Глава 3

Когда я смог идти, то вышел в коридор – медленно, с трудом передвигаясь в темноте. Факелы не горели. В коридоре никого не было, слуги, хорошо знавшие свои обязанности и мои привычки, оставили меня наедине с самим собой.

Вой умолк. Тишина. Сторр ушел вместе с Финном. Мне казалось, что моя душа погасла, как эти факелы.

В одиночестве я прошел в тронный зал и долго стоял там в темноте. Очаг угасал, но угли еще полыхали мрачно-алым. Здесь также не горел ни один факел.

Тишина. Я сунул хомейнский клинок за пояс – рядом с ножом Чэйсули в ножнах, и принялся разгребать носком сапога тлеющие угли. Наконец из-под толстого слоя пепла показалось железное кольцо. Я взял факел, просунул его в кольцо и с помощью этого орудия открыл люк. Пепел взвился вокруг тяжелой крышки, со звоном откинувшейся на край очага.

Я зажег факел и начал спускаться по лестнице. На этот раз я считал ступени – их было сто две. Я стоял перед стеной и видел, что и сюда проникла дождевая влага: камни были скользкими и влажными, поблескивали в чадном свете факела. На темном камне слабо светились бледно-зеленые руны. Я коснулся их пальцами, повторяя очертания чужих знаков, потом отыскал камень-ключ, надавил на стену, и потайная дверь открылась.

Я стоял на пороге. Со всех сторон меня окружали фигуры лиир – бледно-кремовые, с золотыми прожилками. Медведь и кабан, сова, сокол и ястреб. Волк и лисица, ворон, кошка… В неверном свете казалось, что они движутся по стенам плавно, бесшумно, словно в колдовском танце.

Я вошел в подземелье – и тишина обняла меня. Глупец Глупец Глупец…

Я вытащил из ножен кинжал Чэйсули. Отблеск факела упал на серебро. Я вновь увидел рукоять, завершавшуюся головой скалящегося волка с глазами из необработанного изумруда. Когда-то этот кинжал принадлежал Финну.

Я подошел к краю пропасти, снова невольно отметив, что свет не проникает в непроглядную черноту внизу. Так глубоко, так темно, так покойно… Я вспомнил, как провел там несколько дней и вышел отсюда – если не новым человеком, то уже и не тем, каким спустился. Вспомнил, как четыре дня был – Чэйсули.

Я прикрыл глаза. Под веками горели желтые пятна факельного света. Я ничего не видел, но помнил все. Тихий шорох распахнувшихся крыльев, крик сокола, падающего на добычу… Как я бежал по лесам, и единственным моим ощущением был свобода – абсолютная свобода, не стесненная ничем – свобода, дарованная богами.

– Жа-хай, – я протянул руку, чтобы бросить кинжал в черную непроглядную бездну.

– Кэриллон.

– Я вздрогнул и обернулся, покачнувшись на краю пропасти – взметнулось пламя факела.

Я ожидал увидеть Финна. Но никак не Турмилайн. Она была в тяжелом коричневом дорожном плаще, ниспадающем с головы до пят. капюшон был отброшен на плечи, и отблеска факелов играли в темно-золотых волосах.

– Ты отослал его прочь, – сказала она, – а значит, отослал прочь и меня.

Я хотел возразить – мне только оставалось произнести эти слова, я знал уже, как скажу это – со смесью нетерпения, непонимания, возмущения, изумления и спокойствия… и – не произнес ни слова, с ужасающей отчетливостью осознав: это правда. Я понял. Не Лахлэн – о нет, вовсе не Лахлэн был нужен Торри…

Части головоломки судьбы рассыпались передо иной, складываясь в причудливый переплетающийся узор. Руны сложились передо мной в надпись и обрели плотский облик моей сестры.

– Торри… – больше я ничего не сказал. Она была слишком похожа на меня самого, и никто не смог бы заставить ее свернуть с пути, если она к чему-либо стремилась.

– Мы не смели сказать тебе, – тихо проговорила она. – Мы знали, что ты скажешь. Он говорит, – она уже говорила о Финне так, как женщина говорит о своем мужчине, – что в кланах женщин никогда не продают воинам. Что мужчина и женщина сами вольны решать, и никто не может заставить их делать что-либо против воли.

– Турмилайн… – внезапно я ощутил боль и усталость, – Торри, ты знаешь, почему мне пришлось поступить так. Наш Дом заключает браки только с равными, я ждал для тебя принца, потому что ты стоишь этого – если не большего. Торри.. я не хотел, чтобы ты была несчастна. Но мне нужна помощь другого государства…

– А меня ты не подумал спросить? – она покачала головой, и блики света снова заплясали в ее волосах. – Нет. Ты думал, что я буду возражать? – нет. Ты даже не подумал о том, что это не может понравиться мне, – она слегка улыбнулась. – Подумай, что чувствовал бы ты, будь ты на моем месте.

За моей спиной зияла пропасть – и пропасть разверзлась передо мной.

– Торри, – наконец, сказал я, – подумай, ведь у меня тоже не было выбора, когда я женился. Принцы и короли не более следуют своим желаниям, чем принцессы. Я ничего не мог поделать.

– Ты должен был спросить меня. Но – нет, ты всегда приказывал. Мухаар Хомейны приказывает своей сестре выйти замуж за того, кого он выберет, – она подняла руку, видя, что я собираюсь возразить, ее ладонь показалась мне острием клинка. – Да, я знаю – так было всегда. И так будет. Но в этот раз – в этот раз я говорю: нет. Я сама выберу свой путь.

– Наша мать…

– …вернулась в Жуаенну. Я нахмурился в недоумении.

– Я рассказала ей, Кэриллон. Как и ты, она считает, что я сошла с ума. Но она решила не спорить, – Торри улыбнулась. – Она воспитала твердых сердцем детей, Кэриллон – они сами решают, кто станет их супругом.

Она мягко рассмеялась:

– Думаешь, что с Электрой ты провел меня? Ох, Кэриллон, я ведь не слепая!

Я не отрицаю, что она помогла тебе примирить Хомейну с Солиндой – но для тебя она значит больше, чем это.. Ты хотел жениться на ней потому, что – как и все мужчины, видевшие ее – желал ее. Такова ее власть.

– Турмилайн…

– Я ухожу, – она сказала это тихо, со спокойной уверенностью женщины, знающей, чего она хочет от мужчины. – Но вот что я скажу тебе от нас обоих: мы этого не хотели.

Турмилайн улыбнулась, и я увидел ее словно бы глазами Финна: не принцессу, не добычу, не сестру Кэриллона даже. Я увидел женщину – не более, не менее.

Неудивительно, что он пожелал ее.

– Ты отослал его в Обитель, чтобы он залечил свои раны. Ты отослал туда меня – ради безопасности. Я ухаживала за ним, когда этого не могла делать Аликс, я думала о том, что он за человек, если так служит моему брату… он дал мне ту безопасность, в которой я нуждалась. Вскоре это переросло в нечто большее, – она покачала головой. – Мы не хотели дурного. Но теперь его толмоора изменилась, моя же – следовать за ним.

– Толмоора – это для Чэйсули, – бесцветным голосом сообщил ей я, – Нет, Торри. Я не хочу терять еще и тебя.

– Тогда верни его к себе на службу.

– Я не могу! – крик эхом отдавался в подземелье, полном молчаливых лиир, Разве ты не видишь? Электра – Королева, а он – Чэйсули, Изменяющийся. Неважно, что буду говорить я – Финна всегда будут подозревать в намерении убить королеву. А если он останется, он действительно может ее убить. Он не рассказывал тебе, что собирался сделать?

Ее губы побелели:

– Рассказывал. Но у него не было выбора…

– У меня теперь – тоже, – я покачал головой. – Или ты думаешь, что я не хочу, чтобы он вернулся? Боги, Торри, ты не знаешь, чем были для нас двоих годы, проведенные в изгнании! Он был со мной слишком долго для того, чтобы я так легко мог перенести расставание с ним. Но так нужно. Что я еще могу сделать? Я никогда не смогу доверять ему в том, что касается Электры…

– Может быть, ты не должен доверять ей?

– Я женился на ней, – угрюмо ответил я. – Она нужна мне. Если я позволю Финну остаться, и с Электрой что-нибудь случится, знаешь, что будет с Хомейной?

Солинда восстанет. Ни одна армия не сумеет укротить разъяренную страну. Это убийство, Торри, – я медленно покачал головой. – Или ты думаешь, что кумаалин завершилась? Нет. Не будь так глупа. Это можно остановить, но приказать забыть нельзя. Слишком долго Чэйсули были ненавистны Хомейне. И это еще не конец.

Факел шипел и потрескивал, тени плясали на лице Торри.

– На этот раз их народ может погибнуть. А с ним погибнет и Хомейна.

По ее лицу катились сверкающие капли слез:

– Кэриллон, – прошептала она, – у меня будет ребенок от него.

Когда я смог говорить хотя бы шепотом – так сильно было потрясение – я произнес его имя. Потом, про себя:

– Как я этого не заметил?

– Ты не приглядывался. Не обращал внимания. А теперь слишком поздно, – она подобрала юбки и полы плаща. – Кэриллон… он ждет меня. Мне пора уходить.

– Торри…

– Я ухожу, – мягко сказала она, – Я хочу быть с ним.

Мы стояли и молча смотрели друг на друга: в подземелье, полном мраморных лиир, было слышно только потрескивание факела. Я слышал далекие крики ястреба и сокола, и вой волка, преследующего добычу. Вспоминал, что значит быть Чэйсули…

Я бросил в пропасть факел:

– В темноте я никого не увижу. Человек может уйти или остаться – я даже не узнаю этого.

С верхней площадки лестницы падал рассеянный свет. Кто-то стоял наверху с факелом. Кто-то, кто ждал Торри.

Я видел слезы на ее лице, когда она подошла поцеловать меня. А потом она ушла, и я остался наедине с тишиной и лиир.

Я захлопнул крышку люка. Поток воздуха взметнул легкий пепел, тут же осевший на моей одежде – но мне это было безразлично. Я снова завалил железную плиту углями и поленьями и в одиночестве покинул тронный зал.

Я собирался лечь, хотя и знал, что не смогу уснуть. Собирался утопить горе в вине. хотя и знал, что не опьянею. Собирался попытаться забыть, хотя и знал, что это невозможно.

Приди, о госпожа моя, и слушай душу мою Я струны сплету из нитей души, чтобы песнею стал ее стон.

Но не тронут тебя мольбы, Если сердце сковано льдом.

И уста твои вовек не шепнут – «люблю».

Я остановился. Волшебство музыки обняло меня и я тут же понял – это Лахлэн. Лахлэн и его Леди. Лахлэн, все песни которого были сложены для Торри.

Приди, о госпожа моя, и рядом со мною сядь:

Я сложу тебе песню прекрасней той, что звезды в небе поют.

Я молю – останься со мной, Я буду любить и ждать, Я отдам тебе сердце мое И арфу мою…

Я пошел на звук песни и обнаружил в маленькой комнатке Лахлэна. На полу были разбросаны подушки, но Лахлэн устроился на трехногом табурете, обитом бархатом, руки его касались Леди с такой нежностью, словно она была женщиной м его возлюбленной. Я остановился в дверях, завороженный мерцанием золотых струн и чудесного камня.

Он склонился к арфе, музыка полностью поглотила его, лицо его было спокойным и мирным, глаза закрыты, черты лица тонки и аристократичны.

Менестрель-арфист несет на себе печать богов и никогда не забывает об этом.

Потому все они так уверены в себе и горды.

Музыка затихла, наступила тишина, потом он поднял голову и посмотрел на меня, тут же поднявшись со своего табурета:

– Кэриллон! Я полагал, вы уже спите.

– Нет.

Он нахмурился:

– Ваша одежда вымокла и вся в пепле. Не думаете ли вы, что вам было бы лучше…

– Он ушел, – прервал я его плавную речь, – Турмилайн тоже.

Лахлэн уставился на меня непонимающим взглядом:

– Торри! Торри..?

– Вместе с Финном, – я хотел сказать это побыстрее, чтобы покончить с мучительной сценой.

– Лодхи! – лицо Лахлэна приобрело цвет слоновой кости, – О Лодхи… нет…

– он сделал три шага, все еще сжимая в руках свою Леди, потом вдруг остановился. – Кэриллон… скажи, что ты ошибся…

– Это было бы ложью.

В его глазах была боль, лицо застыло. Он был как ребенок во власти кошмара, пытающийся осмыслить происходящее.

– Но… ты же сказал, что она предназначена принцу!

– Принцу, – согласился я, – но не менестрелю. Лахлэн…

– Неужели я ждал слишком долго? – непослушными руками он прижимал к груди арфу, – Лодхи, неужели я ждал слишком долго?!

– Лахлэн, я знаю, что ты любил ее. Я видел это с самого начала. Но нет смысла цепляться за надежду на то, что не могло бы произойти.

– Верни ее, – в нем внезапно появилась решимость. – Забери ее у него. Не позволяй ей уйти…

– Нет, – твердо сказал я. – Я отпустил ее потому, что уже не мог ее остановить. Я слишком хорошо знаю Финна. А он достаточно ясно заявил, что никому и ничему не позволит больше встать между ним и женщиной, которую он желает.

Лахлэн поднял руку, потер лоб, словно серебряный обруч давил ему голову.

Потом внезапно и резко сорвал его с головы и сжал в кулаке – вторая рука по-прежнему придерживала арфу.

– Арфист! – с болью выкрикнул он. – Лодхи, каким же я был глупцом!

– Лахлэн…

Он тряхнул головой:

– Кэриллон, неужели ты не можешь вернуть ее? Я обещаю, ты будешь доволен.

Я расскажу ей кое-что…

– Нет, – на этот раз я говорил мягко. – Лахлэн – у нее будет ребенок от Финна.

Он побелел совершенно и почти упал на табурет, мгновение смотрел в пол, потом негнущимися руками положил на пол обруч и арфу, словно отрекаясь от них.

– Я хотел увезти ее домой. Больше он не сказал ничего.

– Нет, – повторил я, – Лахлэн… мне очень жаль.

Он молча вытянул из-под камзола тонкий кожаный шнурок, снял его через голову и протянул мне побрякушку…

Да нет, не побрякушку. Это было кольцо, сквозь которое и был продет кожаный шнурок. Я повернул его и в свете свечей увидел герб – арфа и корона Эллас.

– Таких колец всего семь, – тон его был почти деловым. – Пять у моих братьев, еще одно – на руке моего отца, – он, наконец, поднял на меня взгляд.

– О да, я хорошо знаю обычаи Царствующих Домов – я сам принадлежу к одному из них.

– Лахлэн, – повторил я. – Или..?

– О, да. Куинн Лахлэн Ллеуэллин. Мой отец умеет выбирать имена, – он немного нахмурился, на лице его читалось отчуждение. – Но у него одиннадцать детей, так что все к лучшему.

– Наследный принц Эллас Куинн, – кольцо выпало из моей руки и закачалось на шнурке. – Во имя всех хомейнских богов, почему ты не сказал об этом?…

Он дернул плечом:

– Это был договор между мной и моим отцом. Видишь ли, я не такой наследник, который нужен Родри. Мне больше нравилось играть на арфе, чем управлять страной, и лечить – больше, чем ухаживать за женщинами, – он улыбнулся одними губами.

– Я не был готов к трону. Я не хотел иметь жены, которая привязывала бы меня к замку. Мне хотелось покинуть Регхед и увидеть всю страну – увидеть самому, без сопровождающих. Быть наследником так… обременительно, – на этот раз улыбка была более похожа на улыбку Лахлэна, которого я знал, – думаю, тебе это немного известно.

– Но… почему ты не сказал Торри? И мне! – я подумал, что это было непростительной глупостью с его стороны. – Если бы ты сказал, ничего этого не случилось бы!..

– Я не мог. Это был наш с отцом договор, – Лахлэн потер бровь и взглянул на арфу. Он сидел на табурете, ссутулившись, и его крашеные волосы тускло поблескивали в свете свечей.

Крашеные темные волосы. Не седые, как он говорил мне – совсем другого цвета.

Я сел, прижался спиной к холодному камню стены. Я думал о Торри и Финне, едущих сейчас сквозь дождь, и о сидевшем передо мной Лахлэне.

– Почему? – наконец задал я мучивший меня вопрос.

Он вздохнул и потер глаза:

– Поначалу это было просто игрой. Есть ли способ лучше узнать свою страну, чем пройдя ее вдоль и поперек неузнанным? Мой отец согласился на это, сказав, что, коль скоро я решил поиграть в эти игры, мне придется играть в них до конца. Он запретил мне открывать мое имя и титул – кроме как под страхом смерти.

– Но не сказать об этом мне… – я покачал головой.

– Это было ради тебя самого, – я нахмурился, и он кивнул в ответ. – Когда я впервые встретил вас и понял, кто ты такой, я немедленно написал отцу. Я рассказал ему о том, что ты собираешься сделать и о том, что я не верю в осуществление твоих планов. Отобрать Хомейну у Беллэма? Невозможно. У тебя не было армии, не было никого, кроме Финна… и меня, – он улыбнулся. – Я пошел с тобой потому, что захотел увидеть, что из этого выйдет. А еще потому, что мой отец, узнавший о твоих планах, желал тебе победы.

Я почувствовал, как во мне закипает гнев:

– Он не послал мне помощи…

– Хомейнскому принцу-самозванцу? – Лахлэн сделал отрицательный жест. – Ты забываешь – Беллэм хотел породниться с Эллас, он предложил Электру наследнику престола Родри. Не в интересах Эллас было поддерживать Кэриллона на его пути к трону, – его тон несколько смягчился. – Хотя я готов был помочь тебе всем, чем мог, мне приходилось думать об интересах нашего королевства. У нас тоже есть враги. Это должно было остаться твоей битвой.

– Но все же ты пошел со мной. Ты рисковал собой.

– Я ничем не рисковал. Если помнишь, я не вступал в бой, играя роль менестреля. Это было нелегко… Меня учили владеть оружием с детства. Но отец запретил мне сражаться – и, думаю, это было разумно. Еще он сказал, что я должен смотреть – и учиться всему, чему могу. Если ты победишь в войне и удержишь власть в течение двенадцати месяцев, Родри предложит тебе союз.

– Прошло больше времени, – заметил я.

– И разве ты не послал гонцов в соседние королевства, предлагая руку твоей сестры? – краска залила его лицо. – Я не могу предлагать того, что мне не принадлежит. Мой отец – Верховный Король. Твое предложение должен был принять он, а мне оставалось ждать его решения, – он на мгновение прикрыл глаза. Лодхи, но я думал, что она подождет…

– Я тоже так думал. Ох. Лахлэн, если бы я знал…

– Я понимаю. Но не я должен был сказать это, – его лицо было почти отталкивающим. – Такова доля принцев.

– Неужели ты ничего не мог сказать ей? Он уставился в пол:

– Я хотел этого – столько раз, что и сам не могу сосчитать. Однажды я даже заговорил с ней о наследнике Родри, но она только приказала мне молчать.

Она не хотела думать о замужестве, – он вздохнул. – Она всегда щадила мои чувства, пытаясь – как и ее брат Мухаар – убедить меня, арфиста – не желать невозможного. Я думал о том, что она изменит мнение, когда узнает. Когда узнаешь ты. Я наслаждался ожиданием.

Я закрыл глаза и откинул голову. Я вспоминал арфиста в Элласийской харчевне, одарившего меня видениями былого. Я вспоминал, с каким терпением и пониманием он принимал мое презрение – я называл его шпионом, а он был просто другом.

Как я приказал ему убить человека, чтобы выяснить, сумеет ли он это.

Так много было между нами – и так мало… Я уже знал, что он сделает теперь.

– У тебя не было выбора, – наконец сказал я. – Видят боги, я знаю, что значит принять высокий сан и ответственность. Но ты не должен себя винить, Лахлэн. Что ты мог сделать?

– Рассказать, пусть и против воли отца, – сейчас он казался таким беззащитным – а я привык видеть его сильным. – Я должен был рассказать. Хоть кому-то. Хоть что-то.

И все же это не привело бы ни к чему. Мы оба понимали это и – молчали, потому что даже одно слово причинило бы новую боль. Можно любить женщину, которая любить другого, но нельзя заставить ее любить, если она не хочет этого.

– Клянусь Всеотцом, – устало сказал Лахлэн, – все это того не стоит.

Он поднял свою Леди и встал, повесив на руку серебряный обруч. Он имел все права на него, хотя его венец скорее должен был сиять державным золотом.

Я поднялся тоже, встав перед ним, и протянул ему кольцо на кожаном шнурке.

– Лахлэн…

Я остановился. Он понял. Он взял кольцо, взглянул на герб, словно отдалявший его от меня, и снова надел шнурок на шею.

– Я пришел менестрелем, – тихо сказал он, – и уйду менестрелем. На рассвете.

– Если и ты, старый друг, оставишь меня, я буду совсем один.

Больше я не мог сказать ничего, это была единственная мольба, на которую я был способен – и которую мог позволить себе.

В его глазах была боль:

– Я пришел, зная, что мне придется уйти. Не знал, когда, но знал, что этот час наступит. Некоторое время я еще надеялся, что уйду не один.

Его лицо стало жестче, исчезло мягкое обаяние арфиста и я увидел, каким был Лахлэн на самом деле – каким он был всегда, хоть и нечасто показывал это.

– Ты король, Кэриллон. Короли всегда одиноки. Когда-нибудь мне тоже предстоит испытать это, – он сжал мою руку в знак дружбы. – Ийана Лодхи ийфэнног фаэр.

– Иди же со смирением, менестрель, – мягко сказал я.

Он вышел из комнаты в сумрачный коридор. Для него Песнь Хомейны закончилась.

Я вошел в свои покои и увидел, что она ждет меня. Она сидела в полумраке горела только одна свеча – завернувшись в одно из моих спальных одеяний: винный бархат, отороченный крапчатым серебристым мехом. На ней оно смотрелось потрясающе, из-под бархата были видны только руки и ноги.