— В мире очень мало разумных людей, Фил. Газеты пишут, что свидетельства судебных следователей фальшивые, и что убийство произошло после матча.
      — Нет, этого они не пишут.
      — Подразумевают. Если им верить, там у меня все подлог. Каждый день какая-то новая статья. Если часто повторять одну и ту же ложь, она в конце концов станет правдой. Илэйн часто это говорила.
      — Ты преувеличиваешь, Винс. Я понимаю, ты возбужден…
      — Фил, Фил, перестань. Возбужден! Мне нужна твоя помощь, прямо сейчас.
      — Хорошо. Что ты хочешь, чтобы я сделал?
      — Найди способ все это остановить.
      — Что остановить?
      — Инсинуации в прессе. По телевизору. По радио. Вчини этим гадам иск за клевету.
      — Нельзя, Винс.
      — Почему?
      Фил посмотрел на Винса так, будто имел дело с человеком не совсем нормальным, чьи мучения нельзя устранить, но можно облегчить, выказывая сочувствие.
      — Журналистов остановить нельзя, — сказал он. — Винс, свобода прессы — такая штука. Свободные они. Что хотят, то и пишут.
      Винс нахмурился. Он знал Фила несколько лет, пользовался его услугами несколько раз, когда граждане с оппортунистским складом ума вчиняли ему иски, но только сейчас понял, что парень-то, оказывается, глуп.
      Поспешно встав, Винс сказал,
      — Спасибо тебе, Фил.
      — Подожди.
      — Нет. Спасибо.
      Он быстро вышел из офиса. Шагая по коридору, злясь, думая, что же ему теперь делать, он едва не столкнулся с толстым белым мужчиной со слегка гротескными чертами лица, который сказал неожиданно приятным баритоном,
      — Простите, у вас, кажется, есть проблема, требующая решения. Возможно, я могу вам помочь. Зайдем ко мне в офис.
      Подчиняясь импульсу, Винс согласился зайти.
      — Зовут меня Тимоти, — сказал толстый, закрывая дверь. — Тимоти Левайн. Тимоти Джей Левайн, если быть точным. Кофе не хотите? У меня, правда, только черный. Не думаю, что друг наш Фил Мёри может что-нибудь для вас сделать. Он ведь верующий фанатик.
      — Простите, как?
      — Верующий фанатик. Садитесь. Выпьем кофе.
      Винс сел.
      — Вы имеете в виду, что он верит в Бога? — спросил он, принимая миниатюрные чашку и блюдце из рук Тимоти.
      — К сожалению нет, — сказал Тимоти Джей Левайн. — Увы. Последний адвокат, который верил в Бога, прозывался Абрахам Линкольн, и адвокат он, как оказалось, был весьма посредственный. Зато у него был превосходный метаболизм. Жрал как свинья и ни унции лишней не набирал. А мне вот приходится постоянно что-то исключать из диеты, чтобы вот в этот костюм влезать, хотя бы. Фил Мёри верит в фундаментальную правильность всего, что есть. Он верит, что юриспруденция есть необходимое зло. Он верит в свободу прессы. Он верит, что Санта Клауса нет. Это такая система верований. Неверующих людей не бывает, все дело в выборе предмета веры, и некоторых этот выбор делает, ну, скажем, недалекими. Не всегда, но часто. Фил Мёри верит, что в каждом деле, за которое он берется, следует делать только то, что уже было сделано в других делах раньше. Мои методы иные. Я могу себе это позволить. У меня богатые родители, поэтому я никак не завишу от этой работы, и работаю только ради профессионального удовлетворения. Поэтому я могу себе позволить разбирать каждый случай отдельно и тщательно. И желаю разобрать ваш.
      Кофе оказался удивительно хорошим. Винс поглядел по сторонам и заметил наконец машинку для приготовления эспрессо, в углу. Странно — Тимоти будто знал, что вот сейчас Винс пройдет по коридору, и приготовил кофе заранее.
      — А что вы можете для меня сделать? В общих чертах? — спросил он.
      — Сперва залог, Винс. Некоторые правила я все-таки уважаю, и это одно из них.
      — Сколько?
      — Двадцать тысяч.
      Винс вытащил чековую книжку.
      — Немного же вы берете, — сказал он.
      — Достаточно. Судебные издержки в эту сумму не включены, поскольку суда не будет. Ни вы никого не будете судить, ни вас не будут. Все, что я сейчас сделаю — я скажу, как вам следует поступать. Если вы последуете в точности моим инструкциям, все будет в порядке, и с вами, и с вашими детьми. Готовы?
      Винс протянул ему чек. Быстро посмотрев на подпись, Тимоти сунул чек в стол и снова воззрился на Винса.
      — Как у вас с письменностью? — спросил он.
      — Что вы имеете в виду?
      — Вы окончили колледж?
      — Да.
      — У вас был курс экспозиционного письма?
      — Да.
      — Успешно прошли?
      — Кажется на «хорошо», но точно не помню.
      — Хорошо-то оно хорошо, а только этого мало, — Тимоти быстро написал что-то на листе бумаги. — Вы войдете в контакт с этим человеком… он ассистент профессора литературы в Хантер Колледже. Вы будете платить ему сто долларов в час, и заниматься у него час в день, и в течении недели пройдете весь курс снова. Как пройдете, вы напишете эссе о том, какие эти репортеры жестокие, бестактные, несправедливые мерзавцы по отношению к вам. Покажете старику то, что получилось. Он сделает поправки. После этого вы отправите написанное во все газеты города. Они долго будут раздумывать, а тем временем вы приготовите речь и войдете в контакт со всеми национальными телекомпаниями. Вы выучите речь наизусть и произнесете ее на первом же канале, который согласится пустить ее в эфир. И в эссе и в речи вы упомянете, что считаете репортеров… и вы их назовете, каждого, по имени… что вы считаете их лично ответственными за любые психологические травмы, которые ваши дети уже получили, или когда-либо получат, в результате инсинуаций средств массовой информации. Вот и все.
      — Что значит — все?
      — Это все, что вам нужно сделать. Впрочем, нет, есть еще кое-что. Если профессор вам откажет, или его нет на месте, а у вас есть хороший знакомый среди репортеров, сходите к репортеру. Но следует быть уверенным, что он умеет писать. И пусть он вам поможет.
      Винс некоторое время размышлял. Что-то слишком просто все.
      — А если они откажутся печатать эссе? — спросил он.
      — Конечно откажутся. Я рассчитываю, что есть где-то среди них редактор, который решит, а чем черт не шутит, это в конце концов сенсация — боксер сам написал целое эссе. Если же никто, вообще никто, не захочет иметь с вами дела, вы упомянете в интервью… а уж интервью вы можете получить в любой момент — эти крысы за вами ходят постоянно, умоляя вас сказать хоть что нибудь… вы упомянете, что хотели пойти на телевидение, но вам отказали. После чего все эти массовые информаторы будут выглядеть как своевольные, безмозглые расистские свиньи, а вы будете выглядеть как… ну, не важно. И вы посвятите свой следующий бой… ну, не знаю… семьям, которые пострадали от средств массовой информации, и вы нокаутируете оппонента в третьем раунде, и на следующий день ваш портрет начнут печатать на почтовых марках. Заодно можете попросить своего тестя, чтобы он вас поддержал. Очень вовремя, кстати сказать.
      — Вовремя?
      — Тесть ваш разорился. Сочувствие в данный момент ему не повредит. Вы что, не слышали?
      — Нет. Что? Разорился? Не понимаю.
      — Просто позор — люди открывают газету только для того, чтобы читать о собственных проблемах.
      — Не понимаю, о чем вы?
      — Эх! Винс, все это в новостях передают дня три уже. Старик весь в долгах, денег нет, сидит дома в одиночестве. Газеты пишут о нем только в деловых приложениях, конечно, в основном, но «Дейли Ньюз» напечатала давеча большую статью на третьей странице. Они не упоминают вашего тестя по имени, но названия компаний должны же были навести вас на какие-то мысли.
      — Когда это случилось?
      — Недавно, Винс. Но времени все равно мало. Это один из тех относительно редких случаев, когда человек действительно разоряется полностью. Всё его имущество будет передано кредиторам в ближайшие дни. Ему придется, возможно, переехать в мотель, если остались наличные, в чем я сомневаюсь. Все друзья его уже успели бросить.
      — У него есть сбережения.
      — Все счета заморожены. Его судят на сумму, втрое превышающую то, что у него было.
      — Первый раз слышу.
      — Понимаю. Вы вели себя эгоистично, думая только о себе, что простительно в вашем положении. Вот номер профессора, — он протянул Винсу лист. — Передайте ему привет от меня. Он очень забавный парень. Или же найдите молодого репортера, у которого остались еще какие-нибудь иллюзии.
      Тимоти Джей Левайн откинулся в кресле.
      — Заведите каких-нибудь новых друзей, — продолжал он. — Прямо сейчас, не медля. Если вам нужно выбирать между сигаретами и сладким, выбирайте сигареты, только, смотрите, не пристраститесь. Если вам нужно отвлечься, идите в мир и совершите что-нибудь совершенно бескорыстное.
      — Не понял.
      — Это так, просто мысли. Это все, Винс. Я понимаю, что двадцать тысяч за пять минут — дороговато. Я бы дал вам инструкции бесплатно, но боюсь, что тогда вы не стали бы им следовать.
      — Это не похоже ни на какие советы, которые получают от адвоката, — сказал Винс. Ему было неудобно. — Не скажете ли…
      — Боюсь, что ваше время истекло, — сказал Тимоти, глядя добродушно на Винса. — Мне нужно сделать несколько дел. Я тороплюсь.
      — Я…
      — Нет, не вы, а я их должен сделать. Нельзя быть таким эгоистом, Винс — я да я. До свидания.
      На улице три устрашающего вида черных подростка сгруппировались вокруг Бентли. Винс некоторое время наблюдал за ними. Быстро возникла проволочная вешалка, ее сунули между стеклом и рамой двери со стороны руля.
      — Эй! — сказал Винс. — Эй вы там!
      — Делаем ноги, ниггер, — сказал один из подростков. Втроем они кинулись бежать и скрылись за углом, хохоча и подбадривая друг друга отвратительными расистскими эпитетами. Винс вытащил проволочную вешалку. На двери красовалась неряшливая царапина. Профессионализм — явление редкое, и в преступной среде тоже. Старомодные замки Бентли можно было открыть ногтем за три секунды, ничего не поцарапав. Помимо этого, лезть в Бентли вообще глупо. Машина может принадлежать какому-нибудь мафиозо, или бывшему чемпиону мира по боксу в тяжелом весе с плохим характером.
      Чрезмерные горестные переживания, как однажды объяснила ему Илэйн, есть проявление эгоизма. Каждый человек является в какой-то степени эгоистом, поскольку в конечном счете эгоизм есть форма самосохранения. Но эгоизм чрезмерный становится в конце концов разрушительным — по отношению сперва к другим, а затем к себе.
      Для поддержания эквилибриума во вселенной следовало совершить бескорыстный поступок, как посоветовал Тимоти. Винс сосредоточился. Поступок.
      Он взял с пассажирского сидения номер «Дейли Ньюз». Меньше чем за пять минут он убедился, что толстый Тимоти Джей Левайн прав. Тесть Винса разорился. Многие теряют состояние в один день, но их потом вытаскивают за уши те, кто тоже разорился бы, если бы должника заставили платить, а именно — банки, политики, семья, любовницы, и так далее. И тем не менее Джон Форрестер действительно был разорен. В один день. Никто не мог бы теперь уберечь никакую часть его имущества, никто не мог бы предоставить ему возможность сделать новое состояние. Сопоставляя сказанное Тимоти с информацией в газете, Винс заключил, что наличествовал, скорее всего, какой-то заговор, имевший целью потопить весь клан. Какая-то дикая экзотика. Кому такое могло придти в голову? В наше время?
      Дворецкий впустил его в дом, предупредив, что хозяин отсутствует.
      — А миссис Форрестер?
      — Она в библиотеке, сэр.
      — Спасибо.
      Винс побежал вверх по ступеням.
      — Здравствуй, Винс, — сказала Мора без интонации. — Как ты? Все в порядке, надеюсь.
      — Это правда?
      — Что? Что мой муж неудачник без цента в кармане? Да.
      — Мне очень жаль.
      — Он сам напросился.
      — Не подскажете, где мне его сейчас искать? Мне нужно с ним поговорить.
      — Понятия не имею. Мне все равно. Я уезжаю.
      — Э… что?
      — Я от него ухожу. Здесь мне больше нечего делать. Все это совершенно невыносимо.
      Винс посмотрел на одну из книжных полок. Повинуясь импульсу, он приблизился, привлеченный книгой в мягкой обложке, выделяющейся среди томов в кожаных переплетах. Он снял книгу с полки. Пьесы Лопе во французском переводе. Он помнил, что купил эту книгу сам, в Лионе, по просьбе Илэйн, после того как она три месяца ждала заказа из французского книжника в Рокефеллер Центре.
      — Можно я возьму эту книгу себе? — спросил он.
      — Можешь взять хоть все, — сказала Мора. — Я давно уже ничего не читаю, кроме колонки сплетен. А драгоценный мой муж перестал читать сразу после университета.
      — Вы уезжаете… за границу?
      — Если бы! — Мора печально покачала головой. — Сукин сын не только сам разорился, он и меня разорил. Переезжаю к сестре в Южную Каролину. Если увидишь Гвен, скажи ей, что мы ее там всегда примем, если у нее нет других планов. Она в тебя влюблена. Ты, наверное, знаешь.
      — Влюблена?
      Винс подавил раздражение. Но, в конце концов, не ее это, Моры, дело, кто в кого влюблен. Родители бывают порой удивительно бестактны.
      — А чего ты ждал? — спросила Мора. — Она вся в отца, в этом смысле. Хватает все, что ей не принадлежит, и пренебрегает тем, что имеет по праву… Ты знаешь ли, какая я была пятнадцать лет назад? Я была неотразима. Мне было почти пятьдесят, но любой мужчина сделал бы все, что угодно, вплоть до голосования за Партию Зеленых, чтобы только провести со мной несколько часов. Один молодой человек развелся с женой после того, как увидел меня один раз на вечеринке. Я понимаю, что звучит это… фатовато, но… это правда. И как же поступает мой муж? Он находит себе тощую ящерицу и спит с ней. Нужно было ее видеть. Я уверена, что есть на свете женщины уродливее, но они все время прячутся, наверное. Жуткая она была — не передать. Страшная, как не знаю что. Груди у нее не было, а клюв был орлиный. Видел бы ты эти ноздри. Огромные. Родители у нее были богатые арабы. К чему катится мир! Ты только посмотри на все это, Винс. Гвен — неблагодарная шлюха, а Илэйн… бедная Илэйн… она могла выбрать себе кого угодно…
      Мора остановилась, не потому, что поняла, что ведет себя бестактно по отношению к вдовцу, но просто потому, что ей стало очень грустно. Она была подавлена горем.
      — До свидания, миссис Форрестер, — сказал Винс.
      Наклонившись импульсивно, он поцеловал ее в щеку. Она повернула к нему лицо. В ее небесно-голубых глазах блестели слезы. Глаза Илэйн. Он резко выпрямился и вышел из комнаты.
      В проходе, соединяющем библиотеку с гостиной, он наткнулся на старомодный телефонный столик со старомодным телефоном — с диском для набора. Винс прикинул — голубокровные любят, чтобы даже антиквариат выполнял положенные ему функции. Он поднял трубку. Телефон работал.
      Он вдруг вспомнил о номере профессора у него в кармане и вытащил лист. Почерк у Тимоти Джей Левайна был четкий и ровный. Винс набрал номер.
      — Да?
      — Здравствуйте. Меня зовут Винс. Я бы хотел поговорить с Профессором Кёрвином. Пожалуйста.
      — Вы из прессы?
      — Нет.
      — Что тебе нужно, парень?
      — Мне нужно, чтобы вы помогли мне написать эссе.
      — Об эволюции?
      — Нет.
      — Знаешь что? С меня хватит. Помогать всяким дуракам писать эссе — не желаю больше. Всё. Найди себе другого.
      Профессор повесил трубку.
      В гостиной к Винсу подошел дворецкий.
      — Простите, сэр. Я не знаю, кому еще… мне рассказать… хмм… про мистера Форрестера.
      — Я слушаю.
      — Сегодня он вернулся домой… прошел в кабинет, взял пистолет, и уехал. Я здесь больше не служу, и понимаю, что меня это не касается… но… Он, возможно, совершит скоро какую-нибудь глупость. Я бы мог позвонить в полицию, но, боюсь, времени нет. В Апстейте живет человек, который… с которым у мистера Форрестера были в прошлом… э… конфликты.
      Винс нахмурился.
      — А конкретно?
      — Я думаю… Слушайте, я ничего вам сейчас не говорю, а вы ничего не слышите. Хорошо?
      — Конечно. Говорите.
      — Я просто дворецкий.
      — Ваша скромность в данном случае не приносит никакой пользы. Говорите.
      — Мистер Форрестер и мистер Кокс…
      — Так зовут этого человека? Кокс?
      — Да. Они… поссорились. Пятнадцать лет назад. Поссорились… из-за жены… мистера Кокса. Мистер Форрестер считает, что мистер Кокс его разорил. Он также считает, что мистер Кокс ответственен за смерть мисс Илэйн.
      — Это правда? — быстро спросил Винс.
      — Ничего не знаю об этом, сэр. Однако, поскольку мистер Форрестер собирается сделать глупость, я посчитал нужным вас об этом уведомить. Сказать это больше некому. Миссис Форрестер в данный момент недоступна эмоционально, а мисс Гвендолин куда-то уехала.
      — Вам известно, где именно мистер Форрестер предполагает найти мистера Кокса?
      — Да, сэр. У меня есть карта в кладовой.
      Он принес карту. Винс поблагодарил его и вышел на крыльцо.
      Ого. Несколько мужчин и женщин застыли на мгновение, а затем сгрудились вокруг него.
      — Эй, Винс! Как насчет комментария!
      — Винс! Они тебя выгнали, да?
      — Как ты себя чувствуешь теперь, после того, как убил жену?
      — Тебя скоро арестуют?
      … после того, как убил жену. Вопрос задала женщина в официальном костюме, с угловатым лицом и глазами, свидетельствующими, что все нужные ей факты стали ей известны лет двадцать назад, возможно еще в колледже, и теперь ее интересовали только любопытные комментарии, подтверждающие факты. Винс выхватил глазами из этой группы тяжеловатого молодого человека с детскими чертами лица.
      — Ты, — сказал он.
      — Так что же, мистер? — настаивала женщина?
      — Пошла [непеч. ], — сказал Винс.
      — Не смей меня оскорблять, подонок! — крикнула женщина, обижаясь.
      Винс сделал угрожающий жест.
      — Ах ты подлец! — закричала женщина. — Женоубийца! Я на тебя в суд подам!
      — Хочешь материал для статьи? — спросил Винс человека с детскими чертами.
      — Конечно, Винс.
      — Пойдем со мной!
      — Убийца! — кричала женщина. Она попыталась кинуться к нему. Трое мужчин удержали ее, говоря, «Что ты, что ты, уймись, Дебби…»
      Винс прорвался к Бентли. За все годы, что они провели вместе, Илэйн так и не смогла его убедить купить менее заметную машину — «с меньшим индексом остентации», как она говорила. Репортер проследовал за ним, с энтузиазмом. Винс отпер дверь с пассажирской стороны, пропустил репортера внутрь, и захлопнул дверь. Тут он понял, что его прижмут к машине, если он станет ее обходить сзади или спереди. Положив ладони на крышу Бентли, он подпрыгнул, перекатился через крышу, соскользнул вниз, и нырнул внутрь до того, как они успели заблокировать дверь. Нажав кнопку, он запер одновременно все четыре двери.
      — Как тебя зовут? — спросил он.
      — Роджер. Роджер Вудз.
      — Приключения любишь, Роджер Вудз?
      — Конечно. Куда мы едем?
      — Это вскоре выяснится. Но предупреждаю, есть риск.
      — Я не против, Винс.
      — Не следует называть меня Винс. Я старше и богаче, чем ты.
      Винс сомневался, что Роджеру действительно понравится рисковый аспект дела, когда дело начнется. Дни авантюрных репортеров, сующих нос во все подряд, давно прошли.
      На пандусе Вест Сайд Шоссе пришлось постоять в пробке. Винс подумал, а куда едут все эти частные, некоммерческие средства передвижения в рабочее время. Может, у них у всех были летние резиденции в Апстейте. На Мосту Вашингтона открыты были только две полосы в сторону Нью Джерзи, но, к счастью, машин там было мало. Летние резиденции, очевидно, располагались в черте города.
      Палисайдз Парковое Шоссе — индустриальный ландшафт — высоковольтная линия, склады, деревья, побитые кислотным дождем. Присоединимся к движению на межштатном шоссе — много машин, в обе стороны.
      Одно дело — тревожиться и спешить; другое — тревожиться, спешить, и одновременно вести машину. Адреналин требует реализации, каждый мускул требует действия. А какое может быть действие, если ты закупорен в драндулете, следующем с равномерной скоростью по монотонному шоссе. Вместо того, чтобы сжигать лишний жир и предохранять мускулы от неурочной усталости, адреналин начинает бродить в венах, и тревога только растет.
      Как ни посмотри, Винс был в мире одинок. Отца своего он не знал. Мать, переменив нескольких мужей, уехала с другим сыном во Флориду. Форрестеры всегда относились к нему холодно. Новые друзья звонили ему после роковой ночи непрерывно, ожидая, что он пригласит их на обед куда-нибудь и оплатит счет в обмен на соболезнования. Дети… Да, но детей нужно утешать и лелеять, и развлекать… А кто развлечет и утешит Винса?
      Старик Форрестер попал в переделку. Если этот Кокс действительно ответственен за убийство, тогда Винс… Что? Что он сделает? Никакого понятия. Он этого Кокса в глаза не видел. Не слышал о нем. К Коксу у Винса не было никаких чувств.
      Волна адреналина откатила немного. Роджер Вудз что-то очень молчалив для репортера. «Репортер Разочарован». Может у него появились по поводу этого приключения неправильные мысли. Винс перегнулся, открыл перчаточное отделение, и вынул беретту. Глаза Роджера широко раскрылись.
      — Не бойся, — сказал Винс. — Сомневаюсь, что мы воспользуемся этой игрушкой сегодня. Я просто на всякий случай… Вот что, на, возьми.
      Убить Кокса… слышать, как он умоляет о пощаде… переломать ему кости… наверное, было бы приятно. Наверное. И что — какой будет результат, помимо общенационального скандала? Тюрьма убийце, Джон и Мора получают права на детей. Дети вырастают без родителей. Двадцать или тридцать лет в тюрьме, потом выходишь, одинокий и бесполезный. Джон и Мора умерли, дети смотрят на отца, будто он посторонний. Все это — ради чего? Ради удовлетворения жажды мести, ради десятиминутного кайфа?
      Джон Форрестер, нынче в беде — он терпел мужа дочери… не очень, но терпел… был достаточно разумен, не держал зятя на расстоянии. На их взаимное нерасположение Илэйн не обращала внимания.

* * *

      Что-то в воздушных путях и сейсмической структуре местности, а также удаленность места от электростанций, химических заводов и автомобильного движения, создало атмосферные условия, очень похожие на те, которые наличествовали во всем регионе до того, как человек любого цвета кожи и любых взглядов ступил на эту землю. Роскошь растительности говорила об почти полном отсутствии кислотных дождей. Два телохранителя провели Джона Форрестера, отрешенного и покорного, через приятно пахнущую весной рощу. Озорные пятна солнечного света и прозрачные тени играли на деревьях и бледных лицах людей. Не было ни дороги, ни тропы — ничего.
      Они вышли на небольшую поляну, более или менее овальную и залитую прямым и отраженным светом — идеальное место для романтических влюбленных, или для лишившегося иллюзий философа, уставшего от суеты жизни и высоких цен на товары массового потребления.
      — Сойдет, — сказал один из телохранителей. Второй телохранитель усилил хватку на предплечье Форрестера. — Мистер Кокс не любит, когда к нему вламываются, не спросясь, — продолжал телохранитель. — Но до некоторых плохо доходит, и их нужно убедить физически. Мы тебя сейчас слегка потреплем. Не бойся, следов не будет, ни синяков, ни царапин. Мы знаем, что делаем. Ничего личного, мы просто подчиняемся приказу. Хотя, конечно, в следующий раз нам придется разрезать тебя на куски и закопать каждый кусок по отдельности.
      Джон Форрестер молчал, не намереваясь ни сопротивляться, ни возражать, ни даже пугаться. Тупой ужас охватил его. Адреналин бежал по венам ровными волнами.
      — Э… как это… отпустите его, — сказал голос.
      Оба охранника повернули в сторону голоса квадратночелюстные головы.
      Роджер Вудз стоял в пяти футах от них, направляя беретту на телохранителя, державшего предплечье Форрестера. «Репортер Участвует В Действиях».
      — Чего-чего? — удивился второй телохранитель. — Ты как тут очутился?
      — На автобусе приехал, — ответил Роджер Вудз.
      — На чем?
      В этот момент первый телохранитель выпустил предплечье пленника и стремительным и даже несколько изящным движением, совершенно неожиданным в его многовесном случае, выбил из руки Роджера пистолет. Восстановить баланс заняло полсекунды. Роджер успел за это время ударить противника в челюсть, растянув себе при этом запястье. Телохранитель качнулся и пришел в ярость.
      — Ах ты козявка подлая! — зарычал он.
      Второй телохранитель, спокойно следящий за событиями, вдруг упал, сраженный чудовищным хуком слева под ухо. Противник Роджера заметил это боковым зрением, но прежде чем он успел оценить новую опасность, рука с длинными оливкового цвета пальцами ухватила его за воротник, и чей-то лоб ударил его таранно в скулу. В мозгу у охранника произошел беззвучный взрыв, он почувствовал вкус будущей боли и тошноты от сотрясения мозга до того, как выключилось сознание. Сделав четыре шага назад, он остановился и осел на землю, как подорванный динамитом высотный дом.
      — Ага! — сказал Винс. — Но слишком легко, слишком! Знаешь, — обратился он к Роджеру, держащемуся за поврежденное запястье, — бодаться в профессиональном бою запрещено. Приятно иногда нарушить правило! Кайф такой, будто…хмм…
      — Я знаю, — сказал Роджер. — Будто ты нашел другую работу, зашел в кабинет к начальнику, и обозвал его бесполезным бездельником.
      — Менее драматично, — сказал Винс. — Растянул себе запястье, да? Кто тебя учил такому джебу — ему нужно было идти в бухгалтеры. Почти прямой угол, костяшки, и все прочее. И, честное слово, в джеб нужно входить, а ты бьешь уходя.
      — Винс, — сказал Джон Форрестер.
      — Привет, Джон, — откликнулся Винс с большей долей душевности, чем чувствовал. — Это — неустрашимые солдаты Кокса, да? Хочешь мы пойдем и сожжем дом этого гада? Как тебе такой план? Мне лично нравится.
      — Нет, — сказал Джон. — Не надо, Винс. Спасибо. Откуда ты узнал…
      — Ну, сам понимаешь, Джон — дома тебя не было, и в опере тоже, и в клубе тоже. Я подумал — где он еще может быть, как не у Кокса в имении, с намерением застрелить сукина сына, подстрекателя? Нам нужно поговорить. Что-то я выражаюсь нынче совсем как Детектив Лерой… Это мой дружок Роджер Вудз. Он репортер. У него с собой цифровой фотоаппарат, и меня удивляет, что он до сих пор не привел его в действие.
      Роджер сунул руку в карман куртки и тут же вскрикнул. Пришлось доставать камеру другой рукой.
      — Джон Форрестер, мой тесть, — представил тестя Винс.
      — Репортер? — переспросил равнодушно Джон.
      — Он так говорит, во всяком случае, — сказал все еще возбужденный Винс. — Ему нужна сенсация. Что может быть сенсационнее? Роджер? Заголовок уже придумал?
      — «Попытка Убийства Магната», — ответил Роджер, разбираясь с камерой.
      — Ну да. Убийства?
      — Они не собирались меня убивать, — сказал Джон также равнодушно. — Это было что-то вроде урока на будущее. В наше время все учат. Каждый — учитель. Винс, ты меня, значит, искал.
      — Да, Джон. Как ты догадался?
      — Зачем я тебе?
      — Вернемся на дорогу. Там две машины, у всех на виду. На моей уже есть царапина от проволочной вешалки.
      — Подождите, — сказал Роджер, делая кадр за кадром, ходя вокруг двух поверженных телохранителей. Затем он перевел объектив на Джона и Винса.
      — Хватит, — сказал Джон. — Пойдем. Если, конечно, эти двое…
      — Очухаются, — заверил его Винс. — Боднул я его, признаюсь, основательно. Бедный парень проваляется в постели недели три. Тот другой — с ним все нормально. Через пару часов придет в себя. Пошли.
      — Еще один кадр, — сказал Роджер. — Джентльмены, если не имеете ничего против, станьте вон туда, чтобы я вас снял на фоне тел.
      — Забудь, — сказал Джон. — Никто это не напечатает. Пойдем, Винс.
      — То есть как? Почему? — спросил Роджер.
      — Поверь мне на слово.
      На пути к машине Роджер несколько раз пытался что-нибудь вытянуть из Джона. Почему не напечатают? Что плохого в этой информации? Клеветы нет, только факты. Кому такой репортаж может повредить?
      — Где ты его нашел? — спросил Джон. — Терпеть не могу журналистов.
      Они вышли на дорогу в трехстах футах от машин. Дойдя до Бентли, Винс открыл багажник, достал шило и очень добросовестно проткнул все шины в Бентли телохранителей.
      — Ходить полезно, — объяснил он. — Зачем лишний раз загрязнять воздух выхлопом. Планета у нас одна.
      Роджер сделал несколько кадров осевшего на обода Бентли.
      — Если моему редактору не понравится, — сказал он, — то он больший идиот чем я думал. Это — сенсация! — Никто не отозвался. — Вы так не думаете? — Ответа нет. — Алё?
      — Бездумная фамильярность вышла из моды, — сказал Винс. — Успокойся, Роджер.
      Джон быстро посмотрел на него. Винс отвел глаза.
      — О небо, — сказал Джон. — Винс, ты…
      Он не договорил. Джону было трудно с таким запозданием признавать, что он ошибался по поводу своего зятя, который даже теперь все еще лелеял банальные фразы жены, так в свое время всех раздражавшие.
      Винс завел мотор.
      — Куда едем?
      — Не знаю, — сказал Джон.
      — К Коксу в имение?
      — Нет, — Джон покачал головой. — Мне нужно кое-что предпринять. Сделать несколько звонков.
      — Ваш дворецкий сказал, что Кокс, возможно, ответственен.
      — За что?
      Винс отвел глаза.
      — Нет, — сказал Джон. — Я тоже так думал. Но это ошибка.
      — Вы уверены?
      — Да. Давайте поедем — куда-нибудь. Может, к тебе? Где ты сейчас живешь?
      — Нет, — сказал Винс. — Плохая идея.
      — Понимаю. Может, к Гвен? Давай позвоним Гвен.
      — Гвен в Париже, — сказал Винс, улыбаясь иронически.
      — Как вовремя, — заметил Джон, тоже улыбаясь.
      — Вот что, можно в конце концов и ко мне поехать, — сказал Винс, чтобы избежать вопросов по поводу Гвен. Не мог же он сказать отцу, что именно его дочь делает в Париже, почему она там. — Я живу у моего импресарио. Он в отпуске. Роскошный вид из окна. Карнеги Холл. Кто-то перестрелял целую вечеринку внизу пару лет назад, но в общем там мирно.
      — В этом самом здании?
      — Может и нет. Не знаю.
      — Эй, можем и ко мне, — предложил Роджер Вудз с заднего сиденья.
      Его проигнорировали.