1

Он твердо решил никогда в жизни не ступать ногой за перевал Сасаго и вдруг, сам не зная, как это вышло, нарушил свое решение и приехал в столицу. И что он увидел? Все кругом неузнаваемо изменилось. Засилье и произвол Сацума и Тёсю чувствовались на каждом шагу, чувствовались гораздо сильнее, чем он предполагал… Его близкие, старые друзья, словно верные псы, виляли хвостами у их подворотни. И нигде ни одного настоящего, мужественного сердца! Потеряв всякую надежду на то, что этот порядок может когда-нибудь измениться, что жизненный пульс этого режима когда-ни-. будь ослабеет, старый Хигаси отряхнул со своих ног прах столицы, снова пересек перевал Сасаго и заперся у себя в деревне Фудзими, в Коею. Здесь все было как вчера.

Незаметно миновало полгода, и Фудзи снова покрылась снежным венцом. Наступили студеные рассветы, когда почва покрыта толстым слоем инея, по вечерам дули холодные ветры. Старые больные кости Сабуро Хигаси мучительно ныли.

Вспоминая о своей поездке, он невольно горько усмехался. Что касается госпожи Хигаси, то она была окончательно сбита с толку. Муж ничего не писал ей из Токио, но она была уверена, что, раз он задержался там так долго, значит безусловно его дела разрешились самым счастливым образом. Муж вернется в европейском костюме, в цилиндре… Он приедет в экипаже или в крайнем случае в коляске рикши с золочеными гербами, в прекрасном настроении, веселый… Сама она скоро станет госпожой губернаторшей, отмоет, наконец, руки, пахнущие «мисо»,[178] сменит полотняные и ситцевые кимоно на дорогие мягкие ткани. Ей придется бывать на людях – значит, надо будет заняться собой, привести в порядок свой гардероб, да и слова следует употреблять помягче, поделикатнее… Мысленно она уже представляла себя знатной барыней. Но мечтать ей было мало, и она без умолку трещала о своих планах, хвастаясь на всю деревню. Она вскружила голову даже своему упрямому старику отцу, внушив ему уверенность, что после приезда мужа все обязательно будет так, как она говорит, и что поэтому ему лучше не портить хорошие отношения с зятем. Ей даже удалось выжать из него немного денег, и она уже начала украдкой готовить себе черное кимоно с гербами.

Приезд мужа поверг ее в полную растерянность. Муж вернулся с той самой единственной плетеной корзинкой, с которой отправился в путь, в измятом кимоно, расстроенный, недовольный, сказал только: «Ох, и устал же я!», ка вопрос жены о служебных делах сердито обозвал ее дурой и больше не промолвил ни слова. Потом, бросив косой взгляд на приунывшую жену, добавил: «Я послал деньги Сусуму». Тогда она снова приободрилась: «Ах, значит, вам назначили жалованье?» В ответ он снова крикнул ей: «Дура!», и разразился насмешливым смехом. А когда она спросила, как поживает господин Аояги с домочадцами, он лаконично ответил: «Здоровы». И хотя, по всей видимости, муж не привез в злополучной плетеной корзинке приказа о назначении на пост губернатора, она все же набралась храбрости и отважилась спросить: «Значит, вы отказались от службы?» Он снова захохотал: «Да, видно, не придется тебе стать госпожой губернаторшей!» Тогда она рассердилась. Что он находит тут смешного или веселого? Но она боялась мужа и не смела открыто высказать ему свое разочарование или упреки. Вместо этого, всегда такая словоохотливая, она сделалась вдруг молчаливой, то и дело вздыхала и вся поникла, как пузырь, из которого выпустили воздух…

Односельчане, второпях прибежавшие в дом Хигаси, чтобы принести поздравления с удачей, растерялись при столь неожиданном обороте дела и быстро разошлись восвояси. Тесть, против обыкновения поспешивший с визитом к зятю, как только услышал о его возвращении, узнав о результатах поездки, тотчас же сунул свою трубку обратно в футляр и, поговорив немного о том, что в последнее время дела идут из рук вон плохо и с деньгами приходится страх как туго, пустился в обратный путь, озадаченно прищелкивая языком.

Вспоминая о своем возвращении, об этой встрече, старый Хигаси горько усмехался.

2

Подобострастно склоняться перед тем, кто отмечен золотой печатью успеха, и презирать неудачника, возвратившегося на старое пепелище, потерпев крушение в жизненной буре, – таков уж исстари заведенный порядок, таков обычай пошлой толпы… Не это огорчало старого Хигаси. Ему было нестерпимо обидно, что схватка, к которой он готовился долгие двадцать лет, закончилась его поражением, едва он успел скрестить мечи с противником.

Поражение! Что ни говори, а он потерпел поражение – этого отрицать невозможно. И первое тому доказательство – горечь воспоминаний.

Зачем он поехал в Токио? Чтобы раздобыть денег на учение Сусуму… Но старик сам понимал, что это довольно несостоятельная отговорка… Зачем неоднократно встречался с Фудзисава и с Хияма, зачем ходил с ними в Ююкан, присутствовал на банкете на загородной даче Хияма в Мукодзима? Чтобы лучше присмотреться к ним, чтобы своими ушами услышать то, о чем раньше знал только понаслышке, и в конечном итоге, чтобы таким образом лучше разведать врага… Нет, все эти предлоги тоже никуда не годились. Конечно, он никогда и мысли не допускал отказаться от своих убеждений, которые вынашивал в течение долгих двадцати лет, и ни с того ни с сего продаться врагам теперь, когда седина уже убелила его голову. Но ведь они-то и в самом деле собирались его купить! Вспоминая, как решительно он отверг это их предложение и вернулся к себе в деревню, старый Хигаси не мог не испытывать чувство удовлетворения, но самый факт того, что он позволил себе приблизиться к противнику, допустил, чтобы они приценивались к нему, уже означал» что ни говори, что он пошел на уступку, позволил врагу распоряжаться собой! Стыдясь незапятнанной белизны снегов Фудзи, падавших хлопьями на его чело, старый Хигаси вновь и вновь отряхивал прах столицы со своих дорожных одежд, и все-таки на душе у него было тяжело.

Но не только это терзало старика.

Попав в столицу после двадцатилетнего перерыва, он почувствовал себя удивительно отставшим от жизни. Он пытался сердито спорить с этим чувством в душе, ко ощущение отсталости, словно тень, неотступно следовало за ним на протяжении всего времени его пребывания в столице. Может быть, это странное чувство возникло из-за резкого расхождения между его представлениями о жизни и тем, что он увидел, из-за его неправильной оценки современного порядка вещей? Старый Хигаси с гневом отверг подобное предположение. Он проклял современные порядки и вновь благословил свои убеждения. Но эти сомнения влекли за собой нелегкие раздумья.

В сотый, в тысячный раз вызывая в памяти словесный поединок, который произошел там, на даче у Хияма, сравнивая позицию своих противников со своей, старый Хигаси мысленно договаривал то, что не успел сказать им в тот вечер, клеймил их пороки, на которые должен был, но не успел тогда указать. И теперь, взвешивая хладнокровно на досуге вопрос о том, на чьей же стороне была правда, старый Хигаси приходил в замешательство. Да, они насквозь прогнили, они легкомысленны и ветрены. Взяв в руки власть, они помышляют лишь о собственной выгоде, они маскируют свою корысть пышными фразами, пустыми отговорками – это безусловно факт. В какие бы одежды они ни рядились – сердцевина у них гнилая. Какого бы тумана ни напускали с помощью красноречия – истинная сущность их видна с первого взгляда. И что же? Разве победа в этом сражении досталась ему, Хигаси, а его противники потерпели поражение? Рассуждая логически, борьба должна была бы закончиться именно так, но в действительности триумф выпал как раз на их долю, а он оказался разбитым наголову…

Почему же он побежден, что привело его к поражению? Они говорили, что он отстал от эпохи… Неужели между его взглядами и современной эпохой такая пропасть? Хорошо, допустим, что эта пропасть действительно существует. Но неужели каждый неизбежно должен подчиниться требованиям этой самой «современной эпохи»? Неужели дух этой «современной эпохи» является высшим критерием?

Душа старого Хигаси была охвачена сомнениями.

3

Тот, кто живет в глуши, кто привык к размышлениям в одиночестве, тот, для кого единственным собеседником является собственная тень на стене, нередко попадает в плен узких, предвзятых суждений. Но старый Хигаси обладал слишком трезвым рассудком, чтобы стать рабом ограниченных, убогих воззрений.

В самом деле, знать наверняка – лучше, чем теряться в догадках; видеть своими глазами – лучше, чем ловить случайные слухи. Поездка в Токио после двадцатилетней жизни в деревне помогла ему лучше узнать и врага и самого себя, и она заставила его пересмотреть отчасти свои взгляды на нынешнее правительство.

Он убедился, что враги купаются в роскоши и предаются излишествам, но они гораздо сильнее, чем можно было предполагать. Словесное сражение на даче Хияма было, так сказать, рекогносцировкой, не более, но и в этой мимолетной стычке он понял, что меч врага острее, чем он думал, и с горечью почувствовал, что его собственная рука слабее, чем пыл души. А они, презрительно называвшие его провинциалом, ограниченным человеком с шорами на глазах… Да, он вынужден признать, что чем выше положение, занимаемое человеком в обществе, тем шире его горизонты… Это правительство, которое он упрекал за разврат, за то, что оно ведет страну к гибели, против ожидания нередко действует в ногу со временем, использует преимущества, дарованные самой жизнью. Одним словом, цитадель правительства Мэйдзи, с которой, по его предположениям, можно было покончить одним ударом, оказалась намного крепче, чем он ожидал…

Так что же, снять шлем и сдаться на милость победителей, на милость Тёсю и Сацума?

Ни в коем случае! Борьба только теперь начинается! Правительство Мэйдзи и он, Сабуро Хигаси, не могут существовать под одним солнцем. Именно теперь, когда он в полной мере изведал силу врага, ненависть к правительству с новой силой разгорелась в его душе.

«Выступите против нас, опираясь на реальную силу, и мы в любой момент уступим вам власть! – В ушах старого Хигаси до сих пор металлическим звоном звучали высокомерные слова Фудзисава, брошенные ему, словно перчатка: – В моих руках полиция, государственная казна, армия – шесть бригад! Я в любой момент готов к вашим услугам!..»

Негодяй, ты бросаешь мне вызов? Пустое бахвальство труса! Ты презирал противника, видя в нем только беспомощного деревенского старика, ты хотел оглушить меня пышными фразами, разыгрывал спектакль!..

Твой вызов принят, можешь не сомневаться! Рано или поздно грянет бой, в котором решатся судьбы страны.

Но время рогожных знамен и бамбуковых копий давно миновало. Тем более непригодны в наши дни коварные уловки Цзин-Кэ![179] Предстоящие бои будут нелегкими.

И старый Хигаси написал письмо сыну, призывая его учиться прилежней.

4

Сусуму, единственному сыну, на которого старик Хигаси возлагал свои надежды, как на грядущую силу, исполнилось нынче восемнадцать лет.

Тринадцати лет он уехал в Англию и провел там пять лет. За все это время родители видели сына только на фотографии, но переписка между отцом и сыном не прекращалась, и отношения между ними были более близкие, чем это обычно бывает. Мать постоянно жаловалась, что мальчик пишет очень холодные письма, что у него ужасный характер, что он совершенно бесчувственный и совсем на нее не похож. Но отец с тайной радостью читал письма сына, написанные европейским пером на европейской бумаге, хотя с точки зрения каллиграфии иероглифы, начертанные беглым почерком, оставляли желать много лучшего, да и в стиле нередко встречались шероховатости (не удивительно, ведь мальчик столько лет прожил среди иностранцев!). Хигаси радовало, что мысли, которые излагал сын, отличались гораздо большей зрелостью и глубиной, чем можно было ожидать от мальчика его лет, что в письмах сына подчас сквозит эрудиция, ставившая иной раз в тупик и самого отца. В своих ответных письмах старик охотнее сообщал сыну о политических событиях, чем о семейных делах, и хотя, случалось, забывал о традиционных приветствиях по случаю наступления зимы или лета, но никогда не упускал случая сообщить Сусуму о последних новостях общественной жизни и выразить ему свое мнение по этому поведу.

Вскоре после того, как старый Хигаси одиноко покинул столицу и вернулся в деревню со своей плетеной корзинкой, от Сусуму пришло письмо. Сын писал, что японский посол в Англии предложил ему перейти на казенный кошт, но он, Сусуму, отверг это предложение, так как оно ему очень не по душе. Зато по совету и по рекомендации одного знакомого он начал в свободнее от занятий время писать статьи для одной токийской газеты. А вскоре на имя старого Хигаси пришел и экземпляр этой газеты – издатель был граф Цутия – со статьей Сусуму и одновременно письмо за подписью некоего Сато.

Статья называлась «Пересмотр договоров и общественное мнение Англии». В ней приводились выдержки из «Таймса» и других английских газет, но самым главным в ней были собственные мысли автора. В целом статья больше напоминала не информационную заметку, а серьезный обзор, в котором излагались суждения автора относительно проблемы пересмотра договоров. Старый Хигаси прослезился при виде этой газеты. Давно ли, кажется, мальчик прибежал домой, удрав от дяди из Токио, а теперь поглядите, какие статьи уже выходят из-под его кисти!

В письме редактора Сато говорилось о Сусуму. Сато писал, что поистине «молодежь скоро заткнет нас, стариков, за пояс», просил без стеснения обратиться к нему в случае, если нужно будет сделать что-нибудь для Сусуму, упоминал также, что слышал о почтенном Хигаси от виконта Угаи и питает к нему величайшее уважение, и так далее, и тому подобное…

Старый Хигаси горько усмехнулся.

По правде сказать, он совсем не стремился принять участие в партии Минканто. Он не видел большой разницы между Фудзисава, Киносита и их приспешниками, с одной стороны, и Оида, Цутия, Муто и иже с ними – с другой. Различие состояло разве лишь в том, что первые находятся у власти и безнаказанно творят свой произвол, а вторые до поры до времени ютятся на задворках и изо всех сил стараются оттеснить первых. И нет никакого сомнения в том, что, как только они добьются своего, весь их задор исчезнет без следа. «Вся эта оппозиция – что соломенный факел: мгновенно вспыхивает и тотчас же обращается в пепел…» – насмешливо говаривал старый Хигаси. Вот почему в свое время он не согласился поставить свою подпись под петицией о скорейшем созыве парламента, а также не заразился страстью к образованию новых политических партий. И хотя в минувшие десять лет жизни страны произошло немало драматических инцидентов, достойных занесения в анналы истории, старый Хигаси всегда занимал по отношению к ним позицию безучастного наблюдателя.

Но теперь он заколебался. Запереться в деревне, проклинать в душе клановую клику и, обмахиваясь веером, втихомолку метать громы и молнии в адрес правительства… Что ж, пусть такова его доля, но когда Сусуму вернется и окунется в мир политической жизни, – у старого Хигаси не было ни малейших сомнений относительно будущего поприща сына, – ему будет очень трудно, вернее почти невозможно, действовать в одиночку. Клановая клика слишком сильна, чтобы ее мог одолеть одиночный всадник, даже самый отважный. Сусуму понадобятся друзья, единомышленники, ему придется прибегнуть к разным методам борьбы, использовать все возможности. Даже если в будущем он сумеет создать армию и стать ее вожаком, то на первых порах мальчику необходима какая-то опора, и об этой опоре уже сейчас следует позаботиться. К какому же лагерю лучше всего примкнуть Сусуму – молодому бойцу, выезжающему на битву со своим конем и вооружением?

Граф Оида? Старый Хигаси не слишком жаловал этого человека. В душе он всегда считал его демагогом и большим негодяем. Граф Муто? Воплощение непостоянства, он руководствуется только требованиями момента. Старый Хигаси до сих пор не мог простить ему то, что произошло в замке Нидзё.[180] Он сердился на полную безответственность графа во время этого инцидента. Граф Цутия? Он происходит из того же сословия, из того же клана, что и Муто, и во время реставрации Мэйдзи тоже доставил немало огорчений своим старым друзьям, но хотя умным и волевым человеком его, пожалуй, не назовешь, зато он отличается честностью, искренностью. И сторонники его такие же – энтузиазма у них хоть отбавляй, а знаний и опыта не хватает. Если Сусуму войдет в их среду, то с его ученостью выделиться среди них для мальчика будет проще простого. То обстоятельство, что Сусуму случайно завязал связи с газетой графа; Цутия, на поверку оказалось вовсе не так уж странно, и удаче этой вовсе нечего удивляться…

Таковы были соображения, в силу которых старый Хигаси ответил редактору Сато вежливым письмом, в котором выражал благодарность за внимание. Письмо это послужило началом переписки. Редактор Сато выслушивал «одинокие признания деревенского старца», как он называл письма старого Хигаси, а тот в свою очередь узнавал из писем столичного журналиста о многих событиях в политическом мире, о которых ничего не сообщают в газетах.

В политической жизни перемены происходят с па-истине удивительной быстротой. Весной, когда старый Хигаси приезжал в Токио, крепость правительства Мэйдзи казалась совершенно неприступной, она была непоколебимой, словно вросла в землю, ни единый камушек в ее стенах нельзя было сдвинуть с места.