И вдруг происходит страшное. Когда Винс от меня в двадцати шагах, где-то раздается хлопок, а может не хлопок, а только пыль и каменная крошка сыпется из середины парапета, и я пугаюсь дико, медлю, и вдруг кидаюсь к Винсу, и раздается еще хлопок, и крошка сыпется там, где я только что стояла, а может мне так просто кажется. Винс понимает, что происходит какая-то гадость, бежит ко мне, хватает меня за руку и тащит к деревьям, и может быть срабатывает чье-то шестое чувство, поскольку он вдруг резко останавливается и держит меня, и мы оба слышим — на этот раз самый настоящий выстрел из ружья, громкий, и к счастью никто не ранен, и Винс тащит меня через улицу, за кроны деревьев, и мы бежим вверх по склону к Вест Энд Авеню, и пересекаем ее по диагонали, и бежим дальше, к Бродвею, а там торчит, вы знаете, новый глуповатого вида отель. Винс вталкивает меня внутрь и несется к лифтам. Один из лифтов, удачно, только что начал закрывать двери. Винс вбегает, втаскивает меня, и лупит по кнопке верхнего этажа, но лифт работает по обычной системе, которой нужно время, чтобы подумать, и обидеться, если вы ее прервали, не дав выполнить до конца какую-либо функцию. Наконец двери закрываются и кабина шуршит вверх к пятнадцатому этажу. Выходим. Винс смотрит по сторонам. Кругом двери. Одна из дверей открыта. Мы забегаем в номер. В номере огромное пластмассовое ведро на колесах, с полотенцами и постельным бельем и прочим, и южноамериканская женщина с метлой. Винс дает ей купюру и она уходит вперевалку, глядя скептически на нас и волоча метлу, вместо того, чтобы сесть на нее и полететь, как положено нормальной ведьме из ее страны.
      Сотового телефона у Винса с собой нет, хотя именно сейчас хотелось бы, чтобы был. Он хватается за телефон на прикроватном столике и некоторое время проводит, пытаясь выяснить, как следует соединяться с людьми вне отеля, в отелях это почти всегда запутанная процедура. В конце концов он звонит дежурному и объясняет, кто он, Винс, такой, но ему не верят. Я протягиваю ему свой мобильник. Он роется в бумажнике и находит телефон Детектива Лероя.

* * *

      — Лерой слушает, — сказал голос на другом конце линии.
      — Детектив Лерой? Здравствуйте. Это Винс.
      — Привет, Винс. Чем могу быть полезен?
      — У нас возникла проблема.
      — У кого это — у нас?
      — У мисс Форрестер и у меня. В нас кто-то стрелял только что.
      — Где вы сейчас?
      — Роузмэри Сьютс, на Бродвее.
      — Медовый месяц там проводите?
      — Детектив!
      — Прошу прощения. Где в вас стреляли, в отеле?
      — Нет. На Риверсайд Драйв.
      — Хорошо. Не выключай телефон. Что бы не произошло — не отключайся. Момент. — Лерой сказал кому-то — Эй, чучело, подкинь меня по быстрому, слышишь, Бродвей и Сто Вторая. Без сирены. — Он снова обратился к Винсу. — Слушай, сидите там оба и не двигайтесь. Не выключай связь. Десять минут. Окей? С вами все в порядке там?
      — Да, — сказал Винс. — Но я не знаю…
      — Не бойся, господин Пугилист. Дай-ка я поговорю с мисс Форрестер.
      — Да, но, Детектив…
      — Сейчас же, Винс.
      Винс передал трубку Гвен.
      — Мисс Форрестер? Это Лерой говорит. Я через десять минут буду. Тем временем пожалуйста, не пускайте никого… Вы в номере?
      — Да.
      — Скажите прайзфайтеру, чтобы никого не пускал в номер. Цепочку накиньте.
      — Он баррикадирует дверь.
      — Это правильно. Так. Винс говорит, что кто-то в кого-то стрелял на Риверсайд. На какой стороне улицы вы стояли?
      — Э…
      — Восточной или западной? Ближе к реке?
      — Да. Ближе к реке.
      — Выстрелы были звучные?
      — Не очень громкие. Первые два я даже не слышала, только видела пули, расплющивающиеся об парапет.
      — Ага. Вы на тротуаре стояли?
      — Да.
      — Вместе с Винсом?
      — Нет. Винс как раз шел ко мне.
      — То есть, кто-то стрелял именно в вас?!
      — Да.
      Лерой помедлил, а потом сказал:
      — Ну и дела, Гвен.
      Она знала, что он хам и скотина, но ни разу раньше он не назвал ее — Гвен. И это «ну и дела» вместо обычного и естественного в данном случае нарушения Третьей Заповеди звучало в устах Лероя странно.
      — Да, действительно, — сказала Гвен мрачно. — Кто бы мог подумать, не так ли.
      — Да… Хорошо, вы, стало быть, не слышали первых двух выстрелов. Так?
      — Да.
      — Но слышали…
      — Третий и четвертый.
      — Понял. Выстрелы делались из пистолета или…
      — Из снайперской винтовки. Последние два.
      — Вы уверены?
      — Я часто ездила на охоту с отцом когда-то.
      — Можете сказать, приблизительно, откуда стреляли?
      — Из здания напротив.
      — Изнутри здания?
      — Да. Очевидно с высокого этажа.
      — Вы посмотрели на здание?
      — Нет. Я была перепугана.
      — Понимаю. Давайте мне Винса.
      Он говорил с Винсом следующие пятнадцать минут, непрерывно. Он все еще говорил, когда он же стукнул несколько раз в дверь, крича, чтобы показать, что это именно он, — Эй, Винс, открывай, дурак, все нормально! — Слышать его по телефону и одновременно за дверью было как-то странно неприятно. Старшновато. Винс разобрал баррикаду из кровати, письменного стола, телевизора и двух кресел.
      Лерой вошел в номер. Выключив телефон, он закрыл дверь и сел на кровать. Из кармана он вытащил две пули, обе расплющенные.
      — Вы правы, мисс Форрестер, — сказал он. — Действительно из винтовки, и под острым углом. С седьмого примерно этажа. Очень неприятно, как я понимаю.
      — Эй, Детектив, обойдемся без глупостей в стиле мачо, — сказал неожиданно Винс строгим голосом. — У нас проблема.
      — Я знаю, — сказал Лерой. — А вот что вам сказать — не знаю. Пока что. Глушители для винтовок — очень плохие. Парень снял глушитель, чтобы лучше прицелиться. Мои обворожительные коллеги прочесывают теперь здание, но в их компетентность я не верю. Нужно будет самому туда зайти, но в данный момент меня гораздо сильнее беспокоит безопасность, твоя и мисс Форрестер. Не съездить ли нам в отпуск, всем троим?
      — А? — сказал Винс.
      — Во Францию, — добавил Лерой. — Очень любопытная страна — Франция. Все знают французский, даже деревенские. Это наверное потому, что они с уважением относятся к культуре.
      — Что вы несете? — спросил сердито Винс.
      — Возможно мне удастся откопать что-нибудь во Франции, что поможет расследованию. Вы двое будете меня сопровождать, а заодно оплатите поездку, поскольку сволочь окружной прокурор платить отказывается. Будто это его собственные деньги. Гад. Да, и конечно же, будут непредвиденные расходы, и их вы тоже оплатите.
      — Что-то мне это не нравится, — сказал Винс.
      У Гвен зародились вдруг подозрения. Лерой глянул на нее и засмеялся.
      — Нет, нет, не волнуйтесь, мисс Форрестер, — сказал он. — Конечно, было бы, хмм, пикантно, если бы я и стрелявший в вас оказались одним и тем же лицом. Четыре раза выстрелить в вас, чтобы организовать себе путешествие за моря. Увы. Стреляю я паршиво. Еще попал бы в вас ненароком, и сожалел бы об этом до самого конца сегодняшней смены. Так. Вам нужны паспорта и кредитки. Я сейчас пошлю кого-нибудь — сперва к вам, мисс Форрестер. Позвоните… ах, да, у вас нет дворецкого. Ладно, придется вам сказать моему партнеру, где вы прячете джинсы, футболки, и нижнее белье. Один комплект. Неплохо бы парик… Не думаю, что снайпер ждет на улице, но осторожность не помешает.

* * *

      Прибывает коллега Лероя — грустный ирландский друг с кустистыми бровями, воспринимающий все спокойно, с повседневной унылостью — тип человека, которого невозможно удивить. В старые времена несчастные эти шуты носили отвислые усы и распевали пьяные ирландские песни в пабах. Я составляю для него список вещей и объясняю, что платье, которое я имею в виду, должно висеть в шкафу рядом с ванной, но если его там нет, то тогда оно в шкафу рядом с китченетом. В квартире также наличествует бывший стенной шкаф, который теперь служит мне спальней, и вся моя аппаратура находится в спальне, и мне нужно как-то дать шуту понять, что заходить туда не следует, а только я не знаю как. Понятно, что я не желаю, чтобы посторонние все видели и лапали там. Аппаратура моя — гораздо интимнее чем даже нижнее белье, а некоторые из аппаратов очень чувствительны, с ними нужно нежно обращаться. Наверное, я слишком напугана, а то никогда бы не допустила этого водевиля с подбором вещей в моей квартире. Сама бы съездила.
      Почему я согласилась ехать в Париж с Лероем? Нужно было видеть. Посмотрели бы вы на меня, когда я бежала в ванную и торчала там в обнимку с унитазом минут десять. Дважды меня вырвало, пока Винс болтал по телефону с Лероем. Надеюсь, он не заметил. Хорошо бы, если так. А потом были Винс, коллега Лероя и сам Лерой, и во всем городе еще восемь миллионов душ, а я была совсем одна и все время ощущала опасность, каждой клеткой тела, пока Детектив Лерой не начал разглагольствовать про Францию. Что-то в этом человеке внушает доверие. Он садист, наверное, жестокий, грубый, невежественный хам, похоже не очень умный, и ничего в нем хорошего нет, с какой стороны ни посмотри, но он, по крайней мере, предлагает варианты и находит решения.
      Кто это за мной гоняется?
      Не могу сказать, что я невинная овечка. Список людей, которые на меня в данный момент злы, составит страниц двадцать. Многие из них богаты. Некоторые — фигуры публичные. Может, какой-нибудь политик испугался огласки. Не знаю. В моей коллекции видео и звукозаписи много интересного имеется.
      В памяти моей что-то в этом месте пропущено, какой-то провал. Не помню, что было между отелем и аэропортом. Мы с Лероем скорее всего взяли такси. Винса с нами не было. Возникла проблема с его паспортом. Как может быть проблема с паспортом у всему миру известного американского боксера? Загадка.
      … Наверное я все это время грезила. Помню этот мой сон наяву частями.
      В обстановке, обычной для моих грез, то есть, в Париже девятнадцатого века, я, кажется, попала в район, который мне в моем положении навещать не следовало. Во времена гражданских смут мое место — в хорошо защищенном Версале, а не во дворце мятежного герцога посреди революционного Парижа. Резкая девица по имени Гильотина временно не работала, но это не останавливало революционную администрацию — врагов, и настоящих, и иллюзорных, продолжали казнить. Недостатка в добровольцах, желающих снести топором чью-нибудь голову на площади, не было. Как всегда, Пляс де Грев в смысле таких развлечений была самым популярным местом. И не смотря на то, что кандидаты на снос головы имеются во множестве, королева в этой роли гораздо интереснее публике, чем какой-нибудь растратчик, священник или мытарь, а парижан следует развлекать добросовестно, чтобы они не начали задавать ни с того ни с сего вопросы типа «Кто виноват в том, что мы живем как собаки?» или «Почему нет еды?» или, что еще хуже, «Почему все эти шустрые политики думают, что мы безмозглая грязь под их башмаками?»
      Дом мятежного герцога привлекал поклонников и вольнодумцев всех мастей. Я, конечно же, пришла в маске, но в определенном обществе меня очень легко узнать, маска не поможет, и по выражениям лиц некоторых гостей я поняла, что меня узнали. Именно потому, что он знал, кто я такая, этот гад решил меня подразнить — какой-то замухрышка подошел ко мне, улыбаясь похабно, и начал остроумный разговор об интеллектуальной недостаточности правящего класса. Я пришла в такую ярость, что вынуждена была тут же уйти. Не подождала охрану.
      Я прошла целых два квартала прежде чем до меня дошло, какая же я ненормальная все-таки. Дура тупая. На мне маска — и что же! Маска или нет, я все равно — одинокая женщина, идущая по темной пустынной улице в три часа ночи. Как же так, чем же я думала! Предполагаю, что если бы я действительно родилась в то время, я бы не вылетела так из дома герцога, одна. Подождала бы, пока ко мне присоединится моя дюжина вооруженных мужчин, один из которых подгонит ко входу карету. И вообще — куда это я направляюсь, собственно? Во всем городе нет ни одного места, где меня бы радушно приняли. Я что, думала, что пройду весь путь до Версаля пешком? Кстати, идти туда нужно вдоль реки, а реки никакой вокруг видно не было. Так. Что ж. Париж — не такой уж большой город. Я решила, что нужно рискнуть. Рано или поздно я найду реку. Завернувшись поплотнее в накидку, я пошла вперед.
      И оказалась права — вот она набережная, и вот она река. И группа злобно выглядящих господ впереди, прямо по ходу.
      Первый импульс — бежать. Но я отдаю себе отчет, что если вот так вот, просто, возьму сейчас и побегу, они побегут за мной и очень скоро догонят и поймают. И я придумываю себе план действий. Очень убедительно я притворяюсь, что я — не я, а совсем другая женщина. Я — курьер, посланный сюда ужасно важным революционным человеком к другому такому же. Я несу важное сообщение, и если кто-то посмеет меня задержать, его найдут, арестуют, разрежут на куски, сожгут, и пепел развеют по ветру, вместе со всеми теми, кого он знает или о ком он когда-либо слышал. Вот. В соответствии с этим планом я иду по набережной. Я поправляю шляпу, делая вид, что в подкладке спрятано письмо. Вижу, что мне не очень верят. Или, может быть, верят, но на всякий случай решили проверить, и поэтому они пересекают улицу и становятся у меня на пути, и смотрят на меня.
      Вдруг кто-то кладет руку мне на предплечье и тихим голосом говорит мне в ухо, «Не бойтесь. Вы со мной. Не замедляйте шаг».
      Мы шагаем в ногу, владелец голоса и я, прямо на этих разбойников, и сквозь них. Они все еще злобно на меня смотрят, но ничего не говорят, и это хорошо. Как только мы отходим от них на какое-то расстояние, мой спаситель поворачивается ко мне и улыбается.
      Я говорю — «Спасибо».
      Он говорит — «Не стоит благодарности. Не нужно ли вас куда-нибудь отвести? Может, карету достать?»
      Я говорю — «Вы кто?»
      Он наклоняет голову и хмурится.
      Он говорит — «Слушайте, видите вон там кафе, на правой стороне? Давайте зайдем. У меня для вас есть важные новости, Ваше Величество, но наверное вам следует сперва присесть, прежде чем… Да».
      Так. Он знает, кто я такая. Я думаю — черт с ним, хуже быть не может, в любом случае я целиком завишу от его милости. Мы заходим в кафе. Идем к столику у окна, и парень этот заказывает вино и жареную рыбу. А хозяин кафе почему-то очень любезен.
      Я разглядываю парня. Он симпатичный, хоть и простоватый, худой, голубоглазый, с тонкими губами, и на лице у него насмешливость, будто ему вдруг нужно притворяться учителем начальной школы, и его это смешит.
      Он говорит — «В Версаль вам сейчас нельзя».
      Я говорю — «Почему же?»
      Он говорит — «Версаль захватили. Повстанцы…» — он произносит слово с презрением, — «… повстанцы пошли на штурм три часа назад. Все обитатели арестованы, включая вашего мужа, короля».
      Я говорю — «Не шутите так».
      Он говорит — «Я и не шучу. Многие думают, что у меня нет чувства юмора, и это отчасти правда, наверное. Мы с вами встретились потому, что у нас много общего».
      Я говорю — «Версаль нельзя захватить, как вы выразились. Версаль охраняют десять тысяч солдат».
      Он говорит — «Да. Некоторых подкупили. Остальные сдались из чувства патриотизма. Я только что оттуда».
      Я говорю — «Ага. А что вы там делали?»
      Он говорит — «Я виноторговец… э… вроде бы из Америки».
      Я говорю — « Вроде бы… из Америки?»
      Он говорит — «Это и есть наше с вами общее. Я думаю, что я виноторговец из Америки, а вы думаете, что вы королева Франции. Все остальные просто знают, кто они такие и откуда. Посмотрите вот на мою одежду, к примеру».
      Я чуть не теряю сознание, но беру себя в руки. Нужно что-то сказать, и я говорю, дрожа, — «Вы одеты, как американский офицер военного флота».
      Версаль захвачен! Я больше не королева. Я — беглянка. Ни денег, ни еды, ни убежища, ни запасной одежды, ни лошадей, ни охраны. Меня отрезали от мира. Переночевать негде. За мной будут охотиться, меня схватят, посадят в тюрьму, будут пытать и насиловать, а потом отрубят мне голову, если конечно какой-нибудь уличный бандит не убьет меня до этого, после того как затащит в какой-нибудь влажный, дурно пахнущий подвал и изнасилует. Невозможно! Невозможно! И все равно — правда! Ужасная правда! Куда мне идти теперь? Что делать? Кто этот человек?
       Кто этот человек?
      Он говорит — «Правильно. Скольких виноторговцев одевающихся как морские офицеры вы знаете? То-то и оно.»
      Я говорю — «Откуда во Франции взяться американскому виноторговцу?»
      Он говорит — «Нет, это как раз вполне правдоподобно. Вино я покупаю здесь, а продаю — через пруд, напротив. А не наоборот, как вы подумали по ошибке. Но самое главное — я понятия не имею, как я сюда попал. У меня есть деньги, комната в отеле, и даже друзья. Но я не помню, как выглядит Нью-Йорк, например. А я, вроде бы, из Нью-Йорка. У вас наверняка те же трудности».
      Я говорю — «Нет, не совсем».
      Ничего я не знаю. Я в тумане. Версаль захвачен. Я не знаю, почему я должна этому парню верить, но я ему верю. И осознаю, что так или иначе такое должно было случиться. Я заметила признаки, я предвидела падение, но предпочла не думать об этом ради… ради чего? Ради хорошего тона. Проигнорировала. Как и король, мой муженек.
      Он говорит — «Не совсем? Вы не правы. Вы осознаете, что мы сейчас с вами говорим по-английски?»
      Тут я думаю — ого! А ведь правда.
      Я говорю — «Ну и что, я знаю английский…»
      «А где вы его изучали?» Наверное, я мигнула в этот момент, поскольку следующий вопрос такой — «Где вы вообще что-либо изучали? Какую школу посещали? Или же вас всему учили дома учителя и гувернантки?»
      Я говорю — «Ну конечно, меня всему учили…» и вдруг умолкаю. Я не могу припомнить, кто и чему меня когда-либо учил. Была ли у меня английская гувернантка? Ага! Вот.
      Я говорю — «У меня, наверное, была английская гувернантка».
      … После чего я просто потеряла сознание.
      Я знаю, что я потеряла тогда сознание потому, что луна светила сквозь грязное стекло окна, когда я открыла чарующие свои очи в следующий раз. Раньше луны не было. Помимо этого, я обнаружила, что лежу на полу, а лицо у меня мокрое. Наверное, он брызнул мне в лицо водой. Он помогает мне подняться. Я глубоко вдыхаю, и еще раз вдыхаю. Он подает мне стакан воды. Пью. Неожиданно я как ни в чем не бывало продолжаю разговор с того места, где мы с ним остановились — «Вроде бы одна из гувернанток была именно англичанка».
      Он садится напротив, у стола, вытирает лоб салфеткой, и говорит — «Вроде бы?»
      Он прав, это ни в какие ворота не лезет. Касательно же потери сознания — мы оба делаем вид, что этого не было.
      Он говорит — «У меня тоже такие вот провалы. По моей теории этот мир — ненастоящий. Какой-то фантазийный, связанный с нашими фантазиями». Да, умеет человек подбирать слова. «Типа, мы оба грезим наяву в данный момент. Беда в том, что мы не можем остановиться. Мы останавливаемся только, когда приходим в себя в том, реальном, мире. Да, реальном. Тем временем, опасности в этом, нереальном, мире — самые настоящие. Я давеча нечаянно порезал себе руку кинжалом, и, уверяю вас, боль была настоящая. Таким образом, думаю, что если мы умрем здесь, это может вызвать нашу смерть и там, в другом месте. Так что, нравится вам или нет, у нас есть все шансы вскоре повстречаться с Создателем, и, честно говоря я к этому в данный момент не готов. Мне в данный момент нечего будет ему сказать».
      Я говорю — «Перестаньте. Перестаньте!»
      То, что он говорит, похоже на… в общем, достаточно безумно, чтобы оказаться правдой. Я думаю о своем прошлом, и не могу припомнить детство. Да ну же, все ведь помнят свое детство. Так? Волнуюсь. Даже готова свалиться еще раз в обморок, но чувствую, что два раза подряд падать — глупо. Возьми себя в руки, Гвен. Тем временем парень продолжает болтать и вскоре ему удается меня убедить. А что — я ведь не могу вспомнить имена собственных родителей! Кстати… Я говорю — «Как вас зовут?»
      Он говорит — «Я рад, что вы спросили».
      Я говорю — «А что, вы не помните даже своего имени?»
      Он говорит — «Зовут меня Джордж. Я более или менее уверен, что в настоящем мире меня зовут так же. А вас как зовут?»
      Я говорю — «Гвендолин».
      Он говорит — «Странное имя для французской королевы, не находите?»
      Тут я соображаю, что — да, действительно, странное. В смысле — французская королева должна называться Джозефин, или Анн, или Мария Тереза, или что-то в этом роде, не так ли? Или там, не знаю, Катрин.
      Он говорит — «Думаю, что мы здесь для того, чтобы выяснить что-то о той, другой жизни. Настоящей. Я не знаю, что именно. Я об этом долго думал. И мне кажется, что я выяснил, кто я — в той, другой жизни. Мне кажется я там — предприниматель. Из богатой семьи, скорее всего. Почти уверен, что семья американская. Так же я думаю, что я не слишком умный в той жизни, или, может, я косноязычен, а вы знаете, как это порой стесняет человека, и я всегда долго думаю над ответами, и поэтому люди решили, что я туповат. А вы?»
      Я просто молчу. Я не знаю, что говорить. Та, другая жизнь? Настоящаяжизнь? Не знаю. Но, наверное, я в той жизни — важная персона, хоть и не королева — нельзя быть одним и тем же в двух жизнях сразу. Наверное герцогиня. Не может быть, чтобы я там была меньше, чем герцогиня.
      Он говорит — «Слушайте, вас скоро начнут искать, наверное. Нужно найти надежное место, чтобы вас спрятать». Ну, тут я, конечно, закатываю глаза. Ничего себе! Все это на меня свалилось, и слишком много всего, все эти приключения, но шок проходит, и я всерьез начинаю дрожать. Меня переполняет ужас. Что я здесь делаю, зачем говорю с этим… незнакомцем?… в кафе на набережной, посреди Парижа середины девятнадцатого столетия? Кто я? Где я?
      Он кладет руку мне на запястье и я вздрагиваю.
      Он говорит — «Слушайте. Не бойтесь. Я ваш друг, помните? Я на вашей стороне»
      Я говорю — «Отель Перфект».
      Не знаю сперва, почему именно это пришло мне в голову. Потом вспоминаю, что там живет мой старый советник. Вот он никогда бы меня не предал.
      Джордж говорит — «Где это?»
      Где? Вот что получается, когда всегда ездишь в карете и пешком тебе не пройти, видите ли, хотя бы до конца квартала, чтобы хоть поздороваться с некоторыми из добрых подданных. Как мы грубы! Внезапно я вспоминаю, что неподалеку там — большой кафедральный собор, и его видно из окна советника.
      Я говорю — «Сразу за Сен-Эсташ».
      Вижу, что идея ему не нравится. Он обдумывает ее некоторое время, а затем принимает решение. Он говорит — «Хорошо, пойдем. Наденьте вот это».
      И дает мне красную повязку. Я беру повязку и тупо на нее смотрю. Он говорит — «На предплечье. Нужно надеть на предплечье. Хорошо, давайте я вам помогу».
      Он повязывает эту ленту мне на предплечье. Я замечаю, что запястье у него красивое, мужественное. Не могу объяснить, но, когда он рядом, я чувствую себя в безопасности. Повязка, которая, к слову сказать, маскировка не шибко эффективная, здесь не причем. А вот когда он дотронулся до моей руки — мне стало легче.
      Он платит хозяину и мы выходим. Мы пересекаем реку по Пон Нёф. Джордж попутно смотрит на уютный отель прямо на стрелке Сите, но мы идем, не замедляя шага, к Правому Берегу. Пересекаем Риволи и сворачиваем в переулок. Здесь так узко и темно, что если вам нравится сворачивать шеи прохожим, лучшего места не найти. Конечно же, здоровенный злобный бандит преграждает нам путь, демонстративно. Но еще до того, как он обращается к нам с его делом, виноторговец вынимает пистолет и стреляет. Бандит опускается на землю, держась за бедро. Не замедляя шага, Джордж перезаряжает пистолет, насыпает порох через воронку, вгоняет пулю сверху, вдавливает ее шомполом — за какие-то секунды. Профессионал. Снова сует пистолет за пояс. Мы входим в Лез Аль, маневрируем через пустынный рынок, и маршируем вдоль стены собора до самой улицы, на которой стоит Отель Перфект. Входим. Консьерж новый. Никогда о моем советнике не слышал.
      «Вы все еще хотите остановиться именно здесь?» спрашивает Джордж по-английски.
      «Да».
      «Хорошо».
      Мы снимаем комнату на третьем этаже. Комната маленькая, но на двери висит обнадеживающий, массивный, фаллического вида засов. Джордж говорит — «Слушайте, мне нужно уйти на пару часов. Вернусь до рассвета. С вами все будет в порядке. Просто не зажигайте лишних свечей и не отпирайте дверь, если не услышите мой голос. Когда я выйду, задвиньте засов и забаррикадируйтесь. Можете?»
      Я говорю — «Да, конечно».
      Он говорит — «Так. Вы умеете пользоваться пистолетом?»
      Я говорю — «Да».
      Он говорит — «Вот вам пистолет. Стреляйте только если это совершенно необходимо. Увидимся через два часа».
      И он уходит. Берет и уходит. Я делаю так, как мне велели. Запираю засов и тащу и пинаю всю мебель в комнате по направлению к двери. Получается гора. Последнее кресло я едва поднимаю — тяжелое. Сажусь в углу и сижу — кажется, целую вечность. Хорошо бы подремать, но не могу. Вместо этого я думаю о том, что мы с ним давеча обсуждали. Какой нынче год? Как зовут моего мужа? Ни малейшего понятия. Где я родилась? Это я, вроде бы, помню, хоть и смутно. Какая-то южная провинция, гостеприимная и скучная, как все деревенские поселения летом. Я знаю, поскольку недавно туда ездила что-то праздновать. Газеты написали — «Ее Величество Посещает Родные Места». Но ничего из того, что было в детстве, припомнить не могу.
      Джордж — виноторговец… Меня будут искать… Зачем? Что я такого сделала? В политику я никогда не вмешиваюсь. Бумаг я, вроде, никаких никогда не подписывала, хотя черт его знает — может, забыла, как детство. Не думаю, впрочем. Почему же мне кажется что теперь, когда революционные силы взяли власть, они в первую очередь захотят найти меня и казнить при всех гражданах, публично? Я — символ, вот что. Как Мари-Антуанетт до меня — я символ.

* * *

      Паспорт Винса так и не материализовался. Либо его куда-то засунула прислуга, либо он сгорел до прибытия пожарных. Лерой сделал несколько звонков и в конце концов выяснил, что паспорт можно организовать срочным способом, но, к сожалению, процедура занимает от двух до трех дней.
      — Ты в меньшей опасности, чем мисс Форрестер, — сказал Лерой. — Можешь просто остаться в Нью-Йорке, или присоединиться к нам в Париже, когда будет готов паспорт.
      — Я бы мог получить паспорт в один день в Стамфорде, — сказал Винс.
      — Ага. Мог бы. Езжай туда завтра и займись. Мисс Форрестер, я звоню в самолетную компанию.
      — В какую?
      — В ту, у которой для нас с вами есть два места. Перестаньте задавать мне дурацкие вопросы. Не встревайте. Не ваше дело.
      В аэропорт ехали на такси. Шофер родом из Пакистана желал беседовать, но Лерой яростно велел ему заткнуться [непеч.]. У тоннеля, ведущего в самолет, Лероя и Гвен попросили снять обувь и любые имеющиеся пряжки. Бляха Лероя вызвала замешательство, равно как и его револьвер. Лерой хотел взять всех одной лишь наглостью, но таможенники стояли на своем. Вызвали полицейского, который, с помощью контактированного отделения, в коем работал Лерой, забрал у него пистолет на хранение.
      — Чувствую себя голым, когда я без оружия, — объяснил Лерой, когда они с Гвен уселись в самолете. — Наличие пистолета очень помогает человеку с моим темпераментом. Быстро сводит на нет любые глупости, как, например, необходимость объяснять что-то дуракам, которые отказываются входить в положение. Мерзавцы.
      Некоторые из пассажиров по соседству явно почувствовали неудобство.
      Улыбчивая стюардесса разнесла сперва аперитивы, а затем обед. Гвен попробовала рагу. Лерой залпом выпил несколько рюмок, закурил, и вступил в яростный спор с добровольными представителями антитабачного лобби, включающего некоторых членов экипажа.
      — Высадите меня из самолета, — предложил он. — Или развернитесь и летите обратно. А можете просто пойти [непеч. ], это самое мудрое решение.
      К тому времени, когда прибыл наконец капитан, чтобы выяснить, что происходит, Лерой уже докурил и теперь тушил окурок в пепельнице у своего кресла — пепельницы эти были обломок эпохи, отголосок тех времен, когда пассажирам разрешалось курить, пролетая над Атлантикой.
      В аэропорту Шарль де Голль Лерой заставил Гвен взять со счета какие-то наличные и велел ей объяснить шоферу такси, что пунктом назначения является Латинский Квартал.
      — Мне часто придется пользоваться вашими лингвистическими навыками, — сказал он. — По-французски я не знаю ни слова. Очень неудобно, все-таки, не иметь высшего образования. Пожалуйста, не сверкайте так на меня глазами.
      Гвен сказала шоферу, чтобы он ехал к Пляс Сен-Мишель. Он согласился на китаезированном французском. Включив скорость, он прокомментировал погоду и пробки, и начал вслух подыскивать к ним аллегории.
      — Эй, ты по-английски говоришь? — неожиданно спросил Лерой.
      — Я по-английски говорю, — подтвердил шофер, улыбаясь счастливой китайской улыбкой.
      Не дав ему начать монолог на этом языке, Лерой вынул бляху и сказал:
      — Я из Интерпола и я хочу, чтобы ты заткнулся [непеч.]. Нет, ты не понял, да? Заткнись [непеч. ]! — зарычал он.
      — Вас не остановить, однако, — заметила Гвен.
      — Терпеть не могу слушать таксистов, — объяснил Лерой. — Ужасно неудобно это, да еще ведь нужно кивать и даже вербально с ними соглашаться все время, и сочувствовать их скучным проблемам. Слушайте, как только скинем багаж, давайте пойдем куда-нибудь и выпьем кофе. До завтрашнего утра нам тут совершенно нечего делать.
      — Я устала, — сказала Гвен.
      — А мне-то что до этого? — огрызнулся Лерой. — Вы здесь потому, что мне нужен переводчик, а также потому, что вашей жизни грозит опасность. Мы друг другу помогаем. Я не часто путешествую, и имею право использовать эту возможность, чтобы хорошо провести время. Это входит в мои намерения, и я советую вам помогать мне, а не мешать.
      — Знаете, я лучше поеду сейчас обратно в аэропорт и улечу первым же рейсом в Штаты.
      — Следующий рейс завтра в час дня.
      — Я не хочу никуда с вами ходить развлекаться.
      — А, так дело только в этом? Не беспокойтесь, у меня нет по вашему поводу никаких планов, милая дама.