ГЛАВА 1

Лес в начале лета еще полон птичьими голосами. С утра до позднего вечера звучат пересвисты под кустами и в траве. Им вторят кузнечики-кузнецы, пчелы и по вечерам, в ясную погоду, лягушки.

День только что перевалил за вторую половину. Уже довольно жарко, но в тени деревьев сохраняется прохлада, хотя нет и самого слабого ветерка. Птичий хор звенит, то замолкая, то нарастая вновь, как волны на реке. Порой в него врезается частая дробь дятла или крик вороны. Лес живет — звучит.

Сквозь неумолчный птичий переклик с трудом можно различить тихий приглушенный топот копыт, раздающийся все ближе и ближе,—одинокий всадник не спешит —его лошадь идет мерным шагом, то и дело приостанавливаясь, словно отдыхая в тенистом лесу, где человек успел оставить только тропинки, которые так легко принять за звериные. Лесные жители даже не умолкают при его приближении — только русалки, что греются в лучах лесного редкого солнышка на мелководье, неспешно уходят в глубину.

Всадник выезжает по тропе ближе к бережку маленького озерка, затаившегося под кронами развесистых ветел. Он так необычен, что русалки, оставив страх, высовывают головы из воды и потихоньку разглядывают его.

Под всадником низкорослый песочно-желтый плотный и сильный степной конек с долгой косматой гривой. Конек бредет ровным шагом, приостанавливается на миг, срывает траву и жует на ходу.

Сам всадник покачивается в седле, чуть наклонившись вперед. Он под стать своему коню — такой же невысокий, коренастый, с чуть желтоватой кожей и смазанными жиром заплетенными в косу черными волосами. Его одежда сшита из хорошо выделанной кожи, но поверх распахнутой куртки накинут полосатый халат из дорогой иноземной ткани. Расшитая перевязь удерживает саблю в дорогих ножнах. За голенищем точно так же расшитого сапога с загнутым носом торчит рукоять ножа. Круглый щит и сильно изогнутый короткий лук в колчане висят сбоку седла, над притороченными в двух мешках вещами всадника. По лицу, одежде, оружию видно сразу, что это — хазарин или кто-то из восточных степей. Он здесь совершенно один, что странно — обычно степняки не ходят в одиночку Но этот не заблудился — видимо, одиночество его нисколько не тревожит.

Впрочем, степняк не один. Позади него на крупе коня сидит мальчик — отрок не старше двенадцати лет. Это самый обычный парнишка, каких можно встретить в любой деревне или на городской улице: светловолосый и сероглазый, в линялой рубахе и лаптях. Только если приглядеться, можно рассмотреть, что отрок подпоясан пеньковой веревкой, другой конец которой накрепко прикручен к седлу степняка. Мальчик вертит головой во все стороны, оглядываясь, но не делает попытки сбежать.

Степняк, похоже, дремлет в седле, но его конь идет ровно. Он будет идти так, пока не упрется в преграду или же пока хозяин не проснется и не остановит его.

Степняк задремал крепко — голова его совсем упала на грудь, он вцепился в луку седла скрюченными пальцами. Из полуоткрытого рта послышался свистящий храп.

Неожиданно вдалеке что-то зашевелилось. Конь вскинул голову, но человек не проснулся. Из чащи послышался вой — так волк-отец, возвращаясь домой, в логово, дает знать волчице, что идет с добычей. Конь всхрапнул, но продолжал идти.

Волк спел свое, и все стихло.

Внезапно в ноздри лошади ударил резкий запах зверя. Конь остановился — волки были не где-то там, в чаще, — волки были рядом, впереди и сбоку. Он замер, вскинув голову и будя хозяина храпом.

От резкого толчка степняк проснулся и тоже сразу учуял запах зверя. Натягивая повод, он хватанул из ножен саблю, но в это время кусты раздались — и она так и осталась в ножнах.

Перед степняком стоял человек.

Впрочем, так можно было подумать лишь в первый миг. Незнакомец был закутан в сшитую из мехов и плохо выделанных шкур одежду, оставлявшую открытыми его сильные ноги и руки. Плетеный пояс туго перетягивал ее в талии. На поясе висел кривой нож, за плечом виднелся длинный почти прямой лук. На этом сходство с человеком кончалось — голова у незнакомца больше походила на волчью или собачью — выпуклый лоб, вытянутые челюсти, раскосые желтовато-алые глаза, острые, торчащие на макушке уши. Человек и лошадь с равным испугом уставились на лесного жителя, а тот вдруг оскалился, показывая клыки, и резко рявкнул что-то.

Степняк дернул повод коня, пытаясь развернуть его назад, но было поздно. Лес вокруг ожил — отовсюду повыскакивали полуволки и накинулись на всадника.

Сразу пять или шесть рук вцепились в него, кто-то выдернул из ножен саблю. Рванувшись, всадник стряхнул с себя врагов и достал нож. Первый же зверь завыл от ярости и боли, когда лезвие вошло в его грудь до рукояти. Сжав коленями бока коня, всадник размахивал ножом направо и налево. Конь крутился на месте, ловя волков зубами. Ему удалось схватить одного за поросший шерстью загривок, и он встряхнул его, как привык трясти волков в родных степях. Раненый завизжал, как щенок, и вырвался, оставив в зубах коня клок шерсти.

Всадник и конь были единым бойцом. Будь у человека сабля, он бы без труда пробился сквозь заслон и ускакал, доверившись коню и чаще леса. Но с ножом разогнать толпу было труднее.

Вожак, что вышел на тропу первым, немного понаблюдал за битвой и скинул с плеча лук. Вложив стрелу, он прицелился, помедлил, выжидая, и выстрелил.

Всадник покачнулся в седле, схватившись за плечо, из которого торчало еще подрагивающее оперение. Стрела ушла в плечо почти до половины, и ее кончик проткнул кожу спины.

Зверям оказалось достаточно мгновенной слабости противника. Они набросились на него, стащили с коня, разрывая одежду и скручивая плетеными поясами.

Когда пленник был надежно связан, вожак подошел к нему вплотную. Тот вгляделся в морду зверя на человеческом теле и только сейчас вспомнил, как зовется этот народ. Вся степь и дальние земли за пустынями, куда ему в юности случалось ходить в набеги, знали этих существ под именем псоглавцев. Человекозвери жили обычно в степях или полупустынях, избегая любых зарослей. Что же привело их так далеко на север, в резанские леса, на берега Оки?

Вожак склонился над пленником.

— Видишь, что ты наделал? — прорычал он зло. — Теперь ты за это поплатишься.

Он указал на раненого молодого зверя, вся грудь которого была залита кровью. Тот еле дышал, вытянувшись на земле, что тоже пропитывалась его кровью.

— Если он умрет, ты тоже будешь убит. И съеден!

— Не он один, Гао! — вдруг подал голос один из псоглавцев. Вожак вскинул голову.

Трое зверей успели поймать коня незнакомца и теперь держали его за узду, обороняясь от зубов степного жеребца сухими палками, которые совали в нос порывающегося куснуть их коня. Один из псоглавцев, обхватив поперек туловища, держал перед собой мальчишку.

— Что это? — поморщился Гао.

— Так, детеныш… Сидел на лошади. Когда мы спихнули этого, — волк пнул ногой степняка, — он поймал повод и хотел ускакать, да мы не дали… Тоже кусается…

Гао осмотрел нового пленника и заметил веревку.

— А это что? — Он дернул за кончик и повернулся к степняку— Твое мясо?

Отрок вздрогнул. Тогда вожак перерезал веревку и велел державшему мальчика охотнику:

— Тащи домой — там разберемся.

Псоглавцы действовали споро — четверо повели упирающегося коня, трое потащили степняка, остальные — кто поднял раненого молодого волка, кто поспешил вперед, предупредить своих.

Притихший лес опять зазвенел птичьими голосами, будто ничего не случилось. Псоглавцы двигались столь бесшумно, что казались тенями — только взвизгивал и фыркал конь.

В самой густой чаще леса, где, казалось, даже леший чувствует себя неуютно, кроны дубов скрывали бурелом. Через него шла одна маленькая узкая тропинка, со всех сторон окруженная сушняком и валежником, в котором кто угодно мог поломать ноги. Даже проложившие ее псоглавцы, случалось, спотыкались и запинались на корнях и обломках сучьев.

Тропа вела куда-то вниз — глаз пленникам не завязывали, и они могли видеть склон оврага, в который спускались.

Толстые деревья окружали его, на дне росла теперь уже вытоптанная трава. Тишину нарушало бормотание ручейка. В траве под ногами зверей зачмокала вода.

Псоглавцы прошли по дну оврага почти половину версты, когда лес неожиданно расступился и отряд вышел на просторную поляну. Вокруг нее теснились дремучие заросли, но на ней росло лишь несколько тонких, невесть как уцелевших березок и осин, и чуть в стороне, на опушке, стеной стояли дубы.

В центре поляны на траве были раскинуты шатры из насаженных на палки шкур. Полог каждого шатра был откинут, и перед ним горел костер. Всюду валялись звериные черепа и обглоданные кости.

Степняка, как мешок, бросили на траву, его коня привязали к двум деревьям потолще. Рядом посадили мальчика.

Хазарин, лежа на боку, рассматривал своих врагов. Кроме отряда, что привел его, здесь было еще два десятка псоглавцев, но шатры могли вместить и до сотни бойцов. В лагере были две или три волчицы — их можно было отличить по голосам и манерам — не таким грубым, как у волков. Они варили в глиняных котлах какую-то еду и даже не повернули головы навстречу волкам.

Раненого псоглавца положили на землю. Он так ослаб, что уже не подавал признаков жизни. Увидев его, оставшиеся на стоянке загалдели сурово. В их голосах хазарин различал одно часто повторяющееся слово — “смерть”. Он вспомнил, что это племя съедает всех своих пленников и даже, если охота была неудачна, убивает самых слабых из стаи. Если этот молодой волк умрет, съедят и его, смешав его мясо с мясом человека.

Вожак вышел вперед и указал на пленника.

— Вот этот человек, так похожий на тех, кто убивал нас без жалости в степи, ныне явился сюда за нами. Очевидно, его послали люди разведать, где прячется наше племя, чтобы потом его можно было окружить и уничтожить. Но рок на нашей стороне — мы поймали соглядатая. Когда мы остановили его, он напал на нас и ранил одного из наших. Как мы должны поступить с ним?

— Съесть! — хором рявкнули волки. — Съесть соглядатая и убийцу!

Гао махнул рукой, подзывая волчиц. Две из них, оставив товарок следить за огнем, подошли, вытирая грязные ножи о свою одежду.

— Погодите! — воскликнул хазарин. — Вы не можете этого сделать! Я не соглядатай! Я не следил за вами — я просто ехал мимо и… Я невиновен!

Гао склонился к нему и оскалился:

— Ты не следил за нами? Тогда что же ты, житель степи, делаешь здесь?

Хазарин гордо выпятил грудь:

— Я стал широко известен у себя на родине, когда неожиданно до меня дошли слухи о здешнем владыке, повелителе этих земель, конязе Властимире из города Резани. Он совершил столько подвигов, что мне говорили: “Сухман-ака, этот человек сделал больше, чем ты и трое таких, как ты. Ты должен признать его первенство…” Меня огорчили и заинтересовали эти слова, и я решил съездить в его город, посмотреть на коняза, что поднимался в небо, опускался под землю, перелетал море, как птица, и сражался с шайтанами[2] и дэвами[3], побивая их одним ударом. Я собрался и отправился в путь. Мне указали, где находится Резань. Я был в двух днях пути от нее…

— А теперь ты дальше от нее, чем от своего города, — довольно оскалился Гао. — Ты опоздал, любопытный чужеземец, — твоей Резани больше нет!

От удивления хазарин резко сел. Псоглавцы довольно закивали головами.

— Как — нет? — вскричал он. — Или город сей, ровно дворцы джиннов, исчез в одну ночь, унесенный в другие страны? Или дэв разрушил его?.. Но что же тогда коназ?..

Гао огляделся и наподдал что-то округлое ногой.

— Князя Резанского мы съели, — довольно похвалился волк, — Не осталось даже его зубов.

Хазарин отпрянул, когда странный предмет подкатился к самым его ногам. Это был человеческий череп, полностью очищенный от мяса и крови.

— Видишь, — облизнулся Гао, — не богатырь и не полубог твой коназ из Резани, а самый обычный человек, каких много тут побывало. И он ничем не отличался от других: ни вкусом, ни видом. Люди все одинаковы, в чем ты уже не сможешь убедиться… Кстати, раз вспомнил…— Гао склонился к самому лицу хазарина, — этот хилый мальчишка случайно не из Резани?

— Нет. Это раб мой — я купил его на торгу в Сарае перед тем, как переправиться через Итилъ[4]. Он мне дорого обошелся, а оказался строптив не в меру…

— Ну, это не важно — от дурного нрава вкус мяса не меняется. А откормим — вообще сладким будет!

— Гао, — позвал один из псоглавцев. — Он умер! Вожак выпрямился и закричал:

— Раз так — убить пленника!

Несколько псоглавцев бросились на хазарина. Связанный, он не мог дать им отпор. Голову за волосы оттянули назад, и одна из волчиц перерезала ему глотку.

Когда убитый перестал дергаться, его отпустили. Старая волчица принялась за разделку, а другая, помоложе, так же молча и спокойно стала свежевать умершего волка.

Псоглавцы занялись подготовкой к обеду — кто-то пошел за дровами, кто-то помогал разделывать мясо: кроме человека, сегодня были убиты два оленя. Гао некоторое время следил за своим племенем, потом приказал:

— Коня забьем позже. А мальчишку — откармливать. К осени зажиреет!

Мальчик испуганно прижался к дереву, когда один из волков приблизился к нему. Псоглавец легко вскинул его на плечо и потащил к дубам, что росли чуть поодаль. От крайнего шатра до первого дерева было шагов десять.

Под развесистыми кронами царил полумрак. Такой густой, что даже травы здесь было мало. Землю устилали опавшие листья и мелкие сучки, хрустящие под ногами.

Пленника сбросили на землю. Псоглавец прижал его коленом к земле, чтобы он не сбежал, и обмотал его талию сыромятным ремнем, что когда-то играл роль пояса. Другой конец ремня прикрутил к выступающему корню дуба.

— Сиди здесь, — сказал псоглавец. — Позже поесть принесем. Ты должен много есть! — И убежал к шатрам, поскольку вся стая уже рассаживалась у костров.

Ветер доносил запах жареного мяса и дыма. Не дожидаясь, пока обед будет готов, волки жарили кусочки мяса на пламени, и сок, стекая на угли, шипел, распространяя удушливый приторный запах горелой крови. Волчицы разливали варево.

Одну миску, долбленную из черепа какого-то зверя, волчица наполнила до краев. Гао, которому она предназначалась, отмахнулся от угощения и жестом приказал волчице отнести варево под дубы.

Та капризно оскалилась.

— Не буду его кормить больше, — сказала она и отвернулась. Гао поймал ее за шкуру.

— Будешь! — рявкнул он. — Не его, так мальчишку! Забыла, что ли, что я его откармливаю?

Волчица смирилась и приняла миску.

Когда мальчик увидел, что один из зверей идет к нему с дымящейся миской варева, от которой исходил явственный мясной дух, он побелел и шарахнулся прочь так далеко, как позволял ремень на поясе. Ему показалось, что это — похлебка из мяса хазарина.

Волчица оскалилась, показывая все клыки до десен, и, присев подле, поставила миску на землю.

— Ешь, — сказала она. — Это тебе. Ты должен много есть. Она улыбалась, но мальчик смотрел на ее клыки и отползал все дальше, пока ремень не натянулся.

Волчица придвинулась ближе и протянула миску

— Ешь, — повторила она.Это тебе. Не бойся.

— Я не буду есть, — прошептал мальчик.

— Это не твой хозяин, — успокоила его волчица. — Не бойся — сегодня наши поймали оленя. Это оленина. Ешь.

— Все равно не буду, — повторил он.

— Как знаешь. — Волчица поставила миску в расщелину между двумя корнями, — Когда остынет и станет невкусной, ты захочешь есть… Все рано или поздно хотят есть —даже такие упрямые.

— А я все равно не буду! — Мальчик опрокинул миску, пролив варево.

— Ну и глупо. — Волчица поднялась, ничуть не огорченная. — Значит, сегодня тебе больше ничего не достанется. А если и завтра ты запоешь то же самое, тобой займется сам Гао. А после этого кто угодно будет и есть и пить.

Забрав миску, она ушла. Мальчик погрозил ей вслед кулаком.

Он был настроен решительно. Он не покорится этим чудовищам, не похожим ни на людей, ни на зверей. Но ближе к вечеру, когда среди шатров опять загорелись костры и по поляне пополз запах жареного, мальчик почувствовал голод. Хазарин кормил его мало и плохо, считая, что голод усмиряет лучше плети. Сегодня утром он вообще забыл покормить своего раба, а теперь и вовсе позаботиться о нем некому.

В животе что-то урчало, требуя пищи. Мальчик смотрел на костры, на ходящих меж ними волков — они и вправду разделывали тушу оленя, подвесив ее за заднюю ногу. Они бродили совсем близко, и он, натянув ремень, подполз ближе и попробовал обратить на себя их внимание.

— Эй! — позвал он чуть слышно. — Эй, вы! Я есть хочу… Проходящая мимо волчица покосилась на него и оскалилась.

— Можно мне кусочек? — позвал он ее. — Самый маленький…

Волчица рассмеялась и ушла. Мальчик видел, как она что-то тихо сказала вожаку. Вожак посмотрел на мальчика и кивнул.

Тот обрадовался, что ему сейчас дадут поесть, но волчица и не думала приближаться.

Было ясно, что поесть он сможет только завтра. Чтобы не будить в себе мыслей о еде, мальчик забился под самые корни дуба так, чтобы не видеть костров. Но отблески пламени все равно были заметны, а запах жареного мяса долетал и сюда. Обхватив колени руками, чтобы сдавить живот, мальчик терпел и дожидался утра.

Над его головой мягко шелестела листва дубов. Хотя ветра и не было, в кронах все время раздавался шепот и шорох, словно могучие дерева шептались между собой о чем-то своем. Невольно заслушавшись их мерных спокойных голосов, мальчик различил вдруг явственный вздох. Ему показалось, что дуб, под которым он сидел, из листвы углядел его печаль и жалеет его. В благодарность мальчик прижался спиной к стволу и тихо промолвил:

— За добро исполать[5] тебе, князь лесной! Все ты видишь, все тебе ведомо. Помоги мне — защити, укрой от этих тварей невиданных. Ты же все можешь — и то, что витязям и богатырям-богам не под силу. Помоги! Перуновым[6] светлым именем заклинаю тебя!

Он вскинул голову и увидел, что дуб и в самом деле необычный: поперек толстого ствола, несколько раз опоясывая его, шла железная цепь. Местами она уже натерла кору, содрала чешую, словно дубу было тесно в таком поясе, и он, как богатырь, поводил могучими плечами, пытаясь освободиться. Мальчик приник к стволу, стоя на коленях и пытаясь дотянуться до цепи.

— Помоги мне, Перунов Дуб, — позвал он. В листве опять пронесся тихий шелест.

— Прости, но я вряд ли чем смогу тебе помочь, — послышался голос.

От удивления мальчик отскочил от дерева — дуб заговорил с ним!

— Кто ты? — воскликнул он. — Человек зачарованный или бог?

— Тише говори, — вновь прозвучал тот же голос, но на сей раз в нем ясно слышались тревога и горечь. — Они могут услышать, и тогда несдобровать тебе… Ведь ты так молод… Ты правда молод?

Мальчик прислушался — в речах этих было что-то странное.

— Кто ты? — повторил он, — И где?

— Насколько я понимаю, под дубом, но я не вижу тебя и не смогу увидеть. Так что тебе придется поискать меня самому.

Мальчик завертел головой. Голос звучал совсем близко — только протяни руку.

Кто-то переступил с ноги на ногу позади него, в чаше. Мальчик обернулся — и застыл.

Совсем рядом с его дубом стоял второй — между ними было не более сажени. Тот, второй, дуб тоже был опутан цепью. К дубам с двух сторон был прикован незнакомый человек.

Он стоял чуть расставив ноги. Грудь его и заведенные назад руки опутывала цепь такой длины, что при случае он мог позволить себе и лечь. Звенья врезались в плечи, стягивая их так туго, что человек не мог слишком глубоко вздохнуть. Одежда его, когда-то добротная и дорогая, из иноземного сукна с шитьем, порвалась, а цепь на плечах и руках натирала кожу. Темное строгое лицо осунулось от постоянной тревоги и тяжких дум. В его взгляде не было ничего завораживающего — если не может быть ничего завораживающего в двух пустых глазницах, из которых на щеки сочится подсыхающая кровь.

Мальчик с открытым ртом созерцал слепца. Тот повернул голову в его сторону. Взгляд пустых глазниц был ужасен, и отрок мгновенно отполз так далеко, как позволял ремень.

Пленник болезненно нахмурился.

— Я испугал тебя? — печально спросил он. — А жаль, ведь я не могу причинить тебе вреда…

Из-за цепей, что надежно удерживали его на месте, человек и правда не мог бы его ударить, даже если бы и захотел, а потому мальчик осмелел и придвинулся чуть ближе.

— И вовсе я тебя не боюсь, — стараясь, чтобы его голос звучал уверенно, сказал он. — Я просто так, от неожиданности… думал, что это сам Перун…

— Перун далек — до него не дозовешься в трудный час, — возразил пленник. — Скажи-ка лучше, кто ты и как тебя зовут… Ты, верно, еще отрок?

— Мне одиннадцать лет по весне сровнялось, — ответил мальчик. — Имя мне Лютик… вырасту — Лютовидом буду.

— Лютик,—повторил пленник, лаская имя голосом.—Откуда ты?

— Того не ведаю — хозяин меня в Сарае купил весною, когда в Резанские земли отправлялся. До того как захватили нас с маткой, жили в деревне, очень далеко отсюда, а где — не знаю…

Вспомнив мать и родные места, Лютик загрустил, но пленник спрашивал:

— В Резанские земли? Не в Резань ли?

— В нее самую. Хозяин мой все хотел встретиться с князем Резанским, Властимиром, — себя показать да на него посмотреть… Хозяин-то мой откуда-то издалека. Он город называл, да я забыл. Туда молва о князе Резанском дошла и говорили, что он столько подвигов совершил, что хозяин мой не во все поверил и захотел сам с ним поговорить.

Пленник неожиданно улыбнулся, и его лицо, казавшееся уже немолодым, вдруг словно расцвело.

— Молва, говоришь, дошла? — переспросил он, — Дивно говоришь… А где теперь твой хозяин?

Лютик сжался в комок.

— Нету его, — молвил он тихо. — Звери эти съели его… И сейчас еще едят. Они и князя Резанского съели, — Он шмыгнул носом, вытирая ладонью лицо. — Хозяин хотя и бил меня и вообще, но он так много про того князя мне в дороге поведал, что я подумал: приедем в Резань, улучу час малый и в ноги князю кинусь, упрошу меня у хозяина выкупить… А теперь…

Он готов был заплакать, но вспомнил, что рядом с ним стоит человек, которому еще больнее, чем ему. Это заставило Лютика взять себя в руки и успокоиться.

Пленник, похоже, расстроился. Он поник головой и тяжко вздохнул. Вздох его был так тяжел, что мальчик утратил последний страх и подполз совсем близко, робко коснувшись заведенной назад руки.

Почувствовав прикосновение отрока, пленник повернул в его сторону лицо.

— Прости меня еще раз, — скорбно молвил он. — Ты меня о помощи просить надеялся, а я дважды надежды твои в прах обратил.

— Так ты что же, — ахнул мальчик, — и есть…

— Тот самый князь, к которому твой хозяин издалека путь держал, — сурово кивнул мужчина.

— Не может быть! — воскликнул Лютик.

— Сказал же я тебе — не кричи! Иначе они услышат наши речи, а я столько времени с человеком не разговаривал! Хочешь сам погибнуть и меня погубить? Молчи!

Лютик вспомнил, где они находятся, и в знак того, что понимает все, прижался к ногам князя. Вывернув шею, тот склонил в его сторону голову.

— Слушай меня, Лютик, — вдруг быстро шепнул он, и в его голосе уже не было печали и горечи. — Можешь ли ты помочь мне на свободу вырваться, за город мой порушенный, за людей убитых отомстить, сокрушить нечисть волосатую, зверей лютых?

Мальчик оглянулся на стаю. Уже темнело, костры горели ярким пламенем, между ними бродили или сидели волки. Слышались тихие голоса. Кто-то тихо подвывал себе под нос. Несколько сторожей стояли, опершись на копья и глядя в небо. На пленников под дубом никто внимания не обращал: слепец и мальчик не представляли опасности.

— Не могу я отсюда вырваться, — торопливо заговорил князь, — слишком уж цепи крепки да толсты. Я не раз пробовал освободиться, да куда мне без глаз-то?..

— А за что их тебе вырвали? Князь покачал головой:

— Не о том речь, Лютик. Коли вырвусь, за все они расплатятся сполна и вдосталь. Уж я заставлю их обо всем пожалеть — и что на землю мою пришли, и что вообще на свет родились…

— Понял я, о чем ты просишь меня, но разве я могу их разорвать? Тут богатырская сила надобна. — Лютик потрогал цепь — толщиной она была почти в половину его руки. Трудно было помыслить, чтобы ее мог порвать человек.

— Цепи эти не твоя забота. Но сможешь ли ты достать мне трын-травы?

— А зачем тебе трава сия?

— Трын-трава дает силу и ярость. От сока ее любой человек силачом, каких свет не видывал, становится. Достать бы мне ее, хоть и малый стебелек, да сок ее на губах ощутить — и тогда не удержат меня ни цепи, ни дубы эти, даже слепота моя… не помеха будет… Можешь достать ее для меня?

— Не знаю того, — сознался Лютик. — В лесу я мало бывал, а здешних мест и вовсе не ведаю — болота или чаща… Заблужусь, а тебе ждать напрасно да надеяться.., Но я попробую, — живее добавил он, видя, как при его словах опечалился князь. — Матка мне всегда говорила: “Помогать надо тем, кто тебя слабее, — потом и тебе тот, кто сильнее тебя, поможет…” Только никогда я эту траву не видел и где растет она, тоже не ведаю.

— Жена моя тебе все бы сказала, — задумчиво ответил князь. — Она в травах толк знала — все по имени различала, и они к ней, как дети, тянулись, без остатка силу чародейскую или лекарскую ей отдавали… Да только сгинула она, а где — того не ведаю. Может, уж нет ее в живых, а мне о том никто истины не скажет, нарочно молчат. — Он прервал сам себя и заговорил твердо, как ни в чем не бывало: — Слыхал я, что растет трын-трава в тех местах, где живность лесная водится. О ней русалки, лешие да родичи их ведают. У них про нее и спрашивай. Дойдешь ли?

Лютик глянул на волков, что расположились вкруг костров на отдых. Отсюда до леса много ближе, чем им кажется, — нырнуть под кусты, и поминай как звали! Пока хватятся, его и след простыл. Только вдруг они и впрямь как звери дикие — по следам ходить могут, нюхом человека чуют?

Властимир медлил, молчал, не торопил отрока. Мальчик сидел у его ноги — князь чувствовал его бок.

— Что решил ты? — не выдержал слишком долгого молчания пленник — лучше уж сразу от мечты о свободе и мести праведной отказаться, чем терзаться напрасной надеждой.

Отрок ответил не сразу: он возился с чем-то невидимым, а потом все же молвил:

— Пойду я, княже. Попробую…

— Не могу я тебе присоветовать, в какую сторону идти, — потужил князь. — Сам того не видел — не ведаю…

Лютик уже не слушал его — он корпел над тугим узлом, что стягивал ремень вокруг пояса. Ремень был скользкий от крови, он уходил из пальцев червем, затянувшись насмерть. Просить ножа было не у кого, следовало надеяться на себя. В ход пошли даже зубы. К тому времени, как солнце совсем спряталось за деревья и спустилась ночь, отрок был свободен.

Лютик встал у ствола и тихо коснулся руки князя.

— Пошел я, — шепнул он и бросился прочь, пропав в траве раньше, чем Властимир успел молвить напутствие.

ГЛАВА 2

Рано уходит с поляны солнце, словно неохота ему задерживаться здесь. Где-то еще вечер, а тут уже ночь. И наутро оно не спешит показывать свой лик, обиженное или напуганное —не поймешь, чего более. Столетние дубы огораживают поляну со всех сторон. Хоть и велика она, а все равно не сразу благодатные лучи дорогу к ней находят.

Волкам же что день, что ночь темная. Псоглавцы чуют восход, как степные звери издалека чуют воду. Стан зашевелился до света — отряд охотников тихо разобрал оружие и ушел в леса за добычей. Позднее встали волчицы — набрать дров для костра, натаскать воды да приготовиться к возвращению охотников.

Не своей волей пришли сюда псоглавцы. Каждый год выбирают они вожака. Чаще им становится один и тот же, но, коли подходит к нему старость, любой может занять его место. В тот год Гао решил стать первым в племени — в честном бою одолеть вожака ему не удалось, так он подстерег его ночью и, напав сзади, перерезал глотку. Утром об этом стало всем известно, и быть бы Гао убитым и съеденным, да подвернулась удача — смог он сбежать от мести. Во время блуждания по степи встретил он странных существ, что сияли как солнце. Незнакомцы предложили Гао поход на север и пообещали, что, вернувшись с победой и богатой добычей, сможет он стать вожаком, никто тогда слова против не скажет. Собрал Гао таких же, как он, бродяг-одиночек три сотни с малым и пошел, куда указывали.

Только под стенами крепости он случаем узнал, что город тот называется Резань и что у сияющих существ с Резанским князем старые счеты. Светящиеся существа дали Гао силу и повернули удачу в его сторону: ночью открыли ворота да ход старый указали. Слишком поздно ворвавшихся встретили копья, мечи и стрелы. Силы были неравны — за три дня до того появились на юге степняки, что каждый год на Резань ходят, ровно солнце по небу, — хоть время по ним отмеряй! Ушел им навстречу князь Властимир с войском, не было его поблизости, только жена его с сыном малым да брат младший.

Аги — так называли по-своему Агентов псоглавцы — и Гао, узнав, что князя в Резани нет, города грабить не велели. Приказали только захватить княгиню с ребенком.

На дымы пожара и шум боя к городу с двух сторон вышли небольшой отряд хазар, что откололся от основного войска, и возвращавшийся с битвы Властимир. Удалось ему отбросить степняков за реку, ушли они в сторону, отправились к западу. Степняки вышли к Резани всего на полдня раньше князя и только начали грабеж и бой. Налетел Властимир, смел со стен горящих да улиц загаженных незадачливых налетчиков и только потом от уцелевших горожан вызнал, что увезли его жену дикие люди, на собак видом схожие, невесть куда.

Оставив половину войска в городе на случай, если Степь вернется, Властимир бросился в погоню.

В чаще на берегу Прони ждала его засада. Псоглавцы устроились хитро, пока резанцы не оказались в кольце, даже Властимир ничего не заподозрил.

Сеча была страшная — волки не потеряли на осаде Резани и трех десятков, а с князем было меньше сотни воинов. Звери ударили в спину, но не учли, что бьются не с горожанами, которые от случая к случаю за оружие берутся, а с настоящим войском, князю своему до смертного часа преданным. Прорвались резанцы сквозь кольцо, разметали стоящих на пути врагов. Те рассеялись по лесу, а с ними исчезла и княгиня…

Три дня гонялся Властимир за зверями по горячим следам, на четвертый, ночь не спав, почти всех заводных коней поморив и людей измотав, настиг волков.

Люди, ни часа не передохнув после похода, накинулись на стан. Было их один против четверых, да десяток самых верных сразу отрядил Властимир — прорвавшись, найти жену и сына и уходить с ними подалее, куда глаза глядят, хоть к Чернигову, хоть к Мурому…

Как в воду глядел Резанский князь — окружили отряд волки, и полег он почти весь. Спаслись только те резанцы, что с княгиней ускакали, и те, что в самый последний миг из кольца выскочили и ушли в никуда, насмерть загоняя коней.

Властимира и еще нескольких воинов взяли живьем, арканами скинули с седел. Всех, кроме самого Властимира, волки забили и съели. Ему жизнь оставили, но, для того чтобы не сбежал резанец, вырвали ему глаза.

Псоглавцы еще дважды ходили под Резань, но город держался настороженно. Отряд волков постоянно сторожил дороги—не объявится ли княгиня. Все было тихо. Веденея либо пропала где в лесах и болотах, либо подалась в другие земли — в резанской стороне ее точно не было.

Стан волков оживал. Вернулись охотники, принесли свежее мясо. Волчицы суетились, готовя еду. Отряд воинов собирался в дорогу Гао выбрался из шатра, окинул взглядом стан. Пора бы ему самому наведаться к Резани — с конца весны они там не были.

Молодая волчица, почерпнув из закипающего котла варево, отправилась под дубы покормить мальчика.

Из-под деревьев донесся ее тревожный крик. Побросав дела, волки кинулись к ней, но она уже сама бежала к Гао.

— Сбежал! Человеческий детеныш сбежал! — крикнула она.

— Как? Куда? — рявкнул вожак,

— Перегрыз ремень и удрал в леса, — объяснила волчица. — Он вчера очень голодный был…

Волчица побаивалась вожака, который мог примерно наказать провинившегося.

— Князь цел? — спросил Гао.

— Думаешь, что это он его освободил? — скривилась волчица. — Где ему — не дотянется, да и слепой…

— Будто у мальчишки своих глаз и рук нет, — огрызнулся вожак.—Ушел он, может, и недалеко, да вот только зачем… Просто так никто не сбегает…

Он решительно направился к дубам. Как ни легки были шаги псоглавца, Властимир услышал его заранее и вскинул голову.

Гао окинул пленника пристальным взглядом: сколько дней уже они держат его при себе, а он все не смирился, так же горд и высокомерен, как и раньше. И сейчас стоит так уверенно, словно это он, Гао, его пленник.

— Нам известно, что ночью сбежал мальчишка, что был при тебе, — сказал вожак.

Губы слепого князя чуть дрогнули:

— А он сбежал?

— Сбежал, но ты не радуйся — мы его все равно найдем и убьем. Но если хочешь облегчить его участь и сохранить ему жизнь, признавайся, куда ты его послал.

Властимир молчал, глядя пустыми глазницами сквозь псоглавца. Тот почувствовал себя неуютно под мертвым взглядом и отодвинулся. Князь не пошевелился.

— Куда ты его послал? — повторил вожак. — В городе ему делать нечего — мы разрушили его до основания.

Властимир сжал зубы — волки сказали ему, что Резань погибла, не уцелело ни одного жителя.

— Или, может, ты послал его к княгине? — Гао, довольный своей догадкой, придвинулся вплотную. Князь почувствовал на лице тяжелое дыхание и запах собаки.

— Не твое дело, пес, — процедил он.

— А, ясно, он к твоей княгине подался! — обрадовался вожак, скаля зубы. — Что ж ты нам говорил, будто не ведаешь, где она прячется? Знать, отлично ты о том ведал, только с нами поделиться не желал! Но теперь отпирайся не отпирайся, а делиться секретом придется… Говори, где она!

— Того не ведаю, но ежели б и знал, вам бы не сказал, — отрезал князь.

— Знаешь, только молчишь. Но признаться придется… Властимир приготовился к худшему — сейчас волк скажет:

“Мы пошлем вдогон за твоим мальчишкой охотников, и они притащат его назад или пойдут за ним до конца и так все выведают…” Если они узнают, за чем посылал он отрока, не видать ему трын-травы, последняя надежда на спасение пропала навек.

Но вместо этого псоглавец сказал:

— Я тебя заставлю говорить. Тебя не сломила слепота, но есть кое-что, что развяжет тебе язык… Эй, все ко мне! Я объявляю отличное развлечение!

Мир вокруг Властимира наполнился топотом, повизгиванием, тяжелым утробным дыханием. Князь понял, что его наверняка убьют, и приготовился умереть молча.

Неожиданно под дубы ворвался резкий ветер, словно сам Стрибог[7] опустился на поляну на своей колеснице. Псоглавцы разом застыли, а потом, забыв про пленника, бросились прочь.

Властимир прислушался — издалека, быстро приближаясь, рос странно знакомый гул. Похоже было, что он уже как-то раз слышал этот звук. Не может быть, они же все погибли! Неужели где-то осталось гнездо Змей?

Псоглавцы, выскочив на поляну, в благоговейном ужасе опустились в траву, рассматривая медленно плывущую над землей огромную яркую звезду, что с тихим рокочущим гулом двигалась на них. Звезда росла в размерах и наконец стала величиной с курган в родных псоглавцам степях. Снизу полыхало жаром, да таким, что многие отползли прочь, с ужасом наблюдая, как загораются деревья и трава под ними.

Сияющий огненный шар чуть изменил форму и стал похож на куст — широкий наверху и узкий внизу, коснулся узким концом земли и замер.

Ослепленные его светом, волки не поднимали голов, а потому не заметили, как подле огненного куста возникло трое светящихся существ. Те прошли чуть вперед и позвали Гао.

Вожак вскинул морду. Он узнал Агов, которые по весне предложили ему службу, и понял, что теперь они пришли требовать платы. Псоглавец подполз и, как собака, поднял голову, ожидая приказа.

— Я здесь, о Светлый, — промолвил он. Светлыми велели называть себя неизвестные существа.

— Видим, — отозвалось одно из них, — Мы видим, что ты выполнил наш приказ только наполовину…

— Степные люди довершат то, что я не сделал, — повинился Гао. — За мной согласилось пойти так мало воинов… Если бы они знали, какая нас здесь ждет добыча, за мной отправились бы все! В моем племени тьма воинов! Но здесь нас всего три сотни, и половина стережет город…

— Ничего, ты еше сможешь взять добычу — если пойдешь назад в степи и расскажешь своим соплеменникам, как богат этот край, за которым есть другие земли, — молвил один из пришельцев. — За тобой пойдут все!

Гао чуть не завертелся волчком от радости.

— О да, о да! — взвыл он. — Я пойду, я позову их! Когда у меня будет тьма воинов, я смогу сровнять любой город с землей и взять его богатства!

— Ты получишь то, что хотел, и даже больше, — согласно кивнуло одно из существ, — но только если отдашь нам тех людей, которых мы просили достать. Где они?

Гао замялся, обернулся назад. Сказать, что он не справился со второй половиной задания? Они узнают об этом, но, если он промолчит, все может обойтись.

— Я… выполнил ваш приказ, о Светлые, — наконец промямлил он. — Все сделано, только есть одна незадача… с нею мы справимся, дайте срок, пусть самый маленький… Мы все сделаем!

Одно из существ наклонилось к нему, и вожак испуганно замолк.

— Что случилось? — произнес Аг.

— Княгиня… Ее нет! — выпалил Гао.

— Почему?

— Он помог ей бежать. Мы захватили Властимира, но Веденея исчезла. Мы три дня вели на нее охоту, убили всех, кто ее защищал… Княгиня убежала в болота, где следы ее затерялись. Тут водятся какие-то болотные духи — они могли помочь ей. Мы ищем, но князь отказывается сказать, куда велел ей идти…

— Он молчит? Хорошо, подведите его к нам!

Гао торопливо вскочил и махнул волосатой рукой, отдавая приказ.

Несколько самых сильных волков бросились к дубам. Они открутили от стволов цепи и потащили Властимира к вожаку и светящимся существам.

Существа внимательно рассматривали приближающегося князя. Он шел медленным уверенным шагом. У него еще хватало сил сопротивляться. Пришельцы внимательно рассматривали каждую черточку его лица, потемневшего и постаревшего за дни плена. Им были чужды жалость и доброта — в их словаре не было таких слов, — но они понимали, что здесь ему пришлось многое пережить.

Волки резким рывком поставили князя перед пришельцами, натянули на всякий случай цепи. Взгляды слепого князя и чужаков встретились. Глаза светящихся существ горели бело-золотым огнем. Вырванные глазницы Властимира смотрели темно-розовым.

Аги склонились друг к другу, переговариваясь. Князь невольно напрягся — он чувствовал слабое тепло. Нечто подобное было с ним несколько лет назад в пещерах Змея. Он ждал первых слов и почти не удивился, услышав:

— Так вот он каков, знаменитый победитель Змея! На вид в нем ничего грозного… Ну что ж, приветствуем тебя, человек!

Князь промолчал.

— Не очень-то ты вежлив. — Агент покачал головой. — То, что я сказал, не так уж опасно…

— Мне не о чем разговаривать с тобой, Змей! — резко бросил

Властимир.

— Змей? Ты именуешь меня Змеем? Но во мне нет ничего змеиного. Ты ошибся, человек!

— У тебя змеиная душа. Я не вижу тебя — твои рабы ослепили меня, — но я чувствую смрад, исходящий от твоего тела: это смрад змеи.

Один из Агов плавно приблизился к человеку. Князь невольно отпрянул и отвернулся. Но пришелец не прикоснулся к нему. Он оглянулся на своих спутников и подал им какой-то знак. Те его поняли и отозвались. Но для волков и самого князя их разговор остался незамеченным.

— А ты достаточно силен, — обратился Аг к Властимиру. — Сколько дней ты у них?

— Я не знаю.

— Двенадцатый день, — поспешно вставил Гао. — Десять дней, как мы вырезали ему глаза. До этого он два дня был здоров. Глаза его склевали вороны. Мы пытали его…

— И он все выдержал? Этот народ просто находка для нас! — восхитился Аг и снова обратился к князю: — Слушай меня, человек. Здесь ты не жилец — никто на всей планете не сможет вернуть тебе утраченные глаза: ваш мир еще не дорос до такого. Ты проживешь всю жизнь беспомощным калекой. Конечно, люди не отвернутся от тебя — ты ведь был князем, и найдется кто-то, кто согласится ухаживать за тобой. Но ты даже на ваш век еще очень молод, ты хочешь жить нормальной жизнью, как все. Тебе будет больно и стыдно жить за чужой счет. Когда-то ты был воином, а для воина лучшая смерть — в битве, а не в постели. Медленное угасание, существование без цели. — Аг говорил, и с каждым словом плечи Властимира никли. Он признавал правду, звучащую в голосе пришельца. — Подумай, чем станет теперь твоя жизнь — ты уже ничего не сделаешь, ничего не успеешь. Ты теперь беспомощнее младенца… У того хотя бы есть мать и будущее, а что есть у тебя? Никого и ничего! Возможно, ты сможешь как-то встретиться со своей женой и ребенком. Она может даже обрадоваться тебе… такому… Но подумай, во что потом превратится ее жизнь! Она же гораздо моложе тебя, ей захочется жить, любить, а она будет вынуждена сидеть около тебя, потому что без нее ты и шагу по дому не сделаешь, и не поешь сам! А если рядом окажется кто-то молодой и здоровый и она полюбит его? Что ей делать? Овдовев, она вышла бы за него замуж и была бы счастлива, а что ей делать подле тебя?

— Врешь, Змей, — не выдержал Властимир. — Ты не знаешь Веденеи! Она…

— Она женщина, только и всего. И она живой человек со своими чувствами. Никто не знает, как обернется жизнь… Может, она сама, устав быть для тебя глазами и руками, вложит кинжал в руку убийцы, чтобы освободиться от беспомощного урода, калеки…

Властимир опустил голову. Впервые в жизни ему было страшно. Веденея любит его, но сможет ли она любить его таким? И увидит ли он ее? А ведь чужие люди, с которыми ему придется доживать свой век, не будут долго его терпеть.

Он не видел, как ликует Аг.

— Да, это смерть для тебя: долгая жизнь калеки на милости у чужих людей, — снова заговорил тот. — Но у тебя есть выход… На вашей планете никогда не смогут вернуть тебе утраченные глаза, но у нас дома эта операция очень легка — мы можем восстанавливать не только глаза, но и руки, ноги; можем воскрешать мертвецов, даже когда им отрубят голову! Мы могли бы взять тебя с собой и вернуть тебе глаза. У тебя будет превосходное зрение, лучше, чем у многих людей вашего мира, гораздо лучше! Ты сможешь…

Аг говорил много и долго о том, что может его народ. Властимир успел немного успокоиться и опять вскинул голову.

— Я вновь стану видеть? — перебил он пришельца. — Мне вернут мои глаза?.. Но что ты хочешь взамен?

— Ты отправишься вместе с нами и увидишь все миры, что известны нам! Конечно, придется отказаться от этой маленькой планетки на окраине Галактики, но разве одна жемчужина не дешевле целой россыпи жемчуга? Ты станешь тем, кем захочешь. Такие, как ты, нам необходимы. Ты станешь самым великим воином всех времен и народов… Если захочешь, ты прославишься на своей планете! Мы дадим тебе новое имя, громкое, красивое, достойное тебя! Оно прогремит по всей Земле, и потомки будут повторять его со страхом и почтением. Только согласись пойти с нами — и ты станешь…

— Предателем! — твердо сказал Властимир.

Аг отпрянул — столько ненависти было в голосе князя.

— Я не желаю служить вам! Один раз вы уже пытались сделать меня рабом — ваши слуги хотели, чтобы другой Властимир, в точности похожий на меня, сошел на Землю и завоевал ее вроде как для себя, а на самом деле для вас, чтобы вам было удобнее управлять людьми. Тогда я отказался и теперь откажусь. Пусть я и потом буду слепцом, ненавидимым всеми, но я не предам своего народа и своей земли. Пусть погибла моя Резань — город будет отстроен еще не раз. Дух его жив, и вам его не уничтожить. Иди прочь! По мне, лучше смерть, чем рабство!

— Я выслушал тебя, человек, — услышал он голос пришельца. — Твой нрав мне по вкусу. Если бы ты согласился, мы бы сомневались, стоит ли доверять тебе. Но ты нам подходишь как нельзя лучше. Мы берем тебя с собой.

Властимир задохнулся, впервые за много дней чувствуя не просто страх — леденящий душу ужас. Он был слеп, связан, кругом были враги. Сопротивление его сломят в первый же миг, силой отвезут к незнакомцам, и он никогда не сможет вернуться домой. Его могут просто убить, а в мир пустить еще одного двойника. Сжавшись, он ждал.

— Да, — послышался тот же мертвый голос, — ты нам подходишь. Ты боишься, но не показываешь этого внешне — внешне ты готов драться. Мы возьмем тебя с собой… Но не ранее, чем наши слуги — твои сторожа! — отыщут твою жену, чтобы тебе не было так одиноко!

Радость Властимира была так велика, что он чуть не закричал. Веденею до сих пор не сыскали — значит, она где-то далеко. Может быть, она и погибла, но князю не хотелось так думать, как не хотелось думать, что волки могут поймать первую же попавшуюся женщину или девушку и выдать ее за Веденею.

— Даже если удастся ваша уловка, я все равно отрекусь от вас! Подмоги от меня не ждите — вам придется убить меня! — молвил он.

На него пахнуло огнем — пришелец был разгневан. — Ты еще много раз попросишь у нас прощения за каждое слово, — прошипел он, — Не думай, что то, что удалось тебе однажды, так легко повторить! Удача никогда не приходит дважды. Все делают расчет и мудрость. Мы еще вернемся — за вами обоими. Готовьтесь!

Пришелец отступил. Властимира волки-охранники потащили назад, под дубы. Он не сопротивлялся, уйдя в свои думы.

Отползя от дубов, Лютик неожиданно для себя скатился в овраг. Он едва не вскрикнул, но прикусил язык и пополз прочь, прижимаясь к ковру опалой листвы. Выбравшись на поверхность недалеко от дубов, вскочил и опрометью побежал по лесу, пригибаясь и петляя как испуганный заяц. Каждую минуту он мог услышать за спиной крик: “Держи его!” — и шум погони.

На пути встал валежник, и пришлось сбавить бег. Лютик пролезал под поваленными деревьями, перепрыгивал через завалы сухих сучьев, осторожно обходил вывороченные с корнем пни. Здесь словно ожили сказки о волотах[8], что в ярости могли вырывать дубы с корнем.

Ободрав руки и оставив где-то на суках рукав рубахи, Лютик наконец выбрался из валежника и побрел куда глаза глядят. Хотелось выбраться из леса на широкую дорогу, повстречать людей и отдохнуть возле них, но он помнил наказ князя: трын-траву знают лишь лесные и водяные жители, а они прячутся в чаще. Хотя по ночам могут выбираться к самому жилью человека,

То и дело останавливаясь и устало присаживаясь на корень или камень, Лютик бродил по лесу до рассвета. Его окружал полный мрак: пока не наткнешься на дерево, не заметишь его. Потом впереди просветлело, средь выступивших из тьмы стволов показалось окрашенное розовым небо — Заря-Заряница раскинула над миром свою сверкающую фату. Забыв про усталость, Лютик бросился на свет.

Чащоба скоро раздалась в стороны, и он оказался на крутом берегу маленького озера. От веток склонившихся к нему кустов и камыша воды почти не было видно. Сверху озерцо надежно защищали лесные великаны, сплетя ветви в единый шатер.

Распутывая травы и сучья, Лютик спустился к самой воде, замочив ноги. Но только он наклонился к озеру, как мир озарился ярким светом и что-то загудело вдалеке. Мальчик вскинул голову — ему показалось, что это само светозарное Солнце выехало на небо на златых конях в сверкающей колеснице. Он вскинулся и понял, что до солнца еще далеко.

Нестерпимо яркий свет разливался не на востоке, позади Лютика, а на юге, чуть левее. Мальчик вспомнил, что оттуда он вышел, и понял, что что-то случилось на той поляне, где он оставил князя.

Свет и гул становились все сильнее. Лютик подумал, что волки, видать, уговорились о чем-то не то с богами, не то с какими-то еще силами и теперь пустились за ним в погоню. От охотников, идущих по следу, еще можно уйти, но от света с небес не уйдешь, не спрячешься. На стороне волков сами боги — они и силу им дают великую, и делам их не мешают.

Свет и гул стали так ярки, что слепило глаза. Не зная, куда спрятаться от всезнающих богов, Лютик заметался по берегу. Берега озера густо заросли Перуновой лозой. Ее тонкие нежные ветки, что до поры ласковы и мягки, а при случае хлещут до крови, касались его лица, словно утешали его. Лютик, не ведая, что еще может ему помочь, забился под самые корни небольшого куста и, обхватив руками ствол, зашептал молитву-просьбу:

— Ты лоза, Перуново деревце, помоги-укрой под листвой своей! Не охотник я, не убийца я — просто я бегу от врагов своих. Ты не отдай меня, ты не выдай им — защити меня ты листвой своей!

Над ним мягко зашелестела листва, словно дерево умоляло его помолчать. Лютик покорно замолк, зажмурившись и прижавшись к шероховатой коре.

Он услышал нарастающий стон качающихся под ветром дубов. Словно огромный змей, пролетело над лесным озером нечто, так им и не увиденное. Пролетело, всколыхнув кусты и спокойные воды, — и растаяло. Только вдалеке, на севере, что-то еще ревело и постанывало в чаще.

Когда все стихло и зазвучали голоса просыпающихся лесных птиц, Лютик открыл глаза. Он прижимался щекой к стволу дерева, над ним смыкалась крона, а против его взора в частой листве открывалось окошко, чтобы он мог выглянуть и обозреть мир.

Добрый взор Зари уже упал на воды озера: вода в нем заиграла золотым и розовым, словно на глубине был сокрыт таинственный клад. Деревья распрямляли ветви, гордо вскидывали головки цветы и травы, неся жемчужно-росный убор на лепестках. Стена крапивы увешалась изумрудами. Осыпая с веток украшения, беззаботно скакали птицы, и журчание воды вторило их голосам. Забыв про все на свете: про волков, про князя, что ждет его помощи, про сверкающего и ревущего зверя, что только что пронесся над ним, Лютик, открыв рот, смотрел во все глаза.

Он выполз наполовину из-под дерева, где сидел, но никто не обратил на него внимания. Поляна не замечала маленького человека.

Вдруг стена крапивы чуть дрогнула. Не успел Лютик броситься под защиту куста, как из нее тихо выступила волчица с отвислыми сосцами. За нею осторожно высунулся волчонок: большеголовый, лохматый, глупый. Волчица сделала шаг и посмотрела на мальчика.

Лютик застыл, волчица не дрогнула. В ее желтоватых глазах он не прочел ненависти или страха — только усталость одинокой матери. Отведя тяжелый взгляд от испуганного человека, она спустилась к озеру, напилась и так же спокойно ушла прочь. Волчонок, даже не успев разыграться на поляне, побежал за нею.

“Видать, и ее с места псоглавцы стронули, — подумал Лютик, — Даже зверям лесным от них житья нету, что ж о людях-то говорить!.. Над князем они вон как изгиляются! И управы на них нет… Что же боги-то, не видят ничего?!”

Лютик уже собрался было с духом и встал, но тут новый шорох в чаще остановил его, и он опрометью бросился назад, под серо-зеленую прозрачную сень листвы. Там, закрывшись податливыми ветвями, он затаился, выглядывая нового гостя поляны.

Гость оказался совсем не страшным, даже наоборот — появись он раньше волчицы, Лютик давно бы уже выскочил ему навстречу с криком.

С другой стороны озера, поднявшись из густой травы, к воде шла девочка его лет: невысокая, худенькая, с длинной светло-русой косой, наполовину расплетенной и разлохмаченной. Она была в длинной, до пят, белой тонкой рубахе, сквозь которую были заметны ее ноги — в Сарае Лютик видел такие полупрозрачные ткани на базаре, но не помнил, как они зовутся. Девочка по дороге сгибала стебли трав и выпивала с них росу. Она пробиралась так тихо и осторожно, что, кабы не эти стебли, Лютик подумал бы, что она ему мерещится. На —всякий случай он ущипнул себя, но это не помогло — девочка не пропала. Она спокойно дошла до озера, села на кривой корень и свесила в воду ноги. Лягушка выскочила из воды и прыгнула ей на голую коленку — девочка не завизжала, как все прочие девчонки, а ласково погладила ее по блестящей спинке.

Что она делает здесь совсем одна — то и дело в небе, тесня самого Солнце-Хорса[9], летает не зверь, не птица, а чудище невиданное? Неужели она его не боится?

Лютик сам всего боялся, но тут отбросил страх и, вскочив, крикнул девочке:

— Что сидишь? Беги, спасайся!

ГЛАВА 3

Лягушка, испугавшись его крика, скакнула обратно в воду. Девочка вскинула голову Увидев Лютика, она вскочила, завизжала и помчалась в чащу. Недобрым словом помянув девчонок, что орут из-за каждого пустяка, Лютик сорвался с места и побежал за нею вдогонку.

Девочка мчалась по лесу легко, словно на ногах у нее были крылья. Ни листок не дрогнет, ни травинка не согнется, ни веточка сухая не хрустнет. Лютик же топотал как кабан: так казалось ему самому. Он бежал за девочкой не разбирая дороги, торопясь изо всех сил, но все равно догнать ее не мог — она была далеко впереди, только мелькали ноги из-под рубахи да била по спине коса.

— Стой! Да стой же ты, дуреха! — крикнул ей Лютик, но она ровно и не слышала ничего.

Светлый силуэт мелькал далеко впереди, маня как огонек заблудшего в ночи путника. Лютик бежал, забыв, зачем гонится за нею: то ли посмотреть на нее поближе, то ли предупредить, чтобы ходила осторожнее и не попала к волкам.

Он поддал ходу и почти догнал ее, но девочка вдруг пропала, будто вовсе не бывала. Не успев остановиться, Лютик не заметил обрыва и куЬарём скатился в овраг, густо заросший крапивой.

Словно тьма иголок вонзилась в него. Вскрикнув от боли, он шарахнулся — и рукой попал по чему-то мягкому и прохладному.

— Ой!

Что-то, оказавшееся живым, бросилось прочь, но Лютик успел схватить за что попало и дернул на себя.

Неизвестное существо пискнуло, как перепуганная мышь. Не разобрав во тьме, Лютик бросился на него. Существо отбивалось так яростно, что мальчик против воли держал его крепче, пока чьи-то зубы не вонзились ему в руку.

— Чего ты кусаешься! — крикнул он. — Больно же!

— Отпусти, — пропыхтело существо, придавленное его коленом. — Какой-то скаженный!

Лютик немного отодвинулся, отполз на четвереньках — и нос к носу столкнулся с девочкой, выбравшейся из листвы. Они столкнулись лбами и отпрянули с одинаковым визгом.

— Не приближайся, — тонко вскрикнула девочка и отползла.

— Ты кто? — выдохнул Лютик, делая полшага к ней.

— Тебе-то что? — Девочка отпрыгнула назад, как коза. — Не приближайся!

— Кто ты?

— А сам-то кто?

— Я — Лютик…

В глазах девочки мелькнуло неверие:

— Лютик… Скажешь тоже — на чертополох ты более похож, тоже в колючках…

— И ты не больно-то хороша, — в тон ей отозвался мальчик. — Коса растрепана, руки в грязи…

— Не надо было за мной бежать, — обиделась девочка.

— Я предупредить хотел, чтобы одна по лесу не бегала.

— А тебе-то что? Лес он что, твой, что ли? Ты, что ли, леший или лешего внук?

— Не леший я, но мне бы его поискать надобно, — объяснил Лютик и придвинулся еще.

— Я же сказала — не приближайся! — Девочка отпрянула, настороженно блестя глазами.

Лютик сел.

— И чего ты боишься меня? Я не зверь, не нечисть лесная — просто человек, Лютиком меня звать… А тебя как? — решил он пойти на мировую.

Услышав, кто он, девочка остановилась, раздумав отползать дальше по крапиве, и выпрямилась.

— Человек, говоришь? А меня Мавкой зови.

— Откуда ты, Мавка? Из какой деревни, какого города? Девочка рассмеялась:

— Город Неведомое, деревня Незнаемая… А живу я в поселке Частолесном, в доме Поддубном, на Росистой улице. Хочешь — заходи, гостем будешь!

— Что-то я ничего не понимаю, Мавка, откуда ты — толком скажи. Коли чужая да заблудилась, как я, — давай вместе на дорогу выбираться, — предложил Лютик. — Но сначала мне надобно до самого лешего доаукаться!

Девочка встала и стала собирать косу, заплетая ее на затылке.

— Откуда я — то лес густой знает да ельничек частый. Кто я — про то каждая букашка да пташка ведает, — напевно заговорила она. — Дом мой здесь — в лесу этом, в каждом озере или ручейке мне готова спаленка. Русалка я!

Лютик открыл рот и окинул ее с ног до головы пристальным взглядом. Девочка ничуть не смутилась его взора и стояла, спокойно заплетая косу.

— Ты — русалка? — выдохнул Лютик. — Но они же девы водяные, холодные, из воды глядят на путников и следят, кого к себе утащить в озеро. А ты девчонка совсем…

— А вырасту — тоже водяной девой стану, — пообещала она. — Подожди немного, может, и тебя я тогда утащу в свой дом. Будем вместе при луне на зеленых качелях качаться да песни петь. Пойдешь ко мне жить?

Она лукаво улыбнулась, сверкая зелеными глазами, но Лютик покачал головой:

— Не могу я, Мавка, правду говорю! Мне бы сперва лешего повидать да дело справить.

— Вот заладил: лешего ему подавай. — Девочка притопнула ногой. — Да на кой тебе сдался леший-то? Что он тебе задолжал?

— Мне — ничего, но ведаешь ли ты, Мавка, о волках, что как люди говорят и ходят? Живут они недалеко отсюда, на поляне посреди валежника, а на охоту в твой лес хаживают?

Он еще не договорил, а живое личико девочки уже опечалилось.

— О волках в лесу все мы ведаем, — заговорила она тихо. — Не дают нам житья нелюди: гонят зверя из леса навсегда, ну а что за лес, коли пусто в нем? Раз задумал ты с ними справиться, то подумай еще, без гордости — сможешь ли ты с ними справиться? Ты для них — будто ветка хрупкая!

— Да не я с ними биться буду! — воскликнул Лютик. — Держат они в плену человека: не отец он мне, а все равно обещался я ему и слово свое сдержу… Просил он меня достать ему трын-травы, чтобы силу ощутить, что зверями этими отнята. Тогда разорвет он цепи пудовые и изгонит их из леса прочь… Человек этот — сам Властимир, князь из города Резани!

Мавка отпрянула, зажимая себе рот рукой.

— Из Резани? — прошептала она испуганно. — А не врешь ли ты мне, человек? Не обманываешь? Князь из Резани у волков сейчас?

— У волков, чтоб не видеть мне света дневного! — поклялся Лютик. — Моего хозяина волки поймали, убили да съели, а я остался — мал да тощ им показался. Решили они меня откормить, чтоб я жирнее стал, оттащили в сторонку. Там я с князем тем и встретился. Упросил он меня трын-траву достать, вот я ночью и сбежал. Только где ее искать — я не ведаю!

Мавка стояла над мальчиком, посасывая палец. Наконец она наклонилась и тряхнула его за плечо:

— Вставай и пошли. Не время думать да гадать — время дело исполнять.

Лютик встал. Девочка взяла его за руку и потащила вверх из оврага. Ладонь русалки была влажная и прохладная, словно льдинка под руками таяла. Лютик некоторое время позволял ей вести себя сквозь чащу по одной ей ведомой тропе, а потом не выдержал и окликнул ее:

— Куда ты ведешь меня, Мавка?

— Сам будто того не ведаешь! Трын-траву искать!

— А ты знаешь, где растет она?

— Я не знаю, но мать моя ведает. Мы, русалки, всю траву, что ночами цветет, наперечет знаем. Где хочешь ее сыщем, даже если знаешь ты, что нет ее в том лесу. Русалка любую траву найдет — надо только суметь попросить правильно.

Они неожиданно быстро вышли снова к тому самому озерку, где Лютик увидел девочку. Затем она остановилась и направилась к воде.

— Погоди, — взмолился он. — Дай мне отдохнуть — я устал, да и есть хочу!

Мавка, уже стоя по колено в воде, хитро обернулась к нему.

— А я то проведала, — улыбнулась она. — Маленький ты человек, тебе силы много надобно, а идти нам не близко — успеешь оголодать!

Она нырнула, оставив Лютика одного.

Скоро девочка вновь показалась из воды: в руках ее, в обеих горстях, были орехи с колючей скорлупой. Она высыпала их на колени Лютику:

— Ешь. Это не те орехи, что люди ловят. В этих силы больше.

С этими словами русалка села подле него на траву и не вставала до тех пор, пока от орехов не остались одни скорлупки. Отряхнув их, Лютик встал, и девочка повела его в чащу.

Путь их оказался не близок. Девочка весело скакала вокруг, что-то напевала, бросалась за каждой бабочкой или птицей, наклонялась к каждому цветку и постоянно о чем-то щебетала, не слишком вспоминая про мальчика.

Лютик был рад-радешенек когда они наконец вышли к речке, что текла меж заросших берегов. В реках живут русалки, а эта река была такая большая, что в ней могла бы жить и не одна.

Мавка весело скакала по берегу, приветствуя каждый куст, и не спешила вспоминать о деле.

— Но, Мавка, — взмолился Лютик, — а как же трын-трава?

— Успеется. — Девочка подбежала, протягивая ему желтый цветок с зеленой серединкой. — Видишь, это твой цветок, лютик, лютый цвет. Он к твоим волосам идет. — И она воткнула цветок в вихры мальчику.

Осердясь, тот едва не вырвал русалочий подарок, но вспомнил, что сердить ее пока не следует. Мавка все поняла по его лицу и отступила, опечалясь.

— Видно, ты душой за дело свое болеешь, человек-цветок, — грустно молвила она. — Делать нечего, придется помочь тебе. Смотри!

Она шагнула к самой воде и засвистела с двух пальцев.

От ее свиста пригнулись к земле травы, зашелестели испуганно и грозно кусты, посыпалась листва с дуба над головой. Волны реки взволновались, ударились в берег с плеском и пеной. Камыши рванулись к небу, разошлись, словно вспаханные невидимой сохой, и к детям вышла водяная дева.

Вода текла по ее телу, убегая обратно в реку. Распущенные волосы опускались ниже колен. Тонкое полотно, похожее на лунный свет, окутывало ее ноги. Лицо, прекрасное, как цвет месяца, было лениво и сонно, но, увидев мальчика и девочку, она оживилась и чуть построжела.

— Что здесь делает человек? — спросила она у Мавки.

— Это не человек, — хитро улыбнулась та и взяла его за руку— Это человек-цветочек, Лютиком его кличут.

Русалка подобрела, и мальчик даже подивился, видя ее улыбку.

— Лютик? — переспросила она. — Хорошо… Что ж, Лютик, дело пытаешь аль от дела лытаешь?

— Ему трын-трава срочно надобна, — торопливо объяснила девочка. — Помоги ему, матушка, отыщи полянку заветную!

Русалка не обратила внимания на слова дочери, и Лютику пришлось объяснять все еще раз, самому.

Услышав про князя Резанского, русалка испуганно вскинула точеные брови.

— Трудно ему будет с волками этими справиться, — наконец молвила она. — Трын-трава недолго действует. Вдруг не успеет он с псоглавцами совладать? Своевольна трава и упряма — растет сегодня тут, завтра там, цветет, когда пожелает, хоть и в морозы самые лютые. А всякая трава, только когда цветок ее распускается, силу имеет… Да и помогать может по-разному: кому она дает силу полную, а кому и половинную. Но идем, что-нибудь да придумаем!

Она поманила за собой детей и пошла прочь от реки.

Они остановились на краю небольшой круглой поляны, густо поросшей самой разной травой так, что трудно было отделить одну былинку от другой. У Лютика разбежались глаза — никогда он трын-травы в глаза не видывал, но ежели бы и знал: как отыщешь ее в этом сборище?

Какой-то лесной дух взлетел из самой гущи трав и закружил над головой русалки. Она внимательно следила за его полетом.

— Есть здесь трын-трава, — объявила она, — не ушла еще… Я ее тут по весне приметила, когда любились мы на первой траве. Могла она на иное место перейти — ей законы травяные не писаны, у нее закон свой, единственный. Никому она не подвластная! Видел, откуда дух сей взлетел?

— Нет, — покачал головой Лютик. — Он так быстро поднялся… И не думал я, что за ним следить надобно! Дух тут же куда-то исчез.

— Ну, делать нечего, — кивнула русалка. — Есть у трын-травы еще примета одна — не гнется она от ветра, стоит упрямо. Иная трава до земли поклонится, а она стоит — не шелохнется. И порой ветер налетит, ветви до земли гнет, кусты ломает — трын-трава и сломается, а все одно — не согнется. Засвищу я сейчас вполсилы, а ты примечай: как увидишь где травку ровную да тонкую, что стоит, как стальная игла, — тут-то трын-трава тебе и откроется.

Лютик готовно кивнул, и русалка свистнула.

Мальчику показалось, что волот-великан его наземь швырнул. Упал он в травы, что легли к самой земле от пересвиста неслыханного. Напрасно он шарил по земле, под листья заглядывал — вся трава, ровно мертвая, легла.

Остановилась русалка дух перевести, силы набраться — и опять вся трава встала, будто свиста и не было. Огляделся Лютик — а он только половину поляны обшарил.

Вдругорядь засвистела русалка, в полную силу. Трава, словно от осеннего дождя, полегла — вся лежит, не отличишь ни бы-линочки. Где тут искать?

Бросился Лютик, пока не прервался свист, под кусты, что сейчас тоже ветви до земли гнули, и увидел у самых корней вроде как пучок травы погуще. Трепещут под ветром-ураганом травинки тонкие, едва не вовсе вырываются, а лечь не ложатся — словно держит их что-то изнутри, от земли толкает, упасть не дает. Кинулся к ним Лютик, стал травинки распутывать. Да на землю укладывать. И уже нащупал в глубине вроде как что-то острое — да стих опять свист, и трава поднялась, вся спутанная.

— Еще! Еще! — крикнул Лютик русалке. — Еще хоть миг один!

— Нашел? — откликнулась та.

— Нашел!

И в третий раз засвистела русалка, но уже тихо, в четверть силы. Только часть травы легла, но Лютик нашел заветный пучок и разгреб его.

Навстречу ему встали гордо и прямо, будто щетина на спине кабана, тонкие серебристые травинки. Коснувшись одной, Лютик порезался о край ее острый.

Торопясь, пока не пропал свист, стал он рвать траву заветную. Мавка, углядев, что он нашел искомое, бросилась на подмогу, осторожно, у самой земли, по одной отрывая травинки. Сорвав десяток, протянула Лютику тонкий пучок:

— На, возьми и не бери более. Разгневаться может трын-трава, даст князю силу смертную — и погубит он сам себя, врагам на радость, друзьям на горе. Видишь — уже и так уходит она!

Лютик глянул — трын-трава по одной былиночке утягивалась обратно в землю. Не успели они оглянуться, как ни единой не осталось, кроме тех, что они сорвали.

Замолчала русалка, стих пересвист, и встала трава на поляне, будто ничего и не было. Только разбуженное шумом эхо уносилось прочь, и в чаще еще раздавался его переклик.

Лютик подошел к русалке, протягивая ей траву найденную. Та осмотрела издали тонкие, серебристые, прямые, как иголочки, стебельки.

— Она самая, — промолвила. — Другой такой во всем лесу не выискать, сколь травы ни сбирай. Редка сия трава стала — потому как и людям все часто трын-травой кажется, но тебе досталась травка сильная. Теперь бы успеть донести ее — ждет князь-то?

— Ой, ждет, — вздохнул мальчик. — Я его надежда последняя, да только волки ждать не будут. Боюсь, убьют его за то, что я пропал…

Русалки не успели успокоить его — из чащи, куда умчалось эхо, донесся пересвист сильнее русалочьего. Закачались ветки деревьев, заметались птицы, белки зацокали, и послышался приближающийся стук да топот.

Лютик шарахнулся прочь, но Мавка поймала его за руку и удержала возле себя.

— Нельзя бегать, — шепнула девочка. — А то леший словит! Стук да топот приблизился и стал таким громким, словно два волота на них шли. Лютик задрал нос, выискивая в вершинах качающихся дубов головы великанов, когда у его ног раздался приветливый голосок:

— Что забыл-потерял, добрый молодец? Али ты Жар-Птицу увидел там?

Лютик даже подпрыгнул от неожиданности и едва не наступил на маленького низенького старичка в лисьей душегрейке мехом наружу, в лапотках и драной шапчонке на одно ухо. Лохматая бороденка закрывала почти все лицо, оставляя только лукавые, с прищуром глаза да нос вздернутый. В самой бороде пряталась улыбка. русалки смотрели на него сверху вниз тоже радостно. Мавка присела в траву и дотронулась до лапки старичка.

— Добрый день, старичок лесовичок, — молвила она. — Помоги ему — на путь-дороженьку наставь — заблудился он в лесу нашем.

Леший захохотал так, что опять пробудилось эхо.

— Заплутал он? — сказал, отсмеявшись. — Не верится тому! Чтоб человек в нашем лесу днем дороги к дому не нашел — тому вовек не поверю я. Скажите-ка лучше, девицы-водяницы, для чего вы ясным днем так далеко от дома своего, да еще с человечком этим, гуляете да траву мою пересвистом пугаете?

Пришлось сознаваться. Лютик честно показал сорванную трын-траву и рассказал, что это — для Резанского князя, который сейчас у волков-полулюдей в плену его помощи дожидается. Только про то, что трава сия для того, чтобы цепи разорвать, ему надобна и поведал мальчик — про Князеву слепоту язык не повернулся. Но леший, как только Лютик про Резань заикнулся, так и подпрыгнул:

— Резанский, говоришь? Не Властимиром ли его звать-величать?

— Именно так.

— Ой, парень, — расплылся в улыбке леший. — Я ж знаю его. Про Властимира Резанского долго еще все лешие вспоминать будут, даже когда имя его из людской памяти исчезнет. Он лесам столько добра сделал, как ни один иной из его родни: чащобы родные оберегал от лихости и чудищ чужеземных, что нам житья не давали… Леса, значит, сберегал, а самого себя не уберег… Что ж, помочь ему надобно! Иди со мной!

И маленький леший решительно направился прочь.

— Куда? — окликнул его Лютик.

— Как — куда? — Леший поглядел на него недовольно. — Думаешь, не хозяин лесу я, всего, что в нем делается, не ведаю? Знаю я, где полянка-то волчья, короткую дорогу к ней покажу. Чуть солнышко закатится к заре вечерней в гости, ты на месте будешь. А не то идти тебе аж до утренней зари.

— Иди, — кивнула русалка, толкая Лютика в спину. — Сам леший помощь тебе предложил. Грех великий от самочинной подмога отрекаться.

Мавка вдруг обняла его за шею прохладными руками. — Прощай, — шепнула на ухо. — Я тебя помнить буду.

— Я еще приду на твое озеро, — пообещал Лютик. — Ты жди. Вот только князю помогу — и приду!

Девочка просияла и отскочила в сторону как коза, прячась за материн подол.

Леший уже ждал в отдалении, притоптывая от нетерпения. Когда Лютик наконец оторвался от русалок, он проворчал что-то суровое и пошел впереди, отводя рукой травы и кустики.

Постепенно он прибавлял ходу, так что Лютик вскоре уже бежал за ним. Леший несся впереди, словно тень или ветер, и становился все выше и выше. Вымахав до двух саженей росту, он остановился, легко поймал мальчика огромными лапами, посадил себе на плечо и побежал дальше.

Сперва было страшно, но потом Лютик привык и оглядывался с любопытством. Он слышал сказки о чудесных конях, что в три прыжка могут перенести хозяина за тридевять земель, а сейчас ему казалось, что и он оседлал такого скакуна. Леший мчался по лесу легко и бесшумно — ни дерево не дрогнет, ни куст не ворохнется, ни птица не крикнет, ни зверь не шелохнется. Он приостановился только единый разок: перед тем как перешагнуть вставшую на его пути лесную речку.

Несколько раз путь их пересекали поляны, и всякий раз с плеча лешего Лютик успевал приметить, что солнце опускается все ниже и ниже к земле. Он почему-то боялся наступления ночи, хотя знал, что звери-люди по ночам тоже спят.

Отроку начало казаться, что они приблудились или леший бежит медленно: путь все не кончался.

Но вот леший перемахнул через овраг, и под его ногой захрустел валежник, через который мальчик пробирался прошлой ночью. Леший зашагал медленнее, перешагивая через упавшие деревья и вывороченные корни, отводя в сторону сухие сучья. Солнце уже почти закатилось, и под деревьями стало совсем темно.

Вдруг леший остановился посреди валежника и ссадил Лютика с плеча.

— Все, — прогудел он, толкая мальчика вперед. — Тут тропка неприметная, никому, окромя меня, неведомая, тайная, похоронная. По ней ступай все прямо и прямо, пока в березу покляпую[10] не упрешься. Оттуда сверни правее, а там до поляны твоей недалече. Только зря не шуми, а не то сгинешь без следа…

Леший говорил за спиной мальчика. Голос его все тончал и тончал, пока наконец не стал похож на мышиный писк. Обернувшись, увидел Лютик в траве крошечного старичка, точь-в-точь такого, какого вначале видел. Старичок помахал ему тонкой, не сильнее мушиной; папкой и скрылся под листом копытня. Лютик остался один.

Заветная трын-трава была у него в кулаке. Он сильнее зажал ее, чтобы не выронить случаем, и пошел, куда указывали.

Над поляной кончался еще один день. Волки споро свежевали лошадь убитого вчера степняка: дневная охота была неудачной. Гао сидел у костра. Нелегкую задачу задали светлые Аги — достать до завтра женщину, похожую на княгиню, или же ее самоё. До города путь неблизкий — сколь ни спеши скороход, только к утру доберешься. А назад с добычей, что волчьей степной рыси недолго выдержит, и того больше — почти целый день. Да еще поймать ее надобно, да еще в пути сберечь: люди местные, не в пример прочим, волю больше жизни любят и горды этим. Вон князь — иной на его месте давно бы или от тоски зачах, или стал сговорчивым, а ему все едино. А как узнал, что завтра в полдень увезут его светлые Аги с собой, еще спокойнее стал — словно тайное что про них ему ведомо.

Гао посмотрел в сторону дубов, где два сторожа охраняли пленного. Острое зрение псоглавца позволяло вожаку видеть сторожей. Те держались ближе к котлам, чего в дозоре делать не позволялось. Но они не люди, они свои, им можно позволить такое: все равно того не будет, чтоб слепой сбежал. Куда ему бежать без глаз-то?

…Властимир молча ждал. Он уже начинал привыкать к темноте. Раны несколько дней как зарубцевались и не болели, и он все реже и реже чувствовал их. Печалило князя иное — он не смог узнать, как скоро придут за ним, сколько ему осталось жить на Земле, сколько ждать и надеяться. Князь не переставал думать о мальчике. Если не сгинул Лютик, значит, блуждает где-то в чаще. Он сбежал ночью, когда нечисть лесная свободно бродит. Может, уговорил помочь ему и сейчас ищет траву ту или назад бредет. Но он так мал — успеет ли?

Чувствуя запах жареного мяса, волки-сторожа переминались с лапы на лапу. Все, кроме них, собрались у костров, деля ужин.

Властимир этого не видел, и потому тихий шорох за спиной остался для него незаметным. Когда шорох повторился чуть ближе и громче, князь подумал, что это либо мышь, либо не в меру ретивый сторож. Шорох приблизился. Кто-то стоял за его спиной так близко, что мог бы коснуться заведенных назад рук. И это был не псоглавец.

— Княже? Слышишь ли меня?

Услышав знакомый голос, Властимир еле совладал с собой. Но он поднаторел в войнах и засадах и смог не выдать радости, только выдохнул тихо, чуть повернув голову назад:

— Слышу…

— Я это, княже, — Маленькая рука легла в ладонь.

— Лютик?

— Он самый. Пришел я.

— Мальчик мой родной, — молвил Властимир, — успел-таки, не забыл… Достал?

— Вот она! — Пальцев коснулись травинки. — Сколько мог сорвать, все тебе принес. Держи!

— Не могу я — руки связаны. Погоди чуток, как сторожа уйдут, сам мне ее дашь!

Один из псоглавцев учуял шепот за спиной и обернулся.

— Ты с кем там говоришь? — рявкнул он.

Лютик прижался сзади к ногам Властимира, надеясь, что его из-за малого роста в темноте не приметят, а князь громко сказал:

— Не твое дело, зверь!

— Говори, кто тут бродит! — наступал сторож.

— Кто бы тут ни бродил, тебе до него не добраться — руки коротки!

— Это мальчишка твой вернулся, да? — Сторож вытянул шею, разглядывая темень позади князя. — Он?

— Сам пойди и проверь.

Лютик чуть не закричал от страха, представив, как волк подходит ближе. Ведь князь и шевельнуться не может. Не защитит он его, и сам погибнет, и трава зря пропадет. А князь ровно нарочно дразнит зверя!

Но Властимир рассчитал верно. Сторожу показалась подозрительной уверенность пленника, и он поспешил прочь, зовя Гао.

Забыв про второго сторожа, Властимир обернулся к,Лютику:

— Всего миг у нас есть. Давай скорее траву!

Мальчик встал на носки, протягивая стебельки к самому лицу князя, чтобы тот мог взять их с его ладони. Не сразу Властимир нашел его руку и ощутил на губах незнакомый, чуть дурноватый пьянящий вкус. Такого ему ни разу пробовать не случалось.

Второй сторож бросился следом за первым, но его остановил голос пленника. Он присмотрелся и заметил мальчишку: тот как раз что-то давал князю. Псоглавец достал нож и крадучись, обходом пошел в их сторону.

Попробовав трын-травы, Властимир напряг руки, пробуя крепость цепей. Они затрещали жалобно. Сторож понял, что дело плохо, и бросился вперед.

— Еще, Лютик, — попросил Властимир. — Еще осталось?

— Да, немного…

Мальчик опять протянул руку. Князь успел коснуться ртом травинки, но в этот миг Лютик вскрикнул и дернулся. Ладонь неловко мазнула по лицу Властимира. Смутно донесся глухой стук падения.

Второпях слизнув застрявшую в отросшей бороде былинку, Властимир позвал:

— Лютик, где ты? Иди сюда… Что с тобой случилось-то?

Мальчик молчал.

Вдруг совсем близко послышался шорох, и в ноздри князю ударил резкий запах зверя. Вытащив из спины мальчика нож и вытерев его, второй сторож подошел вплотную и оскалился довольно:

— Нет больше твоего щенка. Понял?

Подбежали остальные. Еще издалека Гао увидел почти все: как размахнулся ножом сторож, метнув его. Как упал мальчик, тут же отброшенный в кусты, как потом убийца подошел к пленнику, вытирая нож о свою же шкуру. Вожак спросил:

— Что тут было?

— Мальчишка вернулся, — объяснил сторож, — и что-то ему притащил. Да только радости ему это не доставило — ничего он дать не успел. Убил я его.

— Что? — воскликнул Властимир. — Повтори, что ты сказал, зверь! Ты убил его?

— Не веришь, — довольно оскалился сторож. — Ну, да где тебе — слепой, ничегошеньки теперь не увидишь, как ни старайся… Но, если мой вождь на это согласен, я могу дать тебе своими глазами убедиться, что это не ложь.

Он заговорщицки подмигнул Гао, и тот кивнул, радостно скалясь. Этот человек столько водил их вокруг пальца, что теперь не грех и поизгиляться над ним немного.

Повинуясь, сторож бросился в кусты и выволок поближе к скованному князю тело.

— Смотри, если увидишь, — сказал он.

ГЛАВА 4

Волки, что толпились вокруг в ожидании развлечения, рассмеялись, и смех их на сей раз показался Властимиру горше всего на свете. Смотреть на то, чего глаз не видит, и не знать, есть ли на что смотреть!

Он вспомнил тихий крик Лютика, вспомнил, как дернулся мальчик, как потом его рвануло назад. Ярость ударила в голову. Пьянящая ярость, когда уже все равно, что будет с тобой, и нет нужды беречь буйну голову.

— Ну, если вы убили его…— молвил он.

— Сам проверь, коли словам не веришь, — раздалось в ответ.

— Берегитесь тогда!

Захохотали в ответ псоглавцы. От их смеха помутилось что-то в голове Властимира, и он рванулся из цепей.

Цепи лопнули со звоном, будто порвалась струна на гуслях, и упали. Смех еще булькал в глотках пораженных зверей, а князь уже шагнул вперед и наткнулся на чье-то тело у ног.

Онемевшие руки плохо слушались, но звериная, неведомая прежде сила вливалась в них, распирала грудь, толчками с кровью бежала по жилам, мутила разум. Он припал на колено и коснулся нежданного препятствия руками.

Пальцы дотронулись до маленькой руки, такой знакомой. Совсем недавно она трогала его руку, поднималась к его лицу. Перебирая плохо гнущимися пальцами, князь добрался до лица мальчика. Оно было еще теплым, но сердце уже не билось.

— За что? — выдохнул Властимир, не веря тому, что сказали ему руки. — Его-то за что? Ребенок ведь!

— А пусть не помогает, — неуверенно откликнулся кто-то.

— Ребенка-то за что?

Псоглавцы затопотали вокруг, переговариваясь и осторожничая. Властимир понял, что свободен, и впервые за столько дней может делать то, что хочет, что как ни мало досталось ему трын-травы, но свое дело она сделала. Осторожно отодвинув тело мальчика, он поднялся на ноги.

Волки дрогнули. С места их сорвал приказ Гао:

— Взять его! Живым!

Сразу с двух сторон накинулись псоглавцы на князя, хватая лапами и пытаясь завести его руки назад. Но сила уже ударила в голову человека, приглушая разум и осмотрительность, и Властимир рванулся, как медведь, стряхивая с себя врагов.

Они посыпались наземь, как спелые желуди с дуба. Поймав двух самых неповоротливых, князь столкнул их лбами, услышал стук и хруст, а потом лицо его и руки обрызгало чем-то влажным.

Отбросив один труп, Властимир перехватил второй поудобнее и бросился догонять волков. Трын-трава обострила его слух и удвоила против обыкновения силу. Волки уворачивались от него, но несколько неудачников все же попались. Не тратя времени, князь душил зверей, ломал им хребты и отбрасывал в сторону.

По знаку Гао двое самых сильных псоглавцев бросились на безоружного пленника с ножами. Почувствовав, как лезвие пропороло кожу, Властимир поймал нож, вывернул лапу зверю и всадил нож ему под лопатку.

Второй волк зашел со спины, но Властимир почуял его тяжелое дыхание и развернулся, встречая нож грудью.

— Брать живым! — послышался крик Гао.

— Подойди, возьми! — позвал его князь.

Что-то свистнуло в воздухе, и на плечи ему упало два аркана. Но он напряг плечи — и арканы лопнули легко, как травинки.

— Что вы стоите? — кричал Гао. — Разом все навалимся — и дело с концом.

Волки притихли, по чуть слышному шороху их лап князь догадался, что его окружают.

— Только не убивать! — надрывался Гао.

Властимир не видел своих врагов, но они были вокруг и ошибиться было невозможно. Нож его мелькал как молния, разя врагов без промаха. Левой рукой он без ошибки хватал за горло, правой наносил удар. Несколько псоглавцев висели у него на плечах, но не могли заставить его склониться. Князь раскидывал волков как сухие листья и всякий раз успевал поймать одного зверя, чтобы всадить в него нож. Если удар ножом не получался, в дело шли кулаки. Несколько зверей уже корчились на земле, держась за свороченную набок челюсть или выбитую руку. Подле них валялись тяжело раненные и убитые.

Кто-то из волков упал прямо в огонь и завыл от боли. Запахло паленой шерстью. Властимир обернулся на крик и бросился к костру.

Не видя жара пламени и не чувствуя боли, он двумя руками схватил горящие уголья и бросил их в толпу. Воздух разорвали вопли тех, кто не успел увернуться. Подобрав из костра сук, Властимир бросился на врагов.

Они были всюду: справа, слева, сзади, спереди ~~ успевай только поворачиваться, наносить и отражать удары. Несколько раз князь чувствовал, как чей-то нож распарывает его кожу, вонзается в плечо или руку, но боли не было. Как-то аркан захлестнул ему шею, но он только мотнул головой и порвал веревку.

Властимир утратил чувство времени. Он сражался, словно его руками водил кто-то иной, сильный, могущественный и несомненно зрячий. Князь не сразу смог остановиться, когда враги вокруг него внезапно исчезли.

Выбросив последний раз руку с ножом и никого не встретив, Властимир замер, чуть пригнулся и расставил руки. Сук он давно отбросил в сторону, кажется, оставил его в чьей-то глотке.

Усилием смиряя дыхание и приходя в себя после угара боя, Властимир настороженно слушал тишину. Нет, он ошибался — враги не перебиты. Их, наверное, меньше, чем вначале, но они все тут, окружили его и чего-то ждут. Может, уже спускается летающий дом пришельцев и этого не видит только он?

Псоглавцы внимательно рассматривали слепца, который, перепачкавшись в своей и чужой крови, в окружении врагов, все же был готов сражаться. За спиной Гао трое волков подняли луки, но не спешили пускать их в ход, надеясь все же взять Властимира живым.

Вокруг валялись убитые и раненые. Гао подсчитал потери. Одиннадцать убитых, больше двух десятков ранено, и из них треть не доживет и до утра. Несколько псоглавцев было искалечено: вывернуты руки, сбиты набок челюсти. У одного выколот глаз.

Гао вдруг сделал шаг вперед. Властимир, настороженно ожидавший любого шороха или движения, развернулся и махнул рукой. Гао еле успел увернуться: нож глубоко засел в руке, которой он прикрыл сердце.

Его охранники бросились к нему — одни поддержать раненого вожака, другие — добить обезоружившего себя врага. Но Гао вскинул здоровую руку:

— Все назад!

Волки замерли. Властимир, не догадываясь, кого он ранил, все еще ждал нападения.

— Назад! — повторил Гао. Нож осторожно извлекли из раны. — Не трогать!

Рану обложили целебными травами, молодая волчица слизала кровь и обвязала порез полосой кожи. Придерживая раненую руку здоровой, Гао отошел к волкам.

— Ты убил многих, князь из Резани, — сказал он. — Двадцать моих воинов теперь никогда не смогут охотиться со стаей…

— Только двадцать? — перебил его Властимир. — Жаль, что не двести!

— Я мог бы отдать приказ убить тебя, человек, — продолжал Гао. — Твой последний бросок не был промахом — ты ранил меня, вожака стаи. Я признаю твою силу…

— Скажи уж, что я стал стоить дороже в твоих глазах и ты хочешь содрать за меня двойную цену с пришельцев, — презрительно бросил Властимир, — Ты разве не помнишь, что они обещали вернуться за мной и тебе надо сохранить меня живым во что бы то ни стало?

— Я понимаю твой намек, — кивнул вожак. — Ты думаешь, что я не должен тебя убивать из страха перед светлыми Агами, и поэтому ты смог безнаказанно уничтожить столько моих охотников?.. Но ты плохо знаешь наши обычаи: если вожаку причинен вред, убийца должен быть обязательно наказан, или он сам становится вожаком.

— Этого ты от меня не дождешься!

— Разумеется, ведь я еще жив!.. Но мои охотники могли тебя убить, их не остановил бы никакой страх перед светлыми Агами. Тебя не дал убить я!

Властимир промолчал, не зная, что задумал вожак волков и можно ли ему верить.

— Я оценил тебя, человеческий воин, — продолжал Гао. — Ты воин, и мы воины…

— Долго же ты над этим думал, — съязвил Властимир.

— Да, долго, но я это понял. Я хочу отпустить тебя, князь… Ты свободен!

Властимир не поверил своим ушам.

— Почему? — только и смог вымолвить он.

— Ты воин и остался воином, несмотря на увечье и страх близкой смерти. Кем ты станешь, если светлые Аги исполнят свое обещание и дадут тебе новые глаза в обмен на верную службу? Покорителем мира, его проклятьем, ибо тебя будет вести не их приказ, а твоя ненависть ко всему на свете. Ты будешь ненавидеть врагов — за то, что они защищаются от неизбежного; друзей — за то, что не чураются тебя и не проклинают; слуг и рабов — за их малодушие и трусость; союзников — за то, что принимают твои планы; хозяев — за то, что они заставляют тебя делать. Ты будешь ненавидеть весь мир и уничтожишь его в своей ненависти, потому что даже с новыми глазами ты будешь одинок. Я хочу предложить тебе другое одиночество — одиночество наедине с собой. Ты сейчас уйдешь: тебя проводят с поляны и оставят в лесу на милость судьбы. Что там с тобой случится — не наша забота!

— А что же твои светлые Аги? — молвил Властимир. — Что ты скажешь им? Что решил спасти мне жизнь?

— Я бы спас ее, если бы приказал тебя убить, ибо тебя ожидает нечто похуже смерти. Не твоя забота, что я скажу им, подумай лучше о том, как ты будешь выживать в лесу… Отведите его!

Двое волков приблизились сзади, взяли князя за локти. Угар боя отступил, жар в крови угас, силы иссякли. Трын-трава сделала свое дело, срок ее действия вышел. Властимир чувствовал себя разбитым. Он покорно позволил псоглавцам вести себя куда им будет угодно и ждал только одного: когда кто-то из них не выдержит и вонзит нож ему в спину. Он не верил, что его не убьют.

Но его завели в чащу и оставили одного. Князь услышал только шорох и потрескивание — волки убегали в разные стороны, чтобы он не пошел по их следам.

Властимир так и не узнал, что, когда его провожатые вернулись, Гао отдал приказ немедленно сниматься с места и уходить в сторону Резани.

Долго простоял Властимир неподвижно, слушая, как над головой перекликаются осмелевшие птицы, и чувствуя, как ноют свежие раны. Потом решился и двинулся вперед — наугад, куда выведет судьба…

В чаще леса, носами раздвигая кусты и высокие стебли кипрея, тихо пробирались два волка, два матерых зверя с клоками зимней светлой шерсти на плечах и хребте — несмотря на дни летнего солнцеворота, что сейчас неспешно текли над землей. В преддверии Купальной ночи русалки, не боясь света дня, бродили по берегам рек и озер, а самые отважные забирались чуть ли не за версту от родного берега.

Звери шли осторожно, то и дело останавливаясь и принюхиваясь. Оба были крупными сильными волками, один нес на передней лапе шрам, говоривший о давней схватке с каким-то огромным зверем. Раскосые глаза смотрели на мир сердито и настороженно; они пробирались по лесу так медленно, словно попали в чужие края. Время от времени то один, то другой волк обнюхивал землю, проверяя, на месте ли след, по которому они шли.

Ясный безоблачный день позволял видеть далеко, и волки без труда разглядели впереди фигуру человека, что не спеша шел по лесу. Он двигался, вытянув вперед руки, как слепой, то и дело останавливался, то ли собираясь с силами, то ли выбирая путь. Увидев его, волки припали к земле и поползли вслед за ним.

Узнав хищников и разгадав их намерения, тревожно заголосили птицы, слетая к самому лицу человека. Тот, хоть не все понял, но, догадавшись об опасности, обернулся. Увидев его лицо, волки разом замерли и припали к земле, полностью пропадая в траве.

У путника не было лица. Отросшие спутанные волосы падали на лоб, закрывая его до бровей. На месте глаз чернело два провала, от которых по впалым щекам к бороде протянулись дорожки засохшей крови. Узнать его было почти невозможно.

Волки, очевидно, поняли, что ошиблись. Шерсть на их загривках встала дыбом, губы вздернулись, открывая клыки, и они поползли к человеку, выбирая миг, чтобы напасть в открытую.

Властимир привычным слухом охотника и воина давно почувствовал, что неподалеку кто-то есть. Крик птиц предупредил его об опасности. Слепота обострила все чувства, и он без труда различил чьи-то крадущиеся шаги. Он знал, что преследователей было двое: не то охотник с собакой, не то два лесовика-изверга, что порой бродят по лесу так легко, что их не отличишь от зверя.

Надеясь, что эти люди могут ему помочь, он стоял спокойно и ждал их приближения, недоумевая, что заставляет их так медлить.

— Не бойтесь меня, — наконец решился сказать он и испуганно замолк: отвык от своего голоса. — Не разбойник я, путник мирный. Мне… помощь нужна…

Просить было непривычно и ново, и Властимир опустил голову, ожидая ответной речи. Но вместо нее в ноздри ударил острый запах, ненавистный с недавних пор: ненавистный запах волка!

К нему приближались волки! Возможно, обычные звери, каких много в лесу, а вдруг нет? Не зря их шаги показались ему так похожими на человечьи! Князь вспомнил: точно так же подходили к нему и его мучители — люди с головами волков.

Он по давней привычке оглянулся, ища подходящей опоры, и в который раз проклял свою слепоту. Проведя наугад рукою и не найдя поблизости дерева достаточной толщины, которое могло бы защитить его спину, он все же приготовился к последней битве.

Удивляло другое: волки явно не спешили на него нападать. Сколько ни прислушивался князь, не мог различить ни шажка, ни шороха. Звери или застыли на месте, превратившись в камни, или решили плыть к нему по воздуху.

— Ну что же вы, — позвал он, — подходите! Вы долго, видать, за мною следили-следовали, ровно дичь меня вываживали. Теперь пора и дело исполнять. Ведаете вы, что я сейчас вам не противник, так подойдите и убейте меня!

О запретном, о смерти просил он у своих врагов, измучившись в одиноких странствиях и душой и телом. Если бы прыгнул какой из убийц ему на горло, может, и воспряла бы в нем жажда жизни, но звери медлили, а Властимир уже искренне желал умереть.

А волки все лежали в траве, словно какая-то неведомая сила удерживала их на месте. Когда услышали они голос князя, шерсть на их толстых шеях и плотных —загривках разом встала дыбом, а уши прижались к затылкам. Потом они не по-звериному переглянулись и сели на хвосты, как собаки.

Когда князь попросил их о смерти, они встали и, пригнув головы к земле, приседая на лапы, пошли на него с двух сторон, забирая один вправо, другой влево. Властимир ждал.

Вдруг звери, уже подойдя наполовину, остановились и медленно поднялись на задние лапы. Шерсть на их телах стала укорачиваться, морды затупились, уши пропали, хвосты исчезли, на передних лапах появились длинные человечьи пальцы. Они встряхнулись. Перед князем стояли два юноши-подростка, не старше восемнадцати годов. На плечи каждого была накинута шкура зверя мехом наружу, старые, линялые, стираные и снова вымазанные в грязи штаны обтягивали ноги. Откинув со лба длинные белые волосы одинаковым жестом, близнецы подошли к человеку.

Властимир прислушивался. Он мог на слух отличить шаги людей от звериных, но сейчас, когда превращение свершилось без малейшего звука, он не понял ничего. Выходило, что он раньше не заметил людей, думая лишь о волках, а те-то людей приметили и исчезли. Но как? Не улетели же они по воздуху и не растаяли, как туман?

Люди подошли с двух сторон так близко, что оставалось только протянуть руку.

— Не бойся нас, — промолвил один из них, — и прости. — Не признали мы тебя сразу, — добавил другой. — Много времени прошло… Только голос твой таким же остался.

— Ведь ты — князь Властимир из Резани? — снова заговорил первый.

— Да, верно, — откликнулся тот. — Звали меня так когда-то. Но что из того теперь: города моего больше нет, люди повырезаны, а сам я…

Он поднес было руки к лицу, но вспомнил, что у него нет лица, и остановился, замер.

Близнецы с двух сторон взяли его под локти, и он опомнился.

— Кто вы? — спросил в пустоту. — Голоса ваши и мне вроде как знакомыми кажутся!

— Ты навряд ли нас запомнил, княже, — молвил один из них, — лишь единый раз мы и виделись. Мы супругу твою, Веденею-ворожею, хорошо знавали, и когда ты в последний поход уходил, на дороге тебя провожали. Мое имя Явор.

— А я — Ярок, — добавил второй.

— Теперь я вспомнил вас, — молвил Властимир. — Вы тогда еще сказывали, что оборотни?

— Да, — обрадовались близнецы. — И сначала мы к тебе волками подходили, а потом человечье обличье приняли, когда признали тебя.

— Рад я встретить вас, друга верные, — сознался Властимир. — Если б знали вы, если б поняли, как устал я да как измучился… Только как же вы сыскали меня?

Более спокойный Явор промолчал, а Ярок ответил:

Нашептала густа-дубравушка облакам да ветрам Стрибоговым. Прошумели травы росистые ручейкам да прозрачной реченьке. Рассказали птицы крылатые тем, кому наречья их ведомы. Лес следил за тобою без устали — все лесные да водные жители.

— Складно говоришь ты, — похвалил Властимир, — только ты мне еще одно скажи: сами вы за мной отправились или послал вас кто?

Он боялся прямо спросить: жива ли Веденея, его жена, его водимая?[11] Близнецы ее друзьями и старинными знакомыми были, может, что про нее и ведают. Но юноши покачали головами. Спохватившись, они вспомнили, что Властимир не может видеть их жеста, и Явор сказал:

— Нет, княже, то сами мы…

Но князь уже все понял по их молчанию и понурился.

— Что ж, — шепнул он еле слышно, — за это они мне еще один должок выплатят — да еще подороже города… Сколько же вы искали меня? Я дней теперь не различаю, по голосам птиц смутно угадываю…

— Сколько дней тут плутал ты, не ведаем, а с реки, где мы след обнаружили, уж два дня как идем без роздыху, — сказал

Ярок и добавил для ясности: — Старый след был, три дня как брошенный.

— Пять дней, — молвил поражение Властимир. — Пять дней, как не отмщены они… Все от меня уходят!

— Не горюй так, — откликнулся молодой голос, чей, он так и не понял, — не один ты: мы теперь с тобой и никогда тебя не покинем! Понадейся на нас — мы потому тебя и искали!

Властимир протянул им руки, и юноши взяли их в свои сильные грубоватые ладони. Ярок вдруг поднес руку Властимира к лицу и потерся о нее щекою.

Эта нежданная ласка показалась князю до того сладкой, что впервые за долгое время из ран на месте глаз его потекли слезы, смывая присохшую кровь.

ГЛАВА 5

Куда потом вели его близнецы, Властимир не спрашивал, а они не говорили, словно и сами не ведали, как сподручнее путь держать. На второй день прошли они так близко от Ласкова, что князь слышал голос возвращающегося стада и пение девушек в роще над озером, но юноши и словом не обмолвились, что поселок заветный близко. Они достали для Властимира молока и хлеба, но, как они его достали, промолчали. Властимир мог об этом догадаться по злобному лаю, что раздавался в поселке: сторожевые псы учуяли оборотней-воров и рвались по следу, но накануне Купалы лесная живность завсегда наглеет, и жители поселка спустили эту шутку лешему и его приятелям.

Миновало еще немного времени, осталась позади Купальная ночь, в которую умчались было близнецы играть и миловаться с русалками, едва не бросив князя одного. Властимира уже окружили водяные девы и лесовички-анчутки, готовые закружить, заиграть, заставив забыть про все на свете, но вернулись в волчьем облике Явор с Яроком и распугали шумную компанию.

Шли они в основном днями: с утра до полудня, потом самую жару пережидали в чаще и продолжали путь, только когда летняя духота спадала, и останавливались заночевать у маленького костерка только после заката. Огонь близнецы знавали и любили, но в тепле летней ночи разводили его только ради князя, хотя тот и не мог его видеть.

Леса вокруг шли все гуще, дремучее. Здесь веками не ступал человек, только полудикая весь да чудь, что сама еще на зверей похожа, и не богам — мира создателям, и не людям-помощникам молится, а деревьям и камням да злому духу без имени. Как-то набрели они на такое место и поспешили уйти, пока не поздно: даже привычным близнецам показался жутковат дуб, на коре которого было вырезано злое лицо, вымазанное кровью. На кольях вокруг торчали человечьи черепа, на сучьях с содранной корой болтались шкуры зверей и людская сморщенная кожа, а под корнями дерева еще дымился костерок — видать, недавно ушли отсюда дикие люди, а может, и вовсе не уходили, а только затаились, чужаков почуяв.

Два дня после этого спешили, следы путали, но боги помогли — отвели глаза незнакомцам.

Как ни сопротивлялся Властимир, но близнецы в переходах по очереди подставляли ему свои волчьи спины и несли его на себе, не желая терять ни мига. Мчались они, словно ветры или кони волшебные: тонкие речки да озера малые хвостами заметая, леса частые мимо глаз пропуская, луга и поля как нож хлеб прорезая. Случайные путники долго потом всем рассказывали были и небылицы о князе зверей, колдуне с черным лицом, что косится по полям и лугам на белом волке и убивает взором своим горящим неосторожных.

Словно ветер, пронеслись два волка и всадник да и сгинули. Куда — никто не ведает.

Под лапами зверей зашуршали камыши и тростник. Явор вырвался вперед, ломая их строй, а за ним пробирался Ярок, несший Властимира. Звери вломились в прибрежные заросли, шлепая лапами и поднимая брызги, перебрались на другой берег неширокой мелкой речушки с темной теплой водой.

— Слезай, князь, — молвил Ярок, останавливаясь, — прибыли!

Властимир ступил на жесткую траву, его подхватил Явор. Руки князя коснулась волчья шерсть, потом она растаяла, как снег в кулаке, и вместо нее в ладони осталась человечья рука. Вторую руку князя принял, как уже было у них заведено, Ярок.

Властимир сделал несколько шагов прочь от берега реки. Над ними зашелестели ветви берез: щеки князя коснулся листок, и он признал родное дерево по запаху.

Сквозь шепот леса и пение птах он различил новые звуки, от которых успел отвыкнуть слух: мыкнул теленок, заклохтала курица. Ноздри уловили запах дыма из печной трубы — то ли варили что, то ли баню протапливали.

— Где мы? — Голос Властимира чуть дрогнул — он хотел и боялся услышать знакомые голоса: грудной голос Веденеи, басистый заливистый рев сына. Он закрыл глаза, внезапно испугавшись, что жена может увидеть его слепым — забыл на миг, что ни она, ни он не смогут уже увидеть друг друга никогда.

Юноши сжали его руки, ободряя.

— Я проберусь, гляну, что там, — молвил Явор. — Пойду погляжу, а потом расскажу. Голосов много, может, там тот, кто нужен нам.

— Будь осторожен, — напутствовал его Ярок.

Юноша выпустил руку Властимира и, раньше чем тот смог его окликнуть, исчез.

Князь не слышал шелеста распрямляющейся травы. Явор пропал, будто был тенью бесплотной. С Властимиром остался Ярок, что держал его за руку. Сейчас только эта рука связывала его с миром, и, волнуясь, князь до боли сдавил пальцы юноши.

Тишину нарушил громкий лай двух или трех псов, Ярок чуть слышно вздохнул и прошептал что-то невнятное. Лай захлебнулся, прервавшись визгом и грозным окриком, — и все стихло.

Властимир терялся в догадках, а Ярок наблюдал, как Явор, пригибаясь, подбежал к высокому частому тыну, что ощетинился остриями колий на вершине холма, огораживая дом и надворные пристройки. Холм с высокими скатами возвышался над огибавшей его речкой. Со всех сторон его окружали другие холмы, покрытые лесом. Властимир с Яроком стояли под пологом деревьев на опушке у самого подножия холма, с той стороны, где мелкий редкий кустарник позволял на несколько шагов ближе подобраться незамеченными. Острый глаз Ярока видел и телка на приколе, и корову неподалеку. Та внимательно смотрела в их сторону, чуя волков.

Одинокая заимка, к которой даже не шло приметной тропки до ворот, рубленных узко, под одного всадника, ровно и не заметила крадущегося к ней Явора. Юноша подбежал, одним махом вскочил на тын и замер на нем, пригибаясь, как рысь. Приметившие его собаки залились лаем, а он побежал по тыну совсем по-кошачьи, цепляясь за колья руками и босыми ногами. В доме на лай собак стукнула калитка, чей-то голос смирил псов, и Явор легко соскочил во двор.

Напрягая слух, Ярок пытался разобрать разговор, но из-за тына не мог понять, с кем говорит Явор.

— Не ошиблись мы, — шепнул он князю через минуту. — Вовремя пришли!

— Кто там? — отозвался Властимир, как выдохнул. — Друзья.

Юноша тихо потянул за собой князя на свет. За тыном и правда были друзья: иначе Явор успел бы подать сигнал брату об опасности.

Голоса зазвучали громче, быстрее. Распахнулась настежь воротина, и из них выскочили двое. Явор — первым, указывая путь, потом его обогнал житель дома, увидев князя и Ярока внизу под холмом. С криком он бросился бегом навстречу им.

Властимир слышал, как заскрипела створка ворот, как послышался голос Явора: “Вот он!” Затем до его слуха донесся знакомый вскрик, человек подбежал к нему и резко остановился.

Ярок отступил, выпуская руку князя, и тот остался один на один с незнакомцем. Незнакомец молчал, и Властимир не знал, кто перед ним. Он протянул руку и промолвил:

— Прости…

— О боги, да за что же! — воскликнул человек знакомым красивым голосом новгородского гусляра-изгоя.

Он бросился к князю, схватил его за руки, притянул к себе, и Властимир оказался в объятиях друга, ткнулся ему лицом в плечо и почувствовал, как сильные уверенные руки поддерживают его.

— Буян? — выдохнул князь, не разжимая рук.

— Я, Властимир, я, — отозвалось ему в шею горячим дыханием, и гусляр огладил его по плечу— Я с тобой и больше тебя не брошу. Все прошло, мы вместе!

Буян хотел было отстраниться, заглянуть в лицо другу, но князь догадался о намерениях гусляра и крепче сжал его плечи, отворачиваясь.

— Не надо смотреть на меня, друг, — промолвил он глухо. — Я теперь…

— Молчи, не говори ничего, — успокоил его Буян. — Мне уже все поведали, а что упустили, того мне и знать не надобно. Идем домой, все кончилось.

Обхватив его за плечи и поддерживая, он потащил князя вверх по склону, заботливо, как мог только он, голосом направляя его путь.

Ворота так и остались распахнутыми настежь, и два крупных сторожевых пса с широкими мордами и злобным взглядом, смирившись с пришельцами, стояли, опустив головы, и только глухо зарычали, когда мимо них, крадучись, прошли близнецы. Впустив оборотней, псы оставили ворота в покое и последовали за братьями, считая их крайне опасными гостями.

Из избы выскочил коренастый юноша, ровесник близнецов, с льняными кудрями и огромными синими глазами. Увидев Буяна и ведомого им князя, он ахнул и бросился на помощь, подхватывая гостя с другой стороны и заводя его в дом.

Некоторое время спустя, отпаренный в свежезатопленной бане и переодетый во все чистое, Властимир сидел на лавке у стола, слушая шум голосов вокруг.

Это был не дом Буяна, как он подумал вначале, услышав, каким тоном распоряжается здесь гусляр. Они оказались на заимке Чистомысла, о котором Властимир когда-то слышал от Веденеи и которого мельком видел в подземельях несколько лет назад. Самого волхва[12] дома не случилось —с весны, как только сошла большая вода и можно было уже проехать верхом, он исчез, не сказав куда. Постоянно здесь проживали трое — жена Чистомысла, Потвора, его сын Мечислав и пятилетняя дочка Забава. Буян жил далеко вместе с Прогневой, но и он оставил ее ради какого-то дела, о котором важно было знать волхву, и никому более. Он прискакал сюда три дня назад и намеревался дождаться Чистомысла во что бы то ни стало.

Жизнь текла мимо Властимира. Хозяйка, что парила его в бане, хлопотала у печи, собирая ужин. Буян сидел рядом и что-то тихо рассказывал, порой по привычке переходя на стихи. Мечислав то и дело выходил из дома; он вообще не сидел на месте — устраивал гостей: уже вечерело и надо было думать об ужине и отдыхе. Из подростка, каким помнил его Буян, он превратился в статного юношу семнадцати лет. Немногословный и не по возрасту суровый, Мечислав почти не встревал в разговоры.

Близнецы сидели на полу около двери, отмахиваясь от настойчивых приглашений пройти в горницу. Вытягивая шеи, они следили за всеми, но с места не трогались. В избе им было непривычно, но уйти на двор они не могли из-за собак, что неустанно бродили вокруг дома, поджидая их.

По горнице катался комок — Забава, обрадованная суматохой и неожиданными гостями, мешалась у всех под ногами и лезла на руки, как маленькая. Матери и брату было некогда — следовало позаботиться о Властимире; двух юношей у порога девочка чуть побаивалась, как и они ее, но гости были совсем иное дело.

Властимир почувствовал, как она наткнулась на него и потянула за руку, привлекая внимание.

— Дядя, — позвала девочка, — а дядя…

Чуть улыбнувшись, Властимир протянул к ней руки, и она сама забралась к нему на колени, устраиваясь поудобнее. Князь подхватил Забаву, придерживая, чтобы не соскользнула. Девочка внимательно рассматривала его лицо.

— Дядя, а ты кто? — спросила она наконец.

— Я князь. Из города Резани, — запнувшись, ответил Властимир.

— А ты самый сильный, да?

Буян, сидевший рядом, зафыркал, зажимая рот ладонью. — Почему ты так думаешь? — удивился Властимир.

— А мне отец говорил, что князь всегда самый сильный, — серьезно заявила девочка. — Ты всех сильнее, и тебя выбрали князем, да?

— Да,—не задумываясь, согласился князь.

— И ты сильнее моего отца?

— Не знаю, мы силой не мерялись, — ответил Властимир под фырканье Буяна.

— Ты, наверное, сильнее, — рассудила Забава, — потому что мой отец не князь, а ты князь… А твоя Резань — она большая?

Если бы мог, Властимир закрыл бы глаза, улетая мыслью в родной город. Его стены, терема, улицы и дома всегда, с самого первого дня плена, так и стояли перед его мысленным взором. В памяти город был краше, чем он знавал.

— Очень большая, — тихо ответил он.

— Больше Новгорода?

— Нет.

— Почему?

Буян уже стонал от смеха.

— Не ведаю… Новгород старше, — нашелся Властимир.

— А почему?

В это время Мечислав, присевший на минутку, решительно подошел и протянул сестре руки:

— Ну-ка, слезай немедля! Заговорила ты его совсем — чисто сорока трескучая. Угомону на тебя нет. Дай ему отдохнуть — устал он!

Но девочка крепко вцепилась в князя и протянула капризно:

— Не хочу!

На помощь ей пришел Властимир.

— Уж прости, коли что не так скажу, — молвил он, отстраняя Мечислава, — но позволь ей остаться — ребенок ведь… Невинный совсем.

Мечислав поймал предостерегающий взгляд Буяна и отошел — гусляр, лучше знавший князя, уловил в его голосе тоску, от которой и ему стало горько.

Забава поудобнее устроилась на коленях Властимира.

— А где твоя Резань? — спросила она.

— Далеко-далеко — за лесами, реками да озерами глубокими. Идти до нее не день, не два, а много дней, и стоит она на берегу реки, в воды ее чистые смотрится…

— И ты прямо оттуда пришел?

— Да, — Князь опустил голову.

Забава потянулась к его лицу и осторожно дотронулась до щеки, опасаясь касаться белой повязки на глазах.

— Открой, — попросила она, — я хочу на тебя посмотреть. Властимир отвел ее ручку:

— Не могу.

— Почему? Не получается? Дай, я развяжу…

Она с готовностью полезла ему к затылку, нащупывая узел, но князь отмахнулся почти с испугом:

— Не надо!

— У тебя глаза болят? — Девочка склонила голову набок. — Ты скажи маме — она всякие болезни лечит. Мама траву приложит, заговор скажет — и глаза болеть перестанут. У меня вот палец болел, так она…

— Ничего этого не надо, — прервал ее Властимир, — не поможет это все — нет у меня глаз!

— Почему? — не заметив его досады, поинтересовалась Забава.

Судорога бессильной ярости исказила лицо Властимира. Заметивший опасность Буян бросился к нему и снял девочку с колен друга, взглядом подзывая Мечислава и вручая ему сестренку.

— Убери-ка ее, — молвил он, — не ведает она, что говорит. Слово ее, по незнанию молвленное, страшнее ножа отравленного… И сам с нею отсядь — дай мне с другом словом перемолвиться: никак, ведь пять лет не видал я его…

— Меньше того, — хмуро поправил его князь. — По осени пять лет сровнялось бы… Теперь я тебя дольше не увижу — всю жизнь.

Он понурился, низя голову к груди. Буян подсел вплотную, взял руку Властимира, сжал ее и стал как ни в чем не бывало расспрашивать его о тех годах, что миновали.

Вначале князь угрюмо молчал от боли в разбереженных ранах, но постепенно знакомый голос словоохотливого гусляра отвлек его от сегодняшних бед, и к тому времени, как хозяйка собрала на стол и позвала всех к ужину, он почти забыл о происшедшем и охотно рассказывал сам и слушал Буяна.

Из пяти годков на Резанщине только одно лето было мирным — в иные года по весне приходили не только купцы с товарами, но и степняки: хазары, половцы, черные клобуки, даже мадьяры наведывались. Впрочем, с одним из хазарских князьков удалось заключить союз мира — Ратмир, младший брат Властимира, взял за себя его дочь. Случилось это два года назад, а по прошлой весне у самого Властимира наконец-то родился долгожданный сын, по прадеду названный Всегневом. Слушая эту подробность, Явор и Ярок пододвинулись совсем близко и вытянули шеи.

О беде, пришедшей на Резанскую землю этой весной, Властимир почти не поведал — упомянул только о степняках, с которыми пришлось сражаться в шести десятках верст к юго-востоку от города. Пока он принимал бой, на оставшийся без защиты град напали волки… Большего он не сказал, да слушатели и не настаивали, понимая, что вспоминать об этом тяжелее всего. Властимир сказал только, что волками он называет псоглавцев, к племени которых принадлежал и встреченный когда-то князем и гусляром Рат, но в память о давнем знакомце князь отказывался называть его и своих мучителей общим именем.

Голос Властимира дрожал от гнева, и Буян поспешил увести друга от неприятного разговора.

О себе болтун гусляр говорил туманно. Из его путаных речей, полных недомолвок, Властимир уяснил только, что его друг связал судьбу и судьбу своей жены с племенем Чистомысла и богами, которым служит волхв, и даже переселился куда-то в земли дэвсов — сейчас Прогнева оставалась там.

— Помнишь женщину, ту, что нам выход из пещер Змеиных подсказывала? — говорил он, — Из племени дэвсов она?.. Так сейчас она с нами вместе живет — мужа-то ее убили Змеи, так мы ей до поры помогали, детей поднимали. А сейчас она второй раз замуж выходит…

Своих детей у Буяна и Прогневы не было, но гусляр с ними не торопился — он готовился к непонятному для Властимира обряду Посвящения, который должен был свершиться над ним в будущем году. Пройдя этот обряд, он мог стать волхвом.

На ужин к столу собрались все — даже Явор с Яроком покинули свой угол у двери. Кончив трапезничать, хозяева и гости так и остались у стола — надо было решать, что делать.

— Одного я тебя не оставлю, так и знай, — решительно заявил Буян. — Ты без меня пропадешь, а я теперь полезнее, тебе могу оказаться, чем когда-то… Хотел я Чистомысла дождаться, да, видно, придется старику погодить немного — служба службой, а дружба дружбой! Так и порешим — куда ты, туда и я.

— И я с вами! — неожиданно воскликнул Мечислав, приподнимаясь. — Возьмите меня с собой!

— А зачем?

— Как зачем? — так и вспыхнули щеки юноши. — Мир посмотреть да себя показать… Отец меня многому учил, я его науку крепко запомнил — еще и пригодиться могу. Возьмите, добром прошу. Мать, хоть ты скажи!

Потвора выпрямилась, отходя от каменной печи, и строго взглянула на сына.

— Воин…— про себя молвила она и прибавила громче: — Негоже, когда женщина за мужчину просит, да только сын он мне, да сын еще юный совсем, себя нигде показать не успел… Коли порешите его взять с собой, преград чинить не стану.

Мечислав гордо взглянул на гостей.

— Но ты даже не знаешь, куда мы едем, — урезонил его Буян.

— А мне того знать и не надобно — стрела летит, куда лук укажет!

— Мне тоже многого не надо, — нарушил молчание Властимир, склонив голову на грудь. — Только волкам отомстить за город да за семью мою погубленную. Я совсем один на земле остался — кабы не ты, Буян, никого близкого во всем свете у меня бы не было. Не изгнания врага — смерти и мести ищет душа моя за Веденею, за сына малого…

— А что Веденея? — насторожился Буян. — С нею случилось что?

— Что случилось, того точно не вызнать, — горько и сурово отмолвил Властимир. — Говорили мне, что жена моя в болотах с сыном моим вместе погибла. Мои слуги ей от погони уйти помогли, да только с нею невесть где и сгинули, а у меня волки все выпытывали, куда я велел ей отправиться… Они мне и солгать могли, чтобы я покоя не знал, тревогою сердце бередил. Надеялся я, что жива она, да теперь понял, что погибла.

Не зная, чем утешить друга, Буян пожал ему руку. Он не представлял, что бы случилось с ним, если бы исчезла Прогнева.

— А Веденея-то жива! — вдруг подал голос Ярок. Словно от удара, вскинулся князь.

— Жива? — воскликнул он, оборачиваясь на голос и порываясь ощупью найти сказавшего.

Под руку нырнула лохматая голова, похожая на голову дворового пса — такая же жесткая и кудлатая.

— Жива она, жива! И сын ее тоже! Мы их и впрямь у самых болот встренули, а оттоль она с нами уж отправилась.

— Где она? — Властимир за вихры подтянул говорившего к себе, почти дыша ему в лицо. — Говори, пес!

— У матери нашей, в лесной заимке, — молвил, морщась, Ярок. — Да ты не сумлевайся, княже, — леса там густые, тропки нехоженые, путаные, не то что человек — не всякий зверь пройдет. Мы никак семь дней вокруг бродили сторожей — караулили, на случай, если погоня на наш след выйдет… Да ничего не случилось страшного, вот мы и решили впотай от нее сами проверить, что с тобой и городом приключилося, — сама-то она и словом с нами не обмолвилась. Думали, прокрадемся, все разведаем и ей весточку отнесем, да только все по-иному вывернулось…

— Но если знали, что жива она, и, где сейчас, ведали, почему мне не сказывали? — тряхнул Властимир юношу за волосы. — Ведь понять могли, почуять, что меня мучило… Спросить, наконец! И почему к ней не отвели?

Сидящий на безопасном расстоянии Явор пришел на помощь брату:

— Ты на нас, князь, зла не держи — не по злобе мы то сотворили, а по неведению… Коли считаешь, что вина на нас, только изволь слово молвить: тут же, хоть ночь-полночь — мы в путь двинемся. Обернуться не успеешь — привезем ее тебе и с сыночком…

Морщась от силы, с какой Владимир все еще держал его вихры, Ярок готовно закивал, и понявший это князь отпустил юношу. Тот отполз, приглаживая встопорщенные волосы.

— Ну, так нам в путь собираться? — спросил он. — Мы пошли… И слова вымолвить не успеешь, как будешь опять с водимою своею…

— Нет! — вдруг яро выкрикнул Буян, вскакивая.

Все разом обернулись в его сторону. На лице Мечислава было недоумение:

— Али тебе очи застило, свет-Буян? Как же можно так?.. Двум людям мешать снова встретиться?!

— Нет! — повторил Буян, пристукнув по столу кулаком. — Никуда вы оба не пойдете ни сегодня, ни завтра, а только если я позволю. Не о том сейчас думу думать надобно.

— Но как же можно супругов разлучать? Ты о своей жене подумай! Как бы тебе пришлось невесть сколько с нею в разлуке жить. А князь…

— Будет жить! — рявкнул Буян, еще раз хватив кулаком по столу так, что подпрыгнула деревянная посуда. — Сиди! — Он резко рванул книзу локоть поднимающегося Властимира. — Сиди и слушай, что скажу я. И вы все слушайте и запоминайте мои слова… Князь будет один, как и я, как и ты, Мечиславо, коли с нами взаправду ехать решишься. Ничего, что разлука, что в мире неспокойно и любой жене лучше быть подле мужа-защитника, что Веденея князя своего за мертвого почитает, а он ее к сердцу прижать не может. На землю пришла беда — и не до любовных утех ныне. А что сердце в тревоге болит — так злее будет. Беспощаднее станет мстить врагам земли своей, Властимиру сейчас сила и твердость нужнее нужного, а женская жалость только руку слабит и сердце мягче делает. Нет, верно говорю: коли князь хочет край света от врага спасти, должен он не о Веденее думать, а только о войне. Я сказал!

И Буян сел, спокойный и самоуверенный, как всегда.

Все ждали слова Властимира. Близнецы и Мечислав заглядывали в глаза резанца, готовые выслушать его суждение. Князь раздумывал: лоб над белой повязкой прорезала морщина, рука сжалась в кулак.

— Вы решаете все, будто я уже не князь города Резани, — тихо промолвил он, — будто уже Буян стал его главой, а я лишь пустынник смиренный, что живет в чаще лесной, медом да акридами питаясь,.. Но сказал гусляр верно. Ничто не изгонит Веденею из сердца моего, а оно всегда со мною. И мне легче будет биться с врагом, если не буду знать, как она к ранам моим отнесется. А после победы — что ж, за град отомщу, врага побью, людей освобожу, а там — как боги решат… Слышал я — и без глаз люди живут счастливо… Одно плохо — не ведает она, что я жив, а до победы я ей на глаза не покажусь.

— А мы ей скажем, — готовно вызвались близнецы, — Вот наутро и выйдем. В ту заимку только мы да те, кто живет там, дорожку ведают. Подкрадемся неслышно, вызовем ее да и скажем, что жив князь!

— Про это, — Властимир осторожно притронулся к повязке, — не говорите! И будьте осторожны — за мной старые враги охотились. Псоглавцев на Резань друзья поверженного Змея науськали — за те пещеры мне мстили.

После его слов в доме установилась зловещая тишина. Буян тихо коснулся руки Властимира.

— Неужто снова Змей объявился? — выдохнул он.

— Змей не Змей, а те твари, коих они издалека вызвали… Ну, помнишь, когда собирались с богами нашими расправиться?

— Ой, верно ли сие?!

— Верно, Буян, верно. Я их видел тогда, в пещерах, своими глазами и сражался с ними. Они светлые, ровно лучи солнечные, только жар от них идет смертельный — никто сего жара выдержать не может. За спиной у них вроде крыльев больших, а видом на русалок походят, только за светом тела не разглядеть, да и нет его у них, может быть, один свет и крылья. Я ровно чуял — запомнил их… А потом, уже когда меня волки в плену держали, явились они на меня поглядеть, выслушать, как те службу справили. Хотели меня с собой увезти, да только решили не спешить — погодить, когда Веденея сыщется или уверятся они, что погибла она. Дали срок одни суточки, да мне той ночки хватило, чтобы уйти. Думаю, давно эти Светлые о побеге моем проведали и ищут меня повсюду, а потому следует всем нам быть осторожнее.

Близнецы переглянулись испуганно — они вспомнили, как и их самих хотел когда-то Хейд увезти с собой. Они так и не поняли, зачем это было надо, но страх остался в их душах.

Буян сидел смурной, задумчиво ковырял ножом стол. Наконец поднял голову.

— Раз такое дело, — молвил он, — нельзя нам вот так сразу в Резань возвращаться. Следует к встрече с пришельцами издалека подготовиться. Знаю я места, где нам советом помочь могут и силой подсобят, ежели что. Вот туда мы впервой и направимся… Готовься, друг, копи силушку и твердость духа — путь предстоит не близкий!

— Да как же можно так — в дальний путь ему отправляться? — не выдержала Потвора. — Куда его в дорогу сейчас! Съездил бы один, Буян, а то и Мечислава с собой бы прихватил — ему пора силу да удаль свою испытать. А князь вас тут пождет.

— Нет, женщина, — решительно отмолвил Властимир. — Негоже мне, ровно и впрямь я калека какой, в доме отсиживаться, за юбку женскую прятаться! Еду сам!

Он протянул наугад руку. Буян поймал ее и пожал.

— В чем-то права наша хозяйка, — сказал он, — Трудновато тебе в дороге будет. Да только не ведает она, что в наших силах облегчить тебе путь. Идем-ка, что открою!

Он вывел Властимира из-за стола и мигнул рванувшемуся вслед за ним Мечиславу. Угадав его знак, юноша обогнал их и первым вышел во двор.

Спустился вечер. Небо на западе за их спинами полыхало червленым и золотым. На востоке уже высыпали частые звездочки, провожая вечернюю Зарю до дому. Здоровые сторожевые псы, все еще сидевшие у порога, обнюхали людей, заворчали, но не тронули и отошли к тыну.

Пока Властимир, выпустив руку Буяна, дышал прохладой, Мечислав тихонько обошел избу и скрылся в распахнутых дверях конюшни. Вскоре— оттуда послышалось ржание. Услышав его, князь насторожился:

— Лошади?

— Они самые, княже, — улыбнулся Буян, — Тебе конь добрый надобен, чтоб сам дорогу находил, в пути глазами твоими был. Есть на конюшне Чистомысловой такой жеребец — как чуял я, с собой его привел, показать волхву хотел, да только не ему первому смотреть на него пришлось. Ты с ним встретишься, княже!

Из-за угла показался Мечислав, ведя в поводу старого бело-седого коня. Долгая грива спускалась почти до колен, недавно промытый и расчесанный хвост чуть ли не волочился по земле. Увидев людей, конь вытянул шею и зафыркал, вырываясь из рук юноши.

Буян за локоть придерживал Властимира. Подведя друга к коню, он вложил повод в руку князя и отступил.

Белый жеребец ткнулся носом в ладонь человека. Властимир ощупью погладил горбоносую морду, поднялся выше к глазам и ушам, провел пальцами по гриве, распутывая узелки домового. Все в коне неизвестном было давно знакомо, словно уже где-то когда-то виделись они. И льнул тот к человеку, как к вновь обретенному хозяину…

— Буян, — выдохнул Властимир дрогнувшим голосом, — скажи мне только истину… ни слова не перевирая, чтоб меня утешить… Лучше уж так, чем… Молви одно только — правда, что шерсть у него белая?.. Я как будто Облака родного узнаю — и волос его, и кожа, и тянется он ко мне… Скажи мне — шерсть у него белая?

Голос умоляюще дрогнул, снизясьдо шепота, и Буян молвил торжественно:

— Белая, князь! Белая, как облако!

Услыхав имя свое, жеребец тихо заржал, и Властимир припал к его морде, целуя и лаская старого друга, обнимая его голову так, словно впереди была разлука долгая.

Но впереди была не разлука — ждал их долгий путь в незнакомые земли и страны дальние.

ГЛАВА 6

Пролетели, как ветер, семь дней, и как-то наутро выехали из воротины Чистомысловой тайной заимки трое всадников.

Впереди скакал Буян — лишь гусли на боку при седле остались прежними. Иное все было новое, незнакомое. Не признал бы бунтаря-гусляра никто из новгородцев: и конь под ним иной, и справа новая, и доспех-кольчуга не новгородскими мастерами сготовленная — сплетена она в пещерах тайных, над котлами с травами чародейными высушена, водой особой вымочена. Оружие не абы в какой кузне ковалось, не одно заклятье-заговор над ним молвилось, чтобы уберегло оно хозяина от дурного глаза, и от стрелы каленой, и от чары враждебной. И сам Буян повзрослел, в плечах раздался. Лишь глаза синие да улыбка во весь рот неизменными остались. Даже старый оберег, что бережно под рубахой скрыт, — и тот словно другой, новый.

След в след за ним два других всадника. Под правым конь седой, грива до колен, хвост до земли, сбруя же простая — ни золотом, ни камнями не украшена, хотя и пристали такому коню уздечка из чистого золота да се-делко, изумрудами и самоцветами изузоренное. Но отказался от ненужного блеска князь Властимир — не на почестей пир, не на праздник торопятся: ждут их дороги дальние да труды немалые. Нечего по чужим краям драгоценной сбруей щеголять.

Вся одежда на князе будто ночь черна — ни ниточки, ни шерстинки иного цвета не видать. Сапоги, плащ, кольчуга — словно на весь мир кричат о горе, что несет в сердце слепой князь. Лишь повязка на глазах —чтобы встречный-прохожий не так боялся да с расспросами не лез — чисто белая. Щит сбоку без червленой каймы, как привык князь, как ему было по обычаю под стать — весь, как ночь или смерть, темен. Черны и ножны меча у бедра, и нагалище[13] топора боевого, и на копье бунчук[14] черного волоса — будто дым злой по ветру стелется. По плечам кудри русые рассыпались — клялся Властимир, что до победы не острижет он волос.

Скачет князь из города Резани, левой рукой конем правит, правая просто так висит — ни к чему ему двумя руками за повод держаться, когда под ним старый верный товарищ его, Облак. Белый конь сам дорогу найдет, сам преграду одолеет, сам брод сыщет, сам проследит, как бы глаже пройти, седока не утомить.

Подле князя едет Мечислав. Подивился бы Чистомысл, сына узрев, а то, может, и не признал бы. Когда уезжал он по весне — все сына своего отроком считал, несмышленышем, что только в домашнем хозяйстве сведущ, а в деле ратном самый последний. Коли и так, то по виду никто бы не сказал о юноше худого — скачет статный всадник, в седле будто рожден, с конца копья вскормлен. Сколько таких юношей позже гордость и славу земли славянской составили — а и у половины той природной стати не было. Только по лицу видать, как молод витязь — и усов еще у него не пробивалось, и взор нежен и скромен, как у девушки. И не скажешь, что перед тобой парень семнадцати полных годов. Вся одежда у него, как и у Буяна, не в явных землях сработана — на доспехе травы выкованы незнакомые да птицы диковинные, плащ подбит мехом зверя неведомого, в рукоять меча кость странная вделана — будто палец окаменелый от великана волота, в старые времена убитого. Все это, отца не спросясь, взял Мечислав из его запасов, на свой страх и риск.

Еще раньше, несколько дней назад, распрощались друзья с оборотнями Явором и Яроком, что тайными тропами в леса заокские густые отправились передать Веденее весть, что жив князь и помнит ее. Исходило тревогой сердце Властимира: а ну как уследили за ними и увезут жену и сына его светлые пришельцы? Зачем тогда биться, за град мстить, людей от-' бивать? Небось уже оправились степняки от первого удара, про разорение Резани и исчезновение князя прослышали и идут на город с новою силою. Вернется он, а на знакомом месте только угли и пепел да вороны ходят разжиревшие. Тогда что?.. И клонилась голова Властимира, и повод выпадал из руки.

Замечавший то Мечислав не раз и не два пытался утешить князя, но не находил слов молчаливый юноша. А Буяну все было нипочем — словно ведал он такое, что ему не давало унывать.

Все дороги торные да прямоезжие испокон веков по берегам рек пролагаются. Напрямик через леса только колдуны, да разбойники, да порой еще витязи храбрые ходить отваживаются. Много всего таит в себе лес нехоженый, с человеком не знакомый. Коли и набредешь там на знакомый след, знай: не человек это —леший, водяной али еще какая нежить лесная пробегала неосторожно. В таких местах она смела — порой нарочно на глаза заблудшему путнику лезет, только чтоб позабавиться, без злобы. Худо то, что привыкли люди всякую нежить врагом считать и распугали ее без разбора — и злую и добрую. С той поры нет дружбы промеж человеком и лесным жителем — крепко нежить науку запомнила.

Но в тех лесах, под сень которых ступили три всадника, будя конским топотом и звоном оружия тишину лесную, еще совсем не видали человека ни доброго, ни злого. Услышав звуки неслышанные и увидев сквозь листву существ невиданных, помчались жители лесные кто куда. Одни поближе, чтоб рассмотреть незнакомцев да заговорить с ними при случае, а иные прочь — соседям весточку передать да у мудрых совета спросить. В единый миг лес ожил, зашептал, зашевелился, и Буян, не останавливая коня, оглянулся на спутников и молвил с улыбкой:

— Живой лес, наш… Ободрись, Властимир, скоро на месте будем!

Князь вскинул голову. Он так и не заметил, как они в лесу оказались.

— Говорят, во времена далекие, когда даже самих богов на свете не было, а Сварогов[15] прадед был еще отроком, да и великий Ящер, земли устроитель, был в своем роде един, на земле рос вечный лес. Поднимался он в высоты заоблачные, простирался от студеных земель до самых жарких. Бродили по нему звери огромные, рядом с которыми наши кони — что щенки слепые. Ломали они дерева, тяжестью своею сминали и так ходили, да только за их спинами опять те же деревья еще выше поднимались, ровно зачарованные.

— И откуда ты, Буян, столько знаешь? — не выдержал Мечислав. — Про лес тот, чаю, и отец мой ничего не ведает… Кто тебе про него рассказы вал-то?

— Никогда ты людей тех не видывал, Мечиславо, и долго не увидишь. И я не сам с ними разговаривал — случай с теми, кто их в глаза видел, свел. То высший народ, сами Арии древние… Они про все ведают. И про лес тот.

— А что с тем лесом случилось? Ушел он куда или сгорел? Куда он пропал, коли ничто ему повредить не могло?

— Сам он себя сгубил. Вырос лес тот столь высок, что не выдержали стволы, обломились ветки — и упали деревья наземь, друг друга придавили насмерть. Кто ни был под ветвями — все погибли, только сильные самые, гибкие да ловкие по случаю выжили. Ушли они из тех мест, потому как на месте леса много лет смрад стоял — не продыхнуть было. Века как един миг промелькнули, превратились в пыль и пепел старые стволы, стали землей, на нее ветры новые семена из других земель просыпали, и иные леса на месте вечного леса выросли, с новыми зверями…

— Сказки все это,—хмуро молвил Властимир. — Не вечный тогда твой лес, коль изгиб весь без остатка. По-иному его назвать надобно…

— По-иному, — готовно согласился Буян. — Да только прошлое от этого не изменишь — как ни называйся, кем ты был, тем же и останешься. Даже коли все погибли — ты, князь, земли заступник и надежда. У простого человека может семья на первом месте стоять, но у князей не семья, не мать родная, не жена-водимая, не дети малые — вся страна родной быть должна.

— Ты земли моей не знаешь,—возразил Властимир.—Ре-зань на порубежье выросла, резанцы с малых лет воинами становятся, иначе подле Степи не выжить. Только воины там ценятся. А что с меня возьмешь? Без глаз я не князь! Предки мои воеводами были — их вольный народ за науку воинскую добровольно над собой поставил. Были б худы да неумелы — иной род бы верх взял или совсем не поднялась бы Резань, вырезали бы степняки народ под корень, а уцелевшие в дальние б земли подались. Калеки воинам в тягость…

Буян сдержал коня, который все норовил перейти с рыси на скок, поравнялся с Властимиром, нашел его руку.

— Много ты сказал, князь-друг, — молвил он, — не сказал только самого главного. Но не бойся, не сокрушайся — я твою думку тайную понял. Не зря меня Чистомысл вещим называл, птица Гамаюн[16] с руки ела, из губ вино пила. Ты о глазах своих утраченных печалишься, угадал ведь?..

— Угадал, — кивнул Властимир.—Уж сколько дней, как не видел я света дневного. Правду молвить — порой страшно делается: что впереди у меня, кроме тьмы? И дума заходит: а нужно ли жить убогому?.. Лишь долг мой перед родиной держит меня, а что после победы? Без света солнечного и семья не мила мне, и мир сам не надобен!

— Говорила мне Гамаюн, птица вещая, что мы все — а Арии древние в особину! — сиречь дети солнца ясного да неба чистого, потому и не мил нам мрак — в душе ли он или в судьбе. Не тревожься более — я думку твою в сердце заронил. Коли есть на земле где такая сила, чтоб тебе свет вернула, — сыщем ее, и снова ты увидишь мир, или пусть мне не видеть самому солнца ясного во веки веков!

— Да будет так! — раздалось над ними вдруг.

Всадники разом осадили коней. Над ними поперек узкой тропы, что с трудом продиралась в чаще леса, теряясь за поворотом во тьме, протянулся длинный корявый сук без единого листка. На этом суку сидел, нахохлившись, ворон и сосредоточенно клевал кору, отдирая ее и бросая вниз. Узрев, что наблюдают за ним, он перестал крошить сук, на котором сидел, и отвернулся.

— Эй, ворон, птица вещая, птица мудрая! — позвал его Буян, низко в седле кланяясь. — Коли послали тебя боги светлые, силы славные нашего рода-племени, ответь мне человеческим голосом: не ты ли только что слово вымолвил?

Ворон молчал и перья чистил, но все невольно вздрогнули, когда ответ пришел.

— То не он — птица глупая, неразумная. То я с вами говорю! — прозвучал низкий рокочущий голос, и сук чуть дрогнул. — Сгоните птицу злую!

Буян немедленно выхватил лук и вложил в него стрелу. Но стрелять ему так и не пришлось — ворон обернулся, увидел нацеленный в него стальной наконечник и крикнул человеческим голосом:

— Не надо! Сам уйду, старый болтун, сам! И улетел в чащу — ровно его и не было.

Сук над головами путников закачался благодарственно.

— Исполать вам, добры молодцы, хоть впервые сюда явились вы! Я на свете живу триста тридцать лет — триста тридцать лет да три годика. Повидал всего — и не вспомнится, а чего не видал, то мной слышано от ветров да птиц-пересмешников.

У самой тропы стоял толстый дуб. И потолще дубы видали друзья, но этот был статен, ровно витязь, что на миг с коня соскочил.

Буян склонился к уху Властимира, объяснил, что промолвило дерево, и прибавил тихим шепотом:

— Самое время выведать, как глаза тебе возвернуть. Лес-то, видно, диковинный, раз в нем деревья ссорятся с птицами на людском наречии. Здесь, видать, все тайны ведомы…

Князь не успел и слова вымолвить, как опять заговорил дуб:

— Расскажите мне, кто вы и откуда. Не вижу я вас, хотя голоса мне ваши тихие ведомы!

Подивились словам таким путники, а Властимир вперед чуть выехал:

— Уж ты гой еси, ты могучий дуб! Верно ль понял я, что ты тоже слеп? Что такое с тобой случилося? Или враг у тебя в этом мире есть?

— Враг не враг, странный гость, так назвать нельзя. Ворон тот все летать тут повадился — отрывает кору, лист в куски крошит. На него лес управы сыскать не может. Он любимец нашей хранилицы, что сторожит нас от горя и лихости, — потому и ведет себя безнаказанно. Только и есть у него, что все ведает. Но в моей судьбе невиновен он — нам, деревьям, глаза не положены. Лишь немногие их удостоились, но таких лес наш сроду не видывал!

Выслушав могучий дуб, опечалился Властимир.

— За ответ твой тебе благодарствую, — молвил он тихо. — Печаль ты мою не развеял… Но коли ты многое ведаешь, не

подскажешь ли; как человеку глаза вернуть, что по злобе чужой им утрачены?

Чуть помолчал дуб, пошелестел листвой.

— Верно ль понял я, путник, что ты слеп? — молвил он наконец.

— Да.

— Что ж, — призадумался старый дуб. — Нам, дубам-деревам, сила древняя издавна дадена — от отцов наших да прадедов, что росли в начале миров. Не искать нам сил да мудрости у чужих — самим раздавать ее. Много тайн я из жизни ведаю, рассказать — ста лет мало станет… Но чтобы глаза вернуть утраченные — не бывало такого, сказка то!

Пораженный в сердце самое ответом мудрого дерева, Властимир совсем опечалился, но дуб еще немного подумал и молвил:

— Погоди-ка, путник. Сам я помочь не могу, но есть здесь тот, кто все в мире ведает. То хранительница леса нашего, берегиня[17] старая да древняя. Поселилась она здесь еще до моего рождения, а откуда пришла — и сама, верно, запамятовала. От ворона да тех, кто близко ее видал, слышал я, что ей все тайны мира ведомы. Коли вы ей видом, да разумом, да душой своей покажетесь, распознает она в вас достойных помощи, все, что можно и нельзя, сделает. Только запомните крепко: покажитесь ей так, чтобы не успела она вам вред причинить!

Юный Мечислав, что впервые столкнулся с опасностью, вопросил:

— А она может?

Буян весело воскликнул:

— А ты никак испугался, Мечиславо? Что, оторопь взяла? Крепко обидевшийся на такие слова, Мечислав вспыхнул, как сухой трут.

— Хорошо тебе говорить, Буян! — гневно молвил он. Ты во многих землях побывал, с людьми-нелюдями разными виделся. Тебе сам Гамаюн истину открывал. Да и князь — воин опытный, не сробеет — ему не в диковинку. Я же из дому первый раз выехал. Себя вспомни — может, в мои-то года ты и послабее был?

Буян уже готовился достойно ответить, но в это время Властимир вскинул руки, призывая к молчанию.

— Тише вы, растрещались, ровно сороки болтливые! — прикрикнул он на спорщиков, — Не о том сейчас надо речь вести, кто смелее да находчивее, пока срок для того не представился. Что там нас ждет — никто не ведает, потому вам молчать приказываю. Если станем мы по пустякам спорить да ссориться, никогда ничего не получится, отвернется от нас удача. Лучше спросим мы у дуба-дерева, как дорогу сыскать к берегине той!

Спорщики разом замолкли, пристыженные.

— Хорошо ты нас остудил, Властимир, — признался Буян. — Не сломили тебя невзгоды-горести. Твердо сердце, и ясен ум твой по-прежнему. Заставил и меня мальчишкой себя пред тобой почувствовать. Оно и верно — каких-то десять лет у нас с Мечиславом разница, а я уж себя стариком перед ним выставляю. Не держи на меня ты зла, Мечислав, будь ласковым!

— Да верно ты все сказал, — согласился юноша. — Я и правда испугался.

Старый дуб над их головами пошелестел листвой, прислушиваясь к их говору, и наконец сам слово вымолвил:

— Слушал я вас да раздумывал. О разных людях мне слыхать доводилося, но о таких — никогда. Может, слышал, да не верил я, может, правда, речей о том не было. Коли и верно, что вы говорили тут, то путь вам чистый, ровной скатертью. Пошепчу я тропинке этой — она уж расстарается, к хозяйке леса этого сама выведет.

Зашептались листья узорные, закачались ветви корявые, корни жесткие в земле ожили — дуб с землей и лесом разговаривал. Отвечал ему лес тихим голосом, а земля отвечала молчанием. Рассказав про все, что успел узнать, обратился дуб к троим всадникам:

— Я поведал про вас тропе. Обещалась она отвести вас до места, только чур уж с нее не сворачивать. А сойдете — поклонитесь ей, чтоб опять ей бежать, как от века легла. А теперь прощайте!

Корявый сук чуть шевельнулся, ровно махал на дорогу, и трое всадников поехали, куда тропа вела.

Лес вокруг стоял густой да неезженый. Кругом дерева в три обхвата до ветвей мохом поросли, листва на локоть землю усыпала. Частый кустарник ровно стена поднимается, колючими ветками за лошадиные гривы цепляется. В просветах листвы неба не видать, только слышно, как ручей звенит в овраге.

Жутковато было ехать по такому лесу зачарованному — не мертвому, но и не живому. Под любым деревом глаза горящие мерещились, из любого дупла смотрели лешие, из любой норы — звери лютые. Лишь тропинка все текла вперед — ну да что ей, тропе, в лесу станется!

Зазвенел ручей ближе некуда — будто под самыми копытами лошадиными. Глянули Буян с Мечиславом — то не ручей, то водяницы меж дерев тенями скользят, хоровод выстраивают, к всадникам подбираются — смеются, кричат, к себе зазывают. Не успел Мечислав рассмотреть дев призрачных, как выехал вперед Буян, руку к сердцу прижал, земной поклон в седле отдал:

— Уж вы, девицы, девы красные, вы сойдите с тропы, не пугайте ее. Не по хитрости, не от жадности, не из любопытства глупого — мы в леса ваши за нуждой пробрались. Как хозяйку леса проведаем — тут же двинемся в путь-дороженьку. Если ж скучно вам все одним плясать, выбирайтесь-ка на поляночки да поближе к жилью человечьему. Только чур — не манить к себе ни старого, ни малого, ни добра молодца, не губить-разлучать красных девушек. А мы вам не дружки, не товарищи!

Выслушали русалки-водяницы слова гусляра, столпились, зашептались о своем, захихикали. Вышла вперед одна — видом чуть постарше прочих, в волосах цветы лазоревые.

— Знаю я тебя, человек! — она молвила. — Не в первый раз ты в леса заповедные наведываешься. Не признала лишь твоих спутников, но коли ты за них головой ручаешься, то путь вам добрый, а только позволь проводить до поворота!

На такие слова кивнул Буян, а русалки окружили лошадей, лаская их и расчесывая гривы. Две взяли Буянова коня под уздцы, повели вперед; четыре других — ухватили коней его спутников.

— Голос старого дуба мы слышали, — заговорила старшая, — вот и решили выглянуть, посмотреть, что за путники старику нашему приглянулись. А потому ведаем, что едете вы к самой лесной берегине, Яге. Строгая она и оттого малость несправедливая — карать ей чаще приходилось, чем миловать. О вас уж она ведает, а потому смотрите в оба — даже мы можем быть ею подосланы.

— А раз так,—возразил Буян,—то почему мы верить вам должны?

— А ты красивый, — рассмеялась водяница. — И друг твой тоже!

Она указала назад, и Буян, оглянувшись, увидел, что водяницы совсем Мечислава в оборот взяли: одна впереди поперек седла сидит, другая за спиной пристроилась, третья вокруг бегает, местечко себе ищет, а две еще перед мордой коня его ссорятся, кому жеребца вести. Сам же Мечислав и не рад уж вроде, что столь мягок оказался, а поделать ничего не может. Русалки его то целуют, то слова шепчут ласковые, а он не ведает, куда глаза девать.

— Молод друг твой да совсем неопытен, не привык разговаривать с девушками, — молвила тихо старшая водяница. — Но не бойся за него —дуб вас велел целыми пропустить. Был бы он один, худо б ему пришлось, а так — что!..

Старшая водяница свистнула в два пальца так, что закачались ветки над головами всадников.

— Поворот река наша делает! — объявила она зычным голосом, — Как ни хороши добры молодцы, а пора прощаться с ними. Им прямая дороженька, а нам в правую сторону. Обнимите их, сестры, на прощание, чтоб долго не забывали встречу эту, — и в путь!

Три водяницы повисли разом на Мечиславе, причитая и прося задержаться хоть на миг, но вдругорядь прозвучал свист, и они спрыгнули наземь, помахали руками на прощание, убежали толпой, и из чащи леса зазвучали их голоса.

Мечислав, красный со стыда, что Буян это видел, не спеша с гусляром поравнялся. Тот понимающе сжал протянутую руку.

— Не кори себя, — молвил тихо, — кабы не князь, я бы тоже задержался на минуточку — водяница, коли долго человека не видит, злая становится. А нам в лесах наших зло не надобно!

Облак сам поднес Властимира ближе к друзьям. Князь нарочно молчал о том, что не мог видеть и чувствовать — как по сговору, русалки от него держались подалее, — и спросил только:

— Тропа еще не кончилась?

— Нет, Властимир, все торопится. Обманула водяница — до поворота далеко еще, это она нарочно сказала, чтоб сестер отвести.

Самый поворот всадники встретили скоро — и версты не проехали. Сворачивала тропа к краю оврага и вдоль его берега спешила в такую чащу, что только слепой Властимир невольного страха не почувствовал. Кони же едва на колени не падали, упираясь.

Первым по тропе в лесную глушь шагнул Облак, неся на спине ничего не ведающего о пути князя. Жеребцы Буяна и Мечислава решились идти только вслед за ним, стараясь ступать точно след в след.

Здесь была такая темень, что черные одежды и доспех Властимира пропадали во мраке — только белый Облак маячил впереди. Под копытами звонко хрустела листва и ветви опавшие, эхо бормотало что-то сонное, да шелестели кроны настороженно.

Едва развиднелось, как впереди увидели всадники завал — три могучих дуба, выставив сучья и корни, лежали поперек тропы, перегородив ее в каждую сторону на три сажени, а в самую высоту — на сажень с малым.

— Не простое это место, — шепнул Буян Мечиславу, — водяница мне говорила, что хозяйка лесов нарочно может нас испытывать. А объехать нельзя — иначе тропа пропадет, и тогда мы точно отсюда никогда не выберемся. Сможет ли твой конь завал сей перескочить?

— Мой-то перескочит, — ответил юноша уверенно, — его еще жеребенком отец мой особыми зельями отпаивал, в воде заговоренной на заре купал. Да и под тобой конек, вижу я, не простой. А вот как нам с князем быть? Под ним жеребец, какие средь людских коней встречаются — не поят их медами, не моют с заговорами…

Вспомнив о ехавшем впереди друге, Буян запоздало испугался, что слепой князь может наткнуться на преграду, но под Властимиром был Облак. Подойдя к завалу вплотную, старый конь встал, ожидая отставших молодых коней, чтобы идти за ними.

Не ведая, что заставило остановиться коня, Властимир пришпорил его и, когда тот захрапел, осаживаясь, вытянул плетью по боку:

— Али ты остарел, али от моей руки отвык, старый друг, что без приказа моего останавливаешься?

Повинуясь твердой руке всадника и силе, с которой тот рванул повод, Облак сделал шаг и ткнулся носом в бревно.

В тот же миг что-то гулко грохнуло вдалеке, словно гром прогремел. Кони и всадники разом вскинули головы, осматриваясь, а из груды сучьев взлетел ворон с доброго орла величиной и с хриплым граем улетел в чащу.

— Что это было? — спросил Властимир.

— Козни Яги-воительницы, — ответил Буян. — Преграды она на пути нам чинит, вперед идти мешает.

— Знать, Облак мой не зря остановился? Благодарствую, товарищ верный. — Князь потрепал коня по крутой шее. — Не вижу я, что впереди, а ты глазами моими стал, погубить меня не хотел. Но раз миновала беда — тогда вперед.

— Куда! — ахнул Буян. — Там же…

Но пришлось ему замолчать — дрогнули стволы, в кучу сваленные, стали сами собой подниматься и выпрямляться. Только ветром от распрямившихся ветвей на путников махнуло — и опять пуста тропа, будто ничего и не было.

Ощутивший, как заволновался нахлестнутый веткой Облак, Властимир выждал, пока все успокоится, и первым проехал опасное место. Буян и Мечислав присоединились к нему уже на той стороне.

— Ждет нас Яга-воительница, — молвил Буян. — Что еще нам судьба готовит чародейного?

Не успели его спутники слова в ответ вымолвить, как завернула тропа, камни огромные огибая, и вывела всадников к ручью, что, в ивняке теряясь, поляну пересекал. На тот берег перекинут был мост — на перилах выкованы звери незнакомые да оружие чужое. Короток был мост да узок, но разом встали кони, чуя неведомое.

Тропа подходила к самому мосту и после него продолжалась. Выглянув из-за столпившегося по берегам густого лозняка, Буян углядел, что на поляне видна избушка на горушке. К ней тропа и протянулась.

— Вот конец пути нашему, — молвил он. — Не обманул старый дуб, точно к месту вывел, да только перед нами преграда последняя — как ее одолеть, сознаюсь, не ведаю. Вроде крепок мосток, да не из простых он досок.

— А может, нет тут никакого моста, как того завала не было? — спросил Мечислав.

— Чем напрасно гадать, взял бы да проверил, — присоветовал ему Властимир. — Или мне учить тебя надобно?

Возмущенный тем, что его уже третий раз за день чуть ли не несмышленышем величают, юноша, не говоря ни слова, спешился и, оставив коня на тропе, подошел к мосту. Едва он ступил на него одной ногой, как почувствовал сквозь подошву сапога жар — чем дольше стоял, тем сильнее пекло. Когда же он отнял ногу, на мосту остался след обугленный.

Взял он тогда камень да и кинул его через мост. Вроде узок и тонок был мосток, да только не долетел до другого берега камешек — упал посередине и вспыхнул тут же, как сухой лист на углях.

Вскинул тогда Мечислав лук, вложил стрелу, пустил — но опять не долетела стрела до другого берега, словно факел, вспыхнула и пеплом на мост упала, будто ее и не было.

— Нельзя через мост перейти, — для Властимира сказал Буян, — Что над ним ни пролетит — все сгорает, будто в огне.

— А велик ли мост? — молвил Властимир.

— На глазок две-три сажени, а ручей под ним на половину того.

— Берега у ручья обрывисты?

— Да, камнями русло обложено. — Мечислав осторожно спустился к воде, цепляясь за кусты.

— А поблизости, выше по течению, нет спуска к воде подходящего?

Юноша побежал к тому месту, осматриваясь.

— Нет, — сказал он, — но русло здесь вроде чуть поуже… Точно узнавать?

— Нет! В воду зря не лезь — что еще она таит, нам неведомо, — строго ответил Властимир и опять повернулся к Буяну: — Оглянись вокруг, друже, — нет ли камней больших поблизости? Вроде слышал я, по камням копыта коней постукивали…

Пока князь не упомянул про камни, Буян не понимал его замысла, но тут просиял:

— Есть камень, княже, есть! Валун со всадника ростом — в десяти шагах позади нас. Хочешь ты новый мост соорудить и по нему перейти?

— Может, мост, может, что еще, — уклонился князь от разговора. — Надобно валуном этим реку запрудить. Осмотри его, Буян, — можно ли его с места сдвинуть?

Гусляр радостно кивнул:

— Сдвинем, ежели надо, Властимир! А ну, Мечислав, давай за мной да коня своего прихвати!

Два всадника вернулись немного назад по тропе, где на гребне террасы, ограничивающей русло ручья, зажатый двумя деревьями, торчал из земли валун высотой со всадника.

С седла своего коня Буян вскочил на валун и притопнул ногой, проверяя на прочность.

— Вроде как шатается, — молвил он. — Но сила тут немалая надобна. Придется нам, Властимир, и твоего коня в дело пристроить.

Валун сидел в земле неглубоко — можно было подкопать его мечами и столкнуть с горушки. Пока Буян вымерял расстояние, Мечислав уже начал рыхлить землю вокруг валуна.

Властимир осторожно спешился, и Буян подвел его к камню, чтобы князь сам проверил его на прочность. Властимир оперся о шероховатый бок руками, и валун вздрогнул, как живой, от прикосновения.

— Слушай, друже, а твой Разрыв-дар все еще при тебе? — вдруг спросил Буян.

— Я и сам об этом думаю, — ответил Властимир. — Да проверить не было случая.

— Так проверяй! Отодвинь этот камешек!

— Смеешься?

— Нет. На сей раз нет… Мечислав, ну-ка отойди подальше!

Юноша поскорее отскочил и отвел посторонь коней. Буян подвел Властимира к валуну с той стороны, где удобнее толкнуть валун в ручей.

Опершись о камень ладонями, князь и вправду почувствовал, что валун подается. Что Разрыв-трава открывает перед ним все двери, он знал давно, но об этом даре не подозревал. Знать, не только замки и запоры рвет его рука, но и все прочие связи раскрывает!

Он почувствовал, как вздрогнул, чуть приподнимаясь, камень, как закачался он, с натугой отрываясь от земли. Затрещали стволы деревьев, полетела с них кора и щепа, с ветлы с криком сорвался ворон и закружил над людьми.

— Что вы сделать задумали, неразумные? — закричал он человеческим голосом.

Не ведая, что происходит, Властимир остановился, а Буян, признав давешнюю птицу, крикнул, махая рукой:

— Не твоя забота, соглядатай пернатый! Лети себе дальше, подсматривай да подслушивай. А хочешь нам помешать — попробуй, коли под силу тебе сие!

Мечислав нарочито медленно вскинул лук с готовой стрелой. Ворон от этого шарахнулся так, что наткнулся на валун и чуть не упал на руки Властимиру.

— Не сворачивайте вы камня-валуна, — запричитал он хрипло да жалобно. — Не запруживайте ручья, не ломайте моста, заклинаю вас!

— Не ломать? — переспросил Буян. — А как же нам тогда на ту сторону перебраться?

— Я проведу вас, только не ломайте здесь ничего!

— Ну что? — Буян обернулся на друзей. — Поверим птице?

Слепой Властимир только пожал плечами, а Мечислав спокойно заменил стрелу и сказал:

— Пусть делает, но знает — у меня в колчане одна стрела заговоренная — бьет без промаха, и ее я на него успею потратить, ежели обманет!

— Нет, не обману! — заверещал ворон испуганно. — Идите к мосту!

Путники разобрали лошадей и вернулись на берег.

ГЛАВА 7

Подведя всадников к мосту, ворон взмыл в поднебесье так стремительно, что Мечислав ругнулся, досадуя, — хоть и била стрела без промаха, но уж больно быстро он уворачивался.

Поднявшись чуть ниже облака, ворон каркнул с высоты и камнем упал на мост, на самую середину. Лишь коснулся он досок, вспыхнули его перья ярче солнца самого, а весь мост запылал жаром, да таким, что и Властимир его почувствовал.

В молчании смотрели всадники на костер, в который превратился мост с вороном вместе, и ждали, когда рассыплется он в пепел. Но пламя гудело и ревело, а мост не сгорал и не менялся в огне.

Наконец утомился огонь, стал стихать, потом исчез совсем. Не поверили глазам своим путники — мост из огня вышел целехонек, словно и не горело ничего, а на перилах, поджав ноги, сидела старуха в лохмотьях.

Она проворно спрыгнула на доски и поманила людей:

— Что встали? Проезжайте, касатики, — не сгорите! Старуха могла и соврать, но мост не подвел. Когда все трое оказались на мосту, она проворно сбежала с него и устремилась к избушке, которую Буян углядел еще раньше. Всадники пришпорили коней, но поспеть за старухой не могли.

— Стой-ка, бабушка, — окликнул ее Буян. — Объясни нам, где хозяйка этого леса, Я га-воительница?

Старуха как раз в этот миг поставила ногу на ступеньку крыльца и обернулась на гусляра.

— А зачем она тебе, красивый, надобна? — медовым голосом спросила она. — Дело пытаешь аль от дела лытаешь?

— Дело у нас к ней есть, дело тайное и нужное. Старый дуб нас к ней послал, тропу уговорил в избушку ее приводить…

Тут он осекся, поскольку старуха молча указала ему под ноги. Конь Буяна стоял на тропе, которая кончалась под ногами старухи, у самого крыльца.

Гусляр слез — почти свалился с седла.

— Выходит, ты и есть — Яга-воительница? — ахнул он.

— Что, не похожа? — подбоченилась старуха.

Буян, не скрывая любопытства, окинул ее взором пристальным. Росточком старуха была даже ниже Мечислава и дотягивалась гусляру едва до груди. Может, когда-то была она стройна и статна, теперь же похудела и согнулась вдвое. Кожа на сморщенном, как яблоко печеное, лице была почти черна. Выдавались вперед горбатый нос и нахмуренные брови. Из-под них огнем полыхали глаза, на угли похожие. Тонкий рот все время двигался, качая подбородок. Седые волосы были собраны в жидкую косу, что выбивалась сбоку из-под платка с заплатой. Старушечье тело прикрывала вроде как рогожа, раньше имевшая цвет. Поверх ее была накинута меховая душегрея, за пояс которой заткнуты рог, окованный серебром, и птичьи перья. Старуха упиралась худыми руками в бока и глядела весьма гордо и даже весело.

Избушка, на пороге которой она стояла, была ей под стать — маленькая, ветхая, до половины вросшая в землю, покрытая мохом и дерном, об одном подслеповатом окошке и двери на единой петле. К углу была прислонена метла из ободранных прутьев на суковатой палке.

— Не похожа? — повторила старуха,

— Нет, — сознался Буян, — Не в обиду тебе будь сказано, походишь ты скорее на ворону ощипанную.

— Да ведь она ворона и есть, — вспомнил Мечислав. — Помнишь, Буян, ворон нас перевести на эту сторону обещался? Где он теперь?

— А ведь верно! — обрадовался Буян. — За услугу благодарствуем тебе, ворон-птица, а теперь будь добра, подскажи, где найти нам Ягу-воительницу?

— Говорят тебе, нашел уже! — Старуха начала сердиться. — Недосуг мне с вами лясы точить попусту. Ежели до ночи успели добраться, милости прошу, проходите, гостями будете!

И она распахнула щербатую дверь.

Буян придирчиво осмотрел избушку. На вид она была так мала, что нельзя было понять, как сама старуха в ней помещается. Но вид у лесной жительницы был столь решительный, что гусляр не стал спорить.

Изнутри лесная заимка была гораздо больше, нежели снаружи. Бревенчатые стены поднимались почти на сажень. Снизу до половины были они чисто выскоблены, и только там, где собирался дым, виднелась копоть. У дальнего угла стояла печь, из валунов сложенная, — в ней пылал огонь. Подле печи нашлись сундуки и лари с припасами.

В стены, куда ни глянь, были вбиты крюки и гвозди, на которых висела различная утварь, а меж нею — пучки трав, шкурки зверей в связках, многочисленное оружие и доспехи.

Снаружи послышалось ржание коней. Буян и Мечислав выглянули разом. Сквозь натянутый пузырь они увидели, как к их коням подбирается зверь, похожий на толстого кота. Согнав лошадей вместе, он погнал их куда-то прочь.

— Стой! — завопил Буян, бросаясь из избы.

— Не гонись, — остановил его новый голос, — То слуга мой! Гусляр обернулся — и удивился в который раз за день.

У печи на месте старухи стояла женщина помоложе ее. Лишь горбатый нос, горящие угольями глаза да седая коса оставались прежними. Одежда на ней была из кож звериных — платье до пола, душегрея вышитая. Незнакомка улыбнулась весело и молодо и поманила Буяна рукой:

— Али не признал меня? А я тебя сразу заприметила — хотела проверить только, каким ты стал с годами — хуже или лучше.

— И что же заметила?

— Вовсе не изменился ты, Буян-новгородец, гусляр-оберег, вещим Бояном прозванный. Только прозванье “вещий” тебе рано дадено — кабы прозвали им тебя вовремя, давно бы ты признал меня!

Властимир нашарил руку Буяна.

— Откуда ты с нею знаком, друг? — шепнул он. — Кто такая она?

— Сам того не ведаю, — отмолвил гусляр. — Развей сомнения мои, госпожа, расскажи, где мы могли с тобой видеться? Я многих людей за свою жизнь встречал, многих помню… Ты, — вдруг остановился он, — не Зёвана ли охотница, что лань белую в лесах пасла?

Голос его дрогнул, и Властимир встал рядом, все еще держа гусляра за руку. Обоим сразу вспомнилась избушка лесная, да в ней старушка чудная, что сперва их накормила-напоила да спать уложила, а ночью погубить хотела. Тогда умение да хитрость Буяна спасли их. Что теперь им грозит?

Но незнакомка рассмеялась еще веселее:

— Вижу я, что все же переменился ты, коли считаешь, что можно за просто так дважды в одну ловушку попасться! Ничего подобного промеж нас от веку не было. А признала я не тебя самого, а поступок твой. А дело твое малое, да немалое — достанется тебе за него награда великая и моя благодарность.

Она вдруг поклонилась Буяну — не в пояс, а по-княжески. Гусляр еле смог ответить тем же.

— Откуда мне честь такая? — еле смог он вымолвить.

— От сердца твоего доброго да памятливого. Помнишь и чтишь ты супруга моего, Ящера-прародителя, земли устроителя.

Буян так и сел на лавку.

— Значит, ты и есть…

— Яга-воительница, леса и всех, кто живет в нем, от беды храню, чужого да жадного не допускаю, ворога изгоняю. Когда-то забыли люди о Ящере, что был самому Перуну верным помощником, и всю родню его изгнали вон. Кто с того времени умер-изгиб в чужих краях, кто куда подался, я одна осталась от него поблизости. Забыли люди память правдивую о нем. Так я думала, пока ты не принес ему почтение и жертву от сердца своего да по разуму. Он тебе тогда за память и почтение отплатил, а теперь мой черед. Будьте гостями!

Живо и красиво, так что опомниться гости не успели, Яга накрыла на стол.

После ужина, затеплив огонек, присела на лавку.

— А теперь говори, Буян, что привело вас в мод леса, какая беда да тревога? Что в моих силах — все сделаю, а коли не смогу чего — совет дам.

— С другом моим беда приключилася. — И поведал Буян Яге повесть о волках-псоглавцах, что пришли войной на город Ре-зань, пожгли и позорили[18] его, а самого князя полонили, глаза ему вырвали и обещались отдать его в рабство к пришельцам из земель незнаемых, из стран чужих, чуждых.

О пришельцах Яга, оказалось, знала не меньше Буянова и остановила его объяснения взмахом руки.

— Что ж, — промолвила она. — Я слово твое выслушала. Дело здесь серьезное и особо его делать надобно. Ворога изгнать — то не самое главное. Главное — не допустить, чтоб опять он в Резань пожаловал. Я о граде том много слышала: один из самых старых он на земле — трижды уже разрушался и строился всякий раз на новом месте, а имя сохранялось почти в неизменности. При самом Ящере первый раз он заложен был… И про Светлых я тоже ведаю — много раз они к нам являлись — где появятся, там беда.

— Помоги нам, Яга-воительница! — воскликнул Буян. — Не за себя, не за родню жены своей прошу — за друга моего. Горько ему таким жить. Присоветуй, что нам сделать, как беду эту превозмочь?

Яга встала, подошла к Властимиру, взяла в ладони его голову и осторожно сняла повязку.

— Что с глазами твоими сталося? — спросила она.

— Их у меня вырвали… и сказали, что вороны склевали, — еле слышно ответил князь, — Я сквозь боль грай вороний слышал, ветер от крыльев, когда над головой кружили, чувствовал, потому считаю, что не солгали мне.

— Подскажи, Яга-воительница. — Буян схватил ее за руку— Есть ли где на земле средство такое, чтоб вернуть ему глаза взамен утраченных?

— А коли скажу, что на ином краю земли оно, средство это, схоронено, так и пойдешь? — улыбнулась Яга.

— Так и пойду, — твердо ответил гусляр. — За тем и пришел… А коли мои глаза тебе надобны, то я и на то согласен, — прибавил он не дрогнув, — и без глаз петь можно. Голос меня прокормит.

Взор Буяна и горящие очи Яги встретились. Показалось гусляру, что раскаленные прутья вонзаются ему в глаза, выжигают слезы. Но не дрогнул, выдержал тяжелый взор, и на миг глаза не отведя.

Сердцем угадав поединок, нашел Властимир его руку и пожал.

— Не трудись, друг, — промолвил он. — Такой жертвы мне не надобно. Я за чужой счет счастливым быть не смогу — ты знаешь меня!

Яга наконец отвела горячий взор от залитых слезами глаз гусляра и отпустила его, склонясь над ранами Влас-тимира.

— Первый раз я такое встретила, — созналась она. — Дело и впрямь небывалое. Помочь ему надобно, но помочь ему трудно, ох как трудно…— Сжала крепче голову князя, ближе к лицу поднесла и сказала в раны поджившие: — Но помочь можно!

Властимир вскочил, вырвавшись.

— Что? Что ты сказала, старуха? — воскликнул он срывающимся голосом.

Буян бросился к нему, подхватил, но князь отбросил его, как ребенка, и вслепую пошел на Ягу, протянув руки.

— Что ты сказала, повтори? Не рви сердца моего!

Буян и Мечислав с двух сторон повисли на его локтях, силясь если не усадить, то хотя бы остановить. Вдвоем им едва удалось с ним справиться, да и то потому, что как раз в ту минуту подошла сама Яга к князю, провела рукой по его лицу и молвила ласково:

— Не порвется сердечко от радости, раз беда его не ослабила. И отвага в тебе, да и сил полно, а друзья — верней еще не было. Долог путь туда и сто крат тяжел, но решишься коли — поведаю!

— Я иду! Иду!

Яга кивнула друзьям, и те отпустили Властимира. Чуть покачнувшись, князь рухнул на лавку, закрывая лицо руками. Плечи его поникли, словно не радостную, а горькую весть ему поведали. Чуть совладав с собой, он поднял голову.

Вокруг была тишина, и ему показалось, что все ушли и оставили его одного. Впервые с тех пор, как заговорили с ним Явор с Яроком, окружало его молчание. Он различал потрескивание огня в печи и голоса просыпающихся лесных жителей, но больше ничего.

— Буян? — тихо позвал он.

Отзовись мир молчанием — и страх бы поселился в его душе навсегда. Но тишина ожила, отозвалась вздохом облегчения, верный друг присел рядом, обнимая за плечи.

— Все хорошо, Властимир.

Князь, не смущаясь, припал к плечу друга. — Я буду видеть, Буян? — шепнул он.

— Я все сделаю для этого, княже, светлым Перуном и Хоросом клянусь. А не помогут они — принесу клятвы Чернобогу[19], — торжественно молвил гусляр. — А пока успокойся — ты плачешь…

Властимир отер мокрую щеку.

— Знаю, — отмолвил он. — Это в первый раз с тех пор, как ослеп.

Яга-воительница поманила Буяна:

— Погоди-ка раньше срока радоваться. Путь впереди долог и труден, не раз еще, может, проклянете тот день, когда на него решились. Не всякий дойдет туда, не всякий дело исполнит — только самый сильный, самый мудрый и самый смелый.

— А ты испытай нас, коли веры у тебя в силы наши нет, — воинственно возразил Буян. — Тогда и посмотрим, кто может все одолеть!

— Нет мне в этом нужды, — покачала головой Яга. — Я уже силу и ум ваши видела. Только там не только это понадобится. Слушайте!.. Путь ваш лежит в страны дальние, в земли заморские, где люди говорят и живут не по-нашему. Путь ваш лежит отсюда на юг, по землям славянским — мимо городов, лесов, рек, мимо самого Киева-града по Днепру до самого моря, а через море и далее — по землям незнаемым. Может, там такие твари водятся, каких у нас и в самых страшных сказках ни сказать, ни пером описать. Но за теми землями неизвестными лежит сам отец Океан-море. В море том остров Буян[20]. На острове том стоит терем самого Кащея — он-то знает, где схоронена живая вода — единственное, что здесь помочь может. Коли не доберетесь до Кащея и на разговор его не вызовете — не видать князю света дневного, потому как во времена незапамятные Кащея боги хранителем живой и мертвой воды поставили: с той поры он и не старится и богов той водой оделяет по мере надобности.

— Так, может, сразу у самих богов ту воду и спросить? —молвил Мечислав. — Отец мой среди них не последний, не откажут ему светлые!

— Хватил! — Яга покачала головой. — У богов ее может и не статься в нужный миг, а у Кащея она завсегда есть. Надобно только его уломать, чтобы согласился он живой источник открыть для-ради вас. А это дело самое трудное — потруднее дороги станет.

— Клялся я Перуном, что живой водой той не раз исцелен был. Клялся Хоросом, что любой воде силу целебную дать может. Поклянусь Даждьбогом[21], что когда-то первым источник сей воды из скалы иссек, — сказал Буян. — А не помогут они — верность принесу самому Чернобогу, чтобы он светлых богов приструнил да с Кащеем уговорился по-родственному. А назад мне пути нет — клялся я, что друг и названый брат мой опять солнце увидит, и слово свое сдержу. Или мне самому солнца не видать и домой не ворочаться! На том меч целую!

Замолчали все, клятву такую услыхав. Даже Властимир от друга отступился. А Буян спокойно обнажил меч и коснулся его губами, подтверждая свои слова.

Яга смотрела на него сочувственно.

— Дело ты на себя взвалил немалое, — наконец она промолвила. — Самим богам светлым вызов бросать — такого давно в мире не было. Но коли правда то, что помню я о тебе, то ждет тебя удача немалая. Боги клятву твою услышали, примут, нет ли, про то неведомо… А покамест вы двое ложитесь-ка спать: утро вечера мудренее! А ты, Буян, со мной останешься — расскажу я тебе о тех землях все, что самой известно…

Мечислава и Властимира уложили спать, а Яга с Буяном у лучины под окном еще долго совет держали.

На рассвете, только солнце ясное заглянуло на полянку лесную и росу расцветило яркими красками, выехали из избушки три воина. Провожала их Яга-воительница, в доспех кованый снаряженная, до развилки лесной, где три тропинки по сторонам расходятся: одна в чащу лесную ведет, другая — в болота зыбучие, а третья, самая тонкая да неприметная, сперва по камням да корягам скачет, а потом на людскую тропу выходит. Здесь, на развилке, у камня придорожного, остановила она лошадей своих гостей недавних и на прощанье сказала им такие слова:

— Тропка эта, коль с ней по-людски да по правде поступать, без дела не топтать, вас к друзьям моим выведет. Надо только заметить, не пропустить примету малую. Отсюда она вас в частый ельничек, а из ельничка да в осинничек, из осинничка да в дубравушку, а оттуда — в лес да сосновый бор. Там глядите в оба, сторожитесь — как увидите при овраге камень бел-горюч лежит, из-под камня того ручеек бежит, гак к нему направляйтесь. Коли удастся вам камень с того места своротить, выйдут к вам жители подземные, что от века там от людей хоронятся — даже боги не все их видели. Расскажите, что я сама примету дала, и просите у них помощи себе. Что они сами дадут не выспрашивая, то и берите. Эта помощь от чистого сердца пойдет, она в деле вашем самая ценная… И впредь принимайте только ту помощь да подсказку, какую вам без слова вашего предложат, — земля там иная, обычай другой, смертью он грозит всем незнающим. Что за зло на пути вам встретится, где добро да друзей отыщете — того никто не скажет, потому слова мои крепко запомните. А теперь прощайте. Добрый путь и дорога скатертью!

Поклонились Яге-воительнице три витязя и своей дорогой отправились.

На ветру звенят сосны стройные, головами колышат кудрявыми. Солнце стволы золотит медные, сок стекает каплями янтарными. Под копытом хрустят иглы ломкие, в кронах белки цокают шаловливые, в чащобе лесной растут папоротники. Буян, выехав вперед, достал гусли, настроил их и запел что-то тихое, чтоб лесную глушь не тревожить попусту.

Тропа вилась меж стволов сосновых, ровно нитка на станке ткацком меж иных нитей, — то на холм, где возрос одинокий дуб, поднимается, то к оврагу крутому спустится. Буян и Мечислав вертели головами, выглядывая бел-горюч камень, и наконец увидели.

Впереди поднималась терраса реки пересохшей, на ней теснились сосны толстые. Среди них несколько дубов и берез оказалось, а внизу, у подножия террасы, где травы было меньше, лежал на горушке в полсажени высотой камень в три охвата с малым. Врос он в землю больше чем наполовину, мхи и травы ползучие оплели его почти до маковки, на свободном местечке ящерица греется. Из-под камня того ручеек течет маленький — тонкой струйкою, словно ниточкой. И бежит ручей в озерко круглое.

Остановили коней всадники у камня, спешились.

Не тратя времени, поспешили Буян с Мечиславом к камню заветному, стали ножами очищать его от травы и листвы, землю приставшую прочь отбрасывать.

— Да его и лошадьми не своротишь, — усомнился Мечислав. — Разве только опять умом да хитростью?

— Что за камень такой? — позвал их Властимир, которого они пока в стороне оставили. — Подведите меня к нему.

Буян взял его под руку, подвел к самому камню, чтобы князь мог его ощупать. Валун возвышался на горушке почти на полтора локтя в высоту, и князь мог, особо не кланяясь, ощупать его основание.

— Погодите, друзья, — позвал он вдруг. — Он вроде как неплотно прилегает! — Князь присел у камня, раздвигая корни обрезанной травы. — Я щель чувствую.

Под корнями и правда была небольшая щель.

— Эх, кабы были с нами девушка или отрок, что не вошел еще в силу полную! — потужил Властимир. — А то там что-то есть, да я дотянуться не могу!

— Есть отрок, есть! — воскликнул Буян. — А ну-ка, княже, уступи место Мечиславу Чистомысловичу!

Властимир посторонился, и юноша присел рядом у камня. Князь сам нашел его руку и указал, где искать. Мечислав пощупал внутри и вскинул голову.

— Под камнем пусто! Не то ход подземный, не то яма глубокая, — сказал он. — Я почувствовал, там земля сразу вниз идет.

— Если правда то, что на прощанье нам Я га-воительница поведала, то подземные жители света дневного боятся и чужого взора любопытного тож. Если откроем щель, то они, не торгуясь, дадут нам и помощь, и совет добрый, — рассудил Буян.

Не тратя слов, приступили к делу. Пока Властимир с Мечиславом ножами расщиряли щель, Буян принес копье покрепче. Подсунув его в щель, князь налег на него…

Под его тяжестью камень крякнул, как живой, с хрустом оторвался от земли, открыв ход достаточный, чтобы мог протиснуться человек. Пока у Властимира не иссякли силы, Буян с Мечиславом подтащили камни поменьше и подложили в щель, мешая валуну встать на место.

Все столпились у камня. В глубину тянулся крутой ход, достаточно глубокий, тесный и узкий, чтобы призадуматься. Наконец Мечислав решился.

— Вот что, други, — молвил он, — я моложе вас и полегче буду. Попробую спуститься вниз. Осмотрюсь, как там, а потом вы меня вытянете.

Обвязавшись веревкой, юноша стал спускаться в провал. На случай, ежели кто-то задумает потянуть за веревку сильнее или соскользнет Мечислав неожиданно, другой конец Буян привязал к седлу его коня.

Ход оказался не так крут, как виделось вначале, — только на полсажени он спускался вниз прямо, потом появился склон, а в нем крутые ступеньки — уже старые, осыпающиеся. Под сапогами Мечислава они рушились, и земля летела куда-то вниз.

Заметив, что веревка перестала уползать внутрь, Буян перевесился через край и крикнул:

— Мечислав, ну что там? Уснул, что ли?

— Тут и без сна не как в яви![22] — глухо донеслось снизу-Только мрак и ступени вниз уходят. Много ли веревки осталось?

— Сажени на три-четыре, не более.

— А ход, мыслю я, на все десять еще вниз тянется… Ой! Веревка дернулась, и Властимир, державший на ней руку,

заметил это.

— Что случилось там, Мечислав? Али зверь какой?

— Тут и без зверя как со зверем! — отозвался юноша. — Вытаскивайте меня скорее!

Оставшиеся потащили его наверх, и вдруг кто-то еще повис внизу, добавив тяжести. Из хода было слышно, как неизвестный борется с Мечиславом — доносились тяжелое дыхание и вроде как звериное рычание. Зазвенел по камням выпавший из руки юноши меч.

Поднатужившись, князь с гусляром выдернули на поверхность сразу двоих.

В Мечислава мертвой хваткой вцепился белой масти зверь, похожий на закованного в доспех волка. Обхватив по-человечьи лапами бока юноши, он тянулся к его горлу, а Мечислав всеми силами старался защититься от его зубов. На боку зверя виднелась глубокая царапина от меча, но грудь и загривок его защищал кованый панцирь с шипами на горле. Оказавшись на солнце, враги не расплели смертельных объятий и покатились по земле, стараясь подмять один другого.

Клубок подкатился к самым ногам Властимира. Тот по рычанию распознал, что на Мечислава напал зверь, похожий на ненавистного для него волка, и, не разбирая, ударил ногой.

Кончик кованого сапога врезался как раз между противниками и разметал их в стороны. Зверь на миг отвлекся от горла врага и вскинул морду, чтобы узнать, кто его так ударил.

Он увидел слепого человека… Слепец беспомощнее, чем любой другой воин, один удар — и… Зверь приподнялся, отворачивая голову от Мечислава…

И свет солнца ударил ему в глаза.

Это было так неожиданно, что зверь отпрянул, закрывая морду лапами. Глаза невыносимо болели. Ему хотелось только одного — добраться до темноты, где он привык жить, снять жгучую боль. Он бросился к валуну, но на его пути стоял Буян, успевший вооружиться.

Почти не видя ничего из-за заливавших глаза слез, зверь с разбегу ударился мордой в выставленный гусляром щит. От новой боли он завыл, но только размахнулся, чтобы сбить с ног нового противника, как какая-то сила подняла его в воздух.

Буян, изготовившийся для второго удара, опустил щит. Зверя надежно держал Властимир, а позади него поднимался с земли Мечислав. Руки его до локтя были искусаны, рукава рубахи и ворот разодраны, но в остальном он был цел и невредим.

Зверь крутился на земле, не смея напасть. Властимир стоял спиной к солнцу, и подземный сторож был вынужден смотреть на свет. Это было больно, и он выл и вертелся, надеясь вырваться, но из рук князя спастись было не так-то просто.

Мечислав опустил руки в ручей, сдерживая бег крови из ран. Тем временем Буян размотал веревку и принялся связывать пленника.

— Надо бы нам быть поосторожнее, — предупредил юноша. — Он там не один!

От неожиданности Властимир едва не выпустил лапы пленника, а Буян сердито развернулся к нему.

— Что ты говоришь? Как — не один?

— Да просто все,—объяснил Мечислав.—Я свет внизу увидел — он ко мне приближался. Хотел крикнуть, вас предупредить, а тут этот зверь на меня набросился. Когда он на меня кинулся, свет еще двигался. И потом — глянь, какой панцирь на нем. Видать, человек его ковал и надел на него специально.

— Мечислав прав, — вдруг сказал Властимир. — А потому надо нам приготовиться гостей встречать!

Друзья вернулись к князю. Выпустив лапы волка, он ощупью добрался до валуна и стал у самого хода, касаясь его рукой. На лице его застыло внимание. Поманив друзей, он шепнул:

— Слушайте! Вы ничего не различаете?

Буян и Мечислав подкрались к ходу и осторожно заглянули внутрь. Из глубины доносился шум чьих-то шагов. Кто-то лез, пыхтя и бормоча себе под нос, совсем близко от поверхности качающийся огонек освещал низкую плотную фигурку.

ГЛАВА 8

Опомнившийся Буян бросился было за оружием, которое лежало совсем рядом, но опоздал. Гость махнул рукой, что-то вылетело из хода и зазвенело на камнях. Гусляр вытаращил глаза — на камнях лежал оброненный меч Мечислава.

Юноша кинулся к оружию, и все пропустили миг, когда на поверхность вылез хозяин.

Властимир почувствовал, что кто-то лезет мимо него. Он решил было, что это кто-то из друзей, и протянул руку помочь, но никого не обнаружил.

Зато связанный зверь с первого взгляда узнал невысокого человечка. Он завертелся на камнях, завизжал обрадованно, отчаянно виляя хвостом.

Буян и Мечислав уставились на гостя. Он был низкого роста, прямо карлик, с каким гусляр сталкивался однажды, под корнями старого дуба, но выглядел совершенно как человек. Гость был чуть горбат, но из-за его самоуверенности и толщины это не бросалось в глаза. Борода была подстрижена коротко и опалена с одного бока. От его нарочито грубой и небрежной одежды пахло чем-то столь знакомым, что, когда запах учуяли, не сразу поверили.

От подземного гостя сильно пахло лошадью.

Он невозмутимо поставил светильник с поблекшим на свету пламенем и вразвалочку направился к связанному зверю, на ходу вынимая длинный кривой нож. Увидев это, волк прямо зашелся в радостном визге.

— Зачем животину мучаете, свободы лишаете? — строго заговорил гость, разрезая веревки. — А коли б вас так — вы б что сказали?

Освобожденный волк запрыгал около него, как собака, потом, лизнув на прощанье руку, молнией скакнул в ход, чудом не сбив светильник.

— Домашний, что ли, зверь этот? — молвил Буян.

— Домашний, — кивнул гость. — Сторож он здешний.

— Приучил бы сторожа своего не бросаться на кого не надо, — строго заявил гусляр. — Глянь-ка, что он с другом нашим сделал! Мечислав, покажи руки!

Юноша, смущаясь, отвернул кое-как приправленный рукав. Увидев глубокие царапины, гость не смутился.

— Не надо было дразнить зверя. Он умный, а вам то не ведомо! А то явились — не запылились, ход зачем-то разворотили… Вот ставьте теперь все на прежнее место, да живо — а не то зверь мой остальных приведет. А с десятком, чую я, потруднее вам будет справиться!

— Погоди, — остановил несговорчивого гостя Властимир. Князь, найдя его по голосу, тронул за плечо. — Али не заметил ты, что слеп я?

— Заметил, сразу заметил, — кивнул гость, — только уже сказал я, что не мой зверь глаза твои отхватил. Ищи другого, кто солнца свет знает, а нас не трожь!

Он захотел было уйти, но Властимир держал его крепко.

— Погоди, не о том речь у меня. Обидчиков я своих знаю и обиды им не прошу. С тем я и в путь отправился, чтоб сыскать на них управу. В дороге нам Яга-воительница встретилась. Признала она одного из нас и за это, провожая утром в дорогу, дала наказ: как окажемся мы в сосновом бору, чтоб искали бел-горюч камень, у оврага лежащий. Сказала она, что, коли сдвинем мы камень сей, подземных жителей, ее родичей, повидаем, и велела просить у вас помощи, какую сами нам восхощете!

Выслушав речь, гость подобрел и заулыбался:

— Молвил ты складно да ладно. Что ж сразу не сказали, что Ягу знаете? Наезжает она сюда частенько — поболтать, новостями поделиться, а когда и оружие подновить. Раньше-то года без того не проходило, а как завелись варяги на земле, так все реже и реже является. Может, боится их, может, чует что… Раз она вас послала, будьте вы гостями нашими!

Он взял руку князя и повел его первого в подземелье.

Буян и Мечислав задержались всего ничего — только привязали коней, задали им зерна и прихватили оружие. Властимир же ничего с собой не взял,

Путь по подземному ходу с хозяином здешних мест оказался легче. По крайней мере, так показалось Мечиславу. Миновали они всего несколько саженей, и маленький человечек свернул в ход, которого юноша не приметил в первое лазание.

Здесь было темно, хоть глаз коли, и сыро, но светильник в руке подземника горел ярко, позволяя увидеть ровные своды, гладкий пол и сосульки на потолке. Видно было, что их часто обрезали, чтоб они не вырастали слишком длинными.

Подземник шел впереди, указывая дорогу. Рядом с ним держался Властимир. Буян и Мечислав крались сзади, то и дело оглядываясь и поджидая не то стаи обещанных белых волков, не то еще кого.

Вдруг Буян замер, вглядываясь в стену.

— Эй, все сюда! — позвал он. — Скорее! Я что нашел!

— Чего еще там? — пробурчал подземник, нехотя возвращаясь.

Поджидая, когда свет придвинется ближе, Буян в нетерпении приплясывал у стены. Когда все собрались около него, гусляр с победной улыбкой ткнул в высеченное на камнях изображение воина вдоспехе. Подле витязя присело какое-то животное, похожее на Ящера или Змея, но поменьше — ростом с лошадь. На морде зверя замечалась вроде как упряжь. Под рисунком шел двойной ряд буквиц и каких-то полустертых символов. Среди них можно было ясно различить ворона, крест и спираль.

— Видели? — воскликнул гусляр. — Вы это видели?

— Ну видели, ну и что? — скривился подземник.

— А то, что точно такие же знаки я последнее время нахожу всюду, где есть дэвсы. Пять лет уж, как с ними повстречался. Мне про знаки сии Чистомысл много рассказывал. — Буян дрожал от нетерпения, как молодой горячий конь, — Здесь бывали дэвсы, сознавайся, подземник?

— Эва, удивил. — Тот скривился презрительно. — Да их тут немерено. Если бы ты, человече, на каждую картинку не останавливался, давно б уж их вживую увидел. А если бы поопытнее был, то и так бы понял, что с одним из них разговариваешь!

Буян вытаращил глаза, а Властимир отступил от необычного старичка, словно тот в зверя лютого обратился. Гусляр рассматривал их провожатого так долго, что даже терпеливый Мечислав тряхнул его за плечо:

— Пошли, что ли? И так задержались сверх меры.

— Дело говоришь, парень,—одобрительно кивнул подземник. — Застоялись мы в пустом ходе. Дальше идти надобно.

Пристыженный Буян занял свое место и до конца пути промолчал, угрюмо и внимательно косясь по сторонам.

Путь их завершился вскоре — за вторым поворотом им открылся широкий освещенный коридор, стены которого были выложены цветным камнем. Посреди пещеры высился каменный стол — видимо, для общих трапез. Но никого поблизости не было, хотя время обеда наверху давно уже настало. Не останавливаясь, подземник провел гостей в одну из дверей.

— Говоришь, князь, в путь вы отправились? — вдруг заговорил провожатый, негромко обращаясь к Властимиру.

— В путь, — коротко отмолвил князь.

— А далеко ли путь держите?

— Далеко, — еще короче бросил князь.

— А все-таки?..

Властимир сжал зубы. Вот сейчас он примется причитать, что не дело он затеял — в путь-дорогу дальнюю слепым отправляться. Послал бы друзей своих или слуг верных, а то и кинул клич по городам и весям, чтоб нашелся добрый молодец, что не побоялся бы в страны незнакомые отправиться и достать ему средство чародейное. Да и вообще, не дело князьям самим такое затевать — на то слуги да холопы имеются. Но подземник молчал выжидающе, и Властимир процедил сквозь зубы:

— За моря.

— А море какое — не Понт ли Греческий?

— Он самый.

— Тогда добираться вам до него — срок немалый…

— Сам то ведаю, да только то не твоя печаль! — перебил Властимир.

— Да что ты взъелся-то на меня так, князюшко? — Подземник выглядел озадаченно, — Али молвил я слово противное? Али в чем еще не потрафил?

— Просто ведаю я, что на языке твоем вертится — мол, не дело такое вершить убогому, а князю и вообще зазорно самому в путь пускаться — на то слуги да холопы имеются. Да только сейчас у меня есть лишь два друга, которым могу довериться, — позади меня идут, а больше в целом свете никого — все прочие враги лютые.

— Такого у меня и в мыслях не было, — заверил его подземник. — В прежние времена кому что надобно, тот сам все и вершил, на чужое слово не надеялся. Сам Перун, когда нужда пришла, для себя ковал палицу да меч звездный. Иди, куда душа и вера твоя ведут тебя. Я хотел сказать, что далековато до моря-то, а ты спешишь небось…

— Твоя правда, спешу я. По рекам да по волокам путь отсюда до моря Греческого никак не месяц, а землей, может, и столько же, коли не более. Ныне же макушка лета на исходе, изок-месяц[23] закатился. Пока туда доберемся, пока корабль найдем…

— Да, на исходе лета редко какой кормщик в путь по Греческому морю пустится. Слыхал я —там бури гуляют лютые, как скорлупки суда переворачивают. Плыть по нему хорошо весною, да зимою, да в самом начале лета, когда Морской хозяин спокоен бывает.

— Что ж мне — ждать придется на берегу моря до зимы первого корабля?

— Зачем ждать? Поспеете вы в нужный срок — хоть на самый последний корабль, а попадете!

Услыхав последние слова подземника, их догнал Буян, пошел подле.

— А ты часом не завираешься, друг любезный? — молвил он. — Как мы такое сможем? Или средство у тебя есть особое?

— Средство и в самом деле есть, — хитро мигнул подземник. — И идем мы к нему.

Но тут уже Буян сам все понял и обрадованно хлопнул себя по лбу ладонью, потому как в это время усилился знакомый запах лошадей.

Путники прошли еще немного, завернули за угол и оказались в подземной конюшне.

Узкий высокий коридор был скудно освещен двумя факелами — один в начале, другой в конце хода. С двух сторон в коридор открывались вырубленные в скале ниши, края которых оплетал узор из трав и птиц. В каждой нише, прикованный к стенам толстыми цепями, стоял жеребец, да такой, что Буян, взглянув на первого же, всплеснул руками:

— Огонек! Княже, вот куда твой Огонек запропал! Властимир невольно рванулся на голос гусляра, протягивая руки. Но подземник строго осадил его:

— Твоя правда, человече, но не вся. Жеребчик этот как две капли на отца своего похож, которого Огоньком зовут. Одна шерстинка у него золотая, другая серебряная, из глаз огонь, из ушей дым, из ноздрей искры сыплются, как взмахнет шестью крыльями — так за тридевять земель улетит. Море враз перескакивает, с горы на гору перешагивает, а во лбу у него камень-самоцвет — от него в любую ночь без огня светло.

— Все верно, подземник, — кивнул Буян. — Точно этот конь!

— Этот, да не тот. Гляди!

Сунув в руки гусляру светильник, подземник шагнул к жеребцу и откинул со лба длинную челку.

Буян даже вскрикнул с досады: камня-самоцвета во лбу не было.

Подземник опустил челку, скрывая лоб.

— Привели сюда пять годов тому уж жеребца Огонька. Время прошло — и мы его отдали, а здесь остались дети его. — Он обвел руками коридор. — Все волос к волосу, голос к голосу, у иных и камень тот заветный во лбу целехонек. Тридцать три их туточки, и троих любых мы вам с великой охотой пожалуем. Проходите, гости дорогие, выбирайте коней заговоренных.

Он повел гостей по коридору. И верно — в каждой нише позвякивал цепями и хрустел белоярой пшеницей златогривый конь. Повиснув на локте Властимира, Буян шепотом пересказывал ему все речи подземника, от себя добавляя лишь о статях осматриваемых жеребцов, и иногда советовал:

— Этот был бы в самый раз для тебя — молод да смирен…

— А ум? — переспрашивал Властимир.

— Что — ум? У лошади самое первое — сердце! Она сердцем чует, сердцем мыслит.

Показав всех коней, подземник добавил:

— А еще коники те по поднебесью аки птицы летают. Совсем они дики, необъезжены. А потому, кто первый их оседлает, тому служить они будут до смерти.

У Буяна и Мечислава от слов таких глаза загорелись, руки сами к упряжи потянулись, но лицо князя Резанского осталось спокойно.

— Хорош подарок твой, хозяин подземный, — молвил он с поклоном, — только не обессудь, что придется мне от него отказаться…

Буян дернул его за локоть:

— Да ты что, князь-друг, разума лишился? Не помнишь, что ли, что нам Яга-воительница наказывала? Грех великий от самочинной помощи отрекаться!

— Слово Яги я помню крепко, — возразил Властимир, — да только и вы все слово мое запомните и в сердце впустите: служил мне мой друг Облак десять годов с малым, сама судьба мне его в тяжелый час вернула, чтобы не потерял я веру в добро. И разумом его Велес не обделил, а потому не могу я с ним расстаться — не меняют в начале пути многотрудного друга старого, проверенного на новичка незнакомого.

Выслушав его, ответил подземник поклоном:

— Твоя правда, Резанский князь. И наш народ давно б изгиб, ежели б от старых друзей да от верности отрекались мы по первому слову. Хоть и прост твой конь против дареных, да можно ему помочь, силу утроить. Согласитесь погостить здесь три дня — жить будете в почете, как гостям таким и положено. Я же тем временем жеребца твоего подготовлю к походу дальнему — искупаю его в трехтравной росе, откормлю трехросной травой. Через три дня не узнаешь своего коня, Властимир!

Он трепетно прижал руку к сердцу, и князь, хоть и не видел его лица, согласился.

Миновали три дня в подземных пещерных конюшнях. Наступило третье утро, и подземные конюхи сдержали слово. Облак переменился, словно помолодел: шерсть стала светлее, гуще, грива падала до земли и завивалась кольцами, глаза сверкали звездами, пробудился и норов. Под стать ему были даренные Буяну и Мечиславу жеребцы — они рвались с цепей, рыли землю копытами, гневно ревели, не желая признавать упряжи. Еле-еле удалось их обуздать, да и то поначалу они плохо слушались новых хозяев.

Подземник проводил гостей на поверхность. У камня-валуна они под землю спустились, да не там выбрались.

Вывели их подземные жители среди каменной россыпи на берег незнакомой реки. Бежала она по валунам как лошадка норовистая. Вокруг стоял стеной частый ельник, по которому ни пройти пешему, ни проехать конному.

Поклонился подземник гостям и молвил:

— Река эта здесь начало берет. Много ниже впадает она в другую реку, а та уж — в самый Днепр. До Днепра надо вам за дорогой следить, потому как заблудиться недолго, а как на берег выйдете, так ступайте на юг. Днепр вьется по земле — за всеми его поворотами и водяной не уследит: сегодня у него один путь, а завтра другой. Потому летите прямо, никуда не сворачивая. Тогда Киев по правую руку от вас останется, а прибудете вы точно к берегу моря Греческого. Там же путь ваш до любого города, что побольше да потороватее. Ищите греков или восточных людей, ежели вам на тот берег моря надобно. Они по эту пору домой направляются… И запомните еще один совет! Таких коней, как те, что вас несут, на Востоке отродясь не было. Там про них только сказки складывают. Коли не хотите от своих коней беды, в городах разъезжайте на них, ровно на простых, удаль свою и умение не выказывайте. Слишком много там завистников.

— Обещаем, что крепко твой наказ запомним, — молвил Властимир.

— А раз так, прощайте!

Отвесил им подземник последний поклон и исчез за камнями. А всадники, едва его проводили, пришпорили коней. Взвились они, как птицы, выше леса стоячего, ниже облака ходячего. Мелькнули под копытами ели колючие с чащобами непролазными — и опустились кони по другую сторону ельника. Где они копытами ударили, осталась яма в три локтя шириной. По весне залила ее вода — родилось озеро. А кони взвились опять в поднебесье, да так в нем и растаяли.

Через три дня с половиною прискакали трое всадников в приморский город Корсонь.

ГЛАВА 9

Городец Корсонь был заложен греками несколько веков назад на месте другого старого городища. Кто был его строителем, про то греки не ведали. Приплыв на этот берег, они увидели подходящее место для морской крепости. Только когда стали ломать камень и рыть колодцы, заметили под землей остатки стен и погребов. О первых двух-трех веках Корсоня — по-гречески Херсонеса — ничего путного сказать никто не мог, даже греческие историки. Точно известно было только одно: основали крепость сию пираты, что думали здесь, в глуши, спокойно хоронить добро от жителей Колхиды, которых они грабили не разбирая.

Но повезло им только наполовину — не прошло и нескольких лет, как греков-пиратов стали беспокоить кочевники, приходящие с востока, из степей. Город привлекал скифов, слухи о его богатствах расходились как круги от брошенного в воду камня. Греки оказались меж двух огней: на море их подстерегали пираты, на суше — орды кочевников.

Прошло несколько веков, прежде чем борьба с враждебно настроенным миром увенчалась успехом. Сломленные пришедшими вслед за ними кочевыми народами скифы частью осели поблизости от Корсоня, частью подались севернее, в страны снегов. Греки постепенно теряли связи с родиной. Теперь в Корсоне жили потомки эллинов и когда-то выселенных сюда, на край света, ромеев, смешавшиеся со скифами. Византия, обратив свои взоры на северный берег Понта Евксинского, узрела там не только Корсонь, но и другие города, основанные десяток веков назад. Теперь в Корсоне постоянно околачивались купцы из Византии и других стран и наместники императоров.

Солнце уже перешло полнеба, когда три всадника мягко опустили коней в нескольких верстах от города. Пристань находилась в устье небольшой речки. Вдоль ее берегов теснились избы земледельцев. До города было подать рукой, и всадники, чье появление из поднебесья осталось незамеченным для поселян, отлично его видели.

День был не базарный, да и тот клонился к вечеру, но все равно народа на улицах было много. На всадников оборачивались, спрашивали, кто они и откуда. Знавший греческую речь Буян объяснялся, называл город своего детства. Горожане, узнав, что новгородцы приехали втроем, удивленно качали головами — никто не верил, что они пробрались невредимыми через степи и не повстречали кочевников.