10

Старый Хигаси на короткое время умолк, потом решительно наклонился вперед.

– Ваши рассуждения звучат очень правдоподобно, но меня не одурачить пышными фразами! Можете говорить что угодно, ваши настроения мне не по сердцу. Разве культура непременно заключается в роскоши и расточительстве? А без них разве она уже не культура? Не может того быть, чтобы без танцев и балов нельзя было добиться пересмотра договоров! Если бы вы придерживались твердого курса, вы обязательно сумели бы всего добиться! Вы не устаете кричать о том, что государству не хватает средств, и непрерывно дерете с народа налоги, но если бы вы прониклись решимостью управлять страной, питаясь пшеничной похлебкой, вы смогли бы хоть немного облегчить бремя народа. Можно построить десяток военных кораблей, приобрести сотню, две сотни орудий, и для этого вовсе не обязательно выжимать пот и кровь из народа и унижаться перед финансовыми тузами. Все это свободно можно построить на средства, которые вы тратите на женщин, на один ваш банкет! Отбросьте же легкомыслие, станьте серьезными! Вы оторваны от действительности, ваши ноги не имеют твердой опоры. Ваша политика – это поистине «танцевальная политика»! Вы обращаетесь с Японией, как с игрушкой, управляете страной, распевая фривольные песенки! Но государство нельзя держать в порядке с помощью одной болтовни!

– Так, так… И что же предлагает Хигаси-кун? Любопытно послушать…

– Если вы действительно печетесь о благе государства, измените целиком и полностью весь ваш курс, возьмите в основу вашей политики прилежание и бережливость, прямоту и искренность. Выдвигайте таланты из народа, пусть в управлении страной участвуют не только выходцы из Тёсю и Сацума. Нужно отбросить эгоистические помыслы и думать о благе всего государства. Правительство, которое существует сейчас, это не японское правительство, это засилье Тёсю и Сацума. Оно не столько печется о народе, сколько использует народ, как дойную корову… Политика – не игрушка, народом нельзя легкомысленно вертеть то так, то этак; изменять нравы, вводить новые обычаи надо очень и очень осторожно. Если вы утверждаете, будто благодаря вашей легковесной, пустой политике можно на сто лет вперед провидеть судьбы отечества, то в таком случае самым великим политиком надо признать фокусника или акробата. Не считайте, что только вы прогрессивны, только вы обладаете умом, не допускайте, чтобы все плоды пожинало только правительство, не выпячивайте правительство на первый план… Это огромная ошибка с вашей стороны, так страной управлять нельзя. Если вся кровь собирается в голове, руки и ноги отсыхают. Если голова непомерно разбухает, тело теряет равновесие. В жизни страны правительство должно занимать пропорциональное место по отношению к народу. Вы, господа, считаете народ глупым, но народ вовсе не так глуп, как вам кажется. Вы твердите о законах и воображаете, будто с помощью одних лишь законов можно навести покой и порядок в государстве – ничего подобного, это вульгарная точка зрения никчемных, оторванных от жизни ученых! Некогда ханьский правитель Гао-Цзу[155] создал целых три свода законов; у князей Гоходзё[156] было бесчисленное множество разных запретов и ограничений, но те, кто обладал зорким взглядом, увидели по этим признакам, что близится их конец… Кто-то из вас говорил здесь только что, будто в эпоху Токугава феодальные порядки сковывали человека… Но таких ограничений для человека, какие есть теперь, не было даже при Токугава! Вот я, например, несколько лет назад устроил маленькую школу в деревне, но чиновники из префектурального управления стали чинить мне всяческие препятствия – то придирались к программе, то к тому, что учителя не имеют дипломов, то запоздал отчет, то печать не по форме, то почерк не уставной… Придиркам не было конца, и школу пришлось закрыть. И так во всем… Интересы народа…

– Нет, уж позвольте, по этому вопросу я скажу слово, поскольку это как раз по моей линии… – иронически улыбаясь, выступил вперед виконт Хара; он давно уже отложил игральную доску и присоединился к остальной компании.

– А, так, значит, это ваше распоряжение?

– Я – министр, возглавляю все министерство и не располагаю временем, чтобы заниматься отдельно каким-то частным деревенским училищем, но, очевидно, местные власти закрыли вашу школу на основании подписанной мною инструкции.

– Ах, вот оно что! Что же это за инструкция?

– Если вам угодно послушать, я готов разъяснить. Я считаю, что по всей стране необходимо установить единую систему образования. Все должно быть унифицировано, от начальной школы до университетов, и все учебные заведения должны быть государственными. Без сомнения, это мероприятие должно осуществляться властями. Для того чтобы разом ввести эту систему, необходимы правительственные меры. Сохранять в наше время так называемые школы «Кангаку»[157] – эти крайне несовершенные частные учебные заведения – все равно что в эпоху подводных лодок, оснащенных новейшими орудиями Круппа, сохранять в армии пики и копья! Возможно, это мероприятие натолкнется на сопротивление известной части людей. Найдутся субъекты, которые начнут скулить – ведь они лишатся хлеба. Но мы обязаны думать об общей пользе, даже если для этого приходится жертвовать интересами какой-то небольшой группы.

– Значит, по-вашему, справедливо, что уничтожили мою школу?

– К великому сожалению, мне неизвестно, что представляла собой школа Хигаси-кун – возможно, это было великолепное учебное заведение, но… – виконт Хара снова иронически усмехнулся, – судя по вашим… по вашим, простите, безрассудным словам, которые я слушаю вот уже довольно долгое время, эту школу тоже безусловно следовало закрыть. Если бы таких школ было сто, тысяча, десять тысяч – их все подряд нужно было бы безотлагательно закрыть одну за другой!

Лежавшие на коленях руки старого Хигаси, сжатые в кулаки, задрожали. Но он не двинулся с места и только в упор взглянул через очки на говорившего.

– Да, теории Хигаси-кун отстали на двадцать лет с любой точки зрения. Мне кажется, он найдет себе единомышленников в липе Хори и ему подобных… – победоносно усмехнулся граф Фудзисава, оглядываясь на графа Осада, Коминэ и Сираи, которые за все время не проронили ни слова.

Граф Коминэ внимательно посмотрел на старого Хигаси, потом не спеша окинул взглядом всех собравшихся.

– Мне кажется, – неторопливо заговорил он, – что слова Хигаси-сан могут принести немалую пользу. Когда люди удалены друг от друга, с обеих сторон возникает множество недоразумений, это закономерно. В самом деле, механизм так велик, что в конечных его звеньях может возникнуть неправильное понимание наших действий. А отсюда не исключена возможность, что мы можем причинить народу большие затруднения. Но считать, будто мы помышляем только о своих личных выгодах, это тоже, я полагаю, было бы ошибкой. Недавно я видел на заводе зубчатое колесо, и в голову мне пришла одна мысль. Это зубчатое колесо движется благодаря тому, что зубец одной шестерни входит в углубление другой. Жизнь – такое же зубчатое колесо… Есть выступы и впадины, они совпадают, и таким образом происходит вращение. У нас есть свои недостатки, свои слабые стороны. С другой стороны, в народе бесспорно есть много людей талантливых, есть и такие – заранее прошу извинения – упорные, консервативные, как Хигаси-кун… Мне кажется, самое лучшее – откровенно раскрыть друг перед другом свои сердца.

– Если все будет продолжаться так, как сейчас, когда вы зубами вцепились во власть и не выпускаете ее ни на минуту, а другим не даете даже пальцем прикоснуться к управлению государством, то никакая шестерня не сможет вращаться! – саркастически усмехнулся старый Хигаси.

– В тысяча восемьсот девяностом году откроется парламент! – громко отозвался граф Фудзисава.

Хигаси засмеялся.

– А до этого времени, значит, можно творить беззакония?

– Хигаси-сан! – вдруг окликнул невинным голосом граф Нандзё.

– Да?

– Зачем так долго рассуждать? Я бы на месте Хигаси-сан поднял восстание, да, да! Поднял бы восстание и всем нам отрезал бы головы!

Старый Хигаси смерил графа Нандзё пристальным взглядом.

– Бесполезно. Все равно младший брат выдаст меня на смерть.

– Хигаси-кун, вы забываетесь! – прогремел граф Фудзисава.

Старый Хигаси захохотал.

– Если вы желаете, чтобы вам льстили, позовите своих лакеев… Пусть я умру, пусть лягу костьми, Хигаси останется самураем!

11

– О да, образцовый самурай!

– Конечно, образцовый! Самураи Токугава – не грязные выскочки!

– Побежденные всегда благородны и чисты. Посмотрите на реку с моста Рёгоку-баси —. прилив всегда несет грязь и мусор, а при отливе вода большей частью прозрачна… Погибающие Тайра чисты и прекрасны, как осыпающийся цвет вишни, а победители Минамото – подлы и жестоки. Но, Хигаси-кун, как же случилось, что эти подлые Минамото завладели страной? Просто на их стороне была реальная сила! Вы все время нападаете на Сацума и Тёсю, но именно благодаря наличию реальной силы эти кланы во время реставрации сумели взять власть в свои руки. Нравится вам это или нет, но в течение двадцати лет они руководили страной – и все благодаря наличию реальной силы. Выступите же и вы против нас, опираясь на реальную силу, и мы в любой момент уступим вам власть!.. Но боюсь, что с такими отсталыми взглядами, как у Хигаси-кун, ничего у вас не выйдет! Мне очень жаль, но пальму первенства в руководстве страной вам придется уступить нам! – граф Фудзисава рассмеялся.

Старый Хигаси стиснул зубы, с ненавистью глядя на самодовольное лицо графа, но ему не хватало аргументов, чтобы разгромить врага так, как хотелось. Дыхание его участилось, голос охрип; ослабевший после болезни, он чувствовал изнеможение, которое не в силах был скрыть.

Пока объектом нападения был граф Фудзисава, на лицах остальных гостей иногда мелькало даже подобие легкой улыбки, но когда стрелы старого Хигаси начали разить налево и направо, всех без разбора, каждый почувствовал себя в большей или меньшей степени задетым. Окружив старого Хигаси полукольцом, собравшиеся как бы установили против него кордон. Увидев теперь, что знамена противника покачнулись и готовы упасть, они наперебой спешили нанести ему последний смертельный удар.

– Хватит мучить старика! – впервые вмешался в спор виконт Угаи; за все это время он не сказал ни слова и только усмехался.

– Это мы-то мучаем? Напротив, это Хигаси-сан не дает нам передохнуть! Не правда ли, Осада-сан? – граф Нандзё, скорчив такую брезгливую мину, словно он проглотил мерзкое насекомое, оглянулся на не проронившего ни слова Осада.

Барон Хияма, ненадолго отлучавшийся, вернулся в зал и сделал знак глазами графу Фудзисава.

– От Одани опять прислали человека с напоминанием… Давайте, господа, прекратим этот спор и отправимся продолжать заседание к Одани.

– Вот это правильно, это дельно! Из-за этого спора у меня уже давно весь хмель прошел и все удовольствие пропало! – откликнулся Нандзё.

– Хигаси-сан, кажется, говорил, что не собирается к Одани? Ну, что же… В таком случае, разрешите откланяться… Беседа с вами была так интересна, что я полностью протрезвился!

– Хигаси-кун все время называл себя старым, дряхлым, а оказывается, дух у него боевой, не хуже, чем у генерала Фукуба!

– Жаль только, что теория его устарела! Поистине это рассуждения эпохи писаний Кэйсай Асами![158]

– Хигаси-кун, конечно, хозяину не полагается покидать гостя, но… Прошу тебя, побудь здесь, отдохни. Дочь сейчас нальет тебе чаю… – как бы пытаясь утешить старика, произнес барон Хияма.

Граф Фудзисава неторопливо поднялся с подушки, глядя сверху вниз на старого Хигаси, который молча сидел в конце зала со скрещенными на груди руками.

– Ну, так как же, Хигаси-кун, ваше решение вернуться в родные горы остается неизменным?

– Скорее я вспорю себе свой старый живот, чем стану прислуживать Фудзисава! Льстить и заискивать – женское дело. Если вы мужчина, ведите себя как подобает мужчине!

Граф Фудзисава вспыхнул от гнева – отчасти потому, что на лицах присутствующих – выходцев из клана Сацума – мелькнула улыбка, но, овладев собой, громко, насмешливо рассмеялся.

– Да, неприятная штука – быть побежденным, не правда ли, Хигаси-кун? Но я больше не настаиваю на том, чтобы вы непременно согласились стать губернатором, вы вольны поступать как угодно – возвращайтесь в деревню и угождайте там мужикам, если нет другого занятия… Ну, а мы останемся при своем и будем поступать так, как найдем Нужным. Что бы и кто бы ни говорил – мы будем продолжать свое дело! А если вы будете противиться моей политике… Вы ли, другой ли, да кто угодно – я считаться не буду и приму необходимые меры! – он засмеялся. – Померимся силами, я согласен! В форме диспута или в любой другой… Если вы чувствуете в себе силы бросить мне вызов – начинайте! Или, как только что сказал Нандзё-кун, попытайтесь организовать против нас заговор… В моих руках полиция, государственная казна, армия – шесть бригад! Я в любой момент готов к вашим услугам! – с этими словами граф Фудзисава встал. За ним, один за другим, поднялись остальные.

12

Старый Хигаси готов был спорить целую ночь напролет, ибо встать, пнуть ногой подушку и уйти первому, не послав последней стрелы вслед убегающему врагу, означало бы признать себя побежденным. Этого допустить он не мог. Вот почему старый Хигаси остался сидеть в опустевшем зале. Вскоре замерли звуки колес отъезжавших экипажей и рикш. Выпив чашечку чая, который подала ему барышня Хияма, он встал и, отказавшись от предложенного ужина и от коляски, вышел на улицу. Ярко светила луна. Наняв первого встречного рикшу, старый Хигаси поехал в сторону Адзума-баси.

Чуть ущербный лунный диск проглядывал сквозь ветви вишневых деревьев, ночной ветерок овевал лицо прохладой. Измученный, ослабевший от болезни старый Хигаси тяжело опустился на сиденье коляски и, подставив лоб дуновению ветерка, закрыв больной глаз, прислушивался к шуршанью колес. Казалось, он спал.

Но нелегко было успокоить нервы, возбужденные долгим словесным поединком. Буря пронеслась, а сердце все еще волновалось. Извержение вулкана закончилось, а пламя в груди все еще бушевало. Сложные противоречивые чувства удовлетворения, боли, а может, и раскаяния набегали, как волны прилива, и переполняли его душу.

Сегодня, неожиданно для самого себя, он скрестил с врагом меч, который оттачивал двадцать лет. И каковы результаты? Безусловно ему удалось больно поранить противника. Хигаси чувствовал это по напряжению в руке, которой он наносил удары. Вспомнив искаженные гневом лица своих противников, он громко рассмеялся.

Но враг удалился с триумфом, чуть ли не с победной песней. Так что же, выходит, победа в конечном итоге осталась за ними? Нет, нет и нет, пусть сломался меч, пусть опустел колчан, но Хигаси до последнего вздоха будет бороться, он не позволит врагу торжествовать победу! Даже в этой маленькой случайной схватке он не в силах был удержать в ножнах свой меч, который готовил к боям долгие годы; так разве он сможет покорно вручить его врагу и признать себя побежденным? «В моих руках полиция, государственная казна, армия – шесть бригад! Померимся силами, я в любой момент готов к вашим услугам!» Отлично! Да, Фудзи-сава прав – решительный бой, бой не на жизнь, а на смерть еще впереди.

Когда же она грянет, эта битва? Каким оружием они сразятся? Словами? Мечом? Их много, а его сторонники – малочисленны. Враг проворен, а у Хигаси такое старинное, тупое оружие – с болью в душе он сам вынужден был признать это. Оглядываясь на сегодняшнюю схватку, он видит, что вышел из нее весь окровавленный – исцарапанный и израненный… Приходится временно уступить врагу поле боя и думать о том, как собраться с силами для нового удара… И старый Хигаси гордо поднял голову.

– Ишь сволочь проклятая, как галдят! – услышал он вдруг голос рикши.

Старый Хигаси открыл глаза. Проскользнув под сводом зеленых листьев, коляска рикши катилась мимо ярко освещенной виллы. Во дворе виднелось множество экипажей, колясок рикш, далеко вокруг были слышны веселые, оживленные голоса.

– Чей это дом?

– Дача Одани.

– Одани? Так это и есть вилла Одани?..

– Опять министры гуляют! Эх, господин, хорошо быть министром! Таким, как я, приходится от зари дотемна таскать за собой коляску, а не повезет, так за целый день чашки риса не попадет в рот… То ли дело министру…

Но старый Хигаси уже не слушал. Как победная песня, высмеивающая разбитого вражеского полководца, прозвучали в его ушах громкие, веселые голоса и смех, вперемежку со звоном сямисэна и бубна.

Старый Хигаси закусил губу.

Зачем он приехал в Токио? При этой мысли ему на мгновенье представилось его скромное жилище в Коею.

Коляска въехала на мост Адзума-баси. Далеко открылся простор озаренной лунным светом реки Суми-да. Старый Хигаси глубоко вздохнул.

Старый Хигаси покинул Токио.

Зачем было оставаться? Почти все дела, ради которых он приехал в столицу, он выполнил. Ветер Тёсю и Сацума свищет на перекрестках столицы, на всех ее бесчисленных улицах и переулках. Дом старого друга Хияма, дом родного брата Аояги – все пропитано тлетворным дыханием этого ветра.

Он написал прощальное письмо барону Хияма, послал письменное извинение виконту Угаи, который заезжал к нему на дом, желая повидаться, и, положив за пазуху деньги на учение Сусуму, вырученные за облигации, на второй день после словесного поединка на даче Хияма покинул Токио.

Старый Хигаси сел в колясочку рикши, туда же поместилась его плетеная корзинка – увы, в этой корзинке не было приказа о назначении на пост губернатора; выезжая из района Синдзюку, он оглянулся и посмотрел на небо над дворцом. Был пасмурный майский вечер, небо обложили темные, грязноватые тучи, ни единый луч солнца не пробивался через их толщу – небо было мрачное, как мрачна была жизнь в эти последние годы, – казалось, просвета не будет. Тяжелый вздох, как будто сердце ему давил камень, вырвался из груди старого Хигаси. Полный уныния, он пустился в обратный путь на родину.

Глава VIII