Глава 45

Как сильно все здесь подчинялись «сезонам», подумала Алекса и, слегка вздрогнув, отвернулась от окна спальни. Лондонский сезон сменялся массовым исходом в загородные поместья, охотой, затем следовала Европа и модные водные курорты, потом снова надо было возвращаться в Лондон и начинать все сначала. Она позволила себе саркастически усмехнуться: «На круги своя». Можно подумать, что она сама так давно этим всем занимается, что смертельно устала от светской круговерти. Ома случайно увидела себя в зеркале, висевшем над камином, и сменила улыбку на лице гримасой. Скучно! Конечно, так и должно было случиться, если принять во внимание, какие настроения обуревали ее с недавних пор. Она устала от деревни, от лисьей охоты, от вечеров, сопровождаемых дилетантской игрой на фортепиано и дрожащими тонкими сопрано, что-то поющими после обеда из шести или семи блюд, но — и это всего ужаснее — ей смертельно надоел несчастный Чарльз.

Подойдя к камину, Алекса не могла сдержать непроизвольное содрогание, когда мысленно возвращалась к подробностям той ночи две недели назад, которая обернулась ужасным фиаско, несмотря на все ее старания создать заранее особую атмосферу, раз уж она сама себя настроила на то, что она должна, просто обязана ради собственного спокойствия последовать циничному, но вполне логичному совету своей тетки и «разрешить» ему уложить себя в постель.

— Дорогая моя, женщина всегда сначала считает, что первый мужчина, которому она отдается, и есть тот единственный, кого она будет любить всю жизнь, пока она не поймет впоследствии, что нет лучшего способа судить о мужчинах, чем сравнивать их друг с другом! Я надеюсь, ради тебя же самой, что ты не настолько глупа, чтобы влюбиться!

В самом деле, она влюблена! Разве не решила она давным-давно, что никогда-никогда себе не позволит поддаться этому глупому и расслабляющему результату расстроенного воображения? А Чарльз ее просто спас, предложив ей руку, несмотря на те скандальные сплетни, которые о ней ходили. Он сказал ей, что всегда любил ее, боготворил ее и хотел лишь одного — стремиться всячески ей угождать. Какая резкая разница между… Алекса на всякий случай прикусила губу, чтобы не думать о нем. Николас Дэмерон, виконт Эмбри, который, несмотря на все свои испанские страсти, ни секунды не колеблясь, вышвырнул ее из своей жизни.

— Где, черт побери, может быть сейчас этот Эмбри? — недавно ей довелось услышать такую фразу от одной дамы на обеде. — Я думала, что он прибудет сюда на охоту.

И она услышала, как кто-то ей ответил с ехидным смешком:

— Возможно, он оказывает знаки внимания своей маленькой невесте скуки ради, я полагаю. Интересно, почему до сих пор нет официального уведомления о свадьбе?

Без сомнения, он сейчас вместе с Элен в родовом поместье Ньюбери близ шотландской границы, подумала Алекса и удивилась, почему она испытывает такую злость. С чего ей злиться: она помолвлена с Чарльзом, у Николаса есть невеста, Элен, он же всегда этого хотел.

— Я надеюсь, что мы нигде не встретим лорда Эмбри? — ~Ј спросила она Чарльза вскоре после этого эпизода, и он тут же уверил ее, что Эмбри, судя по всему, отправился погостить к «„е“ друзьям во Францию или что-то в этом роде. Он, слава Создателю, даже в деревню не поехал. Но все равно она никак не могла перестать думать о нем, Николасе Дэмероне, виконте Эмбри, хоть и против своей, воли, не могла она и не утомляться обществом Чарльза Лоуренса. Что с ней происходит? Она и сама не могла бы дать отчет в своих чувствах. Когда-то она думала, что если сумеет овладеть искусством поведения куртизанки, то сможет оставаться равнодушной, но при одном виде Чарльза все в ней восставало. Она совершенно не сумела привязать его к себе, притворившись страстной, она только и могла, что лежать с ним рядом, позволяя ему пользоваться своим телом, а сама в это время старалась подавить в себе неприятное чувство. Ах, Соланж была права! Несмотря на все уроки этого „мастерства“, она не только не стала куртизанкой, но даже не могла искусственно разжечь в себе страсть!

Она все продолжала ходить от окна к зеркалу и обратно. Может быть, ей тоже поехать на некоторое время за границу? Ей все равно где находиться, только бы не здесь, лицом к лицу с непреодолимой скукой, испытываемой ею в обществе Чарльза. Может быть, ей стоит принять приглашение Пердиты и снова отправиться в Рим ненадолго? Может быть… И вдруг внезапно перед ее мысленным взором встало его лицо — так ясно и четко, а схватив себя руками за щеки, она с болью в сердце вспомнила, как нежно и бережно это делал он, прежде чем поцеловать ее так же нежно. О Господи, Николас! Алекса испугалась и закрыла рот ладонью, чтобы не произносить вслух его имя. Как же все это случилось? Что случилось? Она не хотела Чарльза, она никогда в жизни не сможет выйти за него замуж, никогда не сможет быть с ним в одной постели. Она хотела… Она все продолжала, как большинство людей, мечтать о том, что было совершенно непостижимо, вопреки всем законам логики. А то, за что ей бы следовало благодарить Бога, то, что было у нее в руках, — раздражало ее! Она взглянула в зеркало, и почти чужое лицо в золотой раме показалось ей слишком бледным и измученным. Алекса ли это? Она даже почувствовала удивление, и ей захотелось дотронуться до незнакомки в зеркале, которая смотрела на нее провалившимися глазами. У незнакомки были тщательно причесанные волосы и элегантный наряд, но губы ее были горестно сжаты. Казалось, в глубине души эта женщина знает, что ей нужно, но она не может пренебречь рамками приличий, в которые ее поставил свет, ей не хватает для этого мужества. «Хэриет!» — вдруг подумалось ей. Бедняжка Хэриет, она так и не смогла понять, что ей нужно, потому что разыгрывала из себя скромницу, — это было модно и для всех привычно. Юная порывистая красавица и циничная угрюмая старуха так не похожи были друга на друга.

«Скажи мне, где фантазии родятся: в сердце или в голове?» Для Шекспира вся жизнь — цепь трагедий и комедий, карты лежат на столе вверх рубашкой, и ты берешь одну с замиранием сердца, думая, повезет ли, ждет ли удача? Или ты отказываешься от своего шанса и бросаешь карты. Почему бы нет? Какая же она дура, просто дура! И одного сезона не провела в Лондоне, а уже начала мыслить так же, как и все, ее сбили с толку их мнения, постоянное ощущение, что ей необходимо их одобрение, постоянный страх осуждения. Словно яркая вспышка света озарила изнутри ее мозг и освободила ее мысли.

Внезапно у Алексы закружилась голова, ее охватило чувство полета, и это так ее взволновало, что она готова была рассмеяться в полный голос. Что стало с ее прямотой, чистотой и честностью? Что с ней, ведь она всегда осуждала лицемерие и маски, а теперь сама же и надела одну из них — и причем как легко все это получилось! Общество — горстка людей, которая так пугала слабых и чьи хорошие манеры прикрывали всевозможные пороки и темные делишки. Неужели прежде ее стало бы заботить их мнение? Она никогда не позволила бы этим людям влиять на ее поступки, идущие вразрез с ее инстинктами, что непременно привело бы к утрате ею честности и правдивости. Она же в них не нуждалась. Ей они все даже не нравились! Она тосковала, ей было невыносимо противно, а она притворялась довольной. Она не решалась загорать голой, потому что голое тело оскорбляло принятые у них нормы, и вообще все естественное и доброе становилось в их глазах нехорошим и неестественным, они всячески поощряли ложь, обман и лицемерие. И она попала прямо к ним в сети — к тем людям, которых всей душой презирала.

«Посмотрите на мои волосы! — думала Алекса, только теперь она уже смеялась снова, показывая ямочки на щеках. — Я так ненавижу эти взбитые букли, а ношу их потому, что так принято причесываться! Возможно, если я завтра появлюсь где-нибудь с распущенными волосами и заявлю, что это последняя парижская мода, не исключено, что на следующий день они все так причешутся! И почему я посещаю дома, где мне бывает нестерпимо скучно, зачем хожу на все эти балы, суаре и рауты, для чего я должна показываться то здесь, то там, когда мне это совсем неинтересно и я от этого не получаю никакого удовольствия? Зачем вообще я ношу тесные корсеты, в которых мне так душно, и все эти нижние юбки и…» Ее смех внезапно оборвался, и она с новой силой, почти болезненно вернулась к тем же мыслям.

«Почему я испугалась кривотолков, почему не встретилась с ним лицом к лицу и не доверила ему все свои сомнения, когда он так просил меня об этом? Когда он переступал через все эти условности и обычаи и пытался повести меня за собой, почему я не приняла его искренне и радостно? То, что он делал, не поддавалось отчету, это было инстинктивно. И он никогда не использовал просто мое тело, как это сделал Чарльз. Он занимался со мной любовью и думал прежде о том, чтобы доставить удовольствие мне, а потом уже — себе. И я была настолько глупа, что ради этих скотов прикидывалась, что совершенно ничего не чувствую, хотя на самом деле я чувствовала все, и если бы мои инстинкты не были подавлены мною же, я уверена, что он чувствовал то же».

Она вспомнила, как тогда, сидя в спальне, она стала откалывать все свои шиньоны и булавки, когда ждала, что он будет ее насиловать, а он этого не сделал. Она ощутила такое пленительное чувство экстаза, когда он приковал ее руки и ноги — не для того, чтобы ее унизить, а для того, чтобы показать ей, как можно любить каждую часть ее тела, чтобы научить ее, что любовные ощущения и любовный акт — это нечто такое, что можно лишь ощутить, но никогда нельзя научиться по книгам или со слов опытных людей, потому что эмоции вообще не поддаются ни описанию, ни расчету. Он преследовал ее слишком откровенно и беззастенчиво, несмотря на все сплетни, несмотря на Элен, ее бабушку — старую ведьму; и это ей ничего не объяснило, она слишком была занята собой.

«О, как давно я не чувствовала себя такой свободной!» — думала Алекса. Она ощущала себя такой счастливой, освобождаясь от всех своих юбок и панталон, стаскивая модное платье и корсет.

— О, миледи! — запротестовала Бриджит, в отчаянии наблюдая за Алексой, которая перерывала все свои комоды и гардеробы до тех пор, пока не обнаружила свой костюм для верховой езды, в котором она ходила на Цейлоне, шокируя своим видом жен добропорядочных плантаторов. — Вы не можете выйти в таком виде! О, мадам, если лорд Диринг только… О!

— Бриджит! Представь себе, что мне вдруг надоело все это притворство, надоело считаться с мнением чужих людей! Подумай, для чего мне это? Я достаточно богата для того, чтобы поехать куда мне вздумается, делать только то, что мне хочется, и я свободна, Бриджит, я свободна!

Не позаботившись о том, чтобы как-то прибрать волосы, Алекса просто откинула их назад и перевязала ленточкой, оставив концы висеть свободно; и когда она снова погляделась в зеркало, ей понравилось то дикое, неприбранное создание, которое она там увидела. Оглянувшись, она заговорила страстно:

— Бриджит, отныне мы с тобой будем жить только в свое удовольствие. Я, например, собираюсь именно в таком виде разъезжать по округе; завтра или на днях я выясню, где прячется лорд Эмбри, и тогда я устрою на него настоящую облаву! — Откинув голову, она снова звонко рассмеялась над выражением лица несчастной Бриджит, а потом продолжала, дразня ее: — А ты, если тебе действительно нравится мистер Боулз, должна бы иногда сама проявлять инициативу. Немного больше уверенности в себе, даже если ты ее и не имеешь, но — покажи. А может быть, нам их удастся заарканить в один день! О, Бриджит, ну не смотри так испуганно, я ведь еще не совсем сошла с ума сегодня утром… Только немножечко, знаешь ли. И это только потому… Мне кажется, что это похоже на действие разреженного горного воздуха, как будто стоишь на самой вершине высокой горы, а может быть, как будто плывешь без одежды или… или как будто с тобой кто-то занимается любовью, но не доводит до конца… Не падай в обморок! Привыкай, потому что, когда я его найду… Как ты считаешь, не завести ли мне для верности пистолет?

Не в силах ничего понять, Бриджит как подкошенная опустилась на обтянутый шелком стул да так и осталась сидеть с открытым ртом, а ее госпожа быстро выбежала из комнаты, громко хлопнув дверью, как расшалившийся ребенок.

«О Боже! — думала она. — О Боже, что же будет дальше?» Еще до того как леди Трэйверс стала невестой лорда Диринга и, казалось, остепенилась, бедняга Боулз туманно намекнул ей, что ему надо с ней кое-что обсудить. Но теперь… Внезапно Бриджит поднялась со стула и подошла к зеркалу, чтобы внимательно рассмотреть свое вспыхнувшее лицо. «А почему бы и мне не пококетничать немного, — подумала она, — не поиграть в недотрогу? И почему бы не подумать о себе, о своих чувствах? Ха! Пусть попробует найти другую, которая бы слушала все его бесконечные россказни и терпела его церемонии. Что люди скажут? В самом деле? Ах, да не все ли равно!» Тряхнув головой, Бриджит отправилась вниз, на ходу подарив любезную улыбку молоденькой горничной, которую она терпеть не могла. Мужчины иногда бывают медлительны, как черепахи, так что если женщина не позаботится о себе сама, то он может так и не догадаться, что упускает в своей жизни.

«Я счастлива, — думала Алекса. — Я счастлива!» Ей казалось таким естественным и приятным сидеть на лошади прямо, а не в дамском седле, и как замечательно было мчаться одной, без сопровождения грума, тащившегося бы позади, или лорда Диринга, который бы ехал рядом, не давая ей скакать быстрее. Она так устала от пустых разговоров, которые не содержали ничего, кроме отпетых банальностей, от необходимости скрывать свои чувства, от этих злобных глаз, которые так и сверлили ее, несмотря на вежливые улыбки. Она так устала от притворства!

На какое-то время ей нравилось просто скакать, даже не имея в голове почти никаких мыслей, просто доверившись интуиции своего коня. Она чувствовала на коже легкий осенний холодок, он раздувал ей волосы, от него пахло опавшими листьями, спелыми фруктами и только что скошенным сеном — все эти запахи и отдаленные звуки сливались в одно целое и будили в ней какое-то большое чувство. Пока что это было лишь чувство наслаждения полной свободой.

Алекса оторвалась от бездумного путешествия, когда услышала, что ее кто-то зовет. Она с отвращением узнала Чарльза, с ним был еще кто-то. Деваться было некуда, поэтому она остановилась и подождала, пока они ее нагонят, меж тем все мускулы на ее лице собрались в жесткую, равнодушную маску.

— Алекса! Интересно, зачем это вы забрались так далеко совсем одна? Я бы никогда не осмелился вас побеспокоить, но мой дядюшка не так часто наносит мне визиты, а он так хотел вас повидать.

В один момент все, от чего она так мечтала избавиться, вдруг снова обступило ее, приблизившись вместе с этими двумя. Какая разница, что он приехал? Алекса старалась сама себя убедить в этом. В конце концов, Чарльз ведь его племянник; вполне нормально, что он решил нанести визит. Но почему каждый раз, когда она видит этого человека, у нее в животе холодеет? Ее отец! Сколько раз она пыталась убедить себя в этом, но так и не смогла побороть в себе робость и напряжение, овладевавшие всем ее существом при появлении этого человека.

— Милорд, я очень польщена! Однако я должна извиниться перед вами за мой костюм — я не ожидала…

— Но это мне следует извиниться за мое непрошеное вторжение. — И вдруг, совершенно без всякой паузы, словно читая в ее сердце, маркиз сказал: — Меня всегда мучил вопрос: почему мы тратим столько времени на болтовню? Раз уж мы собрались здесь, на лоне природы, таким тесным кружком, то, если вы не возражаете, я напомню вам о некоем деликатном предмете? Поверьте, мне крайне неприятно это делать, но ваш жених мне напомнил, что у вас, возможно, есть право знать, что в нашей семье мы никогда не нарушаем законов морали и этики, которым подчиняются все настоящие джентльмены, — и это совсем не так смешно, как считают некоторые.

Алекса переводила взгляд с одного на другого, но на лице Чарльза видела лишь отражение какого-то сильного чувства. Маркиз Ньюбери выглядел так же, только глаза его наблюдали за ней, как обычно, настороженно и с любопытством, что и заставляло ее чувствовать себя так неуютно.

— Я думаю, что мне… — начала было она, но Чарльз прервал ее взволнованным голосом:

— Помните ваш разговор с дядей на балу в честь дня рождения Элен? Тем же вечером… — Она не успела остановить его руку, и он взял и сжал ее собственную. — Я помню, как вы выглядели, когда потом говорили со мной. С одной стороны, решительно, а с другой — вы казались такой потрясенной и измученной. А сейчас, когда я своими глазами вижу, как он обращается с вами в моем присутствии… О, дорогая моя, существуют обиды такого рода, что прощать их нельзя.

Внутреннее напряжение было таким сильным, что у нее перехватывало дыхание и язык не повиновался ей, и Алекса вдруг услышала, как кровь стучит у нее в висках и в ушах, усиленно, в сто раз громче, чем обычно. Во всем этом было нечто такое, что она не хотела бы не только понять, но даже услышать об этом. Что-то плохое, очень злое притаилось за его словами.