Тогда я уцепилась за Цецилию, стала тащить ее назад и мне удалось прижать ее к фонарю. И не заботясь о том, режет или нет ее спину угол фонарного столба, я судорожно схватилась двумя руками за железные прутья и зажала тело Цецилии между своей грудью и фонарным столбом.
      Она отбивалась, она изо всей силы упиралась обеими руками в мою грудь; а в это время серо-зеленые глаза спешили излить на меня всю накопившуюся в ней ненависть.
      Поезд громыхал. Так как я была повернута к нему спиной, то я не могла удостоверится, не движется ли он на нас, прямехонько на нас. Я не смела надеяться, что ему удастся удержаться на рельсах, что маленького выступа рельс будет достаточно для отведения его страшной массы на полметра в сторону. Я чувствовала, как он обрушивается своей тяжестью на мои плечи, сокрушает как былинку и нас, и нашу слабую опору. Но эта паника, охватившая мое тело, заставляла мои пальцы еще яростнее сжимать железные прутья.
      Потом свист и грохот, задрожала земля, локомотив, как дом, со своей красноватой топкой, огни и лязганье вагонов – и мысль, что каждая дверца вагона способна скосить нас.
      Цецилия плюнула мне в лицо.
      Наконец, прошел багажный вагон, увлекая за собой красный огонь; и шум поезда обратился вдруг в печальное, как смерть, завывание, но он удалялся и уже не был страшным.
      Я отпустила Цецилию. Я вытерла плевок на своем лице. Я стала плакать. Цецилия схватила мои руки, сжала их, поднесла к губам. Кисти моих рук болели.
      Цецилия выпустила их.
      – О! Это совсем не в благодарность вам! – сказала она мне.
      Я взяла ее руки в свою очередь.
      – Вы должны поклясться мне, что больше не повторите этого.
      Она смотрела в мои глаза, увлажненные слезами.
      – Хорошо. Обещаю вам.
      – Серьезно обещаете?
      – Да… обещаю серьезно.
      Потом я сказала ей:
      – Что это за поезд? Я не знала его.
      – Оттого, что вы никогда не переходили полотна в этот час. Это номер 14. Экстренный. Но ход у него хороший.
      – Теперь мы должны возвратиться, и живо. Что должны были подумать там, в столовой?
      Мы пустились обратно через рельсы. Цецилия осторожно вела меня. Она сказала мне:
      – Мы незаметно поднимемся в мою комнату. Вы немножко освежите водой свои глаза. А мне, пожалуй, тоже нужно бы поправить свою прическу.
      Мы вошли в дом с большими предосторожностями. Поднялись по лестнице, стараясь идти так, чтобы не скрипели ступеньки. Когда мои башмаки скрипнули два или три раза, Цецилия посмотрела на меня, улыбаясь. Ее комната была почти такая же, как комната Марты.
      Пока мы приводили себя в порядок, Цецилия сказала мне:
      – Не находите ли вы, что можно быть немного друзьями после этого?
      Лицо ее никогда не казалось мне таким молодым, так освободившимся от своей жесткости.
      – Подойдите ко мне, Цецилия, я хочу поцеловать вас.
      Она охотно ответила на мой призыв. Обнимая меня, она сказала мне на ухо:
      – Теперь мы квиты, не правда ли?
 
      Мы спустились в столовую в тот момент, когда остальное общество уже вставало из-за стола и готово было перейти в гостиную.
      – Ах! Вот и вы! – сказал г-н Барбленэ. – А мы уже начали беспокоиться. Ничего серьезного?
      – Мадемуазель Люсьена почувствовала некоторое недомогание. Мы с ней немного прошлись по свежему воздуху. А затем она одну минутку полежала в моей комнате.
      Пьер смотрел на нас с тем выражением, которое было у него в день нашей встречи с Цецилией, когда он разбирал надпись на улице Сен-Блез.
      Госпожа Барбленэ тоже посмотрела на нас, но с таким видом, точно желала сказать, что, хотя она не верит нашим словам, однако не склонна вмешиваться в наши маленькие секреты. Что касается Марты, то я думаю, ее заинтересовал и уязвил ее сердце единственно только факт моей прогулки с Цецилией и моего пребывания в ее комнате.
      Цецилия продолжала:
      – Папа, не находите ли вы, что перед тем, как покинуть столовую, и по случаю обстоятельств", – она не могла удержаться от того, чтобы насмешливо не подчеркнуть слово, – вы должны раскупорить бутылку шампанского, того, что вы выписали в прошлом году?
      – О, это превосходная мысль, – сказал папаша Барбленэ, который только и ожидал, чтобы хвастнуть сокровищами своего погреба. – Нужно послать за ним служанку.
      – Но, папа, пошлите Марту. Служанка и так достаточно занята сервировкой кофе в гостиной. Марта отлично сумеет найти. Кроме того, это доставит ей удовольствие. Не правда ли, Марта?
      Марта не протестовала, но, подымаясь со стула, посмотрела на меня с некоторым упреком, как если бы слова ее сестры были задуманы нами совместно.
      Перед тем, как она дошла до двери, Цецилия успела еще сказать:
      – Марта будет так рада сама принести шампанское, которое мы выпьем… в честь предстоящей помолвки мадмуазель Люсьены и нашего родственника Пьера… Потому что дело идет к этому, не правда ли?
 

1922