Перемещая усилия в полосу 21-й армии, мы преследовали цель как можно быстрее взломать оборону противника и развить успех в глубину на направлении главного удара. Эта перегруппировка производилась без прекращения боевых действий на участке ударной группировки.
      15 января наши войска преодолели сильно укрепленный средний оборонительный обвод. К этому времени они продвинулись от десяти до двадцати двух километров в центре. Теперь перед нами был внутренний оборонительный обвод. Должен заметить, что противник создал здесь очень мощные укрепления, я видел их. Близко друг от друга стояли сильные опорные пункты с большим количеством дзотов, бронеколпаков и врытых в землю танков. Вся местность на подступах к ним была опутана колючей проволокой и густо заминирована.
      Мороз достигал 22 градусов, усилились метели. Нашим войскам предстояло наступать по открытой местности, в то время как противник находился в траншеях, землянках и блиндажах.
      Требовалось поистине безгранично любить свою Родину, Советскую власть и люто ненавидеть врага, чтобы преодолеть эти грозные позиции. Выполняя свой долг, советский солдат сделал это. Траншею за траншеей, дзот за дзотом брали бойцы. Каждый шаг вперед стоил крови.
      Положение вражеских войск все ухудшалось. С продвижением наших частей противник терял аэродромы и посадочные площадки. Теперь его самолеты летали только ночью, сбрасывая продовольствие, боеприпасы и горючее на парашютах. Система нашей воздушной блокады действовала надежно, и только единичным самолетам удавалось долететь до места назначения. Большинство же их погибало, так и не выполнив задачи.
      Гитлеровцев выручало то, что у них оказалось много лошадей (в кавалерийской дивизии, обозах). Теперь конина стала основной пищей окруженных.
      В кольце оказалось гитлеровцев значительно больше, чем мы предполагали. Сейчас трудно определить, кто повинен в этом просчете, так как операция по ликвидации окруженного противника вначале проводилась войсками двух фронтов – Донского и Сталинградского. Фигурировала цифра: 80–85 тысяч человек. Возможно, она относилась к той части войск, которая действовала против Донского фронта. Сейчас мы вдруг узнали, что после стольких боев наш противник насчитывает около 200 тысяч человек! Эти данные подтверждались всеми видами разведки и показаниями пленных. (Кстати, должен сказать, что представитель Ставки Н.Н. Воронов тоже очень интересовался, сколько же в этом котле войск, и даже лично опрашивал пленных.)
      Конечно, с каждым днем это количество уменьшалось, потому что противник нес в боях большие потери. Но, несмотря на безвыходное положение, он сопротивлялся отчаянно.
      Непрерывные многодневные бои в суровых условиях утомили и наши войска. К тому же мы несли потери не только от вражеского огня, но и от холода.
      Бойцы все время находились под открытым небом, без возможности хотя бы время от времени отогреться. Потери личного состава увеличивались, а все источники, откуда мы раньше черпали пополнение, иссякли. Между тем сопротивление противника не уменьшалось, так как по мере сокращения занимаемой им территории уплотнялись его боевые порядки.
      Малочисленность пехоты вынуждала нас всю тяжесть прогрызания вражеской обороны возлагать на артиллерию. Пехоту мы в основном стали использовать лишь для закрепления захваченного рубежа.
      Бывая часто на позициях, я видел, что собой представлял тогда боевой порядок наступавших войск. Жиденькие цепочки бойцов двигались по заснеженному полю. За ними поэшелонно двигались орудия прямой наводки. На линии орудий людей оказывалось больше – это были артиллеристы, обслуживавшие пушки. На огромном пространстве виднелось до десятка танков, за которыми, то припадая к земле, то вскакивая, перемещались мелкие группы пехотинцев. Артиллерия, действовавшая с закрытых позиций, сопровождала своим огнем весь этот боевой порядок, нанося удары по отдельным участкам. Время от времени обрушивались на противника залпы «катюш». Штурмовая авиация даже в самых сложных условиях также старалась поддерживать действия нашей малочисленной пехоты, нанося удары по очагам сопротивления группами самолетов, а в туман – и одиночными самолетами.
      В этих боях наши летчики завоевали глубокое уважение наземных войск.
      В процессе затяжных боев приходилось на ходу производить перегруппировки, сосредоточивая значительные силы артиллерии, танков и пехоты то на одном, то на другом участке. Огонь артиллерии применялся различными способами. В одних случаях наносился неожиданно, в других случаях вводил противника в заблуждение (ложные переносы огня и т.п.).
      Упорно, шаг за шагом, наши войска преодолевали позиции врага на направлении главного удара. Другие армии своими активными действиями на узких участках сковывали силы противника.
      Наконец наступил момент, когда расстояние между войсками 21-й и 65-й армий, наносившими главный удар в центре с запада, и войсками 62-й армии, медленно продвигавшимися им навстречу от берега Волги, с востока, сократилось до 3,5 километра. Сопротивление вражеских войск еще больше усилилось. Было заметно, что противник пытается всеми средствами воспрепятствовать расчленению его группировки. Но все попытки оказались тщетными. Сознание близости момента встречи с героическими защитниками города удесятеряло энергию солдат Донского фронта.
      В предвидении этой встречи были согласованы опознавательные знаки и сигналы. Войска 62, 65 и 66-й армий получили указания о дальнейших мероприятиях по ликвидации окруженных в северной части котла, а 21, 57 и 64-й армий – в южной. 24-я армия выводилась в резерв Ставки.
      Утром 26 января атаковавшие без артиллерийской подготовки 51-я и 52-я гвардейские стрелковые дивизий и 121-я танковая бригада 21-й армии в районе поселка Красный Октябрь и на скатах Мамаева кургана соединились с 13-й гвардейской и 284-й стрелковыми дивизиями 62-й армии, наступавшими из города. Правофланговому соединению 65-й армии – 233-й стрелковой дивизии генерал-майора И.Ф. Баринова после тяжелого боя в районе поселка Красный Октябрь тоже удалось установить связь с командирами 13-й и 39-й гвардейских дивизий 62-й армии.
      Таким образом, настойчиво проводимый нами план расчленения окруженной группировки противника на две части завершился полным успехом. Сейчас предстояла уже более легкая задача – ликвидация расчлененных вражеских сил, к чему мы и приступили.
      По данным штаба нашего фронта было примерно установлено, что к моменту рассечения окруженной группировки противника, то есть к 26 января, силы его определялись в 110–120 тысяч человек. По тем же подсчетам, потери, понесенные гитлеровцами в боях с 10 по 25 января, то есть за шестнадцать дней, составили свыше 100 тысяч человек.
      Здравый смысл подсказывал, что сейчас, когда всякая надежда на спасение потеряна, силы расчленены и дальнейшее сопротивление повлечет за собой лишь бессмысленные потери, гитлеровцам следовало бы сложить оружие. Но этого не произошло.
      Командующий 6-й армией, уже фельдмаршал, Паулюс решил продолжать сопротивление, передав командование южной группой войск, где сам находился, генерал-майору Роске, а северной группой – генералу пехоты Штреккеру.
      Итак, войскам Донского фронта, уже без 24-й армии и ряда дивизий, выводимых в резерв Ставки (что было вполне правильно), предстояло силой завершить ликвидацию сопротивлявшегося врага. В южной группе войсками наших 21, 57 и 64-й армий были зажаты в плотное кольцо крепко потрепанные шесть пехотных, две моторизованные и одна кавалерийская дивизии противника. В северной группе войсками 65, 66 и 62-й армий были стиснуты три танковые, одна моторизованная и восемь пехотных дивизий противника, конечно, тоже сильно потрепанные.
      Перегруппировав соответственно сложившейся обстановке силы, наши войска ударили по южной группе с юго-запада и северо-запада, нанесли врагу тяжелое поражение и 31 января заставили его сложить оружие.
      Вместе с этой группой вражеских войск был пленен со своим штабом и фельдмаршал Паулюс, который в тот же день вечером был доставлен к нам в штаб фронта.
      В помещении, куда должны были привести Паулюса, находились мы с Вороновым и переводчик. Комната освещалась электрическим светом, мы сидели за небольшим столом и, нужно сказать, с интересом ожидали этой встречи. Наконец открылась дверь, вошедший дежурный офицер доложил нам о прибытии военнопленного фельдмаршала и тут же, посторонившись, пропустил его в комнату.
      Мы увидели высокого, худощавого и довольно стройного генерала, остановившегося навытяжку перед нами. Мы пригласили его присесть к столу. На столе у нас были сигары и папиросы. Я предложил их фельдмаршалу, закурил и сам (Николай Николаевич не курил). Предложили Паулюсу выпить стакан горячего чая. Он охотно согласился.
      Наша беседа не носила характера допроса. Это был разговор на текущие темы, главным образом о положении военнопленных солдат и офицеров. В самом начале фельдмаршал высказал надежду, что мы не заставим его отвечать на вопросы, которые вели бы к нарушению им присяги. Мы обещали таких вопросов не касаться. К концу беседы предложили Паулюсу дать распоряжение подчиненным ему войскам, находившимся в северной группе, о прекращении бесцельного сопротивления. Он уклонился от этого, сославшись на то, что он, как военнопленный, не имеет права давать такое распоряжение. На этом закончилась наша первая встреча. Фельдмаршала увели в отведенное для него помещение, где были созданы приличные условия.
      Северная группа не сложила оружия. Готовим по ней новый удар. Сразу после разговора с Паулюсом я отправился на командный пункт командарма Батова, взяв с собой Казакова и Орла. К рассвету мы были вместе с Батовым на его наблюдательном пункте, который располагался на железнодорожной насыпи. Отсюда прекрасно просматривалась впередилежащая местность.
      Из докладов командующих армиями Чуйкова и Жадова явствовало, что их войска к действиям готовы и что противник не намерен сложить оружие. Что ж, придется заставить его силой. А пока над полем боя воцарилась полная тишина. Не слышно было даже одиночных выстрелов.
      Наступал рассвет, и с нашего наблюдательного пункта стали уже просматриваться ближайшие, расположенные позади нас артиллерийские позиции. Особенно рельефно выделялись длинные ряды реактивных минометов – «катюш». Мне, старому коннику, они напомнили построенные для атаки развернутым фронтом кавалерийские эскадроны. Об этом я сказал Батову и другим товарищам. Они согласились: действительно похоже.
      Для нанесения удара были привлечены многие артиллерийские части, в том числе принимавшие до этого участие в разгроме южной группировки, и авиация 16-й воздушной армии. Все делалось так, чтобы в предстоящем бою наши войска понесли как можно меньше потерь.
      Утром 1 февраля огненная буря обрушилась на позиции врага. Нам с наблюдательного пункта было видно, как весь передний край его обороны потонул в разрывах снарядов и мин. По артиллерийским позициям в глубине обороны бомбовые удары наносила авиация. Канонада грохотала долго. Наконец она стихла. И тотчас во многих местах над еще дымившейся черной землей затрепетали белые флаги. Появлялись они стихийно, помимо воли немецкого командования, и потому получалось, что на одном участке немцы сдавались, бросая оружие, а на другом еще продолжали драться. В отдельных местах бой шел еще сутки. Только утром 2 февраля остатки окруженной северной группы стали сдаваться в массовом порядке, и опять это происходило помимо воли фашистского командования.
      Окруженная группировка противника прекратила свое существование. Великая битва на Волге закончилась.
      Как я уже говорил, в кольце под Сталинградом оказалось двадцать две дивизии и множество различных частей усиления и обслуживания 6-й и частично 4-й танковой немецких армий. Фашистское командование обрекло на гибель сотни тысяч своих солдат. Несколько месяцев оно заставляло их сражаться без всякой надежды на спасение. По существу, эти люди по воле гитлеровской клики были обречены на полное уничтожение. Только гуманность советского народа спасла жизнь многим немецким солдатам. Вчерашние враги теперь стояли перед нами безоружные, подавленные. В глазах одних – отрешенность и страх, у других – уже проблески надежды.
      В плен было взято свыше 91 тысячи солдат и офицеров. За время ликвидации котла войска Донского фронта захватили 5762 орудия, свыше 3 тысяч минометов, свыше 12 тысяч пулеметов, 156 987 винтовок, свыше 10 тысяч автоматов, 744 самолета, 1666 танков, 261 бронемашину, 80 438 автомашин, свыше 10 тысяч мотоциклов, 240 тракторов, 571 тягач, 3 бронепоезда, 58 паровозов, 1403 вагона, 696 радиостанций, 933 телефонных аппарата, 337 разных складов, 13 787 повозок и массу другого военного имущества.
      Среди пленных оказалось 24 генерала во главе с фельдмаршалом.
      Победа была достигнута в очень трудных условиях. На это были способны только советский народ и его Красная Армия, руководимые Ленинской Коммунистической партией.
      С концом битвы перед командованием и штабом Донского фронта встала задача быстрее отправить в места нового назначения освободившиеся войска семи армий с их управлениями и тылами. Одновременно нужно было сделать все возможное для быстрейшего восстановления крупного железнодорожного сталинградского узла, железнодорожных линий и всего, что связано с созданием нормальных условий для работы транспорта. А находилось все это к концу битвы в ужасном состоянии. Здесь проходили самые жаркие бои, и малейшая возвышенность на местности – насыпь, вал, строение превращались в опорные пункты и укрепления. В частности, были страшно изуродованы все железнодорожные насыпи.
      Много хлопот доставляли нам военнопленные. Морозы, тяжелые условия местности, лишенной лесных массивов, отсутствие жилья – большинство населенных пунктов в ходе боев было уничтожено, а в сохранившихся мы разместили госпитали, – все это очень усложняло дело.
      В первую очередь нужно было организовать рассредоточение огромной массы пленных, создать управляемые колонны, вытянуть их из развалин города, принять меры для предотвращения эпидемий, накормить, напоить и обогреть десятки тысяч людей. Неимоверными усилиями работников фронтового и армейских тылов, политработников, медиков эта задача была выполнена. Их напряженный, прямо скажем, самоотверженный труд в тех условиях спас жизнь многим военнопленным.
      По дорогам двинулись бесконечные колонны немецких солдат. Их возглавляли немецкие офицеры, на которых была возложена ответственность за соблюдение воинского порядка в пути и на остановках. Начальник каждой колонны имел на руках карточку с обозначенным маршрутом и указанием пунктов остановок и ночлегов.
      К местам привалов подвозилось топливо, горячая пища и кипяток. По докладам штабных командиров, политработников и по донесениям, поступавшим от лиц, ответственных за эвакуацию военнопленных, все шло нормально.
      Должен заметить, что сами пленные оказались довольно предусмотрительными: у каждого из них имелись ложка, кружка и котелок.
      Отношение к военнопленным со стороны бойцов и командиров Красной Армии было поистине гуманным, я бы сказал больше – благородным. И это невзирая на то, что нам всем было известно, как бесчеловечно относились фашисты к нашим людям, оказавшимся у них в плену.
      Немецкие военнопленные генералы были размещены в домах, в приличных для того времени условиях, имели при себе все личные вещи и ни в чем не нуждались.
      Беседы, проведенные мной с некоторыми из них, не заслуживают внимания, поэтому останавливаться на этом считаю излишним. Здесь стоит упомянуть лишь о том, что корректное отношение нашего персонала кое-кем из пленных генералов было неправильно истолковано. Эти господа стали грубить, отказываться от выполнения законных требований нашей администрации, заносчиво требовать особых привилегий. Пришлось вежливо напомнить, что они прежде всего пленные, и поставить их на место.
      4 февраля по распоряжению Ставки меня и Воронова вызвали в Москву. Поэтому мы не смогли присутствовать на митинге, организованном в Сталинграде по случаю разгрома врага…
      Перелет до Москвы совершали днем. Приземлились на Центральном аэродроме. Во время подруливания самолета к месту высадки меня удивил и даже несколько насторожил вид встречавших нас генералов и офицеров: на их плечах золотом сияли погоны.
      – Смотрите, куда мы попали? – сказал я Николаю Николаевичу.
      Он тоже ничего не мог понять. Но вот мы разглядели знакомые лица. Все разъяснилось: у нас в Красной Армии были введены погоны, о чем мы до этого не знали.
      В тот же день мы направились в Кремль и были приняты Сталиным. Завидя нас, он быстрыми шагами приблизился и, не дав нам по-уставному доложить о прибытии, стал пожимать нам руки, поздравляя с успешным окончанием операции по ликвидации вражеской группировки. Чувствовалось, что он доволен ходом событий. Беседовали мы долго. Сталин высказал некоторые соображения о будущем развитии боевых действий.
      Напутствуемые пожеланиями новых успехов, мы оставили его кабинет. Не могу молчать о том, что Сталин в нужные моменты умел обворожить собеседника, окружить его теплотой и вниманием и заставить надолго запомнить каждую встречу с ним.
      Тепло распрощались с Николаем Николаевичем, о совместной работе с которым у меня сохранились самые хорошие воспоминания.
      Мне предстояло срочно вернуться под Сталинград и приступить к выполнению новой задачи. Штаб и управление Донского фронта переименовывались в Центральный фронт. Нам предстояло в спешном порядке передислоцироваться в район Ельца, куда из-под Сталинграда перебрасывались 21, 65 и 16-я воздушная армии, а также ряд соединений и частей из резерва Ставки.
 

Восстановленная часть главы 

 
      …В сентябре, прибыв в Ставку, я был ознакомлен с обстановкой, сложившейся в районе Сталинграда, и с задачей, которая на меня возлагалась. В общих чертах ознакомил меня с ней заместитель Верховного Главнокомандующего генерал армии Г.К. Жуков. Сводилась она к следующему. В междуречье Волги и Дона прорвалась сильна немецко-фашистских войск. И вот глубоко на ее фланге, на восточном берегу Дона, намечалось с целью нанесения контрудара сосредоточить группировку наших войск в составе не менее трех общевойсковых армий и нескольких танковых корпусов. Мне поручалось ее возглавить.
      Сама идея выглядела весьма заманчиво и многообещающе. Вызывало беспокойство лишь опасение, будет ли предоставлено Ставкой время, необходимое для сосредоточения войск и на подготовку их к организованному вводу в бой.
      Спустя несколько дней меня срочно потребовал к себе Верховный Главнокомандующий. Прибыв к нему я узнал о тяжелом положении под Сталинградом, где врагу удалось на северной окраине города прорваться к Волге. В связи с этим намечаемые ранее мероприятия отменялись, а силы, выделенные для их проведения, направлялись непосредственно к Сталинграду. Мне следовало вылететь туда же и сменить командующего Сталинградским фронтом генерала В.Н. Гордова, который с этой ролью не справлялся. Остальные указания я должен был получить на месте от заместителя Верховного Г.К. Жукова.
      Прощаясь со мной, Сталин добавил, что туда же в Сталинград, вылетает специальная комиссия, которую возглавляет Боков, с задачей очищения войск и штабов от непригодного командного и политического состава. Он еще подчеркнул, чтобы я имел в виду, что Юго-Западный фронт вообще смотрит больше за Волгу. Что подразумевал Сталин под этим, я не стал спрашивать и вышел от него с невеселыми мыслями. Сознание того, что у Ставки опять не хватило выдержки для проведения так правильно задуманного контрудара, угнетало меня. Правда, меня посылали туда, где шли напряженные бои, а не возвращали на спокойный участок общего фронта, в чем я находил утешение.
      Из Москвы вылетел вместе с Г.К. Жуковым. Вторично мне пришлось столкнуться с фактом, когда в период решающих событий Верховный Главнокомандующий остался практически один, а его заместитель и начальник Генерального штаба находились у командующих фронтами в войсках.
      Перелет на самолете Ли-2 от Москвы до полевого аэродрома в расположении Сталинградского фронта прошел благополучно. Сразу же после посадки на ожидавших нас машинах мы с Г.К. Жуковым отправились на наблюдательный пункт командующего Сталинградским фронтом генерала В.Н. Гордова. НП находился на левом фланге фронта, восточнее Ерзовки. На этом участке шел напряженный бой. Третий день не удавалось выбить противника с удерживаемых позиций.
      Гордов явно нервничал, распекая по телефону всех абонентов, вплоть до командующих армиями, причем в непростительно грубой форме. Не случайно командный состав фронта, о чем мне впоследствии довелось слышать, окрестил его управление «матерным». Присутствовавший при этом Жуков не вытерпел и стал внушать Гордову, что «криком и бранью тут не поможешь; нужно умнее организовать бой, а не топтаться на месте». Услышав его поучение, я не смог сдержать улыбки. Мне невольно вспомнились случаи из битвы под Москвой, когда тот же Жуков, будучи командующим Западным фронтом, распекал нас, командующих армиями, не мягче, чем Гордов.
      Возвращаясь на КП, Жуков спросил меня, чему это я улыбался. Не воспоминаниям ли подмосковной битвы? Получив утвердительный ответ, заявил, что это ведь было под Москвой, а кроме того, он в то время являлся «всего-навсего» командующим фронтом.
      Объективно оценивая сложившуюся обстановку на этом участке, должен признать, что не в командовании заключалась неудача. Отсутствие необходимых сил и средств для успешного решения поставленной задачи исключало возможность ее выполнения. Усугубляла незавидное положение и непростительная поспешность Ставки в своих настойчивых требованиях, предъявляемых командующему фронтом, без учета сложившейся обстановки, сил и средств противника. Желание Ставки не соответствовало возможностям войск. К сожалению, это явление глубоко укоренилось начиная с первых дней войны во всех звеньях руководящего командного состава. Все инстанции считали необходимым повторять то что шло от Ставки, хотя обстановка, складывающаяся на фронте в низших инстанциях к моменту получения директивы свыше, вскоре менялась и не соответствовала полученному распоряжению.
      Взять обстановку на конец июня 1942 года.
      Сосредоточив крупные силы на южном крыле советско-германского фронта, немецко-фашистские войска перешли в наступление, прорвали оборону войск Брянского и Юго-Западного фронтов и устремились на юго-восток. Ослабленные в зимних и весенних наступательных действиях, наши войска не смогли задержать врага и вынуждены были отходить под ударами его превосходящих сил. К тому же противник обладал большей подвижностью и господством в воздухе, чего не учитывала Ставка при организации противодействия ему. Повторилась ошибка начального периода войны, когда издавались не соответствующие обстановке директивы, что было только на руку врагу. Поспешно выдвигаемые ему навстречу наши войска, не успев сосредоточиться, с ходу, неорганизованно вступали в бой с противником, обладавшим в этих условиях огромным численным и качественным превосходством. Особенно оно сказывалось в подвижных танковых и моторизованных соединениях и в авиации. Открытая равнинная местность способствовала действиям вражеских войск.
      Делалось все не так, как обучали нас военному делу в училищах, академиях, на военных играх и маневрах, в разрез с тем, что было приобретено опытом двух предыдущих войн.
      В данном случае не требовалось соломоново решение. Противник известен, сражение нами проиграно (это тоже было известно) – требовалось только реально подсчитать: когда и где смогут быть сосредоточены силы, способные остановить врага и нанести ему контрудар. В данной конкретной обстановке ближе, чем на реке Дон, сделать это мы не успевали.
      Само по себе напрашивалось естественное решение: потерпевшим поражение войскам отходить, тормозя продвижение противника применением подвижной обороны. А затем организованно встретить его свежими силами, выдвигаемыми из резерва Ставки, на рубеже реки Дон. Втянув главные вражеские силы в бой, следовало нанести им контрудар во фланг примерно из того района, который уже Ставкой намечался, где нашими частями удерживался плацдарм на правом берегу реки (район Серафимович). Генеральный штаб должен был во что бы то ни стало убедить Ставку принять подобный план действий наших войск в создавшейся обстановке после проигрыша сражения на харьковско-воронежском направлении. Представителям Ставки и начальнику Генерального штаба в этот ответственный момент следовало находиться именно в Ставке, у руля управления всеми Вооруженными Силами, где вырабатывались и принимались основные решения на действия войск, а не отрываться от своих прямых обязанностей выездами в войска. Для этой цели имелись так называемые направленцы, обязанностью которых было следить за событиями на участке того фронта, куда они выезжали, и информировать Генеральный штаб о происходящих событиях. А ведь еще имелись и другие каналы, по которым сообщения поступали от штабов фронтов непосредственно в Ставку. Но она, по-видимому не довольствовалась ни этими данными, ни сведениями направленцев.
      Как можно было предполагать, предпринятое наступление в целях ликвидации прорвавшегося к Волге противника не увенчалось успехом. Принимавшие в нем участие войска понесли большие потери и вынуждены были перейти к обороне. Причина неудачи усматривалась в недостаточном количестве артиллерии и минометов, низкой обеспеченности боеприпасами, а самое основное – в плохой организации наступления.
      Нажим сверху, не дававший возможности в указываемые сроки организовать боевые действия войск, приводил к спешке, неувязкам и неорганизованному вводу частей и соединений в бой. Погрешны в том были Ставка, Генеральный штаб ну и неизбежно вынужденные «попадать им в тон» командующие фронтами и армиями.
      Сменив Гордова, я вступил в командование Сталинградским фронтом, который спустя несколько дней переименовали в Донской, в то время как Юго-Восточный – в Сталинградский. Ознакомившись с обстановкой, пришел к выводу, что наскоками действовать нельзя. Этот метод приводит только к большим потерям, не давая положительного результата. Противник был достаточно силен и обладал способностью не только отразить наше наступление, но и наступать то в одном, то в другом месте сам.
      Стало совершенно ясно, что рассчитывать на успех можно будет лишь тогда, когда наступательная операция будет тщательно подготовлена и обеспечена необходимыми для этого средствами, конечно, в возможных в то время пределах.
      Как и следовало ожидать, Гордов в докладе Жукову и Маленкову высказывал именно эти предложения. Мне оставалось только признать обоснованность выводов Гордова. Доложив о вступлении в командование войсками фронта, я попросил предоставить мне возможность командовать войсками непосредственно, в духе общей задачи, поставленной Ставкой сообразуясь со сложившейся в тот момент обстановкой. Не могу умолчать о том, что крепко поддержал меня в этом Маленков, заявив Жукову, что моя просьба вполне обоснована, а потому действительно им сейчас здесь делать нечего.
      В тот же день они улетели в Москву.
      Вскоре после моего прибытия пришлось почувствовать результаты деятельности комиссии Бокова. Ее «стараниями» были откомандированы с фронта командующий 4-й ТА Крюченкин, 63 А – Данилов. Последний зарекомендовал себя хорошим командующим армией, и очень жаль, что я не успел его отстоять.
      Намечались к откомандированию и другие. Чем руководствовалась комиссия Ставки, мне так и не удалось установить. Но все же пришлось вмешаться и с разрешения Верховного Главнокомандующего ее работу приостановить. В той обстановке посылка Ставкой такой комиссии была не только нецелесообразной, но и вредной. Кроме того этот факт убеждает, насколько сильны были тенденции Ставки вмешиваться в прямые функции командующих фронтами. Во всяком случае, решать такие вопросы надлежало бы тому, кто непосредственно руководит вверенными ему войсками и несет за их действия ответственность, то есть командующему фронтом.
      Исходя из этого, для меня вообще непонятной представлялась роль Г.К. Жукова и А.М. Василевского, а тем более Г.М. Маленкова под Сталинградом в той конкретной обстановке в конце сентября.
      Жуков с Маленковым сделали доброе дело: не задерживаясь долго, улетели туда, где именно им и следовало тогда находиться.
      А вот пребывание начальника Генерального штаба под Сталинградом и его роль в мероприятиях, связанных с происходившими там событиями, вызывают недоумение.
      По предложению А.М. Василевского был создан Юго-Восточный фронт, в состав которого вошли войска левого крыла Сталинградского фронта. Происходило это в самый разгар боев. Если такая мера была вызвана предвидением невозможности воспрепятствовать выходу противника к Волге, то она понятна. Командующим Юго-Восточным фронтом назначается генерал А.И. Еременко, а в качестве управления и штаба этого фронта используется штаб 1-й гвардейской армии. Но буквально через несколько дней (только началось оформление) Василевский, находясь у Еременко, подчиняет ему командующего Сталинградским фронтом Гордова. Нужно к этому добавить, что штаб Сталинградского фронта создавался на основе управленческого аппарата КОВО. Так что он представлял собой, можно сказать, старый сколоченный штаб. И, несмотря на это, его подчиняют другому – слабенькому, только формирующемуся. Вероятно такое волевое решение родилось лишь потому, что начальник Генерального штаба лично находился в войсках, в данном случае у Еременко.
      Вообще случай подчинения одного фронта другому беспрецедентен. А при условии предвидения возможного выхода врага к Волге вообще непонятен. Вот к чему приводит нахождение начальника Генерального штаба не там, где ему следовало быть.
      При здравой оценке создавшегося положения и в предвидении надвигавшейся зимы у врага оставался только один выход – немедленный отход на большое расстояние. Но, недооценивая возможности Советского Союза, противник решил удержать захваченное им пространство, и это было в сложившейся обстановке своевременно использовано нашим Верховным Главнокомандованием.
      О предстоящем контрнаступлении мы узнали уже в октябре от прибывшего снова заместителя ВГК Г.