В ожидании любви

— Таких проблем здесь не существует, — прервал он ее. — К волшебству нельзя применять обычную логику. Волшебство просто есть.

— Есть и справедливость, Флинн, и даже волшебство не может отрицать того, что справедливо. Быть может, это чьи-то фамильные ценности. Для кого-то это может очень многое значить, даже помимо материальной ценности. Я не могу принять твой подарок.

Она положила на стол жемчуг, сияющий и искрящийся.

— Ты понятия не имеешь, что мною руководит. — От его гнева задрожал воздух. — Ты не имеешь права ставить под сомнение то, что во мне. Твой мир прячется от моего, век за веком, выстраивая преграды из здравого смысла и отрицания. Ты приходишь сюда и спустя несколько дней уже начинаешь судить о том, чего тебе не дано понять?

— Я сужу не тебя, Флинн, а твои действия. — В комнату ворвался холодный ветер. Он обдул ей лицо, растрепал волосы. Она подняла подбородок. — Сила не должна освобождать от ответственности. Она должна дополнять ее. И меня удивляет, что ты не понял это за все то время, которое было у тебя для раздумий.

Его глаза засверкали. Он выбросил руки вперед, и комната взорвалась звуком и светом. Кейлин отшатнулась, но сумела сохранить равновесие, сумела подавить крик. Когда наступила тишина, в комнате, кроме них, больше ничего не было.

— Вот что было бы у меня, если бы я жил по твоим правилам. Ничего. Никаких удобств, ничего человеческого. Лишь пустые комнаты, где даже эхо безжизненно. Пятьсот лет одиночества, и я должен беспокоиться, как обойдется без лампы или картины кто-то, чья жизнь длится лишь мгновение?

— Да.

Его гнев взорвался маленькими язычками золотого пламени.

И Флинн исчез прямо у нее на глазах.

Что она наделала? В панике Кейлин чуть было не позвала его, но поняла, что он услышит лишь то, что захочет слышать.

Я довела его, и он ушел, подумала она, в отчаянии опускаясь на голый пол. Довела его своей жесткой позицией по поводу того, что правильно, а что нет, своими непреклонными правилами поведения. Точно так же она отпугивала от себя людей большую часть своей жизни.

Я читала ему наставления, признала она со вздохом. Этому невероятному человеку с таким удивительным даром. Она грозила ему пальцем, точно так же, как она грозила пальцем своей матери. Взяла на себя роль взрослого, поучающего ребенка, как она это обычно делала.

Кажется, даже волшебство неспособно вытравить из нее эту неприятную черту. Даже любовь не может этого преодолеть.

Сейчас она была одна в пустой комнате. Одинокой, как всегда. У Флинна есть замок для одиночества, подумала она, усмехнувшись. Она же сделала карьеру на одиночестве.

Кейлин подтянула колени, положила на них голову. Хуже всего, поняла она, это то, что даже сейчас — грустная, сердитая, с чувством боли — верила, что была права.

Но от этого, черт возьми, ничуть не легче.

Глава 7

Ему понадобилось несколько часов, чтобы успокоиться. Он расхаживал взад и вперед, злился, тягостно размышлял. Когда гнев угас, он оставался мрачным и обиженным, хотя если бы кто-то назвал его состояние этими словами, он бы снова пришел в ярость.

Да, она обидела его. Когда его гнев утих настолько, что он смог это осознать, это потрясло его. Кейлин задела его за живое. Она отвергла его подарок, усомнилась в его нравственности, посмела критиковать способности. И все это за один только вечер.

В его время такая выходка женщины была бы…

Он выругался и снова начал расхаживать по кабинету. Сейчас было не его время, и если было что-то, к чему он научился приспосабливаться, то это перемены в отношениях и восприимчивости. Сейчас женщины были на равных с мужчинами, и благодаря тому, что он прочитал и увидел за эти годы, он и сам считал, что они имеют на это право.

Он почти утратил связь со старыми временами. Разве не приветствовал он каждое новое достижение технологии? Разве не занимали его причудливые особенности общественной жизни, моды, нравов, когда они смещались, менялись, возникали и исчезали? И из каждого такого изменения он брал то, что ему нравилось больше всего, что ему лучше всего подходило.

Он был начитанным человеком, много путешествовал еще в свое время. И с тех пор он много учился. Наука, история, электроника, инженерное дело, искусство, музыка, литература, политика. За эти пятьсот лет он практически не переставал обогащать свой ум.

По правде сказать, у него редко бывала возможность использовать что-либо, кроме способностей своего разума.

Он использовал его и сейчас, мысленно воспроизводя их спор снова и снова.

Она не понимает, решил он. Волшебство управляется не законами ее мира, но самим собой. Просто так есть, вот и все. Ни один сознательный волшебник не причинит вреда другому человеку умышленно, это уж наверняка. Все, что он сделал — взял несколько образчиков технологии, искусства и предметов для бытовых удобств из различных эпох. Не должен же он жить в какой-то пещере?!

Воровство? Подумать только!

Он уселся на стул в своем кабинете и снова погрузился в размышления.

Это не может считаться воровством, думал он. Волшебники перемещали материю с места на место с незапамятных времен. А что такое драгоценности, если не маленькие кусочки материи?

Затем он вздохнул. Наверное, с ее точки зрения, драгоценности — это что-то значительно большее. И он сам хотел, чтобы она воспринимала их как нечто большее. Он желал, чтобы она была ослеплена, восхищена и влюблена в него до безумия, поэтому и сделал ей подарок.

В той же степени, согласился он, ему хотелось ослепить и восхитить ту женщину, которая предала его или, если быть честным, которая склонила его предать самого себя и свое искусство. Та женщина жадно забрала все, что он дал ей, что он взял у другого, и оставила его ни с чем.

А что сделала Кейлин? Была ли она ошеломлена блеском и богатством? Соблазнена ими?

Ни в малейшей степени. Она швырнула их ему в лицо. Отстаивала то, что считала правильным и справедливым. Прекословила ему. Когда он представил это себе, его губы скривились. Честно говоря, он от нее такого не ожидал. Она смело смотрела ему в лицо, высказывала свое мнение и отстаивала свою правоту.

Господи, что за женщина! Его Кейлин оказалась сильной и верной. Не какая-то пустышка, которая живет только за счет мужчины, а настоящий друг, готовый прийти на помощь в трудную минуту. И это замечательно. Даже если мужчины и могут время от времени увлекаться смазливыми красотками, ему нужна женщина на всю жизнь.

Он встал, внимательно осмотрел кабинет. Ну что ж, женщина у него уже есть. Теперь надо подумать, как с ней помириться.

Кейлин хотелось бы поплакать, но это было просто не в ее характере. Поэтому она решила отыскать кухню, что было отнюдь не легкой задачей. В ходе поисков она обнаружила, что Флинн решил доказать свою точку зрения, используя только одну комнату. Остальная часть дома была забита до краев вещами в очаровательно эклектичном стиле.

Она уже успокоилась к тому времени, когда заварила чай на кухне, оборудованной огромным холодильником, микроволновой печью и мраморным камином вместо кухонной плиты. Ей понадобилось довольно много времени, чтобы развести огонь и нагреть воду в медном чайнике. Но это заставило ее улыбаться.

Как же она могла винить его за то, что он хотел окружить себя вещами? Красивыми интересными вещами. Это был человек, которому нужно использовать свой ум, забавлять себя, бросать себе вызов. И разве не в этого мужчину она влюбилась?

Она пошла с чаем в библиотеку, в которой были собраны тысячи книг, свитки, рукописи. Здесь стояли глубокие кожаные кресла и эффектный персональный компьютер.

Кейлин решила развести огонь, зажечь свечи, чтобы можно было почитать, а затем насладиться чаем и тишиной.

Став на колени у камина, она попыталась зажечь лучину и сожгла дерево дотла. Она переложила дрова, больно загнала занозу в большой палец и попробовала еще раз.

Ей удалось добиться слабого колеблющегося пламени и целого облака дыма. Отдуваясь, посасывая больной палец, она умостилась на полу, чтобы все хорошо обдумать.

И тут вспыхнуло яркое пламя, обдав ее жаром. Она стиснула зубы, подавила в себе желание обернуться.

— Спасибо, но я могу это сделать сама.

— Как пожелаете, леди.

Пламя исчезло, но дым остался. Она закашлялась, отмахиваясь, затем поднялась на ноги.

— И так достаточно тепло.

— Я бы сказал, сейчас здесь неестественно холодно. — Он подошел и встал за ней, взял ее руку. — Ты поранилась?

— Это только заноза. Не надо, — произнесла она, когда он поднес ее руку к губам.

— Быть умной и упрямой — это разные вещи. — Он прикоснулся к пальцу губами, и пульсирующая боль прекратилась. — Но все же ты не настолько упряма, как я заметил, чтобы совсем не обращать внимания на чувство комфорта, которое дает чашка чая, книга и удобное кресло.

— Я не собиралась оставаться в пустой комнате, заламывая руки, пока ты успокоишься.

Он поднял брови.

— Неприятно, правда? Я имею в виду пустоту. Она высвободила руку.

— Ну хорошо. Я понятия не имею, с чем тебе приходится иметь дело, и не имею никакого права критиковать тебя за то, как ты это компенсируешь. Но…

— …Что справедливо, то справедливо, — закончил он за нее. — Это место и то, что было на мне, — вот и все, что я имел, когда впервые попал сюда. Я мог наполнить это место вещами, вещами, которые мне нравились. Это я и сделал. И я не намерен извиняться за это.

— Мне не нужны извинения.

— Нет, тебе нужно что-то совершенно другое. — Он разжал руки, и в них заискрились роскошные нити жемчуга.

— Флинн, не проси меня принять это.

— Я прошу. Я дарю их тебе, Кейлин. Это копия, и принадлежит только мне. До тех пор пока не станет принадлежать тебе.

У нее перехватило дыхание, когда он надел ожерелье ей на шею.

— Ты создал это для меня?

— Возможно, за долгие годы я немного разленился. Мне понадобилось чуть больше времени, чем обычно, чтобы сделать это, но зато я вспомнил радость созидания.

— Этот жемчуг лучше того, другого. И более дорогой для меня.

— А вот и слеза, — пробормотал он и подхватил ее кончиком пальца, когда та покатилась по ее щеке. — Если она пролилась от счастья, засверкает. Если же она от печали, то обратится в пепел. Смотри.

Слеза заблестела на его пальце, замерцала и застыла, превратившись в бриллиант в форме слезы.

— И это твой подарок мне. — Он вытащил кулон из-под рубашки, провел над ним рукой. Теперь алмаз сверкал под лунным камнем. — Я буду носить его возле сердца. Всегда.

Она бросилась ему в объятия, обхватила за шею.

— Я так за тобой скучала!

— Я позволил гневу украсть у нас драгоценные часы.

— И я тоже. — Она отклонилась. — У нас была первая ссора. Я рада. Теперь у нас никогда больше не будет первой.

— А другие?

— Нам придется ссориться. — Она поцеловала его в щеку. — Мы так много друг в друге не понимаем. И даже когда понимаем, то не всегда соглашаемся.

— Ах, моя разумная Кейлин. Ну-ну, не хмурься, — сказал он, поднимая ее подбородок. — Мне нравится твой ум. Он стимулирует мой собственный.

— Он раздражал тебя.

— Поначалу. — Он кружил ее, зажигая в это время огонь, свечи. — Я тут немного поразмыслил о том, насколько удобнее было бы жить, если бы ты была покорной и соглашалась со всем, что я говорю и делаю. «Да, Флинн, да, мой дорогой», — говорила бы ты. — «Нет же, мой милый Флинн».

— Что, серьезно?

— Но тогда бы мне недоставало искорки в твоих глазах, так ведь, и того, как твой красивый ротик становится таким твердым. Заставляет меня хотеть… — Он укусил ее верхнюю губу. — Но это совершенно другой тип стимулирования. Я готов ссориться с тобой, Кейлин, до тех пор, пока ты не будешь согласна снова мириться со мной.

— А я готова терпеть твой гневный топот…

— Я не топал.

— Образно говоря. До тех пор, пока ты не будешь возвращаться. — Она положила голову на его плечо, закрыла глаза. — Гроза прошла. Какой прекрасный лунный свет!

— Так оно и есть. — Он обнял ее. — Я знаю замечательный способ отметить нашу первую ссору. — Он положил ее руку на свой кулон. — Хочешь полетать, Кейлин?

— Полетать? Но…

И она парила в воздухе сквозь ночь. Ветер круговоротом кружился вокруг нее, затем, казалось, превратился в жидкость, и все было так, словно она рассекала темное море. Камень пульсировал в ее ладони. Она кричала от изумления, затем от восторга, тянулась вверх, словно могла ухватить одну из звезд, сияющих вокруг нее.

Бесстрашная, подумал Флинн, даже сейчас. Или, возможно, это была, скорее, жажда всего того, в чем она себе отказывала. Когда она повернула к нему свое лицо, ее глаза светились ярче драгоценностей, ярче звезд, и он закружил ее в сладостном вихре.

Они приземлились, смеясь, и покатились по мягкой траве рядом с голубым водопадом.

— О! Это удивительно. Мы можем так еще сделать?

— Достаточно скоро. Вот. — Он поднял руку, и у него на кончиках пальцев закачался пухлый персик. — Ты еще не ужинала.

— Я раньше не была голодна. — Очарованная, она взяла персик, погрузила зубы в сладкую мякоть. — Столько звезд, — прошептала она, перевернувшись на спину, чтобы видеть их. — Неужели мы действительно летали там, вверху?

— Это определенного рода манипуляция временем, пространством и материей. Это волшебство.

— Весь мир сейчас — волшебство.

— Но ты замерзла, — сказал он, когда она вздрогнула.

— Ммм. Чуть-чуть. — Ив тот момент, когда она это говорила, воздух нагрелся, почти засветился.

— Признаю. — Он нагнулся и поцеловал ее. — Я украл чуть-чуть тепла там и сям. Но не думаю, что кто-то пострадает из-за этого. Я просто не хочу, чтобы ты мерзла.

— А может так быть всегда?

У него в груди что-то дернулось.

— Может быть так, как мы сделаем. Ты не скучаешь за тем, что было прежде?

— Нет. — Но она опустила ресницы, и он не мог увидеть ее глаза. — А ты? Я имею в виду людей, которых ты знал. Твою семью, например.

— Они умерли очень давно.

— Тебе было тяжело? — Она села, дала ему персик. — Тяжело было знать, что ты никогда больше не сможешь их увидеть или поговорить с ними, даже сказать, где ты?

— Не помню. — Но он помнил. Он солгал ей впервые. Он помнил, что та боль была хуже смерти.

— Прости. — Она прикоснулась к его плечу. — Тебе больно говорить об этом.

— Это проходит. — Он отстранился, поднялся на ноги. — Все уже позади, и все проходит. Это иллюзия, только настоящее реально. Это все, что имеет значение. Все, что имеет значение, — здесь.

— Флинн. — Она поднялась, хотела его утешить, но когда он обернулся к ней, его глаза были горячими и блестящими. И желание, которое сквозило в них, лишило ее дыхания.

— Я хочу тебя. Я буду хотеть тебя через сто человеческих жизней. Мне этого достаточно. А тебе?

— Я здесь. — Она протянула руки. — И я люблю тебя. Это неизмеримо больше, чем я когда-либо мечтала иметь.

— Я могу дать тебе все. Помни, что у тебя есть возможность выбрать подарок.

— Тогда я подожду. Пока мне не нужно будет больше. — Она обняла его. — Я никогда так не прикасалась к мужчине. С любовью и желанием. Как ты думаешь, Флинн, может, из-за того, что я не испытывала любви раньше, я не понимаю, как чудесно, что я чувствую сейчас. И чувствую к одному человеку. Я видела, как моя мать ищет всю свою жизнь, рискует познать горечь утраты, ради шанса — ради одного только шанса — почувствовать то, что чувствую я в этот момент. За пределами этого мира, который ты создал, она — самый важный человек для меня. И я уверена, что она была бы очень рада, если бы узнала, что я нашла здесь, с тобой.

— В таком случае, когда ты попросишь меня о своем заветном желании, я сдвину небеса и землю, чтобы дать это тебе. Клянусь.

— У меня есть заветное желание. — Она улыбнулась, отступила. — Скажи мне свое.

— Не сегодня. Сейчас у меня имеются некоторые планы относительно тебя, и разговоры в эти планы не входят.

— Серьезно? И что же это за планы?

— Ну, для начала…

Он поднял руку и провел пальцем по воздуху между ними. Ее одежда исчезла.

Глава 8

— Оx! — В этот раз она инстинктивно прикрылась руками. — Ты мог бы и предупредить.

— Я искупаю тебя в свете луны и одену в сияние звезд.

Она почувствовала, как какая-то сила, нежная, но настойчивая, держит ее за руки. Те опустились, потом раскинулись в стороны, словно их тянули шелковой веревкой.

— Позволь прикоснуться к тебе. — Не сводя с нее глаз, он шагнул к ней, провел кончиками пальцев по ее шее, груди. — Возбудить тебя. — Он целовал ее губы с быстрыми, легкими укусами. — Обладать тобой.

В это же время что-то проскользнуло через ее разум, через ее тело. Словно свернутая полоса тепла, связавшая их вместе. Ей не хватало воздуха, чтобы закричать, она могла лишь стонать.

Он едва касался ее.

— Как ты можешь… как я могу….

— В этот раз я хочу показать тебе больше. — Теперь его руки накинулись на нее, грубые и настойчивые. Ее кожа была так нежна, так ароматна. Она мерцала в свете луны, и где бы он ни касался ее, в этом месте становилось тепло. Розы на шелке. — В этот раз я хочу взять больше.

Он заставил ее летать во второй раз. Хотя ноги ее не отрывались от земли, она парила в воздухе. Стремительное, отчаянное путешествие. Его губы целовали ее плоть. У нее был только один выбор — позволить ему насытиться. Его жадность уничтожила ее здравый смысл, и ее единственным желанием было быть поглощенной им.

Полностью отдавшись наслаждению, она откинула голову назад и приглушенно повторяла его имя, словно песню, пока он ласкал ее.

Он соединил свой разум с ее разумом, возбуждаясь от каждого нежного вскрика, от каждого хриплого всхлипывания. Она стояла в лунном свете, вся открытая для него, пропитанная наслаждением и дрожащая от его страсти.

И страсть его была такова, что его пальцы оставляли на ее влажной коже золотые следы, следы, которые пульсировали, скручивая ее в клубок наслаждения.

Когда он снова нашел ее губы, ее вкус, острый и сладкий, ворвался и опьянил его.

Теперь ее руки освободились и крепко обхватили его. И ее ногти царапали его, когда она стремилась удержать, стремилась найти его. Она прижалась к нему, горячая, нетерпеливая, и бедра ее выгибались от нарастающего желания.

Он вошел в нее — один отчаянный толчок, затем еще один. Еще один. Она ответила на настойчивый ритм его движений, и он освободил в себе зверя.

Разум его был пуст, в нем не было ничего, кроме желания обладать ею и этого первобытного голода, который был общим для них. Лес эхом ответил на торжествующий зов, когда этот голод поглотил их обоих.

Она лежала — безвольная, неподвижная. Даже если бы на нее неслась тысяча диких коней, она бы и пальцем не пошевелила.

Флинн упал, обессиленный, на нее, и сейчас был, словно мертвый, и она подумала, что он чувствует себя точно так же.

— Мне так жаль, — произнесла она с долгим, долгим вздохом.

— Жаль? — Он поводил рукой в траве, пока не нащупал ее руку.

— Ммм. Так жаль женщин, у которых нет такого любовника, как ты.

Он издал звук, похожий на смешок.

— Так великодушно с твоей стороны, mavourneen. А я предпочитаю быть эгоистом — единственным мужчиной, который наслаждается тобой.

— Я видела звезды. Не те, что вверху.

— Я тоже. Ты единственная, заставившая меня видеть звезды. — Он зашевелился, прижался губами к ее груди, потом поднял голову. — И ты пробуждаешь во мне зверский аппетит.

— Значит, нам нужно возвращаться.

— Нам нужно делать только то, что нравится. Чего бы тебе хотелось?

— Прямо сейчас? Мне хочется воды. Никогда не хотелось раньше так пить.

— Воды? — Он наклонил голову, усмехнулся. — Воды я могу тебе дать, сколько угодно. — Он обхватил ее и перекатился. Она взвизгнула, а он громко расхохотался, когда они скатились с берега и с шумом упали в воду пруда.

Кейлин была поражена, как много общего у них с Флинном. Учитывая обстоятельства и все то, что отличало их, казалось удивительным, что они вообще находили темы для обсуждения. Флинн не сидел пятьсот лет сложа руки. Его любовь к хорошим вещам, даже если они служили лишь для красоты, очень импонировала ей. Занимаясь профессионально антиквариатом, она имела дело с раритетами, исполненными высокого мастерства, с прекрасным. Ей были интересны история стола, общественное назначение эмалированной табакерки или наследники сервировочного блюда. Эти несколько предметов, которые она оставила себе, были для нее особыми, не только из-за их красоты, но и из-за их загадочности.

Ей и Флинну нравились одни и те же книги и фильмы, хотя он читал и видел — просто для развлечения — гораздо больше ее.

Он слушал ее, расспрашивая о различных этапах ее жизни, пока она не начинала раскладывать события по полочкам и вспоминать вещи, которые когда-либо видела или делала, или переживания, о которых давно позабыла.

До сих пор никто и никогда ею так не интересовался, не интересовался, какая она и что думает. Что она чувствует. Если он не соглашался с ней, то вовлекал ее в спор или поддразнивал, побуждая разбираться в сторонах жизни, о которых она редко задумывалась.

Казалось, она делает для него то же самое, выводя его из задумчивого молчания или оставляя в покое, пока сумрачное настроение не пройдет само по себе.

Но всякий раз, когда она говорила о будущем или спрашивала о нем, молчание длилось дольше обычного.

Поэтому ничего не надо спрашивать, сказала она себе. Ей не нужно знать. Чего она добилась благодаря распланированности и точности, кроме однообразия жизни? Что бы ни произошло, когда неделя подойдет к концу, — Господи, почему она не помнит, какой сегодня день недели? — она будет благодарна.

А пока каждый миг был драгоценным.

Он столько дал ей. Улыбаясь, она бродила по дому, перебирая пальцами изысканное жемчужное ожерелье, которое не снимала с тех пор, как он надел его ей на шею. Это не подарок, думала она (хотя и очень ценила его), это любовь, возможность и, прежде всего, способность видеть.

Никогда прежде она не видела все так отчетливо.

Любовь ответила на все вопросы.

Что она могла дать ему? Что подарить? У нее ничего не было. Те немногие вещи, которые все еще у нее оставались, находились в машине, брошенной в лесу. Там было так мало от той женщины, которой она стала, которой все еще становилась. Она хотела что-то сделать для него. То, что заставило бы его улыбнуться.

Еда. Довольная этой мыслью, она поспешила на кухню. Она не знала ни одного человека, который бы так ценил вкус яблока, как Флинн.

Конечно, поскольку печи не было, она понятия не имела, что она может приготовить, но… Она влетела на кухню и замерла от изумления.

Теперь здесь стояла великолепная кухонная плита. Белая и сияющая. Кейлин лишь пробормотала что-то по поводу того, чтобы вскипятить воду на чай и — пуфф! — он сделал кухонную плиту.

Ну что ж, подумала она, закатывая рукава, увидим, что можно приготовить.

В своем кабинете Флинн смотрел в одно из окон на мир. Он хотел сосредоточиться на доме Кейлин, чтобы создать для нее копию одной из ее вещей. Он знал, каково это — обходиться без того, что у тебя было, но много для тебя значило.

На какое-то время он заблудился, перемещая свой разум по комнатам, в которых она когда-то жила, изучая, как она расставляла мебель, какие книги были у нее на полках, какие цвета ей нравились.

Как все здесь опрятно, подумал он с неожиданным сильным волнением. Все так аккуратно лежало на своих местах, все сделано с таким вкусом. Может быть, пребывание у него в доме, среди этой мешанины, оскорбляет ее чувство порядка?

Он решил спросить у нее. Можно будет сделать некоторые перестановки. Но почему же вокруг цвета так однообразны? А эта одежда в гардеробной? Вся она подошла бы больше старой деве — нет, это слово мало используется сейчас. Простые платья из обычной ткани, отсутствие ярких цветов, которые так шли его Кейлин. Если он что-то понимает в этой области, она о них забудет без сожаления.

Но она наверняка захочет свои фотографии, и вот этот бокал на подставке, и вот эту лампу. Он начал фиксировать их у себя в уме, форму и размеры, оттенок и фактуру. И его концентрация была настолько велика, что он не осознал, что изображение изменилось, пока какая-то женщина не возникла в его видении. Она шла через комнаты, и ее руки были плотно сжаты. Красивая, отметил он. Ростом ниже Кейлин, полнее в груди и бедрах, но с тем же цветом лица, глаз и волос. У нее была короткая стрижка, и темные волосы развевались, когда она двигалась. Он был вынужден открыть окно шире, чтобы услышать ее голос.

— Ох, детка, где же ты? Почему ты не звонишь? Уже прошла почти неделя. Почему мы не можем тебя найти? О, Кейлин. — Женщина взяла со стола фотографию, прижала к себе. — Пожалуйста, пусть с тобой будет все в порядке. Пусть с тобой все будет хорошо.

Она упала в кресло и заплакала.

Флинн со стуком захлопнул окно и отвернулся.

Пусть это его не трогает. Не трогает.

Время уже почти истекло. Через двадцать четыре часа и еще немного выбор будет сделан.

Он увел свои мысли от горя матери. Но он не мог закрыть сердце. В раздражении он вышел из кабинета, чтобы успокоиться. Может быть, свистнуть Дилиса и покататься верхом. Но он услышал, что Кейлин поет.

Раньше он никогда не слышал, чтобы она пела. Приятный голос, подумал он, но не это заставило его направиться в кухню, а счастье, которое он услышал в пении.

На кухонной плите что-то булькало в большом медном казане и пахло невероятно вкусно.

Очень много времени прошло с тех пор, как он заходил на кухню и там кто-то что-либо готовил. Но сейчас он был почти уверен, что происходит именно так. В это было почти невозможно поверить, и он решил убедиться.

— Кейлин, что ты тут делаешь?

— Ох! — Ложка стукнула, выпала из ее руки и булькнула в казан.

— Черт, Флинн! Ты напугал меня. Ну вот, посмотри, я уронила ложку в соус.

— Соус?

— Я решила приготовить спагетти. У тебя здесь на кухне очень необычный набор всяких продуктов. Арахисовое масло, маринованная селедка, шоколада столько, что можно накормить целую школу. Мне удалось найти много разных трав и несколько прекрасных спелых помидоров, и я решила, что это самый безопасный выбор. И еще у тебя есть десять фунтов спагетти.

— Кейлин, ты что, для меня готовишь?

— Я знаю, должно быть, это кажется глупым, ведь ты можешь щелкнуть пальцами, и у тебя появится шикарный стол. Но я могу сказать кое-что в пользу домашней кухни. Я очень хорошо готовлю. Я даже брала уроки. Хотя раньше никогда не делала соус в таком казане, он должен получиться хороший.

— Казан не такой?

— Ну, понимаешь, у меня бы лучше вышло с моей посудой, но думаю, и так ничего. У тебя столько свежих овощей в саду, и я…

— Подожди пару секунд, ладно? Мне нужно немного времени. И прежде чем она успела что-то сказать, он вышел. Она покачала головой и попыталась вытащить ложку.

Она снова сосредоточилась, отрегулировала пламя, чтобы соус кипел на медленном огне, и тут громкий лязг за ее спиной заставил ее вздрогнуть. Ложка снова упала в соус.

О, ради Бога! — Она повернулась и резко отшатнулась назад. На полке рядом с ней высилась гора казанов, кастрюль и сковородок.

— Я сделал их копии, — сказал Флинн с довольной ухмылкой. — Это заняло у меня чуть больше времени, но мне не хотелось спорить с тобой из-за этого. А то ты бы еще отказалась кормить меня.

— Мои кастрюли! — Она накинулась на них с энтузиазмом матери, нашедшей потерянных детей.

С большим энтузиазмом, отметил Флинн, когда она, щебеча, хваталась за каждую кастрюлю, поднимала крышку, чем когда он подарил ей драгоценности.

Потому что это были ее кастрюли. Что-то, что принадлежало ей. Что-то из ее мира.

И у него стало тяжело на сердце.

— Должно получиться. — Она сложила посуду, выбрала подходящую кастрюлю. — Я знаю, это, должно быть, кажется тебе пустой тратой времени и сил, — сказала она, перекладывая соус. — Но приготовление — это своего рода искусство. И уж точно хорошее занятие. Я привыкла быть занятой. Несколько дней отдыха — это чудесно, но если я ничего не буду делать еще некоторое время, я просто сойду с ума. А сейчас я могу готовить…

Пока соус тихо закипал в кастрюле двадцать первого века, она отнесла древний казан в раковину, чтобы помыть его.

— …и ослепить тебя своим блеском, — добавила она, быстро и озорно оглянувшись через плечо.

— Ты уже меня ослепила.

— Ладно, подожди. Я тут думала, пока все это складывала, что я могла бы потратить недели, месяцы, приводя все это в порядок. Не иметь шаблона — это одно дело, но не иметь порядка — это совеем другого. Для книг можно сделать каталог. А некоторые комнаты просто завалены вещами. Я даже думаю, ты сам не знаешь, где что лежит. Ты мог бы составить списки своих картин, антиквариата, музыкальных записей. У тебя самая полная коллекция старинных игрушек, которую я когда-либо видела. Когда у нас будут дети…

Она замолчала, руки ее двигались в мыльной воде. Дети. Могут ли у них быть дети? Каковы правила? Может быть, она уже беременна? Они ничего не сделали, чтобы предотвратить зачатие. Или я ничего не сделала, подумала она, сжимая губы.

Откуда ей было знать, что мог сделать он?

— Послушай. — Она откинула волосы, быстро сполоснула казан. — Это все старые привычки. Списки, планы, распорядки. Единственный план, который нам нужен сейчас, — это какую приправу мне сделать к салату.

— Кейлин.

— Нет, нет, это все мое дело. Тебе просто нужно найти, чем заняться, пока все будет готово. — Она услышала печаль в его голосе, сожаление. И у нее нашелся ответ. — Все будет готово через час. Поэтому уходи.

Она повернулась, улыбнулась, прогоняя его. Но голос ее был слишком хриплым.

— Тогда я пойду, займусь Дилисом.

— Вот и хорошо.

Он вышел из комнаты, подождал. Когда по ее щеке скатилась слеза, он перенес ее на свою ладонь. И смотрел на эту слезу, пока она превращалась в пепел.