РАЗГОВОР В ЦЕРКВИ

 
      После ухода Жюльеты переплетчик употребил минут пятнадцать на приведение в порядок чемодана Легедри. Потом собрался уходить. Ему опять вспомнился ватный тампон в спичечной коробке, засунутый в глубину выдвижного ящика. Не было никаких шансов, чтобы в его отсутствие произвели обыск. Это, конечно, противоречило бы закону. А уж если бы это случилось, кому пришло бы в голову открывать спичечную коробку? Однако, для своего нравственного благополучия Кинэт хотел иметь возможность сказать себе, что помещение очищено от всяких следов и что улик в нем больше нет. Он достал коробку и положил ее в жилетный карман.
      Дойдя до бульвара Гарибальди, он на минуту задумался относительно способа передвижения. Но тотчас же пришел к выводу, что быстрота важнее осторожности. Он подозвал такси и дал ему адрес: "Базар Отель де Виль". Было пять минут одиннадцатого.
      В то время было совершенно излишне указывать маршрут той или иной поездки и даже выражать желание ехать кратчайшим путем. Это разумелось само собой, и шоферы набирались почти исключительно из бывших извозчиков, старых парижан, которые обиделись бы, если бы их вздумали учить, как надо ехать.
      Кинэт приказал остановиться на улице Тампля, совершенно открыто вошел в магазин и пересек его по диагонали, чтобы выйти на улицу Ла Верри, к углу улицы Архивов. Нижний этаж был уже густо заполнен толпою хозяек.
      Потом он свернул налево по улице Ла Верри, прошел улицу Ренар, улицу Клуатр Сен-Мерри и вышел на улицу Тайпэн в том месте, где она упирается в церковь.
      По дороге его немного смущала мысль о бороде. "Должно быть, меня страшно легко узнать". У него даже мелькнула мысль обриться. Вообще, несмотря на все принятые им предосторожности, он до сих пор слишком мало думал о своей внешности. Легедри тоже не заботился об этом.
      Кинэт вспомнил вопрос, заданный ему наборщиком в первый же вечер. "Вы не еврей?… Я спросил это потому, что вы носите бороду". Напоминая еврея с улицы дез Экуф, Кинэт меньше всего рисковал обратить на себя внимание. Особенно в этой части города. "Я слишком опрятен. Следовало бы надеть сюртук". Тем не менее он сделал усилие, чтобы почувствовать себя уже стареющим евреем, занимающим довольно видное положение. Может быть, он ростовщик, а может быть, богатый ремесленник из другой части города, часовщик или ювелир, относящий заказ какому-нибудь единоверцу. Под влиянием этой мысли ноздри его сжимались, резче оттеняя изгиб носа. Он горбился. Шел, немного волоча ноги, ослабив мышцы, выворачивая ступни. Старался придать взгляду беспокойное, льстивое и пронырливое выражение. Эта игра очень занимала его. Он открывал в ней трудности и удовольствия.
      Какой-то человек попался навстречу. Кинэт замедлил шаг, чтобы дать ему пройти улицу раньше, чем сам он достигнет дома Легедри. Перед тем, как войти в дом, он еще раз оглянулся на прямоугольные строения улицы Тайпэн. Ни души. Он быстро проскользнул в коридор.
      Кинэт стучит в дверь Легедри. Никакого ответа. Он стучит сильнее. Ничего. "О! О! Положение осложняется! Лишь бы этот глупец не растерялся, случайно прочитав газету! Он способен убежать из дома. Как поймать его… прежде, чем его поймают другие?"
      Он колеблется. Осторожно выходит на двор. Видит старую привратницу. Он уже видел ее однажды, но в темноте и мельком. По всей вероятности, она его не заметила.
      – Кого вам надо?… А! Он ушел. Да, ушел.
      – Хорошо, хорошо.
      Он не знает, стоит ли расспрашивать ее.
      – Может быть, вы его приятель?
      "Его приятель… мне это не нравится", – говорит себе Кинэт.
      – Я узнала вас по бороде.
      Сильно раздосадованный, Кинэт теребит свою бороду с таким видом, словно он может заставить ее исчезнуть или придать ей другую форму.
      – Он недавно встал и пошел пить кофе. Куда-то неподалеку. На улицу Рамбюто, кажется.
      – Вы не знаете, куда именно?
      – Нет, не знаю.
      – Сколько времени прошло с его ухода?
      – Пять, десять минут. Если бы вы немного поторопились, вы бы его застали.
      "Напрасно я прошел через весь Базар, – думает Кинэт. – Еще раз, сегодня важнее всего быстрота. Долой мелкую осторожность!"
      – Но он, наверное, вернется, – продолжает старуха. – Он сказал мне, что он вернется. Может быть, чтобы я в случае чего передала это Вам. Подождите у меня, если желаете. Я бы впустила вас в его комнату. Ключ при мне…
      "Он оставляет ей ключ! Вот дурак! Я связался с круглым дураком".
      – …Но я знаю, что он не особенно любит, когда туда входят в его отсутствие.
      "Ну, разумеется! Он оставляет ей ключ и ясно дает понять, что у него есть вещи, которых не должны видеть".
      – Послушайте, сударыня, если бы я рассчитывал найти то кафе, в которое он пошел, меня бы это больше устроило. Вы совсем не представляете себе, где он?
      – Вероятно, на углу улицы Рамбюто и улицы Бобур. Я знаю, иногда он туда ходит.
      – Хорошо. Я поищу. Во всяком случае, если он вернется, скажите, чтобы он подождал меня. Пусть он больше не выходит. Скажите, что я нашел ему место и что это очень спешно. Через четверть часа я снова буду здесь.
 

* * *

 
      "Во всем этом виноват немного и я. Я обнаружил недостаток энергии, строгости. Ведь мы с первого же дня условились, что я найду ему другое убежище, что он уедет отсюда. Он захотел остаться до завтра. Чтобы не пропала квартирная плата за неделю. Жалкая отговорка. Я согласился. Факт, что я согласился. Как назвать это? Слабость характера. Слабость ума. Прекрасный образец того, как люди делают ошибки. Как они губят себя. Есть кое-что и похуже. Я еще не нашел ему нового убежища. Мало искал. Не по-настоящему. Лень? Да. Человек правильно оценивает факты. Это очень хорошо. Но если он потом бездействует? Легедри оставляет ключ старухе! Опять малодушие с моей стороны, прикрытое деликатностью. Я даже не знаю, что он прячет у себя в комнате. Кубышка. Наверное, есть кубышка. Что это за пакет, о котором он говорил мне в первый день? О котором он больше не заговаривал? Я смотрел по углам. Стенных шкафов нет. Под кроватью? Старуха нашла бы его, подметая комнату. Вдруг он спрятан в другом месте? Это гораздо хуже. Где? Тут необходим сообщник. Еще один человек. Третье лицо, посвященное в тайну. Может быть, женщина? Почему я не спросил его об этом прямо? Да, почему, собственно? Чтобы выдержать систему, прогрессивный метод. Я боялся также уронить себя в его глазах. Он подумал бы, что я требую дележа кубышки или что я хочу выманить ее у него и завладеть ею. С другой стороны, необходимо было не пугать его. Я действовал не слишком неискусно. Какое, в сущности, я имел оружие? Но сегодня нужно использовать встряску и добиться чего-нибудь. Энергия! Энергия!"
      На ходу Кинэт сжимает кулаки.
      "Выбора нет. Я обязан разыскать его".
      Кинэт чувствует, как в мозгу его развертывается очень выразительное и очень упрощенное представление, большая и схематическая картина, лежащая перед ним на плоскости немного вкось, под струями беловатого и нежного света, по окраске похожего на облако. Нечто вроде рельефного плана, почти без деталей, вылепленное из маловесомого вещества. Наверху, справа, подобие маленького круга или ярко освещенной шаровидной выпуклости: это флигель, место преступления. На известном расстоянии, ближе к середине, темная масса, ветвистая или лучистая: полиция. Еще ближе двигающаяся точка: Кинэт. Подальше другая точка: Легедри. Точка Легедри находится в данном пространстве, но не расположена нигде. Это ускользающая точка, которую не в состоянии фиксировать взгляд. Мысль рисует ее себе, если можно так выразиться, краешком глаза. Между всеми точками царит неразрывная связь. Они как будто соединены системой ниток или сплетением сил. Сейчас это вселенная Кинэта. Он созерцает ее душой, полной решимости.
      Он повторяет себе:
      "Совершенно необходимо, чтобы я с ним встретился. Безусловно, невозможно перестать заниматься им. Легедри, свободный в своих поступках, независимый от меня, представляет собой смертельную опасность. Сама жизнь приказывает: держи его. Я мог бы освободить себя от обязанности искать его только в том случае, если бы он исчез совсем. Если бы, например, прочитав утром газету, он пошел бы и бросился в Сену".
      Он мечтает:
      "Это был бы выход. Но – жалкий. Нет, я не хочу, чтобы он бросился в Сену".
      Вдруг его поражает очевидность, в которой он до сих пор еще не давал себе отчета.
      "Но значит… Это будет продолжаться всю жизнь? Не на сегодняшний день, не на неделю нужно мне, чтобы он избежал преследований полиции. На всю жизнь! На всю его жизнь. Юридическая давность существует, кажется, но бог знает, сколько лет ее надо ждать. Практически, – на всю его жизнь. Пока он жив, мне придется опекать его? Наблюдать за ним? Не позволять ему делать глупости? Ужасно. Я еще не думал об этом".
      Он испытывает такой страх, что "свинцовый шлем" надвигается на его голову и капельки пота покрывают всю переднюю часть лысого черепа.
      Но ему настолько тягостно признать ошибку в своих расчетах, что он находит в себе силу отстранить эту мысль или поразить ее временным сомнением.
      "Я слишком быстро прихожу в ужас. Все как-нибудь устроится. У меня будет время продумать это. Сейчас надо выдержать первую схватку. Раз дело начато…"
 

* * *

 
      Он идет по улице Бобур. Доходит до улицы Рамбюто. Налево старомодный винный погреб; направо кафе-бар более современного вида. Двери распахнуты настежь, касса блестит вовсю, люди пьют стоя.
      Кинэт приближается к кафе.
      Остановившись в десяти метрах от него, он видит Легедри у стойки с рюмкой в руках. Он разговаривает С ближайшими посетителями; разговаривает довольно оживленно; болтает.
      "Он сошел с ума! Совершенно сошел с ума! Что это он им повествует?"
      Кинэту хотелось бы привлечь внимание Легедри, не входя в кафе. Но Легедри принадлежит к людям, вялые глаза которых не умеют видеть неожиданное. Он не думает о Кинэте. Он думает, увы, о том, что он говорит.
      Как выйти из положения? Подождать на этом перекрестке или открыто войти в кафе? И в том и в другом случае риск быть замеченным и, следовательно, узнанным впоследствии примерно одинаков.
      Хорошенько обдумав положение, Кинэт входит в кафе, но через двери, наиболее удаленные от стойки. Он усаживается за столик в углу. Как только Легедри немного повернет голову, он его увидит.
      Хозяин за стойкой обратил внимание на нового посетителя. Он кричит слуге:
      – Эмиль!
      И указывает ему уголок, занятый Кинэтом. Легедри машинально следит за направлением взгляда. Он делает легкий жест удивления, перестает говорить; вид у него довольно сконфуженный, но он достаточно владеет собой, чтобы люди, окружающие его, ничего не заметили.
      Кинэт вздыхает: "Ну, что же! Это еще не так плохо!"
      Ему подают кофе, который он спросил и за который он сейчас же расплачивается. Он быстро пьет его. Он встает, шумно двинув стулом, и покашливает. Впрочем, Легедри не потерял его из вида.
      По улице Кинэт идет медленно. Прежде чем оставить за собой перекресток, он убеждается, что Легедри готов следовать за ним.
      "Куда идти? – думает переплетчик. – К нему? Это было бы все-таки проще всего. Но меня стесняет старуха. Я предпочитаю не показываться ей больше на глаза. Вот разве церковь… Ну да! Почему бы и не церковь?"
      Эта мысль пленяет его своей необычайностью. К тому же она довольно разумна. Наверно уж не в церквах имеют обыкновение совещаться преступники, по разным причинам, среди которых суеверный страх занимает, конечно, не последнее место. И не в закоулках Сен-Мерри будут искать сегодня полицейские виновника преступления на улице Дайу.
      Правда, ни еврей с улицы дез Экуф, ни ростовщик, обходящий своих должников, не зашли бы в церковь Сен Мерри. Неважно. Кинэту больше не нужен вымышленный персонаж. "Это была не столько мера предосторожности, сколько забава. Придется остерегаться развлечений".
 

* * *

 
      – Какая муха укусила вас? Я совершенно не догадывался, куда вы меня ведете.
      – Тсс! Не так громко.
      – Я чуть не повернул обратно. Вы накликаете на нас беду.
      – Перестаньте говорить глупости.
      В низком северном приделе церкви не было ни души. Кинэт нашел темное местечко, расположенное поодаль от исповедален и дверей, откуда, вместе с тем, он мог видеть всякого приближающегося человека.
      – Садитесь. Здесь нам не помешают. Старайтесь говорить очень тихо. Если я толкну вас локтем, молчите.
      – А вдруг на нас обратят внимание? Не притвориться ли нам молящимися. А?
      – Зачем? Сделаем вид, что мы просто-напросто устали. Никто не должен слышать наш разговор. Это главное. Неужели вы не умеете говорить шепотом, беззвучно?
      – Признаться, не умею. Мои губы путаются. Я перестаю понимать собственные слова.
      – Научитесь!… Итак, вы прочли газету?
      – Я? Нет… А что такое?
      – То, что вчера вечером это обнаружили. Вот.
      – Кто? Полиция?
      – По возможности, избегайте таких терминов. Мы должны понимать друг друга с полуслова… Да, она, конечно.
      – Ах! Это ужасно… Впрочем, иначе и быть не могло. Я пропал.
      – Полно!
      – Они напали на след?
      – Кто их знает? Одно показалось мне немного обидным. Узнать все это из газет… Подумать только, что вы не захотели мне довериться! Возмутительно!
      – Я не столько таился от вас…
      – Рассказывайте сказки!
      – Нет. Уверяю вас. У меня было чувство, что это равносильно признанию. А известно, как только признаешься, тебе крышка.
      – Ну, лжете вы или нет, теперь ваше соображение теряет силу. Итак, надеюсь, вы соблаговолите отвечать решительно на все, о чем я буду вас спрашивать.
      – Обещаю вам.
      – Иначе я вас брошу.
      – Обещаю вам. Но, скажите, они не напали на мой след?
      – Тише! Вы не следите за собой… Будьте уверены, что они не стали бы кричать об этом на крышах… Вы не солгали, поклявшись мне, что у них нет…?
      – Чего нет?
      – Карточки… или… ну, одним словом… Понимаете?… – Кинэт показал свой большой палец.
      – Нет, нет! Клянусь вам, нет!
      – В сто раз лучше было бы сказать мне правду. Мы действовали бы иначе, вот и все.
      – Нет, нет. Клянусь головой моей матери!
      – Хорошо. Другой существенный вопрос. Как вы познакомились с этой старухой?
      – Очень просто. Полгода тому назад мне нужно было продать серебряные приборы…
      – А! Как они достались вам?
      – О, честным путем. Один приятель, бывший лакей, предложил мне их однажды. Как они попали к нему, бог его знает. Тогда я был при деньгах; я купил их; недорого. Потом у меня завелась пустота в кармане. Я решил продать их. Субъект, к которому я обратился, владелец маленькой ювелирной лавки, сказал мне: "Я этим не занимаюсь". Может быть, он боялся. Я стал настаивать. Он сказал: "Подите к такой-то" и дал адрес: "Она у вас, наверное, купит это". Я послушался совета. Увидел ее кубышку со всем содержимым. Тогда мне ничего не пришло на ум. Но потом я вспомнил.
      – Вы не были завсегдатаем этого дома? Соседи не могли заметить вас? Они вас не знали в лицо?
      – Ну вот еще!
      – В ту ночь… в котором часу вы проникли к ней?… Отвечайте!
      В Легедри опять как будто проснулось недоверие.
      – А действительно ли все обнаружено? Может быть, вы сказали это, чтобы развязать мне язык?
      – Вот вам газета. Читайте, не развертывая. Она сложена как раз на этой заметке.
      – Ладно, ладно.
      – Взгляните, по крайней мере, на заголовок. Ну? Нашли?
      – Да… Это было около четырех часов или в половине пятого.
      – Так рано?
      – Да.
      – И вы прямо оттуда пришли ко мне?
      – Да.
      – Почему же это заняло так много времени?
      – Потому что я туда возвращался.
      – Возвращались? Зачем?
      – Мне не удалось отыскать деньги. Я захватил с собою несколько драгоценностей, серебро. Сущие пустяки. А потом сказал себе: это чересчур глупо.
      – Когда вы пришли ко мне, в руках у вас ничего не было.
      – Нет.
      – А вещи, о которых вы говорите? Что вы с ними сделали?
      – У меня их не было уже тогда, когда я туда вернулся.
      – Куда же вы их дели?
      – Сейчас я все объясню вам. Я сказал себе: "Это чересчур глупо. Я плохо искал". С другой стороны, мне не хотелось возвращаться туда со всей поклажей. Ведь я мог попасться кому-нибудь на глаза. Только-только пробило шесть часов. Было еще темно. У какой-то стены стояла будка, знаете, одна из таких будок, в которых городские рабочие хранят свои инструменты. И рядом куча песку. Я запихал пакет между будкой и стеной, под песок. И вернулся… туда.
      – Но… старуха между тем?
      – Не шевельнулась.
      – А! Она была уже…
      – Нет.
      – Как? Вы ее не…
      – Только оглушил.
      – Подождите. Ни слова!
       – Почему?
      – Идет сторож. Если он случайно спросит нас о чем-нибудь, отвечать буду я.
      Но сторож не дошел до того места, где они сидели. Он направился по среднему проходу к главному нефу и, преклонив на ходу колени, занялся паникадилом.
      – Продолжайте.
      – Я только оглушил ее.
      – Чем?
      – Куском свинца, завернутым в тряпку.
      – Вы принесли его с собой?
      – Да. В типографии такие штуки не диво. Если бы даже меня обыскали, никому не показалось бы странным, что я ношу с собой свинец.
      – Не понимаю. В какой момент вы нанесли удар?
      – В самом начале.
      – А кровь?
      – Кровь в конце. Когда я уходил во второй раз. Она внезапно вошла в комнату. Уцепилась за мою руку. Можете себе представить, как я испугался.
      – В газете сказано, что нашли… нож.
      – Да, я его бросил. В возбуждении я схватил первый попавшийся.
      – Разве он не был у вас в кармане?
      – Нет! Он лежал на столе, между приборов и других вещей. Разумеется, я дал маху. Но у меня больше не было под рукой свинца.
      – Куда же он девался?
      – Вероятно, я оставил его около кровати.
      – Это очень неприятно. Его обнаружат. И следствие пойдет по верному пути, так как он является принадлежностью вашего ремесла.
      – Да нет. Теперь мне припоминается, что я положил его посреди целой кучи всякого хлама… стеклянных шаров, чернильниц, пресспапье… еще я сказал себе, что шар или пресспапье устроили бы меня точно так же и что не стоило связываться с ним. Именно так это и было. Скажите, ведь нашли-то ее не в кровати?
      – Нет, около двери, над лестницей.
      – Правильно. Ну, значит, никому и в голову не придет шарить около кровати.
      – Свинец может привлечь внимание из-за тряпки.
      – Никакой тряпки там нет. Это я знаю прекрасно. Я собирался засунуть тряпку ей в рот на случай, если она закричит. Но это не понадобилось.
      – Шума не было вовсе?
      – В тот момент? Почти не было. Повернувшись, я опрокинул столик с безделушками.
      – Они разбились?
      – Право, не заметил.
      – Еще одна улика… Они подумают, что около кровати происходила борьба.
      – Скорее они решат, что столик опрокинула сама старуха, поспешно вскочив с постели и бросившись в погоню за мной.
      – Да, вы правы… Ну, а в конце… под лестницей… тоже не было ни шума, ни криков?
      – Нет, кажется. Однако, я в этом не так уверен. Ведь я был, как говорится, вне себя.
      Услышав звук шагов в церкви и заметив, что кто-то приближается, они замолкли. И еще замолкали тогда, когда Кинэт погружался в раздумье.
      Распространился сильный запах ладана. Должно быть, в ризнице разжигали кадила.
      – Запахло похоронами, – сказал наборщик. – Не люблю я этого.
      – Итак, вы вернулись туда вторично. Сколько времени прошло между первым и вторым разом?
      – Не больше получаса.
      – Как странно вы вели себя! И во второй раз вам удалось отыскать…?
      – Во всяком случае я нашел кое-что.
      – Куда вы дели найденное?… Вы не отвечаете?… Вы не хотите отвечать?
      – Часть я держу при себе.
      – А остальное?
      Легедри не ответил. Он болтал головой, морщил лоб, приоткрывал рот.
      – А первый пакет? Вы оставили его в песке, за будкой?
      – Нет, я взял его оттуда.
      – Когда?
      – Вскоре после того, как ушел от вас.
      – Он еще был там?
      – Кому бы вздумалось искать его в таком месте?
      – Никто не видел, как вы его брали?
      – Место это совсем не людное. Я дождался подходящей минуты.
      – А где он теперь?
      Легедри опять медлил с ответом. Кинэт порывисто встал.
      – Ах, вы слишком глупы! Идемте к вам. Там удобнее объясняться. Наплевать на старуху. Идите вперед. Да идите же! Я пойду за вами.
      Кинэт испытывал потребность говорить громким голосом, встряхнуть Легедри. Он прибавил:
      – Может быть, она спросит, не встретили ли вы меня. Скажите, что нет.
      – А! Вы уже заходили на улицу Тайпэн?
      – Конечно. А то как же?
      – Если вы ничего не имеете против, я знаю другое место, где мы чувствовали бы себя свободно.
      – Какое?
      – И там не пришлось бы шептаться, как на исповеди. Только нужно прокатиться в метро. Чтобы не шагать слишком долго.
      – Какая остановка?
      – Бастилия. Дело пяти минут. Это кабачок под сводами Венсенского виадука. Там есть задняя комната; если, сидя в ней, вы наступите на лапу собаке, то субъект за стойкой ничего не услышит. Однажды я орал благим матом, подзывая слугу. А он хоть бы что.
      – Не находится ли этот кабачок под наблюдением?
      – Чьим? Нет. Туда заходят влюбленные. Или парни, которым хочется вздремнуть часок-другой.
      – Откуда вы это знаете?
      – Я работал в типографии на Лионской улице.
 

 

ЛЮБОВНЫЕ ДЕЛА ЛЕГЕДРИ

 
      – Да, повторяю, вы дурак. Вы как будто воображаете, что я расспрашиваю вас о деньгах и о прочем с намерением у вас их стибрить. Идиот! Вы еще не отдаете себе отчета, что, скрывая от меня что бы то ни было, вы лишаете смысла все мои старания помочь вам. Между тем, ваше положение ясно. Если я позволю вам падать, знаете ли вы, как именно вам предстоит упасть? Телом – в сторону, а головой – в корзину с опилками.
      Легедри побледнел. Мешки под глазами набухли и покраснели, словно от ожога какой-нибудь кислоты. Он пробормотал:
      – Это неизвестно! Это неизвестно!
      – Это очень даже известно. Я не стану терять времени и объяснять вам все ошибки, которые вы наделали с самого начала. Продолжайте в том же духе и песенка ваша спета. Если бы у них был дактилоскопический снимок с Ваших пальцев, вас арестовали бы сегодня же. Через три дня вас арестуют из-за вашей ослиной глупости.
      – Ослиная глупость! – повторил Легедри, внезапно задетый этим выражением. – Вовсе уж не так часто я делаю глупости.
      – Я сейчас докажу вам, что одна из сделанных вами глупостей просто невероятна. Кубышка… или она у вас, или она в другом месте. Предположим, она у вас в комнате. Как бы вы ее ни прятали, ваша привратница рано или поздно найдет ее. Продолжение ясно. Если же она в другом месте, значит, вы ее доверили кому-то. Следовательно, вы доверили кому-то вашу жизнь. Понимаете?
      – Положился же я на вас! Можно, надеюсь, в такой же мере положиться и на кого-нибудь другого!
      – Ваше рассуждение нелепо. То, что вы попали тогда именно ко мне, – чудо. На второе чудо не рассчитывайте. Извольте, я скажу вам, где она, эта кубышка!… У вашей любовницы; да, у женщины, о которой вы говорили мне, которая приходила к вам накануне того дня.
      Легедри опустил голову. Он был охвачен восхищением, страхом, злобой.
      – Вот видите, – с горьким самодовольством продолжал Кинэт, – вас нетрудно вывести на чистую воду. Вы классический преступник. Вы идете проторенной дорожкой. Не нужно особого искусства, чтобы поймать вас.
      Он развел руками.
      – Ну, как угодно. Ничего тут не поделаешь. Куш достанется вашей любовнице. Может быть, она уже на набережной Ювелиров… Я же должен во что бы то ни стало выпутаться из этой истории. О, выход у меня есть: пойти к моим прежним начальникам… сказать им… да почти правду, боже мой, что я сжалился над вами, что мне пришла в голову несколько романтическая мысль спасти вас, использовав мои знания в этой области… но что вы оказались неинтересны и я раскаиваюсь.
      – Вы этого не сделаете!
      – Они немного слишком тщательно намылят мне голову, вот и все. Человек, работавший с ними, остается их коллегой при любых обстоятельствах. (Кинэт играл свою роль без малейшего усилия; его даже щемила тоска по этому прошлому, которое могло бы принадлежать ему.)
      – Вы этого не сделаете…
      Тон Легедри, сперва резкий, почти угрожающий, снова становился жалобным.
      – На самом деле все иначе, чем вы думаете. Моя подруга ничего не знает. Пакет не у нее. Нет, правда. Она положила его в свой сейф в том виде, в каком он был.
      – В какой сейф?
      – У нее сейф в банке, ящик, знаете. С тайным запором.
      – У вашей любовницы сейф в банке? Что вы сочиняете?
      – То есть не совсем в банке. В сберегательной кассе, на улице Кок-Герон. В двух шагах от Французского банка. Это то же самое. У нее книжка, и на эту книжку она снимает ящик в сейфе за восемнадцать франков в год. Недорого.
      – Однако… что же это за женщина?
      – Она не такая, как вы думаете. О, вовсе нет. Она занимается торговлей. У нее собственный магазин.
      – Она замужем?
      – Да. За солидным человеком.
      – Вот как! Судя по вашим словам, вы часто бывали стеснены в средствах, доходили почти до нищеты…
      – До нищеты я не доходил.
      – Хорошо; до полного отсутствия средств. И эта женщина, находясь в таких хороших условиях, не помогла вам?
      – Во-первых, я не особенно-то люблю просить у женщин денег. Очевидно, вы все еще принимаете меня за апаша и сутенера.
      – Ваша щепетильность делает вам честь. Однако, многие предпочли бы взять деньги от женщины, чем дойти до убийства женщины… Тем более, что вы могли бы впоследствии вернуть их.
      – Нет… Мы недостаточно давно знакомы. Это бы разочаровало ее. Надо вам сказать… ее представление обо мне не совсем соответствует действительности… Я не признался ей, что я жалкий печатник. Она принимала меня за молодого человека из хорошей семьи. Я сказал ей, что я инженер.
      – И она вам поверила!
      – О! Знаете… Она молода… И потом я не говорил ей, что я инженер, окончивший Политехническое училище… Нет. Просто инженер… вроде техника.