О, Мари!

– Сынок, а то, что ты говоришь, естественно для влюбленного по уши парня восемнадцати лет. Дай Бог, чтобы мы оказались неправы, – закончила разговор мама.

* * *

До самого вечера я слонялся по квартире, пробовал листать какие-то книги, но все мысли были о Мари, о том, что произошло между нами этой ночью. Может, она себя плохо чувствует, может, отец и мать наказали ее за вчерашнее, кто знает? Да нет, они же люди европейской культуры, не азиаты какие-нибудь…

– Папа, мама, вечер такой хороший! Пойду немного погуляю с ребятами.

Прямо у подъезда поймал такси и полетел к Мари. Дверь открыла домработница Айкануш, за ней стояла Тереза.

– Здравствуй, Давид!

– Привет, Тереза, где Мари?

– Сидят с мамой под ореховым деревом, разговаривают.

Ни Мари, ни ее мать мой приход ничуть не удивил:

– Добрый вечер, я… у меня тут неподалеку была встреча с друзьями, вот я и решил заглянуть, посмотреть, как вы поживаете, может, с Мари немножко позаниматься французским.

Мари выглядела заплаканной, во всяком случае, глаза у нее покраснели.

– Ладно, дети, пойду, займусь делами, – сказала, поднимаясь, ее мать, – а вы сидите, скоро мсье Азат подойдет, вместе поужинаем, попьем чаю.

– Что случилось, почему глаза красные? – спросил я, когда она ушла.

– Ничего не случилось, тебе показалось.

Я поднял с земли несколько упавших орехов. В это время года они уже поспевают. Для сбора урожая ветки грецкого ореха трясут длинными крепкими палками, иначе орешки высохнут под солнцем, и вкус свежести будет потерян. Признаком мужской силы считалось взять два ореха и, не напрягаясь, расколоть их пальцами. Если скорлупа еще покрыта кожицей, от нее на пальцах останется черная краска, смыть которую удается лишь через несколько дней… Я старался, чтобы Мари заметила, как легко я раскалываю орешки, очищая их для нее.

– Хорошо, хорошо, я знаю, что ты очень сильный, уже не раз в этом убедилась. Хватит, руки испачкаешь. Что сказали твои родители? Наверное, думают, что я испорченная парижская девица, которая применяет все возможные хитрости, перед которыми бледнеет даже Миледи из «Трех мушкетеров», чтобы заманить в свои сети наивного студента?

– Что за глупости ты говоришь! Я взрослый человек и сам решаю, что для меня хорошо.

– А конкретнее? Ты, конечно, с родителями согласен, ведь со мной у тебя перспектива может быть только за границей, а уехать туда ты не можешь и не хочешь.

– Да что вы все о перспективах! У нас все только начинается, давай думать, как нормально жить, веселиться, успешно окончить университет, стать хорошими специалистами.

– Папа научил? Ну, добавь еще: стать строителями коммунизма, успешно завершить пятилетку и прочую подобную чушь.

– Ты, Мари, повторяешь слова Варужана. Между прочим, люди верят в эту, как ты говоришь, чушь и живут нормально, а ты не веришь. Думаешь, ты умнее других?

– Ты живешь во лжи, Давид. А я так жить не хочу.

– И что ты предлагаешь? Уехать? Это твоя правда? А как же мои папа, мама, брат, друзья? В конце концов, моя страна. Что я буду делать на чужбине?

– Может, ты и прав, Давид, просто я боюсь тебя потерять.

– Мари, давай оставим эту тему. В жизни много вариантов. Для меня ясно одно: я эмигрировать не хочу.

– А я, Давид, представляю свою жизнь только в Париже, где я родилась, где начала ходить в школу, где проучилась несколько лет. В конце концов, моя мама – француженка. Но туда я могу поехать только с тобой.

– Мари, хватит об этом! Два месяца знакомы, и уже начинаем решать, что будет через пять или десять лет?

Наши с Мари голоса звучали все громче и громче. Казалось, мы вот-вот поссоримся, но тут подошла Тереза.

– Мари, Давид, идите ужинать!

– Кстати, Мари, забыл спросить: когда я подъехал к вашему дому, от него отходила какая-то неопрятная женщина. Мне она показалась знакомой. Вроде бы она вышла из вашей калитки. Можешь напомнить, кто это?

– Ты ошибаешься. Должно быть, она просто проходила мимо.

– Нет, подожди, я вспомнил! Это была мать Жоко. Что она здесь делала? Угрожала, что ли? Так я сейчас отправлю ребят за этой воровкой, за свои угрозы загремит в милицию.

– Давид, она не угрожает, папа сам предложил ей деньги. Ведь Жоко нужно носить передачи, на одной больничной еде долго не протянешь. Я же говорила, у него сильно поврежден глаз, почти не видит, он фактически стал инвалидом, и во всем этом есть и моя вина.

– Что ты говоришь, Мари? Ты что, ему глазки строила, кокетничала? В чем твоя вина?

– Неостроумно. Он мерзавец, но мерзавец тоже имеет право на жизнь. За это не бьют, не пинают человека, не доводят до инвалидности. Папа и мама, как нормальные верующие христиане, оказали его семье небольшую помощь. Ведь эти люди одни, никто им не помогает, в том числе и твое любимое государство.

– Запомни, Мари, с каждым днем они будут все больше и больше требовать. Это люди без чести, они все сделают, лишь бы не работать. А помощь государства, между прочим, состоит в том, что злостный хулиган и садист бесплатно лечится в больнице.

– Ребята, чай стынет!

– Спасибо, мадам Сильвия. Извините, в другой раз, сейчас я тороплюсь. До завтра.

* * *

Выйдя из дома Мари, я прямиком зашагал в магазин, на место сбора уличной шпаны. Внутри никого не было.

– Женщина, вы меня помните? – обратился я к продавщице.

– Да, да, конечно, помню. Что случилось? Могу предложить свежее пиво.

– Позовите этого, Черныша… Геру или как там его? Пошлите за ним кого-нибудь, я на улице подожду.

Минут через двадцать приехал Черныш.

– Да, брат, что случилось? Мари никто не трогает.

– Молодец, вопрос в другом. Ты знаешь, что пистолет Жоко у меня, и если я отнесу его в милицию и свидетели, в том числе и ты, подтвердят, что нашли его у Жоко, парень будет лежать не в городской больнице, а в тюремной, так?

– Да, так.

– Тогда иди домой к Жоко и скажи его матери, что, если она сама или кто-нибудь от нее подойдет к дому Мари ближе, чем на сто метров, Жоко окажется в тюрьме. Если родители Мари сами предложат помощь, ни в коем случае не принимать. Понятно?

– Конечно, понятно.

Пожали друг другу руки и разошлись.

* * *

Утром я с трудом заставил себя проснуться.

– Вставай, Давид, опаздываешь на пробежку, – поторопил меня брат.

– Я сегодня не пойду бегать, ограничусь зарядкой.

– Как знаешь. Что-то ты в последнее время не ладишь со спортом.

Быстро привел себя в порядок и собрался уходить. Уже стоя в дверях, услышал голос мамы:

– Давид, возьми с собой завтрак в университет.

– Мам, дай лучше денег! Если я выну из кармана завтрак и начну есть, меня засмеют, как маменькиного сынка.

– Ну да, я и забыла, что все карманные деньги ты тратишь на такси. Надо это учесть в семейном бюджете…

* * *

В университет добрался без опозданий. Вся группа была уже в сборе.

– Привет, ребята, какие вы дисциплинированные!

– Привет, Давид, как провел праздники?

– Да ничего особенного, по большей части дома, с родными.

– А говорят, Рафа из-за твоей Мари какого-то известного артиста порезал, человек при смерти, в больнице.

– Кто сказал такую глупость?

– Девушка одна, подружка сестры Сергея с филологического факультета.

Я выбежал из аудитории и кинулся искать Сергея.

– Сережа, скорее отыщи свою сестру, она болтает глупости как заводной граммофон. Понимаешь, что это значит? Ты, как организатор вечеринки, соучастник произошедшего, и если дело дойдет до милиции, то если не Рафа, так я сам тебе кости переломаю. А ты окажешься в тюрьме! Оставляй занятия и бегом за сестрой, пусть скажет подруге, что она пошутила. Не поймете по-хорошему, идиоты, болтуны, – пеняйте на себя.

Бедный интеллигентный Сергей, сконфуженный моим грубым напором, испуганно отошел.

Внизу меня остановил староста курса – как обычно, в светлом костюме и при галстуке.

– Ходят слухи, что Рафа чуть не убил какого-то артиста? Молодец, эти артисты себя ведут так развязно, что любому нормальному человеку хочется их наказать.

– Ах ты, провокатор! Вот кто про нас слухи распространяет!

Я резко ухватил Князя за галстук и прорычал ему в лицо:

– Я тебя сейчас в унитазе утоплю! Будешь знать, стукач несчастный, как провокациями заниматься!

– Отпусти, я пожалуюсь в комитет комсомола, в партком!

– Ребята, что там лопочет этот хлыщ? У нас что, комитет комсомола переместился в туалет? Разберитесь-ка с ним, только мягко, а то и так чахоточный, вдруг сдохнет.

Трое однокурсников, все моложе Князя на несколько лет и ненавидящие его за стукачество и тесную связь с деканатом, потащили старосту в туалет. Такое случалось с ним уже не первый раз. Его трепали, пинали, иногда рвали сорочку, пиджак, галстук, но он все равно стучал, стучал сладострастно, аккуратно отмечал в журнале всех отсутствующих, особенно тех, кого недолюбливал, докладывал в деканат обо всем, что происходит в студенческой среде, что говорят, кого из преподавателей ругают. А ведь согласно студенческому кодексу подобные вещи могли закончиться лишением стипендии, которая для ребят из бедных семей значила очень многое – остаться без стипендии для них фактически означало лишиться возможности учиться дальше.

Вдалеке мелькнул светлый хвостик Мари. Рафы не было видно. А что если его арестовали, а потом придут за мной? Если артист умер, нас точно накажут. Вот подлец! Ворвался к нам, оскорблял, хулиганил, а виноватыми оказались мы! Мимо прошел Князь, весь растрепанный, без галстука, в распахнутом пиджаке с оторванными пуговицами. Один из потрепавших его в туалете однокурсников, тоже дружинник, под хохот других студентов чистил свою обувь его галстуком, предлагая последовать его примеру. Студенты других факультетов смотрели на происходящее молча, с показным одобрением. Членов оперативного отряда боялись, старались не вмешиваться в их грубые шутки и потасовки. Впрочем, студенты-юристы даже по внешности отличались от философов, филологов, историков. Будущие прокуроры, судьи и силовики были более резкими, грубыми и малокультурными. Многие из них уже отслужили в армии, у некоторых родители работали в правоохранительных органах. Сила и мускулы ценились здесь больше, чем на других факультетах. Мой собственный выбор был предопределен юридическим образованием отца и желанием матери увидеть сына в роли вершителя справедливости.

Уже подходил к концу последний лекционный час, когда дверь аудитории открылась, и Рафа, извинившись перед преподавателем, жестами вызвал меня в коридор.

– Ну что там, артист умер, что ли?

– Да нет, такие сволочи живучие. Пошли во двор, разговор есть.

Университет находился в зеленом районе города и с двух сторон был опоясан небольшими парками. Обычно студенты там встречались, общались, ели бутерброды. У каждого были свои излюбленные места, и, если нам кто-нибудь был нужен, мы знали, где его искать.

– Ребят, у нас небольшой разговор, если можно, освободите, пожалуйста, эту скамейку.

– Конечно, Рафа, пожалуйста! – несколько студентов тут же встали со скамейки и ушли. Рафу и меня знал весь корпус.

– Не тяни, Рафа, ну, что у тебя за информация?

– А тебе до фонаря, да? Сам даже не поинтересуешься! Я по уши в дерьме, а твоя голова занята только белокурой французской куколкой! Я из-за нее человека чуть не убил, и на этот раз никакое состояние аффекта меня не спасло бы!

– Молодец! Вот, значит, как ты объясняешь свой идиотский поступок! Ты зачем вообще его порезал? У тебя же мускулы в рукава не вмещаются! Может, ты ненормальный или трус, если чуть что хватаешься за нож? Любой из нас укокошил бы этого артиста за секунду, голыми руками, а ты, стокилограммовый зверь, перворазрядник по боксу и вольной борьбе, вздумал бить ножом. Может, ты мясник? Ну скажи, зачем ты так поступил? Выпил, под мухой был?

– А если бы он продырявил твою влюбленную башку? Тогда твоя блондинка досталась бы другому! Ишь ты, как сладко поет о милосердии, а сам так башкой ударил, что чуть инвалидом не сделал человека! Влюбленный пингвин, вот ты кто!

– Что? Я влюбленный пингвин? Это ты мне говоришь, носорог безмозглый?

– Ну ладно, ладно, не злись, не хочешь быть пингвином – не будь им.

– Знаешь, Рафа, если я пингвин, то ты, я уже сказал – бешеный носорог. Может, даже сумасшедший. Но настроение у тебя вроде неплохое, как я погляжу?

– Мы с Ваником ходили в больницу. Вообще он молодец, опытный, классный мужик. Я внизу подождал, а Ваника там знают, поэтому пропустили. Он нашел знакомого врача и пошел к этому педику, артисту. Его уже прооперировали. Рана глубокая, порез обширный, много крови потерял, так что месяца три-четыре проваляется, но угрозы для жизни нет и, надеемся, не будет. Он живет со старой полуслепой матерью, есть старший брат, не то архитектор, не то чертежник. Дознаватель уже дважды был у него. В этом плане артист оказался мужиком, ничего лишнего не сказал, но если мы пистолет ему не отдадим, он угрожает, что все расскажет. Это его требование.

– Да ладно пугать-то! Ему же будет хуже.

– Тут есть одна тонкость. Он говорит, что пистолет не его, мол, попросил у Миши, хотел покрасоваться в компании девушек.

– Байки для первоклашек!

– Подожди, не торопись. Миша – серьезный парень, авторитет.

– Это какой Миша? Тренер по дзюдо?

– Да нет, директор фабрики спортивных товаров, председатель Федерации бокса республики, богатый мужик, близкий друг начальника уголовного розыска Сано Багдасаряна. А про Багдасаряна ты знаешь, он подонок и садист. Короче, это не уличные хулиганы, с которыми можно справиться с помощью дружины, лучше дело закончить миром.

– А артист им кто? Кто он такой для авторитета Миши и его милицейских бандюг?

– Ваник сам в почете и говорит, что, во-первых, Миша и Леонид – одноклассники, даже родственники. Во-вторых, Леонид всегда поставлял Мише и Сано девчонок: своих воздыхательниц и всякую театральную шушеру. В общем, так, студент, хоть ты и начальник оперотряда, но я лучше знаю улицу. Эти ребята серьезные, они не играют в пионерские игры вроде уличных драк и ударов головой. Снесут башку, и будет твоя куколка пару недель ходить в черном платье. Ах, как романтично! Букетик роз положит на свежую могилку храброго дружинника… Дай платок, сейчас разревусь… Понял, влюбленный, чуть не сказал – пингвин?

– Ну ты, носорог, мясник, чего ругаешься? Меня уже похоронил, Мари рыдает в трауре… Кстати, она меня ищет, видишь, идет к нам.

– Привет, ребята! Давид, я тебя искала, хотела узнать, как Леонид себя чувствует.

– Рафа навел справки, опасность миновала, но артист месяца два-три, а то и больше, проведет в больнице. Есть моменты, связанные с законом, надо их уладить.

– Ребята, я рада, что все может закончиться благополучно. Жаль, конечно, что человек получил серьезную травму. Ты, Рафа, не должен был так поступать, так нельзя.

– Девочка, это не твое дело и к тебе никакого отношения не имеет.

– Что имеет отношение к Давиду, имеет прямое отношение и ко мне.

– Ого! Ну вы даете! Уже тайно обвенчались? Ну молодец, начальник! Вот ребята посмеются…

– Такой вариант нашей жизни тоже возможен, хотя и преждевременен, – сдержанно заметила Мари.

Я изумленно уставился на нее.

– Ты что, студент, глаза таращишь? – зубоскалил Рафа. – А может, вы сообща решили надо мной поиздеваться? Да нет, она вроде всерьез решает за тебя! Вах-вах-вах, как плохо! Я потерял боевого друга, начальника оперотряда, а вместо него нашел подкаблучника… Сперва просит разрешения у подруги, нет, невесты, нет, лучше – будущей жены, и потом только говорит!

– Хватит, юморист, ты сегодня в ударе. Давай, продолжай, Мари в курсе всех моих дел.

– В общем, так. Леонид по телефону вызвал брата, мы ждали внизу. Они долго совещались, вышел брат и сказал, что на мировую артист пойдет после выполнения двух условий. Первое – вернуть пистолет.

– Ладно, выйдет из больницы, вернем. Но без обоймы.

– Ты слушай, это еще не все. Что самое интересное – он требует, чтобы мы дали ему пять тысяч рублей, иначе он напишет в ЦК, в Москву. Вот здесь, мой влюбленный друг, надо хорошо подумать и быть очень осторожными. Брат артиста намекнул, что они даже наняли одного журналиста. Ты ведь понимаешь, какие могут быть последствия? Мой папа, член правительства, вылетит тут же, твой папа – главный редактор партийного журнала – тоже вылетает с треском. Я, однажды уже освобожденный решением суда, вылечу из университета, и ты, влюбленный пингвин, тоже вылетишь. Но самое печальное – ты лишишься перспективы стать большим руководителем. И что особенно печально – язык даже не поворачивается говорить! – Мари не выйдет за тебя, такого бесперспективного, замуж.

Я молча слушал, ошеломленный чудовищностью суммы, которую требовал артист за свое молчание. За такие деньги можно было купить четырехкомнатную квартиру в Ереване, трехкомнатную квартиру в Москве, машину «Волга»…

– И тогда, – продолжал, задыхаясь от хохота, Рафа, – ты, не могу не сказать «пингвин», сойдешь с ума и станешь поэтом! Будешь петь свою любимую песню: «О, Мари! О, Мари!»

Его веселье было так заразительно, что я тоже захохотал, как безумный. У обычно сдержанной Мари слезы брызнули от смеха:

– Давид – сумасшедший поэт, дерется головой, а ты, Рафа, станешь учителем физкультуры для трудновоспитуемых детей, там тебе самое место. Давид, а почему он называет тебя пингвином?

– Потому что дебил, мясник, да еще и носорог!

Студенты, сидевшие на соседних скамейках, удивленно смотрели на нас, а потом тоже начали хохотать.

– Слушай, Рафа, а может, мы его напугаем? – сказал я, отсмеявшись. – Засвидетельствуем, что он начал хулиганить, насильно целовал девушку, угрожая пистолетом…

– Самое страшное обвинение из вышеперечисленных – то, что он насильно целовал девушку. Ох, какая девушка меня с ума свела, разбила сердце мне… – напел Рафа слова известного шлягера. Потом продолжил: – Пистолет, как он теперь говорит – ясно, что его научили, – он нашел на улице, думал, пугач. Когда ты его нокаутировал своей гениальной головой, он вспомнил, что у него есть пугач, и решил спасти свою жизнь в чужой враждебной компании. Вытащил ствол, а его чуть не убили. Есть результат, остальное – сказки. Если бы за мной не было еще одного эпизода, можно было бы побороться. Но бороться сейчас? Я – рецидивист, ты – зачинщик. Если за каждый поцелуй нокаутировать, да еще головой… Полмира окажется в нокауте. Нет, я понимаю, поцелуй Мари этого стоит! Правда, не у всех голова такая крепкая, как твоя.

– Да, ты сегодня явно в ударе. Ладно, но, может, сторгуемся?

– Он дал нам недельный срок. После этого деньги должны быть у брата, а сейчас он готовит письма, – возразил Рафа.

– А если мы дадим денег, а он отправит письма?

– Не думаю. Мы возьмем расписку, что он получил от нас деньги на лечение, и его брат тоже подпишет.

– Смотри-ка, мозги у тебя работают. Сколько лет дружим, а я и не думал, что ты такой мыслитель! Прямо Вышинский.

– Короче, в пятидесяти метрах от нас ресторан «Крунк»[11], там подают вкусные хинкали, между прочим, отлично укрепляют мозги, – заключил мой друг. – Приглашаю вас, почти семейную пару, в ресторан. Покушаем, подумаем, Аллах велик, может, найдется какой-нибудь выход для нас, правоверных. Вместе с тем действия артиста подтверждают мои опасения, что он готовится к ответному удару, поэтому надо торопиться. Эта мразь не забудет, как мы его наказали. Такие избалованные жизнью и вниманием эгоисты бывают очень мстительны. Ему кажется, что все должны им восхищаться и терпеть любые капризы.

– Но как мы достанем такую огромную сумму, Рафа? Если только я соберу свою стипендию за пятнадцать лет. Это же почти годовая зарплата отца, что я скажу родителям?

– Как что скажешь? Расскажи, как ты хорошо дерешься головой.

– А ты – как ловко режешь по живому.

– Итак, Давид, – Рафа посерьезнел. – Я понимаю, что банальную драку я превратил в серьезную поножовщину. Стрелял бы артист или нет – это второй вопрос. Скорее всего, стрелял бы, потому что трус. К тому же после полученного удара он был в состоянии глубокого грогги[12] и не вполне контролировал свои действия. Но все это предположения, а результат таков: человек с сотрясением мозга, с глубоким ранением живота находится в реанимационном отделении. Безутешные поклонницы, сорванные спектакли, ажиотажный интерес – за какую Офелию дрался наш Гамлет? Пойдут слухи по городу – всем хочется знать, что случилось с их любимым трагическим артистом. И выяснится, что студент-второкурсник с очень хорошо отработанной техникой нанесения удара головой защищает студентку, но не обычную, а блондинку, француженку, от любвеобильного Гамлета. А кто обидчики Гамлета? Представители «золотой молодежи», устроители голубых вечеринок, дети высокопоставленных функционеров. Чем не тема для Би-би-си, а?

– Ты все больше и больше поражаешь меня своим умом. Где же он был, когда ты схватился за кинжал? Ладно, не будем обвинять друг друга, факт есть факт: надо спасаться…

* * *

Вечером я проводил Мари и быстро вернулся домой.

– Ты что такой мрачный, сынок? – забеспокоилась мама.

– Все в порядке, мам, просто забот много: учеба, дружина, занятия, спорт. В ближайшее время студенческие соревнования…

– Давид, иди сюда, – подозвал меня отец, услышав мой голос. – Какой точный адрес Мари?

– А тебе зачем?

– Как это зачем? Я поинтересовался насчет установки телефона у них дома. Мне сказали, что в этом районе, вероятно, только через год-два проведут кабель, но воздушную линию установить можно. Пусть завтра Мари напишет заявление от имени отца и укажет, что папа или мама – сердечники, серьезно болеют, необходима постоянная связь или что-то в этом духе. Во всяком случае, так мне сказал председатель райисполкома. Как Мари? Видишься с ней?

– Да, на переменах.

– Давид, я повторю то, что уже сказал: Мари – девушка, несомненно, хорошая, но она уже знает, чего хочет в этой жизни, а ты – нет. Твоя будущая жена сейчас учится в начальной школе. Вот твоя мама – на восемь лет моложе меня. Возраст и опыт придают мужу весомость, он несет ответственность за семью, в том числе и за жену. Ее дело – вести хозяйство, хранить семейный очаг, рожать детей и следить за их воспитанием. Это ее главная задача, получится работать – хорошо, нет – не трагедия, на то и муж, он должен просчитать все варианты. Мари твоя ровесница, но по жизни она гораздо старше и умнее тебя, минимум лет на пять – восемь. Ты можешь быть для нее любимым мужчиной, но никогда не будешь настоящим авторитетом. Встречайся с девушкой, дружи, если, конечно, возможна простая дружба с такой красавицей, но не глупи, не порть себе и ей жизнь.

– Хорошо, папа, тогда я отложу свою свадьбу на один день.

– Не дурачься. Я надеюсь, ты понял, о чем речь. Жду заявления от Мари. Кстати, как ее фамилия?

– Фамилия? Отца зовут Азат, мать – Сильвия, а вот фамилия…

– Да, вижу, ты и вправду готов хоть завтра жениться на девушке, даже фамилии ее не спросив… – усмехнулся отец.

* * *

На следующий день после занятий я спросил у Мари, как ее фамилия.

– Ты как начальник оперотряда спрашиваешь? – съязвила она. – Думаю, правильней сказать: «Гражданка, предъявите паспорт!»

– Ладно, черт с твоей фамилией, пиши заявление насчет установки телефона от имени отца, укажи, что дома есть сердечник и необходима постоянная связь с поликлиникой.

– Сердечника у нас нет, но сумасшедшая есть.

– Догадываюсь: это ты.

– Я имею все основания восхищаться твоей догадливостью!

– И все же ты забыла назвать свою фамилию. Я не могу подать заявление в загс, не указав фамилии невесты.

– Ну хорошо, товарищ начальник, вы меня уговорили. Только будьте добры, в свою очередь, предъявите мне паспорт: хочу убедиться, не ожидает ли меня уголовное наказание за совращение несовершеннолетних. Кажется, так это называется на вашем юридическом языке? Открываю страшный секрет – моя фамилия Тоникян.

– Что за странная фамилия? Впрочем, у тебя все получается странным.

– Это еще одна причина, чтобы ты задумался, с кем связался, Давид… Знаешь, мне очень неудобно перед твоими родителями. Я очень признательна, что ты и твой папа по собственной инициативе делаете для нас такую, безусловно, важную вещь. Но мне очень неудобно. Может, ты скажешь им, что я и мои родители тебя об этом не просили? Пожалуйста!

– Это очень трудная просьба, я подумаю. А что взамен?

– Пирожки, ром-баба в буфете и бесплатный урок французского для отстающего студента!

– Мало.

– Вот станешь прокурором, тогда и будешь, как твои коллеги, брать более весомые взятки.

Глава 8

Прошло несколько дней, резко похолодало. Город стал неопрятным, людей на улицах поубавилось, летние кафе закрылись. Начиная со второй половины ноября Ереван теряет свою прелесть. Бывают годы с холодной, бесснежной зимой, в другие, наоборот, выпадает немало снега. Но обычно зимой не очень холодно, идет снег с дождем.

В полупальто до колен, со спортивным рюкзаком на плече, я выходил утром из дома и до трех часов дня проводил время в университете. На переменах, особенно на большой, встречался с Мари, мы вместе ходили в буфет или общались с друзьями. Почти все знали, что мы с Мари – неразлучная пара. Я гордился, что самая красивая и экзотичная студентка встречается со мной, начал больше внимания уделять своей внешности. Вся моя одежда казалась мне устаревшей и немодной. Бедная мама изо всех сил старалась доставать в комиссионных магазинах или с рук у спекулянтов все, что отвечало тогдашним критериям шика. Она понимала, что я старался быть равным Мари, и в свои расходы отца особо не посвящала. Мой франтоватый вид многим, особенно старшекурсникам и комсомольским активистам – как правило, серым, невзрачным ребятам из провинции, – казался вызывающим. Мол, зазнался парнишка, на папины деньги одевается, да еще с француженкой ходит. Так думали некоторые, но слава хорошего спортсмена, борца и боксера, да еще и друга Рафы, не позволяли моим завистникам эту внутреннюю неприязнь излить наружу. Малейшая попытка заканчивалась вызовом во двор для выяснения отношений, что доставляло Рафе безумное удовольствие.

– Если ты, француз, сейчас же не припечатаешь его к асфальту через бедро или не отправишь в нокдаун, мне придется это делать самому.

– Не горячись, Рафа! Ну, обменялись парой нелестных слов, но это же еще не повод для драки!

– Еще чего! Он оскорбил моего друга, ясно? Я этого так не оставлю. Может, вы с ним братья? Или из Общества защиты животных? Ты же мужик! Или уже в штаны наложил? Давай, французский жених, а то завтра появятся желающие отнять у тебя Мари.

Так что я был вынужден иногда проявлять агрессивность, чтобы оправдать свое реноме.

– Слушай, старик (или «колхозник», если парень был из деревни), – обращался я к своему противнику, – уходи, здесь тебе не рады. А если еще раз оскорбишь эту белокурую девушку своими идиотскими фразами и хихиканьем, твоя колхозница-мамочка будет очень опечалена, потому что тебе понадобится долгосрочное лечение с усиленным питанием. Так что отвали!.. Ладно, до свидания, без обид, дружище.

– Ты ему еще и «до свидания» говоришь? – кипятился Рафа. – Эй, ты, куда пошел? Вот этот высокий хочет перед тобой извиниться, а может, и уступить свою француженку!

– Да пошел ты, Рафа, маньяк чокнутый! А ты, колхозник, быстро топай, пока я не передумал.

Из-за этих моих выходок кто-то из старых знакомых даже спустя много лет меня недолюбливал, кто-то ненавидел, а с некоторыми мы стали открытыми врагами. Бывало и другое: мы вместе вспоминали юношеские шалости, шутили и расходились, позабыв о былой неприязни. Приходилось мне и извиняться за глупое поведение перед теми, кого я серьезно обидел. Но особенно мстительные недруги продолжали враждовать со мной еще долгие годы. Я заметил, что злобные и завистливые люди, как правило, болели сильнее и умирали раньше, чем добрые и умеющие прощать. Злоба и зависть разъедают душу и тело, мешают нам жить легко и свободно.

Столичных ребят на юрфаке было немного, основную массу составляли провинциалы не только из Армении, но и из соседних республик, в том числе из Краснодарского края РСФСР. Более-менее обеспеченные семьи отправляли своих детей в Москву и Ленинград. Ереванский государственный университет находился в центре города, где родились и выросли мы с Рафой. С восьми лет мы занимались боксом и борьбой. Частые совместные тренировки, несмотря на разницу в возрасте, сблизили нас с большинством спортсменов, среди которых превалировали уличные ребята, предпочитавшие именно силовые виды спорта. Впоследствии многие были осуждены на различные сроки, кое-кто «поднялся» и закрепился в криминальном мире. Немало их стало успешными дельцами теневой экономики, фактическими хозяевами государственных заводов и фабрик, хотя числились они простыми рабочими, мастерами или заместителями начальников цехов. Еще тогда, в шестидесятые годы прошлого века, весь полуторамиллионный город знал, кому принадлежит карамельный завод, кому – текстильная и пищевая фабрики, кто хозяин бензоколонки на одной улице, а кто – на другой. Разумеется, большие машиностроительные и оборонные заводы остались под контролем государства, но бытовое обслуживание и местная промышленность были полностью «приватизированы» задолго до перестройки.

Некоторые из старых знакомых стали вполне умеренными, добропорядочными гражданами и отцами семейств, строго державшимися моральных устоев и ценящими дружбу, и отношения, которые завязались у нас в детстве и юношестве, продолжались многие годы, несмотря на то что в своем общественном и социальном развитии мы пошли по совершенно различным путям.

Мы с Рафой знали законы улицы и были в приятельских отношениях с уважаемыми в городе и республике спортсменами, что придавало нам особую значимость в кругу соучеников.

Родители Мари шили для нее модную одежду, на переменах девушки подходили и спрашивали, как и откуда она достает такие платья, многие просили пошить такие же и для них. Позже я понял, что это была своеобразная реклама их семейного мастерства, способ увеличения клиентуры. В университете училось немало детей обеспеченных – разумеется, по тогдашним меркам, – родителей.