Легенда о Стиве и Джинни - Оковы страсти

Аделина вновь прошлась по комнате, на этот раз остановившись перед камином; нет, надо отбросить все эти расслабляющие воспоминания. Если Николас не будет поступать так, как она ждала от него, тогда, разумеется, придется прибегнуть к иным средствам. Одним из них может быть и Чарльз, если только он наберется мужества или хотя бы отчаяния для того, чтобы действовать решительно. Но если этого не произойдет, у нее имеется и собственный вариант, который не дает осечек и с помощью которого можно будет решить все раз и навсегда. И не далее как к завтрашнему вечеру.

…Дернув за шнур звонка, которым она вызывала горничную, Аделина позволила себе улыбнуться холодной и потаенной улыбкой, лениво подумав, сможет ли Николас обойтись с этой женщиной так же грубо и хладнокровно, как он обошелся с теми нанятыми бродягами, которые были посланы, чтобы ее «спасти», ведь его подлинные мотивы состояли в том, чтобы привести ее с собой в хорошо известный бордель. Завтрашний день должен дать ей ответ и на этот вопрос тоже; кроме того, необходимо срочно послать за Ньюбери, чтобы он явился еще до полудня, поскольку дела не могут ждать.

Преисполнившись чувства удовлетворения, Аделина подумала, что сегодня ей не составит труда заснуть и не придется принимать настойку опия, как это она обычно делала, вливая ее в чашку шоколада. Последней мыслью была мысль о мщении. Глупая и высокомерная маленькая выскочка! Она еще пожалеет о том, что возомнила себя способной совладать с ней, Аделиной…

Не ведая о том, что ее уже не считали серьезной соперницей, Алекса сосредоточилась на собственной обороне, начиная с того самого момента, когда Николас проводил ее в дом, с которым он, по-видимому, был так хорошо знаком, что даже использовал для этого потайной вход, от которого у него, естественно, был ключ. И как просто, без малейших следов смущения или затруднения он заявил о своих развратных привычках, прежде чем вновь превратиться в лицемера и обвинить ее в…

— Есть ли здесь что-нибудь, что тебе особенно понравилось, — в этом достаточно тесном холле? Возможно, эти азиатские ландыши?

Делая усилия, чтобы прийти в себя, Алекса спокойно ответила:

— Этим бедным цветочкам требуется вода. — И тут же, поймав на себе его оценивающий взгляд, с притворной невозмутимостью добавила: — И кстати, вода требуется и мне самой, потому что я ужасно хочу пить, не говоря уже о том, что умираю от голода. Надеюсь, ты не собираешься меня уморить?

— Я думал, моя изысканная Алекса, что уже достаточно ясно показал тебе свои намерения, — сквозь зубы промолвил Николас и взял ее за локоть с излишней твердостью, — но если это все же не так, то я чувствую в себе стремление полностью открыться перед тобой, как только мы поднимемся наверх. — И, не давая возможности запротестовать, он начал подталкивать ее к лестнице, застланной красным ковром, иронически добавив при этом: — А прежде чем ты пожалуешься на истощение, хочу сообщить, что мои апартаменты выходят на первую лестничную площадку, так что подниматься тебе будет совсем невысоко.

— Очень удобно и для твоих целей, и для твоих изнеженных посетительниц, — холодно заметила Алекса и почувствовала, как начинает закипать, услышав его мягкий, жизнерадостный смех. — Особенно… — При этом слове она резким рывком освободила свою руку, — …особенно если тебе приходится тащить их в свой притон разврата насильно!

В этот момент они уже почти достигли лестничной площадки, которая была освещена немного лучше, чем сами ступеньки, так что Алекса смогла увидеть, какой эффект произвели на него ее злые слова. Если бы он обладал еще какими-нибудь остатками здравого смысла, то должен бы…

— Притон разврата? — повторил он и, вставляя ключ в замок, пробормотал себе под нос: — Великий Боже!

Колеблясь между желанием топнуть ногой или выцарапать ему глаза, Алекса как раз вовремя вспомнила, что решила не позволять ему провоцировать себя, а потому лишь глубоко вздохнула и подумала о том, что произойдет, если она вздумает искать спасения в бегстве. На какой-то миг они оба замолчали, но не успел он открыть дверь, как Алекса услышала хлопок двери где-то внизу, а затем смех и крики:

— Не надо больше, умоляю вас! Ах! Помогите кто-нибудь, пожалуйста! Не-е-ет!

Похолодев от ужаса, Алекса бессознательно вцепилась в руку Николаса, в то время как крики продолжались.

— Капризная шлюха пыталась убежать, вместо того чтобы отблагодарить вашу светлость за все! Мне передать ее прямо вам, милорд, или лучше сначала связать эту маленькую стерву?

Жалобные, умоляющие крики были внезапно прерваны сильным хлопком двери, и только тогда Алекса осознала, как тяжело она дышит. У нее подкашивались колени, но она все же сумела выговорить непослушным языком:

— О Боже! Неужели такие вещи возможны! Пожалуйста… о пожалуйста, быстрее… прежде чем они… они могут…

Эти крики все еще отдавались в ушах и привели ее в такое возбужденное состояние, что ей потребовалось несколько секунд, чтобы осознать действия Николаса, который, вместо того чтобы броситься на помощь, буквально втолкнул ее в собственную комнату, а затем запер за ними дверь.

Она упала на кушетку, которая была обита темно-голубым и золотистым плюшем, настолько мягким и успокаивающим, что Алекса сумела немного прийти в себя и обернулась назад, чтобы увидеть Николаса, который тоже наблюдал за ней, стоя спиной к двери. Никогда еще его глаза не были такими абсолютно непроницаемыми, как в этот момент.

— Ты слышал все это? — произнесла Алекса почти шепотом. — Они там, внизу… О Боже! Ведь ты же не сможешь остаться равнодушным к страданиям и мольбам другого человеческого существа, Николас? Ты слышал, что сказал этот ужасный человек, ты слышал, как она звала на помощь?! Она умоляла спасти ее от… — Сама того не сознавая, она все повышала голос, и тем не менее он не сдвинулся с места, не считая того, что вновь поймал ее за запястье, когда она отчаянно попыталась проложить дорогу к двери. — Дай мне выйти, если ты такой трус! Отпусти…

И тут он резко оборвал ее:

— Куда ты собираешься выйти? И зачем? Черт возьми, я не понимаю, почему ты вдруг стала такой чувствительной?

— Ты называешь это чувствительностью? Пойти помочь бедному, измученному созданию, которое громко взывает о помощи… — Алекса принялась яростно бороться с ним, пока не почувствовала, что он вновь резким рывком завел ей руки за спину и с силой прижал к себе.

— Твое бедное, измученное создание так громко взывает о помощи лишь для того, чтобы заработать лишний фунт или около того. Неужели ты настолько наивна, что не знаешь о существовании женщин, получающих удовольствие от подобного обращения? А что ты скажешь о тех бедных уличных шлюхах, готовых на все — на любое извращение, на самое грубое обхождение — ради каких-то пяти шиллингов? — В ее ушах неприятно отдался звук его грубого и омерзительного хохота. — Не существует ничего, чего нельзя было бы иметь — за соответствующую цену, разумеется! — начиная от девственницы и кончая шестилетним ребенком любого пола. Если дети еще не могут продавать себя, то за них это охотно сделают родители. Ты, должно быть, знаешь о таких специализированных домах? — У Алексы перехватило горло, а потому она могла ответить ему только потрясенным взглядом. — Не знаешь? Ты продолжаешь удивлять меня! Впрочем, это естественно, что ты не особенно интересуешься детьми в отличие от некоторых мужчин. Они предпочитают самый нежный возраст — от четырех до одиннадцати, хотя, разумеется, некоторые богатые покупатели…

— Не надо! — ухитрилась прохрипеть Алекса. — Пожалуйста, не надо! Дети…

— Мужского или женского пола — в зависимости от того, кто каких предпочитает. Но разумеется, чем старше они становятся, тем сильнее хотят выжить. А может быть, тебе описать различные извращения и то, как их следует удовлетворять?

— Нет! — Побледневшая Алекса откинула голову назад и взглянула ему в лицо ярко пылающими углями глаз: — Ты уже описал так много омерзительных, нечеловеческих извращений, что выказал основательное знакомство со всем этим. — Она напряглась, пытаясь освободиться. — Ты, разумеется, хотел рассказать мне и о том, что сам лично предпочитаешь, не так ли?

— Я? О, ты меня опять разочаровала! А я-то думал, сердце мое, что ты уже понимаешь все мои излюбленные извращения так же хорошо, как я понимаю твои. Почему, по-твоему, я привел тебя сюда этой ночью?

— Ты не только извращен, но еще и скрытен! — сердито воскликнула Алекса. — И ты ничего, ничего не понимаешь во мне! Если бы ты понимал… Черт бы тебя подрал! Что ты собираешься делать?

— Предаться своей излюбленной форме порока, разумеется, — отвечал Николас. Он взял ее на руки и понес в едва освещенную комнату, основное место в которой занимала кровать. На нее он и бросил Алексу, как всегда это делал, — грубо и бесцеремонно. — Пока ты будешь раздеваться, дорогая, я позвоню и закажу холодного белого вина — или ты предпочитаешь шампанское? В любом случае мы проголодаемся еще больше, после того как…

— Ты принес меня сюда, чтобы изнасиловать? Я полагаю, что именно это является твоей излюбленной формой порока?

— Моя сладкая Алекса, — произнес он исключительно спокойным тоном. — Мне, наверное, следует извиниться за то, что я не прояснил тебе все до конца. Это вовсе не изнасилование, а совсем наоборот. Уж этой-то ночью я надеялся узнать от тебя все те способы, которым обучена маленькая девственная шлюха для того, чтобы заниматься любовью с мужчинами.

— О! — только и произнесла Алекса с ядовитой доброжелательностью в голосе, мечтая сделать из каждого своего слова отравленный кинжал. — Но ты хочешь, чтобы я показала тебе только то, чему научилась, пока была девственницей, или то, что узнала уже потом? Но прежде чем я начну делать это, хочу заметить, что ты единственный мужчина, с которого я собираюсь потребовать гонорар! Я полагаю, что это называется именно так и заставит меня…

— Я всегда знал, что ты собой представляешь, радость моя, так что не трудись разочаровывать меня. Впрочем, мне стоит предупредить, что если ты решила назначить цену за сегодняшние услуги, то заламывай не слишком много, чтобы это оказалось мне по карману. — Он засмеялся оскорбительным смехом, с привычной фамильярностью залезая ей за корсаж и ощупывая груди. — У тебя такой великолепный бюст, дорогая, хотя, благодарение Богу, он и не слишком пышен. Но я уже говорил тебе, что ты обладаешь самой аппетитной попкой в мире, и я надеюсь, ты мне ее покажешь, после того как Доуз принесет нам вино и холодные закуски. Ведь ты быстро разденешься, не так ли?

— А если я предпочту не раздеваться или… или что-нибудь еще? — спокойно поинтересовалась Алекса, впиваясь ногтями в ладони в ожидании его ответа.

Он посмотрел в зеркала, которые были намеренно помещены прямо против постели, а затем повернулся и бросил ей шелковый пеньюар, словно бы и не слышал ее слов:

— Ты можешь надеть это потом, когда станет холодно. Или по крайней мере в присутствии Доуза.

Алекса села на постели, опираясь на кулаки, и с ненавистью спросила:

— Ты, наверное, не понял, что я сказала только что? Я сказала…

— Ты задала какой-то гипотетический вопрос, но неужели тебе действительно нужен ответ? — Затем он встал в дверном проеме, повернувшись спиной к свету, льющемуся из соседней комнаты, и Алекса не могла видеть его лица. Спокойно добавил: — Если ты вздумаешь играть в упрямство и кокетство, а я почувствую нетерпение и раздражение, то просто прикажу Доузу приготовить тебя для меня. Он уже привык иметь дело с непокорными женщинами. Что он сделает? Моментально сорвет с тебя это симпатичное платье и все твои нижние юбки, даже если ты прочно зашнуровала корсет, и твои шелковые чулки. То есть если я, разумеется, не скажу ему, чтобы он оставил тебя именно в таком возбуждающе полуодетом виде… А затем он воспользуется мягкими ремнями, чтобы не повредить твоих запястий и лодыжек. Гм! Сейчас я представил себе эту сцену и должен признать, что она весьма соблазнительна! Особенно если…

— Ты грязный и мерзкий ублюдок! Ты…

— Если ты вздумаешь продолжать в том же духе, то тебе просто воткнут кляп в рот, так как я не особенно люблю слушать женское карканье. И вот еще о чем я сейчас подумал… Доуз является известным специалистом в деле использования собачьего кнута, который не оставляет следов на нежной женской коже. Несколько ударов научат тебя сдерживать свой темперамент и свой язык, моя радость.

— Изверг! — выкрикнула ему вслед Алекса, когда он направился в соседнюю комнату, при этом ее голос почти заскрежетал от ярости. — Ты никогда не посмеешь применить все это ко мне! Я не какая-нибудь испуганная маленькая проститутка, которую ты подобрал на улице и застращал, лорд Эмбри! Я засажу тебя в тюрьму, можешь мне поверить, если ты или кто-нибудь другой посмеют прикоснуться ко мне. Проклятие! Как ты смеешь угрожать мне! — Она сбросила ноги с постели, все еще ослепленная яростью, наткнулась рукой на китайскую бонбоньерку из-под конфет, стоявшую на ночном столике, и не раздумывая бросила ее в дверь, которую он оставил за собой полузакрытой, со всей силой, на которую только была способна. Приободрившись от произведенного грохота и почувствовав себя уверенней, Алекса заскрипела зубами, вскочила с постели и, порывистая, как дикий зверь, подбежала к туалетному столику, примеряясь к фарфоровой вазе, находившейся там. Через мгновение и эта ваза полетела в том же направлении, что и хрупкая китайская бонбоньерка. На этот раз загрохотало гораздо основательнее, и она пожалела лишь о том, что Николас выскочил из соседней комнаты секундой позже. Лампа с голубым абажуром, которую она схватила на этот раз, оказалась намного тяжелее, чем можно было ожидать, и потому, прежде чем она смогла поднять ее достаточно высоко, он выхватил лампу из ее рук и поставил на место.

А через мгновение, не давая Алексе опомниться, он вновь поднял и бросил ее на постель, обойдясь с ней совсем не так бережно, как с лампой.

— На этот раз выслушай меня внимательно, дорогая, — проскрежетал он, наклоняясь над ней с самым угрожающим видом, — потому что после этой твоей вспышки гнева мое терпение истощилось. Нет уж, будь любезна, ничего не говори! — И он самым невозможным образом зажал ей рот одной рукой, другой удерживая так, что она вынуждена была смотреть прямо на него; это предотвратило очередную яростную тираду Алексы и позволило ему продолжить, произнося каждую фразу с холодной расчетливостью: — Я уже вызвал Доуза, прежде чем ты устроила весь этот скандал, словно какая-то мегера. И я еще раз повторяю тебе, что если ты не разденешься и не завернешься в тот пеньюар, который я тебе дал, до его прихода, то… Я надеюсь, ты помнишь, что может произойти в этом случае? — И прежде чем освободить ее и подняться, добавил почти задумчиво: — Хотя, может быть, тебя и возбуждают подобные вещи и именно к этому ты и подстрекала Ньюбери. Но в любом случае я надеюсь, что за сегодняшнюю ночь мы многому научимся друг от друга, не так ли?

После того как он вышел в другую комнату, даже не взглянув на нее напоследок, прошло несколько мгновений, прежде чем Алекса смогла мыслить ясно и последовательно. Как он смеет! Он только пытается запугать ее этими нелепыми угрозами, это ясно. Чтобы ее связали и избили, как какую-нибудь!.. Внезапно, словно ей выплеснули в лицо стакан холодной воды, Алекса отчетливо вспомнила все те женские крики, которые она слышала раньше, и безжалостные мужские слова, последовавшие вслед за ними. А ведь Николас ничуть этим не обеспокоился, небрежно отделавшись от ее упреков. Она вдруг словно услышала его голос: «Я был обвинен в убийстве своей жены», а затем вспомнила сцену, произошедшую в Креморн-гарден.

Да, он способен на любое насилие или жестокость, и Алекса, утвердившись в этой мысли, слегка задрожала, покрывшись холодными мурашками ужаса, что несколько остудило ее прежнюю ярость. «Великий Боже!» — внезапно подумала она, пытаясь сосредоточиться, чтобы овладеть своими эмоциями и попытаться найти выход из положения. Почему каждый раз, когда она позволяет себя спровоцировать и утрачивает контроль над собой, над ней не только берут верх, но даже начинают манипулировать! Несколько раз глубоко вздохнув, она соскользнула с постели и встала. Благоразумие, сказала она себе, это высшая ценность, а потому, продолжая в данном случае упрямиться, она только подвергнет себя еще большим унижениям, в то время как элегантно уступив, сможет даже получить преимущество.

Приводя в порядок свои мысли, она не прислушивалась к тому, что происходило в соседней, туалетной комнате, но теперь ее внимание привлекли какие-то слабые всплески, доносившиеся оттуда, из-за закрытой двери. Расстегивая пуговицы на спине своего платья, она осознала, что звуки неожиданно прекратились. Что он там делает? Переодевается в более интимную одежду, чего она еще до сих пор не сделала? Зловеще уставившись на закрытую дверь, она вдруг заметила, что как-то свирепо и безнравственно улыбается, и тут же постаралась придать своему лицу спокойное выражение.

— Николас? — Она ухитрилась произнести это почти застенчиво, а затем даже постучала в дверь: — Николас… я… мне требуется некоторая помощь.

Она услышала, как он негромко выругался, открыв дверь только после того, как она постучала второй раз. У него был хмурый и подозрительный вид, и при этом он был уже до пояса раздет. Заметив лезвие бритвы, которое он держал в руке, она простодушно спросила:

— О боги! Я надеюсь, что ты не собираешься защищаться от меня таким образом? Я постучала только для того, чтобы спросить: не мог бы ты помочь мне расстегнуть некоторые пуговицы, которые я не могу достать?

— Попытаюсь, — коротко ответил он, стирая остатки мыла полотенцем, накинутым на шею, — я, кстати, только что брился.

— Но неужели у тебя нет для этого камердинера? Сама я ничего не могу сделать без помощи своей горничной. Мне очень жаль, что я тебе помешала, хотя… только…

— Черт возьми! — энергично выругался он. — Если вид обычной бритвы приводит тебя в такой испуг, что ты начинаешь бормотать глупости, то я немедленно выкину ее прочь, обещаю тебе! Где там твои пуговицы? Сзади? Тогда повернись спиной, если ты хочешь, чтобы я исполнил роль твоей горничной.

Он решительно положил свою бритву на полку за дверью, затем отбросил полотенце и повернулся к ней. Алекса с каким-то самодовольством подставила ему спину и, наклонив голову, обхватила себя руками, чтобы подхватить платье, когда оно будет расстегнуто. Во всей этой позе, во всем этом издевательском подчинении было много того, что скорее разозлит его, чем введет в заблуждение. Все, что она сейчас вынуждена делать, говорила она про себя, так это сдерживаться, чтобы вновь не впасть в ярость, как бы ему этого ни хотелось. Именно ее спокойствие должно расстроить его планы, именно спокойствие, а не что-нибудь иное!

Глава 38

Вездесущий мистер Доуз не только тщательно собрал и вымел все осколки — немые свидетельства взрыва ее ярости, но также зажег огни в обеих комнатах и проворно расставил на столе, предварительно застлав его скатертью, серебряную и хрустальную посуду, пояснив, что мадам Оливье ничего не жалеет для своих гостей, особенно самых дорогих.

— И я надеюсь, милорд, что вас устроит холодный ужин? Вы дернули за звонок три раза, а потому я принес вам то, что вы обычно заказываете, но если хотите, чтобы я принес что-нибудь еще, буду рад выполнить ваше приказание!..

Пока Доуз говорил все это, Николас стоял прямо перед камином и раздраженно смотрел в огонь. Заметив, что тот неожиданно замолк, Николас поднял голову и, проследив за направлением его взгляда, на мгновение замер от неожиданности.

— О! — нерешительно сказала Алекса и сделала эффектную паузу, стоя в дверях спальни. — А я и не знала… Вы не сердитесь на меня, не так ли? Я только позаимствовала то, что походило на ваше старое одеяние — разумеется, не то, которое от Стультца, — поскольку мне хотелось вас удивить.

— В самом деле?

Определенные нотки в его голосе заставили Алексу заторопиться, чтобы не дать ему вставить ни слова:

— Ну, видишь ли, дорогой, я действительно хотела выглядеть для тебя привлекательной, но твоя последняя любовница была намного толще, чем я, и намного ниже, поэтому, когда я надела тот пеньюар, я поняла, как ужасно в нем буду выглядеть… Я вспомнила, что моя подруга Леони однажды сказала мне, что мужчин возбуждают женщины, одетые подобным образом. Неужели это неправда? Я выгляжу слишком мужеподобной?

Она надела его брюки, подвернув их так, что они открывали ее лодыжки, перетянула их в талии лентой из собственного гардероба, а на плечи накинула его тонкую белую сорочку из полотняной ткани, завязав ее на талии узлом. Она вовсе не выглядела мужеподобной, и сама это прекрасно знала! Вот мегера! Так вот почему она заставила себя ждать, постепенно приводя его в ярость!

Каждое их столкновение напоминало схватку фехтовальщиков с выпадами и парированием ударов, и все это продолжалось снова и снова. Та долгая пауза, в течение которой он изучал ее наряд, имела своей целью лишить Алексу присутствия духа и заставить нервничать; но она выдержала ее, не меняя своей кокетливо-вопрошающей позы, — как танцовщица на сцене, мрачно подумал Николас.

— А каково ваше мнение, мистер Доуз? — живо поинтересовалась Алекса, проворно переводя на него свои блестящие от возбуждения глаза и стремясь прервать это зловещее молчание. Хотя ее сердце уже начало биться глухими, тяжелыми ударами, словно предчувствуя что-то скверное, она продолжала говорить тем же самым легким и игривым тоном: — Я, разумеется, знаю, что вы именно тот самый мистер Доуз, о котором я слышала столько лестного и который является мастером на все руки!

— Ну, милорд, сейчас это именно то, что вы и заказывали!.. — Его неподвижные глаза скользнули по Алексе изучающим взором, но обращался он не к ней, а к Николасу: — Я уже видел таких беспокойных дам и прежде — и даже кое-что похуже. Но в данном случае нет смысла принимать какие-либо меры предосторожности, ваша светлость, если только мне позволено будет высказать свое мнение. Иногда действительно бывает так, что без ремней не обойтись. А если не…

— Я уверен, что вполне могу положиться на вас в этом отношении, Доуз, хотя вам всегда следует помнить, чтобы на ней не оставалось никаких следов. По крайней мере, до тех пор, пока она не разозлит меня настолько, что я от нее устану.

Отчасти ее упрямая гордость, а отчасти явная трусость заставили Алексу немного попятиться назад от таких откровенно презрительных слов, которыми они обменивались между собой, словно обсуждая кого-то постороннего. Только потом Николас насмешливо обратился прямо к ней:

— Я все-таки надеюсь, что ты не утратила способности двигаться одновременно со способностью говорить, дорогая! На это она ответила почти спокойно:

— Я… прости меня, но я была захвачена врасплох. Я не думала, что твои наклонности так похожи на наклонности Ньюбери — особенно с тех пор, когда ты рассердился на меня за подобное предположение.

С распущенными волосами, прикрывавшими ее грудь и спину наподобие гривы, с ярким румянцем на скулах и странным взглядом серых глаз, отражавших темно-красные отблески пламени камина, она в этот момент напомнила Николасу пиратку, которой не хватает только пистолета за поясом или абордажной сабли. Сквозь тонкое полотно его любимой сорочки легко угадывались упругие соски грудей, которые казались еще более желанными от того, что были слегка прикрыты. То время, которое она провела перед зеркалом в его туалетной комнате, превратило ее в обольстительную и интригующую куртизанку. Черт возьми! Мужские брюки и то, как она их надела, лишь подчеркивали ее непередаваемую женственность, которую она так любила выставлять напоказ. От ведьмы до обольстительницы — какое удивительное и неожиданно быстрое превращение!

Она, правда, только что сделала какое-то нелепое замечание, имеющее явно провокационные цели, ведь так? Он позволил своему цинизму взять верх над всем остальным и небрежно пожал плечами, прежде чем напомнить ей, что она сама заявляла, будто умирает от голода и жажды, не так ли? Или она уже передумала? Он тут же пожалел о той заботливости, которую выказал в отношении ее, особенно когда понял, что она действительно голодна. Алекса немедленно принялась за еду с почти крестьянским аппетитом, вместо того чтобы только слегка поклевывать, как это обычно делают леди в свойственной им жеманной манере. С одинаковым энтузиазмом она съела и холодный ростбиф, и телятину, и каплуна, фаршированного устрицами, и несколько различных видов сыра, запивая все это вином, которое он тоже позаботился заказать. Едва удерживаясь от едкого комментария, Николас просто сидел и наблюдал за ней, втайне любуясь, пока вдруг раздраженно не задумался над тем, что заставило ее так измениться и стать непредсказуемой, как морской ветер.

— Благодарю тебя. Ты и представить не можешь, до чего же я проголодалась, — наконец сказала Алекса, откусывая яблоко. — М-м-м! И яблоко тоже замечательное! Самая вкусная вещь — это фрукты. Ты чем-то немного озабочен? Из этого роскошного ужина почти половина осталась, и я не думаю, что смогу съесть еще кусочек.

— А я уже стал задумываться, когда же ты придешь к этому заключению, — недоверчиво заметил Николас и продолжил: — Но ты уверена, что всем довольна, дорогая?

— Ну… возможно, мы могли бы выпить коньяка? Я обнаружила, что это не только способствует пищеварению, но и делает меня… более страстной. Хотя, возможно, ты предпочитаешь, чтобы я притворялась, что делаю это с неохотой? — Она бросила в его сторону вопросительный взгляд, а затем сделала ласковый вывод: — Я, разумеется, заметила, что, когда бы я ни находилась с тобой, в наших отношениях всегда есть что-то от изнасилования. Впрочем, это не является очень необычным. Я имею в виду, что некоторые особы…

Когда он поднялся со своего стула, на котором до этого небрежно раскачивался, не отводя от нее глаз, от него исходил такой стремительный поток флюидов, что Алекса даже не успела удивленно раскрыть глаза, как он уже перегнулся через стол, резко схватил ее и заставил подняться на ноги, проделав это с такой силой, что у нее мелькнуло подозрение, не собирается ли он тащить ее к себе через стол. Небольшая чаша для ополаскивания пальцев после десерта, которой она только что пользовалась, полетела на пол, а ее бокал с вином опрокинулся. Тарелка, стоявшая слишком близко от края стола, с грохотом разбилась.

— Алекса, — довольно любезным тоном произнес Николас, — ты получишь свой коньяк и продемонстрируешь мне свою страстность в постели, однако ты вынуждаешь меня овладеть тобою здесь и сейчас — на столе или на полу или любым другим способом, каким ты сама предпочитаешь. Итак?

Когда она покачала головой и попыталась вырваться, он после непродолжительной борьбы освободил ее и вновь опустился на стул.

— Пока я буду искать два бокала с коньяком, почему бы тебе не подождать меня в спальне? Хотя, может быть, ты все же предпочитаешь какие-то иные места?

Она поднялась с места и направилась к дверям, а он повернулся к серванту. Уже входя в спальню, она услышала команду, небрежно брошенную им через плечо.

— Сними только на минутку эту сорочку, сокровище мое, и не торопись пока забираться в постель, хорошо? Созерцание этих изумительных линий и очертаний вызывает во мне самые захватывающие идеи и образы, должен тебе признаться.

Она с шумом вдохнула воздух и, повернувшись на своих голых пятках к нему, яростно сверкнула глазами, отчетливо выделявшимися на внезапно побледневшем, напряженном лице.

— Только ради Бога, Николас! Неужели ты еще мало времени потратил на эти маленькие жестокие игры? Тебе удалось убедить меня в бесполезности сопротивления, так зачем же грубить снова? Проинструктируйте меня, какого рода представление вам хочется увидеть, милорд, и я сделаю все, что пожелаете, и так быстро, как только смогу. Вы желаете, чтобы я вернула вам вашу рубашку и обнажила свои груди — пожалуйста! — Ее пальцы уже сердито дергали пуговицы, пока она еще продолжала говорить, и через несколько томительных мгновений она сорвала ее с плеч, едва не разорвав, и презрительно кинула в его сторону, оставшись стоять на месте, похожая на яростную и гордую молодую амазонку; на ее обнаженных золотистых грудях играли багровые отблески камина. — А теперь, лорд Эмбри? Что вы мне еще прикажете сделать? — У нее слегка задрожал голос от тех неистовых эмоций, которые ее сейчас обуревали, но она даже не вздрогнула, когда он, сделав несколько больших шагов, приблизился, всем своим видом показывая намерение наброситься на нее.

Впрочем, Николас и сам еще не вполне был уверен в собственных планах, потому что внезапно остановился, подойдя к ней почти вплотную. А она уже сжала кулаки и слегка расставила ноги, сверкая на него ненавидящим взором пленницы. У его девочки-жены из Калифорнии были черные креольские глаза, которые тоже умели смотреть на него таким же взором. Немые глаза животного, наполненные слезами, ненавистью, раздражением и отвращением, которые внезапно отводили взор, сталкиваясь с его глазами и не понимая, что и он тоже пойман этой же самой ловушкой. И если бы тогда в действие не вмешался рок?.. Но эти глаза не выражали ни страха, ни отвращения; а ее высокие остроконечные груди выглядели сейчас так, словно были выкрашены лунным светом, первый раз он видел их такими, и они еще слегка колыхались от ее сердитого и быстрого дыхания, великолепно контрастируя с бронзовой копной волос, которой она раздраженно потряхивала под его долгим, изучающим взглядом.

Он еще не сказал ни слова, подумала Алекса, он что, надеется разволновать ее таким образом, смотря оценивающим взором, словно на рабыню, выставленную на аукционе? И чего он в конце концов от нее еще хочет?

— Повернись, — неожиданно скомандовал он, и она даже открыла рот от изумления, непонимающе воззрившись на него. Тогда он повторил, на этот раз более грубо и нетерпеливо: — Повернись, моя дорогая, твои груди очаровательны, и ты сама об этом знаешь, но твой зад еще более соблазнителен. Почему бы тебе не проследовать в спальню впереди меня, а уж там я выскажу тебе следующее требование, хорошо? Несколько мгновений назад ты грозилась исполнить свою роль и сыграть передо мной представление со всем усердием и проворством, если мне не изменяет память!

С видимым усилием Алекса прикусила язык и сдержала те протестующие слова, которые готовы были с него сорваться, а для верности еще и твердо поджала губы. Бросив на него еще один презрительно-ненавидящий взгляд, она повернулась на пятках, расправив плечи и высоко держа голову, словно аристократ, направляющийся к месту казни.