1

Стюарт Спенсер ненавидел свой номер в отеле. Единственным преимуществом пребывания в Нью-Йорке было то, что жена осталась в Лондоне и не могла пилить и донимать его, требуя, чтобы он соблюдал диету. Стюарт позвонил в отдел обслуживания, заказал в номер двойной сандвич и теперь с удовольствием его ел.

Выпив полчашки чаю, он, как истинный британец, решил, что американцы не умеют заваривать чай, как бы ни старались.

Ему хотелось принять горячую ванну, выпить чашку хорошего английского чая и хотя бы часок отдохнуть, но он опасался, что из-за человека, стоявшего у окна, все это отложится на неопределенный срок. Спенсер некоторое время хмуро наблюдал за Филиппом Чемберленом, потом сказал:

– Я терпеть не могу пересекать Атлантику в зимнее время. Более того, в Лондоне у меня полно дел. Итак, если у тебя есть для меня информация, пожалуйста, сообщи ее мне, и поскорее.

Филипп продолжал смотреть в окно. Он нервничал и уже начал злиться, так как не был уверен в том, что эта неофициальная встреча, на которой он настоял сам, кончится благополучно, однако ничто в его ровной манере поведения не выдавало внутреннего напряжения.

– Право, Стюарт, пока вы здесь, мне следовало бы сводить вас куда-нибудь в театр. На мюзикл. Вы стареете и становитесь брюзгливым.

– Выкладывай, что собирался сказать, – резко перебил его Спенсер.

Филипп задернул на окне занавеску и не спеша двинулся к человеку, которому последние несколько лет подчинялся и доставлял сведения. Филиппу было тридцать пять лет, но за плечами у него четверть века успешной деятельности на весьма оригинальном поприще. Он родился в трущобах Лондона и, еще будучи совсем молодым, умел проявлять достаточную ловкость и хитрость, которые давали ему возможность проникать на самые блестящие светские рауты. Это было немалым достижением в дни, когда косное классовое сознание британцев еще не уступило напору современности. Филиппу было знакомо чувство голода так же, как и состояние, когда желудок наполнен изысканной едой – икрой и белугой. Но поскольку икру он предпочитал голоду, то так устроил свою жизнь, что этот деликатес всегда был на его столе. Филипп достиг в своем деле совершенства, но успех пришел к нему не сразу и нелегко.

– У меня есть к вам гипотетическое предложение, Стюарт, – усевшись, продолжил Филипп и налил себе чаю. – Позвольте вас спросить, был ли я вам полезен последние несколько лет?

Спенсер откусил кусок сандвича, мысленно моля бога, чтобы ни еда, ни Филипп не вызвали у него несварения желудка.

– Ты хочешь, чтобы тебе повысили плату за услуги?

– Это мысль, но я имел в виду нечто совсем другое.

Когда Филипп считал, что улыбка может возыметь действие и обеспечить ему успех, он умел улыбаться особенно обворожительно. Сейчас он счел полезным пустить в ход эту свою улыбку.

– Вопрос заключается в том, стоит ли держать в штате Интерпола вора и платить ему за труды.

Спенсер фыркнул, вытащил носовой платок и высморкался.

– Иногда стоит. Время от времени он бывает полезен.

Филипп заметил, что перед словом «вор» он не употребил, как обычно, эпитета «бывший». Впрочем, Стюарт его не поправил.

– Вы что-то не слишком щедры на комплименты.

– Я здесь не для того, чтобы льстить, Филипп, я хочу узнать, какого черта ты заставил меня лететь из Лондона в Нью-Йорк в середине этой чертовой зимы и о чем таком очень важном собираешься мне сообщить?

– А что вы думаете насчет двоих?

– Не понимаю.

– Воров, Стюарт.

– К чему ты клонишь?

Филипп знал, что в следующие несколько минут ему предстоит хорошая головомойка, но большую часть жизни он привык рисковать своим будущим, своей шеей, рисковать всем, и обычно судьба его решалась в считанные минуты. В прошлом он был вором, притом выдающимся, блестящим вором и долгое время водил за нос капитана Стюарта и ему подобных, заставляя их гоняться за ним по всему миру. Но потом Филипп Чемберлен сделал поворот на сто восемьдесят градусов и стал работать на Спенсера и Интерпол, а не против них.

Это касается бизнеса, напомнил себе Филипп, хотя то, что он собирался предложить, касалось не только дела, которым он теперь занимался, но и его личных чувств.

– Давайте предположим, чисто гипотетически, что я знаю одного очень умного и ловкого вора, ухитрявшегося целых десять лет держать Интерпол в напряжении. Теперь этот человек решил отойти отдел и предложить вам свои услуги в обмен на снисхождение.

– Ты говоришь о Тени?

Филипп тщательно стряхнул крошки сандвича с кончиков пальцев. Он был аккуратным и по привычке, и в силу необходимости.

– Гипотетически.

Тень… Спенсер забыл и о своем насморке, и о том, что самолет приземлился с опозданием. Вор по прозвищу Тень, которого он никогда не видел и не знал в лицо, ухитрился украсть драгоценностей на миллионы долларов. В течение десяти лет Спенсер выслеживал этого вора, бежал по его следу и, казалось, должен был вот-вот нагнать его, но снова и снова упускал.

В последние восемнадцать месяцев Интерпол удесятерил свои усилия, пустив одного вора по следу другого. Преследователем был Филипп Чемберлен, единственный человек, подвиги которого превосходили все то, что сотворил Тень, насколько Спенсер мог судить об этом.

– Ты, черт бы тебя побрал, знаешь, кто этот вор и где его найти? – с внезапной яростью заорал сыщик. – Десять лет! Десять лет мы за ним охотимся. И, черт возьми, много месяцев платили тебе за его поиски, а ты водишь нас за нос, зная его имя и местонахождение!

– Возможно, и знаю, – Филипп распрямил свои длинные артистичные пальцы. – А возможно, и нет.

– У меня есть огромное желание посадить тебя в камеру, а ключи от нее бросить в Темзу.

– Но вы этого не сделаете, потому что для вас я вроде сына. – Откинувшись на спинку стула, Филипп продолжил: – То, что я предлагаю на этот раз, ничем не отличается от сделки, которую мы заключили полтора года назад. Тогда вы прекрасно понимали: для того чтобы поймать выдающегося преступника, по его следу нужно пустить выдающегося охотника.

– Назови мне имя этого человека, опиши его внешность. Факты, мне нужны только факты.

– Вы десять лет гонялись за ним и так ничего и не узнали. Если я выйду сейчас из комнаты, вы так и останетесь ни с чем.

– Ну уж тебя я достану! – решительно произнес Спенсер. – Думаю, тюрьма придется тебе не по вкусу. Ты ведь так любишь комфорт!

Филипп прищурил глаза. Он решил, что Спенсер блефует.

– Вы мне угрожаете? Забыли, что, когда я решил вам помогать, вы обещали мне свободу?

– Но сейчас ты хочешь все переиграть. Ты нарушил наш уговор. Назови мне имя, Филипп, и позволь заниматься своей работой.

– Вам не хватает широты мысли, Стюарт. Вот почему вы смогли найти только часть украденных бриллиантов. Мне же повезло гораздо больше. Если вы посадите Тень в тюрьму, у вас будет всего лишь вор в тюрьме. Вы и в самом деле воображаете, что получите хоть часть из того, что было похищено Тенью за последние десять лет?

– Это вопрос правосудия.

– Да.

Теперь тон Филиппа изменился, и впервые за все время их беседы Спенсер заметил, что тот опустил глаза. Но причиной тому, конечно, было не смущение. Спенсер слишком хорошо знал Филиппа, чтобы предположить хоть на минуту, что тот способен смутиться.

– Это вопрос правосудия, и мы как раз к этому подходим.

Филипп снова поднялся с места: он был слишком подвижен, чтобы сидеть.

– Когда вы поручили мне это дело, я взялся за него потому, что этот особенный вор заинтересовал меня. И ничего не изменилось. Пожалуй, могу даже сказать, что мой интерес к нему только возрос.

Пока что не следовало слишком торопить Спенсера. За несколько лет сотрудничества между ними возникли особые отношения – некое не лишенное раздражения восхищение друг другом.

– Предположим, – продолжил Филипп, – я знаю, кто скрывается под прозвищем Тень, у меня была беседа с этим человеком, и я решил, что вы можете использовать его таланты. Вам будет предоставлена такая возможность, если вы, в свою очередь, дадите ему возможность начать новую жизнь.

– Да этот негодяй наворовал больше, чем ты!

Брови Филиппа взметнулись вверх. Слегка хмурясь, он начал отряхивать крошки со своего рукава.

– Не советую вам меня оскорблять. Действительно, за всю свою карьеру мне удалось украсть драгоценностей на кругленькую сумму. Такого не смог сделать никто другой. Даже Тень.

– Так ты еще гордишься своими подвигами? – Лицо Спенсера раскраснелось, что не предвещало ничего хорошего. – Хвастаться тем, что был вором, не стоит.

– В этом-то и заключается различие между нами.

– Да, да, тихонько влезать в окна, заниматься промыслом в темных закоулках…

– О господи! Вы меня растрогали до слез! Нет, давайте-ка лучше помолчим и успокоимся, Стюарт. Я не хочу нести ответственность за ваш приступ гипертонии.

Филипп снова взял чайник.

– Возможно, сейчас самое подходящее время сказать вам, что, когда вы шли по моему следу, я с каждым днем уважал вас все больше и больше. Полагаю, что я так и продолжал бы заниматься своей прежней работой, если бы с каждым новым делом не чувствовал, что вы подбираетесь ко мне все ближе и ближе. Я не стыжусь того, что был вором, но и не сожалею, что круто изменил свой образ жизни.

Стюарт успокоился и глотнул чаю, который Филипп ему налил.

– Ну, то, что ты сказал, к делу отношения не имеет, – фыркнул сыщик, однако не смог скрыть своего удовольствия тем, что Филипп признал его достойным уважения. – Факт заключается в том, – продолжал Спенсер, – что теперь ты работаешь на меня.

– Я этого не забыл. Итак, продолжим. – Он бросил напряженный взгляд на Стюарта. – Как лояльный служащий, я чувствую себя обязанным вербовать для вас новых сотрудников, когда встречаются подходящие люди.

– Речь идет о воре.

– Да, о блестящем воре! – На лице Филиппа расцвела улыбка. – Далее, я готов держать пари, что ни ваше и никакое другое ведомство понятия не имеют о личности этого вора. И никогда не смогут это выяснить.

– А что, если он опять примется за свои дела?

– Не примется.

– Почему ты так уверен?

– Об этом я позабочусь лично.

– Да какое отношение он имеет к тебе? – снова начал раздражаться Стюарт.

– Пять лет я работал на вас, работал рука об руку с вами. Многие из ваших заданий были весьма сомнительного свойства, многие сопряжены с опасностью. Я никогда ни о чем не просил вас, но теперь прошу снисходительности для Тени.

– Едва ли я смогу гарантировать…

– Гарантией будет ваше слово, – сказал Филипп, перебивая сыщика и вынуждая его замолчать. – А в обмен на ваше слово я обещаю вернуть вам Рубенса. Кроме того, я помогу вам сделать то, что будет иметь большое политическое значение. Это позволит вам разрешить любую самую щекотливую ситуацию.

Спенсер произвел в уме простое арифметическое действие и, сложив два и два, пришел к определенному выводу:

– Речь идет о Ближнем Востоке?

Допив чай и поставив чашку на стол, Филипп пожал плечами:

– Предположим… Скажу, что при наличии информации, которую я собираюсь вам предоставить, Англия сможет оказать давление там, где оно определенно принесет свои плоды.

Спенсер бросил суровый взгляд на Филиппа. Их разговор неожиданно вышел за пределы обычных тем – обсуждения похищенных ценностей, преступления и наказания.

– Ты пытаешься прыгнуть выше головы, Филипп.

– Я ценю ваше беспокойство обо мне.

Чемберлен снова сел, почувствовав, что настроение сыщика меняется – теперь ветер подул в другую сторону.

– Обещаю вам… Могу сказать, я точно знаю, что делаю.

– Ты играешь в опасную игру.

Весьма опасную, подумал Филипп, и весьма важную.

– Это игра, в которой мы оба можем выиграть, капитан.

Шмыгнув носом, Спенсер поднялся, чтобы открыть бутылку скотча. Он плеснул щедрую порцию виски в свой стакан, затем, поколебавшись, налил и во второй.

– Сообщи мне, что тебе известно, Филипп. Я сделаю все, что смогу.

Филипп выждал с минуту, прикидывая, что он может позволить себе рассказать. Не в его правилах было открывать раньше времени все свои карты.

– Я отдаю в ваши руки, Стюарт, единственное, что имеет для меня значение. Не забывайте об этом. Я видел Рубенса в сокровищнице короля Якира[1] Абду.

Обычно невозмутимый Спенсер на этот раз не смог скрыть своего изумления.

– А что ты, черт возьми, делал в королевской сокровищнице?

– О, это долгая история. – Филипп отсалютовал Стюарту стаканом, потом отпил свое виски. – Лучше всего начать с самого начала, то есть с Фиби Спринг.

2

Адриенна не могла заснуть от возбуждения. Она следила за стрелками часов, которые приближались к двенадцати ночи. Наступал день ее рождения. Девочку охватил восторг: скоро ей исполнится пять лет и она станет совсем взрослой! Во дворце все спали, но Адриенна знала, что через несколько часов взойдет солнце, муэдзин[2] поднимется по ступенькам на минарет и призовет правоверных к молитве. И тогда наступит день, самый замечательный день ее жизни!

Будет звучать музыка, ей преподнесут подарки и расставят подносы со сладостями и горячим шоколадом. Все женщины наденут самые красивые платья. Начнутся танцы. Придет тетушка Латифа, которая всегда улыбается и никогда не бранится, приведут Дюжу, явится Фейвел со своим веселым и шумным выводком. На женской половине зазвенит смех, и все будут ей говорить, какая она хорошенькая. Мама обещала, что этот день будет особенным. С разрешения отца они отправятся на пляж. Она наденет красивое новое платье из разноцветного шелка, похожего на радугу.

Адриенна осторожно повернула голову, чтобы взглянуть на мать, спящую рядом с ней. В лунном свете ее лицо казалось белым, как мрамор, и очень красивым. Адриенна любила, когда мать разрешала ей забираться в ее огромную мягкую постель. Это было особым знаком благоволения.

Девочка свертывалась клубочком и слушала рассказы матери о Нью-Йорке и Париже.

Стараясь не разбудить мать, Адриенна протянула руку и погладила ее огненно-рыжие волосы. Они были великолепны. Девочка даже немного завидовала матери. Ее собственные были густыми и черными, как у всех женщин Якира. Только у Фиби волосы были рыжими, а кожа белой. Только Фиби была американкой. Адриенна была американкой наполовину, но Фиби не уставала напоминать ей об этом, если только им случалось остаться наедине.

Напоминание об американском происхождении дочери почему-то сердило ее отца. Адриенна не могла понять, почему напоминание о том, что мама родилась в Америке, вызывало гримасу на его лице – глаза его становились жесткими, а губы сжимались, образуя узкую полоску. Мать Адриенны была кинозвездой. Это слово смущало девочку, но ей нравилось, как оно звучало. Кинозвезда! Это слово вызывало у нее мысли о красивых огоньках в темном небе.

Фиби действительно когда-то была звездой, а теперь стала первой женой Абду ибн Файзаля Рахмана аль-Якира, правителя Якира, шейха шейхов. Мать казалась девочке самой прекрасной женщиной на свете. У нее были огромные синие глаза и нежные полные губы. Она превосходила всех остальных женщин гарема, но Адриенна желала только одного – чтобы ее мать была счастлива. Девочка не могла понять, почему ее мать так часто выглядит подавленной и грустной, а когда остается одна, горько плачет. В Якире женщины были окружены роскошью и заботой. У матери Адриенны была красивая одежда и драгоценности. Девочка закрыла глаза и представила себе ослепительное ожерелье «Солнце и Луна», принадлежащее ее матери. Вспомнила она и о том, как сверкал огромный алмаз «Солнце» и как мерцала бесценная жемчужина «Луна». Мама говорила, что когда-нибудь дочка украсит себя этими драгоценностями.

Внезапно дверь открылась и на пол упала косая полоса яркого света. Сквозь тонкую кисею, окутывавшую постель, Адриенна увидела чью-то тень. Она подумала, что это отец, и сначала обрадовалась, потом ее охватил страх. Она знала, что он разгневается, увидев ее в постели матери. Адриенна слышала, как женщины в гареме говорили между собой о том, что ее отец редко бывает в спальне первой жены. Он почти перестал посещать ее с тех самых пор, как врачи сообщили, что у Фиби больше не будет детей. Услышав шаги отца, девочка быстро выскользнула из постели и притаилась у полога. Она видела, как отец склонился над спящей матерью и долго, не отрывая глаз, смотрел на нее.

Лунный свет падал на лицо и волосы Фиби. Она была похожа на богиню. Когда Абду впервые увидел Фиби на экране, он был потрясен ее красотой, роскошным телом, пробуждающим желание, и огромными невинными глазами. Абду привык иметь все самое лучшее, самое дорогое. Он поехал в Америку, разыскал актрису и принялся ухаживать за ней так, как это нравилось западным женщинам. Он сделал ее своей королевой.

Она его околдовала. Из-за Фиби Абду бросил вызов мусульманским традициям, взяв в жены западную женщину, актрису, христианку. И был за это наказан. В ее лоне его семя породило только одно дитя, и оно оказалось девочкой. И все же эта женщина неудержимо влекла его, красота ее продолжала дразнить и мучить. Фиби запятнала его шараф, то есть честь, своим непониманием ислама, и он возненавидел ее, но продолжал жаждать близости. Когда он погружал свою мужскую плоть в лоно другой женщины, то воображал, что занимается любовью со своей рыжеволосой королевой. Ему представлялось, что он ощущает аромат ее кожи и слышит сладострастные крики Фиби. Это было его тайным позором. И за это он еще больше ее ненавидел. Презирал и за то, что она родила ему дочь, а не сына. Абду страдал и хотел, чтобы Фиби заплатила ему за все его страдания, разочарования и унижения. Он схватился за простыню и сорвал ее с жены.

Фиби увидела Абду, склонившегося над ее постелью, и сначала подумала, что он ей снится, что пришел, чтобы любить ее, как раньше. Но по выражению его лица догадалась, что не любовь привела его к ней, а похоть. Фиби подумала о дочке и быстро огляделась вокруг. Постель была пуста, и она возблагодарила за это бога.

Абду решительно сорвал с себя свое белое одеяние – тробу.

– Пожалуйста, не надо, – прошептала Фиби. – Не делай этого.

– Жена не имеет права отказывать мужу! – зло проговорил он.

Глядя на то, как ее роскошное тело трепещет на белоснежных простынях, Абду почувствовал себя сильным, и ему вдруг показалось, что он держит в руках свою судьбу. Кем бы ни была эта женщина раньше, теперь она стала его собственностью. Как перстни на его пальцах, как лошади в его конюшнях. Он схватил ее за корсаж ночной сорочки и потянул к себе. Девочка слышала, как ее мать плакала, боролась с отцом. Они кричали друг на друга, употребляя слова, которых Адриенна не понимала. Отец стоял обнаженный, его кожа, покрытая испариной, блестела в лунном свете. Адриенна раньше никогда не видела мужского тела, но это зрелище ее не смутило. Она уже знала о том, что плоть отца должна была войти в тело матери, она знала и то, что мужчине и женщине это приятно, что слияние их тел – самое большое наслаждение на свете. Живя в гареме, Адриенна уже многого насмотрелась и наслушалась. Женщины здесь только и говорили что о сексе. Но девочка не понимала, почему ее мать плачет и просит мужа уйти. Женщине полагается его приветствовать, радоваться встрече, думала Адриенна. Она обязана дать ему все, что он пожелает. Услышав слово «шлюха», девочка сжалась. Она не знала значения слова, но по тону отца поняла, что это нечто омерзительное.

– Как ты смеешь меня так называть? – Голос Фиби задрожал от рыданий, в то время как она пыталась вырваться. Когда-то для нее были желанны прикосновения его рук, его поцелуи и ласки, теперь же она ощущала только страх. – У меня никогда не было другого мужчины. А ты взял себе еще жену, сразу после того, как у нас родился ребенок.

Он намотал ее прекрасные волосы на руку, они очаровывали его и одновременно вызывали отвращение.

– Ты родила мне девочку, а это хуже, чем ничего. Стоит мне на нее взглянуть, как я чувствую свой позор.

Фиби ударила Абду так сильно, что голова его откинулась назад. В ответ он дал ей пощечину и с яростью сорвал с нее ночную рубашку. Фиби была сложена как богиня – такое тело было мечтой каждого мужчины. От ужаса, заставившего ее сердце биться быстрее, ее груди отяжелели. В лунном свете мерцала ее бледная кожа, на которой уже проступили синяки от его грубых прикосновений. У нее были округлые бедра. Когда ее вела страсть, они ритмично двигались, приноравливаясь к движениям мужчины, отвечая движением на каждый толчок его тела. В такие минуты она бывала бесстыдной. Абду ощущал желание как боль, как вонзившиеся в него когти дьявола. Во время своего единоборства они уронили лампу, она разбилась на множество осколков. Оцепенев от ужаса, Адриенна смотрела, как пальцы отца, словно когти, впились в белые полные груди ее матери. Фиби умоляла, сопротивлялась, но все было тщетно. Женщина не могла отказать мужу, не смела не пустить его в свою постель. Таков был закон жизни. И все же… Адриенна не могла не слышать криков матери, когда отец навис над нею, распростертой на постели, и снова и снова силой овладевал ею. Лицо девочки было залито слезами. Она тихонько заползла под кровать и зажала уши руками, но все же до нее долетали звуки – рычание отца и отчаянный плач матери. Над ее головой сотрясалась кровать. Девочка свернулась в комочек, ей хотелось исчезнуть, перестать существовать. Она никогда в жизни не слышала слова «изнасилование», но после этой ночи ей не надо было объяснять, что это такое…

– Ты что-то сегодня такая тихая, Эдди. – Фиби медленно расчесывала спускающиеся до пояса волосы дочери. Эдди. Абду презирал это ласковое прозвище и с трудом терпел имя Адриенна, потому что его первенцем была девочка смешанных кровей. Но даже при таких условиях, верный своей мусульманской гордости, он распорядился, чтобы его дочери было дано подлинно арабское имя. Поэтому в официальном документе имя Адриенны было записано как Ад Рийад Ан, а за этим именем следовала целая череда фамильных имен Абду.

– Тебе не нравятся подарки? – озабоченно спросила мать девочку.

– Очень нравятся.

На Адриенне было новое платье, но оно больше ее не радовало. В зеркале она увидела лицо матери. Фиби тщательно замаскировала косметикой синяки и царапины, но Адриенна все-таки могла их разглядеть.

– Ты сегодня такая красивая! – Фиби повернула к себе дочь. В другой день Адриенна и не заметила бы, как крепко мать прижимает ее к себе, не услышала бы ноток отчаяния в ее голосе. – Моя маленькая принцесса. Я так тебя люблю, Эдди. Больше всего на свете.

Мать пахла цветами, такими же, как те, что колыхались на ветру в саду. Прижавшись лицом к груди матери, Адриенна вдыхала ее аромат. Она поцеловала ее в грудь, вспомнив, как грубо обращался с матерью отец накануне ночью.

– Ты не уедешь? Не бросишь меня?

– Боже, откуда такая мысль?

Фиби отстранила Адриенну от себя и заглянула ей в лицо. Увидев слезы девочки, она умолкла.

– Детка, в чем дело?

Адриенна, чувствуя себя несчастной, опустила голову на плечо матери.

– Мне приснилось, что отец отослал тебя прочь. Что ты уехала и я никогда тебя не увижу.

Рука женщины, которая гладила волосы девочки, дрогнула, но она сказала спокойно:

– Но это всего лишь сон, детка. Я никогда тебя не оставлю. Адриенна вскарабкалась на колени к матери и прошептала:

– Если бы я была мальчиком, он бы любил нас. Сердце Фиби наполнилось гневом и отчаянием. Но она все еще оставалась актрисой и могла использовать свой талант, чтобы защитить то, что ей было дорого.

– Что за глупости? Да еще в день рождения! Что за радость иметь маленького мальчика? Мальчики не ходят в красивых платьицах.

Адриенна хихикнула и еще теснее прижалась к матери.

– Если бы я надела платьице на Фахида, он стал бы похож на куклу.

Фиби плотно сжала губы, стараясь подавить приступ душевной боли. Фахид был сыном Абду от второй жены, которого она родила ему после того, как Фиби не смогла этого сделать.

– Мама, почему ты молчишь?

Фиби улыбнулась, спустила дочку с колен и сказала:

– Я подумала, что нужно сделать тебе еще один подарок. Тайный.

– Тайный? – Адриенна захлопала в ладоши, забыв про свои слезы.

– Сиди тихо и закрой глаза.

Девочка с радостью подчинилась, но с трудом сдерживала свое любопытство. В многочисленных складках одежды Фиби был спрятан стеклянный шар. Она встала на колени возле стула и с нежностью посмотрела на дочь. Тонкую шейку девочки обвивала сапфировая цепь, а в ушах поблескивали крошечные сережки. И все же Фиби думала, что тот маленький сувенир, который она приготовила для дочери, та оценит больше других подарков.

– Открой глаза.

Это был обычный сувенир, который можно было купить за пару долларов в каждом магазине в Штатах, но глаза Адриенны округлились, как будто в руки ей дали волшебную палочку.

– Это снег. – Фиби повернула шарик, и в нем затанцевали белые точки, похожие на снежные хлопья. – В Америке почти всегда зимой идет снег. На Рождество мы украшаем деревья – елки – разными красивыми вещами и цветными стеклянными шариками. Эти елки такие же, как та, которую ты видишь. Однажды я каталась с дедушкой на санях, посмотри, они тоже здесь есть.

Прислонившись головой к головке Адриенны, женщина залюбовалась миниатюрными санями и лошадкой, заключенными в стеклянный шар.

– Когда-нибудь, Эдди, я поеду с тобой в Америку.

– А нам не будет больно от снега?

– Нет, конечно!

Фиби рассмеялась и встряхнула шар. Сценка снова ожила и снег закружился вокруг нарядной елки и маленького человечка, сидевшего на красных санях. Это было все, что осталось у Фиби от прежней жизни, – шарик и маленький ребенок которого она должна была защищать.

– Снег холодный и мокрый, – продолжала рассказывать дочери мать. – Из него можно что-нибудь слепить. Например, снеговика или снежки. На деревьях он выглядит так красиво. Видишь? Точно как здесь.

Адриенна сама покрутила шарик. Маленькая гнедая лошадка стояла, подняв одну ногу, а вокруг ее головы танцевали крошечные белые снежинки.

– Это самый прекрасный подарок, мама! Я хочу показать шар Дюже.

– Нет, этого делать нельзя.

Фиби знала, что случилось бы, если бы Абду узнал о сувенире. Он был символом христианского праздника, а любое отклонение от мусульманских традиций вызывало в нем гнев.

– Помни, что это наша с тобой тайна. Когда мы одни, ты можешь рассматривать шарик, но никогда не делай этого, если кто-нибудь есть поблизости. – Фиби забрала у дочери сувенир и спрятала его в ящик. – А теперь пора собираться. Скоро начнется прием.

В гареме было жарко, несмотря на то что вентиляторы работали, а жалюзи были закрыты. Свет, струившийся от затененных абажурами ламп, был мягким и льстил женской красоте. Женщины разоделись в самые яркие нарядные платья. Они оставили у дверей свои черные покрывала и из ворон превратились в павлинов, от оперения которых было больно глазам.

Вместе с покрывалами женщины сбросили свою робость и щебетали о детях, мужчинах, нарядах и сладостях. Через несколько минут гарем с затененными лампами и изобилием подушек наполнился крепким запахом благовоний и курений.

По своему рангу Адриенне надлежало целовать каждого из гостей, потчевать их зеленым чаем и кофе со специями. Эти напитки подавались в крошечных хрупких пиалах.

Пришли тетки и кузины, десятка два принцесс, которые, как и все остальные женщины, кичились своими драгоценностями и детьми. И то и другое считалось главными знаками успеха в их мире. Адриенна нашла, что женщины эти, одетые в длинные яркие шуршащие платья, были очень красивыми. Фиби заметила соболезнующие взгляды, но приняла их со стоическим выражением лица. Фиби прекрасно понимала, что она для всех здесь чужая, залетевшая сюда случайно иностранка, которая так и не смогла дать королю наследника. Она убеждала себя, что все это для нее не имеет значения. Неважно, принимают они ее или нет, главное, что они добры к Адриенне.

Гостьи с жадностью набросились на угощение; часто они ели пальцами, а не серебряными ложечками, как Фиби. И не боялись располнеть. Если они становились слишком тучными для своих одежд, то могли тотчас же купить новые. Именно возможность покупать наряды и драгоценности, думала Фиби, помогала женщинам коротать дни, как ей помогали жить ее розовые пилюли. Их так трудно было раздобыть, но они помогали Фиби успокоиться, притупляли боль. Если бы пилюли обнаружили, Фиби ожидала публичная казнь. Но без них она уже не могла обходиться.

Несмотря на то что Адриенне исполнилось всего пять лет, она прекрасно умела развлекать гостей. Она говорила по-арабски, говорила гладко, и голос ее был звонким и мелодичным. Адриенна боялась признаться матери, что говорить по-арабски для нее было легче, чем по-английски. Она думала и даже чувствовала по-арабски и часто, прежде чем поделиться своими мыслями с матерью, должна была переводить их на английский.

Здесь, в комнате, полной смеха, женских голосов и ароматов, девочка была вполне счастлива. Мир, о котором мать ей иногда рассказывала, казался не более чем сказкой, чем-то нереальным, как тот снег в стеклянном шарике, подаренном ей матерью.

– Дюжа! – воскликнула Адриенна и бросилась через всю комнату поцеловать свою любимую кузину.

Десятилетняя Дюжа заключила малышку в свои объятия.

– Какое у тебя красивое платье!

Адриенна не могла устоять перед искушением погладить по рукаву свою подружку.

– Это бархат, – важно проговорила Дюжа. В нем девочке было невыносимо жарко, зато она знала, что хорошо выглядит в своем платье. – Мой отец купил его для меня в Париже.