Сварожичи (№3) - Легенда о Велесе

Она подошла к краю и раскинула руки. Ветер подхватил ее под крылья, отрывая от камней. Ощущение было так похоже на тот полет со Стривером, что Мера не выдержала и закричала во все горло:

— Лови меня, Стривер!..

— Поймал! — раздалось сзади.

Мера дернулась, но чья-то жесткая рука схватила ее за подол и вернула на место. Тут же сильные руки вцепились в нее, безжалостно сдирая крылья. Мера отчаянно сопротивлялась, но справиться с мужчиной ей было не под силу. С треском порвалась на плечах одежда, крылья сорваны и брошены в пропасть. Мелькнув последний раз, они растаяли во тьме бездны. А затем отбивающуюся девушку вскинули на плечо, и похититель шагнул вниз…

Он тоже умел летать, но без крыльев. Красивый витязь, с которым она говорила накануне, кругами снижался на дно вместе со своей ношей. Земля приближалась так быстро, что в глазах Меры помутилось от страха и она лишилась чувств.

* * *

Очнулась она уже не в своей комнате. На сей раз пленницу посадили в крошечную и темную каморку, напоминающую дно глубокого колодца. В тереме княгини Синегорки даже узилища не были такими мрачными. Стены и пол представляли собой голые скалы. От них веяло холодом и сыростью. Потолок терялся где-то в вышине, там тускло мерцал маленький светильник. Круто вверх уходила кривая, вырубленная в камне лестница.

Девушка сидела на охапке соломы и на каких-то шкурах, а цепь на ее ноге тянулась к кольцу в полу. Она была так коротка, что пленница не могла бы добраться даже до третьей ступеньки лестницы. На полу стояла миска с водой. Вот и все.

Мера оглядела мрачные стены, сжимаясь в комочек. Какая же она была глупая, что решила бежать! Но она не могла знать, что этим все кончится!.. В легендах о деяниях богов и героев, которые рассказывали жрецы и бахари по праздникам, все было не так! А может, так — просто она невнимательно слушала старых сказителей? Но одно дело мечтать о войне, слушать о девушке Ненаглядной Красе, а другое — самой оказаться на ее месте. Ненаглядную Красу спасал сказочный герой, а кто спасет Меру? Стривер? Скорее бы! А то когда светильник погаснет, она останется здесь в полной темноте… А что, если о ней никто так и не вспомнит?

Чьи-то шаги раздались на лестнице, прежде чем страх овладел девушкой. Она вскочила, готовая кинуться на шею спасителю, но он остановился, не доходя нескольких шагов, и Мера с содроганием узнала того красивого витязя. Сейчас и здесь его красота пугала больше, чем жуткая морда чудовища.

Змей догадался обо всем при первом взгляде на Меру.

— Ты боишься и ненавидишь меня, — заговорил он, — а ведь все могло быть иначе, если бы ты не попыталась бежать! Я пришел сказать тебе, что ты будешь сидеть здесь, пока не смиришься и не согласишься полюбить меня.

— Ты глуп, если в этом уверен, — возразила девушка.

— Ты еще пожалеешь об этом! — вспылил Змей, которому опять напомнили о его главном недостатке — глупости. — Будешь сидеть здесь, пока не попросишь прощения!

Лицо его исказилось от гнева, и это было просто жутко. Он притопнул ногой и ринулся вон.

Вслед ему полетела миска.

Выбежав наверх, Змей привалился спиной к стене и медленно принял свой настоящий облик, растягиваясь по полу. Его туша мелко дрожала от гнева и желания выместить его на ком-нибудь. Злость его была еще больше от того, что он сам только что поступил как последний глупец. Мог бы околдовать пленницу и заставить ее пожелать разделить с ним ложе, но всякое колдовство рано или поздно спадает, и о том, что может сделать человек, освободившийся от заклятья, лучше не задумываться. Самое меньшее, он убивает того, кто наложил на него заклятье. И лишь кровь — кровь родного человека — способна навеки, безо всяких условий привязать к нему пленницу.

Если он правильно понял слова своих слуг, у этой дикарки есть сестра. И это было лучшее, что мог пожелать Змей.

Синегорка и слушать не стала Стривера, который, забыв свою гордость, стоял перед нею на коленях. Подле матери с каменными лицами замерли пятнадцатилетний отрок, меньший брат девушек, и сама воительница Рада — видом вовсе мужчина, кабы не коса и черты безбородого лица. Девушка-воин опиралась на меч и буравила Сварожича такими злыми глазами, словно это он сам отвез ее сестру Змею и приполз замаливать грех.

Стривер чувствовал свою вину и был готов на что угодно — только бы простили и поверили, что он жизнь положит за освобождение своей невесты. Но княгиня не дала ему договорить и велела убираться, пока его не подняли на копья. Рада при этих словах с готовностью вскинула меч, и Сварожичу пришлось уйти.

Его все-таки проводили вон из города и вытолкали за ворота, передав приказ княгини — не показываться здесь под страхом смерти. Но его боль была сильнее страха, а потому он тотчас же полетел на север — звать на подмогу родных. Не вечно же Перуну и Даждю бродить по свету — они вернутся и помогут ему. Он вместе с братьями привезет девушку назад, и ее матери придется уступить силе.

Сердце его готово было вырваться из груди, все тело ныло и словно одеревенело от усталости и напряжения полета, но все это прошло в один миг, когда на стене замка он увидел отдыхающего Ящера.

Стривер чуть не кувырком свалился во двор, напугав всех. Он тоже больше года не показывался дома, а потому весть о его возвращении была встречена радостно. Слуги засуетились, но Стриверу было не до отдыха, и он сразу кинулся искать Перуна.

Вся семья как раз была вместе — отец, мать, братья, Жива и Дива, все за общим столом. Не хватало только детей — Перун сам не вспоминал о них, будто их и не было, и Дива, обиженная, молчала.

Перун первым вскочил, когда в зал ворвался Стривер.

— Ого, братец, — радостно вскрикнул Перун, — явился и ты! Вот здорово! Теперь бы Даждя от его Марены оторвать — и все были бы в сборе! — Он стиснул плечи Стривера. — Ну, поведай, что тебя привело!

Тяжело дыша после выматывающего полета, Стривер оперся о широкое плечо брата. Руки и плечи ныли так, что не пошевельнешь, и он еле сдерживал стон.

— Здорово ты похудел. — Перун хлопнул Стривера по спине, отчего тот побледнел и скрипнул зубами, и потащил к столу. — Рассказывай!

Он обнял младшего брата за плечи, и Стривер вскрикнул. Жива тут же сорвалась с места.

— Что с тобой? — Она глянула на плечи Стривера и ахнула. — Кровь! Ты весь в крови!.. Что случилось?

Рубашка на Стривере насквозь пропиталась кровью. Думая только о том, как бы поскорее добраться до дома, он не чувствовал ничего, но сейчас вдруг застонал, бессильно повиснув на брате и сестре.

Перун застыл как столб, а Жива решительно подставила раненому плечо.

— Его надо уложить, — сказала она и накинулась на Перуна: — Не стой как истукан! Я одна его не подниму!

Очнувшийся Перун вскинул Стривера на руки. При этом он ухватил его за окровавленные плечи, и тот вскрикнул, вырываясь.

— Не надо! — взмолился он. — Я сам натер… крыльями… Я здоров!

Но на его слова не обратили внимания. Жива вновь накинулась на Перуна:

— Ты совершенно бесчувственный! Ему же больно!

Стривера уложили в его комнате, и Жива осторожно спорола с его плеч рубашку или, вернее, то, что от нее осталось, ибо там, где ее касались сочленения крыльев, она была истерта до дыр и крылья разодрали кожу. Приподнявшись на локтях, Стривер терпел, пока Жива и Дива обрабатывали ссадины. Жива еле слышно бормотала заговор, заживляющий раны, и Стривер по мере сил помогал ей. Исцелять раны он не мог, это удавалось только Даждю и, как говорили, Хорсу и Велесу.

Наконец боль отступила, и Стривер поднял голову. Перун и Смаргл стояли рядом, не отходя ни на шаг. Здесь же была и Лада, его мачеха, помогавшая молодым женщинам.

— Матушка, — шепнул ей Стривер, — я дочь тебе выбрал, а себе жену…

— Ты лежи пока, — Лада погладила его по голове, — потом скажешь, кто она.

— Но я не могу ждать! — Стривер вскинулся к братьям. — Беда!

— Что? С кем? — наклонились к нему оба Сварожича.

— Змей в Рипейских горах завелся. — Стривер выпрямился, насколько мог. — Города зорит, людей в полон берет. Невесту мою… тоже… Не смог я в одиночку ее отбить…

Глаза Перуна полыхнули огнем.

— Где твой Змей? — воскликнул он.

Уловив в его голосе опасные нотки, Дива бросилась к мужу:

— Не пущу!

Но Перун отодвинул жену и склонился над Стривером;

— Говори!

— Княжество Синегорье в Рипейских горах, на востоке, — ответил тот. — Помоги!

— Едем непременно, — заверил Перун. — Вот встанешь — и полетим! Ящер нас в несколько дней домчит, а тем временем ты подлечишься!

Обрадованный тем, что брат не отказывает в помощи, Стривер осторожно сел.

— Я готов, — объявил он, протягивая руку Перуну. Из глаз Дивы брызнули слезы.

— Ты холодный и равнодушный! — выкрикнула она в лицо Перуну, — Ты ничего не хочешь знать, кроме своей войны! Ты ничего не замечаешь!

Она зажала себе рот руками и бросилась вон. Жива и Лада направились за нею.

Младшие Сварожичи вопросительно переглянулись, но Перун развеял их сомнения, снова напомнив о предстоящем пути. Заставив себя забыть о свежих, еще не подживших ссадинах, Стривер горячо заговорил о том, что случилось с ним на юге.

Маявшийся подле Смаргл (так хотелось броситься утешать Диву, и не было сил оставить братьев!) наконец подошел ближе.

— Я хочу поехать с вами, — сказал он. — Я могу пригодиться!

Перун, присевший рядом со Стривером, поднял на него глаза.

— Конечно, — сказал он.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Всего один день миновал, как изгнала княгиня Синегорка с глаз долой того витязя с севера, с которым вместе пришла в ее дом беда. Дружина уже была собрана, обозы готовы, назначен и сам день похода, как вдруг выяснилось, что это еще полбеды. Настоящая беда была еще впереди.

Они появились внезапно — как налетает в солнечный день ураган, неожиданно — как снег в конце весны, и необоримо — как собираются грозовые тучи. Еще вчера до окоема все небо было чисто и лишь солнце садилось за облака, предвещая ненастный день, а наутро побежали сторожа со стен будить княгиню и ее ближников, поднимать их тревожной вестью. За ночь, откуда ни возьмись, под стенами города появилась целая орда.

Встревоженная Синегорка с Радой и ближниками спешно поднялась на стену. Весь склон до рощи и реки усеивали войска. За повозками, табунами и кострами не было видно земли, а где она виднелась — то лишь уже вытоптанная дочерна. Словно мураши, суетились люди, скакали всадники. Дым костров сливался в одну серую, едко пахнущую пелену, что затягивала все вокруг. Ветер с трудом ворочал тяжелые клубы и тащил их в сторону городских стен, обдавая людей смрадом и гарью и мешая дышать. Земля мелко дрожала от топота многих тысяч ног. Приходилось кричать, чтобы что-то расслышать в шуме и гаме. Вдали, у рощи, все сливалось в дыму, и казалось, что несметные полчища вырастают прямо из земли.

Сжав кулаки, Синегорка с бессильной яростью смотрела на орду.

— И откуда они взялись? — прошептала она.

Рада, обычно скорая в таком деле на речи, на сей раз помалкивала — она понимала, что одолеть такую силу они не смогут.

Воительница сощурила глаза — зрение у нее было орлиное и наметанное.

— Стяги незнаемые, — наконец протянула она. — Из земель южных, должно, — я тамошних народов не знаю.

— Откуда сила такая взялась? — повторила княгиня. — Змей, Мера, а тут еще и это…

Все молчали — понимали, что это уж слишком.

— Авось боги что присоветуют, — наконец подал голос кто-то, усердно прячущийся за чужие спины.

Синегорка даже не обернулась на говорившего.

— Что тут присоветуешь, — тихо прошептала она.

— По крайности, умрем с честью, как воины, — молвил пятнадцатилетний княжич.

Рада зло пихнула брата локтем, чтоб замолчал. Наконец Синегорка подняла голову.

— Зовите жрецов, — приказала устало. — Что им боги молвят, то и сделаем: сражаться — мечи, сдаваться — ключи…

Не прибавив более ни слова, она повернулась и пошла со стены. За нею потянулись остальные. Только Рада задержалась, еще раз оглядывая скопившуюся под стенами силу — словно черное людское море лениво билось у стен. Но дай ему знак — и оно погребет под разбушевавшимися волнами город и всех его жителей.

* * *

Разрешилось все в полдень, когда жрецы в капище спешно резали жертвенный скот и готовились кинуть жребий о человеческой жертве. Вражий стан пришел в движение — люди подтягивались, тушили костры, откатывали в сторону повозки. Всадники садились в седла, пешие нацеливали луки. По знакам строились тысячи, готовые скакать на приступ — уже в задних рядах суетились, подносили лестницы.

В городе ударили в било. Сборные дружины, приведенные за стены, бросились разбирать оружие, горожане забегали — кто лез в подполье прятаться, кто спешил на подмогу. Княжьи кмети тоже кинулись к воротам. Рада сорвалась с места, готовая хоть сразу в сечу — даже ее меньший брат не отставал.

В один миг город приготовился к бою, но все разрешилось намного проще. Под прикрытием орды к воротам подъехало человек десять, высоко поднимая на копьях бунчуки и стяги с изображением диковинных чудовищ.

Вперед вырвался парень с безусым еще лицом, завертелся под стеной на горячем поджаром скакуне. Люди, свесившись вниз, с настороженным любопытством разглядывали его расцвеченный пестрыми красками наряд и темное, на жарком солнце загоревшее лицо.

— Эй! — закричал он на знакомом языке удивительно чисто. — Мы хотим говорить с вашим князем! И немедленно!.. Ему лучше не отказываться от беседы!

— А кто вы такие? — прокричали сверху. Парень оскалился, горяча коня.

— То послы скажут лишь вашему князю! — нахально огрызнулся он. — И поторопитесь — иначе мы пойдем на приступ и все равно поговорим с князем, но тогда уже иначе!

Рада стояла в задних рядах — воеводы не пустили княжну-воительницу вперед: а ну как кто снизу ее приметит и стрелкам укажет? Рада с дружиной до самого Срединного моря доходила, о ней слава еще дальше прошла. Сейчас воительница тянула шею, стараясь из-за плеч вятших [3] мужей разглядеть послов.

Услыхав про дело княжеское, те сами повернулись к ней, глазами спрашивая совета.

— Что ж, — молвила Рада, сдвинув брови. — Они сами того захотели… Велите обождать — я матушке скажу, а там — как она порешит!

Прихватив за локоть брата, Рада покинула стену. За ее спиной послам закричали, чтоб те ждали решения.

* * *

Синегорка не долго раздумывала — раз есть послы, знать, еще можно решить дело миром, спасти людей от гибели, а град — от огня. Придется, наверное, платить дань — а что иначе делать?

Послов упредили, чтоб входили одни, без охраны и поодиночке. За каждым зорко наблюдали десятки глаз, и еще сотни не спускали взглядов с оставшихся врагов — не замыслил ли кто предательства. Не дав послам осмотреться, ни словом перемолвиться, их окружили плотной толпой и повели в княжий терем.

Принимала их сама Синегорка, спешно сменившая наряд на расшитый цветной нитью навершник и снежно-белый убрус. Прямая, строгая, с холодным красивым лицом, она замерла на стуле с резной спинкой, глядя прямо перед собой и чуть сведя на переносье брови. Она была еще красива, и сейчас это было видно особенно ясно.

Рада замерла подле нее — в доспехах и при оружии. Девушку в ней выдавали только черты лица и коса на груди. Обнажив меч, она опиралась на него. Ее брат отошел к младшим отрокам — чтоб в случае чего остаться неузнанным.

Послы вошли скорым чеканным шагом — лица большинства говорили о том, что то были люди с близких к Синегорью земель, но черные одежды явно были чужие. Подойдя, они разом поклонились княгине.

— Приветствуем тебя, — заговорил один из них, шагнув вперед. — Или князь твой занемог, что ты сама решила нас принять?

Рада было дернулась при этих словах, но Синегорка шевельнула пальцем — и дочь ее замерла как истукан.

— Говорите со мной или идите своей дорогой, — ледяным тоном отмолвила княгиня. — Я сама могу принять решение. Чего бы от меня ни потребовалось!

— Всегда приятно говорить с разумной женщиной, — кивнул посол. — Слушай же, княгиня! Послал нас господин наш, Черный Змей. Собирает он силу великую — то, что видишь ты под стенами, лишь первые отряды и далеко не лучшие. Мы можем всю землю огню и мечу предать, и от твоего града, пойди мы на рассвете в бой, к полудню одни головешки останутся… Но Змей не желает напрасной крови, более того — он готов заключить вечный мир и породниться с тобой, княгиня синегорская. Есть у тебя дочь, Мера. — На этом месте посол остановился, но все вокруг и так слушали его затаив дыхание. — Увидел ее как-то Змей, влюбился без памяти и пожелал женой своей сделать…

Рада скрипнула зубами, белыми пальцами стискивая рукоять меча. Так бы и всадила послу в живот!.. А тот продолжал:

— Невеста уж и согласие дала, да есть у нее условие — должна прибыть на свадьбу ее сестра, красавица Рада. Коли выдашь господину нашему дочь свою, княгиня, вся сила отступит от города, а воспротивишься — дочь твоя убита будет, а княжество разорено!..

Синегорка невольно вскинула глаза на дочь. Рада стояла ни жива ни мертва, только закусила губу. Почувствовав, что на нее выжидательно смотрят все, даже послы, воительница очнулась и выговорила:

— Коль обо мне идет речь, мне и ответ держать… Я из воли матери не выйду — что прикажет она, все исполню, а только и у меня условие есть: коль верно все, что вы говорите, дайте мне и матери моей срок подумать.

Синегорка посмотрела на дочь — та еле заметно кивнула.

Посол прижал руки к сердцу:

— Сожалею, княжна, но срок дать мы можем лишь до вечера — жених ждать не хочет!

— Хорошо. — Княгиня выпрямилась. — Ждите слова нашего. Мы позже ответ дадим!

Послы повернулись и вышли. Вслед за ними поспешили приведшие их воины, а потом и остальные. Не прошло и минуты, как в горнице остались лишь Синегорка, Рада и маявшийся у двери княжич.

Княжна-воительница с досадой грохнула меч об пол и припала на колени перед матерью. Та откинулась назад, жмуря глаза. Рада взяла ее безвольную руку и прижалась к ней лицом, заставив Синегорку содрогнуться.

— Ты идешь? — срывающимся голосом прошептала она.

— Видно, нет мне иного пути, — глухо ответила Рада. — Не верю я, что Мера добром за Змея идет!

— Тогда что ж?

— Не пойду — град пожжет, людей побьет и сестры не пощадит. А пойду — и себя, и сестру от бесчестья избавлю!

— На смерть идешь! — ахнула Синегорка.

— А все одно — смерть, — отмахнулась Рада. — Вели-ка воротить послов и скажи — пусть орду от града уводят, а мне покамест приготовиться надобно! — Она встала с колен, одергивая рубашку и кольчугу.

— На кого ж бросаешь? — глухо вскрикнула княгиня.

— Вон, — Рада кивнула на брата, — не младенец он — князь будущий… Да мужи у тебя мудрые — не покинут небось!

Она обняла мать, которая не могла даже поднять рук, и вышла, забыв меч на полу.

Княжич, не отходивший от двери, осторожно приблизился и поднял меч сестры. Синегорка отрешенно глянула сквозь него, но постепенно взор ее просветлел, и она приказала:

— Послов покличь, сын!

* * *

На следующее утро опять выполз откуда-то густой туман. Еще с вечера он залил долину реки и низины, к полуночи подступил к самым стенам и только с первыми лучами солнца начал не спеша откатываться назад, словно волны в отлив. Люди на стенах следили за ним затаив дыхание — а ну как обманут пришельцы, не уберут своей силы от града? Сквозь туман глухо раздавались топот и ржание коней, скрип повозок и мычание тяглового скота, крики людей, Какие-то тени непрерывной волной двигались прочь, и люди успокоенно вздыхали — все вершилось без обмана.

Но в тумане можно было заметить, что от города уходила совсем небольшая группа — всего около двух сотен всадников, среди которых находился и сам Змей, и несколько повозок. Опытный искусник и чародей, он с легкостью отвел глаза целому городу, создав орду захватчиков из ничего. Переходя вброд реку, его воины таяли, как дым, растворяясь в воздухе, и после переправы путь продолжила всего лишь одна сотня всадников — другая, по уговору с княгиней, осталась на том берегу, поджидая Раду.

Город же, проводив врага, погрузился в печаль — девушке дали всего три дня, дабы прилично подготовить ее к прощанию: все были убеждены, что назад она не вернется.

* * *

Рада уже оплакала свою косу и свое девство, как любая девушка, на которую пал жребий быть принесенной в жертву богам. Эти дни она провела с девушками — настоящих подруг у нее не было. Ей так хотелось хоть ненадолго сбежать к княжеским кметям и последний раз побыть с ними, но за нею зорко следили, не сводя глаз.

Последний день она постилась, запертая ото всех в темной келье без окон на задах капища. Обхватив колени руками, девушка не сомкнула глаз всю ночь, ожидая рассвета. Она была совершенно нагая, если не считать накидки на плечах и пояса воина, надетого на голое тело — с ним Рада не согласилась бы расстаться, даже если ее попросят об этом сами боги. За пояс девушка заткнула длинный, чуть не в две ладони, нож — он еще пригодится ей, когда она увидит наконец сестру. Всего два удара — в нее и в себя — и все будет кончено.

Сквозь щели в стенах проник свет серого раннего утра, когда за нею пришли. Два жреца встали на пороге, а к ней вошли их молодые помощники. Перед глазами вскочившей на ноги Рады развернулась груботканая рубаха из некрашеного полотна с глубоким вырезом на груди. Только по вороту шла вышивка. Взглянув на нее, Рада все поняла и молча протянула руки.

Жрецы помогли ей одеться и отступили прочь, нарочито не приглашая следовать за собой. Девушка вышла из клети и, окруженная жрецами, пошла к центру капища.

Дорогой на нее не обращали внимания — Рада надела смертную рубаху, в которой жертве ходить недолго, всего лишь до того мига, когда на плоском камне ей перережут горло. Кровью потом напитают жадных до жертв богов, а тело сожгут на священном огне.

Капище было готово еще со вчерашнего дня. Не только жрецы, посвященные в тайны и имеющие право приносить кровавые жертвы, но и младшие их помощники, и кощуны, и бахари — все собрались здесь. Широкие тесовые ворота ради скорбного праздника были распахнуты, дабы любой мог войти, и на пороге уже теснилась толпа. В числе прочих Рада углядела кое-кого из кметей, мелькнуло лицо брата. Он не показывался на глаза, но Рада все равно улыбнулась ему на прощанье.

Девушку оставили в центре капища, где находился плоский жертвенный камень с ложбинкой для стока крови — уже были подставлены священные чары, чтобы собирать ее. Слева уже возвышалась готовая к сожжению крада [4], подле нее стояли отроки с факелами. А над самой девушкой купно стояли высеченные из дерева боги — сам творец мира Род, слева — его жена и дочь Рожаницы, справа — сын, покровитель и отец воинов с мечом и конем. По бокам и чуть позади теснились остальные боги — внуки, слуги, помощники. Нахмуренные брови Рода смотрели гневно и отрешенно, и Рада невольно содрогнулась, представив, как нож взрежет ей горло. Неужто мать на свой страх и риск переменила слово или жрецы решили поступить по-своему?

Она продолжала терзаться этими мыслями и не заметила начала обряда. Рада словно стояла одна посреди чистого поля, голоса и шум долетали до нее приглушенно, как во сне.

Девушка очнулась лишь в тот миг, когда рядом послышались окрики и мычание. Она глянула мимо, лишь постепенно понимая, в чем дело. К жертвеннику подогнали двух бычков, белого и черного, украшенных лентами и цветами. Привычно ловко их повалили, спутав ноги, и подняли на камень одного за другим. Воззвав к богам принять жертвы, жрец перерезал горло первому и подождал, пока кровь не стечет в чаши, а бычок не перестанет биться. Тогда тушу прямо на камне разрубили на части, и настала очередь второго.

Окровавленные части обеих туш потащили к краде готовить к сожжению, и Рада немного успокоилась — во всяком случае, этот огонь предназначался для нее. Она даже с интересом наблюдала, как жрец мажет богам свежей кровью губы, как поджигают краду под молитвы и пение и как потом к ней самой подходят жрецы.

Невнятно бормоча заговоры, старший жрец окропил лоб, лицо и руки девушки теплой дымящейся кровью. Несколько капель при этом попало ей на рубаху и волосы. Рада воспринимала его действия со спокойствием одурманенной — ее тоже приносили в жертву, а жертвы ничего не чувствуют и ничего не замечают. И она даже сама пошла к краде, над которой клубился черный дым.

Плакальщицы голосили, как на похоронах, царапая себе лица и оседая на землю. Едкий дым окутывал девушку, стоящую так близко, что случайному прохожему могло показаться — она сейчас прыгнет в пламя. От дыма у нее кружилась голова и хотелось спать. Рада еще не понимала, что все нарочно, но уже ничего не чувствовала.

Она смутно помнила, как потом, когда крада прогорела и начала оседать, ее отвели к идолам богов, присыпали землею в знак перерождения и потом трижды окатили водой, что должна была смыть с нее все прошлое. Обычно этот обряд растягивали на три дня, но обстоятельства требовали спешки.

Волосы Рады еще не успели просохнуть, когда появились девушки и стали ее обряжать, как одевают невесту перед свадьбой — или перед праздничным принесением в жертву, когда невесту водяного топят в реке или море. Все было как всегда в таких случаях — только невеста так и не рассталась с военным поясом, полученным при посвящении, и длинным ножом.

Всадники уже ждали ее у ворот, что в знак беды были распахнуты настежь. Они держали мечи наготове и зло косились по сторонам — не пришло бы в голову кому-нибудь пустить стрелу.

До ворот Раду провожали почти все, кто собрался на капище, да те, кто пристал по дороге. В гуле голосов, оплакивавших ее судьбу, Раде показалось, что она различает плач и причитания матери — княгиня вполне могла, как любая мать, затеряться в толпе, прощаясь с дочерью. Но измотанная обрядом и еще не отошедшая от дурмана жертвенного дыма, Рада даже не подумала обернуться. Взгляд ее остановился на сизых далях. Молча, двигаясь как больная, она села на коня и позволила охране увезти себя.

* * *

Синегорка и в самом деле смешалась с толпой и издалека видела все, что происходило с дочерью. На капище, пред ликами грозных богов, она боялась даже стонать, кусая себе руку, но по дороге к воротам, где некоторые матери всхлипывали, оплакивая участь обеих княжон и оставшуюся без дочерей княгиню, где на глаза ей попалось несколько кметей, ходивших с Радой в походы, схоронивших многих друзей и не раз смотревших в лицо смерти — сейчас они отводили глаза, порой утирая их рукавами — она не выдержала. Когда Рада и провожавшие ее жрецы вышли за ворота, чтобы передать девушку всадникам Черного Змея, княгиня закричала в голос.

Стоявшие подле подхватили ее, когда Синегорка стала оседать на землю, словно в приступе падучей. Она забилась на державших ее руках, заголосила, схватившись за голову. Ее признал кто-то из княжеских слуг, и несколько человек чуть не волоком повели княгиню назад, в терем.

Вскоре туда же прибежал юный княжич — он пробрался за ворота, провожая сестру, но его вернули. Синегорка билась и рыдала как безумная, пока на нее лили воду и бегали за знахарями. Примчавшиеся на зов ведуны еле усмирили княгиню, окурили ее сушеной одолень-травой пополам с плакуном и дурманом. Смирённая их чарами, княгиня провалилась в тяжкий обморочный сон. Все в один голос твердили, что Синегорка обмерла и надо готовиться к ее кончине, но на следующее утро она очнулась и объявила траур по обеим дочерям — говорила, будто ей привиделось, что обе они навсегда потеряны для нее.

За один-единственный день Синегорка изменилась так, словно миновало лет десять. Лицо ее осунулось, чело избороздили морщины, глаза и губы поблекли, в косе яснее проступила седина. Она преисполнилась уверенности, что доживет только до осени.

Вслед за княгиней в печаль и скорбь погрузился весь город — не успели справить тризну по двум княжнам, как скоро настанет пора провожать в подземный мир и княгиню. Знахари и ведуны толпились у княжеского крыльца, перед идолами денно и нощно горели костры — молился и плакал весь город и не все узнали о явлении новых гостей.

Ящера никто не видел и не подозревал о его существовании — огромный крылатый зверь не долетел до стен города и даже рощи под горой. Стривер отлично знал все вокруг и указал на долину реки чуть в стороне. Там Сварожичи наконец ступили на землю — и вскоре три всадника на одинаковых бурых конях с черными гривами птицами вылетели из долины.

Случайно видевшие их люди долго не верили своим глазам — три жеребца летели, почти не касаясь земли, а если и касались, то все вокруг содрогалось и с деревьев падали листья. По одинаковым коням и всадники казались близнецами, тем более что у всех троих были решительные лица.

На склоне, откуда была видна почти вся гора, река с притоками, роща, пашни и несколько небольших селений-вотчин, стоял град, окруженный посадами. По склону к нему вело с разных сторон четыре дороги. Весь склон был изрыт копытами лошадей, колесами повозок и покрыт пятнами костров, но сам град стоял целехонек.

Оглядев следы странной осады, понаторевший в таких делах Перун молвил всего одно слово, кивнув на град:

— Этот?

— Он самый, — тихо вымолвил Стривер, озирая холм. Он не верил своим глазам.

— Что тут было? — спросил Смаргл.

— Сейчас узнаем, — обронил Перун, направляя коня напрямик к городской стене.

Четыре дороги под стенами сходились в две — по числу ворот, открывающихся в две стороны. До ближних было саженей десять, но Перун не захотел свернуть.

Увидев трех всадников, что во весь опор неслись к стене, с заборол закричали, замахали руками, но странные гости не обратили никакого внимания на стражу. Три жеребца одновременно толкнулись в землю, взрыв ее почти на аршин, и взвились в воздух, как три птицы. Распластавшись, они перелетели не только стену, но попавшуюся угловую сторожевую башню и тяжело опустились на доски мостовой-настила. Полетели в стороны обломки и щепки, когда мостовая затрещала, ломаясь. Жеребцы увязли чуть не по бабки, но седоки не дрогнули на седлах.