Глава 9

Рено был одет в серый с синеватым отливом костюм и темно-бордовый галстук; дорогие итальянские туфли сияли словно зеркало. Узкая, как карандаш, женщина, опиравшаяся на его руку, была на голову выше невысокого жокея, поэтому ей приходилось каждый раз наклонять голову, чтобы попасть в кадр вместе с Рено. На лицо ее был наложен безупречный макияж.

Рено лучше других понимал, как жалко выглядит низкорослый мужчина, пытающийся утвердить свое мужское достоинство, появляясь в обществе высоких женщин, но ему было плевать. Именно сейчас ему необходимо было хоть что-то, чтобы продемонстрировать всем, что он настоящий мужчина, который на что-то годится.

Рука его все еще висела на перевязи – на шелковой косынке того же цвета, что и галстук. И это, с горечью подумал Рено, единственные шелка, которые он может носить сегодня.

Он улыбался направленным на него видео– и телевизионным камерам, улыбался задорной зубастой улыбкой, ибо нуждался во внимании едва ли не больше, чем женщина, которую он взял с собой для антуража, но под внешней бравадой, под быстрыми, небрежными ответами относительно его возможного участия в следующих скачках или о планах на будущий скаковой сезон скрывался настоящий водоворот смятенных мыслей и отчаяния. С особой завистью Рено глядел на жокеев, которые не торопясь направлялись в паддок. Он знал, что чувствует и о чем думает каждый из них в эти минуты перед стартом, на какие пускается уловки, чтобы сосредоточиться, напустить на себя кураж и не дать упасть уровню адреналина в крови.

Только один будет первым у столба, но остальные могут попытаться проявить свою отвагу и решимость. Кто-то вернется на будущий год и возьмет свое в другой скачке, кто-то исчезнет – наберет лишний вес, разочаруется, испугается травм. Некоторые переберутся куда-нибудь в захолустье, предпочитая быть первыми во второразрядных гонках, чем раз за разом оставаться в битом поле в состязаниях высшего класса. Лишь великие жокеи способны задержаться на скаковом круге надолго – богатея от скачки к скачке и служа примером для подражания десяткам своих последователей, – но, чтобы стать великим, необходимо либо счастливо избегать падений и переломов, либо перемогать их.

Середнячки же так и будут кочевать от ипподрома к ипподрому, будут заискивать перед тренерами, теребить своих агентов, исчезать, чтобы снова возникнуть в ипостаси конюшенного мальчика, конюха или даже помощника тренера на какой-нибудь крошечной ферме.

Но сейчас ничего этого нельзя было разглядеть. Жокеи – могучие воины, бесстрашные солдаты, лихие всадники – шли на старт сосредоточенные, готовые к битве, и их напряжение выдавали только внимательный прищур глаз под опущенными защитными очками да особая грация худых, мускулистых тел, которая появляется у хищников перед броском. Да, мысленно они уже на старте… Пусть празднично переливаются разноцветные яркие шелка костюмов, пусть под мягкие итонские шапочки надеты твердые пластиковые шлемы, и у каждого на рукаве повязка со стартовым номером – все это для судей и зрителей. Для жокеев уже не существует ничего, кроме броска из стартовых ворот, полуторамильной дистанции и стремительного спурта на финишной прямой. Рено знал, что некоторые жокеи встают с рассветом, чтобы размять своих четвероногих партнеров и открыть им дыхание; другие, напротив, спят допоздна и являются к самому старту, ибо их отношения с лошадью остаются чисто деловыми, не окрашенными никакими эмоциями, но накануне скачек и те и другие воздерживаются от лишних калорий и часами парятся в бане, сгоняя лишние унции и фунты.

Точно так же поступал и он…

Рено с завистью посмотрел вслед жокеям, и у него снова защемило сердце.

Это он должен был шагать сейчас в паддок, внимательно прислушиваясь к последним наставлениям тренера, это на нем должны были сосредоточиться восхищение толпы и надежды владельцев. Это он, зажав в зубах хлыст, должен был нестись по дорожке ипподрома.

И больше всего на свете Рено боялся, что никогда больше не выйдет на старт.

Он заставил себя сделать еще несколько шагов. Задиристая улыбочка не сходила с его лица, точно приклеенная.

– Мисс Наоми!

– Рено! – Наоми машинально пожала его здоровую руку. – Ты выглядишь потрясающе!

– Я выглядел бы еще лучше, если бы надел ваши цвета.

– Обязательно наденешь. – Наоми бросила быстрый взгляд на спутницу жокея, которую тот бросил на растерзание репортерам. – Милая девочка. Мне кажется, я ее где-то видела.

– В коммерческих роликах. Она рекламирует шампунь и зубную пасту. Хочет пробиться в кино. – Рено пожал плечами, давая понять, что девушка его не интересует, и обратил все свое внимание на жеребца. – Он для вас все сделает, мисс Наоми.

– Я знаю.

– А-а, Рено! – Из-за угла конюшни выступила Келси. – Как раз тебя-то я и ищу. Мне хотелось бы, чтобы ты выбрал время и еще раз взглянул на мою годовалую кобылку. Чене нужен хороший жокей, который сумеет выжать из нее все, на что она способна.

Рено почувствовал, как внутри у него все переворачивается.

– Конечно, я заеду. Чего-чего, а времени у меня предостаточно… Ну ладно, пойду скажу пару слов Джоуи перед стартом…

Рено поспешно отошел. Келси проводила его взглядом.

– Может быть, я что-то не то сказала? – спросила она.

– Понятия не имею. Вряд ли… – рассеянно отозвалась Наоми, ища глазами Моисея. – Наверное, он просто нервничает, как и все остальные.

– Думаю, ты права. Ладно, пойду пожелаю Гейбу удачи. Встретимся в ложе.

– Ну, Джоуи, не подведи, – напутствовал своего жокея Гейб, пожимая ему руку. – Мне очень хочется попасть в историю.

Джоуи несколько раз согнул пальцы, хрустнув суставами.

– Все будет в порядке, мистер Слейтер. Мы сделаем все как надо.

– Не забудь придержать на старте, – напомнил Джемисон. – Незачем лезть вперед, пока не выйдете на дальнюю прямую. Мы тут не рекорды устанавливаем; наше дело – выиграть, а с каким временем – вопрос второй.

– Мы с Дублем способны обеспечить и приз, и рекорд, – Джоуи ухмыльнулся и взмахом руки приветствовал подошедшего Рено. – Закажи билет в первый ряд, дружище, и запасись своим любимым шампанским;

– Я так и сделаю. – Рено кивнул Гейбу, и на его лице снова появилась заученная, механическая улыбка. – Удачи вам, мистер Слейтер. Ваш жеребец.., такие встречаются один на миллион. Как бы мне хотелось когда-нибудь самому попробовать его!..

Он переступил с ноги на ногу и, сунув руки в карманы, сжал влажные ладони в кулаки.

– Мы обязательно обсудим это, Рено, когда ты будешь полностью здоров.

– Если жокей выступает на такой лошади, на какой я выступал последние год-полтора, он становится привередливым и избалованным. – Взгляд Рено остановился на Джемисоне. – Верно я говорю, Джеми? Первоклассные крэки портят жокеев.

– Тебе виднее, Рено, – дипломатично отозвался тренер, не выпуская из рук уздечки Дубля.

– Я выиграл для вас Бельмонт два года назад, помните? – Рено снова повернулся к Гейбу. – Тогда все говорили, что это, дескать, неожиданность – ученик жокея выигрывает скачку на посредственном жеребце. Все дело в том, что тогда был мой день, мой конь и моя гонка… – Влажные от пота пальцы Рено судорожно сжимались и разжимались в карманах брюк. – Об этой победе быстро забыли. Люди забывают все победы и все скачки, кроме одной. Дерби – вот что помнит публика. Только победа на дерби выносит тебя на вершину.

Его рука заметно дрожала, когда он вынул ее из кармана и коснулся шеи вороного.

– Ну что же, маленький, ты выиграл свое дерби и Прикнесс, так что твой Бельмонт они не забудут… – Рено вымученно засмеялся. – Но все равно постарайся выиграть. Ты сможешь, я знаю.

– По коням!

Услышав команду, Рено отступил. Его лицо было бледно-серым, на лбу проступила испарина. Отвернувшись от жеребца, он быстро зашагал прочь, но налетел на Келси, которая тут же схватила его за рукав.

– Рено!

– Извини… – Рено вырвался и почти бегом покинул паддок.

– Жокеи!.. – Джемисон подставил руки и кинул Джоуи в седло. – Сплошные нервы и голый темперамент.

– Он показался мне совсем больным, – пробормотала Келси, но времени для того, чтобы предаваться беспокойству, не оставалось. После скачки, пообещала себе Келси, после скачки она постарается найти его и поговорить, но не сейчас. Наступал момент, которого Гейб и она тоже ждали с таким нетерпением и тревогой, и Келси не хотела испортить ему торжество. – Я пришла пожелать тебе удачи, Гейб, хотя ты и убежал утром без меня.

– Ну, для того, чтобы разбудить тебя в шесть утра, потребовались бы пушки! – со смехом ответил Гейб. Он действительно пожалел Келси, но была и еще одна причина, по которой ему не хотелось, чтобы она была с ним на утренней проминке и после нее. Гейб собирался заняться поисками отца или его следов, но ничего не обнаружил.

Чувствуя, что может вздохнуть свободнее, Гейб наклонил голову, чтобы повнимательнее рассмотреть Келси. Сегодня ее волосы были убраны под белую соломенную шляпку с широкими полями, кокетливо надвинутую на одно ухо. Поверх короткого, обтягивающего платья красного цвета она надела белый короткий жакет из легкой шерсти. На лацкане неслась к победе подаренная им лошадь из красного гагата.

– Теперь, когда я вижу, что с тобой сделали несколько лишних часов сна, я не жалею, что у меня под рукой не было пушки.

– Ну что за несносный тип! – фыркнула Келси.

– Конечно, я умный и хитрый. – Он взял ее за руку. – Ты надела мои цвета.

– Твои цвета – единственные, которые стоит носить сегодня.

Гейб повел ее к ложе, и Келси приложила ладонь к его груди.

– А почему ты не волнуешься?

– Потому что это ничего не изменит.

– Скажи это моему животу, – пожаловалась Келси и сунула руку в сумочку в поисках бинокля. – А то мне начинает казаться, что я хочу победы Дубля больше, чем ты.

– Ничего подобного.

Пока лошадей выводили на старт, Гейб не выпускал ее руки.

Ставки были сделаны, окошечки касс закрылись, высокое голубое небо было по-летнему неподвижным. Дорожка – полторы мили ухоженного, выровненного грунта – была в отличном состоянии, и участники могли показать высокие результаты. Зрители, заполнившие трибуны, уже давно поднялись на ноги, но пока лишь монотонно гудели, и лишь изредка этот ровный гул нарушался чьим-то пронзительным выкриком.

Глядя на все это, было легко забыть о подлинных масштабах предстоящего действа. Тем, кто предпочитал смотреть скачки по телевизору, они действительно могли показаться маленькими, камерными, ибо никакой экран не мог дать полного представления об этом ярком и большом мире.

Лишь благодаря честолюбию Гейба, везению, силе воли мир скачек стал его миром, в нем он чувствовал себя на своем месте. И вот теперь все его заботы, разочарования, надежды и усилия сошлись в одной-единственной скачке. И в одной-единственной лошади.

Гейб внимательно следил за тем, как Дубля заводят в стартовый бокс, и вспоминал ту ночь, когда он родился. Он хорошо помнил, как визжала кобыла и как пронзительно выл ветер за стенами конюшни, швыряя на крышу то дождь, то мокрый снег, помнил ожидание, длившееся бесконечно.

Потом, в потоке хлынувшей на солому крови, показались четыре не правдоподобно тонкие ноги, и высокий, до странности похожий на человеческий вопль кобылы возвестил о рождении нового существа. Маленький мокрый живой комочек вытянулся на сырой подстилке и сделал свой первый вздох – один из многих, приведших Дубля, сына Куража и Дерзкой, к стартовым воротам ипподрома Бельмонт-парк на Лонг-Айленде.

И даже теперь, три года спустя, Гейб помнил восторг, который он испытал, едва только заглянув в глаза жеребенку.

– Боже мой, как я люблю эту лошадь!

Он не сразу понял, что произнес эту фразу вслух. Только пальцы Келси, стиснувшие его запястье, и ее голос, произнесший «я знаю», вернули его к действительности.

Стартовые ворота открылись с протяжным металлическим скрежетом, и почти в тот же самый миг с губ нескольких тысяч зрителей сорвался дружный вздох. Виноват в этом был Дубль, который шарахнулся со своей шестой дорожки вправо, ко внешней стороне скакового круга, едва не выбросив жокея из седла. Что-то испугало его, но что – сейчас это было уже неважно, ибо в результате этого головоломного броска Дубль оказался позади плотной группы всадников, и всадник на его спине никак не мог взять управление в свои руки.

Все хитрые инструкции, которые давал Джоуи перед стартом тренер, в одно мгновение потеряли все свое значение. Единственной целью жокея было теперь восстановить равновесие и вернуть заартачившегося вороного на скаковой круг.

На то, чтобы поправить положение, оставались ничтожные доли секунды. Прорубаться сквозь группу или обойти ее полем – по наружной, более длинной дорожке? Конь и всадник приняли решение, которое в зависимости от исхода скачки могло было быть признано неверным или отчаянно смелым, почти одновременно. Словно зная, какой подвиг ему придется совершить, Дубль вылетел на крайнее свободное поле и понесся во весь опор.

Он мчался по треку, пожирая пространство и выбрасывая из-под копыт крупные комья глины. Ноги его двигались с такой скоростью, что их было невозможно поймать глазами, и только мощные удары копыт о землю свидетельствовали, что он пока еще не взлетел над землей. И к моменту, когда лидер в первый раз прошел под проволокой, Дубль отставал от него всего на корпус. И он сокращал это расстояние!

Стоя в ложе, Гейб не отрывал от глаз бинокля.

Скачка была почти забыта, и все его внимание сосредоточилось только на одной лошади. Нет, виновата была не только красота, хотя при одном взгляде на мощный галоп вороного у него слезы наворачивались на глаза от восхищения. Гейб видел перед собой настоящее, неподдельное мужество и свирепую, беспощадную и бескомпромиссную волю к победе. И знал, что независимо от исхода сегодняшнего состязания он никогда не забудет этот яростный, стремительный полет вороного.

Полмили были пройдены ровно за сорок четыре секунды, причем Дубль и лидер далеко оторвались от своих преследователей. Зрители ревели, словно десяток реактивных лайнеров, летящих на небольшой высоте, но Гейб слышал только голос Колей, которая едва слышно шептала рядом с ним:

– Ну, маленький, не отдай!

Должно быть, из всех зрителей только они двое стояли, держась за руки, словно маленькие дети, и как зачарованные смотрели на одного-единственного коня.

– Маленький, не отдай!

На втором повороте Джоуи отправил Дубля в посыл, сражаясь с лидером за выгодную позицию у бровки. Именно здесь, на последнем прямом отрезке дистанции, Бельмонт проверял претендентов на мужество и доблесть, и из отставшей группы стрелой вылетел и понесся вдогонку за лидерами гнедой кентуккиец.

Но было слишком поздно. Мужество, гордость, сердце – все то, что три года назад ветреной зимней ночью Гейб разглядел в глазах новорожденного жеребенка, подгоняло Дубля быстрее, чем опускавшийся на круп хлыст.

Дубль первым пересек финишную черту, оставив второго претендента на два корпуса позади. Воронов жеребец из «Рискованного дела» выиграл приз Бельмонт Стейкс и стал «трижды венчанным» – обладателем Тройной Короны.

Несколько мгновений Гейб просто стоял и смотрел. Эмоции, овладевшие им, были слишком сильны, чтобы улечься сразу и уступить место экстазу долгожданной победы. Да, это его лошадь была там, на дорожке ипподрома, это его жокей высоко поднялся на стременах. Это его мечта, покрытая грязью, потом и славой, гордо вышагивала вдоль трибун на глазах у тысяч зрителей. Что бы ни случилось теперь, никто не отнимет ни у него, ни у вороного этого ослепительного триумфа.

– Черт знает что за лошадь! – хрипло пробормотал Гейб, чувствуя, что горло словно заржавело и не повинуется ему. Потом он повернулся к Келси и увидел, что ее щеки мокры от слез. – Черт знает что за лошадь, – повторил он.

– – Да! – Слезы еще катились по лицу Келси, но к горлу уже подступал легкий, радостный смех. Она подняла руки и обхватила его за шею.

– Поздравляю, Слейтер! Ты все-таки сделал это!

– Господи Иисусе… – Никаким напряжением воли он не смог бы сдержать глупую счастливую улыбку, которая расцветала у него на лице. – Господи Иисусе, мы сделали это, мы справились!

С этими словами Гейб подхватил ее на руки и закружил, не обращая внимания на направленные на него камеры. Келси еще смеялась, когда он закрыл ей рот поцелуем.

Рик сидел в своей комнате в нескольких сотнях миль от Нью-Йорка и смотрел на экран телевизора. На Бельмонт он не поехал. Зная о том, что должно случиться, он предпочел самый безопасный вариант и остался у себя в номере.

Когда камеры переключились с жеребца-чемпиона на его счастливого владельца, Рик только кивнул.

– Радуйся, радуйся, пока можешь, щенок, – пробормотал он и налил себе на два пальца двенадцатилетнего скотча. Губы его презрительно дернулись, когда, комментируя поцелуй Келси и Гейба, диктор заявил, что мистер Слейтер и мисс Байден не только конкуренты, но и близкие друзья.

Устроившись поудобнее, Рик стал ждать, когда же появятся первые признаки спланированной им катастрофы. Как и после каждой гонки, жеребца должны были отвести в «плевательницу» и взять пробы мочи и слюны. И когда станут известны результаты, Гейб уже не будет так широко улыбаться.

«Так, пожалуй, даже лучше, – рассудил Рик. – Гораздо приятнее отобрать у этого паршивца приз после того, как он подержал его в руках и вообразил своим».

Да, обстоятельства, несомненно, сложились в его, Рикову пользу, и все благодаря этой избалованной шлюхе – дочери Наоми. Если бы она не поперлась ночью в конюшню и не помешала осуществлению его планов, вороной жеребец вовсе не вышел бы на старт.

Но он вышел и стал первым. И теперь только считанные мгновения отделяли Рика от того момента, когда по стадиону будет объявлено, что в крови Дубля обнаружены запрещенные стимуляторы.

И тогда Гейб не только будет дисквалифицирован, но будет опозорен, скомпрометирован, узнает, что значит всеобщее презрение.

Готовясь отпраздновать свою победу, Рик Слейтер долил свой стакан доверху, но рука его дрогнула, и он пролил несколько капель на стол, когда услышал официальное объявление судьи-информатора.

«Шестой, пятый, второй». Его потрясенный разум отказывался воспринимать дальнейшие пояснения относительно сделанных ставок и выплаты выигранных сумм. Раскрыв рот и выпучив глаза, он таращился на экран телевизора, на котором появились конь и жокей – оба в венках из белых гвоздик. Потом Рик увидел сына, по-хозяйски обнимавшего Келси за плечи. Он подошел поздравить своего всадника и – словно сентиментальный ковбой из дешевого вестерна – наклонился поцеловать жеребца во влажную от пота морду.

Стакан скотча врезался в экран, и оба разлетелись вдребезги. В воздухе запахло пролитым виски, и Рик вскочил с места. На минуту или больше он словно потерял рассудок и принялся молотить кулаками ни в чем не повинный телевизор. Когда же его разбитые пальцы окрасились кровью, он столкнул его на пол и принялся методично обрабатывать аппарат ногами, топча рассыпающиеся по полу блестящие детали и обломки. Единственной мыслью его было, что он сейчас «жуть что сделает с этим поганым телевизоришкой, который взялся показывать ему такие вещи»!

Когда Рик, вымотанный и задыхающийся, наконец остановился, в комнате воняло жженой изоляцией, спиртом, его собственным потом. Костяшки пальцев кровоточили, в груди ломило, перед глазами все еще плавала багровая пелена.

Кое-как отдышавшись, Рик плюхнулся обратно в кресло и поднял упавшую бутылку. Больше половины ее содержимого вылилось на ковер, но в бутыли осталось еще достаточно благословенного напитка, чтобы смыть скопившуюся в горле и во рту желчь и привести в порядок мысли.

У кого-то голова с плеч покатится! – яростно пообещал себе Рик и сплюнул. Он окончательно убедился, что не может никому доверить самого простого дела. Что ж, придется ему самому обо всем позаботиться.

Неделя после триумфа Дубля в Нью-Йорке была заполнена привычными делами, и у Келси почти не оставалось времени на раздумья. «Три ивы» продолжали жить обычной жизнью, и она проводила дни за тренировками, чисткой лошадей и конюшен и другой повседневной работой. Скачками в Бельмонте сезон отнюдь не заканчивался, да и для того, чтобы почивать на лаврах, не было никаких оснований.

Келси к тому же была переполнена своими собственными честолюбивыми планами. Она давно мечтала воспитать своего чемпиона, а теперь, вдохновленная успехами Гейба, была настроена как никогда решительно. Ее Чена подавала большие надежды, и Келси готова была работать не покладая рук, лишь бы добиться своего.

Не забывала Келси и о головоломке, решить которую она себе пообещала, однако это дело так не двинулось с мертвой точки. Загвоздка была в Чарльзе Руни; когда бы Келси ни звонила в агентство, детектива никогда не оказывалось на месте, и он не перезванивал, хотя Келси оставила несколько сообщений. Тем не менее она была уверена, что в конце концов сумеет припереть его к стенке и заставить дать ответы.

Не последнее место в ее стратегическом плане занимал и капитан Типтон. В прошлый раз она не сумела поговорить с ним подробно – частично из-за присутствия Росси, частично из-за самой себя, – однако интуиция подсказывала ей, что на вторую встречу с бывшим полицейским можно рассчитывать. В случае же неудачи Келси всегда могла поехать к отцу и попросить его подробно, обстоятельно рассказать о тех далеких и печальных днях, чтобы с его помощью составить наконец полную картину происшедшего.

Это было тем более необходимо, что пока-пока! – в голове Келси сформировался лишь образ молодой женщины, которая любила своего мужа сильно и горячо – настолько горячо, что без раздумий пустилась в рискованную авантюру и проиграла, ибо в своем стремлении вернуть его она то и дело совершала ошибки. По большей части эти ошибки можно было объяснить тщеславием, гордостью и упрямством, но Келси так и не удалось понять, что же превратило это волевую и бесстрашную молодую женщину в убийцу.

– Привет, сестренка!

– Ченнинг! – Даже не выпустив из рук влажной губки, Келси обернулась и крепко поцеловала брата. – Извини, но у меня не было и пяти минут, чтобы найти тебя и сказать, как я рада тебя видеть!

– Признаться, у меня тоже. Я приехал всего два часа назад, но не успел я слезть с мотоцикла и размять затекшие ноги, как старина Мо запряг меня в работу, словно я никуда не уезжал. Видишь? – Ченнинг показал на свою рубашку, на которой проступили темные пятна пота.

– Откровенно говоря, я не надеялась, что ты вернешься. – Келси повернулась к Чене и стала осторожно протирать ей морду. – Уже почти середина июня.

– Ну, мне потребовалось некоторое время, чтобы урегулировать этот вопрос, хотя, признаюсь откровенно, до обращения в Организацию Объединенных Наций дело не дошло.

– Значит, Кендис по-прежнему возражает, чтобы ты работал здесь?

– Она, скажем так, не слишком довольна этим обстоятельством. Так я не погрешу против истины, зато звучит менее категорично. В общем, это был тот еще скандалец! Он ухмыльнулся.

– Мне очень жаль, Ченнинг…

– Да ничего страшного, сестренка. Во-первых, выплеснув все, что у нее наболело, ма облегчила душу, а это уже немало. Для меня, во всяком случае. Она, конечно, хотела бы, чтобы я подхватил знамя семейной традиции, завещанное мне поколениями предков, и так далее, и так далее… Всю жизнь я воспринимал это как данность, как нечто само собой разумеющееся и в конце концов, наверное, стал бы блестящим хирургом – таким, как мой отец, как его отец и отец его отца. Ма всерьез этого ожидала, и я не стал ее разубеждать.

– Так ты не этого хочешь?

– Я решил попробовать себя в ветеринарии. – В глазах Ченнинга блеснул упрямый огонек, словно он ожидал возражений или – еще хуже – быстрой, покровительственной насмешки, но Келси неожиданно наклонилась вперед и поцеловала его в обе щеки.

– Молодец! ;

– Ты серьезно так думаешь?

– Ну, я, конечно, могла бы рассказать тебе о том, как трудно – да и невозможно в конечном счете – жить так, чтобы оправдывать ожидания других людей. Особенно – близких и родственников. За последние несколько месяцев я в этом окончательно убедилась, но и ты скорее всего это знаешь. В конце концов Кендис смирится – ведь она любит тебя и хочет того же, чего хочешь ты, что бы она при этом ни утверждала.

– Возможно. – Ченнинг пошевелил солому носком ботинка. – И все равно мне было очень нелегко с ней спорить. Но еще труднее – сознавать, что я почти наверняка уступил бы, если бы герр профессор не встал на мою сторону.

– Папа? Ты серьезно? Ченнинг ухмыльнулся.

– Он, словно засадный полк, пошел в атаку из-за холма, без стрельбы с дальней дистанции и без трубных кавалерийских сигналов. Он только говорил – терпеливо, обстоятельно, убедительно.., ну, ты знаешь, как он умеет. И все-таки это было достаточно неожиданно. Откровенно говоря, я что-то не припомню, чтобы твой отец когда-нибудь противоречил моей матери в таких серьезных вещах, так что мне порой кажется, что ма сдалась от удивления – оттого, что он принял мою сторону, а не ее.

– Он тоже тебя любит. – Закусив губу, Келси продолжила чистить лошадь. – Что же тебя все-таки тревожит, Чен?

– Да, в общем-то, ничего. В последнее время отношения между ма и профессором стали несколько напряженными, но я надеюсь, что теперь, когда меня не будет дома, у них хватит времени, чтобы мирно во всем разобраться. Как бы там ни было, ма склонна обвинять скорее тебя, чем его.

Келси недовольно поморщилась.

– Боюсь, мне все же придется кое-что предпринять, чтобы успокоить ее.

– Ма не умеет обижаться. Во всяком случае – подолгу. Просто ее взгляды на мировой порядок оказались несколько поколеблены, только и всего. Пройдет немного времени, и она привыкнет к новым обстоятельствам.

– Прошу прощения… – у дверей бокса появился Рено.

– Рено, привет! – Келси повернулась к нему, не переставая при этом чистить свою годовалую кобылу. – Ты, наверное, помнишь Ченнинга?

– Конечно. Как дела, Ченнинг?

– Неплохо. Как твое плечо? Жокей машинально подвигал рукой.

– Понемногу приходит в норму. Через пару недель я буду в форме. У меня даже есть несколько предложений, но все это европейские скачки. В общем, пропал сезон.

– Кажется, Моисей что-то говорил… – осторожно вставила Келси. – Через несколько недель мы отправляем Прилива за океан. Хорошо бы, если бы на нем выступал именно ты.

– Там видно будет… А это Чена, верно? Честь Наоми?

– Я, пожалуй, пойду, – вставил Ченнинг. – Если Моисей увидит, что я, как он выражается, валяю дурака, он урежет мне зарплату. Рад был видеть тебя, Рено.

– И я… До встречи, Чен.

Жокей шагнул в стойло и присел на корточки, так как у любой чистокровной лошади самым главным были ее ноги. Поначалу он ничего не сказал, только обошел кобылу со всех сторон, проводя ладонями по бокам, по груди, по холке. В последнюю очередь он осмотрел глаза и зубы.

– Отменная лошадка, – промолвил он наконец. – Отличная стать и много сердца. Ты уже водила ее через стартовые ворота?

– Да, и, похоже, никаких осложнений здесь не будет. Иногда она пугается, но с тех пор как мы попробовали наглазники, все идет просто отлично… – Тут Чена ткнулась губами в плечо Келси, и та достала из кармана морковку. – Чена – очень ласковая кобыла, но внутри ее горит настоящий огонь. Мо считает, что на будущий год ее уже можно будет попробовать в одной-двух скачках. Что ты на это скажешь?

– Отменная лошадка, – снова повторил Рено и едва заметно вздрогнул от отчаяния и надежды. – Почему ты хочешь, чтобы именно я выступал на ней?

– Во-первых, я видела тебя на треке. Кроме того, мне очень по душе, как ты относишься к лошадям. Ты бываешь на утренних тренировках, заходишь в конюшню.., словом, ведешь себя не так, как иные жокеи, которые подходят к лошади только на ипподроме, накануне старта. Ты и лошадь – не просто партнеры, а добрые товарищи. Есть еще и третья причина…

Тут Келси слегка замялась и, чтобы скрыть смущение, принялась гладить Чену по морде.

– Я знаю, что ты любил Горди, Рено. Это было видно по тому, как ты с ним обращался, как говорил о нем. Именно такого жокея я хотела бы для своей Чены.

Рено отвернулся. Больше всего ему хотелось броситься ничком на соломенную подстилку и зарыдать в голос, и он боролся с этим желанием из последних сил. Каждое слово Келси впивалось в него, словно острый нож или осколок стекла.

– Я.., л-любил эту лошадь… – Голос Рено сорвался, но он этого не заметил. – Он бы сделал для меня все… Ради меня он сжег свое сердце.

– Ты не должен винить себя в том, что случилось! – воскликнула Келси.

– Я не хотел причинить ему никакого вреда. Но откуда, скажи, откуда мне было знать, что эта скачка убьет его? Откуда?!

Его невидящий взгляд буквально жег лицо Келси, и она сказал мягко:

– Ты не мог этого знать, Рено. Но рано или поздно мы найдем того, кто хотел зла нашему Горд и.

Рено судорожно, со всхлипом вдохнул воздух.

– Рано или поздно.., да… – Не глядя, он сделал шаг назад. – Чена хорошая лошадь, Келси.

Береги ее.

– Так ты согласен выступать на ней? Ответом ей был взгляд, полный такого жгучего, всесокрушающего отчаяния, что Келси невольно шагнула вперед, протягивая к маленькому жокею руки, но Рено издал лишь один короткий, горловой, звериный какой-то звук и выбежал из стойла.