О, Мари!

Собравшиеся знали, что Рина начала профессиональную карьеру певицы и ей сулят большое будущее. Что касается Ирмы, то после успешного дебюта в кино она думала продолжить карьеру киноактрисы, а пока училась в консерватории. Несколько раз ее портрет публиковали на обложках различных журналов, в том числе журнала «Советский Союз» – аналога «Америки».

Кроме мотоциклиста Ваника, все были студентами разных вузов, одногодками. Молодые люди с удовольствием общались между собой, шутили. По общей просьбе Рина собиралась спеть, как вдруг в дверь позвонили. Сергей пошел открывать и через минуту появился с двумя взрослыми, лет тридцати пяти, ухоженными, модно одетыми мужчинами. В одном из вошедших все узнали Леонида Вартанова, популярного артиста Русского драматического театра, любимца «золотой молодежи», особенно женской ее части. Другого Сергей представил как своего старшего коллегу, журналиста, кино– и театрального критика Сергея Бабуряна.

– Ну что, братья-студенты, не помешали? – обратился к нам Леонид. – О, и Ирма здесь? Наша молодая звезда!

Поглядев вокруг и остановившись взглядом на Мари, он добавил:

– Какие тут чувихи! А я-то идти не хотел. Молодец Серж, что насильно затащил меня сюда.

Мне показалось, что он где-то уже успел набраться спиртного.

– Рафа, что это значит – «чувиха»? Проститутка, что ли? – вполголоса спросил я.

– Да нет! Ты в своей армянской школе, конечно, таких слов не слышал. Это что-то вроде разбитной девушки, простой, веселой, не более того. В общем, уличный жаргон, не обидное слово.

– Ну что, давайте познакомимся, – громко, уверенно, как на сцене, продолжал Леонид.

Подходя к каждой девушке, он целовал ей руку, а парням кивал.

– Почему я тебя раньше не видел? – обратился он к Мари. – Ты не бываешь в Русском театре?

– Предпочитаю армянский.

– Ничего, увидишь меня на сцене – никуда больше не пойдешь. Вот, держи контрамарки и запиши мой телефон. Отныне двери театра для тебя всегда открыты.

– Давид, – повернулась ко мне Мари, – мне некуда положить билеты, возьми их, пожалуйста.

– Спрячь под бюстгальтер, если некуда положить! – похабно ухмыльнулся Леонид. – А это кто, твой помощник?

Мари покраснела до корней волос. Воцарилась неловкая тишина.

– Это мой близкий друг, а если точнее – мой парень.

– Вот тебе на, парень! Слушай, парень, тебе к семинару готовиться надо, а не вздыхать по взрослым девушкам.

От возмущения я чуть не потерял дар речи.

– Послушай, артист, – вмешался высокий, мускулистый Ваник, – ты в гостях, веди себя прилично. А лучше уходи!

Ваник был местной знаменитостью. По ночам, сделав стойку на руках, он с сумасшедшей скоростью гонял мотоцикл по центральным улицам города под восхищенные возгласы собравшихся ребят, выполнял различные цирковые номера. Конечно, рискованные трюки не давались легко – Ваник неоднократно разбивался, был тяжело травмирован. В городе его любили и уважали.

– А ты что, тоже студент? Заочник, видимо? Ты что вообще тут делаешь, мотоциклист?

– Я тебе еще раз говорю, как тебя там, Леонид! Ребята здесь собрались культурные, но, поверь, непростые. Мой тебе совет – уноси ноги, пока цел. Если и дальше будешь так себя вести, через пять минут в этом убедишься, но будет уже поздно.

– Серж, – артист повернулся к другу, – я не понял, он мне угрожает, что ли, этот велосипедист, мотоциклист, да хрен знает, кто он…

– Леня, посиди здесь пять минут, – показал Серж на стул рядом со столиком, – поздравим ребят с праздником и уйдем, пусть спокойно веселятся.

Так хорошо начавшийся вечер оказался под угрозой срыва. Сергей на правах хозяина попытался спасти ситуацию.

– Ребята, ставлю «белое» танго! Девочки приглашают мальчиков.

Девушки начали приглашать кавалеров. Мари подошла ко мне, сестра Сергея выбрала Сержа-кинокритика, одна моя кузина танцевала с Георгием, другая – с Суреном, двоюродным братом Рафы. Я пытался внушить себе, что не стоит обращать внимание на наглое поведение артиста. Остальные тоже делали вид, что веселятся и ничего особенного не случилось, однако было видно, что все напряжены. За столом остались сидеть Леонид, Рафа и Ваник. Последние налили себе немного вина, чокнулись и выпили.

– Хозяин, – громко обратился к Сергею Леонид, – а есть в этом доме какая-нибудь приличная выпивка? Коньяк, водка? А то на столе не пойми что. Какая-то вода для стирки.

Сергей достал из шкафа полбутылки коньяку. Леонид наполнил свою стопку до краев и разом выпил, закусив сыром и лимоном.

– Давид, не обращай внимания, человек выпил, – пыталась успокоить меня Мари, – мнит себя звездой. Ему кажется, что общаться с ним – большая радость для окружающих.

Я рассеянно слушал Мари и думал: «Если я сейчас не разобью этому артисту нос, не пущу ему кровь, то, наверное, неделю не смогу от обиды ни спать ни есть».

– Пусть идет своей дорогой, – продолжала девушка. – Вряд ли мы еще когда-нибудь встретимся.

Я заметил, что Рафа перестал беседовать с Ваником и, наклонившись, уставился на Леонида. Его большое, могучее тело пришло в движение, дергались плечи, мускулы щек, на лице застыла кривая улыбка. «Ох, кажется, будет беда, – насторожился я. – Рафа сейчас впадет в ярость и станет неконтролируемым».

– Эй, хозяин, включи какую-нибудь нормальную музыку: твист, рок-н-ролл! А то какая-то похоронная, – продолжал громко командовать Леонид.

– Пошли, Леня, пошли, – снова вмешался Серж, – а ребята пусть продолжают свой вечер. Спасибо, друзья, извините за вторжение.

– Станцую один рок, покажу, как это делают настоящие мужчины, и уйду, – упирался артист.

Минуту он танцевал один, свободно и упруго двигаясь в такт музыке. Леонид был высоким, красивым мужчиной, хорошо сложенным, с интеллигентной внешностью. В посвященных театру местных теле– и радиопередачах не раз говорили, что он прекрасно исполняет трагические роли, особенно Гамлета, за что был удостоен премии Ленинского комсомола.

Продолжая танцевать, Леонид схватил за руку Мари и потащил в центр комнаты. После минутного колебания девушка подхватила его па, и через минуту они уже танцевали слаженно и гармонично. Смотреть на них было приятно. «Да, надо бы и мне научиться хорошо танцевать, – подумал я. – С одним танго и фокстротом не будешь интересен девушкам».

Внезапно Леонид наклонил свою партнершу назад и крепко поцеловал в губы. Мари пыталась освободиться и чуть не упала на спину. Сзади ее поддержали девушки, Леонид опять попытался вытащить Мари в центр комнаты, но вместо руки схватил за плечо ее тафтяного платья и порвал его.

Я уже не мог сдержаться. Схватив двумя руками Леонида за лацканы пиджака, я оторвал его от пола и потащил к выходу. Коленом он попытался двинуть мне в пах, тогда я резко дернул его на себя и отработанным движением сильно ударил головой в лицо. Звук ломающейся носовой перегородки подтвердил, что я попал в цель. Второй удар головой пришелся вхолостую – артист сперва обвис у меня в руках, а когда я его выпустил, грохнулся на пол.

– Вай, твою мать, ты мне нос сломал! – выговорил он окровавленными губами.

– А я тебе, пижон, еще и челюсть сломаю, чтобы тебе монолог Гамлета лучше удавался, – радостно воскликнул оживившийся Рафа. Он почувствовал, что пришло его время – а то сидит в забвении, никто его не замечает…

– Перестаньте, мальчики, перестаньте, – закричали девушки. – Ну он же известный артист, подумаешь, выпил, давайте его простим!

– Он себя вел не как артист, а как уличный хулиган и подонок, – вступила в разговор моя кузина Ирма, – но ему и так изрядно досталось, хватит с него, ребята.

Сестра Сергея отвела Мари в другую комнату зашить оторванное плечико на платье, Серж и Сергей с трудом подняли хнычущего и матерящегося артиста и повели его к выходу. Уже у самых дверей Леонид вдруг взбесился.

– Твою мать, это ты мне нос сломал! – взвизгнул он, повернувшись ко мне и выхватив из внутреннего кармана пиджака маленький дамский браунинг. – Я тебе сейчас голову продырявлю, студент! Подонок!

Из соседней комнаты вышла Мари. Моментально оценив обстановку, она обратилась к плачущему от боли Леониду:

– Леонид, пойдем! Я провожу тебя… Успокойся, парень здесь ни при чем! Он просто хотел меня защитить…

Леонид не обратил на нее внимания. Он явно с трудом соображал, что он делает и что происходит вокруг. Артист стоял метрах в трех от меня, держа пистолет на уровне моей головы.

– Ну, пидор, конец тебе!

– Да брось, Леонид! – храбрился я. – Откуда я знаю, может, у тебя игрушка и ты хочешь просто напугать меня?! Ты же артист!

– Молчи, Давид, не говори с ним! Леонид, он мой родственник. Хватит, брат, прости его, пойдем со мной, – вступил в разговор хозяин дома Сергей.

Неожиданно Ваник изо всех сил дернул ведущую в коридор ковровую дорожку, на которой стоял Леонид. Тот сильно пошатнулся, но не упал. Одним прыжком Рафа подскочил к нему, выхватил из ножен на поясе охотничий кривой нож, с которым никогда не расставался, и полоснул Леонида по животу. От боли и неожиданности мужчина вскрикнул, инстинктивно наклонился вперед, и тут Рафа свалил его на спину апперкотом левой. Пистолет Леонид все еще держал в руке, но Ваник прижал его запястье ногой к полу и отобрал оружие. Хозяин квартиры Сергей и журналист Серж стали поднимать Леонида на ноги, а я развернулся и пошел к девушкам, на ходу поинтересовавшись у Ваника:

– Так это на самом деле пистолет или пугач? Ах, он даже заряжен? Тогда держи пока у себя и ни в коем случае не отдавай. Потом будет видно, как дальше поступить.

– Давид, иди сюда, – закричал из коридора Сергей, – у Леонида сильно течет кровь из живота!

– Ты уверен? А может, из носа?

Я прекрасно знал, какими бывают последствия удара головой. Ближайший месяц или даже два артисту предстояло ходить с синяками под глазами и бесформенной картошкой вместо носа. Вряд ли в таком виде его выпустят играть Гамлета. «Вероятно, придется кому-то уступить эту роль», – не без злорадства подумал я.

Ваник с Сержем положили Леонида на кушетку и расстегнули пиджак. Кожа по краям длинного пореза, протянувшегося поперек всего живота, словно вывернулась наизнанку, из раны торчал жир и маленькие кусочки мяса. Порез обильно кровоточил. Мы быстро нашли полотенце, простыню и обмотали Леониду живот.

– Слушай меня внимательно, – отчетливо проговорил я, глядя артисту в глаза. – Сейчас мы вызовем скорую. Врачам ты скажешь, что на тебя на улице напали хулиганы. Ты же, подлец, сам хулиганил, сам напал на нас!

– Твою мать, студентик, пока пистолет не отдадите, я отсюда никуда не уйду, – простонал Леонид.

Оставлять его и дальше без медицинской помощи мы опасались, он мог умереть от кровотечения, но и спорить с Леонидом было бесполезно. Посовещавшись, решили вернуть ему пистолет, а обойму с патронами оставить у себя.

– Леонид, – сказал Ваник, – вот твой пистолет, сейчас давай спустимся, отойдем метров на сто от дома, чтобы не было очевидно, где тебя порезали, и по телефону-автомату вызовем скорую.

– Если скажешь, что случилось, сам будешь расхлебывать свое дерьмо. Ты же напал на нас, в больницу тут же придет милиция, – добавил я. – У тебя найдут оружие, мы все будем свидетельствовать, и прощай, Гамлет, на долгие годы. Пистолет мы отдадим твоему другу Сержу, выйдешь из больницы, разберемся.

– Выйду из больницы, всех вас поставлю раком, подонки! Вы еще долго будете сожалеть, что со мной так поступили, сопляки!

– Ты молодец, храбрый парень, – заметил Ваник. – Я видел много аварий, смертей… У тебя, Леня, сейчас одна проблема – выжить. И не глупи.

Мы почти на руках несли его по лестнице вниз, потом подальше от дома. Подъехала скорая помощь, Леонида вместе с Сержем увезли в больницу.

Вернулись домой. Девушки тряпками, полотенцами, всем, что попалось под руку, оттирали квартиру, лестницу, подъезд от крови артиста. Казалось, тут зарезали целую отару барашков.

– Рафа, дебил, ты зачем ударил артиста кинжалом? Чуть не убил его! Что, руками не мог его стукнуть? Боксер хренов! – накинулся я на друга.

– А ты – двойной дебил, фраер! А если бы он выстрелил тебе в голову? В такие моменты не церемонятся, пусть лучше он подохнет, чем ты! Ты мне друг, как-никак, а он никто! И вообще, идите вы все подальше, я пошел домой. Но помни, Давид: все началось из-за твоей куколки. Где она, там и кровь! Не для тебя она, парень. Тебе надо жить своей жизнью, готовиться к занятиям, штудировать право, а не хвататься за парижанку. Все равно она уедет, а ты останешься с фигой в кармане, – кричал в ответ Рафа.

– Если ты такой умный, зачем за нож хватался? На ровном месте создал такую проблему. Выбрось свой ятаган в помойку, только сначала рукоятку вычисти!

Отвернувшись от Рафы, я увидел, что Мари, вся в слезах, слушает наш разговор.

– Ребята, девочки, давайте немного посидим, успокоимся, чаю попьем, – обратилась ко всем сестра Сергея.

* * *

Уже за полночь мы с Мари и кузинами вышли на улицу. Стояла удивительно теплая для начала ноября, тихая погода. На улице было спокойно и очень приятно. Трудно было поверить, что совсем недавно мы стали участниками кровавой драмы.

– Мари, Ирма и Рина живут совсем близко, давай прогуляемся до их дома? Проводим их и сами немножко развеемся, а потом возьмем машину и я тебя отвезу домой.

Мари молча кивнула, и мы двинулись к дому девушек.

– Нехорошо получилось, – начал я. – Испортил, идиот, наш праздник.

– Давид, а вдруг Леонид умрет? – обратилась ко мне Ирма.

– Будем надеяться, что этого не произойдет. Он, конечно, заслуживает наказания, но никак не смерти. Если это случится, Рафе не избежать срока, второй раз по статье «необходимая оборона» его не освободят. Возможно, меня тоже накажут. Может, дадут срок за превышение необходимой обороны – небольшой, год или два, – а может, нет. Но из университета точно отчислят. А могут и папу с работы снять: что за партийный идеолог, у которого сын замешан в убийстве, пусть и со смягчающими обстоятельствами? Придется переквалифицироваться в историка, я же историю люблю, даже больше, чем юриспруденцию.

– Ты что, дурачишься?! Или все это серьезно? – заметила Мари.

– И то и другое.

– Подлец Леонид! Пижон, Гамлет проклятый, и откуда он только взялся!

– Знаешь, я верю в судьбу. Если у меня есть ангел-хранитель, он не позволит мне и моему безмозглому другу безвинно пострадать. Это наглец артист заварил всю кашу. Бедный Рафа вообще тут ни при чем! Дурак, конечно – обычную драку превратил в кровавую драму. Мне его так жаль, представляю, как он сейчас переживает. Но, девчонки, вы свидетели: мы защищались!

– Да, похоже на то, Давид. Но ты защищался как-то слишком агрессивно.

– Девушки, никому ни слова! Особенно ты, Рина, ты всегда была болтушкой. Держи язык за зубами, а то останешься без них. Смотри, это не шутка и не детская игра. Забудьте все, сестрички. Вы ничего не видели и не слышали и вообще были дома. Все, поехали, Мари.

Мы попрощались с сестрами и пошли искать такси.

– Давид, перед тем, как сядем в машину, я бы хотела поговорить с тобой, – придержала меня Мари.

– Не поздно? Твои не будут беспокоиться?

– Когда я с тобой, они не беспокоятся.

– Спасибо, что пользуюсь таким доверием. Значит, заслужил.

Мы стояли перед театром оперы и балета, напротив которого в старинном здании когда-то жила моя мама – в шестилетнем возрасте она осиротела, и ее взял к себе дядя, Арам Ароян. Сейчас там жила Ирма с родителями.

– Давид, мы с тобой знакомы почти два месяца. Столько событий произошло за это время, сколько крови пролилось, и все из-за меня.

– Ты меня в этом винишь? Я же старался отвести от тебя любую угрозу! – нахохлился я.

– Да, это так. Возможно, ты даже влюблен в меня. Сама я не постеснялась и фактически призналась в своих чувствах сегодня перед твоими родителями, – продолжала Мари.

– Честно говоря, я был поражен.

– Спасибо. Я о другом хочу сказать. Да, сначала ты рисковал фактически ради незнакомой девушки. Но сейчас ситуация изменилась, между нами возникло определенное чувство… большое чувство. Я с трудом представляю, что со мной будет дальше, если вдруг тебя не окажется рядом.

– Что ты хочешь услышать, Мари? Я навеки твой! Давай поженимся…

– Ах, Давид… Ну да, тебе всего восемнадцать. Поэтому, наверное, простительно, что ты так говоришь. Я о другом… но вряд ли ты меня поймешь.

Мимо шла группа ребят. Двое, увидев Мари, остановились:

– Вай, смотри, какая девушка!

Я шагнул вперед. Это был мой район, и здесь я знал почти всех.

– А, это ты, Давид, – узнал меня один из парней. – Пошли ребята, нечего рот разевать.

– Так что такого сверхсложного ты мне хотела сказать, Мари, что я не сумею понять?

– Видишь ли, Давид, у тебя и у твоих друзей слишком жесткое, даже жестокое отношение к людям. Вы, может, и не виноваты, у вас воспитание такое, но это меня пугает. Я не хочу тебя видеть таким. Тебе нужно пойти в церковь, молиться и просить прощения.

– Ты что, шутишь? Крестить меня собралась, что ли? Кажется, бабушка тайком от отца меня окрестила, но в церковь я не хожу.

– Нет, я не шучу. Ладно, Жоко – мерзкий негодяй. Не успел выйти из тюрьмы, как начал терроризировать и меня, и всю улицу. Но это еще не повод так поступать с человеком! Ну, попугали бы его, наказали слегка, но выбивать ему глаз… Мне сказали, что этим глазом он больше не будет видеть. Он фактически стал инвалидом. А ты не думаешь, что он мог бы исправиться, жениться, иметь детей, жить нормальной жизнью? Как ему теперь жить? Сегодня вы могли этого наглого артиста обезоружить, просто отправить домой, но ты сломал ему нос, а твой товарищ чуть его не убил. И неизвестно еще, чем все закончится. Я давно заметила, что в этой стране люди не любят друг друга. Вы готовы ни за что лишить человека жизни, покалечить, унизить. Не дай Бог, ты попадешь в тюрьму или в такую же ситуацию. Ведь с тобой поступят подобным же образом! Ты не допускаешь такой возможности?

– Ну хорошо, а если я, Рафа, другие мои друзья пойдем в церковь, помолимся и попросим у Бога прощения, думаешь, все исправится? Да нас просто примут за сумасшедших. И если я окажусь одновременно неправым и слабым, меня накажут, возможно, хлеще, чем мы Жоко. Если я слаб, я уязвим, Бог и закон тогда не на моей стороне. Здесь любят сильных, а удел слабых – молиться и жаловаться на несправедливую судьбу. В этой стране так было и так будет еще долго. Быть правым, безусловно, хорошо, но этого недостаточно. Надо быть и правым, и сильным, вот тогда, возможно, ты будешь защищен. В случае с Жоко или с артистом мы поступили с ними, как с преступниками, и не сказать, чтобы очень жестоко. Ладно, артиста оставим, он сам напросился. Может, ему даже повезло. Да-да, повезло, не удивляйся! Если бы он успел выстрелить, мог бы меня убить. Тогда он на долгие годы сел бы в тюрьму. Но артист, так или иначе, нормальный член общества. Жоко – совсем другое дело. Кому он нужен? Есть он или нет, кого это волнует? Он же сорняк, человеческий отброс! Поверь, он еще многим попортит кровь и принесет страдания, пока в конце концов не подохнет или в тюрьме, как его папаша, или где-нибудь под забором, или его не убьет такой же подонок.

– Давид, ты сейчас говоришь, как чужой, злобный и жестокий человек! Я начинаю опасаться тебя. Тебе никто не давал права решать, кому жить, а кому умереть, кто преступник, а кто просто несчастный человек. Спасибо, что думаешь обо мне, не даешь в обиду, но не такой же ценой! Ведь есть и другие способы!

– Знаешь, если ты не изменишь своих взглядов на жизнь, на окружающий мир, тебе будет очень трудно, если не сказать невозможно, жить здесь, – парировал я. – Лучше тогда пакуй чемоданы и езжай в страну сердобольных и верующих людей. Или выходи за этого божьего одуванчика-ювелира, как его, Дашяна! Будешь примерной женой, все спокойно, все предсказуемо, улыбайся и ходи в церковь!

– Вот, именно об этом я и говорила! Теперь ты и мою судьбу хочешь решить… Все, поймай мне такси, я хочу домой…

Я остановил проезжающее такси, заплатил водителю, предупредил, что записываю его номер и через тридцать минут, если девушки не будет дома, позвоню в милицию. Пожилой таксист с удивлением посмотрел на меня и успокоил: «Все будет в порядке».

Не попрощавшись с Мари, развернулся и пошел домой. Вошел в подъезд, поднялся до второго этажа, постоял минут пять, потом быстро сбежал по лестнице, поймал первую попавшуюся машину и помчался к дому Мари. Она ждала у калитки. Ни слова не говоря, девушка пошла к себе, я последовал за ней…

* * *

Когда проснулся, было уже светло. В углу комнаты в кресле сидела Мари и делала вид, что перебирает свою одежду. Она не смотрела в мою сторону и явно была смущена.

– Который час?

– Уже одиннадцать. Иди в ванную, там все есть, умойся и спускайся в сад, наши уже там.

– А что я скажу твоим родителям? Может, смогу незаметно уйти?

– Нет, не сможешь, они знают, что ты здесь.

– Черт, а мои, наверное, сейчас с ума сходят!

– Все нормально. Рано утром приходил твой брат. Мама сказала, что мы поздно вернулись и ты остался переночевать у нас.

– Послушай, мне ужасно неудобно.

– Да, в общем, ничего особенного не случилось. Всего лишь остался ночевать у девушки.

– Что, у вас во Франции с этим так просто?

– У нас во Франции все просто. Это у вас тут за любую малость готовы убить друг друга.

– Твои родители подумают черт знает что.

– Ну, ты же взрослый парень. Совсем недавно ты мне предлагал жениться, а сейчас смущаешься. Когда-нибудь пора было повзрослеть. Вот ты и повзрослел.

– Нет, Мари, ты все-таки сумасшедшая. Сейчас я спущусь вниз – и как буду смотреть в глаза твоим родителям?

– Можешь извиниться или попросить моей руки. Впрочем, не советую. Я не собираюсь замуж за восемнадцатилетнего студента, который верит, что все проблемы в жизни решаются только силой.

– Думаешь, за эту ночь ты сильно поумнела?

Мне показалось, что Мари сейчас заплачет. Она помолчала минуту, потом спокойным голосом произнесла:

– Наши во дворе, давай спустимся, позавтракаем.

– Послушай, Мари, случилось то, что должно было когда-нибудь случиться, но у тебя это было со мной… с человеком, который любит тебя больше, чем собственную жизнь… обожает тебя…

– Давид, поэт из тебя никудышный. Удары головой тебе удаются значительно лучше.

– Ишь, какая ехидная! Интересно, все полуфранцуженки-полуармянки такие?

– Ну все, умывайся и пошли.

В тот год стояла удивительно теплая и долгая осень, поэтому стол по-прежнему был накрыт во дворе.

– Давид, мой мальчик! – улыбнулась мне мадам Сильвия. – Как я рада, что ты остался переночевать у нас, ведь ночью на улице небезопасно! Позавтракаешь с нами?

Тереза смущенно смотрела то на Мари, то на меня. Мари, все в той же бело-красной спортивной форме, присела на краешек стула и машинально отвечала на вопросы матери и сестры. Вернулся с рынка загруженный продуктами мсье Азат.

– Ну, Давид, как вчера провели вечеринку? Весело было?

– Да, очень весело! Моя двоюродная сестра пела. Она вообще станет известной певицей. Я как-нибудь приглашу вас на ее концерт.

– Танцевали? – спросила Тереза.

– Конечно, а Мари больше всех.

Через несколько минут я поднялся.

– Спасибо, с праздником вас, пойду домой. Мари, до встречи завтра в университете. До свидания, мадам Сильвия, мсье Азат, Тереза!

– До свидания, Давид! Передай привет родителям.

Мари отрешенно сидела на своем месте, не глядя на меня.

Глава 7

– Не кажется ли тебе, что ты слишком рано начинаешь взрослую жизнь? – строго спросила мама, как только я вошел в дом.

Папа, как обычно, сидел в своем кабинете в большом кресле.

– Что это за люди, у которых ты пропадаешь ночами? Как быстро они переманили к себе такого умственно незрелого бычка! – продолжала мама. – Может, они знают, что твой папа – известный человек в республике, а ты – перспективный молодой человек, живущий в четырехкомнатной квартире в центре города? Ты не думал о последствиях? А если родится ребенок? Твоя белокурая волейболистка будет ухаживать за ним? А мне она показалась такой взвешенной, порядочной, искренней девушкой… Как все-таки обманчива внешность!

– Мама, Мари – исключительная девушка, ее родители – добрые, отзывчивые люди, и для них папина должность и наши жилищные условия ровным счетом ничего не значат. У них прекрасный собственный дом с садиком, который нам и не снился. А в Париже у них осталась большая квартира на набережной Сены, на проспекте маршала Фоша, и они мечтают когда-нибудь туда вернуться.

– Прихватив тебя в качестве трофея, – вставила мама.

– Да кому я там нужен со своим смешным школьным французским, со своими амбициями? Я даже помощником портного не смогу работать, разве что сторожем или разносчиком готовой одежды.

– Зато будешь гулять по набережной Сены, о чем ты так мечтаешь, – вмешался в разговор папа, – возить на машине маму Мари, а может, и саму Мари, если она выкроит на это время между волейбольными тренировками. Ты ведь будешь уже человеком не ее круга – охранник, водитель, приживала.

Я уже готов был рассердиться, но вместо этого расхохотался в голос, живо представляя, как, встав на одно колено, по приказу мсье Азата снимаю мерку с клиента; как, посвистывая, иду по набережной Сены, как, сидя за рулем в шоферской фуражке, везу Мари и Сильвию по городу, выскакиваю, открываю дверцы машины, а Мари дает мне указания, глядя куда-то мимо. Все это я словами и жестами изобразил отцу и матери, не переставая смеяться. Через минуту родители уже хохотали вместе со мной. Мама пыталась сохранить рассерженный вид, но это у нее плохо получалось.

– Да, сынок, – продолжал папа, – главное, что ты понимаешь всю бесперспективность и комичность своей будущей жизни в Париже. Наши предки были храбрыми воинами, они сумели, отстреливаясь, перевезти своих жен, детей и скот из старого, занятого мусульманами-турками Баязида до холодного высокогорного озера Севан. У каждого из них на шее висел на веревке простой крест из меди или железа, они верили в Бога и надеялись на его справедливость. И вдруг их далекий потомок – помощник портного в Париже! Ладно, Люсь, пусть мальчик отдохнет, по-видимому, у него была трудная ночь.

– Что за глупый разговор! Он должен учиться, а не сидеть возле детской коляски с соской и бутылочкой с молоком! А француженка заставит его поступить именно так.

– Перестань, Мари – девушка разумная, хорошая и, несомненно, красивая, неприлично красивая. У тебя, Давид, будут проблемы. Большие проблемы. Помни, мой мальчик, такая красота обычно становится общественным достоянием, или ты будешь вынужден охранять ее.

– Ты что, папа, хочешь сказать, что Мари станет проституткой?

– Неразумная, просто идиотская трактовка. Просто она должна понимать, что такая красота может иметь более эффективное применение – театр, телевидение и так далее. С такой внешностью глупо просто сидеть дома, растить детей и ждать, пока молодой муж сделает карьеру. А может, начальник мужа польстится на красоту жены и повысит подчиненного в должности? Если все пойдет успешно, к сорока годам молодой перспективный юрист, возможно, станет районным прокурором с официальной зарплатой двести – двести восемьдесят рублей, ну а неофициальная, как ты понимаешь, это взятки. Путем взяток можно заработать большие деньги, но такой путь может закончиться тюрьмой и позором, и тогда такая красивая жена на самом деле станет общественным достоянием. Не ждать же мужа из заключения десять – пятнадцать лет, борясь за каждый кусок хлеба! Если пойдешь в науку, лет в тридцать – тридцать два, даже раньше, можешь стать кандидатом наук, доцентом, с зарплатой двести восемьдесят – триста двадцать рублей, ну, где-то сто – сто пятьдесят будет зарабатывать и твоя жена. Тогда спокойная, достойная жизнь обеспечена. К сорока – сорока пяти годам – профессор, четыреста – пятьсот рублей. Классный портной, каковым является Азат, – я навел справки, – за один сшитый костюм берет сто двадцать – сто пятьдесят рублей. Клиентов у него полно. Лично я себе этого не могу позволить, но его клиентуру в основном составляют люди, живущие не на честные деньги, а таких немало. В неделю он делает три, а то и четыре заказа, он ведь только мерки снимает, шьют за небольшие деньги другие, они же выполняют и всю остальную работу. Ты, Давид, ни там, ни здесь им не нужен. Вы с Мари еще молоды, вас переполняют чувства. Но потом, сынок, наступит время жестокой прозы жизни. Помни, репатрианты на чужбине прошли тяжелый путь, поэтому они более материалисты, чем мы, марксисты. Серьезно подумай о своем будущем! Мозги у тебя есть, но длинный светлый хвостик волос на красивой головке этой девушки может завести тебя не туда, куда нужно. Тогда будет уже поздно что-то менять, годы улетят бесследно, и ты останешься неприкаянным неудачником.

Я понимал, что мой мудрый, начитанный отец говорит правду – возможно, несколько утрируя, чтобы впечатлить меня, но правду. Однако сердце мое противилось тому, как он рассуждает о Мари.

– Мари – моя путеводная звезда, я хочу быть с ней и только с ней, никакую другую девушку я не могу представить своей женой. Этот вопрос для меня решен, – упрямо заявил я.

– А если твоя путеводная звезда родит ребенка? Кажется, она вполне земная женщина? Не рано ли для студента-второкурсника становиться отцом? – вмешалась мама.

– Ну что же, в конце концов, все дети от Бога, и этот ребенок может заменить на земле моего несчастного брата, погибшего на войне совсем юношей, – возразил ей отец. – Потерь и в нашей семье, и вообще у армян предостаточно, даже десять детей в каждой семье их не восполнят.

– То, что ты говоришь, папа, возможно, и правильно, но не имеет никакого отношения к Мари. Она совсем другая.