С одной пересадкой они добрались до некогда живописного пригорода, ныне скалящегося устаревшей «функциональной» архитектурой, примитивной и уродливой, осадившей и скрывшей от глаз несколько строений шестнадцатого и семнадцатого столетия, которые находились на грани полного упадка.
      — Спросите его, не знает ли он, где здесь участок, — сказал Лерой, указывая на пожилого гражданина, пытающегося что-то втолковать своей немецкой овчарке на старомодном поводке.
      — Мсье! — позвала Гвен.
      — Э… Да?
      — Мы ищем полицейский участок.
      — Да? Вас ограбили, да? Ха, ха. Это вон там. Идите прямо, а у светофора сверните.
      — Он спросил, не ограбили ли нас, — сообщила Гвен, шагая с Лероем к светофору.
      — Паршивый район, — сказал Лерой. — Вот теперь я точно чувствую себя голым. Тот чудик, которого мы встретили прошедшей ночью, помните?
      — Да.
      — Нужно было с ним подраться. Может, у него был пистолет.
      Отделение располагалось в здании девятнадцатого столетия с величественным фасадом. Дорические колонны и фронтон, достойный лучших архитекторов Ренессанса.
      — Нам нужен Капитан Равальяк, — сказал Лерой Гвен. — Идите прямо к столу, вон там, и спросите.
      Они промаршировали гуськом, и светловолосый бретонец поднял голову, посмотрев на них враждебно. Гвен назвала ему имя. Лерой поднял свою бляху на уровень глаз и произнес медленно, громко, и очень отчетливо, будто обращался к глухому:
      — Детектив Лерой, Эн-Уай-Пи-Ди… в смысле, Полицейское Управление Нью-Йорка.
      Клерк кивнул и взялся за телефон. Капитан Равальяк вскоре прибыл — кряжистый рыжий парень с холодными зелеными глазами и слегка саркастическим выражением лица, характерным для людей, желающих показаться более дальновидными, чем они на самом деле есть. На мясистом волосатом запястье красовались простые элегантные часы.
      — Красивые часы, — сказал Лерой. — Скажите ему.
      — Красивые часы, Капитан, — перевела Гвен.
      — Э… Что? А! Благодарю, — сказал капитан. — Мсье Лерой, мне о вас сообщили. Готовы?
      Гвен перевела.
      — Переводить не нужно, — сказал Равальяк. — Я знаю английский. Прошу вас, мадам, мсье.
      Они вышли из здания. Равальяк указал на машину без опознавательных знаков. Гвен чувствовала себя неловко.
      Через двадцать минут они запарковались у входа в очень угрюмо выглядящее здание, в котором любой житель северного полушария мгновенно узнал бы тюрьму — место, где некоторых людей содержат в изоляции от остального общества. Равальяк махнул бляхой несколько раз на пути к коридорному закутку, в коем наличествовала массивная чугунная дверь.
      Охранник отпер ее. Они вошли. Дверь закрылась, щелкнул замок. Холодок пробежал по спине Гвен. Когда вас запирают в камере, вы не можете не ощутить, что стали вдруг очень зависимы от чьей-то милости.
      Человек, сидящий на откидной скамье, спиной к бетонной стене, был темноволос, хорошо выбрит, мелковат, худ — лет сорок, на первый взгляд.
      — Вот ты где, Жан Пьер, — сказал Равальяк. — Я — Капитан Равальяк, а это — Детектив Лерой из Нью-Йорка.
      — Очень приятно вас всех видеть. Американский детектив приволок с собой любовницу. Вы очень быстро абсорбировали традиции нашей прекрасной страны, Детектив, — сказал Жан-Пьер.
      — Это его переводчица, — поправил его Равальяк. — Мсье Леруа… — неожиданно он перешел на французский вариант фамилии Лероя. — Мсье Леруа хотел бы задать тебе несколько вопросов.
      — Скажите ему, что это неофициально, ничего не записывается, — сказал Лерой Равальяку.
      Равальяк перевел.
      — Я хочу, чтобы он понял, что диктофонов и микрофонов при нас нет.
      Равальяк перевел и это.
      — Тупые мусора, — сказал Жан-Пьер.
      — Эй, — сказал Равальяк, ощерясь.
      Лерой положил руку на плечо капитана.
      — Человек имеет право на мнение и сомнение, — сказал он. — И на вашем месте я бы не позволял бы ему мною манипулировать, Капитан.
      — Мсье, это…
      — Сэр, это важно. Мы для этого приехали из Штатов. Вы согласились нам помочь. Пожалуйста, позвольте мне поступать так, как я считаю нужным. Пожалуйста.
      — Ладно, — сказал Равальяк. — Поступайте.
      — Скажите ему, — сказал Лерой, — что мы не против, чтобы он нас обмахал, если думает, что при нас микрофоны.
      — Обмахал?
      — Обыскал, охлопывая, — объяснил Лерой, хлопая себя по груди, бокам, и карманам, чтобы продемонстрировать.
      — Даже не думайте, — сказал Равальяк.
      — А я вам верю, — внезапно сказал Жан-Пьер по-английски, с акцентом. — Нет при вас микрофонов. Я сомневался по поводу бабы, но теперь вижу, что все нормально. Задавайте вопросы. Задавайте, задавайте. Посмотрим, что за вопросы.
      Улыбка не сходила с его лица. Равальяк хотел что-то сказать, но его перебил Лерой.
      — А ты не слишком задавайся, парень, будь скромнее, — сказал он Жан-Пьеру на очень чистом, очень отчетливом, очень резком французском. — Рассказать тебе, что я однажды сделал с подозреваемым? А? Это нужно было видеть. Убери с лица глупую ухмылку, если не хочешь попробовать на себе. Гвен, закройте рот. Капитан, вы тоже.
      У Гвен упала челюсть. Равальяк не знал, что и думать.
      — Что это еще за глупости? — презрительно и вроде бы с опаской спросил Жан-Пьер.
      — Я вытащу у тебя зубы, каждый по отдельности, ржавыми пассатижами, — продолжал Лерой по-французски. — Отрежу тебе уши твои оттопыренные тупым кухонным ножом. Завтра я уеду, и у тебя не будет времени написать жалобу. Понял? На каждый вопрос ты мне дашь правдивый и точный ответ. Если хоть один раз помедлишь, я дам тебе в морду. Если помедлишь еще раз, я пропущу тебя через вон ту дверь, забыв ее предварительно открыть.
      — Послушайте, хмм, Детектив, — сказал Жан-Пьер. — Вы и ваши коллеги совсем мозгами поехали. Почему вы не можете оставить меня в покое, хотелось бы мне знать. Я во всем признался, и я сижу пожизненно. Оставьте меня в покое! Что это еще за цирк, зачем вы притворялись американцем? Что за игры, а? Я все сказал, что знал. Что же вам еще от меня нужно!
      — Мсье, — не очень уверенно сказал Равальяк Лерою. — Прошу вас… — Он знал, что нужно было вмешаться раньше.
      — Мсье, — откликнулся Лерой, не сводя глаз с Жан-Пьера. — Оставьте меня с ним один на один на десять минут. Даю вам слово, что он останется цел и невредим.
      — Не имею права, — сказал Равальяк. — Вам это известно.
      — Но ведь можете.
      — Нет.
      Лерой протянул внезапно руку и вытащил из кобуры капитана пистолет. Капитан попытался схватить Лероя за руку и почему-то не сумел.
      — Выйдите, — сказал Лерой. — Если желаете, я мог бы составить рапорт для вашего начальства. Хотите? Напишу им, что сумасшедший из Штатов обезоружил вас в камере заключенного и велел вам выйти на десять минут. Как вам? Ведь напишу же. Выйдите же наконец!
      — Я вас арестую, мсье, — сказал капитан.
      — Тогда вам самому придется рассказать, что здесь произошло. Не думаю, что вы это сделаете, капитан. Если не выйдете через пять секунд, я выстрелю вам в ногу. Вы меня раздражаете.
      Капитан стукнул в дверь. Лицо его полиловело. Лерой спрятал пистолет под куртку. Охранник отпер замки.
      — Морис, — сказал Равальяк. — Ты постоишь с нами в коридоре, вот тут, рядом.
      — Гвен, — сказал по-английски Лерой. — Идите за капитаном.
      — Еще чего. Нет, сперва объясните мне кое-что, — потребовала она. — Каким образом…
      — Шшш. Гвен. Пожалуйста. Это очень важно, и касается вас лично. Я нисколько не шучу. Это — касается вас. Не вашей сестры, не Винса, но вас. Честно. Пожалуйста, делайте, как я говорю.
      — Не знаю, что думать…
      — Положитесь на меня.
      — Почему я должна на…
      — Потому что мне так нравится, — сказал Лерой, опять раздражаясь. — Потому что некоторые люди знают некоторые адреса. Потому что когда одна попытка провалилась, за ней последуют вторая и третья. Снайперов можно менять бесконечно, пока они не достигнут цели, и их будут менять и посылать снова и снова, если мы не доберемся до источника, и единственный путь к источнику — это мой десятиминутный разговор тет-а-тет вот с этим чучелом. Неужели это так сложно понять! Вас же и спасаю. Выйдите!
      — Что все это значит?…
      — Потом расскажу. Выйдите. И ничего не бойтесь. — Что-то в выражении лица Равальяка его позабавило. Он снова перевел взгляд на Гвен. — Здесь абсолютно безопасно. Только вот капитан очень сердитый. Можете пока что сделать ему минет, чтобы он расслабился.
      Жан-Пьер засмеялся. Гвен покраснела и вышла за капитаном. Закрылась дверь.
      — Так, — сказал Лерой. — Начинай рассказывать, дружок.
      — Ну ты и нахал, Лерой, — заметил Жан-Пьер по-английски. Акцент его куда-то пропал. — Тебе положено быть мертвым в данный момент. Или по крайней мере сидеть очень тихо, затаясь.
      — Тебе тоже следует быть мертвым. Столько людей уложил, включая женщин, которых ты сперва насиловал. Никто не знал, кто этот неуловимый маньяк. И вдруг ты явился к властям сам, и все рассказал. Честно, как один мертвец другому — зачем?
      Жан-Пьер поерзал на скамье. Некоторое время он молчал. Потом поднял голову. — Ну и дела, Лерой.
      — Говори, дружок.
      — Ты все еще работаешь на?…
      — Нет конечно. Не меняй тему. В чем дело?
      — Я не…
      — В чем дело, мужик? Что за цепочка убийств? Ну, убийства я, по крайней мере, понимаю — тебя разозлили. Охотно вхожу в положение, я сам такой же. Но ты просто пришел и сдался. Что стряслось, солдатик?
      — Тебе следовало меня убить, тогда, в подвале, Лерой. Не нужно было меня там оставлять связанного и беспомощного.
      — А, так значит, это я виноват во всем?
      — В какой-то мере виноват именно ты. Я сидел один в подвале. Ты взял девку с собой и укатил. Подонки пришли и меня обнаружили. Подняли, отряхнули, потащили в тайный дом. Что будет дальше я знал, естественно. Ты тоже это знал. Официально я был уже мертвый.
      — И что же произошло? — спросил Лерой.
      — Мне повезло. Дураки поленились. Тело нужно вынести и спрятать. Парни позволили телу нести себя. Своим ходом. Им было лень. Довели меня до машины и велели садиться. Даже наручники не надели. Вот я и решил поменяться с ними ролями, и спрятал их тела.
      — Я так и предполагал, — сказал Лерой. — А вот что дальше?
      — Года два я развлекался. Меня перестали искать через три месяца. У меня было все — свобода, независимость, право на убийство, право на что угодно. Представляешь? Можешь ты почувствовать вкус такой свободы и отказаться от нее? А, приятель? Можешь?
      — Это ты развлекался с женой магната? — спросил Лерой.
      — А, они об этом наконец-то узнали?
      — Нет. Это я узнал. По собственному почину. Понял, что это ты. Ну и дела, дружок — ты знаешь, что этот несчастный кретин сделал, чтобы все скрыть? Он чуть не признался, что сам ее убил. Адвокат отговорил.
      — Так ему и надо. Не следовало так нос задирать.
      — Ну, ладно. Что было потом?
      — Я потерял над собой контроль. Никогда не считал себя эмоциональным человеком, но, знаешь, я же правил миром, оттягивался так, что — не передать. Это вскружило мне голову. И, значит, иду однажды по арабскому району, поздно ночью, и вдруг вижу — девушка, местная, и ее собираются насиловать, тоже местные. Ну и, стало быть, я внес свой вклад в восстановление справедливости в районе. И взял девушку себе. Ездил с ней в Ниццу, а потом в Бразилию.
      — Арабская девушка?
      — Да. В общем, я влюбился. Это как несчастный случай. Понимаешь? Поскольку наука доказала, что любви нет. Мы вернулись в Париж, и я решил снять квартиру в любимом районе Золя.
      — Сен Жермен.
      — Да, представь себе. Некоторое время мы были счастливы. Но однажды ночью она поехала навестить подругу в своем старом районе. Было за полночь, она не возвращалась, я сидел как на иголках. Часа полтора я поагонизировал, а потом поехал туда. Видишь ли, Лерой, нас учат психологической непробиваемости, у нас иммунитет, и так далее, но…
      — Да? Ну?
      — Когда человеку стреляют из обреза в лицо, почти в упор… От головы ничего не остается. Голова сбивается полностью, Лерой. Лежит безголовое тело. Копы там были кругом… Я пошел домой. Пару дней я был как из дерева, а потом начались кошмары. Все время. День, ночь, все время. Ты веришь в Бога, Лерой?
      — Да, — сказал Лерой.
      — Я тоже. Теперь верю. Это Его месть.
      — Нет.
      — Что — нет?
      — Он не занимается такими глупостями. Месть, надо же.
      — Все мстят. Исключений не бывает.
      — Забудь, дружок. Просто случилась авария, вот и все. Но ты вдруг задумался. Ну так что же — кошмары? Ты из-за кошмаров сдался?
      — Это не была просто авария, Лерой. Это не несчастный случай, вовсе нет.
      Лерой ухмыльнулся.
      — Нет, — сказал он якобы серьезным тоном. — Это была расплата. Те, которые пытались ее тогда изнасиловать, когда ты ее спасал, храбрый рыцарь — ты ведь их всех тогда убил, не так ли?
      Жан-Пьер пожал плечами и закатил глаза, будто хотел сказать — «Ну а то».
      — И девушка тоже мертва, — продолжал Лерой. — И все — для чего? Чтобы доказать… Что? Кому? Тебе? Или может ты считаешь, что это тебя таким образом Создатель учил, чтобы в следующий раз трупов было поменьше? Не думаю. Повторяю, местью Он не занимается. Ты здоров?
      — Я…
      — Ты когда-нибудь серьезно болел?
      — Нет.
      — А в детстве?
      — Э… Да. Пару раз.
      — Ясно, — сказал Лерой, прикидывая. — Ну, хорошо. Хочешь я тебя отсюда выведу?
      — Э… Зачем?
      — Да или нет?
      — Нет.
      — Ты знаешь, я могу.
      — Возможно. Ты хорошо импровизируешь. Я видел. Но мой ответ — нет.
      — Ладно. Спасибо, что не выдал меня.
      — Не стоит благодарности, — сказал Жан-Пьер. — А, да, и вот что, Лерой — поздравляю… Тот номер, который ты исполнил тогда… с девушкой…
      — С какой девушкой?
      — Которая жива благодаря твоим доблестным усилиям в подвале и еще кое-где. Которую ты вернул любящему отцу. Не один я рыцарь, стало быть. Я, когда узнал, обалдел. Я тебя очень уважаю, Лерой, хоть ты и сволочь. Поэтому и не скажу им, кто ты на самом деле.
      — Нет, — сказал Лерой. — Ты, Жан-Пьер, не скажешь им, кто я, поскольку я могу обидеться и сказать им, кто ты. Кстати — почему именно Жан-Пьер? Как это Джордж стал Жаном-Пером?
      — Это первое имя, которое пришло мне тогда в голову. Что на самом деле удивительно — так это твоя бесконечная наглость. Живешь под собственным именем и все тебе до лампочки. Нахал ты тот еще, Лерой.
      За дверью, Гвен смотрела, как лицо Равальяка лиловеет все гуще. Он отводил глаза. Охранник выглядел равнодушным. Это была не его проблема.
      — Не волнуйтесь, — сказала Гвен капитану, не очень уверенно. — Он всегда такой. Он ничего особенного не имеет в виду.
      Капитан сделал вид, что игнорирует ее.

      Тем временем начался и закончился дождь, увлажнив и слегка улучшив внешний вид данного пригорода. Равальяк отвез Лероя и Гвен к станции метро.
      — Вы на самом деле вовсе не из нью-йоркской полиции, а, мсье? — спросил он со смесью угрюмого уважения и враждебности.
      — Бляху вы видели, — небрежно ответил Лерой.
      — Да перестаньте вы. Вы больше француз чем я, если, конечно, бретонцев, ваших соотечественников, можно назвать французами. Не говорите, я сам догадаюсь. Щедрые Сведения, конечно же. И это у вас называется конспирация? Притворяться американцем? Черт знает что.
      — Я действительно когда-то работал на Щедрые Сведения, — небрежно ответил Лерой. — А сейчас я работаю в нью-йоркском полицейском департаменте. Зарплата примерно та же. А вот с медицинской страховкой и выходными могло быть и лучше, конечно.
      — Ой, правда? — насмешливо спросил Равальяк. — А почему вы ушли из Сведений?
      — Переспал с любовницей президента. Меня понизили в должности, — сказал Лерой, выходя из машины и галантно придерживая дверь и подавая руку Гвен.
      — До свидания, мадмуазель, — ядовито произнес Равальяк.
      — Ага, да, — откликнулась она.
      В метро Гвен спросила,
      — Объяснения будут?
      — Нет.
      — Нет?
      Они сидели друг напротив друга, близко. Отведя глаза на какой-то момент, Лерой сунул руку в карман. Письмо? Фотография? Сертификат? Нет, сувенирный брелок с Эйфелевой Башней.
      — На сегодня с меня хватит объяснений, — сказал он. — Мне нужно держать себя в руках. Мы на враждебной территории.
      — Что это такое — Щедрые Сведения?
      — Французский эквивалент ФБР, более или менее.
      — Вы на них работали?
      — Если работал, как вы думаете, отвечу я или нет?
      Теперь была ее очередь отводить взгляд. Она помолчала.
      — Вы когда-нибудь улыбаетесь? — спросила она.
      — Бывает, — ответил он. — В основном в темноте.
      — В темноте?
      — Не люблю улыбаться на публике.
      — И по-французски говорите, как француз.
      — Столько курсов кругом, — сообщил он ей заговорщическим тоном. — Если действительно нужно, то любой язык можно выучить, и не по верхам. Есть диски, есть справочники. Легко.
      — Зачем вы взяли меня с собой?
      — Не люблю путешествовать один.
      — Я серьезно.
      — Вы ведь оплатили поездку, помните?
      — А.
      — Именно. Ну и помимо этого, мне нравится быть с вами.
      — Бокалом вина угостите?
      — Нет.
      — Почему?
      — В этой стране я больше не пью. Я, когда выпью, теряю контроль. — Он помолчал. — Вообще-то, я еще подумаю. Может и выпьем. — Внезапно он вперился в нее глазами и сказал очень отчетливо, — Если меня здесь арестуют, из тюрьмы я уже не выйду. Никогда. Помните об этом, когда захотите кого-нибудь здесь оскорбить. На мою защиту вы можете рассчитывать всегда, но из тюрьмы я вас защитить не смогу.
      — Послушайте, — сказала она.
      — Помолчите. Мне нужно очень хорошо подумать. Поговорим в отеле.
      Некоторое время она на него дулась обиженно, уже поняв, впрочем, что если и есть в мире человек, чьим приказам она охотно могла бы подчиняться, это, наверное, Лерой… Наверное… Почему? Она подозревала, что знает, почему. Были причины. Не очень для нее лестные.
      В вестибюле отеля Лерой направился к туалетам. Клерк пристал к Гвен, говоря, что имела место проблема с компьютером и прося виновато, чтобы она снова дала ему кредитку — нужно подтвердить транзакцию. Она открыла сумочку не думая. Вынула бумажник. Затем вспомнила что-то.
      — Какую карточку я вам раньше давала?
      — Мастер Кард, мадам.
      — О. Кажется, я ее куда-то далеко засунула… Виза сойдет?
      — Никаких проблем.
      Она дала ему кредитку. Она пользовалась кредитками двадцать лет подряд. Никогда раньше не было никаких проблем. Автоматический разговор, автоматический жест.
      Лерой вышел из туалета раздраженный. И сразу оценил ситуацию.
      — Забудьте, — сказал он ей по-английски. — Соберемся и уйдем. С этими идиотами бесполезно спорить. Я достаточно насмотрелся на здешних блюстителей порядка.
      На улице светило солнце.
      — У меня есть семьдесят долларов, — сообщил Лерой. — У вас… нет ничего. Что ж. Время пришло.
      — Какое время?
      — Время подумать, что можно продать из ваших драгоценностей.
      — У меня нет драгоценностей.
      — Серьги.
      — Нет.
      — Как хотите.
      — Вы не поняли. Я не могу эти серьги заложить.
      — Семейное?
      — Это серьги моей сестры.
      — Батюшки. Настаивать не буду. Есть студенческая меблирашка недалеко отсюда. Хотите попробуем?
      Меблирашка забита была до отказа. И две других меблирашки, о которых знал Лерой — тоже.
      — У вас совсем нет друзей в этом городе?
      — Есть, — сказала Гвен. — Но почему-то я не хочу… хмм…
      — …их стеснять, или показывать им меня, или еще что-то.
      — Нет, вы не поняли…
      — Если подумать, у меня тоже есть здесь друзья, и я тоже не хочу иметь с ними дело, по более или менее тем же причинам.
      — Вы не хотите показывать им меня.
      — Нет. Себя. Хамоватый народ. Что ж, поскольку на улице относительно тепло, почему бы нам не сделать то, что юноши и девушки без сантима в кармане делают в этом городе уже десять столетий.
      — Что же они делают?
      — Самолет у нас в пятницу. Нужно выжить три дня и три ночи. Посмотрите вон туда. Что вы видите?
      — Где?
      — Через реку.
      — Лувр.
      — Правильно. Теперь смотрите вон на тот купол. На этой стороне реки.
      — Капелла Мазарини.
      — Точно. Видите мост, который их соединяет?
      — Мост Искусств.
      — Совершенно верно. На Правом Берегу, под мостом, есть приподнятый закуток, на уровне глаз, если идти вдоль воды. Обычно там занято, но я уверен, что ради нас они потеснятся, если мы вежливо попросим. Вот только не знаю, что делать с вашим чемоданом.
      — Что вы имеете в виду?
      — Лишняя обуза.
      — Ах, правда? А ваш чемодан что же?
      Он поставил свой чемодан на землю и открыл его. Перебрал все вещи, одну за другой.
      — Спальный мешок, достаточно вместительный для двоих. Запасная одежда — джинсы, трусы, носки, рубашки. Записная книжка. Три шариковые ручки. Запасные шнурки для ботинок и для удушения людей, ведущих себя нерационально. Бритвенный набор. Зубная щетка. Сигареты. Каждая вещь, как видите, имеет непосредственную практическую ценность.
      Гвен поставила свой чемодан на землю и положила поверх него платенный мешок.
      — Я дала вашему коллеге список, помните? — сказала она.
      — Помню.
      — Ну и вот, — сказала она. — Так, значит… Запасная одежда…
      — Это вечернее платье, — заметил Лерой. — Оперный сезон кончился. Вы собирались посетить здесь какой-то бал?
      — Заткнись. Еще комплект запасной одежды. И еще. И еще. Ничего лишнего.
      Она закрыла молнию на платенном мешке и открыла чемодан.
      — Четыре книги для чтения вечером в постели, — сказала она. — Записная книжка. Диктофон. Тампаксы. Они для менструации.
      — Думаешь, в Париже их больше не продают?
      — Заткнись. Цифровой фотоаппарат. Еще диктофон. Провода. Я не предполагала, что твой коллега все это найдет, но он нашел. Я велела ему искать зеленый пакет в ванной. А был пакет вовсе не в ванной. Так, дальше. Косметичка. Мыло. Шампунь. Туфли. Еще туфли. Помада. Еще помада. Акварельный альбом.
      — Ты рисуешь?
      — Раньше рисовала больше. Бинокль.
      — Зачем?
      — Чтобы бить тебя по башке, когда ты действуешь мне на нервы. Чулки. Трусики. Лифчики. Зубная щетка. Паста.
      — Хорошо, забудем.
      — Портативный утюг.
      — Забудем, я сказал.
      — Еще провода для…
      — Я все понял. Пожалуйста. Слушай, давай выпьем где-нибудь чаю и устроимся ночевать, а?
      Можно было, наверное, позвонить кому-нибудь из друзей и попросить прислать денег, а может и нет, но так или иначе, Гвен явно вошла во вкус. Приключения так приключения. Хотя, конечно, будь с ней не Лерой, а какой-нибудь более уравновешенный, разумный человек, цивилизованный выход из положения был бы наверняка быстро найден.
      Лерою стало ее жалко.
      — Знаешь что? Я передумал. К черту. Не будем мы сегодня ночевать на улице. Это мы всегда успеем. Пошли.
      — Куда?
      — Сюрпризы любишь?
      — Смотря какие.
      — Приятные?
      — Присяжные еще не решили, что в твоем понимании является приятным сюрпризом.
      — Тебе понравится. Обещаю.
      Они вернулись на Сите и спустились в метро, откуда поезд, следующий в направлении Глиньянкура, довез их до Рю Луи Бланк. Перед тем, как войти в метро, Лерой купил в киоске копию газеты «Ле Фигаро» и большую часть пути был поглощен новостями, хмыкая саркастически и отказываясь объяснять, что его так забавляет в газете.
      Неужели это любовь, думала она. Неужели любовь так выглядит, и такими ощущениями сопровождается? Странно как. А может я просто увлечена. Она попыталась представить себе Винса. В чисто физическом смысле их нельзя было даже сравнить. Тело у Винса было — не греческий бог, но лучше. Две часто конфликтующие расы смешались в Винсе идеально, отбросив все возможные несуразности и оставив только самые лучшие качества. Лерой же выглядел кряжистым и негибким. И лицо его — бесстрастное, грубоватое, с неровными чертами… и даже жестокое иногда… нос сломан и грубо, без изящества, починен, возможно не один раз… глаза не улыбаются… походка вперевалочку, как у матроса… А что с другими… хмм… свойствами? Винс — приветливый… страстный… застенчивый… добрый мишка… которого приятно обнимать… и любить… Лерой — капризный, ненадежный, ветреный, упрямый, и совершенно недвусмысленно злонамеренный. Не собственно олицетворение зла, но… хотя, наверное, и олицетворение зла тоже — безжалостен. Теперешнее его проявление расположения — скорее всего просто каприз. В любую минуту все может измениться. Связь? Какая между ней и Лероем может быть связь? Оставьте, пожалуйста! Лерой — эгоистичное животное, думающее только о себе. К тому же, очевидно, пьяница. Сам говорил. Взрывной характер.