В небольшом уютном отеле — три этажа над одним из самых популярных кафе Латинского Квартала, Гвен настояла на двух номерах вместо одного несмотря на очевидное недоумение на лицах менеджера и Лероя.
— Вы уверены, что вы не вместе? — спросил менеджер, глядя на Лероя.
Лерой беспомощно поднял брови, показывая, что ничего не понимает — выражение, знакомое менеджеру, который на какое-то время был сбит с толку чистотой парижского прононса Гвен.
— Вы разве не вместе? — спросил менеджер на безупречном британском английском. — Я думал вы вместе. Вы уверены, что вы не вместе?
— Да, конечно, — ответила Гвен раздраженно, по-французски, частично стыдясь, что ее сопровождает невежда, частично — поскольку очень хотела разделаться со всем этим и уединиться в номере. — Уверены.
Лерой беспомощно улыбнулся, показывая, что он всего лишь невинный рядомстоящий, понятия не имеющий, о чем речь.
— Дайте мне номер, чьи окна не выходят на этот пошлый сквер, — сказала Гвен. — Ему можете дать все, что хотите. Если у вас есть кладовка без окон и с крысами, он не будет возражать.
Менеджер издал довольный смешок, дал Гвен две совершенно бесполезных формы — заполнить от руки — и принялся тщательно изучать данные ему паспорта.
— Как долго вы собираетесь у нас прожить? — спросил он Гвен, не глядя больше на безграмотного невежду.
— Не знаю точно, — ответила Гвен и, повернувшись к безграмотному, спросила, — Сколько мы будем тут торчать?
— Неделю, — сказал он. — Кстати, милый человек, — обратился он к менеджеру с лучшим британским акцентом, когда-либо слышанным коренным населением Бруклина, — будьте добры, с этого момента говорите с нами только по-английски. Вежливость требует, чтобы участники беседы говорили на языке, который все участники понимают. Любой другой метод общения классифицирует общающегося как мещанина с дурными манерами. — Перестаньте, — сказала Гвен, нервничая.
— Да, сэр, — с сомнением сказал менеджер.
Лерой презрительно фыркнул.
Утомленная перелетом, Гвен попыталась уснуть и не смогла. Чувствуя каждой клеткой каждое неправильное, выходящее за рамки систем, движение Вселенной, она вдруг поняла, что дрожит от мутного ужаса, свойственного людям, в которых недавно стреляли. За ними следили? Их преследуют? Двор отеля за окном — очень мрачный. Пол в коридоре скрипит от поступи слоняющихся там богатых юношей и девушек. Где-то раздается чей-то оргазменный крик. Прекрасное место для убийства, не так ли. «Богатая Наследница Убита В Парижском Отеле». Некоторое время она переживала по этому поводу. Можно было выйти и выпить, но не в одиночку же. Выходить в одиночку сейчас — немыслимо. Было боязно даже в душ зайти. Она осторожно вышла из номера и постучалась к Лерою.
— Да? Войдите.
Она вошла. Лерой уже принял душ и теперь курил у окна, разглядывая двор. Крыс в номере, вроде бы, не было.
— Простите, — сказала раздраженно Гвен. — Я очень напряжена сейчас, не могу расслабиться, не могу уснуть. И не могу быть одна. Я боюсь.
— Это обычное явление, — сказал Лерой. — Я бы удивился, если бы вы не боялись. В ванной есть лишнее полотенце. Примите душ.
— Я…
— Вам нужен душ, мисс Форрестер. А потом мы вместе выйдем и выпьем, и даже наверное съедим чего-нибудь. Уходящий страх способствует аппетиту. Не волнуйтесь, вы в безопасности.
Такое вдруг сочувствие — от Лероя! Это чудовище, этот хам с садистскими замашками! К чему бы это?
Вода в душе была комнатной температуры. Полотенце оказалось слишком маленьким даже для маленькой Гвен. Выйдя из ванной, она поймала взгляд Лероя и неловко улыбнулась. Проксимальные фаланги больших пальцев ног были круглые, неприятно похожие на мячи от гольфа. Но халат скрывал, тем не менее, слишком развитые икры. Она сразу пошла к кровати.
— Я только посплю немного, час всего, — сказала она устало. — Вы можете посидеть в кресле, или еще чего-нибудь.
Она подняла покрывало и забралась в постель.
Он сообразил, что она механически воспринимает его, как представителя низов, вроде слуги. Он ухмыльнулся.
Она, однако, вымоталась здорово. И уснула моментально.
Лерой осторожно присел на край постели. Ресницы у Гвен очень длинные. А глаза огромные. Неаполитанский нос, дорсумная часть слишком широка, чтобы назвать нос аристократическим — дернулся несколько раз из стороны в сторону — очень умилительно. Фильтрум сузился и сморщился на мгновение, когда она собрала губы в бантик в ангельском сне. Безупречная кожа. Нежная шея, удобная для поцелуев и сворачивания. Из-под покрывала торчит рука с длинными, изящными пальцами, красивый маникюр, лунки и кутикулы ухоженные. Он ощутил почти непреодолимое желание захватить зубами мочку ее уха, или подразнить ей языком трагус, чуть вытарчивающий. Чего он ожидал? Что она вдруг вплывет к нему в объятия и растает? Что она ни с того ни с сего вдруг решит, что он ей ровня? А может его бесконечный мужественный шарм и учтивость должны были произвести на нее впечатление? Можно было, конечно, бросить ей что-нибудь в стакан с водой, или просто приложить смоченный чем-нибудь кусок материи к ее ноздрям, из-за чего у нее потом долгое время будет дико болеть голова. Нет. Нет. Помимо этого — исследовать ее, голую, прикладываться губами и носом и пальцами — безусловно, приятно, но дальше-то что? Воспользоваться. То бишь, если честно — изнасиловать. Не говори глупостей, друг мой.
Он разделся, почистил зубы, и после тщательной инспекции одежды Гвен, каждый предмет по отдельности, уснул в единственном в номере кресле, вытянув поперек комнаты ноги.
Гвен проснулась через четыре часа и уставилась сонно на человека в кресле, со стоячим членом на виду.
— Эй! — сказала она. Затем повторила, громче. Вылезла из постели и, чуть поколебавшись, тронула Лероя за плечо.
— Ммм? Что? — спросил он.
— Я думала, вы будете следить, нет ли опасности, а не спать, — сказала она с трудом, сонная.
— Я слежу, — парировал он. — Все это время я держал уши открытыми.
— Вы голый.
— Я всегда сплю голый. Прошу прощения. Вас это беспокоит?
— По-моему, вы сумасшедший.
— Хорошо.
— Я хочу кофе.
— До завтра нельзя подождать?
— Нет. Хочу сейчас. И хочу выйти на улицу.
Лерой встал, рыча. Гвен опасливо отступила.
— Что это вам не спится? — неодобрительно сказал он, ища трусы. — Почти одиннадцать часов по местному времени. Кофе… Кофе она хочет!.. Где мои джинсы? А, вот они. Хорошо, пошли пить [непеч. ] кофе, раз вы настаиваете. Мне сюда его принести, или вы спуститесь со мной? Вы нисколько не изменились. Еще в школе были неприлично требовательны.
— Что? — она нахмурилась.
— Да так, ничего. Я знаю о вас больше, чем вы думаете. Жил-был такой парень, звали его Арчи.
— Как, простите?
Порассматривав рубашку, он подозрительно понюхал ее, прежде чем надеть.
— Вы с ним спали в колледже. Он был на последнем курсе, а вы на втором. У него еще безумная такая стрижка была, как будто он обиженный дикобраз.
— Откуда вам это известно? Кто вам сказал?
— Гейл.
— Гейл ничего не знает о моих университетских годах, маньяк!
— Почему вы не одеваетесь?
Глаза ее горели. Она топнула ногой.
— Хорошо, — сказала она. Пройдя к двери, она положила руку на бронзовую ручку и остановилась. — Я…
— Да идите же! Ну и дела! — сказал он. — Никто вас там не ждет, по крайней мере сейчас. Но все-таки попытайтесь одеться быстро.
Она сверкнула глазами. И вышла. Дверь в ее номер открылась и закрылась. Почти сразу раздался ее отчаянный крик.
Лерой вылетел из номера и пинком распахнул дверь в следующий, готовый бросится на того, кто смел расстраивать Гвен, кто бы он ни был.
— Черт, — сказала Гвен. — Это занавеска. Я думала там стоит кто-то. Не знаю. Вон, посмотрите на очертания.
— Очертания в точности совпадают с очертаниями стандартной занавески на французском окне, — сообщил ей Лерой.
— Но силуэт…
— Одевайтесь. Сейчас же. Я тут посижу и посмотрю задумчиво в окно, как Наполеон.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ. РАССВЕТ НА МОНМАРТРЕ
Город, некогда бодрствовавший круглые сутки, Париж последние лет двадцать стал придерживать поводья. Всего несколько заведений оставались открытыми за полночь, и меньше чем дюжина предлагала услуги после часу. Ле Конти, бар внизу, традиционно не закрывавшийся до четырех утра, изменил интерьер дабы угодить вкусам менеджеров среднего эшелона и музыка там играла очень громко. Заведение напротив, Ла Буши, некогда презираемое интеллектуалами, пользовалось теперь успехом у эпикурейцев, любителей поговорить о смысле жизни ночью, не пытаясь при этом перекричать динамики.
Лерой заказал коньяк себе и черный кофе Гвен.
— Вы платите, не так ли? — спросил он, заметив, что она не собирается платить.
— О… — сказала она, вспомнив.
Некоторое время они пили молча.
— Может, пройдемся немного? — спросила она.
— Ну конечно же, — согласился Лерой. С энтузиазмом, как она заметила.
Они шли в молчании до Пляс Сен Мишель, затем через мост на Сите, вдоль набережной до Пон Нёф, по нему на Правый Берег, через Риволи и дальше, углубляясь неминуемо в трущобы. Гвен не помнила, чтобы она когда-либо здесь ходила, этими темными улицами. Половина фонарей не работала. Кругом пустынно.
— Здесь не… не опасно? — спросила она.
— Понятия не имею, — ответил Лерой. — Может и опасно. Я люблю опасные места.
— А куда мы идем?
— На Монмартр, если, конечно, у вас нет других планов.
— А что на Монмартре?
— На Монмартре Сакре-Кёр. Кафедральный собор и базилика.
— Это я знаю! Зачем мы туда идем?
— Я думал, что вам хочется прогуляться. Мы именно этим сейчас и занимаемся. Мы прогуливаемся. Почему вы никогда не бываете удовлетворены?
— Почему мы идем именно по этой улице?
— А, теперь, стало быть, улица виновата в чем-то. В чем виновата улица?
— Здесь темно.
— Здесь интересно. Посмотрите на строения. В основном шестнадцатое столетие, но то тут, то там неоклассический стиль.
— Как, простите?
— Неоклассический. Девятнадцатый век. Во времена Реконструкции, или незадолго до нее, по всему городу такого настроили. Вы что, нервничаете?
— Ну да.
— Не нужно. Слушайте, это для вас редкая возможность. Вы идете через плохой район — но вы в полной безопасности. Такое не часто бывает, не так ли. Взбодритесь.
Она подумала и не нашла аргумент Лероя убедительным.
— Откуда вам известно про Арчи?
— Что? А, это. Да так… — ответил он. — А вот что вас на самом деле удивит… мягко говоря… так это то, что я знаю, что у вас была фотография Кристофера Аткинза в шкатулке, которую вы прятали под кроватью в дормитори.
— Что?
— Вы правы. Шкатулки не было. Но у чемодана было второе дно, и в нем было многое спрятано.
— Все так делали.
— Но не все держали там янтарный браслет, да еще спрятанный в роман Стендаля. Специально выковыряна дырка в страницах, почти насквозь. Вы не любите Стендаля, да?
— Кто вы такой? — спросила она. — Как вам все… Мы знали друг друга в прошлом? Кто вы такой, черт вас возьми? Просто скажите, кто вы такой.
— Детектив Лерой, к вашим услугам.
— Как?
— Что — как? Не понял.
— Как вы узнали про янтарь? И вообще — про все?
— Профессия такая — знать чужие тайны.
— Никто не знал про янтарь, — с уверенностью сказала Гвен, кусая губы. — Даже Арчи не знал.
— Магда Висконти тоже не знала? Вы с ней делились многим.
— И Магда не знала… Магда! Вы и про Магду знаете!
— Успокойтесь.
— Хорошо, — сказала она. — Слушайте. Мы с вами вместе учились, что ли?
Он улыбнулся.
— Подумайте, — сказал он. — На ваш взгляд — похож я на человека, с которым вы могли вместе учиться?
— Нет.
— Ну и вот.
— Но я не понимаю.
— Всего понять невозможно, Гвен, — сказал он заговорщическим тоном. — Некоторые вещи должны оставаться непонятыми. Типа, шшш! — Он приложил палец к губам. — Понимаете?
— Вы меня пугаете.
— Нет, нет, пожалуйста, Гвен. Пожалуйста поверьте мне. Со мной вы в безопасности. Я никому не позволю вас обидеть.
Опять они некоторое время шли молча.
— Почему? — спросила она наконец.
— Что почему?
— Почему вы никому не позволите меня обидеть?
— Ах, уж я и не знаю даже…
— Это что же, это…
— Признание в любви? Нет, мисс Форрестер. Совсем нет. Да вы не беспокойтесь. Расскажите мне про Гейл.
— Гейл?
— Гейл. Именно так я и сказал. Гейл.
— Гейл Камински?
— Про нее самую. Расскажите.
— При чем тут Гейл?
— Из всех потенциальных лонгайлендских домохозяек, почему вы выбрали именно Гейл?
— Для чего выбрала?
— Для одаривания временем и деньгами. Вы дважды внесли за нее месячный взнос банку, за дом. Кто так поступает?
— Откуда…
— Почему вы выбрали именно ее?
— А кого я должна была выбрать, вас?
— Мне просто любопытно.
— Это не любопытство, это бестактность. И я вас боюсь. Что вам нужно от меня?
— Нет, любопытство. Можете не отвечать, хотя предупреждаю, что если мне долго не угождать, я могу… э…
— Что? Что вы можете?
— Ох не знаю, — он огляделся. — Могу отдать вас вон тому суровому чудику, который торчит на углу.
Презрительное ругательство чуть не вылетело у Гвен, но она вовремя себя остановила. Все-таки они находились сейчас в очень плохом и страшном районе, и Лерой был действительно ее единственной защитой, единственной связью с уютным и безопасным цивилизованным миром. Когда они проходили мимо чудика, тот вдруг ступил на середину тротуара и обратился к ним по-французски с сильным акцентом.
— Что он сказал? — спросил Лерой.
— Он хочет узнать, как мы себя чувствуем.
Внезапно Лерой круто повернулся и направился к чудику. Последний объяснил, что он ничего такого не имел в виду, никаких проблем, отступил спиной, повернулся, и пошел прочь. Лерой ухмыльнулся. Возвратившись к Гвен, он взял ее за руку. Это было невежливо, такая фамильярность, и Гвен захотелось отобрать руку, но передумала. Касаясь руки Лероя, она чувствовала себя так спокойно, как не чувствовала многие годы.
— Расскажите мне про Гейл, — попросил он еще раз.
— Не понимаю, что вы хотите слышать. Ну… Она очень несчастный человек, — сказала Гвен. — Сплошной эгоизм и ребячество.
— Как вы с ней встретились?
— В баре.
— Что за бар?
— Просто ирландский паб, на Бродвее. Она меня спросила, не знаю ли я, где находится станция метро. Она заблудилась.
— Вы ей сказали?
— Да. Но это была не та станция, которая была ей нужна.
— А об этом вы ей сказали?
— Нет. Это была единственная станция в районе, о которой я точно знала.
— Она воспользовалась станцией?
— Нет, она взяла такси.
— Домой? В Лонг Айленд?
— До автостоянки. Она показала шоферу квитанцию стоянки. Он сказал, что примерно знает, где это.
— И вы договорились встретиться еще раз?
— Мы обменялись телефонами. Через две недели она вдруг является в город и просит, чтобы я прошлась с ней по магазинам. Мне было любопытно.
— Что вы хотели узнать?
— В какие магазины ходят женщины вроде Гейл.
— Узнали?
— Да. Бергдорф и Блумингдейлз.
— Бергдорф?
— Да. В Бергдорф она ничего не купила. Сказала, что все очень дорого.
— Это так и есть.
— Я не заметила большой разницы между этими двумя магазинами. Хотя в Бергдорфе было приятнее внутри. Вы уверены, что мы правильно идем? Что-то улица все темнее и темнее.
— Мы идем на север.
— И что же?
Лерой пожал плечами.
— Если идешь на север, рано или поздно упрешься в бульвар. Предполагаю, что мы окажемся где-то между Пигаль и Клиши минут через двадцать. А оттуда — все время в горку, пока не доходишь до вершины.
— Вы уверены?
— Я посмотрел карту. Север — все еще по направлению к северному полюсу. Как и три тысячи лет назад.
Некоторое время они продолжали болтать — до того момента, как вдруг оказались в районе под названием Сталинград. Четырехугольные столбы, поддерживающие эстакаду метро, выглядели призрачно-зловеще. Появились совершенно черные зоны и закоулки столь жуткие, что казалось они просто умоляют тебя перерезать кому-нибудь горло, или подставить под чей-то нож собственное. Настроение Лероя нисколько не изменилось — все также спокоен и бесстрастен.
— Может, поймаем такси? — спросила Гвен.
— Вы чего-то боитесь?
— Преступников. Нападения.
— Если вы и увидите сегодня нападение, — сказал Лерой, — то нападать скорее всего буду я. Не волнуйтесь, здесь спокойнее, чем вы думаете.
Как он обещал ранее, они повернули на улицу, идущую в гору. Оставив неприятные кварталы позади, они углубились в сетку монмартрских неровных переулков. Повернули. Увидели ярко освещенное кафе. Дальше был уютный жилой сквер, над которым возвышался роскошный отель восемнадцатого века постройки. Гвен узнала его. Его постоянно показывают в претенциозных французских фильмах о меланхоличных неудачниках, психологически переживающих жизненную неустроенность в Париже, без начала, конца и сюжета. Лерой повел Гвен дальше. Наклон улицы стал заметно круче. К моменту, когда они добрались до вершины, Гвен тяжело дышала и помалкивала. Из десятка кафе по периметру главного монмартрского сквера последние два закрывались. Лерой и Гвен пересекли сквер, утыканный пляжными зонтиками, под которыми в дневное время популяция поглощала еду, приготовленную в этих кафе, и платила китайским умельцам за созидание неуклюжих портретов углем, пастелью, акрилом, и сухой кистью, и наконец вышли к порталу Сакре Кёра. В этот момент, точно по команде, прожекторы, иллюминирующие парижские достопримечательности, выключились (они выключались каждую ночь, через час после полуночи), и величественный собор времен Бель Эпокь возвышался над ними, Гвен и Лероем, сплошным черным силуэтом на фоне фиолетового неба.
Лерой круто обернулся и сошел вниз по ступеням, ведущим на террасу, с которой можно видеть крыши всего Парижа. Дальше вниз был парк, запертый на ночь. Группа черных подростков перелезала через чугунную ограду — в парк и из парка — под звуки африканской песенки, раздающейся в переносном стерео, стоящем на асфальте. Песенку пели на ломаном английском и стилизована она была в какой-то степени под американский хип-хоп. Гвен посмотрела боязливо на молодняк.
— Попросите у них сигарету, — посоветовал Лерой. — А то у меня кончаются.
Он скинул рюкзак с плеча и неожиданно вытащил из него бутылку бордо и два самых настоящих стеклянных бокала, завернутых плотно в бумагу. Затем у него в руках появился штопор.
— Ого, — сказала Гвен, хихикая неуверенно.
— Да, — сказал Лерой. — Преимущество вина в этой стране — оно в основном французское. Посему, купив бутылку и найдя, что вино плохое, винить следует не отсутствие везения, а собственную глупость. — Он налил темную влагу в бокал и протянул его Гвен. — Прозит!
Стерео запело хриплым баритоном — «Его поймали в рабство в Аааафрике. И белые поволокли его в Амеееерику». Некоторые части города все еще были неплохо освещены, в некоторых из ближних окон горел свет.
— Хорошо, что они не понимают слов, — заметил Лерой. — Я не в настроении сейчас драться.
— Может, пойдем еще куда-нибудь? — спросила Гвен, опасливо поглядывая на группу.
— Не подавайте виду, что боитесь, — сказал Лерой. — То есть, я, конечно, справлюсь с ними, но это пустая трата времени. Ножи у них есть, а вот огнестрельного оружия нет. Нож мне не нужен. Отнять у кого-нибудь пистолет я бы не отказался. Без пистолета я чувствую себя голым. Возможно, я вам об этом уже говорил пару раз. Кстати, диск отдадите мне.
— Какой диск?
— На котором записана сцена убийства вашей сестры. Куда вы его засунули? Какой-то ящик в банке, о котором я не знаю?
— А вы подлец, — сказала она, совершенно сбитая с толку.
— Я его обыскался давеча. И все-таки думаю, что он у вас дома. В конце концов, дома у вас на дисках — вся история человечества с момента вашего рождения, в деталях. А этого диска нет. На котором убивают вашу сестру.
— Вы обыскали мою квартиру?
— Без ордера. Подайте на меня в суд.
— Черт знает что!
— Эй, вы хотите найти убийцу или нет? Помимо убийцы, нам нужно еще найти храброго стрелка, который в вас давеча стрелял. Возможно, это не одно и то же лицо. Разные люди.
Она отвернулась и вдруг почувствовала себя глупо. Когда сердишься на мужчину, нужно ставить бокал и выходить из комнаты. Презрительное фырканье — бонус, можно исполнить, можно не исполнять. Не было комнаты, из которой можно выйти, и не было ничего, кроме асфальта, на что можно было поставить бокал. Допустим, она все-таки поставит его на землю. И куда же она после этого пойдет? В отель, который они только что видели! А потом? Обратно в Штаты. Сойдет с самолета — прямо в прицел стрелка. «Богатая Наследница Убита в Аэропорту. Семья Чемпиона Уменьшается Каждую Неделю».
Несправедливо все это!
— Слушайте, — сказала она. — Кто вы такой? Если не скажете, клянусь, [непеч. ], я прямо сейчас уйду, и плевать мне на последствия.
— Не могу вам сказать, — сообщил Лерой, сожалея. — Поверьте мне, не могу. Может быть позже. И перестаньте вы ругаться. Вам не идет. Просто представьте себе, что я единственный человек в мире, могущий и желающий вам помочь.
— Откуда мне знать, что это не вы убили мою сестру, а потом попытались убить меня?
Она сразу поняла, что говорить этого не следовало. Чтобы скрыть смущение, она добавила:
— Почему я должна вам верить?
— Потому, — сказал Лерой мрачно, — что вы мне нравитесь.
— Простите, как?
— Нравитесь. Мне. Очень. Вы привлекательная.
— Какая?
— Собственно, более или менее неотразимы.
Она посмотрела на него с презрением. Покачала головой, опустив вниз и в сторону нижнюю губу и закатив глаза.
— Чушь, — сказала она, фыркнув.
Ей было лучше.
— Нет, не чушь.
— Перестаньте. Терпеть не могу неискренние комплименты.
— Я искренен. И это был не комплимент.
— Слушайте, Детектив. Мы взрослые люди. Я знаю о своих, скажем так, недостатках, а также о том, что самая привлекательная моя черта — деньги моего отца.
Лерой помолчал.
— У вашего отца нет денег, — сказал он.
— Ага, — сказала она.
— Сегодня он еще держится, а завтра объявит банкротство и останется без друзей, без средств, возможно на улице. Я не хотел вам об этом говорить. Я хотел бы, чтобы это сделал кто-то другой. Простите. Очень сожалею.
— Глупости, — сказала Гвен.
— Очень жаль.
— Откуда вы знаете!
Он поборол соблазн сказать, что его профессия все знать и так далее.
— В «Дейли Ньюз» об этом написали, — сказал он.
Неподалеку торчала телефонная будка. Лерой протянул Гвен французскую телефонную карточку. В другое время она бы удивилась — откуда у него карточка, когда купил, где, откуда знал, как заплатить, и как работают в этом городе уличные телефоны (очень малая их часть все еще принимала монеты), но ей было не до этого. Некоторое время она воевала с телефоном, потом сдалась и попросила Лероя помочь. Он снял трубку с держателя, вставил карточку, и набрал два нуля.
— Теперь набирайте единицу, код зоны, и номер.
В Нью-Йорке было десять вечера. Трубку взяла мама. Очень сдержанным голосом она заверила дочь, что все по поводу банкротства — правда. Более того, юридическая защита фондов не была еще оформлена. Это займет время. А пока что все фонды заморожены или арестованы и переданы кредиторам. Ни один счет не избежал замораживания, наличные ни откуда не поступают. Оставались собственные мамины сбережения (пятьдесят тысяч, прикинула Гвен), и драгоценности (сто тысяч, прикинула Гвен — остальное взято напрокат).
Гвен повесила трубку. Странная улыбка застыла на ее лице. Лерой что-то пробормотал по поводу разбазаривания фондов. Она решила проигнорировать замечание. Оказалось, что он имел в виду телефонную карточку. Он вынул ее из щели и сунул себе в нагрудный карман.
— Приключение, — сказала Гвен.
— Что?
— Давайте возьмем такси, — предложила она. — Я не хочу тащиться обратно пешком через весь город.
— В данный момент поймать такси здесь непросто, — заметил он.
— Они проезжают иногда, ищут пассажиров.
— Только когда они никому не нужны.
Она посмотрела на него, ожидая… чего именно? Что он выйдет на проезжую часть перед собором, подумал он, и встанет там с поднятой рукой, пока не остановится такси. Он пожал плечами и сунул руки в карманы.
— Ну? — сказала она.
— Вы хотите такси. Вы и ловите.
Она надулась. Сейчас она была очень ранима. Она вышла на проезжую часть. Никаких такси. И машин тоже. Она стояла, готовая поднять руку. Минуту спустя она почувствовала себя глупо.
— Можно было бы провести остаток ночи здесь, — сказал он. — Рассвет на Монмартре. Такого нигде больше не показывают.
— Нет, спасибо, — сказала она. — Мне холодно.
То есть, до нее еще не дошло. Она не могла осознать, отказывалась до конца понимать, что случилось. Давешние события — гибель сестры, выстрелы — были трагические и страшные — но это — весь ее мир вдруг обрушился, сразу — нет, это нельзя было охватить умом. Не вписывалось в кругозор. Ее понятия о том, как устроена Вселенная, не могли к этому приспособиться. Не за что было зацепиться. Такие вещи не просто маловероятны — их не бывает. Никогда. Гидранты не превращаются в кузнечиков, полицейские в Таймз Сквере не перекидываются остроумными репликами, составленными из пятистопных ямбов, обычные лампы не загораются до того, как кто-то поворачивает выключатель. Состояния не исчезают в темном вакууме.
— А можно сойти вниз, к Клиши, и поймать такси там, — сказал он.
— Там есть?
— Конечно.
Она согласилась. План был хорош. Они вернулись к главному скверу, пересекли его, и начали спускаться по уклонной улице.
— Ноги болят дико, — объявила она.
— Все магазины обуви сейчас закрыты. Завтра купим вам сникеры. Хотите, я вас понесу?
— Нет, спасибо. Подождите-ка.
Остановившись и чуть согнувшись, она сняла туфли. Холодная брусчатка обласкала ступни — но это было временное утешение. Они снова были в сквере перед отелем.
— Давайте здесь поспим, — сказала она почти умоляюще.
— Ладно, — согласился он.
Они вошли в вестибюль. Портье посмотрел на них сонно. Гвен объяснила, что им нужна комната и протянула кредитку. Портье, исполнявший ночью также обязанности клерка, пропустил кредитку через машину, и машина отказалась принимать транзакцию.
— Не может быть, — сказала Гвен. — Попытайтесь еще раз.
— Дайте ему другую кредитку, — сказал Лерой.
— Хорошо, — сказала она покорно.
Те же результаты.
— Что-то не так с машиной, — предположила Гвен, нервничая.
— Боюсь, что все так, — сказал Лерой.
— Что вы имеете в виду?
— Вы знаете.
— Но не могут же мне взять и отменить кредит, вот просто так!
— Почему нет? Могут. Что им мешает?
— Это противозаконно. Все мои кредитки — на мое собственное имя.
— А когда вы последний раз оплатили счет сами? То есть, когда вы действительно сами заполнили чек, расписались, положили в конверт, приклеили марку, и кинули в почтовый ящик?
— Я… Не знаю. В прошлом месяце.
— Нет. Вы лично. Когда вы в последний раз занимались этим лично?
Она яростно на него посмотрела.
— Спросите у него, возьмет ли он зеленоспинные, — сказал Лерой, вытаскивая бумажник.
Клерк объяснил, что не возьмет.
— Скажите ему, что он идиот, — сказал Лерой. — Скажите ему, что доллары — тоже самое, что золото. Скажите ему, что мы оккупируем Францию, как только закончим с Ближним Востоком. [непеч. ] лягушатники.
Клерк, кажется, что-то понял и разразился гневной тирадой, которую заключил английским словом «сожалею».
— Ничего не поделаешь, — сказал Лерой. — Если, конечно, у вас нет евро с собой.
— Двадцать или тридцать не хватает.
— Тогда пойдем отсюда.
— Значит, — растерянно сказала Гвен, — мы не можем здесь остаться ночевать?
Лерой уставился на нее. Мигнул. Ощутил сильное желание обнять и поцеловать ее.
— Сожалею, — сказал он. — Все сожалеют, о герцогиня. Вы сожалеете, я сожалею, этот бесполезный кретин ужасно сожалеет. Просто представьте себе весь мир, и что он вам виновато улыбается. «Сожалею, помочь не могу». Обычное дело.
Бесполезный кретин наклонил голову, показывая что он понял и, да, сожалеет.
— А вы ничего не можете сделать? — спросила потерянная Гвен.
— Я могу дать ему в морду. Но делу это не поможет. Слушайте, до рассвета два часа. Мы пойдем… Нет, подождите-ка. Спросите его, нет ли у него бутылки вина.
— Клерки в отеле не продают вино.
— Спорим?
— Перестаньте.
— Спросите его.
Она закатила глаза, но все-таки сказала по-французски:
— Мой спутник хотел бы узнать, нет ли у вас вина.
— Конечно есть, — откликнулся клерк.
— Есть?
— Конечно.
Он взял с них в три раза больше стоимости данной бутылки — примерно треть платы за номер.
— Прекрасно, — сказал Лерой. — Пойдемте обратно на вершину холма. Я покажу вам нечто совершенно потрясающее, милая дама.
Морщась, Гвен снова надела туфли. Хулиганы ушли. Несколько прилично выглядящих индивидуумов разных рас и национальностей собрались на террасе и ступенях.
— Присоединимся к клубу, — сказал Лерой. — Все ждут восхода.
Он открыл бутылку и налил вино в бокалы. Элегантно одетая женщина подошла к ним, неся пластиковый стаканчик, и спросила по-французски с акцентом, не нальют ли ей немного вина.
