Девочка, где ты живешь? (Радуга зимой)

Катя. Я нечаянно зашла. Я мальчика одного ищу, Гену. Вы не видели случайно – мальчик такой, со скрипкой?

Батюшка. Со скрипкой? Нет. А что ты его ищешь?

Катя. Да понимаете, его обидели, и совсем несправедливо. Ему помочь надо.

Батюшка. Ох как болит!… И ты его ищешь, чтобы помочь?… (Задумывается.)

Монашка. А пионерам ведь не положено в храм-то божий! А у тебя вон он, галстук-то, краснеется, ишь!

Катя. А почему не положено? Я не знала.

Монашка. Как это не знала, должна знать! Аль ты, может, веруешь?

Катя. Что?

Монашка. Ну, в бога веришь?

Катя. В бога? Его нету.

Монашка. Во!… Ну! Вот они, вот, повырастали!…

Батюшка. Ну-ну, Ефимовна, будет! Сходи-ка мне пока к Алексей Захарычу, а мы поговорим.

Монашка. Да что ж с ними, нехристями, говорить-то! Отдохнули бы, батюшка, умаялись за день-то…

Батюшка. Сходи, сходи…

Монашка. У меня касса, батюшка.

Батюшка. Я покараулю, ступай.

Монашка ворчит, но уходит.

Помочь, значит, ищешь? Так, так. А к нам, стало быть, впервой?

Катя. Нет, я заходила, когда маленькая еще была. Все поют, и я цела. Мне один раз кашу давали с изюмом…

Батюшка. Кутью. А потом что ж?

Катя. Не знаю. Некогда. Я кино люблю.

Батюшка. Некогда – это верно. Времени совсем нет, все суета, суета. (Морщится.) Господи, господи, боже ты мой!

Катя. У вас что, голова болит? Она сейчас принесет. А хотите, я сбегаю, мне все равно в аптеку надо зайти, может, он в аптеке.

Батюшка (кладет Кате руку на голову). Спасибо. Добрая ты душа. Глаза у тебя словно у ангела… (О своем.) Ах ты господи, да что ж это такое, как же так?…

Катя. Да вы не расстраивайтесь… Скажите, а у вас тут никакой комнатки нет, чтобы на скрипке играть? Или ванной?

Батюшка. Ванной? Ну что ты, купель вот только.

Катя. Жалко. Ему ванная нужна, купель не подойдет… А это вы что, деньги считали? Вам деньги приносят, да?… Кто в бога верит?…

Батюшка. Да, по этого не нужно знать, это так… Истинная вера без корысти… Нда… (Все в той же задумчивости.) И добро… Вот ты мальчика со скрипкой ищешь, чтобы помочь? Тебе от него ничего не надо? Вот и мы так… О господи, прости нас, грешных!

Катя. А она говорит: касса. У вас что, билеты?

Батюшка. Нет, нет, дитя, бог с тобой!…

Катя. А вы в кино не ходите?

Батюшка. В кино? Нет. Не положено нам.

Катя. А в театр, на стадион?

Батюшка качает головой.

Как же так?… А в магазин можно?

Батюшка. В магазин можно.

Катя. Бедные!

Батюшка. Ничего, обходимся. (Морщится.) Как же зовут тебя, душа христианская? Где живешь ты?

Катя (улыбается). Я не крестьянская. И сейчас я нигде но живу… А зовут меня Анна-Мария.

батюшка (пугается). Анна-Мария? Анна? Мария?… О господи! Истинно Христова душа! Ангел ниспосланный!

Катя. Да что вы, какой я ангел! (Смеется.)

Батюшка (заводя самого себя). Господи! Анна-Мария! Вот она, вера-то, вот чистота-то! А мы что ж? Недобры, недобры… Подл я стал, руки лихоимством осквернил, зло скопил, подл стал! О господи! В глаза ее… поглядел – все добро мира там…

Катя (испугалась). Что вы, что вы, дяденька?…

Батюшка. Правду говоришь, за рубли веру-то отпускаем! О матерь пресветлая, прости ты нас!… И ты, ты, ангел, прости! (Охватывает голову руками, опускается на колени.)

Катя пятится.

Анна! Мария! Прости!… Катя. Бог простит, дяденька. (Убегает.) Батюшка (в полном ошеломлении). Что? Как?… Где она? Что

она сказала?… О господи!… Монашка (подбегает). Батюшка! Батюшка! Что с тобой, отец

родной? Воды! Эй!… А касса-то, касса где? О господи!… На

месте, слава тебе!… Батюшка! Отец Варфоломей, Владислав

Алексеевич, да что ж это?… Батюшка. Где она? Как сказала-то?… Ангел ниспосланный…

О господи!…

Его уводят.

Картина одиннадцатая

Парк, снег, та же скамейка. Идет Володя, подняв воротник, садится, закуривает, грустит.

Голос Кати. Ну не надо, Володя, не расстраивайтесь. Я, конечно, понимаю, это самое обидное, когда отогреваешь, отогреваешь, а дерево так застыло, что даже не принимает тепла.

Володя. Ну! В том-то и дело.

Голос Кати. Да, тогда уж у самой начинают руки замерзать. Но ведь все равно я, например, не могу пройти мимо, не могу, чтобы не прикоснуться, так ведь?

Володя (усмешка). Да, конечно. Ты умница, Анна-Мария.

Голос Кати. Будешь умницей. У меня у самой Генка куда-то пропал.

Володя смеется. Появляются ребята с гитарами, в масках Буратино, поют.

Первый. Буратино, а Буратино, по-моему, человек замерзает?

Второй. Ну и что? По-моему, это его личное дело. Не надо вмешиваться во внутренние дела чужих государств, Буратино.

Первый. Да, до тех пор пока они не становятся наружными, Буратино.

Второй. Вы так думаете, Буратино?

Первый. Да, мы так думаем, Буратино.

Второй. Ну что ж, раз вы настаиваете, можно этого гражданина и за нос дернуть.

Володя. Не стоит, ребята. Я волшебник. У меня первый разряд по волшебству. Я очень даже просто могу из вас, например, отбивные котлеты сделать.

Второй. А нас ведь двое, дяденька.

Володя. А ведь воюют не числом, а умением.

Первый. Это мы знаем, это мы проходили. Это Суворов.

Второй. Пуля – дура, штык – молодец.

Первый. Тяжело в ученье – тяжелей в бою!

Второй. Идем с нами, дяденька! Брось ты об ей думать! Ты ведь об ей?…

Володя (в тон). Приходил я к ней с приветом, рассказать, что солнце встало…

Первый. А она чего сказала?

Второй. А она сказала: летом!

Первый. Брось, дяденька, пойдем!

Ребята бросают снежки, Володя тоже, они увлекают его за собой. А к скамейке подходит Катя. Садится на то же место.

Голос Володи. Ну не надо, Анна-Мария, ну что ты, не расстраивайся. Я понимаю, это самое обидное, когда ты отогреваешь, отогреваешь, а дерево так застыло, что не принимает тепла.

Катя. Ну вот, в том-то и дело! У самой начинают руки замерзать.

Голос Володи. Понятно. Но ты ведь все равно не можешь пройти мимо, чтобы не прикоснуться, не попробовать, так ведь?… Рассказать тебе про Детского человека? Был у нас когда-то Детский человек…

Катя. Волшебник?

Голос Володи. Слушай. Он жил на нашей улице. Все его считали чудаком. Высокий такой, худой старик. Зимой и летом без шапки ходил, в длинном плаще… Но добрый очень, понимаешь?… Целый день бродил по улицам, и где мы, там и он. Всех детей знал, и мы его все знали. Маленькие и большие. Разговаривал с нами, играл, а то просто сядет в стороне и сидит, не мешает. И только если драка какая-нибудь или ссора, подойдет, спросит, в чем дело, и говорит: не надо, не обижайте друг друга… (Задумывается.) И он не уставал, понимаешь?… Я вот помню, один раз чужие ребята у меня коньки отняли… Я уже с катка возвращался, а на меня сразу четверо из-за угла… Даже не так коньки жалко было, как обидно: четверо на одного…

Катя. Несправедливо.

Голос Володи. Да. Ну и вот, иду, плачу, стараюсь, конечно, виду не показать, чтобы прохожие не заметили, а потом чувствую: идет кто-то рядом со мной, вровень, кладет руку на плечо. Смотрю: Детский человек… Ничего не говорит, не спрашивает, просто идет рядом, и все… Я никогда этого забыть не мог. Ничего вроде особенного, правда? Но так мне, понимаешь, одиноко было, так обидно, все заняты… А старик словно из-под земли: увидел и пошел рядом. Никто не заметил, а он заметил. Понимаешь?…

Катя. Да. Значит, опять идти? Искать? Но, может, он уже не хочет, может, ему не нужно?

Голос Володи. Нужно. Ты-то знаешь, что нужно?

Катя. Я знаю. Но я сама устала.

Картина двенадцатая

Катя сидит, и все слышанное, увиденное и пережитое за день, странно перемешавшись, возникает перед ней. Катя видит себя в ванной комнате. Она слушает, а Г е н а играет на скрипке. Мелодия рассказывает о Катиных мечтах, о том, что все хорошо; далеко стоят снежные горы, и синеет море, по которому плывут корабли, а по пустыням бредут верблюды. Но… раздается стук в дверь, все исчезает, и Гена опускает скрипку.

Катя. Открывать?

Гена. Открывай, конечно.

Катя. А если я не открою? Давай не открывать, играй, и все.

Голос тети Клани (за дверью). Я тебе не открою, я тебе нe открою! Ах ты бессовестная! Что это вы там заперлись! А ну, сейчас открывай!

Катя. Он тут играет. Слышите, как человек замечательно играет!

Гена. Да открывай!

Катя. Так ты играл здорово, просто очень!…

Гена. Да?

Катя. Очень. Как будто я улетела далеко. Я вообще умею летать, ты знаешь?

Гена. Да ну тебя! Открывай!

Голос тети Клани. Открывай, кому сказали!

Катя (открывает дверь). Ну пожалуйста, сейчас же не утро, не вечер, ни умываться не надо, ничего…

В ванную вваливаются тетя Кланя и тетя Люба, Петр Петрович и Яшка с гантелями.

Тетя Кланя (Кате). Ты не учи, ты в сторону давай, о тебе особый разговор. (Гене.) Так, Хена! Ты свое продолжаешь? Тебе говори не говори, а ты, Хена, свое? Матерь из-за него плачет, учителя плачут, а Хена свое!

Яшка. Еще чужих приводит!

Тетя Кланя (Кате). А тебе стыдно! Ишь запираются, да еще «не открою»! Ты что, в своем доме, что ль, распоряжаешься? Это наше дело, когда нам умываться, верно я говорю? Мы можем и вовсе не умываться, а нашу ванную, общественное пользование, занимать не дадим! И ты, Хена, последний раз нам душу пилишь! Мы выше пойдем! И матери твоей, Хена, плохо будет… Если тебе матерь свою не жаль, то…

Петр Петрович. Главное, все им, все условия! Дворцы, понимаешь, не дворцы, школы не школы… Бона какие коридоры отгрохали. Они и знай гоняют как оглашенные.

Яшка. Точно, в спортзал придешь, а там или хор поет, или драмкружок репетирует! И еще дома будут тебе на скрипках играть! И зачем эта скрипка!…

Катя. А ты молчи, тебя не спрашивают, тебе бы только один футбол был на свете.

Яшка. Почему? А хоккей?

Тетя Кланя. Не в этом дело. Пусть играет, раз к другому негодный, мало ли ненормальных! Мой вон Петр Петрович – тот, видишь, рисует! Но он тихо рисует, по общественным местам не запирается.

Петр Петрович. Что ж я, ненормальный, выходит? Ты брось! Я за рисованье-то когда взялся? Как на пенсию вышел!

Тетя Кланя. Я и не говорю ничего, что уж ты! Не скажи вам ничего! Чувствительные какие!

Тетя Люба (ласково). Может быть, и тебе бы так, Гена? Учился бы пока, старался. А там на пенсию выйдешь…

Тетя Кланя. И не надо, зачем! Ты выучись, па ноги стань! Свою квартиру заведи, а там хоть вверх ногами ходи, хоть в пять скрипок играй…

Катя. Ну как вы не понимаете! Ему сейчас надо играть, это же скрипка! Ему каждый день играть надо!

Тетя Кланя. Ему играть, а нам жить надо!

Петр Петрович. И без него нервы кругом, а тут тебе – зы-ы-ы, зы-ы!

Яшка. Попял, рыжий? Давай отсюда, пока цел!

Тетя Кланя. Ступай, Хена. И запомни: в последний раз с тобой говорим. Л то скрипку-то твою вон об угол – хик! И дело с концом!

Тетя Люба. Уж ты бы, правда, сынок, стих бы!

Катя. Тетя Люба, но вы-то, вы, вы же добрая, ну разрешите ему, пусть он у вас играет!

Петр Петрович. У себя-то не играет, ему вот ванную подавай, да и все! Я вот где хошь могу рисовать, мне все едино, хоть в чулане…

Гена. Здесь резонанс…

Тетя Люба. Ишь ты! Это где ж ты его увидел-то?

Катя. Ох, ну что ж делать?…

Появляется Володя, с улыбкой что-то шепчет Кате на ухо.

Правда?… А что, в самом деле! (Всем.) Ну вот что, раз вы так, то я знаете что сделаю? Я в эту ванную вообще никого не пущу!

Тетя Клан я. Это что еще!

Петр Петрович. Это как?

Тетя Люба. Катя, Катя, ты что надумала?

Катя выбегает.

Тетя Клан я. Вот девчонка-то чумовая! Ах, Хена, что ж ты матерь свою не жалеешь!

Голос Кати: «Сюда, сюда, осторожнее!… Тпр-ру!… Вот так». Появляется на пороге и ведет за собой Лошадь.

Катя. Вот сюда, пожалуйста, сюда, вам здесь будет тепло, воды сколько хочешь, моя5ете купаться… Посторонитесь, посторонитесь, у вас теперь лошадь в ванной будет жить.

Лошадь, просунув голову, начинает радостно ржать, брыкаться, пускает душ, все кричат: «Караул! Спасите! Господи! Это что же делается!»

Лошадь, скажите, пожалуйста, а вам ничего, когда рядом на скрипке играют?

Лошадь. На скрипке? Да можно! Гармонь-то, конечно, получше будет; у нас, бывалочка, Колька-кривой как ливенку-то вынесет, как елецкого-то пустит!… О боже мой, что я говорю! Ну конечно, скрипка! Это божественно! У тебя не Страдивари, мальчик? Ах, какой я слышала Страдивари в этом… в этом… как его… (Вздыхает и спит.)

Катя (Гене). Ну видишь.

Лошадь. А где тут холодная, где горячая? А вот это мыло ваше? Можно, я его съем? Очень я мыло люблю. И пасту зубную тоже. Особенно детскую. Очень вкусная паста. (Всем.) Ну, а вы что? Ну-ка!

Тетя Кланя. Ладно, ладно, пусть уж! Пусть играет. Играй, Хена, ладно.

Петр Петрович. И лошадка пущай живет. Я ей овса нарисую. Можно перегородочку поставить: лошадь пускай в ванне плескается, а парнишка тут пилит.

Яшка. И дырочки не затыкай, а то задохнешься еще там.

Петр Петрович. Дырочков-то еще можно навертеть.

Тетя Клан я. Играй, Хена, играй, это дело святое. Я сама по радио песни люблю слушать. Вырастешь – не забывай об нас, мы к тебе всей душой.

Петр Петрович (шутит). Знаменитый будет – небось и руки не подаст. У, пострел!

Тетя Люба. Конечно, пусть играет. Мы потерпим. Раз нужно для искусства. Талант – это большая редкость.

Петр Петрович. Еще бы! Тут бережно надо, без крику.

Тетя Клан я. Кричать вообще нехорошо.

Яшка. Пусть сыграет чего-нибудь.

Все. Сыграй, Гена, сыграй.

Лошадь. «Вот мчится тройка»… То есть что я! Этого… как его? Стравинского, деточка, Стравинского…

Катя. Правда, сыграй, видишь, как все хорошо, какие все добрые…

Гена играет, все с умилением слушают, утирают слезы – идиллия.

Лошадь. Ну что вы грустные такие, что? Все прекрасно, все великолепно, у нас даже в королевской конюшне не было такой замечательной ванны. Анна-Мария, ну ты что?

Катя (как бы выходя из этой сцены снова на улицу). Все это нам спится, лошадь, все это нам снится.

Снова парк, скамья. Катя сидит в т» й же позе. Появляется Собака.

Собака. Девоцка, а девоцка? Ну цто ты сидись? Холодно. Ты меня плости. Я подумал-подумал, мне стыдно стало. Если нузно, позалуйста, я буду Сяриком, хоцещь? Сярик, Сярик…

Катя (передразнивает.) Не нузно тепель! Вовремя надо все делать!

Собака. Ну Анна-Мария, ну зацем ты так? Ну осибся, ну бывает. Просу просцения.

Катя. Тебя как человека просили, а ты как собака какая…

Собака. Ну собака я, собака… Сато я тебе могу мальцика найти.

Катя. Где? Где он? Ты знаешь?

Собака. Идем. (Бежит вперед. Катя за ней.)

Картина тринадцатая

Комната, настольная лампа, разложенные на столе книги. Мать Гены, молодая женщина, говорит по телефону.

Мать…Просто не знаю, у меня коллоквиум завтра, всю ночь буду зубрить, а он как сквозь землю провалился. Я прямо измучилась с ним в последнее время, честное слово… Ну да, понятно, переходный возраст, но у меня тоже нервы не железные… Что?… Ну как не расстраиваться!… Да, конечно… Нет, утром я приду, я у Чемодана только с трех отпросилась, потом мне хоть умри надо к Надьке забежать, она в Ленинград едет, и еще юбку перешить, и парню моему ботинки я обещала купить.

Звонок.

Подожди, Галя, вот, кажется, пришел мой изверг… Ну ладно, я тебе позвоню потом. Ох, завалюсь я завтра. (Быстро выходит и возвращается с Катей.) Да нет, его нет, я вот жду. А ты что, из его класса? Что-нибудь случилось?

Катя. Нет, я просто хотела с вами поговорить…

Мать. Поговорить? (Смотрит на часы.) Насчет Гены?

Катя. Вы не думайте, это я сама пришла. Вы не волнуйтесь, ничего не случилось, по просто он не хочет домой идти…

Мать. Как это?… Что значит – не хочет?… Он у тебя, что ли, прячется? Пойди и скажи, чтобы сейчас же шел домой! У меня коллоквиум завтра, мне надо заниматься. У меня уже четвертый курс, а он мне будет тут свои фокусы показывать! Пойди и приведи его сейчас же, а то хуже будет!… Где это? Где ты живешь?… Ну что ты молчишь?

Катя. Нет, вы не понимаете. Я сейчас не знаю, где он, я сама его везде ищу. Он хочет на скрипке играть…

Мать. Опять эта скрипка! Ну и что? Кто ему мешает?…

Катя. Ну, и не только скрипка, а вообще. Ребята дразнят, в школе ругают, и вообще один. Вам бы хорошо было, если бы вы были одна? Вот если я одна, то…

Мать. Ну уж я-то так одна, что… Черт знает что!… Как у меня только бывает свободная минута, я: «Гена! Гена!» А Гена отвернется и молчит. Как будто мать ему враг! Уже большой парень, должен все понимать. Мы и так целую неделю не видимся, а он даже не разговаривает. От вас вообще разве чего-нибудь добьешься, вы странные какие-то люди…

Катя. Почему, когда со мной разговаривают, я тоже разговариваю.

Мать. Я вижу, ты разговорчивая. Вы что, дружите?

Катя. Да… Нет, я просто шла по парку, а он сидит со своей скрипкой, холод такой…

Мать. Как сидит, где?…

Катя. Нет, это раньше сидел, а потом мы пошли к Ирме, а потом к тете Любе, это моя тетя, но у нее ремонт…

Мать. Я ничего не понимаю! Где он сейчас?

Телефонный звонок.

Подожди. Не уходи. Да, я. (В трубку, совсем, другим голосом.) Андрей! Ну да, конечно, узнаю… Нет, нет, не поздно, я не сплю. У меня завтра коллоквиум, я ничего не знаю, всю ночь вот просижу. Что? (Смеется.) Да, конечно… Так. Так. Ну, попятно. Даже не знаю, завтра набирается дел выше головы. Во сколько?… Ну, это еще ничего, может, я освобожусь…

Входит хмурый Гена. У него свой ключ, и он уже разделся. Удивленно смотрит на Катю, та обрадовалась. Мать, продолжая разговаривать, делает угрожающие знаки, показывает на часы, Гена хмурится. Молча объясняется с Катей: мол, ты зачем здесь?

(Продолжает.) Да-да, Андрей, хорошо, я поняла… Нет, наверное, лучше я буду звонить, а то ты меня не найдешь… От семи до восьми? Ладно. Хорошо, спасибо. Какое там ни пуха ни пера – к черту! Завалюсь, как пить дать… Ладно, привет! (Опять смеется.) Пока, пока, а то тут мой Ойстрах пришел. (Кладет трубку.) Ну! И как это называется? Совесть у тебя есть или нет? Почему я должна весь вечер волноваться?… Где ты был?

Гена. У Лидии Ивановны. (Хмуро, Кате.) Там тебя собака спрашивает.

Мать. Ну и что Лидия Ивановна? Ты учти, я к ней больше не пойду. Сам творишь свои дела, сам и отвечай, не маленький. И не отворачивайся, что ты отворачиваешься?… Подожди. А это что такое? Это откуда? (Про синяк.) Ты еще и дрался? Кто это тебя?

Гена молчит.

Вот поговори с ним! Он еще и обижен! Как будто ему зла хотят… (Кате.) С кем он дрался?…

Катя. Ну пожалуйста, не надо… Он у меня был, а потом мы к тете Любе пошли, а потом сели на трамвай, а у трамвая двери замерзли, и он едет, едет, а двери не открываются. А синяк – это когда лошадь…

Мать. Какой трамвай, какая лошадь! Нет, я знаю, мне просто вообще надо перестать с ним говорить, пусть делает как хочет. Зачем я буду себе нервы трепать! Пришел бог знает когда, уроки не делал, под глазом синяк! Как хочет. Все!

Пауза.

Там, на кухне, суп, котлеты, бери ешь, мне некогда. (Садится за стол.)

Гена мнется, молчит, потом выходит.

(Кате.) А тебе тоже, наверное, домой пора, родители волнуются!

Катя. Не волнуются. (Быстро.) У меня мама уехала в экспедицию на Южный полюс, а папа – на Северный. В Арктику и в Антарктику. А рано спать я не люблю.

Пауза. Мать делает вид, что углубилась в чтение.

А вы в каком институте учитесь?

Мать. В энергетическом. Иди, девочка, поздно.

Катя. Я иду. Только извините, вы неправильно… Вы с ним не так поговорите… Ну пожалуйста… Он ведь хороший!

Мать. Ты смешная!… Ну как я еще могу поговорить?

Катя. По-хорошему. По-человечески… Позвать его?

Мать. Смешная ты! (Улыбается.) Ну позови.

Катя вылетает, Мать некоторое время читает, потом откладывает книгу, идет на кухню, еще через минуту возвращается с тарелкой в руке, за ней – Гена и Катя. Катя остается у порога.

Мать. Ну ладно, ладно, хватит дуться, иди садись здесь, и я тоже с тобой поем… Иди, иди, перестань. (Усаживает Гену за стол, приносит еще что-то, садится напротив.) Целый день ведь, наверное, ничего не ел? Ну вот видишь, голодный какой!… А я звоню, звоню домой, и с работы, и из библиотеки, а тебя нет и нет. Я уж думала, ты ключ свой потерял, в квартиру войти не можешь… Замерз?… Да, насчет ботинок: может, меховые купим?… Нет?… Ты чай поставил? Я тоже котлетку с чаем съем… Подожди, а где же приятельница твоя? Она ведь тоже, наверное, голодная? (Оглядывается, но Кати нет, она незаметно ушла.) Когда же это она ушла?… Смешная девочка.

Гена. Анна-Мария!

Мать. Как? Анна-Мария?… А где она живет, далеко? Может быть, она боится одна?

Гена. Ничего она не боится.

Мать. Да, вообще, видно, смелая. Она не с тобой учится? А почему у нее такое странное имя?

Гена. Странное? Не знаю… Она вообще-то Ка… нет, не знаю, Анна-Мария, так зовут…

Мать. Ну, молодец, вот видишь, пришла за тебя заступиться… Ешь, ешь, я пойду чайник посмотрю… Эх ты, мальчишка-дуришка!… (Ерошит Гене волосы, выходит.)

Гена тут же подбегает к окну. Стекло замерзло. Он прикладывает ладонь, иней тает.

Картина четырнадцатая

Перед этой картиной снова надо показать Катю на скамейке или на улице, и чтобы слышались голоса: «Катя! Катя! Анна-Мария!» И чтобы появились Б у ратины с гитарами, Володя, которые подхватили бы Катю, закружили, понесли. И затем – утро. Яркое, зимнее. Комната Лидии Ивановны. На широкой тахте, на белой постели сидит проснувшаяся Катя, трет глаза, осматривается, ничего не понимает. Входит Лидия Ивановна – она кажется Кате феей.

Лидия Ивановна. А, проснулась! Пора, пора, доброе утро!

Катя (робко). Доброе утро.

Лидия Ивановна. Ну, как спалось, Анна-Мария? Как ты себя чувствуешь? Давай градусник поставим?

Катя. Я больная?

Лидия Ивановна. Нет, по я боюсь, не простыла ли ты? (Присаживается, улыбается, трогает лоб Кати.) А то когда Володя тебя вчера привел, ты была просто как льдышка!… Ну вот ты, значит, какая, Анна-Мария!…

Катя. Ой, я вспомнила! Вы же Лидия Ивановна!… Я вчера такая сонная была, просто ужас. Да? А Володя меня привел…

Лидия Ивановна. Да, ты спала на ходу… Ну, будем завтракать? Что лучше: яичницу или кашу?… Ну, что ты так смотришь? Тебе здесь правится?

Катя. Очень!

Лидия Ивановна. Ну вот и прекрасно!… Ох, что ж это я, там же молоко! Вставай, вставай, сейчас будем есть… (Выбегает.)

Катя сидит одна и рассматривает, трогает одеяло, рубашку, в которую одета. Лидия Ивановна возвращается.

Ну, я решила кашу. Ты как насчет каши?

Катя. Я все ем. Я, между прочим, все время есть хочу, прямо стыдно.

Лидия Ивановна. Возраст такой. Вставай, девочка, вставай.

Катя. Лидия Ивановна!

Лидия Ивановна. Да?

Катя. У вас так хорошо! И пахнет так!… И вы… вы такая красивая, Лидия Ивановна!

Лидия Ивановна (смеется). Да что ты? Ну, спасибо за комплимент.

Катя. Правда-правда, вы очень… Знаете, мы когда идем с девочками по улице или, например, в кино, и если какая-нибудь тетя красивая, то все кричат: чур, это я! чур, это я!…

Лидия Ивановна. Да? Мы тоже так делали… Ну, встаем!

Катя. Да! Да! (Вскакивает на постели.) Лидия Ивановна! А вы знаете, я умею летать!

Лидия Ивановна. Это бывает. Все летают во сне, даже я до сих пор…

Катя. Нет, я не во сне, в том-то и дело, что не во сне! Я, конечно, не так летаю, не по небу, но вот если сильно разбегусь и вот так сделаю (зажмуривается и напрягается), то… то так и пролечу несколько шагов, так и поднимаюсь, честное слово! Показать?

Лидия Ивановна. Ну где же тут? Тут тесно, как-нибудь в другой раз, на улице…

Катя. Жалко, а то сейчас как раз настроение подходящее…

Звонок в дверь – как будто играют «чижик-пыжик». Лидия Ивановна. О, это к нам! Подожди! (Выходит.)

Катя, в длинной рубашке, выскакивает, подхватывает подол, разбегается, зажмуривается и… попадает в объятия Володи. За ним – Гена, Яшка, Лидия Ивановна, Собака.

Володя. Ага, попалась! Вот она где, братцы, говорил я вам!

(Кружит Катю.) Катя. Ой, Володечка! Ой, здравствуй! Ура! Гена! Гена! Лидия Ивановна. Володя, Володя, тише! Володя. Вставай немедленно! Там такая погодка сегодня!

Столько снегу за ночь намело! Катя. Гена!… Ген, ты больше не сердишься на меня? Гена (потупясь). Я? Ты что! Наоборот…

Катя (счастливо смеется). И ты, Яшка, тоже тут? А ты откуда? Яшка (мрачновато). Ниоткуда. Володя. Яшка у нас привыкает к рыжему цвету. Его задача не спускать глаз с Генкиной головы… Выполняешь, Яш?

Яшка. Стараюсь.

Катя. А ты, Шарик, Шаричек!… Собака. Не Сярик я, Полкан я… Володя. Лидия Ивановна! Лидия Ивановна. Да?

Володя. Вы нынче ослепительны, Лидия Ивановна! Замрите, а? Лидия Ивановна. Пожалуйста. (Замирает с улыбкой.) Володя. Хорошо, что я вчера вернулся, как вы считаете, Лидия Ивановна?…

Лидия Ивановна показывает, что не может говорить. А все – кто? Все Анна-Мария. Ну, хорошо? Лида кивает.

Отомри.

Лидия Ивановна. Хорошо, только еще бы выспаться… (Гене.) А ты почему не в школе? Мы же вчера договорились…

Гена. Я без вас не пойду.

Лидия Ивановна. Ну, глупости, я сегодня только к третьему уроку… Ну, как мама? Произвела Анна-Мария па нее впечатление?

Гена. Произвела. Она сказала (Кате), чтобы ты приходила, когда захочешь!…

Катя. Правда? Ой!… А про скрипку?

Гена. И про скрипку ничего. Она говорит: может, нам квартиру сменить, вдвоем где-нибудь жить?…

Володя. А что, это идея! Вот нам бы всем в одну квартиру и жить вместе!… Яшк, ты пошел бы с нами жить?

Яшка. Я?… У меня теперь ничего. Я как разряд получил, так отец у меня ничего…

Володя. А ты, Лида?

Лидия Ивановна. Подумаем.

Володя (со значением). Нет, я серьезно…

Лидия Ивановна. Перестань, тут дети…

Володя. Ах, дети-дети, куда вас дети?…

Катя. Яшка, а тете Клане сказали, где я?

Яшка. Сказали.

Володя. Да она ничего, ничего, я с ней говорил. Это она шумит больше, а вообще-то она тебя любит… Ну, вы – что, не ели еще? Давайте, давайте, а то такая погодка! (Вдруг поет.)

Очень нужен городу

Детский человек.

Пусть он носит бороду

Белую как снег.

Пусть он ходит по дворам,

Словно почтальон,

И спешит на помощь нам

С четырех сторон.

Потому что если вдруг

Слезы на глазах

Или самый лучший друг

Поступил как враг,

То потом врезается

След на целый век,

Если не вмешается

Детский человек…

Катя начинает подпевать, мальчики и Лидия Ивановна тоже. И даже Полкан.

Катя. Ой, какая песенка! Володя, слова спишете? Как это? «Очень нужен городу Детский человек».

Володя. «Пусть он носит бороду белую как снег…».

Все (вместе). «Очень нужен городу Детский человек…».

Катя. Я сейчас. (Убегает одеваться.)

Лидия Ивановна идет за ней.

Володя. Ну вот так, музыканты, вот так вот, футболисты! Все поняли? Еще раз хочу сказать: если мы будем обижать друг друга, не помогать друг другу, то грош нам цепа. Ясно?

Мальчики кивают.

Лидия Ивановна (входит). Ну, вы готовы? Катя сейчас допьет чай – и пошли. Мне пора. Есть никто не хочет?

Все отказываются.

Володя. Лид!

Лидия Ивановна. Да?… Что, замереть?

Володя. Нет, отмереть… Отмереть, и в этой отмере… отмерлости – как сказать? – в общем, в этой отмерзлости – замереть!

Катя (вбегает). Ой, Лидия Ивановна, спасибо!

Лидия Ивановна. Пожалуйста. Пора, пора. Ты готова? Пошли!

Володя и мальчики выходят первыми.

Катя. Лидия Ивановна! Одну минуточку!

Лидия Ивановна. Мы опаздываем, Катя, опаздываем…

Катя. Одну секундочку! Одну!…

Лидия Ивановна. Ну, я слушаю…

Катя. Лидия Ивановна, а мне все это не кажется, а? Я ведь глупая, правда? Все выдумываю. И про говорящую лошадь, и про собаку, и про все. Летать-то я умею, это правда, а остальное… Я ведь знаю, я живу в маленьком городе, учусь в обыкновенной школе, и никаких чудес нет, и Володя никакой не волшебник. Просто я напридумываю, напридумываю, и получается – как во сне. То есть получается как на самом деле, но все равно не на самом деле, все равно ничего нет…

Лидия Ивановна. Глупенькая, ну как же нет? Почему нет? Почему Володя не волшебник? Он волшебник… И люди всегда так: сначала мечтают, напридумывают-напридумывают, а потом все получается на самом деле. И придуманное существует так же, как непридуманное. Рыба плывет и корабль плывет, птица летит и самолет летит… Идем! Мы с тобой еще поговорим об этом. Потом. Вот сегодня можем сесть вечером и поговорить… Глупыш ты! Кто это сказал, не помню: «Самое удивительное в мечтах – это то, что они сбываются»… Понятно? Ну скорей!