I.

      Старый холостяк Роберт Кинг не держал домашних животных, и квартира его на Верхнем Вест Сайде содержалась в идеальной чистоте. Наличествовали предметы, которые люмпен-демократ посчитал бы невозможно снобистскими — красного дерева письменный стол, большой портативный бар, книжные полки с томами в кожаных переплетах, стереоустановка со старомодным, в идеальном состоянии, долгоиграющим проигрывателем. В добавление к этому был гардероб Роберта — выставка модной одежды и обуви, а не гардероб.
      Инспектор Кинг принял душ, надел удобные мягкие брюки, и критически осмотрел шеренгу пар обуви. Он выбрал итальянскую пару, которую обычно надевал, когда знал, что, возможно, придется уродовать людей в целях самозащиты. Ботинки эти, весьма элегантные, мягкие, тем не менее сидели на ногах плотно. Будто в сникерях ходишь. Он подумал, не взять ли пушку и бляху, но, прикинув ситуацию, решил, что лучше не надо.
      Инспектор Кинг, а теперь просто Роб Кинг, невозможный франт несмотря на фонарик на батарейках в кармане пиджака и полиэтиленовый мешок, содержащий украденные из архивов улики, вышел из дома и набрал номер на сотовом телефоне.
      — Хеллоу, — сказал сварливый, но не неприятный, женский голос на другом конце линии.
      — Лиллиан? Это Роб.
      — Добрый вечер, Инспектор.
      — Погуляем вместе? Я плачу.
      — Не говори, я сейчас сама догадаюсь. Ужин при свечах?
      — Конечно.
      — Врешь.
      — У меня сегодня день рождения.
      — Врешь.
      — Я в депрессии.
      — Нагло врешь.
      — Пожалуйста выйди на угол Семьдесят Второй и Амстердам через десять минут.
      — Через пятьдесят лет, поганый расист.
      — Пятнадцать минут. Пожалуйста.
      Она вышла через двадцать.
      Да, она была настоящая женщина. Ни ее короткие каштановые волосы, ни вульгарная косметика, ни джинсы со сникерями и свитер, ни ее не очень красивая осанка не могли скрыть, что она прирожденная жена и мать, пока что не нашедшая себе мужа. Родившаяся и выросшая на Среднем Западе, она провела бульшую часть своей жизни в Нью-Йорке потому, что сперва это показалось ей неплохой идеей, а впоследствии превратилось в слегка раздражающую привычку.
      Они шли молча некоторое время, привлекая временами внимание прохожих — высокий, стройный, симпатичный негр и чуть приземистая, благодушная почти-матрона.
      — Сестра звонила вчера вечером, — сказала Лиллиан.
      Я, Роб, хочу выйти за тебя замуж, хотела она сказать, но если ты не желаешь иметь со мной ничего общего, я просто уеду обратно в городок, где родилась и, будучи бездетной и умеющей хорошо готовить (ничего особенного, заметь, просто добрый холестерол с переваренными овощами вместо гарнира), найду себе кого-нибудь с кем я буду, конечно же, невыносимо скучать, но, наверное, счастья будет больше, чем сейчас.
      — И как она? — спросил он.
      — Кто?
      — Твоя сестра.
      — А. Ничего, я думаю.
      Они повернули в переулок. Квартал был пуст. Здание, бывший особняк, у которого они остановились, было темное. Белые ионические колонны и декоративное мраморное крыльцо, ведущее к главному входу выглядели нереальными и не обнадеживали.
      Бездомный кот поразглядывал подозрительно икры Лиллиан до того как скользнуть под Бентли, припаркованный у тротуара.
      — Не обнадеживает, — заметила Лиллиан. — Нереальное какое-то здание.
      — Нет, просто смотрит с укором, — объяснил Роб, отключая систему сигнализации и открывая дверь.
      — Да? — спросила Лиллиан, предчувствуя недоброе.
      — Свет, — сказал он, вынимая фонарик.
      Он пропустил ее внутрь и запер дверь.
      — Страшненько-то как, — сказала она.
      Он посветил фонариком. Обнаружился огромный холл с мраморной лестницей.
      — Сюда, — сказал он. — Осторожно.
      Они обогнули лестницу, пересекли холл, и вошли в большую комнату с архивными шкафами по периметру.
      — Раньше здесь была библиотека, — объяснил Роб. — Посмотри на камин. И на потолок.
      — О, Роб. Зачем ты мне все это купил. Я не могу позволить себе принять такую жертву, ты, наверное, всю свою зарплату заложил на следующие десять лет, только чтобы заплатить первый взнос.
      — А, да, — сказал он. — Забыл тебе сказать. Мы не шутить сюда пришли, Лиллиан.
      — Конечно нет, — сказала она. — Я знаю, зачем мы здесь, и мне это не нравится.
      — Мне тоже не нравится.
      — Я не люблю, когда меня используют.
      — А я не люблю, когда надо мной смеются.
      Роб положил фонарик на массивный дубовый стол в центре комнаты.
      — Садись, — сказал он.
      — Не хочу.
      — Пожалуйста.
      Они сели в удобные антикварные кресла.
      — Здесь когда-то убили человека, — объявил Роб.
      — Я догадалась. Двоих человек.
      — Двоих?
      Роб подумал. Затем:
      — Да, конечно! — сказал он. — Второе убийство произошло после того, как особняк перекупили, и сюда въехала компания. Велосипедный курьер застрелил секретаршу, за то, что она спала со своим боссом, а не с ним. Совершенно не важно. Пусть полиция разбирается.
      — Неприятно здесь как!
      — Мне нужна твоя помощь.
      — Пошел ты на [непеч. ], Роб.
      Роб помолчал. В сумерках на лицо Лиллиан интересно было смотреть. Резкость и паранойя, характерные для жителей Нью-Йорка, ушли, сменившись бесхитростным упорством фронтьерного типа. И все-таки волосы ей нужно носить длиннее.
      — Лиллиан, послушай. Мы после этого пойдем в замечательное место.
      — Еще лучше, чем это? Я сгораю от нетерпения.
      Он чуть не сказал — а что, здесь неплохо, если у тебя есть вкус к таким… — но вовремя остановился. Как большинству девушек фронтьера, благородная архитектура была Лиллиан не нужна.
      — Ну, хорошо. Стало быть, есть дело, — сказала она. — Давай работать.
      — Нет, неправильно, — сказал он твердо. — Это очень, очень личное. Делом это перестало быть много лет назад.
      Ей захотелось заплакать.
      — Хорошо, — сказала она. — Как давно…
      — Десять лет. И два месяца.
      — Давно.
      — Да.
      Она закусила губу и некоторое время смотрела в потолок. Взяв себя в руки, она сказала:
      — Сарай этот, небось, ремонтировали тысячу раз с тех пор.
      — Дважды.
      — Две дюжины людей бывают здесь каждый день. Сидят, болтают, рыгают, пердят, и опять болтают. Приносят сюда жратву. Даже сейчас здесь пахнет китайской едой. И пылища от кожных клеток и бумаги. Ты что, ненормальный, Роб? Не соображаешь?
      — Хватаюсь за соломинки, — признался он. — Дело в том, что я знаю, кто убийца.
      — Знаешь?
      — Да. И он не японец.
      — Что?
      — Не обращай внимания. Личная шутка. Так или иначе, я его знаю.
      — Тогда что мы здесь делаем?
      — Мне нужны улики. Не такие улики, которые на суде предъявляют, но улики, которые позволят мне лично встать перед преступником и сказать — слушай, мистер, ты убийца, и я это знаю.
      Она фыркнула презрительно.
      — Мачо.
      — Пожалуйста, Лиллиан, — сказал он. — Попробуй.
      Она смотрела в пространство. Роб тактично отвернулся.
      — Хорошо, — сказала она наконец. — У тебя есть что-нибудь?
      — Его? Есть.
      Он вынул полиэтиленовый мешок, а из него носовой платок.
      — Ого, — сказала она, беря у него платок. — Стало быть, мы имеем дело с теми, кто не верит в бумажные платки. Он что, природу любит?
      — Нет. Он надменный подонок, который думает, что законы не для него писаны. В этом он прав, но это несущественно.
      Она положила платок на стол, глубоко вдохнула, и закрыла глаза.
      — Ничего, — сказала она.
      — Да. Ладно, — сказал он, сдаваясь.
      Он думал, что провал принесет облегчение. Не принес.
      — Что-то, — сказала она.
      — Что именно? — спросил он быстро и тихо.
      — Нет, ничего. А, да. Цементная стена.
      — Деловой район?
      — Решетка на окне. Тюрьма. Карты. Играют в карты.
      — Это курьер, — понял Роб.
      Роб видел то, что происходило, много раз — психовзгяд, по просьбе, вид глазами преступника, и до сих пор не перестал удивляться. К несчастью, глаза, которыми Лиллиан смотрела сейчас на мир, принадлежали не тому, кому нужно.
      — Сейчас будут драться, — сказала Лиллиан.
      — Ладно, все, — сказал Роб. — Не важно.
      Она открыла глаза.
      — А другого точно не можешь вычислить?
      — Не знаю, — сказала она. — Ты уверен? Именно в этом месте все произошло?
      — Вот в этой самой комнате.
      — А судебные следователи?
      — Были, конечно.
      — Жертва была — твой друг?
      — Нет. То есть, типа, да. Друг моего отца.
      Ну, хорошо, Уайтфилд, подумал Роб. Черт с тобой. Усомнимся. Может, это не ты убил. Хотя я точно знаю, что ты. Наслаждайся жизнью, свинья.
      — Трудно, — сказала Лиллиан почти извиняющимся тоном, — когда оба убийства происходят в одном и том же месте, и оба убийцы мужчины. Если бы один из них был женщиной, был бы шанс.
      Десять лет — это большой срок, даже если ты очень злопамятен. Старая ярость не кипела в нем — превратилась в полусонную злость. Что ж, переключим скорости. Почему нет? Медленно, осторожно мысли Роберта приняли в себя новую идею и позволили ей развиться в несколько весьма любопытных возможностей. Он несколько раз приходил к этой идее в прошлом, но сразу отметал ее как абсурдную, или слишком романтическую. Не говоря уже о том, что думая в этом направлении, он отвлекся бы от главного.
      Невозможно. Трудно поверить. Немыслимо. У Кассандры Уолш было стальное алиби. Она была в тот день в Бостоне. На встрече с бывшими одноклассниками. Сто свидетелей.
      А впрочем — самые явные улики становятся не очень явными, если новые идеи дополняют общий план. Блок ушел из памяти, понял Роб. Если я позволил своей злости управлять мною все эти годы, то чем я лучше Уайтфилда?
      Насколько правомочны свидетельства бывших одноклассников? Многие наверняка были пьяные в дым, начнем с этого. Приставали друг к другу, ржали, как гиены. Другие могли честно ошибиться — думали, что видели Кассандру Уолш на вечеринке, а на самом деле нет. И нескольким можно было, разумеется, заплатить, чтоб молчали.
      — Лиллиан, — сказал он. — Сделай одолжение, вспомни, как пахнет Электра.
      — Электра? Парфьюм? Электра… Ах да. Дорогой, зараза. Хорошо. Помню. Теперь что?
      — Теперь сконцентрируйся. Ищем женщину. Предположим, что убила женщина.
      — Женщина. Хорошо.
      Она закатила глаза, чтобы показать, что возмущена все продолжающимся мучением, а затем закрыла их.
      — Электра? — переспросила она.
      — Да. А что?
      — Просто хочу быть уверенной.
      Долгое время они молчали. Роб пригляделся. На лбу Лиллиан выступили капли пота.
      — Что-то, — сказала она наконец.
      — Ого, — добавила она удивленным тоном.
      — Что видишь? — спросил он.
      — Комната… большой пригородный дом. Смотрю сквозь дверь на террасу. Поблизости есть дорога. Опознавательных знаков нет. Комната. Кровать. Мужчина. Что-то говорит.
      — Как он выглядит?
      — Молодой. Черный. Симпатичный.
      — Вроде меня, что ли? — прокомментировал он механически, и сразу обругал себя за неуместный нервный юмор.
      Она хихикнула.
      — Показывает язык. Издевается. Действительно симпатичный. Потолок. Опять он. Мужчина. Ближе. Очень близко.
      Остальное смазалось.
      Роб вытащил сотовый телефон.
      — Билл? Я тебя разбудил? Извини. Одевайся. Почисти зубы, будь хорошим мальчиком. Мне нужны адрес, имя, фамилия, и, если можно, фотография теперешнего любовника Кассандры Уолш, кто бы он ни был. Нет, ждать нельзя. А мне наплевать. Позвони мне сразу, как что-то узнаешь. Дело не должно занять больше двух часов.

II.

      Молчаливое, надменное величие больших зданий вдоль Бродвея, сразу к северу от Верди Сквера, всегда производило на Роба впечатление. Они с Лиллиан совершили долгую прогулку. Временами Роб умолкал, чтобы внимательное рассмотреть архитектурную экстравагантность прошлого, и Лиллиан молчала вежливо, зная об этой его слабости. А так — они трепались свободно, обсуждая политику и астрономию — две вещи, к которым Лиллиан иногда проявляла почему-то страстный интерес. В конце концов они остановили такси и направились в Даунтаун, и вскоре прибыли к тому заведению, которое Роб ей обещал — оно называлось Корабль Бенни.
      По мнению хозяина заведения, оно было стилизовано под богемный притон прошлых лет. На самом деле в нем не было ничего богемного, или даже ретро-богемного. Потолки были высокие, стойка бара длинная, алкоголя много, освещение мягкое, официанты проворные, еда средней степени пресности, цены высокие, пианист неплохой. Бетховен и Джордж Бернард Шоу, нарисованные акрилом на стенах, презрительно смотрели друг на друга. Причина, по которой заведение пользовалось популярностью, была проста — сюда часто заходили голливудские знаменитости.
      В момент, когда Роб назвал метрдотелю свое имя и упомянул, что есть резервация, сам Микеланджело бди Мальта, тощий, нескладный, кренящийся вправо, прошел мимо, пьяно ища туалет. И сразу после того, как они сели за столик и официант подошел, чтобы спросить, будут они пить, или чего, Лиллиан углядела пораженно — Беатрис Стрейткрунер в дальнем углу.
      Лиллиан обожала знаменитостей. Раскрыв широко глаза, восхищенная и притихшая, она все таращилась на разных известных людей, и при каждом узнавании у нее перехватывало дыхание. Публичные эти персоны тихо беседовали, мирно поедали свои заказы, пили, и вежливо смеялись. Роба реакция Лиллиан забавляла.
      Многие знаменитости, будучи людьми простыми, родившимися в простых местах, сами поражались знаменитостям вокруг. Восхищенные тихие вскрики звучали повсюду.
      Большинство женщин одето было в тряпки, вид которых стоил бы среднестатистической работающей девушке ее места в конторе, если бы она осмелилась что-то подобное надеть. Женщины, носящие такие тряпки, гордились тем, что им было это позволено. Мужчины одеты были в мягкие, удобные брюки и пиджаки — одежда, которую Роб сам предпочитал любой другой.
      А в общем демимонд не очень изменился с тех пор, как его абсорбировала индустрия развлечений, разве что в его сегодняшнем виде он не вдохновил бы ни Лотрека, ни Легара. Но…
      Роберт подумал, что идея интересная. Нет, не идея — а так, пока что просто чувство.
      Ход его мыслей был прерван появлением Живой Легенды. Лиллиан открыла рот и едва сдержалась, чтобы не замычать. Роб взял ее руку в свою, на всякий случай. Многие другие мужчины вокруг, заметил он, сделали тоже самое.
      Метрдотель провел Живую Легенду к столику в углу. Оба страдали от невыносимой головной боли — первый из-за того, что говорил со своей бывшей женой два часа назад, второй из-за безостановочного смешивания текилы и бренди прошлой ночью.
      — Простите, сэр. Вас зовут Луис Ойлпейпер, не так ли?
      — Да, — ответил Роберт. — Присаживайтесь.
      Лиллиан наклонила голову, оглядывая пришедшего, нахмурилась и посмотрела на Роберта. Он подмигнул ей.
      Пришедший был молодой негр, худой, нескладный, с большими невинными глазами.
      — Я продюсер фильмов, — объяснил он. — Есть дело. Мы сейчас работаем над созданием пакета. Понимаете? Это просто фантастика. Фантастика, сэр. Я вот подумал — а что если я уговорю вас написать саундтрак. Для нас. Не пожалеете, сэр.
      — Зовите меня просто Луис, — вполголоса заговорщически попросил Роберт.
      Лиллиан закусила губу, чтобы не засмеяться.
      — О, да? Хорошо, — продолжал молодой человек. — Это будет самое великое дело в истории, сэр… то есть Луис. Поверьте. Мы уже договорились с Ларри Геймфрай, он будет играть главную роль, мы заручились его поддержкой. Он хотел бы режиссировать тоже, если мы не уговорим Фьюза Чайну. Наши люди уже вошли с ним в контакт.
      — А о чем фильм? — спросил Роберт, бросая взгляд на настоящего Луиса Ойлпейпера, бородатого, в очках белого мужчину, занятого поглощением филе миньон в двух столах от них.
      — Дело такое, что сценарий еще не совсем готов, — признался продюсер. — Но будет здорово, уверяю вас, Луис. Все, что нам нужно — блистательный черный композитор.
      Сотовый телефон Роберта зазвонил у него в кармане.
      — Извините, одну минуту, — сказал Роберт. — Да?
      — Достал я вам информацию, босс, — сказал недовольным тоном Билл.
      — Я слушаю.
      — н КЧАНБМХЙЕ йЮЯЯЮМДПШ сНКЬ.
      — дЮ, Ъ ОНЛМЧ. дЮКЭЬЕ.
      — Молодой черный парень, живет в Ист Вилледже. Водил в свое время такси. Играет на рояле в нескольких барах. Адрес нужен?
      — И имя тоже, если тебя не затруднит.
      — Юджин Вилье. А адрес…
      Роберт запомнил адрес.
      — Хорошо работаешь, Билл. Спасибо. Можешь идти домой и досыпать. Можешь взять выходной завтра.
      — У меня неоконченное…
      — Да, хорошо. Сладких тебе снов, Билл.
      Роб выключил телефон.
      — Это Лиллиан, — объяснил он молодому черному продюсеру. — Она мой менеджер. Она выяснит с тобой все остальные вопросы. Мне твой проект нравится. Получим удовольствие от работы. Лиллиан, я вернусь через десять минут. Запиши его координаты, пожалуйста, и никуда не уходи.
      — А куда это ты собрался? — спросила она подозрительно.
      — На меня нашло вдохновение. Мне нужно закончить второй акт оперы, которую я пишу. Не будь груба с продюсером. Как тебя зовут, сынок?
      — Анди.
      — Не будь груба с Анди, Лиллиан. На его стороне Фьюз Чайна и Ларри Геймфрай.
      Квартира Юджина Вилье находилась в двух кварталах от заведения. Портье не было. Замок на парадном входе был декоративный. Роберт нашел квартиру и надавил кнопку звонка. Эта мера предосторожности была лишней — он чувствовал, что внутри никого нет.
      Он быстро открыл замок, зажег фонарик, и осторожно прикрыл дверь.
      Он не знал точно, что он должен здесь обнаружить. Может, фото Кассандры Уолш, доказывающее, что человек, которого видела Лиллиан… во время сеанса… был тот же, что и человек, здесь проживающий, и что глаза, сквозь которые его видела Лиллиан, принадлежали Кассандре. Он действовал, движимый импульсом. Делать подробный обыск не было времени, да и ордера не было. Он заметил компьютер, хотел уже было его включить, но передумал. Он посветил фонариком на книжные полки в гостиной. Времени анализировать названия тоже не было. Он осмотрел одну из двух спален, чьи стены были полностью оклеены вырезками из журналов, изображающими разных популярных музыкантов и актеров, включая Ларри Геймфрайя и Фьюза Чайну. Любовник Кассандры Уолш? Вряд ли. Он зашел во вторую спальню. Ага, это уже похоже на дело. Много звуковоспроизводящей аппаратуры и пианино. Обычное. Роберт поднял крышку и провел пальцами по клавишам. Пыли нет. На пианино играли, оно не было просто мебелью. Сверху лежали папки, и, открыв одну из них наугад, Роберт обнаружил нотные записи, сделанные черными чернилами от руки. Кто-то здесь сочиняет музыку. Черный композитор, как сказал тот вульгарный дурак. Роберт перевернул страницу, зажал фонарик между плечом и щекой. Ого. Парень действительно был композитор. Он взял другую папку. И еще одну. Еще интереснее. В следующей папке на титульном листе написано было «Посвящается Санди». Для суда это не подходит, но надпись убедила Роберта, что парень был действительно любовник Кассандры. Роберт попытался разобрать основную тему, напевая медленно. Не вышло. Он попробовал еще раз. Нет, не получается. Он не помнил, когда последний раз читал нотную грамоту. Он попытался напеть мелодию еще раз — и вдруг прошел первые восемь тактов. Он намычал их снова — ему показалось, что это — первая часть простой, хрупкой, невозможно красивой мелодии. Ну, может просто показалось. Как бы проверить впечатление? Роберт закрыл крышку, положил на нее открытую папку, вынул из кармана портсигар, и надавил кнопку. Из портсигара выскочил объектив. Роберт сфотографировал страницу, затем вторую и третью. Вскоре вся соната была запечатлена в цифровой памяти.
      К тому времени, когда он возвратился в ресторан, продюсер уже ушел. Тревога Лиллиан исчезла, когда Роберт сел на свой стул и подмигнул ей.
      — Двенадцать минут, — сказала она. — Две минуты лишних.
      — Сожалею, — сказал он. — Ну так что, взяла ты у парня координаты?
      — Да.
      — А контракт он тебе показал?
      — О да. Весьма солидный, и выгодный. Кстати, аванс тебе не заплатят. Но зато проценты потом большие. Где это ты был?
      — Да так, выскочил купить билеты.
      — Какие билеты?
      — Мы с тобой идем в эту субботу в оперу. Тебе нравится «Аида»? Одна из лучших вещей Верди. Действие происходит в Египте, в тени пирамид. И очень много межрасового [непеч.].
 

III.

ИЗ ДНЕВНИКА ЮДЖИНА ВИЛЬЕ:

      Хотя цифры не увлекают меня так, как увлекали раньше, все-таки я вспомнил, когда проснулся тем утром, что сегодня мне исполняется двадцать пять. Не один я это, оказывается, вспомнил. На автоответчике наличествовали — пьяное сообщение от Джульена, трезвое от мамы. Джульен оставил свое в четыре-ноль-семь утра, а мама, которая вечно рано встает, через два часа после него. Я посмотрел на часы. Одиннадцать. Я потопал в ванную. Зеркальное изображение Юджина Вилье на дверце туалетного шкафчика мне не понравилось. Опухшая морда, глаза смотрят зло. Я зачерпнул пригоршню воды и плеснул на изображение. Ручейки побежали по стеклу. Изображение не улучшилось. Тогда я собрался с духом и плеснул воды себе на лицо. Было приятно, но визуальный аспект остался неизмененным.
      Зазвонил телефон. Я как раз раздумывал, какие нужно внести коррективы в четвертую часть моей Первой Симфонии.
      Да?
      Джин?
      Санди!
      С днем рождения.
      О. Не знал, что ты знаешь.
      Ну?
      Что ну?
      Не кажется ли тебе, что нужно что-то сказать?
      Например?
      Для начала — спасибо.
      Да, конечно. Спасибо, Санди. Спасибо… Спасибо.
      Симфонию закончил?
      А?
      Ты уже целый месяц говоришь об этой симфонии. И ни о чем другом. Даже во сне. Ну, что, закончил?
      Хмм. Я вот только что собирался заканчивать.
      Мне можно посмотреть?
      Э… Да, конечно.
      Сегодня после полудня?
      Э… Нет. У меня ранний ангажемент…
      Отмени.
      Вот так вот — взять и отменить?
      Да. Я нанимаю тебя на сегодняшний вечер.
      Это мне не понравилось. Я говорю — Так, знаешь ли…
      Она захихикала молодым голосом. Она сказала — Нет, идиот. Ты мне нужен как эксперт, и я тебе заплачу. Семьдесят долларов.
      Ангажемент мой в тот вечер был — очень приличное заведение на Верхнем Ист Сайде, я подменял их обычного пианиста, который попросил меня его поддержать, а то у него бурный внебрачный роман, в который он ввязался, чтобы компенсировать ежедневную враждебность тещи. Я рассчитывал получить сотни полторы, так что я сказал — Нет, не пойдет.
      Она сказала — Я не могу заплатить тебе больше за то, что ты сделаешь. Но будут премиальные.
      А, да?
      А как же. Если ты завершишь проект меньше, чем за четыре часа, то получишь двести долларов.
      Я стоял на тротуаре, нервно куря.
      Кто их знает, этих голубокровных. Она могла не найти улицу. Она могла не заметить меня на улице. Она могла решить, что я передумал и уехал в Аргентину. Я не люблю Аргентину, но она-то об этом не знала. Я стоял, курил и разглядывал в упор ворчливых прохожих, и удивительно просто, что никто из них не обиделся за все это время. Многие люди в этом городе, особенно у кого мускулы большие — очень закомплексованы и не любят, когда на них глазеют. Их это стесняет, и они способны тут же устроить скандал с мордобоем, если их разглядывают. Я уже собирался закуривать снова когда увидел черный Форд Эксплорер, лихо входящий в левый поворот. Машина рыкнула сигналом на рассеянного среднего возраста и профессорского вида мужчину, увеличила скорость, и резко затормозила возле меня. Дверь с пассажирской стороны распахнулась — изнутри на нее яростно нажали — и снова захлопнулась. Затем ее открыли опять, и на этот раз Санди выставила ногу с водительского сиденья, чтобы остановить непослушную дверь.
      Она радостно закричала — Запрыгивай!
      Я запрыгнул. Я поцеловал ее. Я хотел, чтобы поцелуй продлился дольше, но она была очень нетерпелива — что-то у нее было такое на уме сегодня.
      Она говорит — Вот это?
      Я отдал ей партитуру, которую только что распечатал.
      Она говорит — Спасибо. Сиди и не двигайся, я сейчас.
      Она переключила рычаг на парковку и выскочила наружу. Задняя дверь, открывающаяся вверх, скрипнула. Я оглянулся. Санди оперировала портативным факсом и тихо ругалась последними словами.
      Я говорю — Куда ты это посылаешь?
      Она говорит — Не бойся, не украдут.
      Я хотел бы знать.
      Скоро узнаешь. Заткнись и дай мне тут закончить.
      Некоторое время она возилась со страницами и кнопками. Удовлетворенная, она позволила машинке работать без ее помощи, захлопнула дверь, и снова материализовалась на водительском сидении — солнечная, счастливая, ослепительная, сердитая, и смешливая.
      Она говорит — Пристегнись и ничего не бойся.
      Следующие несколько кварталов факс позади нас мычал и урчал. Затем он дважды бибикнул и выключился. Санди кивнула и подняла к небу большой палец. Я взял ее за запястье и захватил палец губами.
      Она говорит — Не смей.
      Засмеялась.
      Она говорит — Не сейчас.
      Глаза у нее сверкали.
      Она была страстным, импульсивным водителем. Ее Эксплорер — если вы видите голубокровного, который едет в чем-то помимо Ройса, так это они думают, что ведут себя незаметно — устремлялся вперед как ракета каждый раз, когда светофор — не обязательно тот, который был перед нами — переключался. На зеленый свет ему тоже не обязательно было переключаться. Красный устраивал Санди в той же степени, что и зеленый, а желтый ее возбуждал неимоверно. Она меняла полосы под неестественным углом. Она подрезала грузовики, автобусы и желтые такси по желанию. На экспресс-шоссе естественная скорость Санди была — девяносто миль в час. Каждый раз, когда ее нога в белом сникере вжимала акселератор в пол, победная улыбка появлялась на ее губах. На ней были синие джинсы, белая футболка, и кожаная куртка возрастом не менее десяти лет. Ее вьющиеся пепельно-блондинистые волосы завязаны были в озорной хвост. Ей нравилось водить, она говорила, что слишком редко водит, с энтузиазмом выкрикивала страшные ругательства, когда та или иная машина нарушала ее план на ближайшие полторы секунды. В такой манере мы переехали Мост Трайборо, проскочили Аэропорт ЛаГвардиа, посмотрели, как плывет мимо Шей Стейдием, влетели на Лонг Айленд Экспрессуэй, и вскоре приблизились к региону, известному в просторечии как Золотой Берег. Места эти были мне памятны.
      Когда посещаешь место, которое видел ребенком, все кажется меньше и роднее. Асимметричные контуры особняка Уолшей поразили меня, хотя у меня было раньше предчувствие, что именно здесь мы сегодня и окажемся. Знакомая башня, стойла, большое поле, мой любимый дуб у огромных окон столовой. У меня перехватило дыхание, голова поплыла. Батюшки — почти дом родной.
      Она быстро провела меня внутрь. Она обменялась приветствиями с дворецким. Добрый старый Эммерих не узнал меня. Мы прошли в закуток перед библиотекой, откуда почему-то убраны были все стулья. Я рассчитывал на рандеву со старым роялем, с которого началась моя карьера. Вместо этого мы остановились в библиотеке.
      В помещении было полно народу в таксидо и вечерних платьях. Их беспокойство говорило о том, что они здесь по делу. Везде стояли пюпитры. Музыкальные инструменты у восточной стены. Временный подиум напротив окна.