Глава 47

Сняв одежду, она распустила волосы, и они упали струящейся бронзовой рекой до талии. Он ненавидел цвет ее волос в той же мере, в какой они заставляли желать ее, желать, чтобы сделать трясущейся от страха рабой. Тем более сейчас, после того как эта сучка сумела удивить его и превратить его племянника в подобие рыбы, выброшенной на берег. Он должен, конечно, дать ей первый урок, разрешив Брауну и Партриджу хорошенько поиздеваться над ней, чтобы сбить с нее немного спесь. А ведь отчасти именно этой своей заносчивостью вместе со своими волосами она и напоминала ему о его матери.

— Подвяжите ей эти чертовы волосы или отрежьте их! — раздраженно сказал маркиз Брауну, который, казалось, бессознательно долго возился, связывая ее — сначала ноги у лодыжек, а потом руки у запястий над головой, что делало ее совершенно беспомощной и теперь уже, по-видимому, серьезно напуганной.

— Я люблю тебя, Николас! — услышал он ее шепот, но Николас, которого он хорошо обработал, никак не прореагировал — абсолютное равнодушие.

Маркиз вдруг улыбнулся недоброй улыбкой. Казалось, Браун никак не сумеет справиться с ее волосами. Ну почему же?.. Ньюбери уже попотчевал Николаса глотком бренди из своей серебряной фляжки, а теперь настаивает, чтобы тот выпил еще и поднялся на ноги.

— Благодарю вас, Ньюбери, за бренди, но думаю, больше не смогу. Ваши уроки укрепления моей души ослабили меня. Не найти ли вам другую жертву, которая больше меня захочет играть в эти игры?

— Я наблюдал за тем, как ты рассматривал ее тело, когда она освободилась от одежды, — тихо сказал Ньюбери. — Разве ты не испытал никаких эмоций при виде его? Может быть, хотя бы жалость?

— У нее прекрасное тело, и кожа как золотой шелк, который было бы совестно испортить. Но вы же будете делать все так, как вы желаете. Так зачем же спрашивать меня о моем мнении, после того как вы внушили мне, что у меня не должно быть своего мнения? Возможно, она наслаждается тем, что выставляет себя напоказ. Какое мне дело? — сказал Николас и, с какой-то злостью проведя пальцами по своим волосам, продолжал: — Ох, черт возьми! Я столько времени не брал в рот бренди, что уже немного захмелел, и если вы хотите, чтобы я поднялся на ноги, то должны мне помочь.

— Подвяжи ей волосы так, чтобы они не мешали, — наставлял его маркиз. — Браун, кажется, не сумеет с этим справиться, а ты, я уверен, обладаешь в этом деле кое-каким опытом. Ну а если и ты не сможешь, тогда мы их отрежем, хотя это будет досадно, как ты думаешь?

Вся она была знакома Николасу до мелочей, от слабого запаха духов до высоких заостренных грудей, которые он так обожал. Она стояла так же, как стоял он каждый день в течение, казалось, всей его жизни, ожидая первого и наиболее внезапного удара хлыста, подобного укусу скорпиона, а затем предвкушая каждый последующий удар. Он всегда боялся. Почему же не боится она? А затем он постарался преградить доступ в голову любым мыслям, несущим с собой чувство, потому что его руки, чуть не вывернутые из суставов, страшно ныли, а в спине и груди было такое ощущение, словно кто-то долго водил по ним зажженным факелом. Неумелыми движениями ему удалось завязать в узел ее светло-огненные волосы, спадавшие с затылка.

— Николас? — позвала она его тихо. — Николас, разве это очень плохо? Почему?..

— Ради Бога, задавай свои вопросы Ньюбери и оставь меня в покое, — сказал он грубо и отошел, с трудом передвигая ноги на пути к своему месту, пока не смог опуститься снова на каменный пол, подействовавший на него почти оживляюще своим холодом. Она хотела этого. Стоять здесь в оранжевом свете, очерчивающем каждый контур ее тела, чтобы они все смотрели на нее, хотя, конечно, Чарльз достаточно часто видел ее обнаженное тело, и такое зрелище не было для него новым. В любой момент теперь Браун мог подойти сзади и, устремив взгляд на Ньюбери, дождаться сигнала, а потом… Потом он поднимет руку, и она, без сомнения, пронзительно вскрикнет, и он… Зачем она сделала это? Почему не оставила все, как было? Ньюбери был прав с самого начала, безусловно, и дураком был он сам. Но, Боже праведный, какое это теперь имело значение? Если уж они начали с него, то они могут с ним и покончить, и нет смысла превращать себя в Богом проклятую жертву ради него.

— Ну что? — вкрадчиво спросил Ньюбери. — Вам, кажется, вполне удобно?

Он краешком глаза заметил, что Браун тихо приблизился к ней, и улыбнулся. Увидев его улыбку, Алекса чуть прикусила губу, кинув на него такой взгляд, что это почти вывело его из равновесия. Но Ньюбери тотчас ухватился за какую-то мысль, которая давно вызывала у него известный интерес, с тех пор как ему сказали, до какой степени она была похожа на его мать-потаскуху.

— Между прочим, наш общий друг Эмбри недавно подсказал мне, что между вами и вдовствующей маркизой есть вполне определенное сходство. Вам известно ваше происхождение?

Если бы он не задал свой вопрос, она задала бы его ему, и это привело бы к такому же ответу, какой она намеревалась дать ему; в присутствии слишком многих свидетелей он не смог бы уклониться от него. Однако что-то в ней хотело посмотреть, что будет, если она не ответит тотчас, а дождется того ужасного ощущения, когда ременный кнут пройдется по ее упругой голой коже, когда свершится наказание за все те муки, которые она заставляла его терпеть. И наверное, больше всего ей хотелось узнать, что Николас мог бы сделать, а чего — не мог. Но сейчас надо было ответить. Сейчас?

— Мне известно мое происхождение очень хорошо, — сказала Алекса спокойным, ровным голосом, — хотя до недавнего времени я не знала, кто был моим настоящим отцом. Но почему вы спрашиваете?

— Простое любопытство.

Для него и для Чарльза принесли стулья, и маркиз, усевшись на свой, откинулся на нем, все еще сохраняя улыбку:

— А мы случайно не родственники, хотя бы дальние, а? Это определенно добавило бы пикантности к тому, что происходит здесь сегодня вечером. По крайней мере, мне так кажется.

На сей раз ей понадобилось сделать глубокий вдох, прежде чем она сумела ответить ему, не изменяя тона голоса:

— Я сожалею об этом, милорд Ньюбери, но мы не дальние, а близкие родственники. Разве моя бабушка, то есть ваша мать, не говорила вам об этом?

— Не говорила мне?.. О, моя хитрая маленькая сучка, если думаешь отделаться от меня воплем о кровосмешении, заявляя при этом, что ты одна из тех ублюдков, что я прижил с повстречавшейся мне однажды проституткой, то я скажу тебе: ты на ложном пути. Я всегда, связываясь с женщиной, добивался того, чтобы она не несла от меня никаких плодов. И, по крайней мере, я так же поступлю и сейчас, когда окончательно с тобой разделаюсь.

Алекса увидела, как затрепетали веки его глаз, и сильно втянула воздух сквозь сжатые зубы, но на сей раз это было предчувствие паники. Слава Богу, она не вскрикнула, ощутив пламя жидкого огня, обернувшегося вокруг ее бедер, но исторгнутый ею выдох прозвучал как рыдание.

— Ах-ах, — произнес Ньюбери с улыбкой. — Ну, теперь стоит подумать, чтобы изменить эту историю, не так ли? Потому что чьим бы ублюдком ты ни была, дорогая моя, ты, конечно, не моя.

— Я для вас не ублюдок! Разве Виктория Бувард не была вашей законной супругой, как это явствует из имеющегося у меня брачного свидетельства, или у вас всегда была привычка брать в жены вторую женщину, пока первая жена еще жива? Или вы не помните, что имели дочь от моей несчастной матери и что она была крещена как Александра Виктория в честь принцессы Кентской? Или вам было, вероятно, удобнее убедить мою мать, что вы убиты в Греции, чтобы жениться на дочери герцога и наплодить незаконнорожденных ублюдков от нее?

— Кто-то… Будь ты проклята! Кто-то все это тебе нарочно рассказал! Соланж! Конечно, Соланж! Сознайся!

— Я могла бы сознаться в чем угодно, я это признаю. Особенно если меня стали бы сильно бить. Но это не поможет ни вам, ни вашей семье, когда будут предъявлены документы, подтверждающие то, о чем я говорю! Помните Хэриет Ховард? Или ее брата Мартина? А альбом с рисунками? Или книгу стихов с надписью «Моей единственной и незабвенной любимой…»? А еще кольцо с печаткой, на которой изображен ваш герб, отделанный бриллиантами? Это вы — Кевин Эдвард Дэмерон, виконт Дэр, а теперь маркиз Ньюбери. И как же мне ненавистна мысль о том, что из всех людей именно вы — мой отец! Я могу думать о вас не иначе как о Ньюбери, да будет вам известно. Может быть, милорд, это поможет вам переварить факт кровосмешения?

Последовавшая за этим тишина была почти осязаема, и она, казалось, ширилась и уплотнялась, пока это небольшое помещение, в котором они находились, не заполнилось до отказа, до удушливой густоты, и тогда ее внезапно нарушил взрыв неприятного, дребезжащего хохота.

— Рог Dios! — сказал Николас Дэмерон. — Теперь мне вас просто жаль, Ньюбери. По всей вероятности, женщины у вас в роду гораздо хитрее и мстительнее мужчин! Кажется, вы подорвались на собственной петарде?

В течение нескольких секунд никто не мог сказать, что предпримет Ньюбери, чье лицо побелело, а сам он выглядел так, будто превратился в камень, но потом он очень медленно поднялся со стула. Сердце Алексы снова застучало почти с болью, когда он сказал Брауну совсем тихо:

— Дай мне кнут…

А когда он увидел, что Браун смотрит на него так, будто все еще находится в гипнотическом трансе, он почти по-звериному зарычал:

— Я сказал, дай сюда этот чертов кнут!

— Вы же можете легко уговорить ее рассказать вам, где она спрятала все эти бумаги, — заговорил вдруг Чарльз с какой-то настойчивостью и почти со злорадством. — Ударьте ее пару раз, и она признается. А после того как мы поженимся и ее надежно упрячут в то место, о котором мне говорила маркиза, можно будет не бояться скандала. Разве не так?

— Ну да, моя матушка, — сказал Ньюбери тем же самым спокойным тоном. — Моя разумная, хитроумная мстительная матушка. Это очень на нее похоже… Чарльз, сядь на место. И молчи, пока я не заговорю с тобой, слышишь? А тебе, Николас, видно, придется еще объяснить, что в некоторых случаях молчание имеет свои достоинства. Я надеюсь, ты понял.

Единственным признаком того, что маркиз был очень близок к потере контроля над собой, было резкое и шумное его дыхание, нарушавшее тишину и удерживавшее их всех на своих местах, пока он не стянул веревку со шкива собственными руками и, взяв свой тяжелый суконный плащ, не набросил его небрежно на начавшую вдруг дрожать от холода Алексу.

— Вот, прикройся! А теперь повтори всю эту историю и ответь на мои вопросы. Надеюсь, ради собственного блага ты будешь давать правильные ответы. Но прежде всего скажи, что ты имела в виду, когда сказала, что моя… вдовствующая маркиза знала обо всем?

Маркиз Ньюбери не выказал ни малейшего признака потери обычного для него самообладания, когда небрежным жестом отдал свой шелковый цилиндр полусонному дворецкому и сбросил пальто в доме своей матери на площади Белгрейв. С той же вежливой отчужденностью он положил свои перчатки и трость на столик, прежде чем повернуться спиной к огню камина.

Она приветствовала его насмешливым взлетом бровей, а когда заговорила, в ее голосе послышались нотки раздражения:

— Мой дорогой Кевин. Такой сюрприз в такой вечер и в столь поздний час! Дарли говорит мне, что ты увидел свет в моей комнате?..

— О да. Я отвозил Александру… леди Трэйверс… к ней домой, когда увидел свет и решил, что ты, вероятно, еще не ложилась…

Он улыбнулся ей так, что ей стало немного не по себе, и она отрывисто спросила:

— Александру? Неужели? А я-то думала, что провожать ее домой должен был твой племянник. Или у тебя есть для меня еще и другие новости? Потому что, если это не так… значит, у меня был очень скучный и утомительный день… Как ты знаешь, я планирую послезавтра отправиться в Испанию. Будь любезен, выкладывай, что там у тебя.

— Ах, милая мама, дело в том, что, по-моему, тебе не вполне удобно будет уезжать в Испанию в тот момент, когда я так рассчитываю на твою помощь со всей этой утомительной подготовкой к свадьбе. На самом деле я полагал, тебе захочется устроить небольшой досвадебный прием у себя, а потом сделать большой прием после брачной церемонии у меня. У тебя всегда так хорошо получалось с организацией подобных вещей.

На этот раз ему удалось ее удивить. Вдовствующая маркиза перестала раскачиваться в своем кресле-качалке взад-вперед, нахмурилась и произнесла с раздражением:

— Свадьба? Уже слишком поздний час, чтобы я заинтересовалась разгадыванием загадок. О чьей свадьбе ты говоришь?

— Мама, ты не против, если я выпью немного твоего великолепного бренди? — И, не дожидаясь ее ответа, он открыл буфет и налил себе, пренебрегая всеми манерами, рюмку ее самого лучшего коньяка «Наполеон».

Что это в него вселилось? Ей стало не по себе от столь необычного для него поведения и от того, каким странным, оценивающим взглядом он окинул ее. И это почти вынудило ее повторить свой последний вопрос, но теперь уже с нескрываемым раздражением.

— О чьей? Разумеется, твоей внучки. Она выходит за Эмбри. Полагаю, она сама настаивала на выборе его в качестве жениха. Но, в общем-то, кажется, вполне справедливо, не правда ли, что моя дочь станет следующей маркизой Ньюбери, а?

— И когда же все это началось, с каких это пор ты стал интересоваться подобными вещами? — воскликнула вдовствующая маркиза обиженно-капризным тоном. — Меня должны были известить, коль скоро Элен изменила свое решение и отменила помолвку с Эмбри. И тебе следовало сообщить мне, что ты хочешь выделить ему наследство. Если, конечно… — Она выпрямилась в своем кресле, и ее глаза посветлели — …тебе удалось добиться правды от них обоих. Так ведь? Так вот почему ты здесь на самом деле? Сообщить мне, что ты, наконец, сделал то, что я всегда предлагала, и ускорил ход событий, верно?

— Моя дорогая, умная, изобретательная мамочка, — сказал маркиз, поднял свою рюмку в подобии насмешливого тоста и стал задумчиво посасывать из нее, прежде чем поставил ее и продолжил: — Кажется, ты могла бы, если хочешь, сказать, что я форсировал события почти по чистой случайности. Я вытащил секреты, прогнившие и изъеденные червями и плесенью, на свет Божий, чтобы в них разобраться. Что же касается твоего предыдущего вопроса, то разве я не сказал о своей дочери? Твоей внучке, а? Элен, бедная девочка, всего лишь одна из трех незаконнорожденных моих дочерей от моей второй, незаконной жены, как ты прекрасно знаешь, милая мама. Но я говорил о свадьбе, которая должна состояться между моей законной дочерью и моим единственным наследником. Я думал, ты уже догадалась об этом, если, конечно, твой возраст не начал затуманивать твое сознание. Будет очень жаль, если это случится или если ты заставишь меня так думать. А в этом случае мне придется поместить тебя в тот самый изысканный санаторий, который ты рекомендовала моему племяннику Чарльзу в качестве резиденции для его будущей жены. Ха!

Его внезапный холодный смешок заставил маркизу, которая в своей жизни никогда и ничего не боялась, вдруг съежиться в своей качалке и облизать пересохшие губы, когда он подошел к ней на несколько шагов ближе и остановился, пристально смотря на нее. Потом он насмешливо произнес:

— Но отчего же ты вдруг так побледнела, моя дорогая Belle-Mere? Мы оба хорошо знаем, что совести у тебя нет, так что причина не в этом, не правда ли? Но тогда в чем? Безмолвствовать не в твоих привычках, и я полон нетерпения услышать от тебя некоторые пояснения относительно твоего планирования, в котором ты явно преуспела. О том, например, как ты намеревалась разъединить меня с моей женой и ребенком и как ты устроила мне продолжительную задержку в Турции; или как ты так хитро все организовала в отношении бедняжки Виктории с помощью Ховардов. И как ты устроила, чтобы был наказан Эмбри, и приказала выполнять то, что ты диктовала, и со мной было так же. Ты сделала все, чтобы мою дочь использовали известным тебе образом, а меня поощряла жить с проститутками! Этот список почти бесконечен, не так ли? И ты не захочешь, чтобы я утомлял нас обоих, перечисляя все твои деяния, да? Моя дражайшая мать-потаскуха!

— Ты не имеешь права говорить со мною так! Как ты смеешь?! И все это со слов коварной дряни, намеревающейся провести нас всех? Если она твоя дочь, значит, ты прижил ее с Соланж. Неужели тебе не понятно? И ты сам знаешь, как они замышляли обмануть тебя, разве не так? Брачного свидетельства не было. Это несчастное глупое создание, считавшее, что ты на ней женился, не могло даже доказать этого. Кевин, ты слишком поддаешься эмоциям. Если бы это было не так, ты понял бы, что все сделанное мной было тебе на пользу! Посмотри, в каком завидном положении ты сейчас, какое место занимаешь в правительстве, как тебя уважают. Если бы я не добилась для тебя защиты и не уберегла тебя от глупых ошибок, ты был бы… ничем и никем! И ничего бы ты не достиг, понимаешь? А сейчас ты маркиз Ньюбери, и это имя что-нибудь да значит: этот род значит многое! Это не какие-то французские выскочки… Ха! Слабые люди нуждаются в том, чтобы ими руководили, дорогой мой Кевин, а ты был слабым, пока я не решила сделать тебя сильным. А теперь, будь добр, оставь мой дом, чтобы я могла лечь спать, потому что мне не хочется больше занимать тебя разговорами. Почему бы тебе вместо этого не перейти через улицу и не успокоить свои нервы у этой маленькой стервы, которую ты называешь своей дочерью?

С красным от злости лицом вдовствующая маркиза собралась было подняться со своей качалки, как была вновь усажена туда с такой силой, что чуть не задохнулась от страха и ярости.

— Ты совершенно забыл, что творишь. Как ты смеешь вести себя со мной таким образом? Оставь меня, Кевин, если не хочешь, чтобы я вызвала слуг, которые тебя вышвырнут отсюда.

— Моя дорогая матушка! — произнес маркиз, вовсе не желая подчиниться и не испытывая угрызений совести.

Вместо этого он откинул назад голову и засмеялся, и тут она заметила, что он вертит в руках принесенную им трость с серебряным набалдашником. Смех исчез из его голоса, и улыбка стерлась с его лица, когда он наклонился над ней и отчетливо произнес:

— Это не твой дом, и находящиеся в нем слуги не твои слуги. Ты понимаешь? Я маркиз Ньюбери, и мне принадлежит и это место, и все прочее, за что я плачу из своих доходов. И ты полностью зависишь от того, что разрешу тебе я, а что тебе можно и чего нельзя, будет тоже зависеть от моего благоволения, поскольку главой семьи являюсь я. И тебе давно пора понять это, полагаю! Ну что, мадам мамаша? Ведь я мог бы в течение получаса найти пятерых врачей и, заплатив им достаточно денег, упрятать тебя далеко с моих глаз и навсегда, причем на таких условиях, которые вряд ли пришлись бы тебе по душе. И…

Он покрутил конец своей трости, серебряный набалдашник освободился, и маркиз вытряс из нее пять кожаных полосок плетки, перевязанных узлами по всей длине. Поднеся плеть к ее лицу, он проговорил:

— Видишь эту мою игрушку? Для меня будет большим удовольствием попробовать ее на тебе за все твои ужасные интриги и опустошения, которые ты произвела в жизни столь многих людей. Кто узнает об этом? Кто встревожится? Тебя никто не любит, Belle-Mere! Когда-то тебя, возможно, боялись, но это давно прошло, давно прошло! Больше никаких интриг не будет, и я позабочусь о том, чтобы в будущем ты выпрашивала у меня каждый пенс, если мне будет угодно дать его тебе. Шпионы, которых ты нанимаешь, будут немедленно рассчитаны, и отныне сторожить будут тебя и шпионить будут за тобой. Подумай над этим и помни, что я в любой момент могу превратить эту приятную жизнь в роскоши, которую ты ведешь, в весьма неприятный кошмар! Потому что так уж случилось, что я порожден тобой и стал тем, во что ты меня превратила! И потому предупреждаю: будь начеку и не делай ничего, что расстроило бы мои планы или рассердило бы меня!

В течение долгого времени после того, как ее сын ушел, маркиза сидела в своем кресле, дрожа всем телом, словно у нее началась лихорадка, и стеснялась из-за этого позвать служанку. И впервые в жизни она ощутила себя беспомощной, перепуганной и полностью зависимой от милости другого человека. Почему так должно было случиться? Почему именно с ней? «Королева умерла! — вспомнила она вдруг слова, произнесенные сильным, громким голосом. — Да здравствует королева!» Это значит, власть перешла к другому, и теперь она была в руках молодой королевы. Но надолго ли? И как и с какой целью она станет использовать ее?

Глава 48

С окончанием сезона большинство фешенебельных городских особняков в Лондоне закрылось для приемов, но почти столько же вновь открылось в последнюю неделю октября в ожидании свадьбы. Как бы там ни было, но это было самое интригующее и неожиданное событие года, и люди задавали себе и другим так много вопросов, что ответов на них, по-видимому, не знал никто.

— Разумеется, дорогая, ее финансирует Аделина. И говорят, Ньюбери ни в коем случае не станет ее обеспечивать. Удивляюсь, как это все могло случиться так неожиданно? А что же стало с дорогим Дирингом?

— Меня удивляет одно: где все это время скрывался Эмбри и не связано ли все происходящее теперь с тем фактом, что Элен отвергла его?

— Но разве вы не слышали, о чем шептались все вокруг, когда мы собирались уезжать из Лондона? Что-то вроде того, что, мол, Эмбри похитил ее на целую безрассудную ночь, а между тем оба они были помолвлены совсем с другими.

— Мне кажется, дорогая, у тебя слишком романтический склад ума. Безрассудство, тайные ночи, что там еще! Ты слишком молода, чтобы понимать подобные вещи и говорить о них, даже если это и происходит. Я иду на эту свадьбу только из чистого любопытства, потому что я не знаю, как все это случилось, и очень хочу узнать.

— Я никогда не хотела подобной свадьбы. И как только все это могло произойти? И все идут исключительно из любопытства, и больше ничего. А моя бабушка ведет себя ну просто как крокодил — одни сплошные улыбки. Я ей совсем не доверяю. И вообще я теперь ни в чем не уверена сама. Ах, как хорошо было той ночью, когда я была храброй и действовала в полном отчаянии, потому что больше мне ничего не оставалось. Я знала тогда, что мне надо, и решительно добивалась этого. А теперь… Ты понимаешь, о чем я говорю? Я теперь чувствую, как будто все здесь решается помимо меня, и я беспомощна. Я кажусь себе очень уязвимой, поскольку я пробросала все свои копья и у меня не осталось никакого оружия, чтобы терять. Терять! Ты слышишь, что я сказала, — терять вместо стрелять? А это значит… Господи, почему я вдруг занервничала и чего испугалась? Жаль, что я не настояла на том, чтобы не надевать подвенечное платье и не совершать этот обряд в церкви. Я не хочу, чтобы эти кружева цвета слоновой кости и этот атлас были так близки к белому цвету. И все это выглядит почти как переодевание в костюм другого пола. Я хотела бы…

— Ну что ты, дорогая, — тихо и нежно проговорила леди Марджери, когда Алекса проделывала уже третий или четвертый круг по комнате в своих широких юбках, которые она подобрала и держала почти на уровне коленей. — Я надеюсь, что у вас не случится так, как бывает иногда, когда люди перестают хотеть то, чего страстно желали, убедившись, что получат это и что на сей раз ты выходишь замуж по любви и ни по какой другой причине.

Были тем не менее некоторые вещи, о которых Алекса предпочитала не говорить даже с такой дорогой и близкой подругой, какой стала для нее Марджери. Ну как она могла ей сказать, что, мол, боится любви, потому что видела и чувствовала, какую боль она или ее потеря могут причинить. «Что даст мне признание того, что я выхожу замуж по любви, если мой жених меня не любит?» Алекса всегда страдала от избытка гордости, а потому с трудом улыбнулась и как-то неопределенно извинилась за свой глупый нервный всплеск, но успокоилась, когда Бриджит подошла и сказала, что кареты поданы и что маркиз Ньюбери и его мать ожидают внизу.

— Дорогая моя, ни о чем не беспокойтесь, — ободряюще напутствовала ее леди Марджери, заметив на лице Алексы внезапно появившееся выражение растерянности. — Вы выглядите превосходно, а ваше венчальное платье — самое изумительное творение в мире. Ваш… Ньюбери был совершенно прав, когда настаивал, что это должно быть формальное и очень важное публичное событие. Эдвин мне все это хорошо объяснил! Все придут посмотреть и, конечно, будут строить разные догадки. Но с этим вместе кончится все, потому что вы заставили отступить всех. И подумайте только: через два-три часа вы обретете свое подлинное имя. Вы будете леди Алекса Дэмерон, виконтесса Эмбри, а когда-нибудь вы станете и маркизой Ньюбери. Я очень рада, что все получилось так замечательно и вам не надо чувствовать себя обязанной… В конце концов, никто из невиновных не пострадал. И уж очень было великодушно с вашей стороны проявить такую заботу о лорде Диринге и оплатить его долги и все так хорошо для него устроить, потому что ведь иначе вы оскорбили бы его чувства. Эдвин, конечно, с этим не соглашался, но я напомнила ему, что женщины более чувствительны, нежели мужчины, ну и к тому же это ведь ваши деньги, в конце концов. Ох, дорогая! Я вовсе не собиралась задерживать вас здесь своей болтовней!..

Все было продумано и предусмотрено, и Алекса вполне могла позволить себе хранить молчание, скрывшись за французской кружевной вуалью от Мешлена, украшенной мелким жемчугом, чтобы оттенить ее прическу. И было время подумать, пока они добирались до церкви, хотя предпочтительнее было бы сказать, что она пыталась ни о чем не думать, и это было правильно, если она хотела сохранить самообладание.

Молчали они все. Маркиз и Алекса в одной карете, вдовствующая маркиза и леди Марджери — в другой.

Она умно рассчитала, выбрав Эмбри вместо Чарльза в конечном счете. Так думала Аделина. Что бы там ни говорили, а девчушка очень даже умна. Власть, говорила она. Но старая королева еще не умерла, и они нуждались в ее помощи и поддержке. Это ведь она весьма разумно предложила, чтобы Алекса выделила какой-то доход Чарльзу, чтобы одновременно успокоить его и держать в должниках. И у девчонки, по крайней мере, есть мозги, чтобы понять, что ей понадобятся совет и поддержка в обществе, если она хочет создать фасад респектабельности. Власть по доверенности… А почему бы и нет? Она может сделать так, что ее, маркизы, помощь и руководство будут становиться все более и более необходимыми, и в конечном счете возобладает именно ее влияние. И рано или поздно она добьется того, что эта нелепая дружба Алексы с леди Марджери истощится и окажется не более чем случайным знакомством.

Вдовствующая маркиза выпрямилась на сиденье и сделала вид, будто поправляет перья на своей элегантной шляпе. Самое важное — это попытаться убедить Алексу никогда не расслабляться до такой степени, чтобы позволять мужу управлять собой. И, будучи человеком действия, маркиза уже предприняла несколько шагов в этом направлении, не позволяя Ньюбери что-либо узнать об этом. Ну нет… Он, может быть, и напугал ее вначале своими угрозами, но окончательно разделаться с собой она еще долго не позволит!

— А вот и мы! — сказала леди Марджери с напускной радостью, потому что она всегда не доверяла Аделине и не проявляла к ней интереса. — Боже мой, такое впечатление, будто мы снова в самом разгаре сезона, не так ли? И сколько карет!

Собралась большая толпа зевак, желавших посмотреть на невесту, и этому отчасти способствовал удивительно ясный для поздней осени погожий день. Нестройные крики восторга пронеслись по толпе, когда великолепный экипаж наконец остановился; они раздались вновь, когда появилась сама невеста. — Ого-о, какая красавица!

— Дженни, ты видела ее лицо?

— Никогда в жизни не видела такого красивого платья, ей-богу!

Алекса слушала эти замечания, не вполне понимая то, что слышала. Руки под ее короткими лайковыми белыми перчатками совершенно заледенели. «Я боюсь… Я боюсь… Мне страшно… — Эти мысли бились о поверхность ее рассудка, как крылья бабочек. — Что же я тут делаю? Почему я здесь? Он мне чужой, а я совершенная дура, отдающая себя ему, действительно предлагающая ему себя. И придет ли он сюда? Как это все нереально!.. Ведь я даже не видела его после той ночи…»

Та ночь все еще не уходила из ее памяти. Неясный свет фонаря и свечей, полыханье раскаленного угля в жаровне, принесенной кем-то из мужчин для обогрева.

«Вам нужно выйти замуж как можно скорее, и в случае…

…Только за того, кого я выберу сама».

Но выбрала ли она только потому, что продолжала верить: это выбрали ее? Или потому, что она была чересчур гордой и слишком упрямой, чтобы признать свое поражение?

— Тебе будет легче идти по проходу, если ты будешь держать меня под руку, — сухо посоветовал ей маркиз Ньюбери, и Алекса подобно заводной кукле послушалась и уцепилась за него.

Проход между скамьями в церкви показался ей бесконечным, и каждый шаг, который она делала, сопровождался для нее десятками лиц, поворачивавшихся к ней. Это было море лиц с каждой стороны, раздвигающееся подобно Красному морю. Неясные пятна зажженных свечей маячили и ждали ее где-то впереди. Был даже орган, игравший достаточно громко, чтобы заглушить шепот, шелестевший, как осенние листья, опадающие под сильным бризом. Но его звуки не были столь громкими, чтобы перекрыть знакомые полутона его несколько хриплого голоса.