поленьев, Терентьев приподнял голову, медленно сполз с лежанки и скользнул к спящему неподалеку парню. Бесшумно подкравшись к вороху тряпья, воровато оглянулся и проворно – без лишних раздумий, навалился сверху крепким телом.

Парень с бородкой дергал ногами, головой; пытался освободиться… Но ладонь здоровой руки спецназовца намертво сдавила горло и сжимала до тех пор, пока стукач не перестал подавать признаков жизни.

Нащупав на всякий случай запястье, и убедившись в отсутствии пульса, Толик встал с обмякшего тела и пополз к Барклаю…

– Порядок, – шепнул он ему, вновь устаиваясь на не успевшем остыть лежаке.

– Следов не оставил? – справился командир.

– Ты прям как уголовник со стажем!.. – усмехнулся тот.

– Станешь тут уголовником!..

– Все нормально – чисто! Воротник у него хороший, высокий… В самый раз для такого дела – цела, надеюсь, шея – ни царапины, ни синяков.

– Молоток, – оценил усердие Всеволод. – Стало быть, просто замерз, как тот – вчерашний. А сейчас спать!.. Мы ничего не видели…

Сам же, так и не сумев поудобнее устроить нывшее от боли тело, надолго окунулся в воспоминания о своей Виктории…

Узнав о решении развестись с Давидом, родители не стали корить свою дочь, докучать нравоучениями. От богатства и устроенности так просто не бегут, решили они. Должно быть, имелись на то веские причины.

– Отдохни, приди в себя, – посоветовала Вике мама, – а на работу устроиться успеешь – мы с отцом пока не бедствуем.

Они и впрямь не бедствовали – отец заведовал станцией технического обслуживания, мать служила в районной администрации. Деньги в семье водились – пару лет назад был достроен кирпичный особняк, и супруги перебрались в него из ветхого домишки, пока еще стоявшего по соседству этаким памятником деревянному зодчеству позапрошлого века.

– Вот снесу хибарку, – посмеивался глава семьи, показывая дочери обновленный участок, – и тебе домищу на освободившемся месте справлю. Заживешь на славу, повстречаешь порядочного человека, замуж выйдешь, внуков и внучек нам нарожаешь… Так что не горюй – прорвемся!

«Не горюй – прорвемся!» – было любимым выражением ее отца.

И она под натиском любви и заботы понемногу оттаяла, хотя воспоминания частенько тревожили, уносили в прошлое. Особенно тяжко приходилось бессонными ночами в просторной спальне, которую родители без раздумий и тотчас обустроили на необжитом пока втором этаже в день неожиданного возвращения единственной дочери.

Кончик яблоневой ветви тихонько скреб по стеклу. Безветрие и тишина темной южной ночи вновь навевали грустные мысли. Глядя на мерцавшие в бездонной черноте неба слюдяные звезды, она вдруг припомнила, как исподволь зарождавшееся чувство к Всеволоду Барклаю побудило ее однажды провести некий эксперимент – проверить верность мужа – Давида.

В тот день они отмечали пятую годовщину супружеской жизни. Утром он преподнес ей безумно дорогой подарок – золотое кольцо с бриллиантом. Драгоценностями муж не баловал, но к вечеру ожидалось множество гостей – прекрасный повод похвастаться щедростью, намекнуть на немалые доходы.

Застолье в их просторной квартире затянулось до поздней ночи. Давид изрядно выпил, танцевал и флиртовал со всеми молоденькими девушками без разбора, изредка не надолго исчезая с кем-то из них из поля зрения…

Народ разошелся лишь к двум часам. А на огромном велюровом диване в гостиной осталась лежать спящей самая несдержанная в употреблении алкоголя – незамужняя Ирочка, живущая в квартире напротив и частенько заглядывавшая к ним на правах доброй соседки.

– И что мы с ней будем делать? – покачиваясь, недоуменно спросил супруг, с любопытством поглядывая на ровные бедра, едва прикрытые мини-юбкой.

Виктория не решилась поручить ему странствие с бесчувственной ношей по длинному коридору, холлу и подъезду – он и сам-то едва стоял на ногах. Потому, долго не раздумывая, решительно скомандовала:

– Подними ее и подержи на руках. А я расстелю простыню, положу подушку.

Узрев же, с каким желанием тот подсунул руку под ножки соседки, с каким благоговением исполнил приказ, внезапно подумала: «А не сыграть ли мне в одну занятную игру?..»

И, постелив постельные принадлежности, сыграла…

– Ну что же ты положил ее и стоишь, как истукан? – улыбнулась она, подхватывая со стола тарелки. – Раздень-ка человека – не в одежде же ей спать!..

– Раздеть? – ошалело переспросил банкир.

– А что в этом такого страшного? Конечно, раздень. Или не умеешь?..

Он пожал плечами, послушно присел на диван и начал медленно расстегивать пуговицы светлой блузки…

Вика курсировала из гостиной на кухню, разделенные высокой барной стойкой и осторожно наблюдала за происходящим. А понаблюдать было за чем: даже занимаясь блузкой, Давид норовил прикоснуться и пощупать Ирочкины бедра, живот, грудь…

Покончив с посудой, Виктория потушила верхний свет, включила стоявший в углу экзотический торшер и, загадочно улыбнувшись, отправилась в ванную принимать душ. Вернувшись, обнаружила мужа все за тем же занятием – раздевал он девицу аккуратно и неторопливо, точно наслаждаясь каждой минутой доверенного действа. Колготки были приспущены до коленок, лифчик с юбкой валялись на полу, тонкие трусики отчего-то съехали вбок…

– Ну, что же ты остановился? А дальше?.. – медленно подойдя к нему, спросила она.

Не смотря на изрядную порцию алкоголя, он пребывал в явной растерянности: молодое, незнакомое и абсолютно доступное тело влекло, и в то же время обескураживала новизна поведения с непривычной лояльностью супруги.

Он послушно стянул колготки. На девушке остались одни трусики, и Давид в нерешительности замер…

– Смелее. Чего ты боишься? – обвила Вика руками мужскую шею. – Почему ты медлишь?..

Последний элемент одежды немного сполз вниз…

– Снимай же с нее все, милый! Смотри, какая она хорошенькая!.. А потом мы ее слегка оденем, чтоб утром не возникло вопросов, – наткнувшись же на мутно-изумленный взор, поспешно пояснила: – Это мой подарок к нашему юбилею. Ты же не поскупился, преподнеся мне такое чудесное колечко! И я должна тебя чем-то отблагодарить, верно?..

Последний довод оказался для банкира решающим. Прикусив губу, он кивнул, и трусики, соскользнув с Ирочкиных ног, упали на пол.

– Ну, и как она тебе?

– Ничего… – сдавленно прохрипел супруг, пялясь на выбритый лобок.

Но и на этом Виктория не остановилась. Ей было плевать на пьяную соседку – интересовала верность близкого человека.

– Можешь потрогать ее, погладить – я не возражаю, а значит, это не будет твоей изменой, правда?..

И, окончательно уверовав в прямоту поведения жены, он расслабился, простер вперед руку, занялся упругой грудью. Вика присела на край дивана, осторожно приподняла и согнула в коленке правую ножку спящей Ирочки, слегка отвела в сторону и… содрогнулась, узрев загоревшийся взгляд Давида.

Не выдавая, однако, рвавшегося наружу возмущения, она игриво предложила:

– И здесь поласкай, не бойся – она очень крепко спит и не почувствует…

Спустя минуту, расстегивая ремень его брюк, подбадривая и осыпая поцелуями, Виктория чувствовала, насколько молодой мужчина, трепетно прикасавшийся к чужой плоти, возбужден, сколь неистово взыграло в нем желание. Голая Ирочка лежала перед ним с широко раскинутыми бедрами – окончательно осмелев, левую ножку он аккуратно пристроил на спинку дивана сам. Сидя перед ней в приспущенных брюках, Давид рассматривал и поглаживал ее прелести и… почти не обращал внимания на жену. А жена, незаметно и горько усмехаясь, все еще обнимала его и ждала развязки своего эксперимента.

Она стащила с него брюки, сама рассталась с легким халатиком, обнаженной уселась поближе, но… тщетно – лишь делая вид, что не забыл о ней, он всецело был поглощен совсем другой женщиной. И даже взобравшись на супруга сверху и ощущая желанную близость, молодая женщина не смогла окончательно отвлечь, вернуть к себе его внимание. Одна мужская ладонь лежала на талии жены, а вторая продолжала сновать между Ирочкиных стройных ножек…

– Оставь ее в покое! – наконец, требовательно зашептала Виктория, – разве тебе не достаточно меня?..

Тот резко отдернул руку, но через минуту она снова поползла вверх по чужим бедрам, снова ощупывала округлые ягодицы…

Внезапно пьяная девица что-то пробормотала во сне, брыкнула ногой и очень кстати перевернулась на живот. Испугавшись ее движения, Давид переключился на Вику и вскоре тяжело дышал, то ли имитируя, то ли и впрямь подбираясь к завершающему действу…

«Скорее, просто делал вид!.. – печально усмехнулась девушка, не замечая катившихся по щекам слез от давней обиды. Звезды дружелюбно подмигивали с ночного небосвода, а воспоминания продолжали мучительную пытку. – Конечно, инсценировал получаемое удовольствие, пылкую страсть, оргазм… А сам только и ждал удобного момента, когда я отлучусь из гостиной».

Да, именно так оно и случилось. Спустя четверть часа, выйдя из-под тугой струи душа, Виктория осторожно выглянула из ванной и узрела кульминацию своей отчаянной затеи – лежащая на диване Ирочка, подобрала под себя коленки и постанывала в пьяном бреду; Давид стоял сзади и, обхватив руками ее талию, пыхтел в унисон монотонным движениям…

«Нет… Барклай совершено иной! – вдруг помимо желаний, сама собой накатила теплая волна. Слезы быстро высохли, печальная улыбка сменилась радостной. – Мы не успели признаться друг другу в любви, но сколько у него было возможностей затащить меня в постель! И ни разу он не осмелился сделать это, даже когда оставались наедине, когда пили шампанское в гарнизонной квартирке и обстановка к тому располагала. И насколько он поразил меня тем давним откровением, в маленьком уютном кафе…»

– Секс с нелюбимым человеком – есть заурядная механика, не привносящая в душу света, – мягким баритоном говорил Всеволод, не решаясь поднять на милую собеседницу взора – слишком уж деликатной темы случайно коснулся долгий разговор. – Симпатия, дружба, легкое приятельство – не подходящее для близких отношений основание. Только любовь! Таково мое убеждение, Виктория. Вероятно, оно покажется старомодным и вызовет насмешку, но…

Там – за столиком в кафе она промолчала. Нет, не старомодными и смешными представлялись ей убеждения этого сильного, невозмутимого и уверенного в себе мужчины с тяжелым пронзительным взглядом зеленовато-коричневых глаз. Они казались чересчур уж правильными, если не сказать идеальными. Ныне, уже лучше зная Барклая и многократно убедившись в честности немногословного офицера, она непременно бы ответила. За сии принципы любая нормальная женщина, познавшая горечь предательства и научившаяся ценить настоящее ЧУВСТВО, пошла бы на край света.

И вновь по ее щекам покатились слезы. Теперь от той страшной мысли, что, возможно, никогда уж боле не увидит Всеволода…