УАЙТФИЛД. А вы не знали? Я думал, вы все знаете.
      КИНГ. Про Питтсбург я знаю.
       Уайтфилд кладет ногу на ногу и поворачивается в профиль к Кингу.
 
      УАЙТФИЛД. Знаете в чем ваша проблема, Инспектор? Вы не умеете отдыхать. Ничто вас не радует. Мысли ваши безнадежно перегружены злом, совершенным другими, не говоря уже о зле, за которое ответственны вы лично. Вам нужно научиться расслабляться. Люди умеют забывать. Мы так устроены. Можете вы вообразить себе, что было бы, если бы вся страна начала бы помнить все мелочи и детали? Мы превратились бы в нацию депрессивных маньяков, режущих друг другу горло.
      КИНГ. Я умею забывать.
      УАЙТФИЛД. Ну да?
      КИНГ. Да, умею. Но, в отличие от многих, я знаю, где следует искать забытое, если оно мне вдруг понадобилось. Например, я никогда не прихожу к вам, не наведя предварительно кое-какие справки. Просто чтобы развлечь хозяина. Ваш партнер должен был прибыть в Питтсбург на вертолете. Вы намеревались встретить его при посадке. Но вы опаздывали. Вы позвонили и объяснили, что вы приедете на поезде, позже. Когда вертолет разбился, вы ехали себе по рельсам, ту-ту, а партнер ваш погиб.
      УАЙТФИЛД. Трагический несчастный случай, Инспектор. Я потерял хорошего друга. Ваши инсинуации не делают вам чести. Вы не очень-то благородны.
      КИНГ. Не мне судить, разумеется. Хотя что-то в этом несчастном случае меня насторожило. Уверяю вас. Я подумал — а не навести ли справки.
      УАЙТФИЛД. Навели?
      КИНГ. Выждал время и навел.
      УАЙТФИЛД. И нашли, к огромному своему сожалению, что никаких подтасовок не было.
      КИНГ. Нашел, что у пилота была большая семья. Также я нашел, что у него были большие долги, и что он был должен долговой акуле из мафии. Ему уже угрожали.
      УАЙТФИЛД. Правда?
      КИНГ. Да. Не грустите. Более того, он застраховал свою жизнь на три миллиона долларов в пользу своей супруги.
      УАЙТФИЛД. Действительно так?
      КИНГ. О да. Также, я нашел упоминание в его контракте с вертолетной компанией, что в случае его гибели в результате аварии, семья его будет получать триста тысяч долларов ежегодно в течении двадцати пяти лет. И гарантию дали вы. Там стоит ваша подпись.
      УАЙТФИЛД. Моя подпись?
      КИНГ. У меня есть копия.
      УАЙТФИЛД. Где вы взяли эту копию?
      КИНГ. У вас в столе лежала. В офисе.
      УАЙТФИЛД. В каком офисе?
      КИНГ. В том, что этажом выше.
      УАЙТФИЛД. А ведь это криминал, Инспектор.
      КИНГ. Безусловно. Но за все эти годы я научился подходить к таким вещам без предубеждения.
      УАЙТФИЛД. А не позвонить ли мне вашему начальству?
      КИНГ. Я бы не рекомендовал вам поступить так, Уайтфилд.
      УАЙТФИЛД. Почему нет?
      КИНГ. Потому что в таком случае мне пришлось бы… хмм… применить давление.
      УАЙТФИЛД. Давление? Что вы имеете в виду?
      КИНГ. Физическое.
      УАЙТФИЛД. Ну да? Не думаю, что вы осмелились бы применить физическое давление к своему начальнику.
      КИНГ. К вам, Уайтфилд.
      УАЙТФИЛД. Ко мне. Вы думаете, это вам удалось бы? Трудности не возникли бы?

III.

      Уайтфилд был уверен в себе. Как многие люди с хорошим доходом, он имел много свободного времени, и значительную часть этого времени посвящал физическому самосовершенствованию. В сорок шесть он был крепок, мышцы имел округлые и очень сильные, тренированные. Черный пояс — карате и айкидо. Он не курил. Пищу употреблял в основном здоровую, а в тех случаях, когда приходилось есть неправильно (в основном на деловых встречах), мощная иммунная система и прекрасный метаболизм легко нейтрализовали все негативные эффекты. Он был по крайней мере на тридцать фунтов тяжелее Кинга (худого, долговязого, заядлого курильщика). Уайтфилд был уверен что, по крайней мере в данный момент, ему нечего бояться. Он ошибался.
      Инспектора тренировали эксперты — учили, как следует правильно уродовать людей просто чтобы донести до их сознания свою точку зрения, и как ломать почти все кости в теле противника за три секунды, не оставляя при этом царапин и синяков на коже.
      Уайтфилд не был готов. Он сидел себе удобно и небрежно в своем любимом антикварном кресле, беседуя остроумно и получая от беседы удовольствие, глядя спокойно на инспектора, сидевшего напротив, через стол. В следующий момент он лежал на полу, лицом вниз, рука завернута за спину, с утонченной болью в шее, плече, и позвоночнике.
      — Я хочу, чтобы ты сказал — тихо и отчетливо, — услышал он голос Кинга за собой и над собой, — следующие слова. Я подлый хамоватый [непеч. ]; я плохо воспитан и не умею себя вести в обществе приличных людей. Говори.
      Боль усилилась. Невольный выкрик выскочил у Уайтфилда изо рта и тут же затих — Кинг вдвинул лицо своего супостата в ковер. Убрав руку с головы Уайтфилда, он спокойно сказал:
      — Я слушаю.
      — Я хамоватый подонок…
      — [непеч.]. Подлый хамоватый [непеч.].
      — Подлый… Ай! [непеч. ]!
      Лицо ему снова вдавили в ковер, и снова боль завибрировала — на этот раз во всем теле. Он повторил, как мог, подсказанные Кингом слова. Кинг поднял его на ноги, бросил в кресло, и снова сел напротив — спокойный и любезный.
 

IV.

ИНТЕРВЬЮ РОБЕРТА КИНГА С ДЖОЗЕФОМ ДУБЛЬ-ВЕ УАЙТФИЛДОМ, ПРОДОЛЖЕНИЕ

      КИНГ. Мне хотелось бы, чтобы вы оценили один музыкальный опус и высказали бы свое мнение.
       Он пододвигает кожаную папку Уайтфилду. Уайтфилд берет папку, открывает, бросает враждебный взгляд на инспектора, трет плечо, пытается сконцентрироваться.
 
      УАЙТФИЛД. Что это?
      КИНГ. Это я и хочу выяснить. Скажите мне все, что думаете. Мне нужна подробная оценка. Но сперва изучите внимательно. Не спешите.
      УАЙТФИЛД. Вроде бы фортепианная музыка. Нет, скорее оркестровая пьеса в переложении для фортепиано.
      КИНГ. Хорошее начало. Продолжайте.
      УАЙТФИЛД. А что еще вы хотели бы услышать? Не понимаю.
      КИНГ. Все, что вы посчитаете нужным сказать об этом опусе. Ну, например — как он вам? Хорошо, плохо, средне?
       Уайтфилд смотрит на Кинга подозрительно, затем снова на ноты. Он вынимает манускрипт из папки, держит его на весу левой рукой, вглядывается. Он хмурится и какое-то мгновение выглядит удивленным. Он кладет пальцы правой руки на воображаемую клавиатуру, но тут же спохватывается и с ненавистью смотрит на Кинга.
 
      КИНГ. Никаких проблем. Вон у вас рояль стоит. Попробуйте на рояле, я только за.
      УАЙТФИЛД. Я не умею играть на рояле.
       Инспектор откашливается и закатывает глаза. Уайтфилд злится.
 
      КИНГ. Расскажите это ребятам в моем офисе. Они часы проверяют по вашим ежевечерним концертам.
      УАЙТФИЛД. Простите, как?
      КИНГ. Каждую ночь, когда вы дома. С одиннадцати до полуночи. Они слушают вас больше года. За это время они превратились в настоящих экспертов. Теперь они запросто отличают Листа от Скрябина, знают все о знаменитых пианистах, обожают Пеннарио и недолюбливают Ван Клайберна.
       Болезненная пауза.
      УАЙТФИЛД. Мой дом прослушивается?
       Еще пауза. Инспектор думает.
      КИНГ. Сделайте это для меня. И я уберу микрофоны.
       Еще пауза.
      УАЙТФИЛД. А когда вы… Зачем?…
      КИНГ. Когда жучков наставили? Не помню. Кажется, года два назад. А что?
      УАЙТФИЛД. Что вам от меня нужно, Кинг?
      КИНГ. Мне нужно, чтобы вы оценили эту музыку. После этого я уберу жучки и оставлю вас в покое. Честно сказать, мне ваше общество надоело… С условием, конечно же, что вы будете вести себя хорошо. Никаких убийств больше. Ни одного. Сделайте мне одолжение, Уайтфилд. Ублажите меня. Если вы откажетесь меня ублажить, вы пойдете в тюрьму. Неужели у вас жалости нет, совсем никакой?
       Пауза.
      УАЙТФИЛД. Жалости? (сердито)К кому? (еще злее)Вот что, запомните раз и навсегда, я никого никогда не убивал…
      КИНГ (перебивая). Ко мне. Жалости ко мне. Представьте себе, что будет, если я отправлю вас в тюрьму. Все строительные участки — брошены. Сколько людей без работы! Очереди за пособием, растянувшиеся на многие мили, безутешные дети ревут, инфаркты и разводы повсеместно. Вы хотите, чтобы все это было на моей совести? Вы жестоки, Джозеф. Вы бессердечная свинья. А теперь извольте концентрироваться на музыке, или, клянусь, я сверну вам шею здесь и сейчас, и наконец-то избавлюсь от вас, поскольку десять лет общения с вами — это очень много, Уайтфилд, честное слово.
       Некоторое время Уайтфилд раздумывает, по всей видимости, над тем, что ему сказали. Он пожимает плечами, смотрит в ноты, но внезапно поднимается на ноги, и, опираясь на стол, смотрит Кингу в глаза.
 
      УАЙТФИЛД. А где гарантия, что вы не нарушите обещание и в этот раз? А?
       Пауза.
      КИНГ. Слово чести.
       Пауза. Уайтфилд снова берется за манускрипт. Изучая его, он медленно идет к кабинетному роялю в углу, открывает крышку и пробует клавишу. Играет пассаж правой рукой, сбивается, пытается сыграть еще раз. Хмурится, садиться на скамейку, ставит ноты на подставку, и играет весь пассаж всерьез. Берет манускрипт, переворачивает страницу.
 
      КИНГ. Не беспокойтесь, время есть.
       Уайтфилд не беспокоится. Он изучает манускрипт, пока Кинг молча курит, продолжая бросать пепел на ковер. Время от времени Уайтфилд пробует аккорд, или модуляцию, или играет еще один пассаж. Наконец он кладет манускрипт на крышку рояля.
 
      КИНГ. Да?
      УАЙТФИЛД. Кто это написал?
      КИНГ. Это несущественно. Не следует перенапрягаться. Что-то в этом есть, или нет?
      УАЙТФИЛД. Нет.
      КИНГ. Совсем нет?
      УАЙТФИЛД. Совсем. Не хватает… не знаю… совершенно очевидно, что пьеса современная, но автор очень тяготеет к Романтикам. Слишком много внимания уделено мелодии. Такое впечатление, что автор хвастается своим мелодическим даром. Так музыку писать нельзя, этот подход давно устарел. Несовременно. Вы мне так и не скажете, кто это написал?
      КИНГ. Бетховен.

V.

      Уайтфилд тщательно изучил свое отражение в зеркале. Сняв рубашку и осмотрев себя со всех сторон, он удостоверился что, несмотря на боль, никаких следов рукоприкладства на коже не осталось.
      — Не всегда можно поступать так, как вам хочется, — сказал ему инспектор.
      Да, конечно, учитель.
      Внезапно ярость подступила к горлу. В глазах помутнело. Сукин сын! Ну я тебе покажу! Я терпеть не могу, когда мне указывают! Мне уже давно никто не указывает. Я сам себе хозяин, понял? Мы преподнесем этому подонку хороший урок. Наймем кого-нибудь, пусть его прибьют, гада, пусть наставят ему фингалов, пусть поломают пару ребер. «Никаких убийств», надо же! [непеч. ] дурак. Я никого никогда не убивал! Конечно, люди стреляли друг в друга и кончали жизнь самоубийством в результате… э… деловых отношений… со мной. Ну и что! Все так делают. Но сам я никого никогда не убивал. И даже не нанимал никого, чтобы кого-то убили. «Никаких убийств». [непеч. ]!
      Что ж, возможно пришло время, чтобы кого-то нанять. Инспектор Кинг оскорбил меня, насмеялся над моим гостеприимством, унизил меня, затронул мое достоинство. Никто об этом не знает, и это, конечно — смягчающее обстоятельство. Впрочем — я знаю. И этого достаточно, друзья мои. Инспектор Кинг умрет. Ему, видите ли, хочется узнать, хорош ли этот [непеч. ] опус, который он мне приволок. Он поклонник автора, что ли? Что ж, поклонник, дни твоего поклонения сочтены.
      Момент. Нельзя. К сожалению, нельзя — последствия начнут выскакивать тут и там, как ядовитые грибы после аварии на химическом заводе. Визит инспектора был совершенно официальный, я уверен. Его контора не из тех, которые спокойно сидят и расслабляются, когда кто-то вдруг убрал одного из сотрудников. Нет, придумай что-нибудь другое, сказал он себе. Думай быстро. Нужно что-то сделать до того, как я потеряю — сколько там у меня осталось от самоуважения. Да. Что думают другие — несущественно. То, что думаю я — главное. Вскоре представится возможность, и нужно…
      Он сделал глубокий вдох. Он приостановил ярость, кипящую в нем. Возможности всегда предоставляются, и Уайтфилд умеет их отличить и использовать. Эксперт.
      Внезапно он вспомнил, что Роберт Кинг — не единственный, кто его обидел за последние две недели.
      Да что же это такое. Да к чему мы катимся! Что происходит с миром!
      Нужно было срочно самоутвердиться, проявить власть, излить на кого-нибудь злобу. С кого начать — все равно. Он протянул руку к телефону.
      — Хеллоу? — сладострастный женский голос.
      — Привет, Ашли. Это Джозеф.
      — А, привет, Джозеф! — Ашли изобразила восторг, очень неубедительно. Актриса она была плохая.
      — Слушай внимательно и не перебивай. Мы больше не увидимся.
      — О, Джозеф…
      Заткни свой грязный [непеч. ] рот, захотелось ему крикнуть. Он сдержался.
      — Я сказал — не перебивай. Денег от меня ты больше не получишь. Драгоценности можешь оставить себе, но о плате за квартиру и всём прочем заботиться отныне будешь сама. Ясно?
      — Но что же я такого сделала? — запротестовала она, и нота неподдельного отчаяния зазвучала у нее в голосе. — Нельзя так со мной поступать, Джозеф! Я ведь люблю тебя, детка, ты об этом знаешь!
      — Я не могу запретить тебе меня любить, Ашли, — сказал щедрый Уайтфилд. — Что ж поделаешь — если ты не можешь меня не любить — люби. Просто с этого момента тебе придется любить меня на расстоянии, и на какие бы расходы тебе не пришлось бы пойти в связи с твоей любовью ко мне, платить будешь ты сама, из собственного кармана, вот и все.
      — Но, детка, послушай…
      — Ах, да, вот еще что. Тебе урок на будущее — мне сорок шесть лет. И слово детка по моему адресу можно произносить только строго определенное количество раз в день, и превышая лимит, ты каждый раз рисковала получить по роже.
      — Я не буду тебя так называть, если тебе не нравится!…
      — И еще одно. Не пытайся за мной ходить. Я отдал приказ телохранителям применять в таких случаях силу и причинять боль.
      — Джозеф!
      Он выключил телефон. Он чувствовал себя лучше, и все же недостаточно хорошо, чтобы заняться делами. Может, нужно сходить в спортзал, потренироваться, взять урок карате. Впрочем, после того, что случилось, уроки карате не казались ему больше разумным и полезным времяпровождением.
      Он вспомнил о диске, который Мелисса забыла.
      Нужно перевести все в наличные, сделать себе пластическую операцию, и устроиться на работу в ФБР, подумал Уайтфилд полусерьезно. Я староват для начинающего, но я бы дал, если нужно, пару взяток, и меня бы приняли. У меня аналитический склад ума, и я бы смог быть им полезен — да и самому интересно. И они научили бы меня своим трюкам, и, заслужив достаточно высокий ранг, я бы вернулся в Нью-Йорк и метелил бы Инспектора Кинга, пока он не превратился бы в задыхающееся, умоляющее, хныкающее кровавое месиво.
      Он включил компьютер и вставил диск. Компьютер поискал и нашел нужную программу и открыл файлу на диске. Фотографии. А других файлов нету. Фотографии, скопированные из газет и журналов Среднего Запада. Каждая фотография изображала одного и того же молодого мужчину в разных местах, в окружении разных людей. Парень был смуглый, с толстыми бровями, высокими скулами, волевым ртом, мощным подбородком, и гривой черных вьющихся волос. Несмотря на грубые черты, было в его лице что-то детское. И глаза — твердые, очень твердые, без юмора — хотя где-то в глубине их, показалось Уайтфилду, наличествовала озорная искра. Возмутитель спокойствия.
      Ави Финкелстайн.
      Жив и на свободе. Уайтфилд рассчитывал, что его арестует ФБР или убьет мафия вскоре после того, как он уберет Франка Гоби, но маленький Ави, оказывается, находился теперь в Нью-Йорке и завоевывал сердца, чего от него не ожидали. Уайтфилд и Ави ни разу не встречались. Все было организовано через третьих, четвертых, и пятых лиц. Уайтфилд явно недооценил волю Ави к жизни. Ави умел выживать.
      Так вот — почему именно Мелисса вдруг заинтересовалась Ави Финкелстайном — преступником, грабителем, убийцей, вымогателем?
      Почему да почему. Раз она похожа на мать — а она похожа, во многом — вопрос неправильный. Правильный вопрос — как долго она могла удержать себя от проявления интереса к Ави. Ну и семейка. Не соскучишься.
      Он подключился к интернету, чтобы проверить счета, включая счет, с которого Мелисса снимала свое месячное жалование, и заподозрил неладное, увидев, что два месяца подряд она снимает в два раза больше, чем обычно. Он обратился к ее кредиткам (она понятия не имела, что у него есть доступ). Бергдорф и Блумингдейл и Сакс На Пятой — расходы выше обычных, но ничего особенного. Диего де Кальвадо, с другой стороны, был — магазин мужской одежды. Ни одна женщина не была способна бездумно истратить там семь тысяч долларов за один день — кроме тех случаев, когда покупки производились не для нее, а для кого-то еще. Были и другие таинственные траты. Магазин сигар на Мэдисон. Мотель в Джерзи. Еще мотель, тоже в Джерзи. Машина напрокат. Бейсбольный матч, Янкиз ( Мелисса? Янкиз?); стрелковый клуб (А? что происходит?); какие-то жлобские кольца и цепочки, приобретенные в магазинах, скупающих краденое золото.
      А также — зачем Мелиссе понадобился закоренелый преступник можно было, по крайней мере, понять. А вот зачем закоренелому преступнику Мелисса — было неясно. Ну, хорошо, Ави Финкелстайн был необычный преступник. А все-таки? Покупки, бейсбол, развлечения низкого уровня — а ведь он в бегах, его везде ищут.
      Ему пришла в голову идея. Он ее проигнорировал было, но идея оказалась настойчивая. По собственному почину идея развилась в план.
      Уайтфилд включил программу, на которую истратил немалую сумму в свое время, и она быстро и эффективно уничтожила все следы кибернетического подглядывания. Эта же программа вычистила следы пребывания фотографий Ави в компьютере Уайтфилда и переформатировала диск Мелиссы. Поднявшись в спальню, Уайтфилд быстро переоделся и позвал дворецкого по интеркому.
      — Да?
      — Да, мистер Уайтфилд, — сказал Уайтфилд наставительно.
      — Да, мистер Уайтфилд?
      — Мне нужны Ал, Джордж, и Ралф с машиной, через три минуты.
      — Очень хорошо, сэр.
      Оскар, дворецкий-поляк, наверняка вытащил это «очень хорошо, сэр» из классической английской литературы, которую вроде бы любил. Английский его не улучшался. Был он недавний иммигрант, издавший несколько своих книг на родине, а может это был какой-нибудь польский издательский дом в Гринпойнте. Он не был ни услужливым, ни работящим, использовал особняк для своих собственных любовных нужд, когда хозяина не было дома, и называл своего работодателя «Великий Гатсби» за его спиной. Но Уайтфилду он нравился.
      Войдя в вестибюль здания, в котором жила Мелисса, Уайтфилд подошел к портье и спросил строгим голосом:
      — Дома ли мисс Уолш?
      — Да, сэр.
      — Позвоните ей.
      Портье набрал номер.
      — Мисс Уолш? Здесь в вестибюле мистер Уайтфилд. Ага. Хорошо. — Он поднял голову. — Она говорит, что прямо сейчас к ней подниматься нельзя.
      Идя к лифтам, Уайтфилд бросил через плечо:
      — Скажите ей, что это срочно.
      Капризная маленькая [непеч.]. Ее высочество не расположены, видите ли. Отшлепать ее надо, вот что. Он властно позвонил.
      — Хочешь, чтобы я выбил цепочку? — спросил он.
      Мелисса закрыла дверь, сняла цепочку, снова открыла дверь. Уайтфилд вступил в студию.
      Мелисса жила в скромной однокомнатной квартире на Верхнем Вест Сайде, прелестной несмотря на низкие потолки. Кровать на стояках, с лесенкой, плохо скрывала недостаток места в жилище. Тем не менее, Юджину, к примеру, такая квартира была бы не по карману. Мелисса, в халате и босая, заперла дверь и ушла в кухню.
      — Эй, Мел, — сказал Уайтфилд. — Не надо так грустить. Что случилось?
      — Ничего, — сказала она. — Ничего.
      — Нервничаешь.
      — Это потому, что я… нет, не важно.
      — Что ты там делаешь, в кухне?
      — Чай.
      — Сделай мне тоже, пожалуйста.
      — А теперь, — сказал он, когда они сели в гостиной, которая также служила спальней, библиотекой, кабинетом, курительной, детской, столовой, и прочее, и прочее — сели на что-то бесформенное и мягкое и полное неприятной статики, и отдаленно напоминающее диван, — валяй и рассказывай, что там у тебя стряслось.
      — Ничего не стряслось.
      — Ты напугана.
      — Нет. Да. Нет.
      — Да. Слушай, девушка, я тебя знаю с тех пор, когда ты была вот такой вот, махонькой совсем, и портила мамины стильные блузки. Рассказывай.
      — Мне страшно.
      — Так. Это каким-нибудь образом связано с парнем, с которым ты нынче встречаешься?
      Она отвела глаза.
      — Ну же, — сказал он. — Я его знаю.
      Она уставилась на него.
      — Откуда?
      — Привычка такая, знать больше чем другие, — с отеческим снисхождением сказал Уайтфилд. — Таким образом всегда находишься впереди остальных в любой игре.
      — Я не могу…
      — Ты знаешь, как его на самом деле зовут?
      Она помедлила.
      — Да, знаю.
      — А он знает, что ты знаешь?
      — Он может заподозрить. Это меня пугает.
      — Страшный он очень?
      Он взял ее за руку. Рука дрожала.
      — Он дикий. Как хищник. Он жестокий.
      — Думаешь, твоя жизнь в опасности?
      — Да.
      — Тебе нужно поплакать?
      — Да.
      — Положи голову мне на плечо и плачь. Я никому не расскажу.
      Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза.
      — Слушай, солнышко, — тихо сказал Уайтфилд. — Я им займусь. Он не будет тебя больше тревожить. Но ты должна кое-что для этого сделать. А именно — найти способ меня с ним познакомить. И еще…
      — Я не могу вас познакомить. Что ты имеешь в виду? Организовать вам встречу? Ты шутишь.
      — Это не трудно. Я объясню тебе, что нужно делать. Но есть еще кое-что, очень важное.
      — Да?
      — Тебе нужно кое-что мне пообещать.
      — Например?
      Он помедлил. Тщательно выбирая слова (во всяком случае, ей так показалось) он сказал:
      — Что бы тебе ни сказали обо мне и твоей матери, и о наших с ней отношениях, не верь. Ничему не верь.

VI.

      Был серый, влажный полдень. У книжного магазина на углу Пятьдесят Седьмой и Бродвея дела шли плохо. Светофор переключился. Три желтых такси устремились вперед, гудя сигналами на пешеходов, слишком долго переходящих улицу.
      — Привет, Ави, — сказал Уайтфилд. — Нам нужно поговорить. Не волнуйся, я…
      Он понял, что еще раз недооценил Ави Финкелстайна. Он подошел к нему сбоку, и в следующий момент Ави уже смотрел ему в лицо, рука его лежала на плече Уайтфилда, а острие ножа легко касалось бока Уайтфилда под курткой. Со стороны казалось, что они собрались танцевать вальс.
      — Ты кто такой, мужик? — спросил Ави с мрачным спокойствием. — Ты меня уже минут десять разглядываешь. Я не люблю, когда меня разглядывают, не представившись. Понял?
      — Если бы не накладная борода, солнечные очки, и стиль одежды, ты бы меня сразу узнал, — ответил спокойно Уайтфилд. — Я — старый друг семьи Мелиссы.
      Ави прищурился, а затем кивнул, удовлетворенный. Лезвие исчезло.
      — А где Мелисса?
      — Она сегодня не может придти.
      — А что нужно вам?
      — Мне нужно поговорить. С тобой.
      — О чем?
      — О тебе. О жизни. О деньгах. Как я понимаю, ты нуждаешься в наличных.
      Ави молчал.
      — Может, тебе было бы удобнее разговаривать где-нибудь еще? — спросил Уайтфилд.
      — Это смотря где. Что вы предлагаете?
      — Мне все равно. Назови место.
      — Хорошо. У вас дома?
      — Нет.
      — Почему нет?
      — Потому что ты сам не намерен туда идти. Тебе бы все время пришлось ждать подвоха. У меня, возможно, есть всякое разное дома, реагирующее на взгляд, например, или на щелчок пальцами. И приезжает полиция. Впрочем, не возможно, а действительно есть.
      — Просто хотел проверить.
      — Я так и думал. Ну же, Ави. Смилуйся. Пойдем куда-нибудь.
      Ави некоторое время думал, а затем сошел с тротуара и остановил такси.
      Они не стали обсуждать важные дела в такси, и ехали сперва молча. А затем Ави, в жизни которого за поседение десять лет было гораздо меньше роскоши общения, чем в жизни Уайтфилда, и который был гораздо хуже воспитан семьей и обществом, вдруг спросил:
      — Помните детские стихи про вересковый эль?
      Вопрос чуть не пробил стену, способную выдержать прямое попадание баллистической ракеты, которая служила Уайтфилду психологическим щитом. Строитель помедлил. Но ответил:
      — Это где пикты и шотландский король?
      — Да, именно.
      — Смутно.
      — Кто их написал, эти стихи?
      Уайтфилд задумался. Милн? Нет, не может быть. Киплинг? Хмм. Так. Момент. Нет, не Роберт Бернз. Совершенно точно — нет. О!
      — Роберт Луис Стивенсон, — вспомнил он. — А что?
      — Моя сестра обожала, когда была маленькая. Может и сейчас любит. Я забыл ее спросить. На ваш взгляд это — хорошие стихи?
      Уайтфилд пожал плечами.
      — Детские. Насколько я помню, Стивенсон всерьез занялся поэзией, когда ему было сорок.
      — Ага, — задумчиво сказал Ави, переваривая информацию. — А у вас есть братья или сестры?
      Это всего лишь вопрос.
      — Трое, — сказал Уайтфилд. — Два брата и одна сестра.
      Будь он достойным представителем клана, он бы не ответил. Но его активность в строительных делах сопровождалась, конечно же, статьями и репортажами, и информацию о его братьях и сестре можно было прочесть в каждом втором журнале.
      — А сестра у вас умная?
      Уайтфилд засмеялся. Ему начало нравится.
      — Нет, — сказал он. — Совершенная дура. И некрасивая, кстати сказать, и все три ее замужества были очень несчастные, поскольку каждый раз она надеялась, что мужу нужна она, а не деньги ее нехорошего и жестокого старшего брата.
      Ави улыбнулся и кивнул. Этот Уайтфилд — он интересный, оказывается.
      — А у меня сестра очень умная, — сказал он. — Особенно, когда дело касается литературы. И стихов. Она столько знает стихов наизусть — вы себе не представляете. Когда мне было десять лет, а ей шесть, чтобы вы подумали — она мне читала на ночь, а не наоборот. Притаскивала свою махонькую попку ко мне в комнату, садилась на край кровати, делала очень важное лицо, будто она обо мне заботится и все такое, и говорила таким, знаете, писклявым голосом — «Ну вот и пришло время прочесть тебе что-нибудь на ночь».
      Такси свернуло с Вест Энд Авеню, докатило до Риверсайд Драйв, и остановилось.
      — Так, стало быть, — спросил Ави, когда он и Уайтфилд вышли к детской площадке в южном конце Риверсайд Парка, — пистолет при вас есть?
      — Да, — сказал Уайтфилд. — Но тебе я его не дам. Не хватало еще, чтобы тебя арестовали с моим пистолетом в кармане.
      — Понимаю, — сказал Ави. — Что вы хотите, чтобы я для вас сделал?
      — Ты мог бы меня ублажить, убрав человека, от которого я устал.
      — Да ну. Правда?
      — Да.
      — За сумму, которую вы упомянули?
      — Странно звучит, не так ли?
      — Ну… да, странно.
      — Сумма, плюс дополнительно несколько услуг. — Уайтфилд говорил, как издевался. Ави нахмурился. — Иногда, — продолжал Уайтфилд, — человека можно убрать эффективнее и без последствий долларов за сто пятьдесят.
      — Я это и имею в виду.
      — Нет, — сказал Уайтфилд наставительно. — Иногда, не всегда. Не сейчас. Уж ты мне поверь. Кроме того, ты знаешь, и я тоже знаю, что предложение мое на этом не заканчивается.
      Дети в сопровождении матерей и нянек играли, дрались, кричали, смеялись, и плакали безутешно на площадке.
      — Ну, дальше, — подсказал Ави.
      — Будет аванс. На банковском счету.
      — Большой?
      Уайтфилд улыбнулся доброй улыбкой.
      — У тебя хорошая память? — спросил он. — Номер телефона можешь запомнить?
      — Это зависит от обстоятельств.
      — Каких?
      — Зависит от того, чей номер.
      — Хорошо, постарайся запомнить вот этот.
      Он показал Ави лист бумаги. Губы Ави задвигались, беззвучно произнося номер.
      — Хорошо, — сказал Ави. — Запомнил. На североамериканский номер не похоже.
      — Нет, конечно, — заверил его Уайтфилд. — Наберешь, когда приедешь в Париж.
      — Так. А дальше?
      — Тебе дадут еще один номер, который ты наберешь тут же, чтобы переговорить с потенциальным работодателем. Ты ничего не имеешь против работы на арабов?
      — Абсолютно ничего, — сказал Ави, улыбаясь.
      — Возможно придется стрелять.
      — Понятное дело.
      — Мишенями, возможно, будут израильтяне, или американцы, или французы. Плюс, конечно же, арабы и евреи из любой страны.
      Ави пожал плечами.
      — Впрочем, — продолжал Уайтфилд, — необходимости нет. Тебе не нужно набирать этот номер, если не хочешь. У тебя будет миллион, не облагаемый налогами, и хороший новый паспорт.
      — Насколько хороший?
      — Очень хороший. Вот, — он протянул паспорт Ави.
      Чуть помедлив, Ави взял паспорт и внимательно его изучил. Человек на фотографии был похож на Ави. Не явно и ярко похож, но похож. Чего еще ждать от паспортной фотографии. Имя в паспорте было — Лео Стаковски, что позабавило бы Ави, если бы он разбирался в музыке.

VII.

ИЗ ДНЕВНИКА ЮДЖИНА ВИЛЬЕ:

      Даже самые отчаянные оптимисты впадают иной раз в депрессию. Некоторые, когда им плохо, упиваются своей грустью неделями. Анархисты вроде меня, физически не умеющие спокойно воспринимать всплески, грустят нечасто. Периоды грусти у них короткие — но очень, очень напряженные.
      Для депрессии были причины. Я любил. Женщина, которую я любил, была вдвое старше меня, принадлежала к другому классу, и вскоре, думал я, наверняка должна была меня бросить. Ну а что же? Что я ей мог предложить? Свою бедность? Мой никому не нужный композиторский талант? Мужскую свою сущность? Какая еще мужская сущность, если я не могу даже ее куда-нибудь увезти на месяц? Постоянной работы у меня не было, серии контрактов тоже. Не было медицинской страховки. Не было места на земле, которое я мог бы, положа руку на сердце, назвать своим домом. Конечно, она могла бы, если бы мы вдруг решили бы жить вместе, содержать нас обоих. Но сама мысль об этом меня пугала. Подсознательно она, наверное, потеряла бы ко мне уважение — если таковое вообще имелось в наличии.