ГЛАВА 7

Подведя всадников к мосту, ворон взмыл в поднебесье так стремительно, что Мечислав ругнулся, досадуя, — хоть и била стрела без промаха, но уж больно быстро он уворачивался.

Поднявшись чуть ниже облака, ворон каркнул с высоты и камнем упал на мост, на самую середину. Лишь коснулся он досок, вспыхнули его перья ярче солнца самого, а весь мост запылал жаром, да таким, что и Властимир его почувствовал.

В молчании смотрели всадники на костер, в который превратился мост с вороном вместе, и ждали, когда рассыплется он в пепел. Но пламя гудело и ревело, а мост не сгорал и не менялся в огне.

Наконец утомился огонь, стал стихать, потом исчез совсем. Не поверили глазам своим путники — мост из огня вышел целехонек, словно и не горело ничего, а на перилах, поджав ноги, сидела старуха в лохмотьях.

Она проворно спрыгнула на доски и поманила людей:

— Что встали? Проезжайте, касатики, — не сгорите! Старуха могла и соврать, но мост не подвел. Когда все трое оказались на мосту, она проворно сбежала с него и устремилась к избушке, которую Буян углядел еще раньше. Всадники пришпорили коней, но поспеть за старухой не могли.

— Стой-ка, бабушка, — окликнул ее Буян. — Объясни нам, где хозяйка этого леса, Я га-воительница?

Старуха как раз в этот миг поставила ногу на ступеньку крыльца и обернулась на гусляра.

— А зачем она тебе, красивый, надобна? — медовым голосом спросила она. — Дело пытаешь аль от дела лытаешь?

— Дело у нас к ней есть, дело тайное и нужное. Старый дуб нас к ней послал, тропу уговорил в избушку ее приводить…

Тут он осекся, поскольку старуха молча указала ему под ноги. Конь Буяна стоял на тропе, которая кончалась под ногами старухи, у самого крыльца.

Гусляр слез — почти свалился с седла.

— Выходит, ты и есть — Яга-воительница? — ахнул он.

— Что, не похожа? — подбоченилась старуха.

Буян, не скрывая любопытства, окинул ее взором пристальным. Росточком старуха была даже ниже Мечислава и дотягивалась гусляру едва до груди. Может, когда-то была она стройна и статна, теперь же похудела и согнулась вдвое. Кожа на сморщенном, как яблоко печеное, лице была почти черна. Выдавались вперед горбатый нос и нахмуренные брови. Из-под них огнем полыхали глаза, на угли похожие. Тонкий рот все время двигался, качая подбородок. Седые волосы были собраны в жидкую косу, что выбивалась сбоку из-под платка с заплатой. Старушечье тело прикрывала вроде как рогожа, раньше имевшая цвет. Поверх ее была накинута меховая душегрея, за пояс которой заткнуты рог, окованный серебром, и птичьи перья. Старуха упиралась худыми руками в бока и глядела весьма гордо и даже весело.

Избушка, на пороге которой она стояла, была ей под стать — маленькая, ветхая, до половины вросшая в землю, покрытая мохом и дерном, об одном подслеповатом окошке и двери на единой петле. К углу была прислонена метла из ободранных прутьев на суковатой палке.

— Не похожа? — повторила старуха,

— Нет, — сознался Буян, — Не в обиду тебе будь сказано, походишь ты скорее на ворону ощипанную.

— Да ведь она ворона и есть, — вспомнил Мечислав. — Помнишь, Буян, ворон нас перевести на эту сторону обещался? Где он теперь?

— А ведь верно! — обрадовался Буян. — За услугу благодарствуем тебе, ворон-птица, а теперь будь добра, подскажи, где найти нам Ягу-воительницу?

— Говорят тебе, нашел уже! — Старуха начала сердиться. — Недосуг мне с вами лясы точить попусту. Ежели до ночи успели добраться, милости прошу, проходите, гостями будете!

И она распахнула щербатую дверь.

Буян придирчиво осмотрел избушку. На вид она была так мала, что нельзя было понять, как сама старуха в ней помещается. Но вид у лесной жительницы был столь решительный, что гусляр не стал спорить.

Изнутри лесная заимка была гораздо больше, нежели снаружи. Бревенчатые стены поднимались почти на сажень. Снизу до половины были они чисто выскоблены, и только там, где собирался дым, виднелась копоть. У дальнего угла стояла печь, из валунов сложенная, — в ней пылал огонь. Подле печи нашлись сундуки и лари с припасами.

В стены, куда ни глянь, были вбиты крюки и гвозди, на которых висела различная утварь, а меж нею — пучки трав, шкурки зверей в связках, многочисленное оружие и доспехи.

Снаружи послышалось ржание коней. Буян и Мечислав выглянули разом. Сквозь натянутый пузырь они увидели, как к их коням подбирается зверь, похожий на толстого кота. Согнав лошадей вместе, он погнал их куда-то прочь.

— Стой! — завопил Буян, бросаясь из избы.

— Не гонись, — остановил его новый голос, — То слуга мой! Гусляр обернулся — и удивился в который раз за день.

У печи на месте старухи стояла женщина помоложе ее. Лишь горбатый нос, горящие угольями глаза да седая коса оставались прежними. Одежда на ней была из кож звериных — платье до пола, душегрея вышитая. Незнакомка улыбнулась весело и молодо и поманила Буяна рукой:

— Али не признал меня? А я тебя сразу заприметила — хотела проверить только, каким ты стал с годами — хуже или лучше.

— И что же заметила?

— Вовсе не изменился ты, Буян-новгородец, гусляр-оберег, вещим Бояном прозванный. Только прозванье “вещий” тебе рано дадено — кабы прозвали им тебя вовремя, давно бы ты признал меня!

Властимир нашарил руку Буяна.

— Откуда ты с нею знаком, друг? — шепнул он. — Кто такая она?

— Сам того не ведаю, — отмолвил гусляр. — Развей сомнения мои, госпожа, расскажи, где мы могли с тобой видеться? Я многих людей за свою жизнь встречал, многих помню… Ты, — вдруг остановился он, — не Зёвана ли охотница, что лань белую в лесах пасла?

Голос его дрогнул, и Властимир встал рядом, все еще держа гусляра за руку. Обоим сразу вспомнилась избушка лесная, да в ней старушка чудная, что сперва их накормила-напоила да спать уложила, а ночью погубить хотела. Тогда умение да хитрость Буяна спасли их. Что теперь им грозит?

Но незнакомка рассмеялась еще веселее:

— Вижу я, что все же переменился ты, коли считаешь, что можно за просто так дважды в одну ловушку попасться! Ничего подобного промеж нас от веку не было. А признала я не тебя самого, а поступок твой. А дело твое малое, да немалое — достанется тебе за него награда великая и моя благодарность.

Она вдруг поклонилась Буяну — не в пояс, а по-княжески. Гусляр еле смог ответить тем же.

— Откуда мне честь такая? — еле смог он вымолвить.

— От сердца твоего доброго да памятливого. Помнишь и чтишь ты супруга моего, Ящера-прародителя, земли устроителя.

Буян так и сел на лавку.

— Значит, ты и есть…

— Яга-воительница, леса и всех, кто живет в нем, от беды храню, чужого да жадного не допускаю, ворога изгоняю. Когда-то забыли люди о Ящере, что был самому Перуну верным помощником, и всю родню его изгнали вон. Кто с того времени умер-изгиб в чужих краях, кто куда подался, я одна осталась от него поблизости. Забыли люди память правдивую о нем. Так я думала, пока ты не принес ему почтение и жертву от сердца своего да по разуму. Он тебе тогда за память и почтение отплатил, а теперь мой черед. Будьте гостями!

Живо и красиво, так что опомниться гости не успели, Яга накрыла на стол.

После ужина, затеплив огонек, присела на лавку.

— А теперь говори, Буян, что привело вас в мод леса, какая беда да тревога? Что в моих силах — все сделаю, а коли не смогу чего — совет дам.

— С другом моим беда приключилася. — И поведал Буян Яге повесть о волках-псоглавцах, что пришли войной на город Ре-зань, пожгли и позорили[18] его, а самого князя полонили, глаза ему вырвали и обещались отдать его в рабство к пришельцам из земель незнаемых, из стран чужих, чуждых.

О пришельцах Яга, оказалось, знала не меньше Буянова и остановила его объяснения взмахом руки.

— Что ж, — промолвила она. — Я слово твое выслушала. Дело здесь серьезное и особо его делать надобно. Ворога изгнать — то не самое главное. Главное — не допустить, чтоб опять он в Резань пожаловал. Я о граде том много слышала: один из самых старых он на земле — трижды уже разрушался и строился всякий раз на новом месте, а имя сохранялось почти в неизменности. При самом Ящере первый раз он заложен был… И про Светлых я тоже ведаю — много раз они к нам являлись — где появятся, там беда.

— Помоги нам, Яга-воительница! — воскликнул Буян. — Не за себя, не за родню жены своей прошу — за друга моего. Горько ему таким жить. Присоветуй, что нам сделать, как беду эту превозмочь?

Яга встала, подошла к Властимиру, взяла в ладони его голову и осторожно сняла повязку.

— Что с глазами твоими сталося? — спросила она.

— Их у меня вырвали… и сказали, что вороны склевали, — еле слышно ответил князь, — Я сквозь боль грай вороний слышал, ветер от крыльев, когда над головой кружили, чувствовал, потому считаю, что не солгали мне.

— Подскажи, Яга-воительница. — Буян схватил ее за руку— Есть ли где на земле средство такое, чтоб вернуть ему глаза взамен утраченных?

— А коли скажу, что на ином краю земли оно, средство это, схоронено, так и пойдешь? — улыбнулась Яга.

— Так и пойду, — твердо ответил гусляр. — За тем и пришел… А коли мои глаза тебе надобны, то я и на то согласен, — прибавил он не дрогнув, — и без глаз петь можно. Голос меня прокормит.

Взор Буяна и горящие очи Яги встретились. Показалось гусляру, что раскаленные прутья вонзаются ему в глаза, выжигают слезы. Но не дрогнул, выдержал тяжелый взор, и на миг глаза не отведя.

Сердцем угадав поединок, нашел Властимир его руку и пожал.

— Не трудись, друг, — промолвил он. — Такой жертвы мне не надобно. Я за чужой счет счастливым быть не смогу — ты знаешь меня!

Яга наконец отвела горячий взор от залитых слезами глаз гусляра и отпустила его, склонясь над ранами Влас-тимира.

— Первый раз я такое встретила, — созналась она. — Дело и впрямь небывалое. Помочь ему надобно, но помочь ему трудно, ох как трудно…— Сжала крепче голову князя, ближе к лицу поднесла и сказала в раны поджившие: — Но помочь можно!

Властимир вскочил, вырвавшись.

— Что? Что ты сказала, старуха? — воскликнул он срывающимся голосом.

Буян бросился к нему, подхватил, но князь отбросил его, как ребенка, и вслепую пошел на Ягу, протянув руки.

— Что ты сказала, повтори? Не рви сердца моего!

Буян и Мечислав с двух сторон повисли на его локтях, силясь если не усадить, то хотя бы остановить. Вдвоем им едва удалось с ним справиться, да и то потому, что как раз в ту минуту подошла сама Яга к князю, провела рукой по его лицу и молвила ласково:

— Не порвется сердечко от радости, раз беда его не ослабила. И отвага в тебе, да и сил полно, а друзья — верней еще не было. Долог путь туда и сто крат тяжел, но решишься коли — поведаю!

— Я иду! Иду!

Яга кивнула друзьям, и те отпустили Властимира. Чуть покачнувшись, князь рухнул на лавку, закрывая лицо руками. Плечи его поникли, словно не радостную, а горькую весть ему поведали. Чуть совладав с собой, он поднял голову.

Вокруг была тишина, и ему показалось, что все ушли и оставили его одного. Впервые с тех пор, как заговорили с ним Явор с Яроком, окружало его молчание. Он различал потрескивание огня в печи и голоса просыпающихся лесных жителей, но больше ничего.

— Буян? — тихо позвал он.

Отзовись мир молчанием — и страх бы поселился в его душе навсегда. Но тишина ожила, отозвалась вздохом облегчения, верный друг присел рядом, обнимая за плечи.

— Все хорошо, Властимир.

Князь, не смущаясь, припал к плечу друга. — Я буду видеть, Буян? — шепнул он.

— Я все сделаю для этого, княже, светлым Перуном и Хоросом клянусь. А не помогут они — принесу клятвы Чернобогу[19], — торжественно молвил гусляр. — А пока успокойся — ты плачешь…

Властимир отер мокрую щеку.

— Знаю, — отмолвил он. — Это в первый раз с тех пор, как ослеп.

Яга-воительница поманила Буяна:

— Погоди-ка раньше срока радоваться. Путь впереди долог и труден, не раз еще, может, проклянете тот день, когда на него решились. Не всякий дойдет туда, не всякий дело исполнит — только самый сильный, самый мудрый и самый смелый.

— А ты испытай нас, коли веры у тебя в силы наши нет, — воинственно возразил Буян. — Тогда и посмотрим, кто может все одолеть!

— Нет мне в этом нужды, — покачала головой Яга. — Я уже силу и ум ваши видела. Только там не только это понадобится. Слушайте!.. Путь ваш лежит в страны дальние, в земли заморские, где люди говорят и живут не по-нашему. Путь ваш лежит отсюда на юг, по землям славянским — мимо городов, лесов, рек, мимо самого Киева-града по Днепру до самого моря, а через море и далее — по землям незнаемым. Может, там такие твари водятся, каких у нас и в самых страшных сказках ни сказать, ни пером описать. Но за теми землями неизвестными лежит сам отец Океан-море. В море том остров Буян[20]. На острове том стоит терем самого Кащея — он-то знает, где схоронена живая вода — единственное, что здесь помочь может. Коли не доберетесь до Кащея и на разговор его не вызовете — не видать князю света дневного, потому как во времена незапамятные Кащея боги хранителем живой и мертвой воды поставили: с той поры он и не старится и богов той водой оделяет по мере надобности.

— Так, может, сразу у самих богов ту воду и спросить? —молвил Мечислав. — Отец мой среди них не последний, не откажут ему светлые!

— Хватил! — Яга покачала головой. — У богов ее может и не статься в нужный миг, а у Кащея она завсегда есть. Надобно только его уломать, чтобы согласился он живой источник открыть для-ради вас. А это дело самое трудное — потруднее дороги станет.

— Клялся я Перуном, что живой водой той не раз исцелен был. Клялся Хоросом, что любой воде силу целебную дать может. Поклянусь Даждьбогом[21], что когда-то первым источник сей воды из скалы иссек, — сказал Буян. — А не помогут они — верность принесу самому Чернобогу, чтобы он светлых богов приструнил да с Кащеем уговорился по-родственному. А назад мне пути нет — клялся я, что друг и названый брат мой опять солнце увидит, и слово свое сдержу. Или мне самому солнца не видать и домой не ворочаться! На том меч целую!

Замолчали все, клятву такую услыхав. Даже Властимир от друга отступился. А Буян спокойно обнажил меч и коснулся его губами, подтверждая свои слова.

Яга смотрела на него сочувственно.

— Дело ты на себя взвалил немалое, — наконец она промолвила. — Самим богам светлым вызов бросать — такого давно в мире не было. Но коли правда то, что помню я о тебе, то ждет тебя удача немалая. Боги клятву твою услышали, примут, нет ли, про то неведомо… А покамест вы двое ложитесь-ка спать: утро вечера мудренее! А ты, Буян, со мной останешься — расскажу я тебе о тех землях все, что самой известно…

Мечислава и Властимира уложили спать, а Яга с Буяном у лучины под окном еще долго совет держали.

На рассвете, только солнце ясное заглянуло на полянку лесную и росу расцветило яркими красками, выехали из избушки три воина. Провожала их Яга-воительница, в доспех кованый снаряженная, до развилки лесной, где три тропинки по сторонам расходятся: одна в чащу лесную ведет, другая — в болота зыбучие, а третья, самая тонкая да неприметная, сперва по камням да корягам скачет, а потом на людскую тропу выходит. Здесь, на развилке, у камня придорожного, остановила она лошадей своих гостей недавних и на прощанье сказала им такие слова:

— Тропка эта, коль с ней по-людски да по правде поступать, без дела не топтать, вас к друзьям моим выведет. Надо только заметить, не пропустить примету малую. Отсюда она вас в частый ельничек, а из ельничка да в осинничек, из осинничка да в дубравушку, а оттуда — в лес да сосновый бор. Там глядите в оба, сторожитесь — как увидите при овраге камень бел-горюч лежит, из-под камня того ручеек бежит, гак к нему направляйтесь. Коли удастся вам камень с того места своротить, выйдут к вам жители подземные, что от века там от людей хоронятся — даже боги не все их видели. Расскажите, что я сама примету дала, и просите у них помощи себе. Что они сами дадут не выспрашивая, то и берите. Эта помощь от чистого сердца пойдет, она в деле вашем самая ценная… И впредь принимайте только ту помощь да подсказку, какую вам без слова вашего предложат, — земля там иная, обычай другой, смертью он грозит всем незнающим. Что за зло на пути вам встретится, где добро да друзей отыщете — того никто не скажет, потому слова мои крепко запомните. А теперь прощайте. Добрый путь и дорога скатертью!

Поклонились Яге-воительнице три витязя и своей дорогой отправились.

На ветру звенят сосны стройные, головами колышат кудрявыми. Солнце стволы золотит медные, сок стекает каплями янтарными. Под копытом хрустят иглы ломкие, в кронах белки цокают шаловливые, в чащобе лесной растут папоротники. Буян, выехав вперед, достал гусли, настроил их и запел что-то тихое, чтоб лесную глушь не тревожить попусту.

Тропа вилась меж стволов сосновых, ровно нитка на станке ткацком меж иных нитей, — то на холм, где возрос одинокий дуб, поднимается, то к оврагу крутому спустится. Буян и Мечислав вертели головами, выглядывая бел-горюч камень, и наконец увидели.

Впереди поднималась терраса реки пересохшей, на ней теснились сосны толстые. Среди них несколько дубов и берез оказалось, а внизу, у подножия террасы, где травы было меньше, лежал на горушке в полсажени высотой камень в три охвата с малым. Врос он в землю больше чем наполовину, мхи и травы ползучие оплели его почти до маковки, на свободном местечке ящерица греется. Из-под камня того ручеек течет маленький — тонкой струйкою, словно ниточкой. И бежит ручей в озерко круглое.

Остановили коней всадники у камня, спешились.

Не тратя времени, поспешили Буян с Мечиславом к камню заветному, стали ножами очищать его от травы и листвы, землю приставшую прочь отбрасывать.

— Да его и лошадьми не своротишь, — усомнился Мечислав. — Разве только опять умом да хитростью?

— Что за камень такой? — позвал их Властимир, которого они пока в стороне оставили. — Подведите меня к нему.

Буян взял его под руку, подвел к самому камню, чтобы князь мог его ощупать. Валун возвышался на горушке почти на полтора локтя в высоту, и князь мог, особо не кланяясь, ощупать его основание.

— Погодите, друзья, — позвал он вдруг. — Он вроде как неплотно прилегает! — Князь присел у камня, раздвигая корни обрезанной травы. — Я щель чувствую.

Под корнями и правда была небольшая щель.

— Эх, кабы были с нами девушка или отрок, что не вошел еще в силу полную! — потужил Властимир. — А то там что-то есть, да я дотянуться не могу!

— Есть отрок, есть! — воскликнул Буян. — А ну-ка, княже, уступи место Мечиславу Чистомысловичу!

Властимир посторонился, и юноша присел рядом у камня. Князь сам нашел его руку и указал, где искать. Мечислав пощупал внутри и вскинул голову.

— Под камнем пусто! Не то ход подземный, не то яма глубокая, — сказал он. — Я почувствовал, там земля сразу вниз идет.

— Если правда то, что на прощанье нам Я га-воительница поведала, то подземные жители света дневного боятся и чужого взора любопытного тож. Если откроем щель, то они, не торгуясь, дадут нам и помощь, и совет добрый, — рассудил Буян.

Не тратя слов, приступили к делу. Пока Властимир с Мечиславом ножами расщиряли щель, Буян принес копье покрепче. Подсунув его в щель, князь налег на него…

Под его тяжестью камень крякнул, как живой, с хрустом оторвался от земли, открыв ход достаточный, чтобы мог протиснуться человек. Пока у Властимира не иссякли силы, Буян с Мечиславом подтащили камни поменьше и подложили в щель, мешая валуну встать на место.

Все столпились у камня. В глубину тянулся крутой ход, достаточно глубокий, тесный и узкий, чтобы призадуматься. Наконец Мечислав решился.

— Вот что, други, — молвил он, — я моложе вас и полегче буду. Попробую спуститься вниз. Осмотрюсь, как там, а потом вы меня вытянете.

Обвязавшись веревкой, юноша стал спускаться в провал. На случай, ежели кто-то задумает потянуть за веревку сильнее или соскользнет Мечислав неожиданно, другой конец Буян привязал к седлу его коня.

Ход оказался не так крут, как виделось вначале, — только на полсажени он спускался вниз прямо, потом появился склон, а в нем крутые ступеньки — уже старые, осыпающиеся. Под сапогами Мечислава они рушились, и земля летела куда-то вниз.

Заметив, что веревка перестала уползать внутрь, Буян перевесился через край и крикнул:

— Мечислав, ну что там? Уснул, что ли?

— Тут и без сна не как в яви![22] — глухо донеслось снизу-Только мрак и ступени вниз уходят. Много ли веревки осталось?

— Сажени на три-четыре, не более.

— А ход, мыслю я, на все десять еще вниз тянется… Ой! Веревка дернулась, и Властимир, державший на ней руку,

заметил это.

— Что случилось там, Мечислав? Али зверь какой?

— Тут и без зверя как со зверем! — отозвался юноша. — Вытаскивайте меня скорее!

Оставшиеся потащили его наверх, и вдруг кто-то еще повис внизу, добавив тяжести. Из хода было слышно, как неизвестный борется с Мечиславом — доносились тяжелое дыхание и вроде как звериное рычание. Зазвенел по камням выпавший из руки юноши меч.

Поднатужившись, князь с гусляром выдернули на поверхность сразу двоих.

В Мечислава мертвой хваткой вцепился белой масти зверь, похожий на закованного в доспех волка. Обхватив по-человечьи лапами бока юноши, он тянулся к его горлу, а Мечислав всеми силами старался защититься от его зубов. На боку зверя виднелась глубокая царапина от меча, но грудь и загривок его защищал кованый панцирь с шипами на горле. Оказавшись на солнце, враги не расплели смертельных объятий и покатились по земле, стараясь подмять один другого.

Клубок подкатился к самым ногам Властимира. Тот по рычанию распознал, что на Мечислава напал зверь, похожий на ненавистного для него волка, и, не разбирая, ударил ногой.

Кончик кованого сапога врезался как раз между противниками и разметал их в стороны. Зверь на миг отвлекся от горла врага и вскинул морду, чтобы узнать, кто его так ударил.

Он увидел слепого человека… Слепец беспомощнее, чем любой другой воин, один удар — и… Зверь приподнялся, отворачивая голову от Мечислава…

И свет солнца ударил ему в глаза.

Это было так неожиданно, что зверь отпрянул, закрывая морду лапами. Глаза невыносимо болели. Ему хотелось только одного — добраться до темноты, где он привык жить, снять жгучую боль. Он бросился к валуну, но на его пути стоял Буян, успевший вооружиться.