Воспевая утреннюю звезду

Мэрилайл Роджерс
Воспевая утреннюю звезду

      В год 678
      И появилась в августе того года звезда, называемая кометою, и сияла она в течение трех месяцев подобно солнечному лучу. Тогда-то и лишил король Эсгферт епископа Уилфрида его епархии…
Англосаксонские хроники

ПРОЛОГ

       Конец весны 678 года
      Пляшущие языки огня окрашивали небо позади двух бегущих женщин в странный оранжевый цвет. Оттого и горизонт впереди бегущих казался неестественно ярким, а привычные краски заката скрывались за тяжелой дымовой завесой.
      – Куда мы идем? – спросила младшая, стараясь поспеть за быстрым шагом старшей.
      Женщин подгонял испепеляющий жар: их дом подожгли, чтобы изгнать его обитательниц.
      – Что сулят небеса таким, как мы?
      За нескрываемой яростью своей спутницы, вызванной их первым поражением от рук невежественных и испуганных дураков, Гита чувствовала страшное отчаяние – больно видеть гибель всего, что тебе дорого. Но в юности ей пришлось однажды пережить подобные моменты, и потому сейчас она ответила лишь пожатием плеч, скрытых длинными черными волосами, в которых широкие серебряные пряди сверкали как молнии в полуночном небе.
      – Я намерена узнать, действительно ли тот, кого зовут великий Глиндор и о котором мы слышали множество хвалебных песен, обладает могуществом настоящего колдуна. – Прозвучавшая в голосе женщины насмешка ясно говорила, что она сильно сомневается в способностях великого Глиндора.
      Пораженная Элис на минуту замерла. Вся саксонская Британия и все княжество кимвров не раз слышали рассказы о неземном могуществе Глиндора, о том, как благодаря колдовству его учеников бежала огромная армия, даже не попытавшись вступить в бой. И хотя Гита была ей не матерью, а теткой (матери своей девушка не помнила), Элис давно поняла, что не следует мешкать, выполняя ее приказы.
      Злобный смех Гиты прозвучал столь громко и яростно, что, должно быть, распугал зверей в лесу… Ни один человек не посмел приблизиться к тропе, по которой шли женщины. Гита не утруждала себя объяснениями. Она говорила только тогда, когда желала похвалиться своей властью над силами природы.
      – Глухой ночью, еще до того, как эти слабоумные дураки собрались с духом, чтобы напасть на нас, я советовалась с еще невидимой, нарождающейся Луной. Нам суждено идти на север, туда, где живет Глиндор со своими приспешниками. Нашим судьбам суждено пересечься.
      Гита бросила сердитый взгляд из-под нахмуренных бровей. Ее раздражало, что племянница продолжает сожалеть об утраченном. Она вновь напомнила Элис, что не следует привязываться ни к людям, ни к вещам. Это бесполезно и к тому же опасно.
      – Не стоит тратить время на беспокойство о том, чего уже нет. Лучше подумай о том, что те, кто лишил нас дома, никогда не смогут воспользоваться нашими землями, потому что благодаря моим усилиям эти земли теперь будут считаться долиной рока, – с удовлетворением проговорила Гита.
      Элис взглянула на цветы, пестревшие в траве, по которой ступали ее ноги. Она не испытывала радости при мысли, что эта долина – райский уголок ее детства – станет обителью мрака и печали. Напрасно пыталась она представить будущие страдания тех, кто причинил ей столько зла.
      Гита обернулась, чтобы взглянуть в ярко-синие глаза своей прекрасной племянницы.
      – Как ты не можешь понять, что все случившееся лишь помогает нам двигаться навстречу судьбе, которая нам предназначена? Мы должны добиться лучшей доли, а не тратить понапрасну наши способности! Посмеешь ли ты усомниться в могущественной силе, которая ведет нас по предначертанному пути?
      – Что ты, Гита, я никогда в ней не сомневалась! Элис откинула назад массу черных вьющихся волос и смело взглянула в глаза своей наставницы. И хотя ее сильно разозлили деяния слабых умом и трусливых душою представителей рода человеческого, она избавится от всех опасностей, полностью полагаясь на те особые силы, которыми они обе владеют с таким мастерством. Она должна на них полагаться, она так и сделает.
      И по мере того, как крепла решимость Элис сыграть роль, ради которой ее растили, глаза ее становились все темнее, взгляд их – все тверже. Ее глаза походили уже не на сапфир, а на оникс.
      – Я без колебаний последую за тобой, чтобы осуществить предначертанное мне судьбой.

ГЛАВА 1

       Лето 678 года
      Тр-рах!
      Рывком открытая дверь изо всех сил ударила по каменной стене. Столь нелюбезным образом объявил о своем прибытии в маленькую монастырскую келью нежданный гость. Звук удара эхом отозвался под сводами монастыря, и юная красавица, стоявшая на коленях перед человеком в сутане, вздрогнула. От неожиданности она присела и подняла глаза к источнику шума – стоявшей в дверном проеме высокой, закутанной в черный плащ фигуре, силуэт которой четко вырисовывался на фоне ярких лучей заходящего солнца, сиявшего в ярких волосах мужчины.
      Губы вошедшего скривились в циничной усмешке, янтарные глаза потемнели от гнева, когда он окинул взглядом привлекательные женские формы. Она была самой прелестной женщиной из всех, что когда-либо доводилось видеть Адаму. Но женщина эта заслуживала осуждения, ибо хоть она и стояла на коленях перед священником, и более того, перед самим епископом, ее стройные плечи и пышные груди были прикрыты лишь облаком черных как смоль волос, которые не могли как следует скрыть их прелесть.
      – Кто вы?
      Тучный епископ Уилфрид тотчас же оказался между пришельцем и дерзкой женщиной, с явным одобрением глядевшей на крепко сложенного незнакомца. По злобному выражению лица и привлекательному сложению мужчины епископ тотчас распознал, что тот является надежным орудием сатаны, послушным всем грехам плоти.
      – По какому праву вы без приглашения вторглись в мое жилище?
      – Я стучал и стучал громко, но ответа не получил. Опасаясь, не случилось ли с вами чего дурного, я просто открыл дверь, которая почему-то была не заперта.
      Раздраженный епископ вспыхнул, переводя многозначительный взгляд с незнакомца на расколотую сверху донизу дверь. Если этот человек продемонстрировал такую силу, будучи спокоен, горе тому, кто встанет на его пути…
      Женщина, все еще стоя на коленях, промурлыкала несколько слов, выразив свое восхищение силой, от которой пострадала дверь.
      При звуке ее голоса епископ бросил на нее взгляд и тотчас отвернулся, чтобы упрекнуть вошедшего:
      – Уединение приближает человека к Богу и помогает обрести ту благодать, к которой мы стремимся здесь, в монастыре, ради себя и ради других. – В его тихом голосе чувствовалось напряжение, и было ясно, что епископ с трудом сдерживается. – У меня никогда не было оснований бояться вторжения и не было причин запирать дверь.
      – Раз уж у вас не было оснований запирать дверь, то и мое неожиданное появление не могло вас сильно встревожить.
      – Вы нарушили мой покой… так не поступил бы ни один из братьев… и нарушили его в очень неподходящий момент. Монахи монастыря Уинбюри отказались от земных радостей. Они не могли бы мне помешать, присутствуя при этой сцене, в то время как вы явно не способны понять истину.
      – Истину?
      Невольно взгляд Адама обратился на женщину, которая, держась за пышную сутану епископа, продолжала неторопливо изучать вошедшего. Она дразняще покачала головой, тряхнув массой блестящих черных кудрей так, чтобы можно было мельком увидеть ее соблазнительную плоть.
      По тому, как женщина пыталась его завлечь, Адам понял, что она не является раскаявшейся грешницей, пришедшей искать спасения. Однако, задавая вопрос, он постарался скрыть свое презрение:
      – Что за достойная цель может объяснить пребывание епископа наедине с этой полуодетой женщиной в его собственной спальне?
      Почувствовав насмешку в словах незнакомца, Уилфрид проследил за взглядом его золотистых глаз и увидел, что юная соблазнительница намеренно привлекает внимание незнакомца. Он заскрежетал зубами, сдерживая поднимающийся гнев. Он наклонился, схватил с крючка на стене темный плащ и накинул его на плечи женщине, прежде чем поднять ее на ноги и поставить перед собой. Придерживая женщину за плечи, он слегка подтолкнул ее к незваному гостю.
      – Это Элис, дочь колдуна-друида, обученная их темным делам. Как повелел господь своим ученикам, я пытался изгнать из нее демонов.
      Прищурив янтарные глаза, Адам изучал непристойную женщину. Он обратил внимание на то, что она слегка изменила позу и стала еще более соблазнительной, но не заметил усмешки, мелькнувшей в глазах епископа, когда тот представлял девушку.
      До сих пор Адам был невысокого мнения о женщинах, и у него не было причин его менять, а поведение этой девицы только усилило его отвращение к женщинам вообще.
      Епископ проворчал, выражая неудовольствие поведением женщины:
      – Она превосходно владеет всеми женскими хитростями и способна превратить любого мужчину в закоренелого грешника, но я не поддался. И я бы преуспел в своей миссии, если бы ваше несвоевременное появление мне не помешало и не свело на нет тот прогресс, что уже был достигнут.
      Взгляд Адама стал циничным. Прогресс-то был, только вот в чем? Объяснения епископа ничуть не изменили его мнения о происходившем. Друидской колдунье так же мало хотелось изгнать бесов, как и раскаяться в своих грехах. Однако ей все же пришлось отвести от него взгляд поразительно ярких сапфировых глаз, но призыв в их туманной глубине остался неизменным.
      Хотя Адам и не поверил объяснениям епископа по поводу интимной сцены, она могла послужить ответом на вопрос, который он собирался задать и ради которого сюда пришел. Утрата иллюзий явственно звучала в послании его младшего брата Элфрика и звучала громко, как церковный колокол. Брат утверждал, что епископ вовсе не тот человек, за которого себя выдает, что пастырь, которым мальчик прежде так восхищался, открыто нарушал священные обеты. Именно поведение епископа объясняло страстное желание мальчика покинуть этот новый монастырь.
      – Я Адам, илдормен Оукли. Я обеспокоен письмом моего брата и приехал его навестить.
      Адам заметил, как широко раскрывшиеся на мгновение глаза епископа приняли выражение напускного сожаления.
      – Боюсь, сын мой, что у меня для вас нерадостная весть о вашем брате.
      Густые ресницы скрыли мелькнувший в карих глазах огонь. Адам, хмурясь, ждал объяснений.
      – Элфрик умер.
      Произнося эти слова, Уилфрид сделал шаг назад, гадая, не обладает ли этот саксонский лорд могуществом иного рода. В странных золотистых глазах Адама вспыхнуло такое пламя, что могло бы испепелить живое существо. Будучи знаком только с хрупким, преданным Элфриком, Уилфрид полагал, что многочисленные рассказы о физической силе Адама и о его воинских подвигах сильно преувеличены. Но теперь он сомневался в этом.
      – Его настигло какое-нибудь поветрие? Раскаяние и сожаление подобно удару утыканной шипами булавы поразили Адама. Ради благополучия Оукли ему пришлось на несколько часов отсрочить отъезд. Вместо того чтобы отправиться в путь сразу же по получении послания брата, он должен был сначала по всем правилам передать дела по управлению графством. А вышло, что из-за этой задержки Адам никогда больше не увидит любимого брата. Следующие слова епископа нанесли ему еще один жестокий удар:
      – Боюсь, что не болезнь плоти, но слабость ума была тому причиной.
      Темные золотистые брови нахмурились еще сильнее. Адам знал Элфрика, как никого другого на земле. Если бы епископ сказал, что причиной смерти брата стала одна из неизлечимых болезней, эпидемии которых время от времени свирепствовали в этом краю, Адам не усомнился бы в его словах. Но слабость ума? Никогда!
      Уилфрид поспешил умерить ярость и недоверие к своим словам, которые он увидел в лице воина. Он сказал:
      – Я сам видел, как Элфрик вонзил кинжал в свое сердце!
      – Нет!
      Адаму показалось, что это он сам заколот ударом кинжала. Но шок пошел ему на пользу – он стряхнул с него ощущение вины. Было очевидно, что в словах епископа не было ни слова правды. Это предположение подтверждалось улыбкой, которую он заметил на сочных, как ягода, но показавшихся ему ядовитыми губах женщины.
      – Покажите мне могилу.
      В ответ епископ скорбно покачал головой с поредевшей седой шевелюрой.
      – Не могу, ибо я не знаю, где она.
      – Разве не на церковном дворе он похоронен? Сдерживая ярость, Адам сжал кулаки, но желая получить ответ, старался не дать им воли. Исполненный сознания собственной праведности, епископ нашел в себе силы прямо взглянуть в золотистые глаза Адама.
      – Человек, виновный в грезе самоубийства, не может покоиться на освященной земле.
      – Тогда пусть люди, похоронившие его, укажут мне выбранное ими место.
      – Мы не можем этого сделать. Категорический отказ епископа сопровождался мрачным, полным жестокого удовлетворения смехом женщины.
      Адам замер, словно превратившись в кусок гранита, но ярость ясно читалась в его крепко сжатых губах и в опасном блеске золотистых глаз. Епископ поспешил объяснить:
      – В тот вечер у нас останавливались два монаха-паломника, шедшие поклониться могиле святого Юниса. Они и согласились выполнить печальный обряд в обмен на наше гостеприимство. Уже неделя, как они ушли от нас. – Уилфрид понимал, что речь его похожа на детский лепет, но несмотря на испытываемое им отвращение к собственной слабости, не мог остановиться. – Я знаю только, в каком направлении они пошли и могу предполагать, что они не унесли его дальше леса, что у южной границы монастырских земель. Точного места я не знаю.
      – Во искупление столь явного пренебрежения к брату, верните мне четки, которые он всегда носил с собою и которые были ему даны нашим отцом, чье имя он носил.
      Скрестив на груди руки, Адам молча ждал, всей своей неподвижной фигурой показывая, что не примет отказа. Без четок он не уйдет. Они были благословлены Папой, ими очень дорожил отец Адама, ушедший в монастырь в расцвете сил, после того как подарил миру двух сыновей. В награду за благочестие и хорошую работу Элфрик-старший был назначен монастырским историком. Эта почетная должность обязывала его описывать в хрониках события каждого года, и он с честью справлялся с этим делом вплоть до самой своей смерти, последовавшей пять лет назад. Будучи старшим сыном в семье, Адам с гордостью нес на своих плечах нелегкую ношу управления графством Оукли, в то время как Элфрик пошел по стопам отца и посвятил свою жизнь церкви. Оставшись теперь последним в роду, Адам просто обязан был вернуть семье талисман, столь высоко ценимый отцом и братом.
      Епископ, сощурившись, довольно долго размышлял, что ответить. Этот могучий воин никак не мог проверить, в самом ли деле Элфрик похоронен со своей драгоценной реликвией на шее. Адам упорно смотрел на епископа янтарными глазами, и тот счел за лучшее успокоить воина, насколько это было возможно.
      Епископ направился к небольшому ларцу, стоявшему на другом, гораздо большем, и, судя по всему, содержавшем нечто важное. Он достал из ларца тяжелую нить, состоящую из жемчужин, оправленных в золото, и усыпанного рубинами распятия.
      Адам мрачно улыбнулся, когда упавшая в его руку тяжелая нить превратилась в маленький золотой холмик.
 
      Не получив приглашения переночевать в монастыре, да и не желая этого, Адам присоединился к двум своим спутникам, ожидавшим его за высоким монастырским частоколом. Они разбили лагерь в лесу неподалеку от монастыря. Утром Адам собирался осмотреть лес. Страстно желая найти могилу брата, он рассчитывал обнаружить следы потревоженной человеком земли. Адам хотел убедиться, что последнее пристанище бедного мальчика не побеспокоят звери, что там есть подобающий могильный холм из камней и, что бы там ни говорил епископ, Адам хотел установить на могиле крест.
      Он не смог заснуть чуть ли не до самого рассвета: его мучило чувство вины, ему казалось, что он подвел мальчика. Не давало ему покоя и сознание, что брата не похоронили как следует. И только когда легкий ветерок пробежал по верхушкам деревьев и в густой листве засуетилась мелкая лесная живность, Адам ненадолго забылся.
      Он проснулся как от толчка – сказался инстинкт опытного воина – и сразу уловил блеск серебристого лезвия. С громким боевым возгласом, от которого у врагов стыла в жилах кровь, он перекатился, и кинжал, занесенный для смертельного удара в сердце, вонзился в правый бок пониже ребер.
      Через мгновение троица могучих воинов уже стояла плечом к плечу с обнаженными мечами, готовая отразить атаку. Однако горстка трусливых убийц растворилась в густой чаще за догоравшим костром. Когда двое хотели броситься в погоню, оружие выпало из рук третьего, и он грузно осел на ствол поваленного дерева, прижимая руку к ране, из которой сочилась кровь.
      – Пип, – обратился к товарищу невысокий коренастый спутник Адама, – я останусь здесь, а ты отправишься в погоню за негодяями и заметишь, куда они бегут. Позже у нас будет время отомстить.
      – Не тратьте времени на жалких трусов, – приказал Адам, и его спутникам пришлось подчиниться. – Это не воины, они не станут встречаться с нами лицом к лицу, когда мы готовы к бою. Пусть уходят откуда пришли. Они не посмеют снова напасть на нас.
      – Вы думаете, это лесные разбойники? – спросил младший из спутников Адама, в шутку прозванный Пипом за огромный рост. Он был неисправимо любопытен и не мог удержаться от бесполезных вопросов, хотя и пытался скрасить их глупость, заметив, будто никогда бы не подумал, что разбойники могут напасть на путешественников так близко от святого места.
      Адам цинично усмехнулся:
      – Лесные разбойники? Может быть и так, только я очень в этом сомневаюсь.
      Это замечание удивило его спутников. Они ничего не знали о разговоре Адама с епископом и, нахмурившись, раздумывали: кто же еще мог на них напасть? Что, кроме грабежа, могло крыться за этим нападением?
      Понимая их смущение, Адам все же оставил при себе подозрения, что убийцы пришли как раз из «святого места» и не ради кражи, а с намерением убить человека, которого они рассчитывали застать в одиночестве.
      – Помогите мне перевязать рану, а потом давайте поскорее отправимся в Трокенхольт. – Несмотря на боль, Адам посмеялся над разочарованием своих спутников. – Если Вулфейн не зря гордится своей женой леди Бриной как умелой целительницей, то моя пустяковая рана быстро заживет.
      Спутники Адама недоверчиво хмурились: глубокая рана могла оказаться серьезной. Они немедленно собрались в путь.

ГЛАВА 2

      Распахнув дверь, трое мужчин вошли в большой деревянный дом илдормена Трокенхольта. Двое из них поддерживали третьего, янтарные глаза которого старались сосредоточиться на шагнувшей им навстречу фигуре:
      – Вулф… – Если бы даже на поясе вошедшего не было окровавленной повязки, еле слышный голос друга встревожил бы хозяина. – Нужна твоя… помощь…
      Рыжеватые брови Вулфейна нахмурились. Он едва успел крикнуть своих людей, как раненый потерял сознание.
      Седрик и Пип осторожно уложили свою тяжелую ношу на матрас, торопливо расстеленный у камина в большом зале, и отступили, увидев приближающуюся темноволосую женщину, которая, конечно же, была леди Бриной. Она принесла аккуратную стопку одежды, флакон со светло-коричневой жидкостью и горшочек с мазью. Но, к удивлению мужчин, еще одна женщина, моложе первой и столь же прекрасная, опустилась на колени рядом с Адамом.
      – Кто его ранил? – потребовал объяснений Вулф и прибавил, не дожидаясь ответа: – Не в моих ли владениях это случилось?
      Седрик, старший, ответил:
      – Нет. Когда эти трусы на нас напали, мы ночевали в лесу неподалеку от монастыря Уинбюри. Как только они увидели, что мы в состоянии отразить нападение, они исчезли во тьме, словно дикие звери. Лишь рана нашего господина помешала нам догнать их и достойно наказать.
      В его словах прозвучало безмерное презрение к нападавшим. Однако осталось непонятным, кто были эти нападавшие. Вулф решил, что спутники Адама сказали все, что знали, и большего из них не выжмешь. Это нападение лишь увеличивало список странных событий, случившихся за последнее время, и добавило новые вопросы к многим другим, остававшимся пока без ответа.
      Встретив ясный взгляд крепкого мужчины примерно того же возраста, что и он сам, Вулф решил задать вопрос полегче:
      – Что вынудило вас уехать так далеко от Оукли? Земли Оукли находились в северо-восточной части Нортумбрии, неподалеку от замка короля Эсгферта. Значит, поездка была предпринята с определенной целью, а не являлась просто выездом на охоту для развлечения.
      Седрик покачал косматой головой:
      – Я знаю только, что наш господин получил письмо от своего брата. Вы, конечно, знаете, что Элфрик был переведен из монастыря, что неподалеку от нашего дома, в новый монастырь Уинбюри? – Не дав собеседнику ответить, Седрик продолжал:
      – Должно быть, это были плохие новости, потому что на следующий день еще до восхода солнца мы отправились в монастырь Уинбюри. Адам сказал нам, что он должен поговорить с епископом и справиться о здоровье Элфрика… больше ничего.
      Вулф нахмурился. В последних словах Седрика он чувствовал боль и смущение. Обычно Адам не скупился на пояснения. Такая скрытность была для него необычной, и это еще сильнее встревожило Вулфа. Владея землями по соседству с Уинбюри, он знал, что епископ Уилфрид увлеченно занимался строительством монастыря, в котором уже возвел чудесную каменную церковь в романском стиле. К его удивлению, оказалось, что этот напыщенный прелат сам управляет монастырем. Зачем столь тщеславный человек, пользующийся огромной властью, решил сам управлять небольшой религиозный общиной, к тому же расположенной так далеко от его основной резиденции в Йорке?
      – Встречался ли Адам с Элфриком и епископом? Седрик беспомощно взглянул на Вулфа:
      – Он ходил в монастырь один. Вернулся в плохом настроении и ничего не рассказал о том, что там произошло. Может, это и глупо с нашей стороны, но мы решили его не расспрашивать, потому что он явно избегал разговоров.
      Вулф кивнул, тряхнув золотистыми волосами, в которых уже появились серебряные пряди, и хмуро улыбнулся. Но его зеленые глаза остались мрачными.
      Пока владелец Трокенхольта разговаривал с невысоким суровым Седриком и добродушным Пипом, женщины молча сняли с раненого окровавленную повязку и тунику. Когда они смыли запекшуюся кровь и промыли рану вяжущим отваром трав, леди Брина ловко смазала рану болеутоляющей мазью и прикрыла тканью. В этот момент ее юная помощница обратила внимание на необыкновенную красоту пациента.
      Девушка недавно приехала из уэльского королевства Талачарн, где жила чуть ли не в полном одиночестве. Кроме Вулфейна, приходившегося ей приемным отцом, ей никогда не приходилось видеть столь привлекательных мужчин. И несмотря на сдержанность, она глаз не могла отвести от мужественного лица, обрамленного густыми волосами цвета спелой пшеницы, от обнаженной груди, такой широкой и мощной. Ее жизненный опыт был очень ограничен – она жила в своего рода добровольном заточении в доме, устроенном внутри пещеры. Она редко видела своего брата-близнеца или почтенного Глиндора полуодетыми, и никогда не видела чужого мужчину даже частично обнаженным. Теперь же она была не в силах противиться желанию получше рассмотреть грудь мужчины, поросшую бронзовыми волосами. От неясного беспокойства у нее перехватило дыхание и сильнее забилось сердце.
      Леди Брина взглянула в широко раскрытые синие глаза девушки и поняла, какие чувства ее обуревают. Она тут же вновь вернулась к своей работе, но теперь мечтательно улыбалась. Это было эхо ее собственного прошлого. Она вспомнила, как впервые увидела Вулфейна: тогда у него была похожая рана, которую ей пришлось лечить, и безошибочно определила первый укол желания. Она любила девушку, и эта ситуация ее немного позабавила.
      – Если ты закрепишь повязку и оботрешь ему лицо холодной водой, я смогу заняться другими гостями.
      С этими словами Брина ободряюще кивнула девушке и встала, чтобы перейти от слов к делу.
      Поскольку Брина уже закончила перевязывать рану, девушке оставалось только закрепить сложенный в несколько слоев прямоугольный кусок ткани в нужном месте. Дело было нетрудное, но оно неожиданно усложнилось тем, что приходилось бороться с собой, чтобы удержаться от соблазна погладить красивое мужское тело.
      Продолжая героически сражаться с охватившим ее наваждением, она встала и налила в таз холодной воды из кувшина, совсем недавно наполненного в ручье за домом. Потом она снова опустилась на колени перед пациентом, этим неожиданным источником бурных чувств, нарушивших покой, столь драгоценный для человека в ее положении. Она не один год старалась совладать со своим характером. Теперь возникла новая угроза ее душевному равновесию, и она не знала, как с нею справиться. Девушка глубоко вздохнула, стараясь дышать ровно и унять дрожь в пальцах, но и не надеялась успокоить неровное сердцебиение – на него она вообще не стала тратить времени.
      Отжав небольшой лоскут, девушка после минутного колебания откинула с лица прядь светлых волос и принялась осторожно обтирать его лоб, худые щеки и внушительный подбородок. Вода была настолько холодная, что у нее онемели пальцы, а раненый неожиданно очнулся.
      Из под густых ресниц Адам взглянул на ту, что так ласково прикасалась к нему.
      Не-е-ет!
      Ему показалось, что он все еще в монастыре, и попытался сесть. Это ему почти удалось, но приступ головокружения вновь опрокинул его на плащ, служивший подушкой, и он закрыл глаза, желая прогнать образ-видение дерзкой женщины, вызвавшей его глубочайшее презрение.
      Вновь открыв глаза, Адам увидел искреннюю озабоченность на прелестном лице колдуньи. Вулф стоял за ее спиной.
      – Адам, неразумно пытаться выздороветь так быстро! – Вулф с усмешкой смотрел на своего сердитого друга, которого раздражала непривычная физическая слабость. Он понимал, как несладко сейчас приходится тому, чья спокойная сила в бою вызывала уважение и восхищение друзей и врагов. – И твоя репутация могучего бойца нисколько не пострадает, если ты не станешь сражаться сейчас, когда поблизости нет никаких врагов.
      Нет врагов? Адам хотел было рассмеяться, но вспомнил о колдунье и сдержался. Его янтарные глаза не открываясь смотрели на огорченно сдвинутые брови женщины. Не знай он ее, сейчас он мог бы подумать, что это просто воплощение милой невинности.
      С крепко сжатого изящными пальцами лоскута капала вода, а девушка, на которую он смотрел проницательным взором, сильно прикусила нижнюю губу, потемневшую, как вишня. Казалось, что сердитый взгляд раненого в чем-то ее обвиняет. Но в чем? Она знала, что никогда прежде его не встречала. Что же он ставит ей в вину?
      Вулф решительно заговорил, прерывая этот непонятный обмен взглядами.
      – Адам, это Ллис, она мне вроде приемной дочери. Вместе с братом-близнецом Ивейном они долго жили у Глиндора в горах Талачарна и лишь изредка навещали нас, но даже в тех случаях, когда они радовали нас своим присутствием, Глиндор и Ивейн не задерживались у нас надолго. Они привозили Ллис, чтобы она поучилась у Брины искусству врачевания, и сразу возвращались к делам, которые ждали их в Уэльсе.
      Вулф говорил все это с легкой насмешкой, однако в голосе его чувствовалась привязанность к Ллис.
      Адам сосредоточил внимание на хозяине. Глаза его потемнели. Значит, брат женщины и колдун уже уехали? Не они ли были причиной случившегося с ним?
      Видя, как помрачнело лицо Адама, Вулф понял, что его слова об отсутствующих друзьях были неверно поняты. Он сдержанно попросил Ллис дать ему возможность поговорить с другом наедине.
      Юной красавице ничего другого не оставалось, как выполнить желание приемного отца. Она сдержалась и не стала требовать у своего пациента объяснений по поводу того, почему он с такой неприязнью смотрит на человека, о котором ничего не знает. Она с изумительной грацией поднялась, расправила свою домотканую юбку с таким видом, словно это была королевская мантия, и пошла подавать завтрак. Брина же смогла заняться маленькой дочкой, которую вчера нашли в лесу, пораженную загадочным недугом.
      К своему огорчению, Ллис поняла, что даже беспокойство за малышку Аню, которой было немногим более шести лет, не может отвлечь ее от мыслей о трудном пациенте.
      Ллис удивлялась, почему вдруг она смутилась, и украдкой часто бросала взгляды на раненого гостя. Это было опасным искушением. Ллис была смущена и задета неожиданной неприязнью незнакомца, который казался ей таким привлекательным. И девушка дала себе несколько обещаний. Во-первых, она обязательно выяснит причину этого несправедливого отношения к себе. Во-вторых, она докажет, что оно крайне несправедливо! Стараясь укрепить свою решимость, она говорила себе, что сделает это не только ради восстановления справедливости, но и для того, чтобы избавиться от обуревавших ее чувств и вновь обрести душевный покой, что всегда было ее целью. Но этот довод был не слишком сильным.

ГЛАВА 3

      – Ллис! – позвала из угла зала Брина. Здесь, в углу, хранились целебные травы и снадобья.
      Ллис обернулась, держа в руке букет высушенного розмарина. Она только что оторвала горстку бледно-голубых цветов, висевших, как и другие травы, связанными в пучки головками вниз по всей длине стены. Хотя стоял летний полдень, в зале, освещаемом только двумя окнами в стене напротив двери, света было явно недостаточно. Ллис пересекла комнату, торцы которой освещались солнцем, а середина – золотистым огнем камина, разожженным для приготовления еды и для других домашних нужд.
      Прошло две недели со времени прибытия раненого воина. Казалось бы, этого времени достаточно, чтобы интерес Ллис к нему ослаб и ей легче было удержаться и не смотреть на него. Как бы не так! Стало еще хуже. В его присутствии она чувствовала себя удивительно неловко. Она презирала себя за это и досадовала, что находит его таким привлекательным.
      Ллис собиралась растереть цветы розмарина в пыль, которая хорошо растворяется в вине и чрезвычайно полезна, если ее смешать с различными питательными отварами. Однако, услышав Брину, осторожно положила высушенный букет на длинный стол, уставленный многочисленными сосудами, мерными стаканами и глиняными горшочками.