Анна попросила разрешения поставить пластинку легкой музыки. Надо было хоть на время снять с души непосильную тяжесть современности, хоть немного отдохнуть. И сразу ее захлестнуло то грустное и теплое чувство, которое она постоянно испытывала, но которое скрывалось в ее душе, заполняемой повседневными впечатлениями. Любовь к Алексею Вронскому обрела теперь новое состояние. Это было как ровное горение никогда не тающей свечи. Вспомнилась дача, где она встречалась с Вронским. И тут же вспомнилась гостиная княгини Бетси. И вспомнились вечные заботы вечно усталой Доллн. Вспомнился Сережа, когда она с ним в детской расставляла на ковре оловянных солдатиков.
      Голос Глухова пробудил ее от воспоминаний:
      - Оказывается, вам нравится современная музыка?
      - Что? - спросила Анна. - Музыка?
      - Современная. - Глухов указал на приемник, где вертелась джазовая пластинка.
      - Не такая уж современная.
      - А какая - современная?
      - Барток, Прокофьев...
      Глухов с интересом рассматривал Анну, потом сказал:
      - Пожалуй, вы правы. Легкая музыка рассчитана на мещан, а мещане боятся новаторства.
      "Боже, - подумала Анна, - ведь он рассуждает совсем как Алексей Александрович".
      - С кем вы были сегодня на концерте? - как-то без перехода спросил Глухов.
      - Мне следует отчитаться?
      - Мне позвонили и сообщили, что видели вас в филармонии с человеком, которого никто не знает в институте. Поймите меня правильно. Никто не намерен лишать вас свободы. Но я по создавшимся обстоятельствам больше других ответствен за все, что с вами может произойти.
      - Я была с Игорем. Вы знаете, что я с ним встречаюсь, и знаете, при каких обстоятельствах я с ним познакомилась.
      - Каковы ваши отношения?
      - Он - мой единственный друг.
      Глухов поднял на нее глаза:
      - Вы уверены в этом?
      - Я не верю в дружбу между мужчиной и женщиной.
      - Значит, это любовь?
      - Он любит меня.
      - К счастью, вы не Анна Каренина, и никто не будет препятствовать вашей любви. Однако и в наше время любовь требует официальной регистрации. Нашему разводу тоже никто не будет препятствовать. Кроме меня.
      - Вы не дадите мне развод?
      - Не дам, пока не приду к убеждению, что вам это нужно.
      - А вам не нужно? Ведь вы еще можете жениться, вам, наверное, нужна женщина, как у всех.
      - Моя личность не так феноменальна. Разговор идет только о вас.
      Анна несколько раз прошлась по гостиной от окна к двери и снова к окну, остановилась у приемника.
      - Вы не будете возражать, если я поставлю пластинку?
      Глухов поднялся:
      - Мне уйти?
      - Вы мне не мешаете. Останьтесь, если хотите.
      Глухов остался в кресле. Анна снова поставила пластинку с модными танцевальными пьесами. И снова вспомнила, как в поезде познакомилась с матерью Вронского, - очень приятная пожилая дама. Анна тогда ей тоже понравилась. А потом? Нет, Глухов совсем не похож на Алексея Александровича. У того смысл жизни заключался в государственных делах. Анна представила себе мужа в советском обществе. Он был бы ценным служащим - прямолинейным, трудолюбивым, честным, исполнительным. А Глухов? Он уже отступил от буквы закона, совершил поступок сильный и нерациональный. Он пошел на преступление, засадив Анну в информационную камеру, чтобы отвести от нее законную кару.
      В этот вечер, когда Анна уходила в свою комнату, ей почему-то стало жаль Глухова, захотелось подойти к нему, поцеловать его в лоб и перекрестить на ночь, как Сережу. Но она ограничилась тем, что сказала: "Спокойной ночи". И Глухов остался один в гостиной со своей книгой.
      Самостоятельно, без посторонней помощи, Анна раздобыла сведения о режиссере Ермолине: два кинофильма, работа на телестудии, положительные официальные отзывы. Она позвонила ему по телефону и договорилась о встрече.
      Ермолин сам открыл ей дверь и провел в кабинет. Это был довольно полный мужчина лет сорока, с красивым породистым лицом. Идеально прямой нос, гладкие, короткие не по моде волосы, проницательные серые глаза.
      - Удивительной получилась ваша судьба, - сказал он, - я вам завидую.
      - Я сама себе завидую.
      Ермолин рассмеялся:
      - Вы не потеряли чувства юмора.
      - Это не мое чувство юмора. Это от Анны Карениной.
      - Значит, Каренина была умной женщиной. Я как-то искал актера на роль математика Лобачевского. Перебрал всех актеров,- ничего подходящего. Вдруг встречаю совершенно случайно молодого человека - полное портретное сходство. Он оказался филологом, недавно кончил университет, зарплата скромная, и я предложил ему сниматься в телефильме. Он спросил об окладе. Я назвал сумму. Тогда он спросил, кого я предлагаю ему играть, и, узнав, что Лобачевского, пошутил: "Я с детства не тяну в математике, у меня по ней, как у Пушкина, одни двойки были. Так что мне придется вдвойне перевоплощаться, а значит, и оклад должен быть двойной". Я сказал ему, что остальные актеры вряд ли сильнее его в математике. Фильм отсняли. И представьте себе: филолог настолько перевоплотился в великого математика, что, когда при последней выдаче денег расчетчица по ошибке написала ему на пятнадцать процентов меньше, он в течение пяти минут сам произвел перерасчет и предъявил требование о доплате с точностью до копейки.
      Ермолин рассказывал со вкусом, у него был богатый тембр голоса, и очевидно, что бы он ни рассказывал, получалось интересно. Анна, невольно улыбаясь, выслушала эту нехитрую историю, а потом спросила:
      - Кого же вы сделали Анной Карениной вместо меня?
      - Вы не читали в "Советской культуре"? Когда это случилось с вами, я отказался от съемок фильма. - И он многозначительно посмотрел на Анну, а потом, после паузы поднял брови и добавил: - Да.
      Это "да" было сказано так проникновенно, словно он долгие дни репетировал его произношение по системе Станиславского. Анне стало смешно. И как только она могла подозревать Купцову, эту умную тщеславную женщину! Но что-то в его взгляде насторожило ее, и, чтобы не сомневаться, она спросила прямо:
      - Скажите, я была вашей любовницей?
      Ермолин посмотрел на нее как-то боком:
      - Это в каком смысле?
      - В прямом. Была ли между нами интимная связь?
      - Да, - ответил он, глядя в сторону.
      - Сколько времени длилась эта связь?
      - Месяц. Мы были в отпуске на юге. - В его голосе уже не было той актерской сочности.
      Анна продолжала допрос:
      - Съемки уже начались?
      - Когда мы были в Гаграх, я получил телеграмму об утверждении съемочного коллектива. Надо было срочно возвращаться в Ленинград, но вы сбежали.
      - Как?
      - Я с утра был на пляже, а когда вернулся в гостиницу, вас уже не было. Вы оставили записку, что оставшуюся часть отпуска проведете в Геленджике, там у вас были знакомые. Я тотчас приехал в Геленджик, разыскал вас, но вы наотрез отказались от съэмок. Из-за этого у меня потом были крупные неприятности. Да. Крупные...
      - Почему я отказалась от съемок? Мы с вами поссорились?
      - Нет. Хотя вы часто вызывали меня на ссоры, но я сохранял ровную атмосферу.
      Последнее слово Ермолин произнес через "э" - атмосфэру.
      - Я ничего не поняла. Зачем же я тогда отбирала эти тысячи информации вплоть до отрывочных воспоминаний детства, которые могла помнить Анна Каренина?
      - Не знаю. - Ермолин сплел пальцы, театрально вскинул взгляд. - Просто не знаю! Да.
      - Может быть, у меня была срочная работа в институте? предположила Анна.
      - Не думаю. Она... вы договорились в институте. Оформили отпуск. И ничего такого экстренного не произошло. Просто взяли и отказались. Не понимаю, да.
      Анна смотрела на Ермолина с чувством брезгливости. Она поднялась с кресла и сразу увидела себя в высоком зеркале, вмонтированном в простенок. Но ведь это красивое тело существует, и это лицо, и эти большие темные глаза, и завиток волос, льнущий к стройной шее. И ее мысли, ее сознание принадлежат этому порочному телу.
      - Благодарю вас, - сказала Анна, - прощайте. - И пошла к выходу.
      Ермолин замешкался, а потом с неожиданным проворством вскочил и открыл перед ней дверь.
      На другое утро Анна и Глухов по обыкновению встретились в кухне. До сих пор Глухов сам готовил завтрак. На этот раз Анна его остановила:
      - Можно, я сама сделаю яичницу?
      Глухов посмотрел удивленно. Пока она готовила, он тут же в кухне у пластмассового стола читал газету. После завтрака Анна надела плащ и вынула из кармана рабочую кассету. Она уже давно догадывалась, что это такое.
      - Вы знаете, что здесь записано?
      Глухов удивленно протянул руку, но Анна убрала кассету в карман.
      - Откуда у вас кассета?
      - Из кармана. Вы знали, что Купцова в тот вечер привезла с собой кассету?
      - Нет, не знал. А вы откуда знаете?
      - Кассета была все время в кармане этого плаща. Вы сами сказали, что в тот вечер отвезли Купцову в институт, а плащ остался здесь.
      - Дайте ее мне.
      - Нет. Я сама должна узнать, что на ней записано.
      - Может быть, вам не нужно этого знать.
      - Теперь мне все нужно. Я уже ничего не испугаюсь.
      - Вас не допустят к информационным установкам.
      - С вами допустят. Высокие напряжения отключены, так что это теперь безопасно.
      Вечером в институте после просмотра импульсных информации Глухов вызвал Анну к себе. Он сам в присутствии Анны заложил кассету в силовой блок и нажал пуск. Они оба смотрели в ячеистый экран, не завешенный монохромным эстампом: Анна уже была достаточно натренирована, чтобы не пользоваться отвлекающими картинками. Она представила себе, как волновой пучок, пронизывая камеру, ударяется в экран, где каждая ячейка, представляя собой электронный ввод, выбирает и усиливает импульс, а потом этот луч интенферируется с соответствующими импульсами ее биотоков.
      Сначала ничего не было, только напряженная тишина да шум дождя из стереодинамиков. Потом возникли обрывочные представления, смутные, как воспоминания тяжелого сна. Возникло лицо Федора Кияна. Анна узнала его по фотографиям. Волевое лицо, глубоко посаженные глаза, непокорный чуб, который чья-то рука пытается начесать на висок. Анна узнала свою руку с миндалевидными ногтями. Федор лукаво скосил глаза, подставил щеку. И вдруг откуда-то из глубины встало лицо его жены со смазанными расплывчатыми чертами. Анне казалось, будто она подслушивает чужие мысли. Она пристально смотрела на экран, а в голове ее возникали смутные образы, они, как сквозь полупрозрачную стену, обращались к ней, взывали о чем-то, в чем-то убеждали, чего-то требовали. А потом она услышала тишину. Такая тишина - до звона в ушах - бывает в конце бессонной ночи, когда ход мыслей замедляется, а предметы обретают одухотворенную призрачность. Анна узнала рабочую лабораторию и длинный стол с чертежной доской и электронно-счетной машиной и увидела себя, поднимающуюся из-за стола.
      "Сдаюсь, - услышала она свой голос, - устала и сдаюсь".
      Федор Киян выпрямился над затертым чертежом сетевой схемы.
      "Закончим завтра, - сказал он, - все равно не успеваем".
      И та, другая Анна подошла к Федору, обвила его шею руками, бессильно опустила голову ему на грудь, а он стал целовать ее в шею около уха. Анна вспомнила, что ведь Глухов, стоящий рядом, тоже мысленно все это видит, и тотчас образы стали меркнуть. Анна взяла себя в руки, сосредоточилась на светло-сером ячеистом экране и снова увидела мужчину и женщину, прильнувших друг к другу посреди пустой лаборатории, и чахлый рассвет за широким окном...
      Анна все поняла. Когда-то она читала в собрании древнерусских заговоров о приворотных средствах. Самым надежным способом приворожить у древних колдуний было добавление в пищу частицы плоти от существа, жаждущего взаимности. На Древней Руси это средство широко применялось несчастливыми влюбленными. И теперь, в эпоху космоса и электроники, Анна Купцова решилась на аналогичное варварское средство, но уже с применением последнего достижения техники.
      Глядя невидящими глазами в серые электронные ячейки, Анна читала образы, которые ее предшественница пыталась включить в сознание своего возлюбленного. И не только включить. Ведь тогда установка была на полном напряжении. Значит, эти образы должны были со всей эмоциональной силой впечататься в его сознание. Воспоминания, чувственные ассоциации, отрывочные слова и звуки слагались в историю интимных отношений... Лицо Федора в профиль. Сзади подошла та, другая Анна, положила подбородок на его плечо, Федор обернулся и увидел вместо Анны свою жену. Мягкие черты лица Галины были искажены, она смотрела зло и желчно. Анна на миг зажмурилась, но обезображенное лицо Галины продолжало стоять перед ней... Маленькая уютная комната, освещенная розовым светом. Федор сидит на тахте, жует яблоко. Анна присела у его ног, положила голову ему на колени, он перестал жевать, замер. Лицо Анны в розовых ренуаровских бликах. Настольная лампа, прикрытая красным платком. Вот от чего эти алые отсветы... Неожиданно щелкнул выключатель, и образы исчезли. Глухов переключил регулятор на ноль.
      - Зачем вы отключили?
      - И так все ясно, - сказал он сдавленным голосом.
      Анна вырвала у него регулятор и снова включила. Глухов повернулся к выходу:
      - Смотрите, если хотите. С меня достаточно.
      - Останьтесь, - сказала Анна сквозь зубы, - я должна все досмотреть. И вы останьтесь.
      Глухов подчинился. Опять поплыли видения. Лаборатория. Гранитный спуск к Неве у Кировского моста. Незнакомая комната с казенной обстановкой - вероятно, номер гостиницы. И откровенная эротическая сцена. Прогулка по берегу залива. Анна в длинном платье села на камень, смотрит на прибой, рядом на песке присел Федор, смотрит ей в глаза, она нежно проводит рукой по его лицу. И еще много сцен - прерывистых, беспорядочных воспоминаний, - как отчаянные призывы, как злобные заклинания. Потом в глазах замелькали желтые искры, - кассета иссякла.
      Анна отключила регулятор.
      Глухов молча стоял рядом. Из стереодинамиков раздавалось монотонное шуршание дождя. У Анны пересохло во рту, она была не в силах двинуться с места.
      - Что же теперь делать? - сказала она, обращаясь скорее к себе, чем к Глухову, а он молчал. В последнее время они проводили анализ сравнения информационных и эмоциональных накладок. Опыты на животных показали, что информационные импульсы позволяют делать огромное количество накладок, в то время как эмоциональные посылки на нестертые связи дают отрицательные накладки. Глухов, наверное, думал о том же, потому что когда Анна сказала: "Шок был неизбежен", - он ответил: "Да". Анна уточнила свою мысль:
      - Эмоциональные импульсы были посажены на нестертые связи, в мозгу от этого наложения произошло как бы короткое замыкание. Так?
      - Так, - подтвердил Глухов. Анне стало легче. Обвиняя эту женщину, она как бы отсекала ее от себя.
      Когда Глухов снял кассету с силового блока, Анна протянула руку, но он, сделав вид, что не заметил этого жеста, понес кассету в аппаратную.
      - Дайте мне кассету.
      - Ее следует уничтожить. Это улика против вас.
      - Против Купцовой.
      - Тем более. Значит, вы непричастны.
      - А я хочу быть причастной. - Она взяла кассету и положила в карман плаща.
      В машину они сели молча - два человека, так странно связанные судьбой. За рулем Глухов был таким же, как на работе: деловито спокойным и холодным. "Неужели я когда-то любила его? - подумала Анна. - Это же не живой человек - бесчувственная исследовательская машина, анализирующий исполнительный механизм". И все же до сих пор он оставался связующим центром основных событий ее жизни.
      - Я с кем-нибудь дружила?
      Глухов слегка повел бровью, около губ наморщилась ироничная складка.
      - Последний год вы дружили с одной пожилой женщиной из Кавголова.
      - Она знает о моем превращении?
      - Конечно. Она следит за всеми сенсациями - весьма эрудированная дама.
      - Кто она?
      - Пенсионерка. Живет с внуком.
      - А родители внука?
      - Он сирота. Ему восемь лет, и вы над ним патронировали.
      - Они материально нуждаются?
      - Нисколько. Она получает пенсию на себя и внука, и кроме того у нее там свой дом, сдает комнаты дачникам. И мы снимаем у нее комнату на целый год. У нее до сих пор стоят наши лыжи.
      - Я часто у нее бывала?
      - Каждую неделю.
      - Может, для Купцовой это была комната свиданий?
      - Не думаю, я ведь сам туда мог приезжать в любое время.
      - И я дружила с этой старухой?
      - У нее отличная память, она многое помнит, умеет хорошо рассказывать, и вы могли часами говорить с ней. Думаю, что и у вас не было от нее секретов.
      - Странно... Я бы хотела навестить ее.
      - Если вы намерены заново знакомиться со всеми, с кем когда-либо встречались, у вас не хватит жизни.
      - Но ведь я дружила с этой дамой. Нельзя же пренебрегать дружбой.
      - В последнее время у вас был разлад.
      - У меня, вероятно, был тяжелый характер. Ни с кем я не уживалась...
      - Дело в том, что примерно за месяц до так называемого вашего превращения вы предложили ей продать ее дом, а нашу квартиру сменить на большую площадь, так, чтобы она жила с нами.
      - И она не согласилась?
      - Дело еще в том, что вы хотели усыновить ее внука.
      - Час от часу не легче!
      Ветровое стекло покрылось мелкими брызгами, пошел дождь. Щелчок - и заработал механический "дворник". Анна, глядя в размытый полукруг, размышляла. Купцова - эгоистичная, тщеславная женщина - делает научную карьеру, отказывается от мужа, заводит связь с кинорежиссером, а потом, когда ее утверждают на главную роль, отказывается от съемок, делает попытку усыновить чужого ребенка и доводит своего любовника до смертельного шока. Сумбур! Мелькнула догадка:
      - Я сама не могла иметь детей?
      - Если вы сомневаетесь в своей физической полноценности, можете успокоиться: вы и сейчас можете нарожать кучу потомства.
      - Почему же у нас не было детей?
      - Сперва я не хотел, поскольку наша жизнь еще не благоустроилась, а потом... вы сами отказались.
      - Чтобы впоследствии усыновить чужого ребенка?
      - Не знаю... Не понимаю...
      По-видимому, этот разговор раздражал Глухова, хотя внешне он по-прежнему сохранял спокойствие. Он повел машину в обгон грузовика-фургона. Анна увидела за боковым стеклом совсем близко от себя деревянный борт весь в белесых потеках и грязное колесо. В этот момент грузовик вильнул, и Анна, инстинктивно зажмурившись, прижалась к Глухову. Грохнул удар. Глухов резко затормозил. Анна открыла дверцу и почувствовала боль в плече. Она вышла на тротуар и остановилась, чувствуя приступ дурноты. Глухов, скользнув по сиденью, выскочил вслед за ней, обхватил ее бережно:
      - Что с тобой?
      Она подняла взгляд, увидела совсем близко его тревожные, почти отчаянные глаза и опустила веки.
      - Нет, ничего, Алексей, - сказала она еле внятно.
      Медленно проходил испуг, она стояла, не двигаясь, и так покойно ей стало в этом нежном и покровительственном объятии. Может, и не надо больше думать о прошлом и настоящем, а во всем довериться этому человеку. Извечное стремление женщины принадлежать мужчине: жажда покровительства даже в самой волевой, самой свободной женщине... Но в сознании был другой образ, и Анна отстранилась. Глухов отпустил ее.
      - Что у тебя? Дай я... - Он вынул из кармана платок.
      И только тут Анна почувствовала на щеке ползущую теплую струйку. Она взяла окровавленный платок из его руки:
      - Ничего, царапина.
      Глухов с невозмутимым видом смахнул тряпкой осколки стекла с сиденья и сел за руль. Анна села рядом. Кто-то из прохожих заглянул через выбитое стекло.
      - Вам надо в травматологический пункт, - услышала Анна совет, но Глухов дал газ, и они поехали дальше.
      - Может быть, действительно заехать в травматологический? - спросил он.
      - Нет, ничего. - Анна рассматривала лицо в карманное зеркальце. - Царапина маленькая, и плечо немного ушибла. Я, кажется, назвала вас Алексеем?
      Глухов усмехнулся одними уголками губ:
      - Каренин, как и Вронский, тоже был Алексеем.
      Анна, держа в руке зеркальце, посмотрела сбоку на Глухова. Опять он стал механизмом. Но это не Каренин. Она еще чувствовала его бережно обнимающие руки. Этот человек мог быть и страстным и нежным. Могла ли она быть счастлива с ним? А с Игорем? Нет, не Вронский ее удерживает. Купцова. Это она, насильственно внушив ей какие-то свои категории, сковала ее действия, мысли, желания. Она держит ее в этом психологическом пространстве, лишая ее собственной воли. Зачем? Создав для себя толстовский образ, она отказалась от роли в кино. И, отказавшись от естественного материнства, пыталась усыновить чужого ребенка. Зачем? Зачем? Как понять?
      Это был тот самый полковник милиции, которого она видела в отделении во время своего побега из клиники института. Без милицейской фуражки он выглядел старше. Глубокие лоснящиеся залысины, лоб в морщинах, взгляд неподвижный, как будто работа ему до смерти надоела.
      - Дело уже закрыто, - сказал он, поставив локти на стол и сцепив пальцы.
      - Но это новая улика.
      - Против Купцовой?
      - Да.
      - Значит, против вас.
      - Да. Я - Купцова.
      - Научные эксперты утверждали, что хотя вы психически абсолютно здоровы, однако не можете отвечать за поступки женщины, которой были прежде, поскольку у вас полностью изменена психика.
      - Изменился состав преступления. Следствие трактовало это как несчастный случай. Но последние наши исследования показали, что эмоциональная накладка на существующую связь недопустима, так как приводит к смертельному шоку. Значит, это было убийство.
      - Вы сами сказали, что исследования проведены в последнее время. Значит, Купцова об этом не знала, и убийство было непреднамеренным.
      - Непреднамеренное, но все же убийство.
      - Я не вижу. причин возобновлять следствие. Скажите, зачем вам это нужно?
      - Я пользуюсь всеми правами, которых добилась Купцова. Меня, правда, понизили в должности, поскольку я не обладаю ее знаниями, но у меня ее диплом, я живу в ее квартире, пользуюсь ее вещами. Она совершила убийство, и я отвечаю за него.
      - Моральный фактор. Юриспруденцией вообще не предусмотрен ваш случай.
      - Что же мне делать? - спросила она.
      Полковник не отвечал. Он пристально изучал Анну.
      - Как же мне жить? - спросила она.
      - Живите как живется.
      - Вы сказали о моральном факторе. По-русски это называется - грех. Кто ж его снимет с меня?
      - Я, - после паузы ответил полковник.
      - Как это?
      - А вот так. Снимаю с вас моральную ответственность за преступление, совершенное Купцовой. Точка. Вас устраивает?
      - Не знаю...
      Полковник улыбнулся:
      - Я говорю серьезно. Снимаю с вас моральную ответственность и беру ее на себя. Беру на себя все грехи Купцовой.
      - Зачем?
      Полковник все улыбался.
      - Просто вы мне нравитесь, Анна Каренина.
      Анна сухо поблагодарила и вышла из кабинета. Игорь ждал ее в условленном месте у памятника Пушкину на Площади искусств. С деревьев сухо падали листья. Игорь сменил наконец свои любимые джинсы на такие же узкие брюки. Поверх свитера на нем была красная куртка.
      - Тебе не идет красный цвет, - сказала Анна вместо приветствия.
      - Оделся в тон тебе. - На Анне был красный суконный костюм.
      - А мне красное к лицу. Помнишь, у Толстого, когда Анна явилась в черном туалете, дамы зашептались: "Ведь она в этом платье вся желтая!"
      - Дамы - зловреды.
      Они сели в сквере на крайнюю скамью, и Анна без предисловия начала рассказывать про то, как она обнаружила в плаще рабочую кассету и что на ней было записано. Дойдя до эротических сцен, Анна приостановилась и попросила закурить. Она старалась не пропустить ни одной сцены, сохраняя последовательность сменяющихся информационных пластин. Говорила она ровным голосом, смотрела прямо перед собой и только изредка взглядывала на Игоря. Очевидно, он переживал чувства близкие к тем, которые испытывала она сама, воспринимая эту запись. Пересохшие губы его приоткрылись, щеки горели. Потом Анна рассказала о сцене в кабинете следователя.
      Когда она закончила рассказ, воцарилась пауза. Мимо проходили воркующие влюбленные парочки, прошла группа молодых парней, и все они с интересом посмотрели на Анну, совсем как тогда, когда она шла по платформе, слыша позади шум приближающегося товарного поезда.
      - Что же ты притих?
      Игорь взял ее за руку. Руки у него были горячие и сухие.
      - Это была не ты. А я люблю тебя.
      - Может быть, ты хочешь на мне жениться? Или стать моим любовником?
      - Ты должна немедленно развестись.
      - Зачем?
      - Чтобы стать только моей.
      - Господи, опять эти категории девятнадцатого века! Твоей собственностью?
      - Нет, не собственностью, женой. Все, что ты рассказала, я уже знал. Конечно, не с такими подробностями. У тебя были и другие связи, о которых ты, может, и не знаешь.
      - Не сомневаюсь. И ты хочешь к ним присоединиться?
      - Не говори так. Ты же другая.
      - Мы воспринимаем в людях их физическую сущность - тело, лицо. Они остались. А что касается психики, так это дело самой личности: чужая душа - потемки.
      - Я люблю тебя такую, какая ты сейчас есть.
      - Анну Каренину?
      - Да.
      - Ты же не влюбился бы в эту девицу. - Она указала на проходящую поодаль некрасивую девушку. - И не влюбился бы в старуху. Ты любишь в первую очередь внешность.
      - Метафизика!
      Она посмотрела ему в глаза. Они были у него светло-серые, большие, а брови чуть поднимались к вискам. Опять захотелось дотронуться до его светлых волос, падающих на лоб, провести рукой до затылка, взять в ладонь русую волну, круто загибающуюся над воротником. Он что-то прочел в ее глазах и привлек ее к себе. Анна отстранилась. Как ни приятно было бы очутиться в объятиях этого молодого любящего мужчины, но Анна сдержалась. Она отняла свою руку, сказала:
      - Я не хочу, чтобы ты стал еще одним, очередным.
      - Я не буду очередным. Никого не было. Я буду только одким.
      - Ты мне нравишься. Мне с тобой хорошо. Но этого мало.
      - Ты не любишь меня?
      - Нет. Дай еще сигарету. - Она опять закурила. - Очевидно, нам придется расстаться.
      - Я бы мог быть твоим другом. Ведь я все время был твоим другом.
      - Не совсем. Наши отношения не могут быть полными, как в настоящей дружбе. Мы все время будем это чувствовать.
      Игорь схватил ее за локоть, прижался лицом к ее плечу, и Анна почувствовала свое превосходство и как мальчика погладила его по голове, тронула наконец вожделенную крутую волну на затылке.
      - Ты же совсем молодой.
      - Всего на два года младше.
      - У тебя еще столько будет всяких увлечений, любви, я тебе просто завидую. Как хорошо, наверное, быть мужчиной! Даже в двадцатом веке.
      Они расстались, как обычно, у станции метро. Анна знала, что он в любом случае будет звонить ей по телефону, может быть, они еще будут иногда встречаться, но главное объяснение уже произошло.
      Впервые после свидания с Игорем Анна спускалась на эскалаторе метро, чувствуя себя легко и свободно. Несмотря на то что был еще ранний вечер, в вагоне было мало народу. Анна села на кожаный диван и увидела перед собой темноволосую даму с точеным профилем. Даме было года двадцать три - двадцать четыре. Анна вспомнила, что на современном языке это называется "девушка". Девушка сидела нога на ногу и листала журнал. Анне понравилось ее тонкое лицо с нежным румянцем, понравилась ее одежда, умело подобранная шляпа, изящные движения тонких пальцев. Анна подумала, что вот именно такая могла понравиться Игорю. Ведь по общепринятому мнению блондинам нравятся брюнетки. И он бы ей, конечно, понравился. И тут Анна стала непроизвольно искать в этой даме дурные стороны: глаза неумные, даже совсем без интеллекта, колени массивные, и щиколотки тонковаты, сумка не гармонирует с общим... Что это? Зависть? Ревность? Женщины - старые, молодые, совсем юные; лица - веселые, озабоченные, лукавые, задумчивые. Среди них могла быть и Анна Каренина. Именно среди них, а не там, в толстовские времена.
      Та женщина, дочь Пушкина, с которой Толстой списал внешность Анны, каким бы умом ни обладала, не смогла бы стать в оппозицию укоренившимся традициям. Только теперь, вот среди этих женщин, может состояться такая Анна и проявить силу своего чувства, силу свободного ума, раскрыть свою незаурядность. Купцова могла стать такой женщиной. Но тщеславие и постоянный страх перед обыденностью увели ее в сторону, ошибка влекла за собой последующие ошибки, и она уже не в состоянии была начать все сначала, а обратиться за помощью ей, вероятно, не позволяла гордость.
      Ее кратковременное бегство в мир искусства не дало ей удовлетворения, но, открыв образ Анны, она отыскала в нем черты, соответствующие ее идеалам. И она создала заново этот образ, и создала так достоверно, как это не удавалось еще ни одной актрисе. Может быть, в этом она превзошла самого Толстого. Всю свою страсть, весь талант, все то, что она упустила и что прошло мимо,- все она вложила в этот образ.
      Нет, грешно отказываться от этой женщины! Ни от одного ее поступка, как бы он дурно ни выглядел. Даже пусть бы все это было на самом деле дурно. Пусть! Все это - ее.
      В институте Анна приступила к изучению работ Купцовой. Мешали огромные пробелы в знаниях. Глухов продолжал с ней заниматься, так как Анна еще не могла самостоятельно работать с книгой: на каждой странице возникали вопросы, которые она не в состоянии была решить сама. В группу пришли двое молодых специалистов, только что закончивших институт, но даже сравнивая свои познания с подготовкой этих юнцов, Анна приходила в ужас. Однако, войдя в рабочий ритм отдела, она уже не теряла его, с каждым месяцем все ближе подтягиваясь к общему уровню. И уже в ходе работы намечались ее собственные убеждения, которые не всеми могли быть разделены. И она уже знала, что в работе у нее будут и друзья, и противники. Она уже не искала, она создавала себя. Так, как это было задано ее предшественницей Купцовой. Она должна была стать такой, какой бы стала толстовская Анна, если бы жила в социалистическом обществе.