Глава 1

Я вглядывался в снежную круговерть, пытаясь различить в ней Финна. Он ехал впереди меня на маленьком степном пони, таком же, как и у меня – с той только разницей, что мой степнячок был мышастым, а его – гнедым. Сейчас и пони, и всадник казались лишь расплывчатым темным пятном среди метели. Ветер хлестал меня по лицу, чтобы Финн услышал меня в реве ветра, нужно было кричать во весь голос. Так я и сделал: стянул с лица защищавшую его от мороза и снега шерстяную ткань, поморщился, когда ледяные иголочки впились в кожу, и заорал во весь голос:

– Ты что-нибудь видишь? Размытое пятно приблизилось, приобрело большую четкость очертаний: Финн остановил своего пони и обернулся в седле. Как и я, одет он был в кожу, шерсть и меха, и похож был больше на большой сверток, чем на человека. Но, впрочем, Финн, пожалуй, и не был человеком в обычном понимании этого слова: он был – Чэйсули.

Он открыл нижнюю часть лица. Бороды у него не было – у Чэйсули она не растет, это у них в крови что-то, как объяснял мне сам Финн. Я же в наших скитаниях успел отрастить основательную бороду – некогда было заниматься бритьем, да и узнать меня в таком виде было сложнее. Однако недостаток растительности на подбородке Финна с лихвой возмещали густые волосы, черные, как вороново крыло, они развевались на ветру и служили прекрасным обрамлением его бронзово-смуглому точеному липу – в профиль Финн чем-то напоминал хищную птицу.

– Я послал Сторра вперед – искать какой-нибудь ночлег для нас, – крикнул он в ответ. – Если среди всего этого снега найдется хоть какое-то укрытие, он его разыщет.

Я невольно перевел взгляд в сторону леса: там, рядом со следами копыт наших скакунов, уже почти заметенных бураном, виднелась цепочка следов волка.

Большие следы, и расстояние между ними указывает на размашистый бег крупного зверя – хотя сейчас это только цепочка ямок, полузасыпанных снегом. Тем не менее, следы эти ясно указывали на присутствие лиир Финна – и подчеркивали необычность моего спутника: какой еще человек мог бы отправиться в путь вместе с волком? Кроме того, следы эти выдавали и мое присутствие: кто еще мог взять в попутчики Изменяющегося?

Финн не сразу продолжил путь. Он молча ждал, пока я поравняюсь с ним, его лицо было по-прежнему открыто ветру, он щурил глаза, зрачки его были расширены – но все равно было видно, что их радужка чистого, яркого желтого цвета. Не янтарного, не золотого, не медового – желтого.

Такие глаза люди называют глазами зверя. И я лучше многих знал, почему.

Я зябко передернул плечами, выругался, пытаясь пятерней вычесать из бороды набившийся в нее снег. Все последнее время мы провели в теплых восточных землях, конечно, возвращение домой было для меня радостью – но когда родная земля встречает тебя снежными бурями и лютым холодом, тут уж не до теплых чувств. Я уже и забыл, как можно ходить, не напяливая на себя чудовищное количество мехов…

И все же – я не забыл ничего. В особенности, кем я был.

Заметив мою дрожь, Финн ухмыльнулся, обнажив белые зубы в беззвучном смехе:

– Что, уже устал от всего этого? Ничего, по крайней мере, в залах Хомейны-Мухаар ты вряд ли будешь дрожать от холода или жаловаться на бураны и метели.

– Мы еще даже не в Хомейне, – напомнил ему я, может, все это предрассудки, но мне не нравилась та легкость, с которой он говорил о моем возвращении домой, – а уж о дворце моего дядюшки и говорить нечего.

– О твоем дворце.

Мгновение Финн изучающе разглядывал меня, взгляд его был серьезен. Сейчас он был разительно похож на своего брата.

– Что же, ты сомневаешься в себе? До сих пор сомневаешься? Я-то думал, ты уже все решил, когда говорил, что пришло время возвращаться из изгнания…

– А я и решил, – ответил я, продолжая выдирать из бороды кристаллы льда. Пять лет в изгнании – большой срок для любого человека, для принца – слишком большой. Пора нам отвоевать мой трон у этого солиндского узурпатора. Финн пожал плечами:

– И отвоюешь. Пророчество Перворожденного не оставляет в этом никаких сомнений. Ты отвоюешь свой трон у Беллэма и его чародея-Айлини и станешь Мухааром.

Он поднял руку в перчатке и сделал красноречивый жест: открытой ладонью вверх, пальцы веером. Толмоора. В этом жесте было все содержание философии Чэйсули: судьба каждого человека – в руках богов.

Что ж, значит, так тому и быть. Особенно если волею богов я стану королем Хомейны вместо Беллэма.

Из-за снежной пелены свистнула стрела и глубоко вонзилась меж ребер скакуну Финна. Несчастный пони заржал, шарахнулся в сторону на подкашивающихся ногах, по брюхо проваливаясь в снег – и повалился на землю, забившись в агонии.

Из его ноздрей и из раны в боку хлынула кровь, пятная снег ярко-алым.

Я мгновенно выхватил меч из притороченных к седлу ножен, выругавшись, развернул коня – и увидел, как Финн, уже успевший подняться на ноги, вскинул руку в предостерегающем жесте:

– Их трое…там!

Первый из нападавших всадников оказался передо мной. Мы сошлись в ближнем бою. У него тоже был меч, и он размахивал им, как косой, в надежде снести мне голову. Знакомые звуки: свист стали, рассекающей воздух, конский храп, звук вырывающегося сквозь стиснутые зубы дыхания… Я, кажется, даже слышал скрип моих собственных зубов, когда взмахнул мечом. Меха защитили нападавшего – но не слишком надежно, удар выбил его из седла и ослабил его контратаку. Мой клинок рассек меха, кожи – и тело противника, я довел удар – и человек мертвым осел на снег.

Я рывком высвободил меч и снова развернул коня, проклиная его маленький рост. Если бы у меня был хомейнский боевой конь… Степной пони был выбран из соображений конспирации: я не собирался воевать на нем. Теперь мне приходилось за это расплачиваться.

Я поискал глазами Финна – и вместо него увидел волка. Подле него на снегу распростерся мертвец с разинутым в безмолвном вопле ртом и разорванным горлом, третий и последний из нападавших все еще сидел в седле, бессмысленным и безумным взглядом завороженно глядя на волка. Ничего странного в этом не было: он видел изменение облика, а одного этого было достаточно, чтобы заставить даже взрослого мужчину вопить от ужаса, я сам научился сдерживать страх только потому, что видел это много раз. Но по-прежнему зрелище это вызывало у меня суеверный ужас.

Волк был большим самцом с рыжеватой густой шерстью. Едва нападающий, вскрикнув, попытался спастись бегством, волк прыгнул. Человек вылетел из седла и распростерся навзничь на снегу, вопя и пытаясь руками защитить горло, на котором уже почти сомкнулись белоснежные клыки…

– Финн! – перехватив клинок плашмя, я шлепнул своего пони по крупу, заставив его идти вперед.

– Финн, – проговорил я уже тише, – допросить покойника будет тяжело.

Стоявший над корчащимся в снегу телом волк повернул голову и посмотрел прямо на меня. Немигающий взгляд его заставил меня внутренне содрогнуться: привыкнуть к этому почти невозможно. С рыжеватой волчьей морды на меня смотрели человеческие глаза.

Потом рябящее марево поглотило волка – сверкающая пустота ничто, от которой резало глаза, на мгновение у меня закружилась голова, а желудок сжался в пульсирующий комок. Только глаза, устремленные на меня, оставались прежними: странные, звериные, желтые глаза. Глаза безумца. Или – воина Чэйсули.

По спине у меня пробежал холодок, я с трудом подавил дрожь. Рябящая пустота исчезла, извергнув человека. Не волка: смуглого высокого человека.

Вернее сказать, не совсем человека. Нечто иное. Нечто большее.

Я пошевелился в седле, сжал коленями бока пони, заставляя его подойти ближе. Малыш-степнячок коротко испуганно заржал, учуяв запах смерти – на снегу кроме мертвого пони Финна остались два человеческих трупа, и чистая белизна была запятнана алой кровью – но все-таки повиновался и подошел ближе. Я заставил его подъехать к пленнику, тот по-прежнему лежал навзничь, расширенными от ужаса глазами глядя на человека, который секунду назад был – волком.

– Эй, ты, – проговорил я, человек моргнул, повернул голову в мою сторону и попытался подняться – но не посмел, да и сил не хватило, он был беспомощен перед нами, и я хотел, чтобы он осознал это в полной мере.

– Говори, – приказал я, – кто твой хозяин? Кто послал тебя?

Человек не ответил. Финн сделал шаг в его сторону – всего один шаг, не промолвив ни слова. И тут пленник поспешно заговорил.

Я подавил готовый вырваться у меня возглас удивления: человек говорил похомэйнски, не на языке Эллас. Я не слышал этого языка уже пять лет – разве что из уст Финна, даже теперь мы по-прежнему продолжали говорить между собой на языке Кэйлдон и Эллас. И вот – здесь, в Эллас, мы снова услышали хомэйнскую речь.

Человек не смотрел на Финна – только на меня.

Я увидел, как на его лице сменяют друг друга страх – стыд – ярость:

– А что, у меня был выбор? У меня на руках жена и дочь, которым нечего есть, не во что одеваться, нечем согреться зимой. Мою ферму забрали за долги.

Мои деньги все ушли на войну. Мой сын погиб вместе с принцем Фергусом. И что, я должен позволить жене и дочери умереть с голоду? Или, может, было бы лучше, если бы моя дочь стала шлюхой при дворе Беллэма?

Его карие глаза смотрели на меня с яростью, чем дольше он говорил, тем скорее исчезал его стыд и тем сильнее становился гнев. Теперь в человеке, казалось, не осталось ничего, кроме враждебности и отчаянья.

– У меня не было выбора! Не было! Мне предлагали золото…

Мне показалось – в подреберье вонзился острый клинок.

– Кровавое золото, – прервал я его, уже зная, что он ответит мне.

– Да! – крикнул пленник. – Но оно того стоит! Война Шейна не принесла мне ничего и отняла жизнь у моего сына, я потерял кров над головой, моя семья впала в нищету… Что мне еще остается? Беллэм предлагает золото – кровавое золото! и я возьму его. Как и любой из нас!

– Любой? – эхом откликнулся я, его слова вовсе не понравились мне. Неужели вся Хомейна готова выдать меня моему врагу за солиндское золото? Тогда мы обречены на неудачу, даже не начав сражения…

– Да! – крикнул человек с яростью обреченного. – Все! А почему нет? Они демоны. Они нарушают все законы, божеские и человеческие. Они – звери!

Ветер переменился. Теперь он снова швырял мне в лицо ледяную крошку, но я почти не замечал этого – даже не попытался защититься от ветра. Не мог. Я застыл, глядя на пленника, онемев…

А потом перевел взгляд на Финна. Как и я, он был неподвижен – молча смотрел на распростертого у его ног человека. Но мгновением позже он поднял голову и прямо посмотрел на меня. Я увидел, как сузились его зрачки, утонув в море яростной желтизны. Желтые глаза. Иссиня-черные волосы. Золотая серьга в левом ухе. Странное, хищное, смуглое лицо.

Я взглянул на него новыми глазами – как ни разу мне не доводилось смотреть на Финна за все пять лет нашей жизни в изгнании – заново осознав, кто он.

Чэйсули. Изменяющий облик. Человек, который мог, когда хотел того, принимать обличье волка.

И – причина этого внезапного нападения. Не я, о нет. Вовсе не я. Я не имел значения для нападавших. Наш пленник не знал даже, что моя голова, доставь он ее Беллэму, принесла бы ему больше золота, чем он мог даже представить себе.

Боги, он же даже не знает, кто я!

В другое время жестокая ирония происходящего заставила бы меня рассмеяться. Я слишком высоко ценил себя, наивно полагая, что все знают меня и цену мне. Но здесь и сейчас никому не было дела до меня. Имело значение только то, к какому народу принадлежит Финн.

– Из-за меня, – подтвердил Финн. Больше он не проронил ни слова.

Я кивнул, ощутив внезапную слабость и легкую тошноту. Это было невозможно, невероятно… и все же – было. Мы возвращались в Хомейну после пяти лет скитаний на чужбине, чтобы собрать войско и отвоевать мой трон у Беллэма – и первое, с чем нам довелось столкнуться, была прежняя враждебность и ненависть хомэйнов к Чэйсули. Священное истребление, начатое Шейном – Чэйсули называют это кумаалин – начиналось как месть короля-безумца, но не прекратилось с его смертью и падением его державы…

Они пришли не за моей жизнью, они не собирались даже брать меня в плен.

Они пришли за Финном – потому что он был Чэйсули.

– Что они тебе сделали? – спросил я. – Чэйсули. Что сделал тебе этот человек?

Хомэйн посмотрел на Финна с выражением, похожим на изумление:

– Он оборотень!

– Но что он тебе сделал? – настаивал я. – Он что, убил твоего сына? Отнял у тебя ферму? Изнасиловал твою дочь? Довел твою семью до нищеты? Что?

– Не утруждай себя, – откликнулся Финн. – Кривое дерево не выпрямишь.

– Но его можно срубить, – возразил я. – Срубить, разрубить на куски и бросить в огонь…

Я замолчал, заметив выражение лица Финна – замкнутое, чуть отстраненное.

Финн был не из тех, кому можно было сочувствовать, за кого можно было сражаться, защищая его жизнь. Это была его война.

– Можно изменить его? – спросил я. – Я понимаю, что двигало им отчаявшийся идет на отчаянные шаги – но я не потерплю подобных целей. Войди в его разум, в его мысли – измени его, и пусть идет восвояси.

Финн поднял правую руку. В руке ничего не было – но он сделал жест, словно бы сжимал рукоять кинжала. Он испрашивал моего позволения. Он был ленником принца Хомейны – и спрашивал позволения убить у своего сюзерена.

– Нет, – ответил я на его безмолвный вопрос. – Не в этот раз. Используй свою магию. Человек дернулся:

– Боги, нет! Нет! Только не чародейство… Он попытался вскочить на ноги и бежать.

– Держи его, – спокойно приказал я. Мгновенно Финн оказался рядом с пленником, не давая ему подняться с колен, сам он стоял на одном колене, одной рукой сжимая горло хомэйна, второй обхватив его затылок. Одно движение

– и все будет кончено.

– Милосердия!.. – крикнул человек. И я был готов подарить ему жизнь, видят боги, но того, что произошло дальше, предвидеть я не мог.

Финн не стал переспрашивать меня. Он принял мое решение, как приказ. Его рука сжала голову хомэйна – в глазах того появилось выражение беспомощного ужаса – и почти мгновенно они стали пустыми и безжизненными. Я понял, что Финн исполняет мое приказание.

Я мог прочитать это по глазам. Не раз мне доводилось видеть глаза и лица тех, кто испытывал на себе силу магии Чэйсули. Но каждый раз я видел и глаза Финна: они становились пустыми, душа уходила из них, сливаясь в сопереживании с душой другого человека, подчиняя его своей воле. Здесь оставалось только его тело, пустая оболочка – сам он уходил. То, чем он становился, было одновременно меньшим, чем Финн, и чем-то большим, устрашающим и внушающим почтение, если не преклонение. Он становился не человеком, не богом, не зверем – чем-то иным.

Чужим. Неведомым. Незнакомым мне. Человек дернулся – его тело обмякло, но он не упал, руки Финна по-прежнему поддерживали его – одна на горле, другая на затылке. Он ничего не делал. Он ждал.

И тут внезапно Финн вздрогнул всем телом, его смуглое загорелое лицо посерело, застыв, как маска смерти, глаза по-прежнему оставались пустыми. Я слышал, как клокочет дыхание в его груди, видел, как мучительно кривятся губы в гримасе то ли отвращения, то ли боли… И мгновением позже, прежде чем я успел сказать хоть слово, он свернул пленнику шею и отшвырнул тело на снег.

– Финн! – я мгновенно оказался на земле и вонзил меч в снег – сейчас он мешал мне, шагнул к Финну, сгреб его за грудки:

– Финн, я сказал – измени его, а не убей… Но Финн уже валился навзничь в снег: я понял, что он не услышал меня. Он не был сейчас собой. Его самого по-прежнему не было здесь.

– Финн, – я схватил его за руку, удерживая от падения. Даже под теплой зимней одеждой я чувствовал, как напряжены его мышцы, лицо его было по-прежнему мертвенно-бледным, зрачки – черные булавочные головки в море чисто-желтого яростного цвета…

– Финн…

Он снова дернулся – и, наконец, пришел в себя. Повернул голову ко мне, не сразу осознав, что это я, что я держу его за руку. Он снова был самим собой, но я не спешил ослабить хватку. Если бы это не был Финн, я бы никогда не оставил меча.

Он посмотрел мимо меня, на распростертое в снегу тело.

– Тинстар, – его губы шевелились с трудом, словно ему мучителен был самый звук этого имени. – Я коснулся… воли Тинстара.

Я уставился на него в растерянности:

– Как?

Финн сдвинул брови в мучительном раздумье и провел рукой по лбу, словно хотел утереть пот, хотя лицо его было залеплено снегом, а сам он дрожал от холода. На мгновение он открылся, позволив мне увидеть свои истинные чувства, он был сейчас растерян и как-то странно уязвим.

– Он был… там. Как сеть, как паутина – мягкая, тонкая и липкая… паутина, которую невозможно сбросить, невозможно разорвать…

Финн встряхнулся, словно вышедший из воды пес.

– Но… если эти люди охотились за Чэйсули, а не за принцем Хомейны… – я помолчал. – Разве Тинстар стал бы ввязываться в кумаалин!

– Тинстар ввяжется во что угодно. Он – Айлини. Я с трудом удержался от улыбки – но не улыбнулся, подумав о Тинстаре. Тинстар, прозванный Великим Айлини, поскольку он правил – если, конечно, так можно выразиться – народом чародеев Солинды. Как Чэйсули были народом магов, живущих в Хомейне, так Айлини приходили из Солинды. Но они были – злом, ибо исполняли веления демонов преисподней. Что доброго может быть из Солинды – что доброго можно ждать от Айлини?.. Они хотели власти над Хомейной – и потому помогли Беллэму Солиндскому захватить ее.

– Но, значит, он не знает, что мы здесь, – раздумчиво проговорил я.

– Мы в Эллас, – напомнил мне Финн. – Хомейна всего в одном-двух днях пути отсюда – все зависит от того, какая будет стоять погода – и я не сомневаюсь, что границу стерегут соглядатаи Беллэма. Может быть, эти люди действительно были посланы, чтобы охотиться на Чэйсули…

Он сдвинул брови, я понял, что он размышляет, каких доказательств, убийства Чэйсули требует Беллэм от своих слуг. Должно быть, они должны принеси серьгу, может, и браслеты тоже…

– … но может статься, что они разыскивали хомейнского принцаизгнанника,

– он продолжал хмуриться. – Я не уверен. У меня было слишком мало времени для того, чтобы выяснить их истинные намерения.

– А теперь уже поздно.

Финн посмотрел на меня, по его лицу снова ничего нельзя было прочесть.

– Если Тинстар связался с хомэйнами и посылает их охотиться на Чэйсули, эти хомэйны должны умереть, – ровно проговорил он, взглянул на мертвое тело, потом снова поднял взгляд на меня. – Я должен охранять твою жизнь, это мой долг.. Неужели я не могу сделать того же для себя самого?

Я долго молчал.

– Да. Конечно, – в конце концов жестко проговорил я и пошел назад к коню, чтобы вытащить из снега меч. Финн двинулся к убитому пони и снял с его спины седельные сумки.

Я вновь взобрался в седло и сунул меч в ножны, удостоверившись прежде, что клинок чист и на нем не осталось следов крови. В молочно-белом свете вьюжного дня руны на клинке сияли серебром – руны Чэйсули, сплетающиеся в надпись на Древнем Языке, которого я не знал. Меч Чэйсули – для принца-хомэйна. Но Пророчество гласило другое: однажды человек всех кровей объединит в мире четыре враждующих державы и два народа магов. Быть может, тогда этот меч больше не будет мечом Чэйсули в руках хомэйна, а просто – мечом в руках короля…

Но пока золотая рукоять с царственным гербовым львом и огромным сияющим рубином в яблоке должна остаться скрытой под кожаной обмоткой. По крайней мере, до тех пор, пока я не освобожу Хомейну и не займу Трон Льва.

– Садись позади меня, – сказал я Финну. – Ты не можешь идти по такому снегу.

Чэйсули передал мне сумки, но сам не сдвинулся с места.

– Твоему коню и тебя за глаза хватит, шутка ли – тащить на себе такую тушу! – он ухмыльнулся. – Я и не стану идти по этому снегу. Я побегу. Волком.

– Если Сторр ушел слишком далеко вперед. Я остановился на полуслове. Хотя Изменяющийся может принимать облик лиир только если лиир находится не слишком далеко, было очевидно, что с этим задержки не будет. Особое отстраненное выражение на лице Финна – выражение, которое я успел хорошо узнать за эти годы – объяснило мне все без слов. Его мысли были сейчас не здесь – он отвечал на зов, взгляд его остановился, словно бы он говорил с чем-то внутри себя – или с кем-то, кого не мог слышать никто, кроме него.

Он неожиданно широко улыбнулся, разом забыв и нападение, и Тинстара:

– Сторр говорит, что нашел для нас ночлег. Придорожную харчевню.

– Далеко?

– Лига или около того. Думаю, после всего того времени, которое мы провели под открытым небом, эта дорога не покажется тебе такой уж длинной, – он отбросил волосы назад одним беспечным движением руки. – В способности принимать облик лиир есть масса преимуществ, Кэриллон. Я доберусь быстрее – а кроме того, мне будет гораздо теплее, чем тебе.

Я решил не обращать внимания на его слова и промолчал – а что мне еще оставалось делать? Развернул своего пони, вывел его на тропу и поехал вперед, оставляя позади убитого пони и трех мертвых людей, их кони разбежались. Тяжело вздохнув, я вполголоса последними словами обругал метель, мое лицо успело онеметь от холода, а борода основательно обледенела.

Мимо меня стрелой пронесся Финн – в облике волка стремительный желтоглазый зверь, покрытый густой рыжеватой шерстью.

Не было ни малейшего сомнения в том, кому из нас теплее.

Глава 2

В общую комнату набилось множество народа: как и мы, все они искали защиты от непогоды. На каждом столе стояли сальные свечи – оплывшие, окруженные масляно поблескивающими медленно застывающими лужицами, они по капле цедили тускло-желтый свет, зато копоти от них было предостаточно, и жирный дым клубами поднимался к низким потолочным балкам харчевни. Смрад, царивший здесь, был настолько густым и едким, что заставил меня закашляться, однако – в тесноте, да не в обиде: по крайней мере, здесь хоть тепло было. А сейчас ради этого я бы еще и не такую вонь стерпел.

Я рванул дверь, пропахав ее нижним краем глубокую борозду в мерзлом земляном полу. Вовремя успел пригнуться: вообще-то рисковал с разгону врезаться лбом в дверную притолоку. Двери придорожных харчевен явно не рассчитаны на людей моего роста, за пять лет, проведенных в изгнании, я стал много выше, чем был прежде, и по меньшей мере вдвое тяжелее. Жаловаться, однако, было не на что: коль скоро при таком росте и весе узнать меня сложновато – пусть их, эти элласийские косяки, пусть я хоть каждый день так по-дурацки в них въезжаю!

Пока я сражался с дверью, Финн проскользнул мимо меня внутрь харчевни.

Высвободив, наконец, дверь, я захлопнул ее, едва не порвав заледеневших кожаных петель, проклиная нещадно того пса, который чуть было не сшиб меня, проскользнув у меня между ног. На миг я задумался о Сторре: ему-то, бедняге, придется искать ночлега в лесу. Но, к стыду моему, мысли о еде и питье для нас самих занимали меня сейчас много больше.

Я задвинул щеколду и мимоходом отметил, что на двери комнаты, в которой нам предстояло провести эту ночь, были в придачу еще и крепкие железные скобы для тяжелого дверного засова. Видно было, что пользуются им нечасто. Нам же это сделать придется – хватит с меня однодневных и ненужных знакомств, которые так легко завязываются в придорожных харчевнях и кабаках.

Финн уже ждал меня за столом, на котором также стояла одинокая свеча, только уже не горела: вместо пламени над ней клубился тяжелый вонючий дым. Финн позаботилcя, дело ясное. Эта привычка была у нас общей.

Я присоединился к нему, высвобождаясь из кожи и мехов. Хорошо, однако, хоть иногда чувствовать себя человеком, а не медведем, некоторое время просто наслаждаешься свободой движений. Я уселся на треногий табурет и принялся оглядывать зал. Финн был занят тем же.

Солдат здесь не было: Эллас – мирная земля. В зале собрались в большинстве своем фермеры, чье оживление было явно подогрето большим количеством выпитого вина, были здесь и странники, направляющиеся на запад и восток – элласийцы, хомэйны и жители Фейлиа – судя по их выговору. Из Кэйлдон не было никого – а это означало, что мы с Финном можем говорить на элласийском с выговором Кэйлдон, и никто не заподозрит, что мы не оттуда родом.

Кроме тех, кто мог узнать Чэйсули с первого взгляда. А в Эллас таковым мог оказаться любой.

Элласийцы – народ открытый, общительный, люди откровенные и простые.

Уверток они не любят, за что я им и благодарен. Я устал от всех этих выкрутасов, хотя при необходимости и сам их не чураюсь. Приятно, что хотя бы в харчевне тебя принимают таким, каков ты есть. Точнее, таким, каким ты хочешь казаться. Здесь я был странником, чужаком, путешествующим в одной компании с Чэйсули, но от этого прием не становился менее радушным. Однако ж, на Финна пару коротких взглядов они бросили: Правда, потом занялись своими делами, а об увиденном вроде как забыли.

Я улыбнулся. Трудно не обратить внимания на воина Чэйсули – однако в Эллас они все же встречаются не так уж редко. Здесь за Чэйсули не охотятся.

И тут улыбка сбежала с моего лица: я вспомнил, что в Эллас, охотясь на Чэйсули, часто приходят хомэйны…

Хозяин харчевни наконец появился, вытирая жирные руки о потрепанный дырявый фартук, и без того не блещущий чистотой. Говорил он с гортанным выговором Эллас, делавшим его речь немного неразборчивой, а голос у него был сиплый и ленивый. И тут я применил одну уловочку. Чтобы усвоить ее, мне потребовалось несколько месяцев тяжких усилий – однако все-таки я ее усвоил:

– Желаете пива или вина? – флегматично вопросил хозяин. – Есть красное кэйлдонское, сладкое белое из Фейлиа и славное местное вино из лучших виноградников Эллас…

Зубы у него были гнилые, однако улыбка показалась мне искренней.

– Уиска есть, хозяин? – осведомился я.

Грязно-серые брови поднялись: он обдумывал мой вопрос.

– Уиска, хм-м?.. Не, не, такого нет. Степняки ща с нами не торгуют, а все из-за того, что Эллас поддержала Кэйлдон в давешней войне.

В его светло-карих глазах явственно читалось, что он принял нас за уроженцев Кэйлдон: мой выговор только утвердил его в этом мнении. По меньшей мере, он считал кэйлдонцем меня, Финн не имел ни малейшего сходства с ними… разумеется.

– Чего еще желаете?

В неярком мутном свете глаза Финна казались почти черными, но я увидел, как в них вспыхнул огонек:

– Как насчет хомейнского меда?

Хозяин сдвинул серо-седые брови. В его коротко стриженных волосах была заметна сильная проседь, на щеке расплывалось пятно – видно, отметина какой-то давней, может, еще в детстве перенесенной болезни. В глазах его не было ни тени недоверия или подозрения, только неясное отвращение:

– Не-а, такого тоже не водится. Это же хомейнское пойло, как вы сами изволили сказать, а нынче мало что доходит сюда из Хомейны.

Несколько мгновений он разглядывал золотую серьгу в ухе Финна. Мне не составляло большого труда угадать мысли элласийца: мало что – и мало кто доходит сюда из Хомейны… если, конечно, не считать Чэйсули.

И – охотников за Чэйсули.

– Что, совсем худо с торговлей? – поинтересовался я.

Хозяин подергал завязки фартука, испещренного винными пятнами. Он быстро оглядел зал опытным взглядом – не нужно ли кому чего, – потом ответил:

– Оно, конечно, торговля идет помаленьку, да только не с Хомейной. С ентим их солиндским королем, с Беллэмом, значится, – он мотнул головой в сторону Финна. – Должно, ты знаешь об этом.

Финн не улыбнулся.

– Может, и так, – спокойно сказал он. – Но я покинул Хомейну, когда Беллэм выиграл войну, а потому мало знаю о том, что теперь происходит у меня на родине.

Элласиец долго изучающе разглядывал его, потом наклонился вперед, опершись на столешницу ладонями:

– Скажу я тебе, муторно видеть, до чего страну довели. Как только земля носит этого Солиндца! А тут еще этот, демоны его забери… чернокнижник-Айлини евойный, не к ночи будь помянут…

Итак, вот мы и мы добрались до вопроса, к которому я вел, не желая сам заводить об этом речь. Теперь, не поддержи я беседу и не начни задавать вопросов, я показался бы либо полным тупицей, либо подозрительным типом. Хозяин оказался разговорчивым, этим можно было воспользоваться.

– Разве Хомейна не счастлива ныне? – я спросил об этом скучающим тоном, без видимого интереса, просто – чужестранец, проводящий время за беседой, из вежливости задавший вопрос.

Элласиец загоготал:

– Счастлива? С чего бы это? Уж не с того ли, что на ее троне сидит Беллэм, а на горле лежит лапа Тинстара? Не, не счастлива она, вовсе нет… скорее, беспомощна. Мы тут много чего наслушались об огромных налогах и жестоких судьях. У нас-то, хвала небу, о таком слыхом не слыхивали, при нашем-то добром короле, – он хмыкнул и смачно сплюнул на земляной пол. – Слыхал я, будто Беллэм хочет союза с самим Родри, да только тот мараться не станет. Беллэм – жадная дрянь, Родри – нет. Нужен ему такой союз, как же – с его-то шестью сыновьями! он ухмыльнулся. – Слыхал я еще, будто Беллэм предлагает свою единственную дочь в жены аж самому Наследному Принцу, да только нужна она ему, как прошлогодний снег. Куинн может найти себе пару и получше, чем эта солиндская шлюшка Электра!..

Разговор перешел на женщин, как это всегда бывает в мужской компании. Но только до тех пор, пока элласиец не отправился заниматься нашим ужином. Больше о женщинах не было сказано ни слова: нас скорее занимала Хомейна. И Беллэм марионетка в руках Тинстара.

– Шесть сыновей… – размышлял Финн. – Будь царствующий дом более плодовитым, не быть бы Хомейне сейчас под властью Солиндца.

Я хмуро поглядел на него. Мне не нужно было напоминать, что царствующий дом Хомейны был, мягко говоря, не слишком богат наследниками. Именно потому, что у Мухаара Шейна не было ни одного сына, – о шести и говорить нечего! наследовал ему единственный сын его брата. О да, плодовитость и бесплодие…

Как это изменило и мою судьбу, и судьбу Финна… Именно потому, что у Шейна не было детей, кроме единственной непокорной дочери, он передал всю полноту власти своему племяннику, Кэриллону Хомейнскому, и Изменяющемуся-Чэйсули, служившему ему. Трон Льва – по смерти Мухаара, и грядущая война – вот что досталось мне в наследство.

И еще одно: священное истребление. Кумаалин.

Вернулся хозяин – с хлебом и блюдом дымящегося мяса, каковое блюдо он и водрузил в центре стола, за ним следовал парнишка, доставивший нам кувшин доброго элласийского вина, кожаное подобие кружек и увесистый кусок желтого сыра. Я заметил, как мальчишка уставился в лицо Финна, в янтарном свете свечей казавшееся отлитым из черной бронзы: наверняка он заметил и предательски-желтые глаза, однако не проронил ни слова. Должно быть. Финн был первым Чэйсули, которого он встретил в жизни.

Ни хозяин, ни мальчишка не стали задерживаться у нашего стола – дел у них и без нас хватало, – и мы немедленно принялись поглощать трапезу с жадностью изголодавшихся путников. Не то чтобы мы вправду умирали с голоду: успели перекусить в середине дня, но одно дело – перехватить промерзший кусок, который в горло-то только с голодухи и полезет, да еще в этот буран, будь он неладен, и совсем другое – горячее мясо и тепло постоялого двора. Я уж и забыть успел, когда последний раз ел в тепле.

Я вытащил нож, отхватил им приличный ломоть оленины и шлепнул мясо на деревянную доску, заменявшую здесь тарелку. Нож был кэйлдонским, хорошей работы: стальной клинок прекрасной заточки, отполированный почти до зеркального блеска, рукоять, покрытая резьбой и вязью рун, – из берцовой кости какого-то громадного зверя, по крайней мере, так мне сказал король Кэйлдон. Поистине, королевский подарок: как раз по руке, красив, не слишком легок и не слишком тяжел… Да все же не мой кинжал, мой-то собственный, работы Чэйсули, до времени был запрятан в седельный мешок, чтобы не попался на глаза кому не надо.

Наелись, что называется, до отвала: с места сдвинуться – и то тяжело было.

Я заказал еще вина и как раз наполнял наши кружки, когда мое внимание привлек усилившийся шум. Мы оба одновременно обернулись, пытаясь понять, что же вызвало столь бурное оживление.

По скрипучей лестнице спускался арфист – судя по зажатому у него подмышкой инструменту. Синее одеяние, скрепленное на груди серебряной цепью, густые вьющиеся волосы, темной волной спадающие на плечи, перехвачены серебряным обручем… Что-что, а нищим бродягой он не был – как, впрочем, и большинство его собратьев: из тех, что поют пред тронами королей, не скупящихся на золото и драгоценности. Жилось ему, по всему видать, неплохо, да и силой, как видно, не обделен – высок, широкоплеч, и даже свободное одеяние не может скрыть мускулистой фигуры. Такому, пожалуй, бояться нечего, пусть все его оружие арфа.

Синеглазый музыкант улыбнулся привычной дружеской и располагающей улыбкой.

Двое быстро освободили ему место в центре комнаты и пододвинули стул, он тихо поблагодарил и сел, пристроив сбоку арфу. Хороша была арфа, сразу видно

– тем более тому, кто перевидал их немало у дядюшки в Хомейна-Мухаар: дерево густого медово-золотого цвета, отполированное до блеска за долгие годы, единственный зеленый камень-украшение, в чаду и неверных отблесках свечей струны серебрились, как паутинные нити, и мерцающий трепет их был – обещание чуда. И обещание сбылось, едва арфист коснулся струн…

…Подобна женщине была она – женщине, чуткой к ласке возлюбленного, женщине, чей голос – музыка, струящаяся словно колдовской туман, дивная и нежная, чарующая и манящая музыка, заставляющая умолкнуть голоса… Нет среди живущих никого, кто не поддался бы волшебству звуков арфы – разве что он глух, как тетерев, или туп, как пень, Голос арфиста звучал столь же чудесно напевно, как и струны. Он не был схож с голосом женщины, – а я частенько встречал у музыкантов такие голоса, оставаясь глубоким, певучим и мелодичным, как и требовало это ремесло. Ему не приходилось говорить громко: голос его и без того проникал во все уголки зала.

Он – говорил. Все прочие – внимали.

– Отрадой для меня будет усладить ваш слух, – тихо начал он, – сколь возможно это для моей Леди и меня самого. Но прежде должно исполнить то, что возложено на меня…

Он вытащил из-за рукава свернутый листок, расправил его на колене и начал читать. Голос его был ровным и спокойным: невозможно было понять, какие чувства вызывает у него послание – вызывает ли оно хоть какие-то чувства. Он только читал – но довольно было и просто слов.

Узнайте же ныне, что Беллэм Мухаар, Король Солиндский, Мухаар Хомейны, Господин городов Мухаара и Лестра, объявляет награду в пятьсот золотых тем, кто слово иль весть ему о Кэриллоне, что зовет себя Принцем Хомейны, доставит: весть о том самозванце, что к трону стремится.

Узнайте же ныне, что Беллэм Мухаар еще более жаждет узреть самозванца, потому – кто доставит в Хомейну-Мухаар Кэриллона, живым или мертвым, получит вдовое больше награду из рук государя.

Окончив чтение, арфист снова свернул указ и сунул его назад в рукав. Глаза его, в полумраке казавшиеся черными, пристально вглядывались в лица людей, словно он пытался понять, какие чувства вызвали у собравшихся слова указа. Куда подевалась его ленивая мягкость? Теперь я видел ловкого, хитроумного и твердого человека. И человек этот выжидал.

Может, он нанят? Может, он из людей Беллэма, разыскивающих меня и стремящихся получить золото за кровь? И теперь развлекается, мысленно подсчитывая барыш?.. Пять сотен золотых, если он знает, что я здесь. Тысяча, если он доставит меня домой, в Хомейну-Мухаар.

Домой. Где я попаду в руки Беллэма – или Тинстара: вот он я, делайте, что хотите!..

Я разглядывал элласийцев: было несложно понять, о чем они думают сейчас.

Золото и слава. Деяние и награда. Они ненадолго попытались представить себе, что значит быть богатым. Только ненадолго – потому что потом они подумали о своей земле. Здесь Эллас, не Хомейна: Эллас. Королевство Родри. А тот, кто сейчас предлагал им золото за кровь, однажды уже проглотил целое королевство…

Я видел, что элласийцы не станут делать ничего за золото Беллэма, но в зале были не только они, и – кто может поручиться за остальных?..

Я перевел взгляд на Финна. Лицо его, как всегда, казалось застывшей маской, ликом бронзовой статуи, живыми были только глаза – невероятные желтые глаза, говорившие о древних временах и о чарах.

Арфист запел. Голос его, глубокий и сладостный, мастерски передавал чувства певца и вызывал нужный ему отклик. Он пел о горечи поражения и о безумной бойне войны. Он пел о мальчишках, оставшихся на залитых кровью полях, и о командирах, сраженных мечами Солинды и Атвии. Пел о короле, скрывшемся за розово-алыми стенами Хомейны-Мухаар, полубезумном одержимом короле. Он пел о брате короля, убитом в бою, о сыне его, чьи руки были скованы железом, а душа отчаяньем. Он пел об этом мальчике, ныне свободном и ставшим зрелым мужем, жившем в изгнании, бежавшем от преследований Айлини. Он пел обо мне, этот чужестранец, и воспоминания пробуждались в моей душе…

О боги… воспоминания…

Как могло случиться, что арфист знает об этом? Как мог он узнать все, что было, узнать самою мою суть – чем я был, чем хотел стать? Как может он петь мою песню, когда я сам – я сижу здесь, потерянный, не ведающий, что происходит, знающие лишь то, что все – правда, мечтающий лишь о том, чтобы так не было?

Как он это делает?.. Горечь воспоминаний и колдовское наваждение… Я вздрогнул и уставился на потемневшую исцарапанную столешницу – а запястья обожгла давняя боль, ставшая, скорее, уже только памятью о боли. Я не мог поднять глаз на арфиста. Только не теперь, когда он рассказывал мою историю, говорил о моем родстве, о моем праве, моем наследии и о земле – моей земле, вовлеченной в смертоносную борьбу.

– Великие боги… – пробормотал я и замолчал.

Я чувствовал на себе пристальный взгляд Финна. Но он не проронил ни слова.

Глава 3

– Я Лахлэн, – представился музыкант, – Я арфист, но также и служитель Лодхи Всемудрого, Лодхи Всеотца, хотите ли, я спою вам о Нем?

Молчание было ему ответом – молчание, полное благоговейного ужаса и глубочайшего почтения. Он улыбнулся, его длинные сильные пальцы вновь легли на струны:

– Ходят слухи о том, что мы, служители Лодхи, обладаем тайной магией. И слухи не лгут. Вы ведь слышали об этом прежде, не так ли?

Я огляделся вокруг: постояльцы словно окаменели на своих скамьях и табуретах, все взгляды были прикованы к арфисту. Я всерьез задумался о том, что же он собирается делать.

– Всеотец наделил нас даром песни, даром исцеления. даром слова. Но немного среди нас тех, кто одарен всеми тремя дарами…

Он улыбнулся – загадочной и мудрой улыбкой:

– Я – один из таких, и этой ночью хочу поделиться всем, что у меня есть, с вами.

Зеленый блик камня скользнул по его пальцам, начавшим замысловатый танец на струнах, и звуки, рожденные этим танцем, заставили меня затрепетать. Взгляд его вновь скользнул по лицам собравшихся, на миг останавливаясь на каждом, словно заглядывая в душу, читая сокровенные мысли. Он по-прежнему улыбался.

– Некоторые зовут нас чародеями, – тихо продолжал он. – Я не стану отрицать этого. Сотни лиг прошел я с моей Леди, многие земли повидали мы, я учился всему, чему мог. То, чем ныне я хочу одарить вас, желанно многим: многие хотят вернуться во времена невинного отрочества, в те времена, когда бремя мирских тревог и страстей еще не утяжелило душу, в то беззаботное и светлое время. Ныне вы вновь переживете все, что было лучшего в вашей жизни…

Синие глаза арфиста потемнели, став непроглядно-черными.

– Слушайте же – внемлите лишь мне и моей Леди – и да снизойдет на вас Дар Лодхи. Слушайте…

Зазвучала музыка, в первое мгновение показавшаяся мне самой обыкновенной я слышал такое тысячи раз. Потом – скорее ощутил, чем услышал странную, ускользающую, неуловимую мелодию, вплетающуюся в песню струн. Непривычную мелодию, вроде бы и вовсе лишнюю в основной теме, смутно отличающуюся от обычной музыки. Я уставился на руки арфиста, свивающие мелодию – тени и блики скользили по ним, тени и блики, тончайшая паутина, кружево света и сумрака… И внезапно почувствовал все это – в себе.

Я растворился в музыке, стал одинокой нотой, вплетенной в общую ткань.

Звенела струна – снова и снова: струна моей души под пальцами арфиста. Я смотрел и смотрел на тонкие чуткие пальцы, касавшиеся струн, и музыка заполняла меня…

Все вокруг теряло цвет – становилось тоскливым и бессмысленным, как пустой запыленный кубок. Все поглощало серое, бесконечное множество полутонов, светлых – без белого, темных – без черного: я погружался в мир теней, и тенью казался сам музыкант – серые одежды, серые волосы, серые глаза… Лишь арфа осталась такой, как была – медово-золотой, мерцающей, и зеленый камень поблескивал изумрудным оком… А потом исчезло и это.

Ни страха – ни крови – ни жажды мести… Только память былого, ощущение прошлого – юных дней, юного Кэриллона, с восхищенным изумлением разглядывающего великолепного гнедого боевого коня – подарок отца в день восемнадцатилетия. Я прекрасно помнил и тот день, и все, что подумал тогда об этом коне. Великий день – ибо в этот день я был наречен Принцем Хомейны и наследником Трона Льва.

…Я снова сбегал по винтовой лестнице в Жуаенне, рассеянно кивая в ответ приветствовавшим меня слугам, все мысли мои были только об обещанном подарке. Я давно знал, что это будет боевой конь – не знал. только, какой. Я надеялся…

…и мои надежды оправдались. Сын огромного рыжего королевского жеребца и лучшей кобылы в королевских конюшнях был достоин своих родителей. И он был моим. Наконец-то – моим! Взрослый, великолепно обученный – мечта любого воина.

Я-то, конечно, был далеко не воином: все, что я пока видел – фехтовальный зал да турниры, но я был готов доказать, что достоин такого прекрасного дара…

Случай вскоре представился – гораздо быстрее, чем я того желал.

Теперь я видел, чем оборачивается «дар» арфиста. Верно, он дал мне возможность вновь пережить счастливейший день в моей жизни – но ни на минуту не позволил забыть о том, что произошло потом, и в сравнении с прошлым счастьем это знание причиняло мучительную боль. Нарочно не подберешь картины прошлого, которая пробуждала бы больше воспоминаний, должно быть, проклятый певец долго копался у меня в мозгах, прежде чем найти его, но – нашел и – показал мне.

Картины-воспоминания менялись. Я больше не был юным принцем, гладящим шелковую гриву великолепного скакуна, нет. Теперь я был другим: измученным мальчишкой, перемазанным кровью и грязью. Меч у меня отняли, а руки сковали атвийским железом. Сам Торн, сын Кеуфа, чьим пленником я и был, приказал заковать меня в кандалы – великая честь!

Мое тело непроизвольно напряглось, на коже выступили крупные капли пота. Я снова сидел в общем зале маленькой элласийской харчевни, битком набитом людьми, за стеной ревела вьюга – а я был мокрым, как мышь, и ничего не мог с этим поделать.

А потом внезапно мир вновь обрел цвет, перестал быть чем-то призрачным и туманным. Чадили и потрескивали свечи в грубых подсвечниках, выхватывая из полумрака людские лица… Все снова было на своих местах. Я по-прежнему сидел за столом, и запястье мое охватывали не кандалы, а пальцы Финна – стискивали изо всех сил. Мгновением позже я понял, почему. Моя правая рука сжимала костяную ручку ножа, а острие его было направлено на арфиста.

– Не теперь, – спокойно и бесстрастно проговорил Финн. – Позже, может быть, когда мы узнаем его истинные намерения.

Во мне медленно закипал гнев – гнев на Финна, и гнев не праведный. Мне нужен был арфист – проклятый колдун, для которого я был лишь марионеткой на веревочках, за веревочки же дергал этот… Лахлэн. Финн просто, что называется, под руку попался.

Я выпустил нож – и Финн тут же разжал пальцы. Я принялся растирать запястье – там, где его пересекал след старого кольцевого шрама, след от наручника, – и поднял мрачный злой взгляд на Изменяющегося:

– А ты что увидел? Чэйсули на троне, а? Финн не улыбнулся:

– Нет. Аликс.

У меня горло перехватило. Аликс. Конечно же. Единственно, чем можно пронять Финна – напомнить ему о женщине, которую он желал настолько, что решился похитить. О женщине, которая отказала ему, чтобы стать супругой его брата Дункана.

Моя двоюродная сестра – а я желал видеть ее своей женщиной… Я горько рассмеялся:

– Искусный арфист, что и говорить!.. а вернее – чародей, как он сам и сказал.

Я перевел взгляд на человека в синих одеждах – его просили спеть еще, он вежливо отказывался. – Думаешь, он – Айлини? И Беллэм его прислал, чтобы заманить нас в ловушку? Финн покачал головой:

– Нет, не Айлини: я бы почувствовал. И о боге-Всеотце я слышал, – он поморщился с явным неудовольствием. – Элласийское божество, следовательно, не первостепенное, но все же могущественное.

Он пододвинулся к столу и налил себе еще вина:

– Я поговорю с ним.

Тот, кто назвался Лахлэном, теперь обходил зал, собирая плату – монетами или вином: арфа в одной руке, чаша – в другой. Отблески света играли на серебряных звеньях цепи и обруче, охватывающем голову. Он был молод – примерно одних со мной лет – и высок, но уже в кости и несколько меньше меня ростом, хотя не казался хрупким, а во всей его фигуре чувствовалась сила – неявная, но и немалая.

Наш стол был последним, к которому он подошел: я ждал этого, пододвинул ему кувшин с вином – дескать, угощайся, коли хочешь, – и ногой пихнул к нему стул.

– Садись. Отведай вина. И возьми, – я вытащил из пояса потертую золотую монету с грубым рисунком. Полновесное золото – вряд ли кто-нибудь по нынешним временам обратил бы внимание на варварскую чеканку. Я подтолкнул монету пальцем по столу – она скользнула вдоль лезвия ножа.

Арфист улыбнулся, кивнул и присел на табурет. Густо-синий цвет его одежды удивительно подходил к цвету глаз, а волосы в неярком свете казались темными и тусклыми – словно солнце никогда не касалось их, чтобы подарить им золотистый или рыжеватый отблеск. Я подумал, что он, вероятно, красит волосы, и усмехнулся про себя.

Он налил себе вина в ту чашу, которую держал в руке – серебряную, искусной работы, хотя и слегка потемневшую от времени. Видно, здесь ее приберегали именно для таких гостей, а потому пользовались редко. Вряд ли она – его собственная.

– Золото Степей, – заметил он, подняв монету.

– Мне нечасто доводится получать такую плату. Он поднял глаза от монеты на мое лицо:

– Мое нехитрое искусство не стоит, думается мне, таких денег: заберите это назад, – он положил монету обратно.

Оскорбление, хотя и неявное, было тщательно продумано и безупречно вежливо высказано. Непонятно, преследовало ли оно какую-либо определенную цель, но меня задело. Может, это просто любопытный, подцепивший рыбину не по себе? – или какой-нибудь принц в изгнании?..

– Можешь взять себе или оставить – воля твоя, – я взялся за кружку. – Мы я и мой спутник – вернулись с войны Кэйлдон и Степей – живыми и здоровыми вернулись, видишь ли – а потому мы щедры.

Я говорил на элласийском, но с явным акцентом Кэйлдон. Арфист – Лахлэн налил себе вина в чашу.

– Понравился ли вам мой дар? – осведомился он. Я уставился на него поверх кружки с туповатым видом:

– А что, должен был? Он улыбнулся:

– Песня арфы ни к чему не принуждает: я просто разделил свой дар – дар Лодхи – с теми, кто слушал меня, а уж они вольны были делать с ним, что угодно.

Воспоминания принадлежали вам, не мне: как я мог указывать, что видеть каждому из вас? – перевел взгляд на Финна, словно ждал ответа от него.

Финн, казалось, не обратил на это ни малейшего внимания. Он спокойно восседал на своем табурете, и похоже было, что абсолютно расслабился – хотя Такой вот «расслабившийся» Чэйсули способен отреагировать на любое происшествие быстрее, чем любой человек настороже. Длинные пальцы Изменяющегося лениво крутили опустевшую кружку, глаза были полуприкрыты, как у хищной птицы, но даже из-под век посверкивала яркая звериная желтизна радужки.

– Кэйлдон – арфист продолжил разговор так, условно понял, что не вытянет из Финна ни слова. – Ты говоришь, вы сражались на стороне Кэйлдон, но сами вы не кэйлдонцы. Я узнаю Чэйсули с первого взгляда, – он улыбнулся и взглянул на меня. – А что до тебя, господин – ты говоришь на правильном элласийском, хотя и недостаточно правильном. Горло у тебя к этому не приспособлено. Но ты и не из Кэйлдон, я достаточно повидал тамошнего народа… – глаза его сузились. Солинда либо Хомейна. А для Фейлиа в тебе не хватает живости.

– Мы наемники, – отчетливо сказал я. Это было правдой – по крайней мере, когда-то. – Мы ищем не тронов, а службы.

Лахлэн снова взглянул на меня. Вид у меня сейчас был не слишком цивилизованный: густая борода, отросшие волосы, выгоревшие на солнце, неровными прядями спадающие на плечи… Шнур наемника с красной лентой, который носил пять лет, я снял – что означало, что я свободный человек, и мой меч готов к услугам. В компании с Чэйсули я был весьма ценен, короли платили бы мне за службу золотом.

– Не тронов… – раздумчиво промолвил певец, его улыбка начинала меня раздражать. Он поднялся, забрал арфу и кубок и кивком поблагодарил за вино.

– Возьми плату, – повторил я, – она от чистого сердца.

– И от чистого сердца я отказываюсь от нее, – он покачал головой. – Вам золото нужно больше, чем мне. Мне не придется собирать армию.

Я громко расхохотался:

– Ты плохо понимаешь наемников, арфист. Мы не собираем армий, мы служим в них.

– Я сказал именно то, что хотел сказать, – лицо его было спокойно, почти торжественно, но глаза поглядывали на нас лукаво, он отвернулся и пошел прочь.

Финн протянул руку за своим кинжалом. Строго говоря, не совсем своим: свой он прятал до времени, как и я. Вместо того он носил кинжал степняка, и пользовался им весьма умело. Как и любым другим, впрочем.

– Этой ночью, – тихо проговорил он, – я побеседую с ним.

Я мельком задумался об элласийском боге, которому, по его словам, служил арфист. Вмешается ли Лодхи? Или сам Лахлэн окажется достаточно уступчивым?

Я улыбнулся.

– Делай, что должно.

Метель загнала сюда многих, а потому на отдельную комнату рассчитывать не приходилось. Все, что я мог сделать – заплатить трактирщику золотом за две подстилки на полу комнаты, в которой устроились на ночлег еще трое. Я зашел туда один, добрался до своих «апартаментов» позже, чем рассчитывал, и остальные двое уже спали. Я прислушался, прислонившись к дверям и замерев: что, если это ловушка, и они только притворяются спящими, чтобы усыпить мое внимание? Но все трое спали глубоким сном. Я закрыл дверь, улегся, вытянув ноги, на грязной блохастой подстилке, положил рядом меч в ножнах и затих, ожидая Финна.

Как он вошел, я не слышал: сделал он это совершенно бесшумно, даже дверь не скрипнула за ним, как за мной. Он просто оказался в комнате.

– Арфист исчез, – сообщил он. Не шепот – тень звука, но я научился слышать это.

Я фыркнул, Финн уже успел устроиться на подстилке рядом со мной:

– В такой-то буран?

– Его здесь нет.

Я сел и прислонился к стене, с бессмысленной задумчивостью уставившись во тьму. Рука привычно легла на замотанную кожаными ремнями рукоять меча.

– Ушел, значит, да? – размышлял я. – Что могло заставить человека без особого повода совершить прогулку через элласийскую метель?

– Золото – достаточно веский повод, – Финн стащил часть меховой одежды и закутал ею ноги. Он вытянулся на подстилке и затих – даже дыхания я не слышал.

Я принялся задумчиво грызть ноготь, размышляя обо всем происшедшем.

Столько вопросов – и ни на один у меня нет ответа. Да и у Финна тоже, так что нечего и спрашивать.

Еще некоторое время я позволил себе потратить на размышления об арфисте, потом соскользнул вниз по стене, растянулся на грязной подстилке в полный рост и заснул. Кто из людей – будь то хоть принц, чья голова оценена в тысячу золотых – станет тревожиться за свою безопасность – под охраной Чэйсули?..

Поговорить спокойно мы смогли только наутро, да и то не сразу. Мы вышли в вечную снежную тишь, – за ночь буря улеглась, – уложили наши пожитки и оседлали коней. Я проваливался в глубокий снег почти до колена, на дороге было получше, там снег был утоптан. Там я и дожидался Финна, ушедшего за деревья в поисках своего лиир.

Сторр появился мгновенно – вылетел из леска и, как радостный пес, бросился прямо в объятия Финна. Тот опустился на одно колено в снег, словно забыв о холоде, и бросил быстрый оценивающий взгляд на харчевню – проверить, не видит ли кто. Я подумал, что навряд ли кому-нибудь придет в голову пялиться на нас.

Убедившись в этом, Финн протянул руку и обнял Сторра за шею, притянув его к себе.

Я не очень-то понимаю, что соединяет их. Знаю только то, что рассказал мне сам Финн: волк – часть его сердца, разума и души. Без Сторра, сказал мне Финн, он сам – не более, чем тень, не наделенная никакими дарами, неспособная даже выжить. Странная это штука, если подумать. Одновременно есть в этом и величие, и что-то неестественно-отталкивающее – когда можешь жить лишь в магической связи со своим животным, но спорить с тем, что работало так явно и заметно, не приходилось. Я уже не однажды видел встречу Финна с его волком, и всегда чувствовал себя в чем-то ущербным – чего-то не хватало душе, что ли. А может, во мне просыпалось что-то вроде ревности: то, что испытывал Финн при таких встречах, недоступно никому, кроме Чэйсули. Да, у меня были и собаки, и любимые лошади, но все это было не то. Это я понимал по тому, как изменялось лицо Финна, когда при встрече он словно бы сливался со Сторром в единое целое.

Новая лошадка Финна, караковой масти, купленная нами у хозяина харчевни, натянула повод. Я придержал ее и проследил за тем, чтобы она не спуталась поводом с моим пони-степнячком. Вновь взглянув на Финна, я увидел, как тот дружески хлопает Сторра по плечу и начинает пробираться назад ко мне, поминутно проваливаясь в снег. Я передал ему поводья. – Ну, и как он?

– В порядке.

Странная ласковая полуулыбка держалась на лице Финна несколько мгновений, словно он все еще говорил с волком. Раз или два у меня возникала мысль, что это напоминает выражение лица удовлетворенного мужчины после соития с женщиной, сейчас лицо у моего Чэйсули было именно таким.

– Сторр говорит, что хочет отправиться домой.

– Не больше, чем я.

Мысль о Хомейне – после всех этих чужих земель – заставило все перевернуться у меня внутри. Боги, подумать только – снова вернуться домой…

Я перебросил поводья на спину пони и влез в седло, малыш при этом, как всегда, фыркнул. Что ж, удивляться тут нечему – я тяжелее, чем степные всадники, к которым он привык.

– Думаю, мы сможем добраться до Хомейны еще сегодня, если только погода будет ясной, – я взглянул в небо, привычно щурясь. – Может, отправимся в Обитель?

Финн, устраивавшийся в седле, пристально посмотрел на меня. Как и я, он предпочитал не надевать капюшон, и золотая серьга его в солнечных лучах отбрасывала на. смуглую кожу мягкие светлые отблески.

– Так скоро? Я рассмеялся:

– Ты разве не торопишься увидеть своего братца? Финн сдвинул брови:

– Ты прекрасно знаешь, я вовсе не прочь увидеть Дункана. Но я не думал, что мы сразу отправимся в земли Чэйсули.

Я пожал плечами:

– Мы и так почти там. Обитель – на границе, а нам все равно ее пересекать здесь ли, там… Да, к тому же, думаю, мы оба не прочь увидеть Аликс.

Финн отвел взгляд, стараясь не встречаться со мной глазами. Странно было видеть, что все эти годы, проведенные вдали от Хомейны, не охладили его страсть к жене брата… Впрочем, и мое влечение к ней тоже, кажется, меньше не стало.

В конце концов, он снова взглянул мне в лицо:

– Ты меня хочешь к ней привести, или следуешь собственному желанию?

Я улыбнулся, стараясь скрыть от него мои истинные чувства:

– Она замужем и счастлива. В ее жизни я останусь всего лишь ее дядюшкой.

– А я – рухолли.

Финн горько рассмеялся, насмешка была и в его взгляде, обращенном на меня.

Нет, все-таки мне трудно что-либо от него скрыть, даже если я очень стараюсь.

Он резким движением отбросил длинные черные волосы, полускрывавшие его острое лицо:

– Не странно ли, как боги играют нашими желаниями и страстями? Сердце Аликс принадлежало тебе, а ты и не догадывался об этом, хотя ей-то нужно было всего лишь одно твое слово. И тогда я украл ее у тебя, чтобы сделать моей мэйхой. Но Дункан… Да, Дункан похитил ее у нас обоих.

Он тяжело склонил голову и поднял руку в жесте, который я начинал ненавидеть, несмотря на множество значений, скрытых в нем – а может, именно благодаря этому.

– Толмоора, – несколько желчно откликнулся я. – Да, Финн, я тоже нахожу это странным. И мне это не слишком-то нравится.

Финн рассмеялся и стиснул руку в кулак:

– Нравится? Богам безразлично, нравится нам это, или нет. Нет. Им нужно лишь, чтобы мы этому служили.

– Вот вы и служите! Не нужно мне это ваше пророчество, я не Чэйсули, я Хомейнский принц!

– А станешь Хомейнским королем… и помогут тебе в этом Чэйсули.

Царствующий Дом Хомейны удерживался на Троне Львов без малого четыре сотни лет – вовсе недолго, в глазах Чэйсули. Их история насчитывала несколько тысячелетий, уходя корнями в те времена, когда Хомэйнов и в помине не было только Перворожденные, праотцы Чэйсули, обладавшие искусством Изменения.

И силой совладать с Пророчеством, правящим теперь судьбами целого народа.

– Тогда – туда, – указал Финн и ударил коня пятками в бока.

– А ты уверен? – мне вовсе не хотелось заблудиться, тем более теперь, когда Хомейна была так близко.

Финн смерил меня презрительным взглядом:

– Мы ведь направляемся в Обитель? Мне ли не знать дороги, Кэриллон – ведь когда-то там был мой дом.

Я умолк. Временами Финн просто не оставляет мне другого выхода.

Глава 4

Погода держалась хорошая, но нам это не слишком помогло в пути. Мы ушли с торной дороги, уводящей на запад к границе Хомейны и двигались теперь по малозаметным лесным тропам. Хотя в Эллас Чэйсули и не преследовали, более того – относились к ним вполне терпимо, они все же предпочитали не показываться на глаза. Я сомневался в том, что Верховный Король Родри знал, что за люди нашли убежище в его лесах. Они предпочитали быть незаметными – а потому были окружены еще большей тайной, чем прежде. Навряд ли мы найдем прямую дорогу к Обители Клана.

Наконец на закате мы оставили наши поиски и остановились на ночлег среди деревьев. Хомейне и Обители Придется подождать нас до завтра.

Финн спрыгнул с коня.

– Разводи огонь, а я пока добуду мяса. Хватит с меня дорожных сухарей – я снова попробовал настоящего мяса! – весело заявил он, бросил мне поводья и растворился среди березовых и дубовых стволов рощицы. Сторр, как всегда, сопровождал его.

Сперва я занялся лошадьми – снял с них нехитрую поклажу, расседлал и накормил остатками наших скудных запасов. Потом настало время заняться костром.

Я разыскал камни, твердо решив сделать подобие нормального очага. Конечно, довольно часто нам приходилось обходиться и вовсе без костра во время наших ночлегов под открытым небом, но я все же предпочитал горячую пишу дорожным запасам и хотел хотя бы эту ночь провести в тепле.

Довольно быстро мне удалось соорудить очаг. Я разжег хворост – мы возили его с собой – и удостоверился в том, что огонь не собирается гаснуть, после чего развернул одеяла, которые снял с коней. Строго говоря, это были попоны: каждый конь был накрыт двумя такими попонами, ворсом наружу. По ночам пони служили нам с Финном одеялами: конечно, от них разило конской шкурой и конским потом, зато, завернувшись в них, было тепло спать. Теперь я расстелил их на снегу: поужинав, мы сможем положить под них горячие камни и немного согреть их.

Позади меня раздался звук. Шаги в глубокому снегу. Моя рука метнулась к рукояти меча, я вырвал клинок из ножен и резко обернулся, готовый к нападению.

Заходящее солнце наполнило живым пламенем врезанную в клинок рунную вязь.

Передо мной из сгущающейся тени вынырнули три человека с мечами наготове, позади было еще несколько – сколько, я не знал, на это у меня не осталось времени. Я подумал о том, где сейчас может быть Финн – а потом перестал думать и об этом: на размышления у меня тоже не осталось времени.

Первого из нападавших я убил легко, успев только заметить выражение изумления на его лице, когда мой меч рассек шерсть, кожу и меха и перерубил кость предплечья, вонзившись в грудную клетку. Он еще оседал на снег, когда я вырвал меч из раны, приготовившись к новой атаке.

Я успел расправиться со вторым нападавшим, когда остальные сделали то, что и должны были сделать с самого начала. Они навалились на меня все вместе: даже если бы я успел достать мечом одного из них, остальные без труда справились бы со мной. Я не сомневался в том, что заберу с собой на тот свет еще одного, а может, и двоих – Финн был хорошим учителем, да и жизнь наемника оказалась для меня неплохой школой – но это ничего не изменило бы в моей собственной судьбе.

Я буду мертв, и Беллэм сможет наконец получить голову самозваного принца.

Холодная сталь коснулась моей шеи – чуть ниже ямки под затылком. Второй клинок был приставлен к моему горлу, третий упирался мне в живот – я чувствовал острие меча даже сквозь зимнюю одежду. Значит, у меня осталось четверо противников: трое взяли меня в кольцо, четвертый – вернее, шестой в этой шайке, поскольку еще двое были мертвы – пристально разглядывал меня, стоя чуть в стороне. Похоже, он был предводителем этой шайки. Его лицо было забрызгано кровью, но он явно не был ранен.

– А ну, стой и не рыпайся, – проговорил вожак. Говорил он по-хомэйнски, и в его голосе явно слышался страх.

Я жестом указал на свой пояс:

– Мое золото вот тут.

– Твое золото нам не нужно, – поспешно проговорил вожак. – Нам нужно кой-чего другое. Он улыбнулся:

– Но уж коли ты сам предложил, твое золото мы возьмем тоже.

Я все еще сжимал в руке меч – но меня быстро обезоружили, один из нападавших забрал его у меня и отшвырнул его в сторону – меч лег поперек очага, звякнув о камни. Пламя охватило кожаную обмотку рукояти, и я понял, что пройдет совсем немного времени – и на свет явится гербовый золотой лев… – Так чье же золото вам тогда нужно?

Я говорил по-хомэйнски, но с выговором Кэйлдон.

– Золото Беллэма, – ухмыльнулся предводитель. Я яростно выругался про себя. Легко же меня поймал проклятый Солиндец!.. а я ведь даже не успел еще добраться до границ Хомейны…

Однако на лице я достаточно убедительно изобразил недоверчивое удивление:

– Что нужно Беллэму от наемника? Он может купить сотни таких, как я!

– Ты путешествуешь с оборотнем, – заявил главарь.

Я все еще хмурился, словно бы в глубоком раздумье:

– Да. Ну и что с того? Что, Беллэм объявил это незаконным? Я не хомэйн, я

– кэйлдонец, и выбираю в спутники кого захочу.

Краем глаза я следил за рукоятью меча: кожаная обмотка почернела и сморщилась. Не пройдет и нескольких мгновений, как они поймут, кто я. Если еще не поняли. Если не знали этого с самого начала.

– Чэйсули приговорены к смерти, – ответил хомэйн. – Беллэм поддерживает эту политику со времен Шейна.

Я позволил себе выразить удивление и даже слегка присвистнул:

– Это что же, значит, вы признаете Беллэма королем? Хотя вы сами хомэйны?

Главарь бросил взгляд на остальных. Их лица были мне знакомы: в прошлый вечер я всех их видел в харчевне. Они слышали послание Беллэма, которое читал арфист… Я не знал только одного: когда и чем успел выдать себя.

Человек сплюнул в снег:

– Мы признаем золото Беллэма, потому как больше нам неоткуда взять денег.

Пока он предлагает плату за каждого убитого Чэйсули, мы будем служить ему. Вот и все дела.

Теперь мое удивление было искренним. Охота снова шла не за мной. Им нужен был Финн – но поймали-то они меня, принца, голова которого в глазах Беллэма стоит пяти сотен убитых Чэйсули.

Но во всем мире не нашлось бы пяти сотен Чэйсули. Мой дядюшка постарался на славу.

– Вы перешли границу, охотясь на Чэйсули? – поинтересовался я. Вожак улыбнулся:

– В Хомейне их нелегко разыскать, а элласийский король приютил их – потому мы их здесь и ищем. А ты что, знаешь другой способ заработать золото?

– Тогда зачем вы разоружили меня? – очень спокойно спросил я. – Я-то здесь причем?

– Ты шел с этим оборотнем. Мы схватили тебя – значит, схватим и его. Пока твоя жизнь в наших руках, он не перекинется зверем.

Я рассмеялся:

– Вы рассчитываете на то, чего нет. Этот Чэйсули – просто мой попутчик, мы ничем не обязаны друг другу. С моей смерти вам не будет никакого толку, – я помолчал. – А вы ведь собираетесь меня убить, верно?

Хомэйны переглянулись . На мгновение в голубых глазах вожака возникла нерешительность, потом он пожал плечами – должно быть, принял окончательное решение:

– Ты убил двоих моих людей. Ты должен заплатить за это.

Тут я услышал звон конской сбруи, далеко разносящийся по притихшему лесу.

Хомэйны насторожились – и тут из-за деревьев показался всадник. ему дорогу. С другой стороны к арфисту тихо приблизился Сторр.

И чары пали.

Я протянул руку и, перехватив меч за клинок, высвободил его из осторожных руг Лахлэна. Меч был все еще горячим – но не настолько, чтобы обжечь меня. Это просто напомнило мне о том, что произошло здесь несколько минут назад.

Лахлэн стоял неподвижно – теперь в его руках оставались только свернутые рукавицы. Он ждал – молча, но я чувствовал, что с каждым шагом Сторра и Финна его напряжение растет. Я сам, напротив, успокоился: ситуация была теперь в наших руках. И чародей-арфист ничего не мог сделать с нами.

Финн остановился прямо перед Лахлэном:

– Остальные мертвы.

– Ты убил их? – начал арфист растерянно. – Но я поручил им…

– Да, – насмешливо согласился Финн. – Я предпочитаю не рисковать.

Лахлэн хотел было возразить, но передумал. Я видел, как застыло на миг его лицо. Затем он снова попытался объяснить:

– Ты отнял четверых людей у армии Кэриллона. И в бою вы недосчитаетесь четверых солдат. Финн улыбнулся – но как-то невесело:

– Лучше армия Кэриллона потеряет четверых солдат, чем самого Кэриллона.

Лахлэн бросил на меня острый взгляд:

– Вы не верите мне, когда я говорю, что хочу только помочь вам. Что ж, я понимаю это. Но он – Чэйсули. Он может выведать у меня правду. Мне ведомы его дары – ибо я обладаю своими дарами…

– И, обладая ими, ты можешь противостоять мне, – заметил Финн.

Лахлэн покачал головой:

– Когда в моих руках нет арфы, я лишен и магической силы. И я не Айлини, потому ты можешь не опасаться утратить силу.

Мгновенно руки Финна взлетели к голове арфиста – Лахлэн не успел отcтранитьcя. Ладони Чэйсули легли на виски арфиста, словно он хотел раздавить Лахлэну череп – но не сделал этого. Лахлэн поднял руки, словно хотел освободиться, отстранить Финна – но замер, руки его безвольно упали вдоль тела.

…Когда взгляд Финна снова стал осмысленным, мой ленник посмотрел на меня:

– Он арфист, целитель и священник. Это я сумел понять. Но – больше ничего.

Возможно он только старался уверить нас в чистоте своих намерений, но, во всяком случае, его разум хорошо защищен.

– Служит ли он Беллэму или Тинстару?

– По видимости, нет, – Финн дал мне ясно понять, что вовсе не уверен в этом до конца.

Я принялся счищать с клинка копоть и пепел:

– Если он не служит ни Тинстару, ни Беллэму, тогда – кому же? Он вполне мог убить меня с помощью своей арфы или отнять у меня разум… он вполне мог бы получить от Беллэма награду золотом – за труп или за безумца, – эта мысль заставила меня болезненно поморщиться. – Он мог даже использовать этих хомэйнов в качестве почетного эскорта – такую власть имеет его арфа. Но он не сделал ничего подобного…

– Мне убить его?

Прищурившись, я смотрел на рубин, становившийся все темнее по мере того, как вокруг нас сгущались сумерки.

– Обычно арфисты не бывают наемными убийцами. Они вполне способны на мелкие интриги – кажется, это у них в крови – но я еще никогда не слышал, чтобы хоть один из них запятнал себя кровью.

– Любого человека можно купить за золото – было бы золота достаточно.

Я поднял брови и ухмыльнулся:

– И Чэйсули тоже, а?

Финн поморщился. И что сказать, его браслеты и серьга были настоящим сокровищем – навряд ли золото могло стать для него большим искушением. Как и для любого другого воина.

– Он не Чэйсули, – последовал краткий ответ, я прекрасно понимал, что имел в виду Финн.

– Нет, – со вздохом согласился я. – Но, возможно, он – всего лишь соглядатай, а не наемный убийца. С соглядатаями можно иметь дело, временами они даже полезны. Иначе как бы мы сумели все эти пять лет водить за нос Беллэма?

Я снова улыбнулся. Беллэм действительно посылал соглядатаев по нашему следу. Пятеро из них даже разыскали нас. Мы предлагали каждому из них выполнить наше задание: сообщить Беллэму, что мы находимся в совершенно другом месте, обычно в нескольких тысячах лиг от нашего действительного местонахождения. Трое из них согласились.

Остальных мы убили.

– То есть, ты хочешь его использовать, – ровным голосом сказал Финн – но я прочел в его глазах недовольство.

– Мы возьмем его с собой и посмотрим, каковы его истинные намерения.

– Ты пошел по скользкой дорожке, Кэриллон.

– Она и без того достаточно скользкая. Одной опасностью больше, одной меньше. – выражение, возникшее на лице Финна, заставило меня сперва улыбнуться, потом рассмеяться. – А заодно и ты потренируешься, ленник мой. Ты слишком уж медлил прийти мне на помощь – Прежде чем я добрался до арфы, мне пришлось убить четверых.

Несмотря на вызов, прозвучавший в этих словах, Финн нахмурился. Я понял, что мои слова задели его – ведь он действительно помедлил. Появился быстрее, чем это мог бы сделать любой другой – и все же недостаточно быстро для воина Чэйсули.

– Ты стареешь, Финн, – я развел руками. – Отпустим нашего арфиста.

Посмотрим, что он станет делать.

Финн повиновался. Лахлэн пошатнулся, но выпрямился, осторожно ощупывая голову. Его взгляд все еще оставался мутным.

– Вы закончили?

– Более чем, – уверил его я. – А теперь расскажи нам, с чего это ты вдруг собрался помогать мне. Арфист потер лоб, пытаясь собраться с мыслями.

– Вся жизнь арфиста в том, чтобы слагать песни о героях и великих деяниях Вы оба – вы и ваш Чэйсули – одновременно и герои, и сама история. Если бы вы слышали, что рассказывают о вас… – он широко улыбнулся, похоже, окончательно придя в себя.

– Слава арфиста – в том, чтобы прославлять других. И отправиться в путь с Кэриллоном Хомейнским и его ленником-Чэйсули – не самое скверное, что можно пожелать арфисту.

– Верно, не самое худшее, – согласился я, пусть его думает об этих словах, что хочет.

Мгновением позже Лахлэн указал в сторону очага:

– Костер погас, если вы того пожелаете, я могу снова разжечь его.

Он был прав во время битвы с хомэйнами мы умудрились навалить в очаг достаточно снега.

– У меня есть кресало, – сказал я.

– Дрова отсырели. Я сумею разжечь костер с гораздо меньшим трудом, чем вы, – Лахлэн повернулся к коню, намереваясь взять арфу, но Сторр преградил ему путь. Арфист побледнел и взглянул на меня.

Я улыбнулся:

– Сторр обычно исполняет волю Финна – когда у него нет на этот счет другого мнения.

Лахлэн не сдвинулся с места. Он ждал. В конце концов Сторр отступил, давая ему дорогу. Арфист снял с седла футляр и шагнул к костру, бережно прижимая к груди надежно защищенную от снега и холода Леди.

– Вы боитесь, что я использую против вас чары?

– И не без оснований, – заметил я.

– Я этого не сделаю, – он тряхнул головой, его тусклые темные волосы рассыпались по плечам при этом движении. – Больше никогда. Только ради вас, если вы пожелаете – но не против. Никогда. У нас слишком много общего.

– Что общего может быть у наемника и арфиста? Лахлэн ухмыльнулся. На лице его возникло то самое выражение, которое я уже видел в прошлый вечер – тихая улыбка, обращенная вовнутрь, словно бы он знал то, что было скрыто от меня, и предпочитал, чтобы так оно и оставалось впредь.

– Я могу быть разным. Кое-что вы уже знаете: арфист, целитель… И однажды придет день, когда вы узнаете остальное.

Я поднял меч и вложил его в ножны – но не сразу, дав Лахлэну возможность рассмотреть рунную вязь на клинке, едва заметную в сумерках.

– Если ты решил совершить преступление, – мягко проговорил я, – лучше остерегись.

Улыбка покинула лицо Лахлэна. Он покачал головой, по-прежнему прижимая арфу к груди:

– Если бы я пожелал вашей смерти, ваш Чэйсули убил бы меня, – он бросил быстрый взгляд на Финна. – Здесь Эллас. Мы уже несколько лет даем приют Чэйсули. Если вы полагаете, что я недооцениваю Финна, смею вас заверить, вы ошибаетесь. В его присутствии вам не нужно опасаться меня. Я все равно ничего не смог бы сделать.

Я указал на футляр в его руках:

– А это?

– Моя Леди? – он удивленно приподнял брови, потом улыбнулся. – О, да. В ней есть магия. Но она ниспослана Лодхи, и я не могу использовать ее для убийства.

– Тогда покажи нам, для чего ты можешь использовать ее, – приказал я. Покажи, что может твоя магия, кроме как возвращать нам наши воспоминания и лишать нас воли.

Лахлэн снова взглянул на Финна – тот почти растворился в темноте.

– С вами это было нелегко. Большинство людей – как мелкая речушка: недалеко до дна. Но вы… ваши души словно бы многослойны. Некоторые тонки, их легко снять – но под ними металл. Железо, – задумчиво проговорил он. – Я сравнил бы вас с железом. Прочное, твердое и холодное.

Финн сделал жест в сторону очага:

– Покажи нам, арфист.

Лахлэн опустился на колени подле угасшего костра, медленно открыл футляр арфы – снаружи он был из кожи, пропитанной неведомым мне составом, делавшим кожу твердой, как камень, а внутри устлан мягкой тканью – и извлек оттуда свою Леди. Струны, казавшиеся такими тонкими и непрочными, поблескивали даже в сумерках, мягким зеленым светом светился камень. Быть может, сама арфа была сделана из какого-нибудь волшебного дерева?

Арфист опустился на колени в снег, словно не замечал холода, и начал наигрывать простенькую мелодию. Она была тихой, почти неслышной – и все же необыкновенной, несмотря на свою кажущуюся простоту. Пальцы Лахлэна все быстрее летали по струнам – и я вдруг увидел, как на мокрых черных головнях вспыхнула искорка – разрослась в огонек – в пламя, охватившее дрова…

Мелодия умолкла. Лахлэн поднял на меня глаза.

– Готово, – тихо проговорил он.

– Верно, и со мной ничего не случилось. Я протянул ему руку в перчатке, помогая подняться, и с удивлением ощутил, насколько сильны его пальцы. Это было настоящим мужским рукопожатием, признаюсь, я не ожидал такого от арфиста.

Когда мы отпустили руки друг друга, Лахлэн улыбнулся. Я подумал, что он тоже оценивал меня по рукопожатию, как и я его . Однако он не сказал ничего да нам и нечего было говорить. Мы были чужими друг другу – хотя что-то подсказывало мне, что так будет не всегда.

– Твой конь – чистых кровей, – проговорил я, бросив взгляд на серого в яблоках жеребца.

– Верно, – спокойно подтвердил Лахлэн. – Королю нравится моя музыка. Он подарил мне этого коня в прошлом году.

– Тебя принимают в Регхед? – спросил я, размышляя о том, что это может значить для нас.

– Арфистов принимают везде, – ответил он, натягивая рукавицы. – не сомневаюсь, что и Беллэм в Хомейне-Мухаар принял бы меня, если бы я пришел туда. Он с вызовом посмотрел на меня. Я ответил ему улыбкой – но Финн хранил серьезность.

– Верно. Вот уж в этом я как раз нимало не сомневаюсь, – я обернулся к Финну. – У нас есть еда?

– Что-то вроде того имеется, – ответил он, пожимая плечами, – но только если ты станешь есть крольчатину. Дичи в лесах по зиме немного. Я вздохнул:

– Не то чтобы я любил кроликов – но лучше крольчатина, чем ничего. Финн рассмеялся:

– Значит, по крайней мере чему-то мне удалось научить тебя за эти годы. В прежние времена ты потребовал бы оленину.

– Это было в другой жизни, – я покачал головой. – Когда принц лишается титула, он внезапно выясняет, что способен есть ту же пищу, что и простые смертные – особенно когда в животе пусто.

Лахлэн бережно убирал арфу в футляр.

– Какого титула? – поинтересовался он. – Принц – или Мухаар?

– Какая, разница? Беллэм отнял у меня оба.

Когда от кроликов не осталось ничего, кроме горстки костей и хрящей – а Сторр мгновенно уничтожил и эти остатки – Лахлэн вытащил из седельной сумки мехи с крепким вином и протянул их мне. Я сидел, скрестив ноги, на одеялах, стараясь не замечать ночного холода, пробиравшего меня до костей. Вино было горьковатым, но приятно согревало, отпив солидный глоток, я передал мехи Финну.

Он принял их – почти торжественно – и проговорил что-то, призывая богов Чэйсули. Лахлэн внимательно посмотрел на него, словно бы изучал. Вечная насмешливость Финна не слишком хорошо помогала ему в отношениях с людьми, у него почти не было друзей – но они ему и не были нужны. Ему хватало Сторра.

В конце концов Лахлэн тоже выпил вина и снова передал мехи мне:

– Не расскажете ли вы мне то, что мне нужно знать? Саги не придумываются они вырастают из живой истории. Расскажите мне, как случилось, что король решил истребить целый народ, прежде столь верно служивший ему и его Дому?

– Финн расскажет об этом лучше меня.

Если расскажет, конечно.

Сидевший на одеялах Финн пожал плечами, при этом движении в его ухе сверкнула серьга. В сумерках он казался порождением ночи, духом ночи – Сторр, прижавшийся к его боку, только усиливал это впечатление.

– А что тут можно сказать? Шейн объявил нам кумаалин – без серьезной на то причины… и мы умерли, – он помолчал. – Многие из нас.

– Но ты жив, – заметил Лахлэн.

Финн улыбнулся – вернее сказать, оскалил зубы в подобии улыбки:

– Боги уготовили мне иной путь. Моя толмоора была в том, чтобы служить Пророчеству, а не в том, чтобы умереть еще беспомощным ребенком.

Его пальцы зарылись в густую серебристую шерсть на загривке Сторра.

Лахлэн задумался, прижимая футляр с арфой к груди.

– Могу я все же услышать, как все это началось? – наконец, осторожно спросил он. Финн горько рассмеялся.

– Как это все началось, арфист? Я не могу этого сказать – хотя и сам был частью начала, – мгновение он смотрел на меня – очень пристально, словно бы вспоминая.

И я тоже вспомнил.

– Вся беда была в непомерной гордости одного-единственного человека…

Право, я не знал, как еще можно начать.

– Мой дядя, Мухаар Шейн… хотел иметь сына, но сыновей у него не было, а потому он собирался выдать свою дочь за Эллика Солиндского, сына Беллэма, в надежде положить конец войне между Хомейной и Солиндой. Но дочь его избрала другого человека – воина Чэйсули, ленника самого Мухаара. Она отвергла жениха и сам этот союз, и разорвала помолвку. Она бежала от отца – из Хомейны-Мухаар – и ушла вместе с воином…

– С моим жехааном, – проговорил Финн, прервав мой рассказ. – Ты бы сказал

– отец. Хэйл было его имя. Он изменил толмоору Линдир и создал новую толмоору для них обоих. Для всех нас, и это окончилось бедой.

Финн, не отрываясь, смотрел в огонь.

– Гордость короля была задета – гордыня душила его, покуда это не стало для него нестерпимым. И когда его собственная чэйсула умерла от поветрия, а вторая оказалась бесплодной, он решил, что это Чэйсули прокляли его Дом.

Он еле заметно покачал головой – с печалью и сожалением.

– И тогда он объявил нам кумаалин. Лахлэн сосредоточенно хмурил лоб:

– Итак, женщина. С нее все и началось.

– Линдир, – подтвердил я. – Моя двоюродная сестра. Она достаточно походила на Шейна мужеством и силой воли, чтобы быть его сыном: беда в том, что она была женщиной. И гордость подтолкнула ее к бегству.

– А что она думала о том, что последовало за этим бегством?

Я покачал головой:

– Этого никто не знает. Она вернулась к отцу через восемь лет, когда носила ребенка Хэйла – Хэйл был мертв, и ей больше некуда было идти. Шейн принял ее, потому что ему нужен был внук – наследник престола, когда родилась девочка, он повелел отнести ее в лес на растерзание диким зверям. Но Аликс выжила – потому что мастер меча при дворе Шейна и сама Королева Хомейны умолили Мухаара отдать ее не зверям, а человеку, – я передернул плечами. – Линдир умерла, подарив жизнь Аликс. Я не знаю, что она думала о кумаалин – но священное истребление отняло жизнь у ее мужа и едва не уничтожило его народ.

Лахлэн долго обдумывал сказанное. Потом поднял глаза на Финна:

– Как же случилось, что ты служить Кэриллону? Ведь Мухаар Шейн был его дядей.

Финн поднял руку в знакомом жесте:

– Вот поэтому. Толмоора. У меня нет. выбора, – он еле заметно улыбнулся. Можешь называть это роком, судьбой… как там это звучит по-элласийски? Мы верим, что каждый ребенок рождается с толмоорой, которой нельзя пренебречь, когда боги дают о ней знать. Пророчество Перворожденного гласит, что придет день, когда человек всех кровей объединит в мире четыре враждующих государства и два народа магов. Кэриллон – часть этого Пророчества.

Финн покачал головой, его лицо в свете костра было серьезным, почти суровым:

– Если бы у меня был выбор, я отказался бы от такой службы – она обязывает слишком ко многому, но я Чэйсули, а Чэйсули не делают подобных вещей.

– Враги становятся друзьями, – медленно кивнул Лахлэн, глядя в огонь, словно уже слышал мелодию новой песни. – Это будет прекрасная песня-сказание.

Этот рассказ будет ранить сердца и души, и покажет другим, что все их беды ничто в сравнении с тем, что претерпели Чэйсули. Если ты позволишь мне, Финн, я…

– …и что ты сделаешь? – резко спросил Финн. – Приукрасишь правду?

Изменишь рассказ ради ритма и рифмы? Нет. Я отказываю тебе в этом. То, что пережил я и мой клан – не для чужих ушей.

Я стиснул руки, впился ногтями .в кожу перчаток. Финн почти никогда не говорил о своем прошлом или о своих чувствах – он предпочитал оставлять все это при себе – но теперь, когда он заговорил, я услышал в его голосе живое чувство и живую боль. Словно вновь открылась незажившая за годы рана.

Лахлэн встретился с ним глазами:

– Когда правда такова, нечего приукрашать, – тихо промолвил он. – Думаю, в этом не будет нужды.

Финн сказал что-то на Древнем Языке – на языке Чэйсули. За прошедшие годы я сумел выучить несколько слов и фраз, но когда Финн начинал говорить так – в гневе, в отчаянье – я ничего не мог понять. Звуки и слова сливались в нечто целое – впрочем, прекрасно передававшее чувства Финна. Я невольно поежился, должно быть, Лахлэн сейчас чувствовал то же, что и я.

Но Финн внезапно умолк. Он не закричал – но наступившая внезапно тишина подействовала на нас не слабее. Правда, теперь эта тишина была какой-то иной и только взглянув в ничего не выражающее лицо Финна, заметив его отстраненный, погруженный в себя взгляд, я понял, что он говорит со Сторром.

Не знаю, что сказал ему волк, но лицо Финна внезапно потемнело, словно от гнева, потом побелело и приобрело угрюмое выражение. Наконец он заговорил:

– Я был еще мальчиком…

Его голос был так тих, что я с трудом мог разобрать слова.

– Мне было три года.

Его пальцы впились в серебристую шерсть Сторра. Я вдруг подумал, что, быть может, он ищет поддержки у лиир для рассказа о своем детстве, эта мысль поразила меня. К тому же, мне он этого не рассказывал никогда – даже если я просил его.

– Я тогда заболел – какая-то детская хворь, но я цеплялся за юбки жехааны, словно несмышленыш… – он прикрыл глаза и слабо улыбнулся, словно воспоминание рассмешило его. – Сон не приносил мне покоя – меня мучили тяжелые сны, а в шатре к тому же было жарко. И темно – так темно, что мне показалось – сейчас придут демоны, чтобы унести мою душу. Мне было так жарко…

Он с трудом проглотил комок в горле – было видно, как дернулся кадык:

– Дункан выплеснул воду в очаг, чтобы погасить огонь – он хотел помочь, но шатер наполнился дымом, и я начал кашлять и задыхаться. Наконец, Дункан и моя жехаана заснули – а я не мог…

Я украдкой взглянул на Лахлэна. Тот слушал, словно завороженный. Финн ненадолго умолк. В его глазах плясало отраженное пламя костра.

– И тут Обитель наполнилась грохотом, словно вдруг разразилась гроза. Да так оно и было – только началась она по воле людей, а не богов. Людей Мухаара.

Они ворвались в Обитель, как демоны преисподней – они хотели уничтожить нас.

Всех. Они подожгли шатер.

Лахлэн даже дышать перестал:

– Шатер, в котором были дети?

– Да, – мрачно подтвердил Финн. – Наш шатер сбили кони, потом на него бросили факел…

Его взгляд впился в побелевшее лицо Лахлэна.

– Мы красим свои шатры. Краска горит быстро. Очень.

Лахлэн попытался было что-то сказать, словно хотел прервать рассказ – но Финн не обратил на это внимания. Впервые он изливал душу перед другими людьми.

– Дункан вытащил меня из огня прежде, чем пламя поглотило нас. Жехаана утащила нас за деревья, там мы и прятались, пока не наступил день. К тому времени всадники исчезли – но исчезла и почти вся наша Обитель, – он глубоко вздохнул. – Я был совсем ребенком – слишком маленьким, чтобы все понимать. Но даже трехлетний ребенок может научиться ненавидеть.

Финн посмотрел на меня.

– Я родился за два дня до того, как Хэйл ушел за Линдир, и все-таки он взял ее. Все-таки он отправился в Хомейну-Мухаар, чтобы помочь своей мэйхе, своей любовнице, бежать. И когда Шейн натравил на Чэйсули своих людей, он, конечно, начал с обители Хэйла.

Лахлэн долго молчал, потом покачал головой.

– Я наделен тем, чего нет у обычных людей, благодарение Лодхи и моей Леди.

Но даже я не сумею рассказать это так, как ты.

Его лицо застыло:

– Я оставляю это тем, кто может рассказать. Я оставлю этот рассказ Чэйсули.

Глава 5

Когда, наконец, днем позже мы приблизились к Обители, Финн стал вдруг задумчивым и немногословным. Это было непохоже на него. Мы неплохо находили с ним общий язык – правда, для этого мне сперва пришлось привыкнуть видеть рядом с собой. Чэйсули, а Финну – служить хомэйну. Неужели же теперь, возвратившись домой – или, по крайней мере, туда, где был дом Финна – он оставить свою службу мне?..

От этой мысли зябкий холодок пробежал у меня по спине. Я вовсе не хотел терять Финна. Он по-прежнему был нужен мне. Я многому научился за годы изгнания, но мне еще предстояло узнать, что значит воевать за похищенный у меня трон. Без Финна же это казалось мне почти безнадежным делом.

Внезапно он остановил коня, что-то прошипев сквозь зубы. Потом лицо его застыло – он говорил с лиир.

Мудрый арфист Лахлэн не сказал ничего. Он ждал вместе со мной – но, в отличие от меня, должно быть, не чувствовал разлитого в воздухе напряжения.

Наконец, лицо Финна дрогнуло – на нем появилось жесткое и в то же время отстраненное выражение, черты лица заострились – а глаза остались пустыми и безжизненными.

И я испугался.

– Что?.. – мой собственный голос был больше похож на свистящее шипение.

– Сторр посылает предупреждение… – Финн внезапно зябко передернул плечами. – Кажется, я и сам это чувствую. Я пойду. Оставайтесь здесь…

Мгновение он смотрел на Лахлэна, словно взвешивал что-то – потом дернул плечом:

– Делайте, что я говорю. Оставайтесь здесь и ждите меня.

Он говорил так, словно ничего особенного и не происходило – но я не поверил его спокойному тону и поймал за повод его коня:

– Говори. Что случилось?

Финн снова посмотрел на Лахлэна, потом перевел взгляд на меня:

– Сторр не слышит ни одного лиир.

– Ни одного?..

– Ни даже Аликс.

– Но… с ее Древней Кровью… – я не окончил фразы. Финну не нужно было больше ничего говорить. Если Сторр не слышит никого из лиир, положение действительно серьезное.

– Тебе тоже может грозить опасность, – тихо проговорил я.

– Конечно. А потому я пойду туда в облике лиир, – Финн в мгновение ока оказался на земле. – Толмора лохэлла мэй уик-ан, чэйсу, – сказал он мне, дернув плечом – а еще через мгновение он перестал быть человеком.

Я наблюдал за Лахлэном. Когда Финна поглотила пустота, глаза его расширились – потом сузились, он нахмурился, словно старался понять, что происходит, и научиться этому. Его пальцы легко коснулись футляра арфы, словно он хотел убедиться в том, что это явь, а не сон. Когда я перевел взгляд на Финна, очертания человека уже исчезли, сменившись еще неотчетливыми очертаниями волчьего тела. Я ощутил знакомую тошноту – не знаю, сумею ли когда-нибудь привыкнуть к этому зрелищу – и снова перевел взгляд на Лахлэна. Лицо его приобрело зеленоватый оттенок, на мгновение мне показалось – его сейчас вырвет от страха и потрясения. Но – нет, все обошлось.

Рыжеватый волк с глазами Финна взмахнул хвостом и в мгновение ока исчез за деревьями.

– Они не заслуживают того, чтобы их боялись, – сообщил я Лахлэну, конечно, если ты не сделал ничего, чтобы заслужить их вражду.

Я улыбнулся: теперь он смотрел на меня так, словно я тоже мог быть волком

– или не меньшем зверем, чем волк:

– Ты же говорил, что ты – невинный человек: арфист… чего тебе бояться Финна?

На самом-то деле я знал, что, как бы ни был невинен человек, от этого он не перестает бояться подобных вещей. Быть может, совесть Лахлэна и была вовсе не так чиста, как он утверждал – но может быть также, что у него были свои причины испугаться увиденного. Он снова посмотрел вслед Финну, лицо его утратило зеленоватый оттенок и было теперь просто бледным – на нем читалось потрясение, восхищение и страх, словно бы перед богом.

– Волки не знают доводов разума! Он узнает вас в таком обличье?

– Финн в этом обличье знает все то, что ведомо Финну-человеку, – ответил я. – Но он также наделен мудростью волка. Для того, кто вызывает у него опасение, это двойная угроза.

Частью сознания я понимал, что чувствует сейчас Лахлэн – первые несколько раз я и сам переживал то же состояние. Но мысли мои сейчас устремились вслед за Финном.

– Он не демон и не зверь. Он просто человек, в чьей крови дар богов – как и у тебя, по твоим словам. Просто в его случае боги по-иному явили себя, – я подумал о магии музыки Лахлэна – и рассмеялся ужасу, отразившемуся в его лице.

– Или ты думал, он тоже поклоняется Лодхи? Нет, только не Финн. Быть может, он не поклоняется ни одному богу – но служит своим богам лучше, чем кто-либо из людей. Иначе с чего бы ему оказаться подле меня?

Конь Финна потянул меня в сторону, пытаясь добраться до травы под снегом, и я замолчал, стараясь удержать его и вернуть назад, потом, продолжил:

– Тебе не нужно бояться, что в облике волка он набросится на тебя и перервет тебе горло. Он сделает это, только если ты сам дашь ему повод, старательно выдерживая небрежный тон, я встретился глазами с арфистом. – Но ведь ты же не собираешься меня предавать, верно? Ведь на карту поставлена твоя сага…

– Нет, – Лахлэн попытался улыбнуться, но я видел, что он все еще вспоминает превращение Финна, Ни один человек, впервые увидевший такое, не сможет так легко выбросить это из головы.

– Что он вам сказал прежде, чем изменился?

Я рассмеялся:

– Это своего рода философия. Разумеется, философия Чэйсули – а потому она равно чужда и хомэйнам, и элласийцам.

Тщательно выговаривая слова, я повторил:

– Толмоора лохэлла мэй уик-ан, чэйсу. Это примерно означает – судьба человека всегда в руках богов, – с той же тщательностью я повторил жест Финна поднял открытую ладонь и развел пальцы веером. – Обычно это сокращают до одного слова: толмоора. Его более чем достаточно – оно и так о многом говорит само по себе.

Лахлэн медленно покачал головой:

– Думаю, мне это не настолько чуждо. Вы забываете, что я священнослужитель. Конечно, я служу одному богу, и он очень отличается от богов Финна, но меня учили понимать чужие верования. Более того – я всем сердцем верю, что человек может знать свое божество и служить ему, – он похлопал рукой по футляру арфы. – Мой дар – здесь, Кэриллон. Быть может, дар Финна заключен в чем-то еще, но мой не менее силен. И, быть может, я с такой же, если не большей, готовностью принимаю свою судьбу…

Он улыбнулся:

– Толмоора лохэлла мэй уик-ан, чэйсу… Какая красноречивая, фраза.

– А у вас есть что-то подобное? Лахлэн рассмеялся:

– Вы бы не сумели это произнести. Для этого нужно родиться элласийцем, он снова коснулся футляра арфы. – Вот эта звучит попроще: Ийана Лодхи, ийфэнног фаэр. Человек с гордостью идет по своему пути, когда он смиренен пред Лодхи.

И тут вернулся Финн – в облике человека, с белым лицом, и у меня больше не осталось времени для философии. Я смотрел на него – И не мог задать ни одного из тех вопросов, которые роились в моей голове.

– Разрушена, – шепотом проговорил он. – Стерта в прах. Сожжена, – он был смертельно бледен. – Обители нет.

Я успел перебраться через полуразрушенную стену, прежде чем понял, что это. Мой пони споткнулся, провалившись в снег – и тут я узнал. Стена – та полукруглая стена, что защищает каждую Обитель. Разрушенная стена, теперь едва поднимавшаяся над землей.

Я остановился – возможно, спасая этим не только моего скакуна, но и собственную шею – безмолвно глядя на то, что осталось от Обители. Обгоревшие или сломанные шесты. Обрывки грязной ткани, вмерзшие в зимнюю землю, почти утратившие цвет от времени и непогоды. Даже очаги, устроенные перед каждым шатром, не уцелели – камни были разбросаны, а сами кострища вытоптаны копытами.

Здесь не было больше ничего, напоминавшего прежде гордую Обитель Клана.

Глазами памяти я увидел ее такой, какой видел в последний раз: высокая стена, ограждавшая Обитель, большие шатры, окрашенные в цвета леса и земли, каждый – с золотым изображением лиир. Для лиир существовали специальные шесты-«насесты» и подстилки. А еще – здесь были дети. Дети, не боявшиеся ни леса, ни диких зверей – ничего, кроме, быть может, тех из них, кто успел научиться страху перед хомэйнами.

Я выругался – точнее будет сказать, выплюнул проклятие. Я подумал о Дункане – о вожде клана, жившего в этой Обители. Я подумал об Аликс. Потом я пустил своего коня вперед. Именно туда, куда было нужно.

Я хорошо помнил это место, хотя не осталось никаких признаков, по которым я мог бы отыскать его. Тут я спешился – вернее, почти свалился с коня – мое тело онемело и застыло, о ловкости и хоть каком-то изяществе и речи быть не могло – и упал на колени.

Один из обломанных шестов торчал из снега, как древко знамени. На нем все еще висел кусок промерзшей ткани, я потянул за него – И он остался у меня в руке, переломившись пополам. Голубовато-серая ткань с еле заметными следами золотой и коричневой краски. Для Кая, ястреба Дункана.

Ни разу я не думал о том, что они могут быть мертвы. Ни разу – ни разу за все годы изгнания – не думал о том, что они могут уйти. Они были такой же частью моей жизни, как и Финн. Я часто вспоминал Обитель – шатер вождя клана гордость Дункана и мужество Аликс – и ребенка, который только должен был родиться. Ни разу мне не приходила в голову мысль, что они могут не встретить меня, когда я вернусь.

Но сейчас дело было не во встрече даже. В мою душу медленно заползала ледяная пустота. Здесь не было жизни.

Позади меня я услышал какой-то звук и понял, даже не оглядываясь, что это Финн. Медленно-медленно, словно столетний старец, я поднялся на ноги, я дрожал, словно в приступе лихорадки – и не было в моем сердце ничего, кроме великой скорби, гнева и всепоглощающего горя.

Боги… они не могли умереть…

Лахлэн издал какой-то звук. Я посмотрел на него невидящим взглядом – все мои мысли были заняты только Аликс и Дунканом – а несколькими мгновениями позже различил на его лице… осознание.

Это же увидел и Финн – и бросился на Лахлэна, пытаясь сбить его на землю.

Я перехватил его и задержал:

– Постой…

– Он знал.

Эти слова хлестнули меня по лицу, но я все еще продолжал удерживать моего ленника.

– Подожди. Если ты его убьешь, мы не узнаем ничего. Подожди…

Лахлэн словно бы врос в землю, вытянув перед собой руку в беспомощной попытке удержать, остановить нас. Его лицо было мертвенно-бледным, как и лицо Финна:

– Я расскажу вам. Расскажу, что могу. Я отпустил Финна, осознав, что он больше ничего не станет делать – по крайней мере, пока.

– Значит, Финн был прав: ты знал. Лахлэн судорожно кивнул:

– Я знал. Да, знал. но – забыл. Это было… три года назад.

– Три года, – я оглядел то, что осталось от Обители. – Говори, что случилось? Говори! Он посмотрел мне в глаза:

– Айлини.

Финн прошипел что-то на Древнем Языке. Я ждал дальнейших объяснений, а потому сказал только одно:

– Здесь Эллас. Ты хочешь сказать, что влияние Тинстара распространяется и на эти земли? Лицо Лахлэна потемнело:

– Я ничего подобного и не говорил. Эллас свободна от влияния Айлини. Но однажды – только один раз – они перешли границу. Айлини и солиндцы, они охотились за Чэйсули, которые нашли приют в этой стране, и… они пришли сюда, – он стиснул зубы. – Об этом слагали песни, но я не старался запомнить их. Я едва не забыл.

– Так вспомни, – коротко проговорил Финн. – Вспомни все, арфист. Лахлэн развел руками, – Айлини пришли сюда. Они разрушили обитель и убили всех Чэйсули, кого только могли.

– Сколько? – спросил Финн.

– Не всех, – Лахлэн потер рукой лоб, словно пытался освободиться от серебряного венца – знака его призвания. – Я… должно быть, я знаю не так много, как должен бы…

– Недостаточно – и в то же время слишком много, – мрачно заметил Финн. Арфист, ты должен был сказать об этом раньше. Ты знал, что мы едем в Обитель.

– Но ведь не могу же я знать их всех! – воскликнул Лахлэн. – Верховный Король Родри дает приют всем Чэйсули, но не считает их. Я не думаю, что даже Родри мог бы сказать, сколько в Эллас Обителей – или Чэйсули. Мы просто принимаем их всех.

На этот раз покраснел Финн – но только на мгновение. Напряженное и горестное выражение снова возникло на его лице, черты заострились:

– Может быть, все они мертвы. Это значит, что остаюсь только я… – он внезапно умолк. Лахлэн набрал в грудь воздуха:

– Я слышал, что те, кто выжил, вернулись в Хомейну. На север. Они за рекой Синих Клыков. Финн нахмурился:

– Слишком далеко… – пробормотал он, взглянув на Сторра – Слишком далеко даже для уз лиир. Я взглянул на Лахлэна в упор:

– Для человека, который может припомнить так мало, ты слышал слишком много. Ты говоришь, в Хомейну, на север – за реку Синих Клыков… у тебя есть, должно быть, возможность узнать то, к чему мы не имеем доступа?

Он не улыбнулся:

– Арфисты знают многое, как вам должно быть известно. Или в Хомейне-Мухаар их не было?

– И много, – коротко ответил я. – До того, как Беллэм заставил умолкнуть музыку.

Финн отвернулся. Он стоял теперь, молча глядя на то, что осталось от шатра Дункана. Я знал, что он пытается совладать с собой. Я не знал, удастся ли это ему.

– Могу ли я предложить вам, – начал Лахлэн, – свое искусство арфиста, чтобы поднять ваших людей? Я могу приходить в таверны и петь там Песнь Хомейны, чтобы узнать, что думают и чувствуют люди. Есть ли лучший способ понять их и узнать, откликнутся ли они на призыв своего законного короля?

– Песнь Хомейны? – с сомнением переспросил Финн, оборачиваясь к Лахлэну.

– Вы ее слышали, – ответил арфист, – и я видел, как вы ее слушали. В ней есть своя магия.

Его слова были правдой. Если он действительно пойдет по кабакам и тавернам Хомейны с этой песней, он очень скоро будет знать, на что способны мои люди.

Если Беллэм сломил их, потребуется время, чтобы вернуть им боевой дух. Если нет – я мог рассчитывать на них.

Я кивнул Лахлэну:

– Надо заняться лошадьми.

Мгновение он хмурился в растерянности, потом понял. Молча взял в повод лошадей и повел их прочь, дав нам с Финном возможность поговорить наедине, не опасаясь, что он может подслушать нас.

– Я отпускаю тебя, – просто сказал я. – Что-то вспыхнуло в глазах Финна:

– В этом нет нужды.

– Есть. Ты должен идти. Твой клан… твои родичи… ушли на север за реку Синих Клыков. Назад в Хомейну, куда мы и направлялись. Ты должен найти их, чтобы твоя душа успокоилась.

Он хранил угрюмую серьезность:

– Нам важнее исцелить Хомейну, чем найти мой клан.

– Разве? я покачал головой. – Однажды ты сказал мне, что клан и клановые связи создают более прочные узы, чем что-либо иное в культуре Чэйсули. Я не забыл этого. Я отпускаю тебя, чтобы ты мог вернуться ко мне, обретя цельность, – жестом я остановил его возражения. – Пока ты не узнаешь всего точно, тревога будет пожирать твою душу, как язва.

– Я не оставлю тебя в обществе врага, – напряженным голосом произнес Финн.

– Мы же не уверены, что он враг, – покачал головой я.

– Он слишком много знает, – мрачно возразил Финн. – Слишком много – и слишком мало. Я не верю ему.

– Тогда поверь мне, – я подняло руку ладонью вверх, пальцы веером. – Разве ты не научил меня, как выжить в любых обстоятельствах? Я больше не тот зеленый юнец-принц, которого ты сопровождал в изгнание. Мне кажется, что я и сам смогу позаботиться о себе, – я улыбнулся. – Ты говорил, что моя толмоора в том, чтобы отвоевать Трон Льва. Если ты сказал тогда правду, значит, так оно и будет, и ничто не помешает мне. Даже то, что мы на время расстанемся.

Финн медленно покачал головой:

– Толмоору тоже можно изменить, Кэриллон. Не обманывай себя – не уверяй себя в том, что с тобой ничего не может случиться.

– Попробуй поверить в меня хоть раз в жизни. Отправляйся на север, разыщи Дункана и Аликс. Верни их… – на мгновение я нахмурился в задумчивости. Привези их на ферму Торрина. Это был дом Аликс, если Торрин еще жив, думаю, все мы будем там в безопасности.

Финн посмотрел на то, что осталось от шатра его брата – потом на Сторра и вздохнул:

– Поднимай людей, мой господин властитель Хомейны. А я приведу Чэйсули.

Глава 6

Мухаара. О, Мухаара… Как орел на высокой скале над равнинами Хомейны, чье гнездо – розовый и красный камень…

Хомейна-Мухаар – такая же: розовая, красная, окруженная высокими стенами.

Она стоит на холме посреди Мухаары, возвышаясь над ней. Мы с Лахлэном въехали в Мухаару через главные ворота. И в то же мгновение я понял, что вернулся домой.

Впрочем, это было не правдой. В моем доме хозяйничали солиндские солдаты, в нем звенели кольчуги и сверкала холодная сталь. Они впустили нас только потому, что не знали, кто мы – не думали, что законный владыка Хомейны с такой готовностью сам въедет в свою тюрьму.

Солиндская речь звучала на улицах чаще, чем голоса хомэйнов. Мы с Лахлэном говорили по-элласийски – из соображений безопасности. Но я подумал, что даже если бы заговорил на родном языке, навряд ли меня кто-нибудь узнал бы: солдаты Беллэма устали и обленились. Пять лет прошло, а о нас не было ни слуху, ни духу, никакой угрозы извне не предвиделось, можно было спокойно жить в стенах Мухаары.

Исчезло величие Мухаары. Быть может, Я просто слишком много времени провел в чужих землях, вдали от дома? Нет. Казалось, некогда гордый город перестал заботиться о себе. Он стал домом Мухаара, укравшего трон у законного государя и хомэйны заботились более о прославлении имени Мухаара. чему тогда им заботиться о славе его города?..

Там, где прежде окна сверкали стеклом или поблескивали роговыми пластинками, теперь их глаза были темными и мутными, закопченными, а по углам набилась жирная грязь. Беленые стены теперь были серыми, покрылись разводами, а кое-где виднелись даже желтые потоки мочи. Мощеные улицы благоухали помоями, кое-где из брусчатки были выворочены камни. Я не сомневался, что Хомейна-Мухаар по-прежнему была достойным обиталищем для короля, а остальной город – нет.

Лахлэн посмотрел на меня – раз, другой:

– Если вы будете выглядеть таким разъяренным, они догадаются о том, кто вы.

– Мерзость запустения, – мрачно заметил я. – Я думал, меня вырвет. Что они сделали с моим городом?

Лахлэн покачал головой:

– То же, что делают все побежденные: они жили. Продолжали существовать. Вы не можете винить их в этом. Они утратили смысл жизни. Беллэм дерет с них три шкуры своими налогами, они даже поесть могут не всегда – что уж говорить о том, чтобы белить свои дома! А улицы? К чему расчищать их от грязи, когда на троне восседает мешок с навозом?

Я бросил на Лахлэна короткий внимательный взгляд. От человека, служащего Беллэму, навряд ли можно было услышать такие речи – разве что он говорил так именно для того, чтобы завоевать мое доверие и расположение. Он говорил как человек, понимающий причины прискорбного состояния Мухаары – быть может, не оправдывая тех, кто довел свой город до такого состояния, как это делал и я, но и не осуждая их. Может быть, потому, что он был элласийцем, а не хомэйном, и ему не нужно было отвоевывать трон.

– Мне жаль, что ты видишь город таким, – с чувством заговорил я. – Когда я…

Я остановился. Есть ли смысл говорить о том, что, быть может, никогда не произойдет?

– Вон там таверна, – жестом указал Лахлэн. Войдем? Может, здесь нам повезет больше, чем в деревенских харчевнях…

Хотелось бы верить. Конечно, я понимал причины нашего поражения: тяжело просить бедных фермеров отдать нам те жалкие крохи, которые еще оставались у них, и откликнуться на призыв принца, стоящего вне закона. В первую очередь мне были нужны солдаты, а потом уж все остальные.

Я мрачно воззрился на таверну. Такая же, как и все остальные: серая, грязная и обшарпанная.

Перевел взгляд на Лахлэна. Он улыбался – но улыбка его была невеселой, только губы скривились.

– Конечно, мой господин, мы можем пойти в другую – в ту, которая вам больше по нраву. В ту, которую выберете вы сами.

Я спешился, поскользнулся на какой-то дряни и выругался, пытаясь соскрести грязь о вывернутый из мостовой булыжник.

– И эта сойдет. Пошли – и не забудь прихватить свою арфу.

Лахлэн вошел первым – я пропустил его вперед, потом шагнул за порог сам, распахнув узкую дверь.

Я едва успел пригнуться. Потолок был таким низким, что я даже сморщился с неудовольствием. Пол – земляной, плотно утоптанный, но там и тут на нем остались борозды и кучки грязи – словно бы столы и табуреты передвигали не раз.

Передо мной с потолочной балки свисала паутина – я успел заметить и со драть ее раньше, чем она коснулась моего лица. Она тут же прилипла к пальцам, и освободиться от нее мне удалось только вытерев руку о кожу куртки.

С крюка на потемневшей от копоти центральной балки свисал единственный на всю харчевню светильник, еле освещавший зал. На столах чадно горели сальные свечи, почти не дававшие света.

Лахлэна с его арфой здесь встретили радушно. В зале было по меньшей мере человек двадцать, но ему немедленно освободили место, пододвинули табурет и попросили сыграть что-нибудь. Я отыскал свободный стол подле двери, сел и заказал пива, пиво оказалось превосходным – темное, бархатное, крепкое первую кружку я выпил с наслаждением.

Лахлэн тем временем начал петь. Сперва – какую-то веселую застольную, вызвавшую целый шквал восхищенных возгласов: потом – песню о девушке и ее возлюбленном, убитых ее отцом. Эта песня вызвала реакцию менее бурную, он отнюдь не менее восхищенную. И тут-то он. принялся играть Песнь Хомейны…

Допеть до конца, впрочем, ему не удалось. Подвыпивший солиндский солдат в кольчуге вскочил, пошатываясь, из-за своего стола и выхватил меч.

– Измена! – заорал он: я удивился, как он вообще стоит на ногах настолько он был пьян. – То, что ты поешь – измена!

По-хомэйнски он говорил скверно, но, без сомнения, его поняли все – тем более, что с этими словами он поднял сверкающий клинок…

Я мгновенно оказался на ногах и с мечом в руке – но солиндца уже схватили, силой усадили на массивный табурет и обезоружили, клинок со звоном упал на пол, его пинком отшвырнули подальше, Лахлэн положил свою Леди на, стол, его рука лежала на рукояти кинжала.

Четверо удерживали солдата, пятый подошел и встал перед ним.

– Ты здесь один, солиндец, – проговорил он медленно. – Совсем один. Это хомейнская таверна, и все мы здесь хомэйны, мы хотим, чтобы арфист закончил свою песню. А ты будешь сидеть и слушать… иначе с тобой будут говорить по-другому. Свяжите его и заткните ему рот!

Приказание было мгновенно исполнено – солиндца связали по рукам и ногам без особых церемоний, а в рот сунули тряпку. Молодой человек, так уверено отдававший приказы, настороженно оглядел зал. На мгновение пристальный взгляд его глаз, черных в тусклом свете, упал на меня – мне показалось, он рассматривает меня внимательнее, чем прочих.

Он улыбнулся. Ему было лет восемнадцать-девятнадцать, а движения его были такими точными, что он невольно напомнил мне Финна. К тому же он был смугл и черноволос.

– Мы заставили глупца умолкнуть, – спокойно проговорил он. – Теперь пусть арфист закончит свою песню.

Я вложил меч в ножны и медленно опустился на свое место, краем глаза заметив, что возле стены стоят еще несколько человек, вошедших после меня, а дверь заперта. Значит, случай с солиндским солдатом здесь не первый, и это не случайность. Эта мысль заставила меня улыбнуться. Лахлэн окончил песню.

Последняя нота затихла – но никто не говорил ни слова. Меня посетило какое-то странное и не слишком приятное предчувствие, я безуспешно пытался избавиться от него.

– Хорошо спето, – проговорил черноглазый молодой человек. – Похоже, ты неплохо знаешь наши нужды и беды, хоть ты и элласиец.

– Верно, элласиец, – согласился Лахлэн, отпив воды из кружки. – Но я прошел много земель и всегда восхищался Хомейной.

– А что, здесь еще осталось, чем восхищаться? – поинтересовался молодой хомэйн. – Хомейна – земля побежденных.

– Сейчас – да, но разве вы не ждете только того, чтобы вернулся ваш принц?

– Лахлэн, улыбаясь, тронул струну Леди, мгновение нота светло звенела в воздухе, потом затихла. – Слава и гордость прошлых лет может вернуться вновь!

Молодой человек подался вперед:

– Расскажи… ты говоришь, что много путешествуешь – скажи, ты думаешь, Кэриллон знает о тех бедствиях, которые терпим мы? Если ты поешь эту песню везде, где появляешься, должно быть, ты видел и отклик, который она вызывает!

– Страх, – тихо проговорил Лахлэн. – Люди страшатся кары солиндцев. Если Кэриллон решит вновь вернуться домой, какую армию он сможет собрать?

– Страх?.. – молодой человек кивнул. – Верно, есть и страх. Было бы странно, если бы ты не встретил страха в этой земле. Но нам нужен властелин человек, который сможет поднять свою землю на борьбу, – он говорил с истовой верой фанатика, но мне подумалось, что это не безумная и бездумная вера. Им руководила отчаянная решимость – как и мной самим.

– Я не стану лгать, не стану уверять тебя, что это легко, арфист – но мне кажется, что Кэриллон и сейчас сможет найти много сподвижников, готовых встать под его знамена.

Я подумал о фермерах, бормочущих что-то в страхе и топящих горькие раздумья в чаше вина. Я подумал о том, какой отклик прежде встречала песня Лахлэна – я успел начать сомневаться в том, что Хомейна вообще желает моего возвращения…

– Что бы вы сделали, – спросил Лахлэн, – если бы он вернулся?

Хомэйн горько рассмеялся, разом показавшись мне старше своих лет:

– Мы бы присоединились к нему. Ты видишь этих людей? Конечно, их немного, но все же это начало. Да и это еще не все. Мы встречаемся тайно. Мы обдумываем, какую помощь сможем оказать Кэриллону. Мы надеемся на то, что он возвратится.

– Но Беллэм силен, – заметил Лахлэн, снова заставив меня задуматься о том, насколько больше он знает, чем говорит: в его голосе звучала уверенность.

Хомэйн кивнул:

– Он действительно силен, за ним многочисленное войско, которое верно служит ему – и к тому же подле него всегда Тинстар. Но Кэриллон однажды уже привел Чэйсули в Хомейну-Мухаар и едва не победил Айлини. В этот раз, быть может, удача будет сопутствовать ему.

– Только если ему помогут.

– Ему помогут. Лахлэн кивнул:

– Но среди вас есть чужаки. Например, я – хоть я и элласиец.

– Ты арфист, – молодой человек сдвинул брови. – Арфисты – особый случай. А что до этого солиндского пса – он будет убит.

Лахлэн посмотрел в мою сторону:

– А вон тот?

Хомэйн только улыбнулся в ответ. Мгновением позже несколько человек уже стояли за моей спиной, требуя отдать им оружие – кинжал и меч. Я поколебался мгновение, потом передал им оба клинка. Теперь двое хомэйнов стояли за моей спиной, один – слева от меня. Как видно, молодой человек предпочитал не рисковать:

– Разумеется, он тоже будет убит.

Разумеется. Я улыбнулся Лахлэну, тот явно выжидал. Мой кинжал передали молодому человеку, он быстро оглядел его, нахмурился, пытаясь разобрать кэйлдонские руны, потом положил кинжал на стол. Затем ему передали меч. Он с удовольствием осмотрел великолепную заточку клинка, потом увидел врезанные в него руны и изумленно расширил глаза:

– Работа Чэйсули! – он бросил на меня острый взгляд. – Откуда он у тебя?

На миг мне показалось – что-то дрогнуло в его лице.

– Снял с мертвого, должно быть. Мечи Чэйсули – вещь редкая.

– Нет, – возразил я, – я получил его от живого человека. А теперь, покуда вы еще не убили меня, я повелеваю тебе сделать одну вещь.

– Повелеваешь – мне? – он изумленно поднял брови. – Ты можешь попросить… но это вовсе не значит, что я отвечу или исполню просьбу.

Я не пошевелился. – Срежь кожу с рукояти.

Хомэйн ощупал рукоять. Она была надежно скрыта кожаной обмоткой от любопытных глаз – я постарался на совесть. Что ж, видно, придется постараться еще раз…

– Срежь кожу.

Несколько мгновений он пристально смотрел на меня – но в конце концов вытащил кинжал и исполнил то, что я говорил.

И – безмолвно уставился на рукоять: королевский лев из чистейшего золота Чэйсули, великолепный рубин – Око Мухаара…

– Скажи же, что это – чтобы слышали все, – тихо велел ему я.

– Гербовый лев Хомейны… – он перевел взгляд с рукояти меча на мое лицо, и я улыбнулся.

– Кому принадлежат этот меч и этот герб? Его лицо побелело.

– Правящему Дому Хомейны… – он замолчал, потом выдохнул отчаянно, – Но ты мог и украсть этот меч!

Я задумчиво посмотрел на моих стражей:

– Ты разоружил меня. Позволь мне выйти на свет.

– Выходи.

Его лицо снова приобрело нормальный цвет. Хороший он все-таки мальчишка молодой, злой… и – как же боится того, что может услышать от меня!

Я поднялся, ногой отпихнув табурет, и медленно подошел к нему, не отрывая взгляда от его смуглого лица. Он был высок – высок, как Чэйсули – и все же я был выше его ростом.

Медленно я закатал рукав, открыв кольцевой шрам на левом запястье.

– Видишь это? На правой руке – такой же. Ты должен узнать оба, Роуэн.

Он отшатнулся, на лице его читалось изумление и крайняя растерянность.

– Ты был пленником Кеуфа Атвийского – как и я. Тебя высекли – за то, что ты опрокинул кубок с вином на самого Кеуфа – хотя я и просил пощадить тебя. На твоей спине должны остаться следы плети как на моих руках остались следы от атвийских кандалов, – я снова опустил рукав. – А теперь – могу я получить назад мой меч?

Ошеломленный и растерянный, Роуэн перевел взгляд на меч, который он держал в руках, потом, словно бы наконец осознав, что происходит, он порывисто протянул клинок мне – и, когда я принял его, упал передо мной на колени:

– Господин мой, – прошептал он, – о, господин мой… прости меня!

Я вернул клинок в ножны:

– Мне нечего прощать. Ты сделал то, что должно. Роуэн смотрел на меня снизу вверх. Теперь я видел, что его глаза в свете свечей – не черные, но желтые, потому-то я никогда не мог отделаться от ощущения, что он Чэйсули хотя сам Роуэн и отрицал это.

– Когда мы начнем сражение, господин мой? Я рассмеялся его нетерпению:

– Сейчас поздняя зима. Нам нужно будет время, чтобы собрать людей.

Возможно, весной мы сможем начать… – я жестом показал ему – встань. Поднимайся. Здесь не место для таких церемоний. Да и я еще не Мухаар.

Роуэн не пошевелился:

– Примешь ли ты мою службу? Я наклонился, ухватил его за рубашку и поднял на ноги:

– Я же сказал тебе, поднимись с пола, – проговорил я мягко, к моему удивлению, мальчишка за это время успел изрядно подрасти. Когда мы виделись в последний раз, ему было едва тринадцать лет.

Роуэн оправил одежду:

– Да, господин мой.

Я повернулся к остальным. Все они были людьми Роуэна, готовыми к восстанию и мятежу. Сейчас на их лицах читалась растерянность: они не до конца верили в то, что принц, которого они так ждали, действительно вернулся и теперь находится среди них.

Я прочистил горло:

– Большинство из вас слишком молодо, чтобы помнить Хомейну до кумаалин до тех времен, когда мой дядя Мухаар вынес всем Чэйсули смертный приговор. Вы выросли в страхе и недоверии к ним – как и я сам, – я поднял руку, исключая самую возможность каких бы то ни было возражений. – Они не демоны. Не звери.

Они не служат богам преисподней – они служат мне.

Я помолчал:

– Кто-нибудь из вас когда-нибудь видел воина Чэйсули?

Нестройный хор отрицаний был мне ответом, даже Роуэн сказал – нет. Я заглянул в лицо каждому из них:

– Я не потерплю вражды и кровопролития между своими людьми. Чэйсули – не враги вам.

– Но… – начал было один из хомэйнов – и тут же умолк под моим взглядом.

– Не так просто забыть то, чему вас учили всю жизнь, – продолжал я уже спокойнее. – Я знаю это лучше, чем вы думаете. Но я полагаю также, что вы сможете пересилить суеверный страх перед тем, чего не понимаете – и тогда вы увидите, что они ничем не отличаются от остальных людей, – я помолчал. – Лучше бы вам так и поступить.

За моей спиной коротко рассмеялся Роуэн. И мне показалось, что в его смехе слышится облегчение.

– Будете ли вы служить мне, – спросил я, – даже если подле меня будут Чэйсули?

Согласились все. Я ожидал услышать в их голосах недоверие и нерешительность – ничего подобного не было.

– Итак, Песнь продолжается, – пробормотал Лахлэн, и я рассмеялся его словам.

Роуэн рассказал мне и о моей родне, оставшейся в живых: о матери и о сестре. Мы сидели вдвоем за угловым столом, обсуждая планы создания армии.

Роуэн говорил ясно и подробно: было видно, что он действительно всерьез обсуждал эти вопросы со своими единомышленниками, и я был благодарен ему за это. С его помощью подготовка к восстанию и войне пойдет гораздо быстрее.

Но когда наконец он вскользь заметил, что, должно быть, моей матери не хватает общества моей сестры, я жестом остановил его.

– Разве Турмилайн не в Жуаенне? Роуэн покачал головой:

– Беллэм держит ее заложницей. Уже несколько лет: мне кажется, это случилось вскоре после того, как вам удалось бежать из Хомейны-Мухаар.

Удалось бежать… Тинстар просто отпустил меня. Я угрюмо ковырнул ножом столешницу и знаком попросил Роуэна продолжать.

Он пожал плечами, не зная, что я хочу от него услышать:

– Госпожу Гвиннет держат в Жуаенне под надежной охраной. Принцесса Турмилайн, как я и говорил – в Хомейне-Мухаар. Беллэм старается заполучить в свои руки все, что только может привести тебя к нему. Он не смеет дать им свободу, страшась, что, находясь на воле, они дадут хомэйнам повод к восстанию.

– Вместо меня? – я задумчиво поскреб бороду. – Что ж, Беллэм будет слишком занят мной. Ему больше не нужны эти две женщины.

– Но он будет держать их в плену, – уверил меня Роуэн. – Он никогда не отпустит их, поверьте, господин мой.

На мгновение он умолк и внимательно посмотрел на меня:

– Идут даже разговоры о том, что Беллэм собирается жениться на твоей сестре.

Я выругался и вскочил на ноги, невольно схватившись за меч – мы уже успели снова замотать рукоять кожей – но тут же снова сел и с размаху всадил нож в дерево столешницы:

– Торри этого не допустит.

Я прекрасно понимал, что ее никто не станет слушать. Женщины в таких случаях лишены права голоса. Роуэн улыбнулся:

– Я слышал, что она – не слишком-то удобная Заложница. Тем более, две женщины в одном замке… – он весело рассмеялся.

– Две?

– Дочь Беллэма, принцесса Электра, – Роуэн нахмурился. – Поговаривают, что она – любовница Тинстара.

– Тинстара? – я выпрямился и внимательно посмотрел на Роуэна. – Беллэм отдал ему свою дочь?

– Я слышал, что это цена, которую назначил Тинстар за свою помощь Беллэму.

Мой господин, я немногое могу рассказать вам. По большей части, все это только слухи. Я не решусь утверждать, что все это правда.

– В слухах всегда есть толика правды, – задумчиво проговорил я, снова принявшись за пиво. – Что ж, если она – любовница Тинстара, я смогу использовать ее в своих целях.

– Ты хочешь использовать женщину против чародея? – Роуэн потряс головой. Прости меня, господин мой, но, мне кажется, ты совершаешь ошибку, – Принцы не совершают ошибок, – надменно проговорил я и тут же ухмыльнулся, заметив его смущение. – Да нет, глупости, любой человек может ошибиться, и только глупец не признает этого. Что ж, нам нужно составить план.

Вернее, два плана – как освободить мою мать из Жуаенны и Торри – из Хомейны-Мухаар.

Я нахмурился: ну, почему рядом со мной нет Финна! Тяжко будет обдумывать такое без него… Пристально взглянул на Роуэна:

– Для человека, который отрицает, что он Чэйсули, ты просто необыкновенно похож на воина.

Лицо Роуэна потемнело:

– Я знаю. Это мое проклятье.

– Не бойся. Мне ты можешь спокойно признаться… – Мне не в чем признаваться! Меня порадовало, что он не скрывает своего гнева – даже перед принцем. Во мне всегда вызывали подозрения люди, прячущие свои истинные мысли и чувства за угодливыми улыбками и раболепными поклонами.

– Я сказал уже, что я не Чэйсули, – уже спокойнее повторил он, и, подумав, прибавил, – господин мой.

Я рассмеялся – но смех замер у меня на губах: я услышал, как позади меня Лахлэн коснулся струн своей Леди, сплетая странное колдовство.

Я обернулся к моему загадочному союзнику. Элласиец. Чужак, который утверждал, что хочет стать моим другом. Был он слугой Беллэма? или – Тинстара?

Или – он просто сам по себе, слишком умный и хитрый человек, чтобы служить другим? Я по-прежнему сомневался в нем.

Медленно я поднялся, Роуэн последовал моему примеру – из, вежливости, но по его глазам я видел, что он озадачен. Я пересек комнату и остановился у стола Лахлэна, в желтом тусклом свете свечей его голубые глаза казались черными.

Он мгновенно перестал играть – пальцы замерли на мерцающих струнах. Его слушатели, заметив выражение моего лица, сочли за благо молча отойти в сторону.

Я вытащил меч из ножен. В глазах Лахлэна мелькнуло выражение страха.

Высокий резковатый аккорд сорвался со струн арфы – и тут же смолк, но свечи и светильник угасли.

В таверне стало темно – но не настолько, чтобы ничего не было видно: просто сумрачно. А колдовское сияние зеленого камня на арфе Лахлэна позволяло видеть достаточно ясно.

Пальцы арфиста касались струн. Но и острие моего меча – тоже. В лице арфиста отчетливо читался страх – он боялся, что я убью его арфу, словно бы дерево и струны были живыми, словно бы она была живым существом – зверем или человеком.

– Положи ее – твою Леди, – мягко проговорил я, мне уже дважды довелось ощутить на себе ее магию, и я предпочитал не рисковать.

Лахлэн не сдвинулся с места. Руны на моем клинке мерцали в свете колдовского камня, и в его сиянии я ощутил магию – древнюю, истинную, великую силу.

Клинок не касался струн, я повернул его – струна зазвенела, словно арфа вскрикнула от боли, но не оборвалась: я был достаточно осторожен.

Лахлэн слегка подался вперед и бережно освободил арфу, так же бережно он положил свою Леди на стол и отнял руки. Он ждал.

Я перехватил меч левой рукой у основания клинка и протянул его Лахлэну рукоятью вперед.

– Солиндский солдат, – спокойно сказал я. – Убей его ради меня, арфист.

Глава 7

– Прошу простить меня, господин мой, – тихо проговорил Роуэн, – но разумно ли тебе отправляться туда – тем более, в одиночку?

Я сидел на трухлявом пеньке на пригорке за фермой Торрина. Приемный отец Аликс был все еще жив – и весьма удивился тому, что я тоже выжил, когда я несколько недель назад добрался до его дома. Он рассказал мне историю нападения Айлини на Обитель – почти ничего не добавив, впрочем, к рассказу Лахлэна подтвердив, что те из клана, кто остался в живых, ушли за реку Синих Клыков, на север. Теперь ферма Торрина стала моим временным штабом, я старался собрать хоть какую-то армию. Здесь я был в безопасности, а армия моя разбила лагерь в лесу на холмах неподалеку: там мои люди обучались владению мечом и кинжалом.

Я пошевелился и принялся сбивать снег с сапог, постукивая каблуками о пенек. День был чистым и ясным, таким светлым, что мне приходилось щурить глаза от солнца.

– Достаточно разумно – если никто меня не узнает.

Я бросил взгляд на Роуэна, который почтительно стоял поодаль, как и положено верному слуге, возможно, со временем это пройдет, и он станет служить мне не из преданности, а из любви.

– Я не рассказывал о своем плане никому, кроме тебя и Торрина.

Роуэн кивнул и слегка покраснел – еще не привык к тому, что я настолько доверяю ему. Сколько бы раз я не повторял ему, что для меня он более, нежели просто слуга, он никак не мог поверить в это.

– Но есть еще и арфист, – быстро проговорил он. Я хмыкнул:

– Лахлэн полагает, что доказал свою верность, убив солиндского солдата.

Что ж, пусть думает. В какой-то мере так оно и есть… но не до конца, – я поднял камешек и забросил его в сторону деревьев – так, от нечего делать. Скажи, что у тебя на уме, Роуэн. Я прошу тебя.

Он кивнул – вернее сказать, склонил голову, заложив руки за спину, смотрел не на меня, а на утоптанный снег у своих ног:

– Ты по-прежнему не доверяешь арфисту, потому что недостаточно хорошо знаешь его. Но, господин мой… меня ты знаешь немногим лучше.

– Я знаю достаточно, – ответил я. – Я помню, тринадцатилетнего мальчишку, попавшего в плен к атвийцам вместе со мной. Я помню мальчика, которого заставили прислуживать самому Кеуфу и который получал за это только затрещины и тычки. Роуэн поднял на меня потрясенный взгляд.

– Я тоже был в шатре, Роуэн. Ты наверняка помнишь это. И я видел, что они с тобой сделали.

Он передернул плечами, поежился, словно бы от удара хлыста. Я понимал его

– я тоже иногда вспоминал кандалы на своих руках и непроизвольно касался запястьев.

Так было и сейчас. Я снова ощутил под пальцами рубцы старых шрамов, кольцами охватывающие обе руки.

– Я знаю, как это было с тобой, Роуэн, – против воли мой голос дрогнул. Человек, переживший такое, никогда не станет по доброй воле служить врагу. Тем более когда вернулся его законный властитель.

Роуэн снова уперся взглядом в снег:

– Я сделаю все, чего ты ни потребуешь. Его голос был очень тих, но слова звучали отчетливо.

– Я требую только, чтобы ты оставался здесь, покуда я отправлюсь в Жуаенну, и чтобы ты был осторожен и внимателен, – я улыбнулся. – В конце концов, Лахлэн может одурачить нас – если окажется именно тем, кем, по его словам, является – но я предпочитаю знать, не враг ли он, прежде чем подставлю ему спину. Я полагаюсь на тебя и на Торрина. проследите за тем, чтобы арфист не отправился в Мухаару и не сообщил Беллэму о том, где я нахожусь. Проследите за тем, чтобы он никого не выдал.

Из-за деревьев доносились звон оружия и раздраженные крики мастера меча.

Мои люди упражнялись до полного изнеможения, проклиная эти занятия, хотя все они прекрасно осознавали их необходимость. Слишком давно они не брались за оружие – а некоторые и вовсе никогда не воевали. Люди приходили из городов, из деревень и даже с отдаленных ферм в долинах, услышав шепотом передававшиеся слова вести.

Кэриллон. Кэриллон вернулся…

Я поднялся, снег уже стал влажным, липким – я подумал, что скоро должна наступить оттепель. Но не теперь. Я молил богов о том, чтобы это случилось не теперь. Мы все еще были далеки от того, что хоть как-то напоминало бы армию – а весной я уже собирался начать свою кампанию против Беллэма.

Я улыбнулся. Да, весной – во время сева, когда никто не будет Ожидать военных действий. Беллэм будет ожидать летней кампании, и наше раннее выступление сломает его планы.

По крайней мере, я так надеялся.

– Он узнает, – проговорил Роуэн, – солиндский король. Он пошлет своих людей. Я кивнул:

– Уведи армию дальше в леса. Не оставляй с Торрином никого, я не хочу подвергать его ни малейшей опасности. Я не хочу сейчас никаких сражений. Лучше уж прятаться, чем отдаться на милость солдат Беллэма теперь, когда мы не готовы к бою. Проследи за этим, Роуэн.

Он скрестил руки на груди, словно бы внезапно ощутил холод.

– Мой господин… береги себя. Я усмехнулся:

– Сейчас мне еще слишком рано умирать. Если уж я и встречу смерть, я встречу ее в бою.

Я повернулся к коню и отвязал повод от тоненького молодого деревца. Я выбрал своего старого приятеля – мышастого пони-степнячка, страшненького и лохматого. Ничем не похожего на того боевого скакуна, которого подарил мне отец пять лет назад.

На лице Роуэна обозначились морщины – он действительно тревожился за меня.

Я мог прочитать все его мысли по его глазам: он боялся, что я умру, и на том придет конец восстанию.

Я взобрался в седло и натянул поводья, – Она – моя мать и госпожа. Я хочу, чтобы она знала, что я жив, Он еле заметно кивнул:

– Да, но отправляться туда, где полно солдат…

– Они ожидают армию, но не одного человека, – я коснулся обмотанной кожей рукояти меча, притороченного к седлу. – Со мной ничего не случится.

И, не оборачиваясь, поехал прочь, оставив позади молодого человека, которому научился доверять. Я знал, что он стоит у кромки леса, щуря глаза от яркого солнечного света и глядя мне вслед.

Краска, приготовленная из каштанов, сделала мои волосы тусклыми, темными и жесткими. К тому же, они были покрыты изрядным слоем жира. На левое ухо спускалась одна прядка, перевязанная кожаной тесьмой. Борода тоже стала темной – к тому же никто здесь еще не видел меня с бородой.

У меня всегда были хорошие крепкие зубы – было чем гордиться. Я втер в них специальный состав, сделавший их желтыми, а мое дыхание – смрадным. Одежда на мне была с чужого плеча, и я сомневался в том, что получу свою назад: человек, с которым я поменялся одеждой, явно предпочитал мою своим обноскам. Сейчас на мне была туника из грубой ткани, когда-то – темно-зеленой, а теперь побуревшая от грязи, шерстяные штаны пузырями вздувались на коленях и доходили только до середины икр, сапоги мне также пришлось снять и заменить их кожаными грубыми башмаками.

Кожаные браслеты наручей скрывали мои запястья – вернее, шрамы на них.

Несомненно, эта моя примета была хорошо известна Беллэмовым стражникам. Беллэм наверняка описал меня как высокого молодого человека с темно-золотыми волосами, голубыми глазами и с кольцевыми шрамами на запястьях. Что ж, я по-прежнему был высок – но теперь сутулился, приволакивал ногу при ходьбе, и одно плечо у меня было выше другого, словно бы кости когда-то были переломаны и теперь не правильно срослись. Короче говоря, во мне ничего не оставалось от принца-самозванца, которого разыскивал Беллэм. Когда я вошел в деревню подле Жуаенны, при мне не было даже меча и лука – и то, и другое могло выдать меня, а потому я схоронил их в снегу под деревом, расколотым молнией. Из оружия у меня оставался только нож, да и тот я прятал под туникой.

Я пробирался сквозь грязь и снежную кашу, пинками разгоняя собак, заинтересовавшихся одиноким путником. Город Жуаенна был всего лишь разросшейся деревней, окружающей замок, стен не было – только домишки, да люди, которым не было до меня ни малейшего дела.

Я знал, что от меня отвратительно разит – но сильнее был иной запах: тяжкий запах разоренной земли. Я с детства знал эту деревню – в ней всегда было шумно, весело, оживленно: кое-кого в ней я знал довольно хорошо, и мог даже сейчас припомнить несколько женщин, которые с радостью дарили своей благосклонностью рослого и статного наследника их господина. Впервые в жизни мне пришла в голову мысль, что у одной из них мог быть ребенок от меня…

Главная дорога вела прямо к замку Жуаенна, стоявшему на холме. Стены и башни, сверкающие на солнце стекла в сетчатых свинцовых переплетах… Моему отцу доставляло огромную радость построить замок, которым можно было гордиться.

В Жуаенне мы жили, а не воевали: это не был бастион, о который могли бы разбиться атаки врагов – это был дом, предназначенный, чтобы растить в нем детей. Но так, видно, рассудили боги, что все дети рождались мертвыми или умирали в раннем детстве – покуда назовет не появилась Торри, а за ней и я.

Жуаенна была залита солнцем: золото, бронза, камень – теплый, коричневый, и светлый, цвета охры, за годы приобретший нежный, почти пастельный оттенок.

Главные ворота были закрыты железной решеткой: во времена моего отца ее почти не опускали – Жуаенна была открыта для всех, кто имел желание поговорить со своим господином.

Однако, теперь решетка была опущена – огромная пасть ворот щерилась железными клыками. На стенах стояли стражники с алебардами: их кольчуги в солнечном свете сверкали ярким серебром. С каждой из башен свисало знамя Беллэма – восходящее белое солнце на темно-синем фоне.

Я был бедняком – грязным, оборванным и смердящим – а потому дороги к главным воротам мне не было, вместо этого я пошел к маленьким воротам, прихрамывая и подволакивая ногу. Стражники остановили меня, окликнув на скверном хомэйнском: что, собственно, мне нужно было здесь? спрашивали они.

Хочу увидеть свою мать, робко ответил я, и заискивающе улыбнулся, показав желтые гнилые зубы. Изо рта у меня воняло, и это заставило стражников с ругательствами отступить на пару шагов. Свою мать, повторил я унылым глухим голосом, мать, которая служит в замке.

Я назвал имя женщины, которая действительно, насколько я помнил, служила в замке. Правда, я не знал, была ли она еще жива – когда я отправился на войну, ей было уже много лет – но и одного вопроса хватило бы стражникам, чтобы убедиться, что я не лгу. Я знал, что у нее действительно был сын, в детстве тяжело болевший и на всю жизнь оставшийся калекой. Он был ее позором, и потому она отослала его в отдаленную деревню. Но теперь, решил я, ему пришло время вернуться. Хотя бы ненадолго.

Стражники совещались между собой, поглядывая на меня с явным отвращением и презрением. Они говорили на солиндском, которого я не знал, но их тон был достаточно ясен. Понятно было, что вонь и грязь защитят меня от более тщательного досмотра. Оружие есть? – спросили они грубо. Нет, ответил я и вытянул руки, предлагая, им обыскать меня. Они не стали этого делать, только показали жестом – проходи, мол.

Так Кэриллон вернулся домой, чтобы повидать госпожу и мать свою.

Я поковылял внутрь, вытирая нос рукой, отчего лицо мое стало только грязнее, миновал мощеную булыжником площадку перед воротами – неуверенно, почти робко, словно все еще опасался, что меня прогонят. Проходившие мимо меня солиндцы брезгливо морщились и старались отодвинуться подальше – только что носы не зажимали, я демонстрировал им желтые зубы в заискивающей покорной улыбке: такое выражение бывает на морде побитого пса, который пытается выпросить прощение у хозяина и хочет показать, что знает свое место.

Судя по моей внешности, я просто не должен был уйти дальше кухни. Как раз там и служила та женщина, чьим сыном я сказался. Однако госпожа моя мать, по всей очевидности, должна была быть где-то в дворцовых покоях – а потому я прошел кухню и зашагал по коридорам, царапая полированное дерево пола своими грубыми башмаками.

Слуг в замке было немного. Я подумал, что, должно быть, Беллэм распустил почти всех, чтобы еще более унизить мою мать. Для него, короля-узурпатора, ваяна была даже та война, которую он вел сейчас с беспомощной и беззащитной женщиной. Гвиннет Хомейнская была супругой брата Мухаара: пусть вдова, пусть лишенная всякой поддержки в жизни, но она была королевской крови. И, унижая ее, он пытался тем самым показать свою власть и силу. Однако мне думалось, что это ему не удалось – и не удастся никогда, сколько бы солиндских солдат не стояло на стенах, сколько бы солиндских знамен не было развешено на башнях.

Я нашел нужную лестницу – винтовую лестницу, ведущую на верхний этаж – и начал подниматься по ступеням, внутри у меня все сжалось в предчувствии встречи. Я проделал такой большой путь – слишком большой, быть может – но одна-единственная ошибка по-прежнему могла погубить меня. Я не сомневался, что, если совершу эту ошибку, Беллэм не даст мне быстрой смерти. Я, быть может, буду жить еще годы и годы – в темнице, в оковах, в унижении.

Я вышел с лестницы в коридор, обшитый панелями медово-золотого дерева.

Галерея моего отца – здесь было множество окон, заливавших весь коридор радостным солнечным светом. Но теперь натертые воском панели запылились, потемнели и потрескались по краям. В галерее царил запах запустения.

Моя рука скользнула под лохмотья и сомкнулась на костяной рукояти кэйлдонского кинжала. Мгновение я постоял у дверей в комнату матери, прислушиваясь к тому, что происходило внутри. В комнате царила тишина. Может быть, матери там вовсе и не было – но я успел узнать, что люди – и мужчины, и женщины – в тяжких обстоятельствах особенно тянутся к тому, что им близко и знакомо, что было им дорого в прежние, более счастливые времена. Эта комната была излюбленным местом для моей матери. И, удостоверившись, что она там одна, я распахнул дверь…

Двигался я бесшумно, и бесшумно, без скрипа закрыл за собой дверь. Я стоял на пороге, глядя на свою мать – и понимал, что она постарела.

Она склонилась над пяльцами с вышиванием. Я не видел узора вышивки – но все ее внимание было без остатка отдано рукоделию. Солнечный свет, дробясь в стеклах-фасетках стрельчатого окна, заставлял цветные нити вспыхивать в теплых лучах – но я почти тут же ощутил запах сырости, царивший в комнате, словно бы жаровни никогда и не согревали ее. Эта комната всегда была одной из самых теплых и уютных – но теперь в ней было холодно и пусто.

В покоях было так тихо, что я слышал, как игла прокалывает ткань. Мать работала аккуратно, пристально, низко склонившись над вышивкой – даже брови сдвинула от усердия. Она сидела в профиль ко мне. И ее руки…

Тонкие, высохшие руки, распухшие в суставах – руки, более похожие на птичьи лапки. Она работала с пристальным вниманием – но мне подумалось, что с такими руками ей, должно быть, едва хватает сил просто прокалывать ткань, едва обращая внимание на узор. Болезнь отняла у нее все ее искусство.

И тут я ясно вспомнил, что в сырую погоду у нее всегда болели руки. Она никогда не жаловалась, но становилась все более беспомощной с каждым месяцем. И теперь, глядя на свою мать, я видел, что болезнь окончательно уничтожила ту грацию и изящество, которые всегда так любил в ней отец.

На ней был белый платок и чепец, полностью скрывавшие ее волосы – только одна-единственная прядка выбилась и теперь змейкой вилась по ее щеке, еще более подчеркивая худобу лица. Седые – совершенно седые волосы – а я помнил их темно-золотыми, такими же, как мои. Тонкие морщины паутинной сетью легли на ее лицо, кожа была похожа на тончайший смятый шелк.

Она была в своем любимом темно-синем – но мне показалось, что на ней то же платье, какое она носила семь лет назад. Да, я не ошибся: теперь я ясно видел оно выношено и протерто едва не до дыр.

Должно быть, я издал какой-то звук. Мать подняла голову, обвела взглядом комнату – ее глаза остановились на мне с безмолвным вопросом…

Я шагнул к ней и опустился на колени. Я приготовил слова для этой встречи

– но сейчас все они как-то разом позабылись, вылетели из головы. Любые слова сейчас были пустыми и ненужными. Я молчал, и только горло у меня сжималось от болезненной нежности.

Я не смел поднять глаза к ее лицу – вместо этого принялся разглядывать упавшую к ее ногам вышивку. Знакомый рисунок – хотя в исполнении и не было прежнего изящества: высокий бородатый воин на гнедом коне, ведущий в бой армию Мухаара. Я всегда любил эту картину – в детстве мать часто говорила мне, что этот воин – мой отец. И странно было теперь узнавать во всаднике – себя самого.

Рука матери коснулась моей головы. Сперва я едва не отшатнулся, вспомнив, как грязны мои волосы – но сдержался и не сдвинулся с места. Пальцами второй руки она приподняла мою голову под подбородок и повернула мое лицо к свету, чтобы как следует рассмотреть его. Она улыбалась – улыбалась прекрасной сияющей улыбкой, а по лицу ее катились слезы.

Я бережно взял ее руки в свои – осторожно, так осторожно, внезапно испугавшись, что могу причинить им боль. Они были такими тонкими, такими хрупкими – рядом с ней я казался себе слишком большим, неповоротливым и неуклюжим.

– Госпожа, – хриплым дрожащим голосом проговорил я, – я виноват в том, что не пришел раньше – даже не послал весточки…

Она прикрыла мне рот рукой:

– Нет.

Тонкие руки коснулись моей бороды, зарылись в мои сальные и грязные волосы:

– Ты это специально сделал – или совсем отбился от рук и забыл, как я учила тебя следить за своей внешностью?

Я рассмеялся – глуховато и не слишком весело:

– Боюсь, госпожа моя, изгнание сделало из вашего сына совсем другого человека.

Морщинки у ее глаз – таких же голубых, как и мои собственные – стали резче и заметнее. Потом она отняла руки – и в это мгновение я понял, что она пытается сдержать свои чувства. В ее глазах читались гордость, радость, благодарность и осознание того, что ее сын больше не ребенок, что мальчик превратился во взрослого мужчину. Я знал, что для нее до седых волос останусь ребенком – но сейчас она словно бы признала мое право на свободу, на свою жизнь, именно таким признанием и была ее сдержанность.

Я поднялся, пошатнувшись от внезапно нахлынувшей слабости, она продолжала улыбаться:

– В тебе живет Фергус.

Я отошел к окну, пытаясь справиться с собой, и бесцельно уставился на солиндских стражников, вышагивающих по стене. Совладав со своими чувствами, я снова обернулся к матери:

– Ты знаешь, зачем я пришел? Она подняла голову – я невольно отметил, какой дряблой и морщинистой стала ее шея:

– Я была женой твоего отца тридцать пять лет. Я родила ему шестерых детей.

Боги избрали только двоих для жизни в этом мире – но я уверена, что эти двое в полной мере сознают, что значит принадлежать к королевскому Дому Хомейны, кажется, мать даже помолодела от гордости. – Конечно же, я знаю, зачем ты пришел.

– И каков же твой ответ? Это ее удивило:

– Там, где есть долг, таких вопросов не существует. Ты сам теперь Правящий Дом Хомейны, Кэриллон – что же тебе еще остается делать, как не отнять свой трон у Беллэма?

Ничего другого я и не ожидал – и все-таки было странно видеть в своей матери такую спокойную решимость, слышать от нее такие слова. Будь это мой отец – такая встреча была бы в порядке вещей, но отца у меня больше не было

– и вот теперь моя мать благословляла меня на войну.

Я отошел от окна:

– Ты поедешь со мной? Сейчас, теперь же?

– Нет, – улыбнулась она.

– Я все рассчитал, – с нетерпеливым жестом проговорил я. – Ты наденешь платье служанки с кухни и выйдешь из дворца вместе со мной. Это можно сделать.

Я сумел это сделать. Они ничего не заподозрят, – я коснулся своего перемазанного лица. – Надень засаленное платье, попытайся подражать манерам служанки… Ты будешь рисковать своей жизнью – но у тебя все получится.

– Нет, – снова ответила она. – Разве ты забыл о своей сестре?

– Торри в Хомейне-Мухаар, – мне показалось, этого ответа достаточно, я снова выглянул в окно. – Мне тяжелее пробраться в Хомейну-Мухаар, чем в Жуаенну, но как только мы выберемся отсюда, я займусь освобождением Торри.

– Нет, – в третий раз повторила мать. – Кэриллон, не сомневаюсь, что ты продумал все до мельчайших деталей – но я на такое не пойду. Турмилайн в опасности. Она – заложница Беллэма, и заложница именно на такой случай, ты думаешь, если мне удастся бежать, Беллэм ничего не предпримет?

Она сдвинула брови, в ее глазах я прочел страдание.

– Он очень скоро узнает все – узнает, что я бежала от его стражи. И за это покарает твою сестру.

Я стремительно пересек комнату и взял мать за плечи:

– Я не могу оставить тебя здесь! Или ты думаешь, что я смогу спокойно жить, зная, что ты здесь? Здесь – в запустении, в холоде, пробирающем до костей – в этом убожестве!.. Мама…

– Мне никто не причиняет вреда, – отчетливо проговорила она. – Меня не бьют. Кормят. Правда, содержат, как нищенку – ты сам это видишь, – она коснулась пальцами моих запястьев, скрытых кожаными браслетами. – Я знаю, чем ты рисковал, придя сюда. Если бы Турмилайн была в безопасности, я ушла бы с тобой. Но я не оставлю ее Беллэму, чтобы он вымещал на ней свою ярость.

– Значит, он все это сделал специально – на случай, если я вернусь!

Я давно должен было понять это – но то ли не мог, то ли не позволял себе.

– Раздели сокровище – обманешь воров, – я выругался – и тут же прикусил язык, сообразив, что моей матери не пристало слышать такие слова.

Она улыбнулась, но глаза ее по-прежнему были полны слез.

– Не могу. Ты понимаешь? Я думала, что ты мертв, а моя дочь пропала. Но ты здесь, живой и невредимый, и у меня снова появилась надежда. Теперь – иди и делай, что должно, но иди без меня, чтобы я не задерживала тебя, – она жестом заставила меня удержать готовые сорваться с губ возражения. – Ты видишь, какая я? Я буду тебе в тягость. А я вовсе не хочу этого – ведь тебе еще предстоит отвоевать свое королевство.

Я невесело рассмеялся:

– Вот и рухнули все мои прекрасные планы. Я думал освободить тебя и отвезти туда, где стоит моя армии, туда. где ты была бы в безопасности. Потом я собирался заняться спасением Торри – даже если бы мне для этого пришлось попросту взять Хомейну-Мухаар…

Я вздохнул и безнадежно покачал головой.

– Ты хорошо указала мне мое место.

– Твое место – в Хомейне-Мухаар, – она поднялась, не выпуская моих рук, сжимая их хрупкими пальцами. – Иди же туда. Отвоюй свой трон и освободи сестру.

Тогда я пойду туда, куда ты прикажешь мне. Только тогда.

Я обнял ее, прижал к себе – и тут же отпустил, выругавшись сквозь зубы: боги мои, я же был так грязен…

Она рассмеялась. Стерла полоску грязи со своего лица и рассмеялась – а потом заплакала – и я снова прижал ее к себе, и больше уже не отпускал – долго, долго…

Глава 8

Я покинул Жуаенну так же, как и вошел в нее с великой осторожностью.

Сгорбившись, прихрамывая, я ковылял прочь, низко склонив голову, стараясь не торопиться. Вышел из тех же ворот, в которые вошел, пробормотав что-то солиндским солдатам, на что они ответили потоком брани и попыткой дать мне подножку, чтобы я свалился в лужу конской мочи. Может, лучше было бы упасть но мои рефлексы оказались сильнее и мне удалось не растянуться на брусчатке.

Тут же я вспомнил о своей внешности и о той игре, которую вел, споткнулся, замахал руками и вскрикнул – к вящему веселью солдат, проводивших мой уход солиндской бранью, издевками и грубым хохотом.

Так я покинул свой дом и поковылял в деревню, по дороге обдумывая создавшееся положение.

Моя мать была права. Если бы я увез ее из Жуаенны, Беллэм тут же понял бы, что я вернулся, понял бы он, и где я. Кому еще пришло бы в голову похищать мою мать? Она провела пять лет в заточении в собственном доме, и никто не предпринимал попыток освободить ее. Только я был настолько заинтересован в ней, чтобы отважиться обвести вокруг пальца солиндскую стражу.

Когда все твои планы вот так рассыпаются в прах, чувствуешь себя полным глупцом, тем более, что с самого начала должен был понимать, что все это было бессмысленной и бесполезной затеей. Финн, наверно, подошел бы к этому делу по-другому. Или – вообще не стал бы ввязываться в это.

Я забрал моего пони у хозяина унылой и грязной деревенской харчевни и немедленно отправился в путь – к дереву, расколотому молнией, чтобы забрать спрятанные там меч и лук. Вооружившись, я сразу же почувствовал себя увереннее: все-таки поездка в Жуаенну сильно потрепала мне нервы. Меч я повесил на пояс, лук Чэйсули – за спину, и снова сел в седло терпеливого степнячка-пони.

Я ехал по заснеженным равнинам – из одного дома в другой дом, теперь моим домом стала армия, где люди моей земли составляли и разрабатывали планы действий, учились владеть оружием и выжидали. Я ехал туда, где было будущее Хомейны. Ехал и думал – как странно, что люди называют какую-то землю своей, когда боги создали землю для всех…

Потом я подумал о Лахлэне и о его служении. Он рассказал мне, что служение Лодхи не требует ни восхвалений, ни священнических облачений, ни прочих подобных глупостей. Он говорил, что единственной его обязанностью было рассказывать о Лодхи тем, кто пожелает слушать – но не принуждая их, лишь в надежде, что они сами узрят и примут путь истинный. Я не препятствовал ему в этом, хотя сам и верил в других богов, он никогда и ни к чему не принуждал меня, и я был благодарен ему за это.

В лазурном небе солнце сияло ярким и радостным золотом, и снег в его лучах сиял, словно шитый бриллиантами покров. Мой конек отфыркивался и был весь в поту, я тоже изрядно взмок. К тому же грязь и жир, которыми я был умащен с лихвой, воняли так, что единственным моим желанием стало – добраться до места и вымыться, избавиться от этого смрада. Но с этим все равно придется подождать…

И тут я увидел их – темные силуэты на фоне сияющего неба. На вершине холма четверо всадников, и солнце ослепительно сияет на серебре их кольчуг. Только один был в темных одеждах, без доспехов и без меча.

Мое сердце забилось гулко и тяжело от недоброго предчувствия. Я не стал браться за меч, проезжая по утоптанной тропинке, ведущей к холму: солиндцы вольны действовать так, как им вздумается, я вовсе не собирался провоцировать их. В глубине души у меня теплилась искорка надежды на то, что, быть может, все еще и обойдется – возможно все это не имело отношения ко мне. Лучше не привлекать их внимания.

Холм был от меня справа и чуть впереди. Я ехал, ссутулившись в седле, стараясь не задеть гордости солиндцев и не привлечь их любопытства. Четверо по-прежнему ждали на вершине холма – неподвижно, в молчании. Они наблюдали – и наблюдали явно за мной.

Мой пони не ускорил шага. Я не пошевелился в седле – но чувствовал, кожей чувствовал взгляды, прикованные ко мне. Я оставил холм по правую руку, слева от меня протекал небольшой ручеек. Мой маленький скакун фыркнул, кажется, мое напряжение передалось и ему.

Кольчуги воинов сверкали на солнце – теперь я был уверен в том, что это солиндцы. Доспехи хомэйнов, более тусклые и темные, не так роскошно смотрятся при свете дня – но и не выдадут воина в темноте, при свете звезд, когда нужно надежно укрыться в подлеске или в кустарнике. Этому отец успел меня научить, возможно, Беллэм был просто слишком уверен в неодолимости своего войска, чтобы принимать. такие меры предосторожности.

Я продолжал двигаться вперед. Но вперед поехали и они.

Трое из них – те, что были в кольчугах.

Они спускались с вершины холма прямо ко мне, отрезая мне путь, я увидел, что они обнажили мечи. Никаких переговоров, никаких случайных встреч на дороге – им нужна была кровь, а я вовсе не собирался лить ее попусту.

Опередить их мне навряд ли удалось бы – глубокий снег был бы достаточной преградой для любого коня, для моего же малыша – в особенности. И все же ему явно хотелось избежать более близкого знакомства с солдатами – и я не стал препятствовать ему, когда он перешел в галоп, проваливаясь в подтаявший снег по брюхо.

Я пригнулся к жесткой холке пони, стараясь хоть немного облегчить его ношу, он дышал тяжело, с хрипом, а позади уже раздавались крики настигавших меня всадников.

Мой скакун споткнулся – и упал на колени. Я вылетел из седла, не то чтобы это было для меня совершенной неожиданностью – я тут же вскочил на ноги, обернулся, готовясь встретиться лицом к лицу с нападавшими, и взялся за лук.

Первой стрелой я снял с седла одного из солиндцев: она вонзилась ему в горло. Следующая засела в груди второго всадника – но третий доскакал до меня прежде, чем я успел выстрелить еще раз.

Удар меча выбил у меня лук, я пошатнулся, рухнул на колени во влажный снег, но успел-таки вырвать меч из ножен, – поднявшись на ноги, я был уже готов и к защите, и к нападению.

Солиндец сжал коленями бока коня и поднял его на дыбы, солнце сверкнуло на его клинке. Он приближался. Я разглядел даже знак – белое солнце Беллэма на темно-синем фоне.

Он помедлил только мгновение, чтобы нанести смертельный удар – но этого мгновения мне хватило, чтобы, поднырнув под его меч, всадить клинок в брюхо его коня. Несчастное животное издало вопль, поднялось на дыбы и рухнуло на колени, но солдат успел спрыгнуть на землю, и мы сошлись с ним в ближнем бою.

Удар его широкого клинка должен был прийтись мне в левое плечо, я остановил удар, снизу поймав его клинок, почувствовав, как напряглись жилы на запястьях. Он отклонился, пытаясь пробить мою защиту – я снова поймал его меч и ответил ударом снизу вверх, он попытался увернуться, но на этот раз я без труда прорвал его защиту, и мой клинок по рукоять вошел между ребер солиндца.

Короткий звон стали о сталь – я вырвал меч из раны, а тело солдата осело на снег.

Я мгновенно обернулся, высматривая человека без доспехов и без оружия – но не увидел его нигде. Вершина холма была пуста. Я замер и прислушался – но единственным звуком в солнечной тишине дня был тихий звон ручейка.

Конь солиндца был мертв, а скакуны тех двоих, кого я снял с седла стрелами, убежали слишком далеко, чтобы у меня осталась хотя бы малейшая надежда поймать их. Мне остался мой мохнатый степной конек: его бока тяжело вздымались, он стоял по брюхо в снегу, опустив голову, словно никак не мог отойти от бешеной скачки.

Я вложил меч в ножны, поднял лук и поковылял сквозь снег к степнячку, ругаясь вполголоса, мои кожаные ботинки отсырели, лед обжигал кожу. Лохмотья тоже промокли насквозь от пота и снега. И я по-прежнему вонял.

Я протянул руку к поводьям своего неказистого скакуна – и внезапно почувствовал, как что-то шевельнулось у меня на груди. Я хлопнул по лохмотьям ладонью, проклиная вшей и блох – но шевеление не прекращалось, я полез за пазуху, нащупал рукоять моего кэйлдонского кинжала – и почувствовал ее движение.

Мгновение – и я извлек клинок на белый свет, сперва я не заметил в нем ничего странного – та же сталь и костяная рукоять – но потом снова заметил, что рукоять шевелится.

Я застыл. Позади меня встревожено зафыркал мой конек – а я стоял и смотрел, смотрел, как завороженный, на движущуюся костяную рукоять.

Она росла – прямо у меня в руках. Гладкая изогнутая рукоять вытягивалась, освобождалась от стального клинка, руны надписи словно бы истаивали, .затягивались костяной тканью – зарастали.

И в этот миг я внезапно понял, что за мной следят.

Я поднял глаза на вершину холма, на которой прежде стояли солиндцы. Там темным силуэтом на фоне ярко-голубого неба вырисовывалась фигура четвертого человека. Того самого, у которого не было ни доспехов, ни оружия. Он стоял слишком далеко для того, чтобы я мог различить черты его лица, но я знал, что он наблюдает за мной – внимательно, пристально, не отрывая глаз.

И внезапно я понял: это Айлини.

Судорожным движением я отшвырнул кинжал и потянулся за луком, собираясь спустить стрелу – но тут же остановился, осознав, что стрела бессильна против чародейства.

Кость. Король Кэйлдон говорил, что это бедренная кость какого-то чудовищного зверя. И теперь Айлини создавал этого зверя из единой кости – прямо здесь, на моих глазах. Здесь, на снежных равнинах Хомейны.

Кости разрастались, их связывали сухожилия – перед моими глазами возник уже целый скелет: длинный гибкий позвоночник, массивные кости плечевого пояса, череп – жемчужно-белый, уставившийся на меня пустыми глазницами…

Потом, уже быстрее, начали возникать из ничего – мозг, нервы, кровеносные сосуды, мускулы, плоть – шкура…

Я смотрел на зверя, едва не разинув рот от изумления, смешанного с ужасом, поняв, что вижу перед собой: гербовый зверь моего Дома, символ силы и мужества – чудесный, едва ли не волшебный зверь, много веков назад исчезнувший с лица земли. Лев Хомейны.

Он прыгнул. Подобрался и прыгнул на моего пони, одним ударом огромной когтистой лапы сбив его с ног – я услышал хруст костей, и, не успел еще бедняга-степнячок рухнуть на снег с переломанной шеей, лев повернулся ко мне.

Я выронил лук и ударился в бегство. Вслед за мной бросился лев великолепный, темно-золотой, с роскошной черной гривой, хвост его хлестал по бокам, словно бы жил своей собственной жизнью. Я бежал – но знал, что он легко догонит меня. И, поняв это до конца, остановился и обнажил меч.

Лев прыгнул – взлетел в воздух, оттолкнувшись от земли мускулистыми задними лапами, вытянув в прыжке передние, с чудовищными черными когтями. Я едва не оглох от громового рыка, кровь бешено застучала в виски..

Одна лапа зацепила мою голову – но все же я успел увернуться от удара, который мог бы сломать мне шею, как тростинку, хотя и без того силы удара хватило на то, чтобы вывихнуть мне челюсть. Из носа у меня хлынула кровь.

Я упал, но продолжал крепко сжимать меч в руках – клинок вонзился в широкую грудь зверя, вспорол шкуру, наткнулся на кость – в прыжке лев едва не вывернул его из моих рук.

На мгновение я оказался распростертым в снегу – но почти тут же вскочил, не чувствуя даже боли, настолько силен был охвативший меня ужас. Голова у меня гудела, рот наполнился кровью. Меч был бессилен против льва – единственной надеждой было задеть какой-нибудь жизненно важный центр, но для этого мне пришлось бы подойти слишком близко к зверю, а тут уж скорее бы он достал меня, чем я его. Мне вовсе не улыбалось стать его добычей…

Лев снова зарычал – но глуше, рык перешел в подобие кашля, спутанная черная грива встала дыбом – и все же под темным золотом шкуры по-прежнему перекатывались мускулы: рана ничуть не ослабила хищника. Кровь хлестала из раны, но ни остановить, ни даже задержать льва это не могло.

Каким-то шестым чувством я сознавал, что он не умрет. Мне не удастся убить его как обычного зверя, даже если и удастся нанести смертельную рану. Этот зверь был создан и призван чародеем.

Отступая от приближающегося льва, я наткнулся ногой на что-то твердое.

Оказалось – пытаясь убежать от льва, я описал круг. Неподалеку лежал труп моего коня, а под ногами у меня – мой лук.

Я мгновенно отшвырнул меч и схватил лук, вырвал из колчана стрелу – и, когда зверь вновь бросился на меня, выстрелил…

Но не во льва. В человека.

Стрела вонзилась в грудь Айлини, он содрогнулся, по его телу прошла долгая дрожь. Он попытался вырвать из раны оперенное древко – но зашатался и упал на колени. Стрела вспыхнула ярко-алым пламенем, рассыпалась жгучими искрами чародей был мертв.

Я стремительно обернулся – но зверя за моей спиной уже не было. Только кость на снегу. Кость, обточенная в форме рукояти кинжала.

Я медленно опустился на колени, наклонился вперед, опершись руками на снег. Дыхание с шумом вырывалось из груди, каждый вздох отдавался резкой болью в легких. Из носа у меня по-прежнему текла кровь, пятная снег, голова болела и кружилась, я выплюнул выбитый зуб и так и остался стоять на четвереньках, пытаясь восстановить дыхание и прийти в себя.

Когда, наконец, я сумел подняться на ноги, меня шатало, словно изрядно перебравшего человека. Я дрожал всем телом. С трудом мне удалось добрести до ручья, там я опустился на колени и принялся яростно оттирать кровь и грязь с лица, словно мог стереть и воспоминание о том, что произошло, из своей памяти.

Наконец, я снова поднялся на ноги. Медленно, словно древний дряхлый старик, я наклонился за мечом и луком. Рукоять кинжала я оставил. Что-то, а уж эту штуку я не стану носить при себе больше никогда.

Айлини был мертв. Тело его как-то сжалось, усохло – словно стрела отняла у него не только жизнь, но и выпила силы его тела – и теперь оболочка, уже ненужная, съежилась, как пустой кокон. Это было телом – но вряд ли его можно было назвать телом человека.

Конь Айлини стоял на противоположном склоне холма – очень темной гнедой масти, не слишком чистых кровей – но достаточно хорош. Интересно что, конь Айлини тоже зачарован?

Я поднял повод и заставил коня подойти ближе. Он был побольше моего бедняги-степнячка, и заметно линял. Хвост у него был подстрижен, грива топорщилась щеткой, глаза были темно-карими и добрыми, а посереди лба белело пятно-звездочка. Я ласково потрепал его по холке и взобрался в седло.

И тут же едва не свалился на землю. Голова у меня снова закружилась, казалось, череп разламывается на куски от дикой боли – лев задал мне хорошую встряску. Я ссутулился в седле, надолго прикрыв глаза, выжидая, пока хоть немного отступят боль и головокружение.

Ощупав свое лицо, я почувствовал, что оно сильно распухло. Нет сомнений, что к вечеру на меня и взглянуть-то будет страшно. Но, по крайней мере, нос явно был цел.

Немного придя в себя, я развернул коня и направился на восток.

Пес Торрина выбежал мне навстречу. За те недели, что мы жили здесь, он изрядно подрос: в первый раз я увидел его совсем щенком, теперь это была почти взрослая собака, но щенячьего веселья в нем по-прежнему было хоть отбавляй. Он прыгал вокруг моего коня, радостным басовитым лаем предупреждая Торрина о моем возвращении. Впрочем, необходимости в этом не было: Торрин был как раз у колодца – вытаскивал ведро воды.

За пять лет он не намного изменился. Его седые поредевшие волосы были по-прежнему коротко подстрижены, годы крестьянствования не сгладили боевых рубцов и мозолей от меча на ладонях. Конечно, было заметно, что человек этот давно уже не служит мастером меча, что ему теперь больше знакомы плуг и соха , но уверенная сила воина не покинула его. Он был рожден для битв и клинков, не для возни в земле – и все же оставил все ради Аликс. Шейн хотел избавиться от нее, а Торрин не мог снести того, что девочка умрет.

Я медленно подъехал поближе. Конь подошел к колодцу и, не церемонясь, сунул морду в бадью, которую держал в руках Торрин. Торрин критически оглядел меня, прищурил карие глаза и покачал головой:

– Это работа солиндцев?

Было ясно, что он имеет в виду. Я потрогал опухшее лицо:

– Нет. Айлини. Он призвал зверя. Льва. Морщинистое лицо Торрина побледнело:

– Значит, Беллэм знает… Я покачал головой:

– Должно быть, нет. Те, кто пытался меня убить, мертвы. Не сомневаюсь, он знает, что я вернулся – это знает почти вся Хомейна – но не осталось никого, кто мог бы рассказать ему, где я. Думаю, еще некоторое время мы можем не тревожиться за свою безопасность.

Торрин выглядел озабоченным, но мне уже было не до него. Я медленно сполз с коня, морщась от боли, оставил моего скакуна на попечении Торрина и медленно пошел к ферме. В доме топилась печь: я чувствовал запах дыма.

– Мой господин, я думаю… У самой двери я обернулся, я так устал, что просто не мог найти в себе сил дослушать его до конца:

– Есть у тебя корыто, а? Или бочка… Одежду я вроде оставлял у тебя…

Мыло и вода есть? Горячая. Я хочу хорошенько отмыться от этой вони.

Он кивнул, морща лоб.

– Не хочешь ли, чтобы я…

– Нет, – я устало махнул рукой. – Я сам справлюсь.

В изгнании я научился многому. В том числе и обходиться без слуг.

– Господин мой… – снова начал Торрин, но я уже вошел в дом.

И – замер на пороге.

Я увидел Аликс. Они стояла за столом у печи – месила тесто: должно быть, собиралась печь хлеб. Руки ее до локтей были перемазаны в муке. Я увидел, что ее темно-каштановые волосы отросли до своей обычной длины – она заплела их в косу и уложила в пучок, заколов его серебряными шпильками и заколками.

Я увидел девушку, которую встретил, когда был еще принцем – девушку, которая стала моим другом – а много ли настоящих друзей у принцев? Я снова увидел ту девушку, из-за которой попал в руки Финна и его отряда. Я снова увидел девушку, чья толмоора Чэйсули была так тесно переплетена с моей собственной хомэйнской судьбой.

Я увидел девушку, которая стала женщиной – и проклял те годы, которые разделили нас – те годы, которые я провел вдали от нее.

В ее глазах был вопрос – и растерянность. Она не узнала меня, я и сам не узнал бы себя – бородатый, грязный, с синяком в пол-лица… Я вспомнил, каким был пять лет назад, и не смог удержаться от смеха.

И тут она узнала меня – она прошептала мое имя – и я стремительно шагнул к ней и обнял ее.

Она прижималась ко мне так же крепко, как я к ней, снова и снова повторяя мое имя, от нее пахло тестом и свежим хлебом, и дымом, и она смеялась – смеялась так, словно не могла остановиться…

– Такой грязный… – выговорила она сквозь смех, – такой жалкий…

Никогда я таким не был. Но я смеялся вместе с ней, понимая, что другое просто трудно сказать, глядя на меня. Да в чем-то я и был жалок, наверно потому что я желал ее. И, не в силах сдержаться, я взял ее лицо в ладони и поцеловал.

Только однажды – единожды в жизни – я целовал ее, и в таких обстоятельствах, когда она могла счесть это простой благодарностью. Это и было благодарностью – но не только. И уже тогда, когда она спасла меня из атвийского плена, Аликс была связана с Дунканом. Более того – она носила его ребенка.

Теперь же в моих чувствах к Аликс не было ничего от благодарности – она не могла ошибиться в этом. За пять лет я часто думал о ней, жалел о том, чего не было между нами – и теперь не мог скрыть своих чувств.

Но между нами по-прежнему был Дункан.

Я отпустил Аликс – хотя видят боги, менее всего сейчас хотел этого.

Она осталась стоять рядом – безмолвная, раскрасневшаяся, но ее глаза были спокойными. Она знала меня лучше, чем я сам знал себя.

– Что ж, это ты уже получил, ничего не поделаешь, – тихо проговорила она,

– но не больше.

– Ты боишься того, что может возникнуть между нами после такого начала?

Она коротко покачала головой:

– Между нами ничего не может быть. Здесь… ничего нет, – коснулась груди слева. Взгляд ее был тверд и спокоен. Я едва не рассмеялся. Какая разительная перемена! Она научилась понимать, научилась сочувствовать – она знала себе цену. Юной девушки, которая боялась чувств и плотского влечения, больше не было: передо мной стояла женщина и мать.

– Я думал о тебе. Все эти годы в изгнании, все ночи…

– Я знаю, – ее голос не дрогнул. – Если бы ты был Дунканом, я бы чувствовала то же. Но ты не Дункан – ты никогда не был и не будешь им никогда.

Ты есть ты. Да, верно, для меня ты – особенный, но для большего время уже давно прошло. Когда-то, может, это было возможно… но не теперь.

Я глубоко вздохнул и попытался вернуть себе самообладание:

– Я не хотел… я вовсе не хотел этого делать. Я только хотел поприветствовать тебя. Но, похоже, отпустить тебя сейчас мне не легче, чем когда бы то ни было, – я суховато улыбнулся. – Не каждый мужчина сделал бы такое признание женщине, которой он безразличен.

Аликс улыбнулась:

– Финн сказал почти то же самое. И его приветствие было… похоже на твое.

– А Дункан?

– Дункана в это время не было. Он ведь не бесчувственный человек.

– И никогда не был бесчувственным, – я вздохнул и поскреб подбородок. – Ну ладно, поговорили – и будет. Как видишь, я пришел, чтобы вымыться.

– Прекрасно.

Глаза Аликс снова лучились теплым янтарным светом – удивительно красивые глаза, что-то среднее между желтыми глазами Чэйсули и карими – хомэйнов, для меня – вдвое прекраснее и тех, и других.

– Сомневаюсь, что еще хотя бы минуту могла бы терпеть твою вонь, – Аликс повернулась к очагу, чтобы подбросить дров в огонь, потом оглянулась на меня через плечо. – Может, ты нальешь в бочку воды?

И тут она вспыхнула, словно вдруг вспомнив, что я – королевской крови, а значит, выше столь низменных забот.

Я усмехнулся:

– И воды принесу, и бочку возьму сам. Ты забыла? Я же все эти годы провел с Финном. И я вовсе не тот человек, которого ты знала пять лет назад.

И, прихватив тяжелую кадку, я вышел. Торрин сидел на краю колодца, покуривая глиняную трубочку. Увидев меня он поднял кустистые брови:

– Я хотел предупредить тебя, что она там, – сказал он, выпустив кольцо дыма. Я хмыкнул, вытаскивая бадью:

– Я и не думал, что мои чувства так заметны всем.

– Мне – да, – Торрин поднялся, придержал бадью и выплеснул воду в кадку. Она была так молода, когда ты встретил ее впервые… Она еще ничего не знала о своем наследии, о своей крови… А потом появился Дункан.

Это имя легло мне камнем на сердце.

– Да… он был умнее меня. Он видел, чего хочет – и взял это – Добился этого, – тихо поправил меня Торрин.

– Господин мой… если ты хочешь отвоевать ее у него, лучше хорошо подумай сперва. Я был ее отцом семнадцать лет Даже теперь я отношусь к ней как к своей дочери. Я не позволю никому причинить ей боль или отнять у нее радость, – он поставил пустое ведро и прямо взглянул мне в глаза. Я подумал, что так же, должно быть, некогда он смотрел в глаза моему дяде.

– Ты Мухаар и можешь делать все что угодно – даже с Чэйсули. Но, думаю, у тебя достаточно здравого смысла, чтобы не совершить такой ошибки.

Большую часть моей жизни я не знал отказа ни в чем – я получал то, что хотел. Женщин тоже. Аликс я потерял прежде, чем понял, как она нужна мне и как желанна. И теперь, поняв это, я знал, как больно терять. Как больно проигрывать.

Особенно – Дункану.

Аликс вышла на порог беленого домика, крытого черепицей.

– Я развела огонь.

Вокруг ее шеи обвивалось ожерелье – золотой ястреб, раскинувший крылья, разинувший клюв, сжимавший в когтях темно-медовый янтарь. Ожерелье лиир.

Свадебный подарок Чэйсули. Подарок, который сделал ей Дункан.

Я втащил бадью в дом и повесил ее на железном крюке над очагом, уселся на табурет, спиной ощущая каждое движение Аликс, глядя в огонь. Она снова занялась своим тестом.

– Когда ты пришла? – наконец спросил я.

– Восемь дней назад. Нас привел сюда Финн, – ее лицо озарилось теплой ясной улыбкой.

– Он тоже вернулся? – мне сразу как-то полегчало.

– Он привел нас с севера.

В ее волосах поблескивали, отражая солнечные лучи, серебряные шпильки и заколки – в такт движениям, и в такт движениям колыхались складки темно-зеленого, цвета мха, платья. Поверх платья была надета длинная, доходящая до колен, безрукавка из овечьей шкуры шерстью внутрь, окрашенная в светло-желтый пастельный цвет и отделанная ярко-зеленым, на талии она была стянута поясом темно-коричневой кожи с золотой пряжкой. И одежда ее, и украшения были не хомэйнской работы – творением рук Чэйсули. И сама она была

– Чэйсули.

Я потер лицо:

– Как он? В порядке?

– Финн? О да, конечно – разве с ним может быть иначе? Это же Финн, – она снова улыбнулась, не на мгновение не прерывая работы. – Хотя, кажется, он-таки нашел себе занятие.

– Женщина, – предположил я. – Он что, наконец нашел кого-то в клане? Аликс рассмеялась:

– Нет, вовсе не женщина. Мой сын. Временами Донал больше похож на своего су-фоли, чем на жехаана. Теперь, к тому же, они стали настоящими друзьями.

Только Финна нужно винить в том, что мой сын временами бывает невыносим. Нам и одного хватало – но теперь у нас два Финна.

– Два Финна ?.. – я представил себе эту картину и рассмеялся, Аликс покачала головой.

– Сказать им, чтобы они пришли сюда? – спросила она. – Мне только нужно поговорить с Каем и со Сторром.

Я снова подумал о той силе, которой обладала Аликс – о той невероятной магии, которая жила в ее крови. Древняя Кровь, изначальные дары богов. Аликс могла говорить со всеми лиир и принимать облик любого из них. Только Аликс.

– Нет, – ответил я. – Я пойду к ним сам – но не раньше, чем избавлюсь от этой грязи.

Сунув руку в воду, я убедился, что она достаточно согрелась. Я спросил Аликс, где бы мне взять бочонок – она указала на прихожую, ежели, конечно, так можно назвать малюсенький коридор усадьбы Торрина.

Бочка была окована медью и все еще еле заметно пахла сидром: несложно было угадать ее первоначальное назначение. В Хомейне-Мухаар у меня была большая дубовая бочка с серебряными обручами, отполированная чуть ли не до блеска, чтобы, упаси боги, ни одна заноза не впилась в тело наследника престола. Однако – что ж, пока и эта сойдет. В изгнании я научился быть благодарным судьбе и за такие мелочи, как возможность нормально вымыться.

Я вкатил бочку в крохотную спальню Торрина и огляделся по сторонам.

Сундук, узкое жесткое ложе, стул. Здесь я и поставил бочку, наполнил ее водой и отправился разыскивать полотно и мыло.

Аликс выдала мне и то, и другое.

– С тех пор, как я покинула ферму, Торрин не менял здесь ничего, – сказала она с грустной улыбкой, быть может, вспомнив тот день, когда Финн похитил нас обоих.

Да и могла ли она не помнить этого? Я – так помнил слишком хорошо. Слишком хорошо. Как и то, что произошло со мной – со всеми нами – с тех пор.

Я долго смотрел на Аликс, сжимая в руках кусок грубого полотна и темное мыло. Я немногое мог сказать ей – но может, не стоило говорить и этого.

– Я не стану оскорблять ни тебя, ни твоего мужа, последовав за вами туда, где меня не желают видеть. Аликс вспыхнула. Я невольно отметил про себя, что с годами ее черты утратили юношескую округлость, резче стал очерк лица, выше скулы – ее лицо было лицом Чэйсули. Она как никогда была похожа на Финна: сказывалась отцовская кровь. – Не было нужды говорить это, – мягко ответила она.

– Нет, была. Иначе я не смог бы объяснить свои поступки, – я легко коснулся пальцами ее лица. – Аликс… было время, когда мы могли иметь много общего. Давай теперь сохраним хотя бы то, что возможно.

Я отнял руку и вошел в спальню. От бочки поднимался густой пар. Я задвинул штору и с наслаждением стащил с себя вонючие обноски, Нет, я не мог выбросить из головы Аликс. А для нее не существовало никого, кроме Дункана. Я думал о тех ночах, которые они проводят вместе. О самой Аликс, какой я помнил ее – юной, веселой и сердечной девушке. Такой грациозной и гибкой – такой прекрасной – такой мужественной и твердой…

Я подумал о том, как странно – вот сейчас мы рядом, мы знаем о чувствах друг друга – и знаем, что нет ничего хорошего в нашей теперешней близости.

Ничего хорошего. Только боль.

Глава 9

К сожалению, бочка была явно не предназначена для человека моих габаритов.

Мыться было не слишком удобно, мои колени едва не упирались в нижнюю челюсть, а хребтом я ощущал стенку бочки. Однако все-таки это была возможность вымыться, и вымыться в горячей воде – я тер и тер изо всех сил, стараясь избавиться от грязи и жира – заодно и тех, что покрывали мои волосы и бороду.

Когда, наконец, я сумел вздохнуть свободно, более не чувствуя мерзкой вони, наступило время расслабиться и отдохнуть. Я свесил ноги через край бочки и откинулся назад. Лицо у меня по-прежнему болело от удара львиной лапы, болело и все тело – я чувствовал себя едва ли не стариком. Лев словно бы выпил мои силы, впрочем, навряд ли кто-либо, столкнувшись с чарами Айлини, сумел бы сохранить силы и душевное равновесие. Благодарение богам, хоть жив остался…

Вода остывала – но не так быстро, и я не спешил выбираться из нее. Более того – глубоко вздохнув, я прикрыл глаза и попросту заснул – тут же, в воде.

– Кэриллон Я мгновенно проснулся, дернулся, ободрав позвоночник о грубые доски бочки, выругался – и в некотором смущении уставился на Финна, стоявшего в дверях.

Хорошо хоть занавеску догадался за собой задернуть… наверно, Аликс посоветовала: иначе с чего бы ему вспомнить о том, что я вовсе не настолько лишен стыдливости?

Я выпрямился и втянул ноги в бочку, хмуро поглядев на своего ленника. Финн как всегда улыбался – несомненно, ему просто доставляло удовольствие застать меня в подобном положении. Он прислонился к стене, скрестив руки на груди: зимних кожаных одежд на нем уже не было, и я мог видеть золотые браслеты лиир, обхватывавшие его руки выше локтя – великолепные массивные украшения, вязь рун Чэйсули, изображения волка… Финн снова был в облегающей кожаной одежде штаны и безрукавка. На его поясе висел нож из Степей: я снова вспомнил о том колдовстве, с которым столкнулся так недавно.

– Когда ты вернулся? – спокойно спросил он. Я поднялся – вода текла с меня в три ручья – и поймал одеяло, которое он стянул с кровати Торрина и бросил мне.

– Не так давно, чтобы успеть набить желудок.

– Но чтобы вымыться у тебя было достаточно времени.

Его голос звучал ровно, и все же я без труда угадал его мысли – уже несколько лет это не представляло для меня особой сложности.

– Если бы ты меня видел – а вернее, обонял – ты сам спихнул бы меня в воду, – я натянул темно-коричневые штаны, потом высокие сапоги, зеленую рубаху и коричневую кожаную куртку, затянул кожаный пояс с бронзовыми накладками. – Я думал отправиться в лагерь армии. Пойдешь со мной?

– Ах да, армия… – Финн иронически усмехнулся.

– Ты, значит, так это называешь.

Я сдвинул брови, пятерней стараясь расчесать мокрые волосы, падавшие на плечи.

– Роуэн сделал что мог, собирая людей, готовых драться. Или ты ожидал, что за это время ко мне придут тысячи, и моя армия будет не меньше армии Беллэма?

– Какая разница? – Финн прошел за мной в соседнюю комнату, где Аликс пекла хлеб. – У тебя будут Чэйсули – и, я думаю, этого достаточно.

Он протянул руку в сторону Сторра, сидевший у стола волк лениво сощурил глаза.

Я фыркнул:

– У меня есть ты. Дункан. Возможно, те, кого он сумел убедить присоединиться ко мне во исполнение Пророчества, – я взял со стола торринову баклажку с кислым терпким вином и налил две кружки – сперва себе, потом Финну.

– У тебя гораздо больше наших воинов, – Финн принял кружку, не сказав ни слова благодарности, и отхлебнул сразу половину ее содержимого. – Если бы у тебя была такая возможность, скольких воинов ты бы попросил?

Я поставил баклагу на полку рядом с очагом:

– Чэйсули – лучшие воины во всей Хомейне, Финн не улыбнулся, услышав этот комплимент, то, что я говорил сейчас, было ему прекрасно известно.

– С каждым воином пришел бы лиир, а это значит, что их число удвоилось бы, – я дернул плечом.

– Один воин Чэйсули стоит по меньшей мере пятерых, с лиир – десятерых…

Тряхнул головой:

– Глупо желать того, что не можешь получить. Тем не менее… скажем, сотня меня вполне устроила бы.

– А как насчет трех сотен? – с улыбкой поинтересовался Финн. – А может, и больше?

Я уставился на него, мгновенно забыв про недопитое вино:

– Ты что, превратился в колдуна и способен умножать число людей по своей воле?

– Нет, – Финн бросил пустую кружку Аликс, она поймала ее и поставила на полку рядом с баклажкой. – Я вызвал людей, которых давно считал погибшими.

Видишь ли, Шейну удалось убить гораздо меньше Чэйсули, чем мы опасались.

Я очень осторожно поставил свою чашку в центр стола:

– Ты что, хочешь сказать…

– Именно, – он широко ухмыльнулся. – В поисках моего клана я нашел и другие. В Северных Пустошах много мест, где Чэйсули могут жить в безопасности некоторые из них я отыскал. Это заняло немало времени – но мы собрали всех воинов, каких только могли найти.

Он пожал плечами:

– Все кланы здесь, мы строим Обитель – там, за холмом.

Так просто. «Все кланы здесь, мы строим Обитель – там, за холмом.»

Я молча смотрел на Финна. Обитель. Три сотни воинов – и их лиир в придачу.

Я глубоко вздохнул – а мгновением позже уже прижимал Финна к груди так крепко, словно не находил в себе сил отпустить его. Несомненно, Финна должно было шокировать столь бурное проявление чувств – но, с другой стороны, он знал и причину этому. Когда я отпустил его, он отступил на шаг с широкой улыбкой:

– Это мой тебе подарок, – легко, почти небрежно бросил он. – А теперь идем, и я тебе покажу.

Мы вышли, оставив Аликс заниматься хлебом, Финн подвел мне коня, которого я унаследовал от Айлини. Он внимательно оглядел скакуна, по всей видимости вспомнив мышастого степного конька, на котором я сюда приехал, но расспрашивать сразу не стал – подождал, пока мы отъедем от фермы и направимся к холму. Однако и тогда он не задал прямого вопроса.

– Торрин говорил, что ты ездил в Жуаенну. – Да. Чтобы освободить мою госпожу и мать.

– Тебе это не удалось?

– Нет – но только потому, что она отказалась ехать.

Солнце светило нам в лицо, я прикрыл глаза рукой, заслоняясь от его ослепительного сияния:

– Беллэм держит в плену Турмилайн, мою сестру. Уже довольно давно. Я не сомневаюсь в том, что она в безопасности – Беллэм хорошо знает, кто она – но я хочу освободить ее из его лап, – я выругался, внезапно вскипев. – Боги, этот выродок грозит, что женится на ней!

Наши кони шли голова к голове, Сторр бежал впереди, словно указывал дорогу. Финн нахмурился и кивнул:

– Так и поступают короли. Особенно короли-узурпаторы.

– Но он не посмеет так завладеть моей сестрой!

– Тогда что же, ты думаешь, пробраться в Хомейну-Мухаар тебе будет так же легко, как в Жуаенну? Прыг-скок, и там?

Та-ак… теперь я, по крайней мере, знал, что Финн думает о моих действиях. Я мрачно сдвинул брови:

– Я вошел и вышел без особых неприятностей для себя. Я был осторожен. Меня никто не узнал.

– А эти синяки ты что, сам себе поставил? Я чуть было не забыл об этом, но теперь поднял руку к лицу и потрогал челюсть, невольно поморщившись:

– Это сделал Айлини. А вернее, тот зверь, которого он сотворил.

– Ага, – Финн удовлетворенно кивнул. – Говоришь, никаких неприятностей, никто тебя не узнал – вот только Айлини на тебя зверушку спустил, так? – он сокрушенно вздохнул и покачал головой. – Ну, почему мне нужно все время заботиться о твоем здоровье и благополучии, скажи на милость? К чему все это, если, стоит мне только на несколько дней оставить тебя одного, как ты тут же связываешься с прислужниками Тинстара?

Как всегда, его ирония меня задела. Это Финн умел.

– Хватит, не моя вина, что они меня нашли. В конце концов, они могли найти меня и здесь.

– Они? Сперва ты говорил только об Айлини и его зверушке. Теперь, оказывается, там были еще люди…

Финн жестом указал мне на вершину холма – дорога вела туда. Я метнул на него гневный взгляд:

– Почему бы не принудить меня сказать тебе правду, как ты это сделал с Лахлэном?

– Потому что мне всегда казалось, что ты меня знаешь лучше и предпочтешь все рассказать по доброй воле… но, возможно, я ошибался.

Я вздохнул и пригнулся к холке коня, чтобы облегчить ему подъем.

– Тебе вовсе незачем волноваться. Я их всех убил – даже Айлини.

– Да и верно: ну, что мне волноваться, – согласился Финн. – Кто ты мне?

Ну, подумаешь, ну, дал я клятву крови служить тебе до конца дней своих…

– в первый раз в его голосе зазвучали гневные нотки. – Или ты думаешь, что я попусту трачу время? И ты все собираешься сделать один? Подумай, сколько раз я спасал тебя от смерти. А теперь, когда я покидаю тебя, чтобы разыскать свой клан – по твоему же приказу – ты сам лезешь в ловушку, в которую и ребенок бы не попался!

– Финн… довольно.

– Нет, не довольно, – теперь он смотрел прямо на меня. – Моя жизнь связана с твоей – о, самую малость. Теперь – вся моя жизнь. То, что мы делаем, делается не только ради тебя, Кэриллон, не только ради Хомейны – но и ради Чэйсули.

Он сжал губы, придерживая своего коня:

– Если бы ты погиб сейчас по собственной глупости, восстание потерпело бы поражение. Беллэм продолжал бы править Хомейной. Он, скорее всего, женился бы на твоей сестре, у него родились бы сыновья – и они унаследовали бы трон после него. Ты этого хочешь?

Я схватил его коня за повод и рывком заставил остановиться. С гневом, с отчаяньем, со всей силой уязвленной гордости я крикнул:

– Я – твой принц!

– А я – твой ленник! Или ты думаешь, мне легко следить за тобой, как отец следит за сыном-несмышленышем? Я не твой жехаан, Кэриллон, я только твой ленник. И, в некотором роде, родственник – потому что мой жехаан решил, что ему нужна высокородная гордячка-принцесса, когда у него была дома чэйсула!

Он никогда прежде не говорил такого. Может, все это потому, что мы вернулись домой? Я ведь и в себе замечал перемены.

Я отпустил повод его лошади:

– Если эта служба так обременяет тебя, поищи себе другую, – с горечью проговорил я. Он коротко, лающе рассмеялся:

– Как это, скажи на милость? Боги связали меня с гобой. Более того – по воле богов мы с тобой идем в одной упряжке, как два быка в ярме.

Я долго молчал, щурясь в свете золотого вечернего солнца, а потом задал вопрос, которого не задавал никогда прежде:

– Чего ты хочешь от этой жизни? . Финн был удивлен. Я читал это в его глазах. Он прекрасно понял мой вопрос – возможно, понял и то, почему я его задал, но предпочел уклониться от прямого ответа:

– Я хочу видеть тебя на троне Хомейны.

– Допустим, это уже случилось. Что еще?

– Чтобы Чэйсули жили, где им угодно, по своей воле.

– Допустим, случилось и это…

Если мне придется до вечера расспрашивать его, то я так и сделаю, решительно думал я.

Финн прищурился, словно это могло помочь ему скрыть от меня свои чувства или справиться с болью, которую причиняли ему вопросы. Похоже, ему вовсе не хотелось отвечать – но на этот раз я твердо решил добиться ответа.

– Финн, – я говорил терпеливо, со всей серьезностью, на какую был способен – почти торжественно. – Финн, если бы боги пожелали дать тебе все – все, чего бы ты ни пожелал… чего бы ты попросил?

Наконец он снова посмотрел на меня. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь частокол деревьев, сослужил мне хорошую службу. В этом свете вся душа Финна была мне открыта. Только в это мгновение – но мне было достаточно и этого мгновения.

– Ты еще не видел Донала?

Мне подумалось, что этим вопросом он хочет сбить меня с толку, так лисица путает следы, чтобы обмануть охотничьих псов:

– Сына Аликс? Нет. Я только что вернулся. Финн… Но нет, он вовсе не уклонялся от ответа. Он был совершенно серьезен.

– Если бы такое случилось, я просил бы богов о сыне.

Он проговорил это коротко, словно самими этими словами мог разрушить надежду – а потом пустил коня вперед, должно быть, решив, что и так поделился со мной слишком многим.

Никаких следов армии в лесу найти было нельзя – даже струйки дыма не поднималось над деревьями. Беллэму сложно было бы выследить меня. Финн вел меня все глубже в лес, и чем дальше мы ехали, тем больше я убеждался, что армия в безопасности. Роуэн исполнил мой приказ – теперь даже я сам с трудом мог бы разыскать свою собственную армию.

Лес зарос какими-то плющами, вьюнами, кустарником и ежевикой. По стволам деревьев полз лишайник, под ноги нам стелились мхи и невысокие еще травы.

Хомейна. Наконец-то. После долгих лет в изгнании наконец-то я вернулся домой.

Лучи солнца пробивались сквозь листву, земля казалась коричнево-зеленым ковром, вышитым золотыми нитями. Ехавший передо мной Финн вспугнул фазана треск ветвей, шелест листьев и хлопанье крыльев нарушили тишину леса. Внезапно я подумал о том, когда в последний раз мне доводилось отведать жаркого из фазана: помнится, было это в Хомейне-Мухаар, на обеде, устроенном в честь какого-то посланника – мой дядя праздновал заключение нового военного союза.

Слишком давно. Слишком долго я был наемником, а не принцем.

Услышав звон арфы, я остановил коня – узнал по звуку, чьи руки касались струн.

– Лахлэн…

Финн, тоже приостановивший коня, кивнул:

– Он приходил каждый день и делился с нами своим даром песни. Я было думал, что это просто песенки, но ошибся. В его арфе – истинная магия, Кэриллон – может быть, большая, чем когда-либо видели даже мы сами. Он дарит Чэйсули то, чего нам недоставало долгие годы – мир и душевный покой, – Финн улыбнулся, хотя и суховато. – Мы давно уже забыли музыку наших предков, предавшись делам войны.

Элласиец напомнил нам – это, забытое, он снова возвращает нам музыку – и, думаю, вскоре она зазвучит в Обители.

Пробравшись сквозь очередной занавес листьев и вьюнов, мы неожиданно оказались в Обители.

Конечно, это была не совсем Обитель – не было здесь обычной полукруглой стены, защищавшей шатры. Не Обитель – скорее, просто лагерь, затерявшийся в лесу.

Финн пригнулся, проезжая под низкой веткой, и отвел ее, чтобы дать проехать мне. Обернувшись, он заметил выражение моего лица и прочел по нему мои мысли:

– Не теперь. Все будет позже – когда в Хомейне станет достаточно безопасно, чтобы мы могли строить постоянные Обители, – он отпустил ветку и остановился рядом со мной. – Этот лагерь легко защищать. И легко сняться, если нам здесь будет что-либо угрожать.

Шатры были рассыпаны по земле, как грибы под деревьями. Шатры цвета земли: темно-зеленые и светло-зеленые, цвета мха, голубовато-серые, ржаво-красные, коричневые, черные и бледно-кремовые, почти белые. Маленькие простые шатры, почти палатки, даже без изображений лиир. Но несмотря на невзрачную видимость, это все-таки была Обитель Чэйсули.

Я улыбнулся, хотя тут же лицо мне обожгла боль. Я не мог пересчитать все шатры. Я даже не мог разглядеть их все в лесу – так хорошо они были замаскированы, а я ведь знал, как и где смотреть. Значит, о солдатах Беллэма и говорить нечего, даже если они и заберутся так далеко.

Легко защищать? Верно, легко: враг не увидит Обитель, пока не станет слишком поздно. Легко сняться? Конечно же, долго ли – свернуть тонкую, хоть и прочную ткань, окрашенную в цвета земли? Переносная Обитель…

Обитель, полная Чэйсули.

Я рассмеялся и остановил коня. Вокруг раскинулась Обитель – молчаливая, затаившаяся в лесах. Вокруг меня была моя сила – молчаливая, тайная, но от этого не менее могучая. Если у меня будут Чэйсули и к тому же хомэйнская армия, Беллэм не сможет остановить меня.

– Толмоора лохэлла мэй уик-ан, чэйсу, – тихо проговорил я.

Судьба человека всегда в руках богов.

Финн позади меня сказал – и в голосе его слышалась улыбка:

– Добро пожаловать в Хомейну, господин мой. Приветствую тебя в доме моего народа.

Я покачал головой, ощутив внезапную робость:

– Я не стою этого…

В этот миг я был совершенно искренне уверен в том, что не подхожу для столь великого свершения.

– Если ты не стоишь этого, – просто ответил мой ленник, – этого не стоит никто.

Я не сразу собрался с силами, чтобы въехать в Обитель.

Я благодарил богов за Чэйсули.

Глава 10

Песня арфы наполняла лес. Мелодия была нежной, хрупкой, и в то же время необыкновенно сильной. Она вела меня, звала, словно женщина – Леди Лахлэна, а я был мужчиной, уже испытавшим на себе ее чары, но не сумевший привыкнуть к ним.

Я забыл о воинах, которых привел мне Финн, и последовал туда, куда вела меня песня, чувствуя, как мелодия словно бы тонкими пальцами легко касается моей души…

Когда я, наконец, нашел его, он сидел на стволе рухнувшего дерева огромного дерева с шелковистой корой. Упало оно давно, но и теперь служило прекрасной скамьей – или троном – для арфиста. Солнечный свет пронизывал занавес листьев и веток, и освещенные им пальцы казались копьями, направленными на одну цель: на арфу. На Леди – темно-золотую, старую и мудрую, с золотыми струнами и сверкающим глазом-камнем. И – дивный голос, манивший меня, и – чары, тончайшей незримой сетью опутавшие меня…

Я остановил коня перед арфистом и подождал, пока он закончит, представить себе не мог, что можно словом оборвать это колдовство.

Лахлэн улыбнулся. Тонкие чуткие пальцы затихли на поблескивающих струнах, окончилась музыка, пали чары – передо миной был просто человек, арфист, благословенный Лодхи.

– Я знал, что вы придете, – сказал он своим шелковым мягким голосом, похожим на звук струящейся воды – Чародей, – ответил я. Он рассмеялся:

– Некоторые называют меня так. Пусть их. Вы же должны были уже узнать меня лучше, господин, – на мгновение отблеск какого-то непонятного чувства промелькнул в его глазах. – Я – друг. Не более того.

Я осознал, что мы наедине, Финна я оставил позади, и одно это уже могло вызвать у меня страх по отношению у элласийскому арфисту.

Он мгновенно понял это. По-прежнему он неподвижно сидел на стволе дерева, а руки его по-прежнему лежали на струнах Леди.

– Вы пришли, потому что я этого хотел, а также потому, что этого хотели вы сами, – тихо сказал он.

– Я не звал Финна: не теперь. Потом придет и он, и Дункан…

Солнце озаряло его лицо так, что скрыть что-либо было невозможно, но я не увидел в нем ни хитрости, ни коварства. Только честность и толика преданности.

– Я арфист, – раздельно произнес он. – А арфистам для того, чтобы петь, нужны герои легенд. Вы, мой господин, уже легенда для многих. Вы нужны мне, он улыбнулся, – и разве я не доказал уже своей преданности?

– Люди убивают по приказу, имея для этого еще меньше причин, чем ты, – я сидел в седле: не слишком-то я ему доверял, пока у него в руках была арфа.

– Ты убил человека по моему приказу, но то же сделал бы и шпион – просто затем, чтобы заслужить мое доверие и лишний раз доказать собственную невиновность.

Он отнял, наконец, руки от арфы и развел ими:

– Я не шпион. Разве что ваш собственный, мой принц.

– Мой собственный… – на мгновение у меня язык отнялся, потом я заглянул ему в глаза. – Станешь ли ты, элласиец, подчиняться мне, хомэйну, во всем, что я прикажу тебе?

– Да – коли это не будет противно моей совести, – немедленно ответил он. Я служитель Всеотца, я не преступлю законов Его учения.

Я махнул рукой:

– Я не заставляю никого поступаться убеждениями. Тем более в том, что касается его богов. Нет. Я хочу всего лишь знать, Лахлэн, насколько ты верен мне.

– Тогда прикажите, – ответил он, – Я здесь потому, что сам пожелал этого, не потому, что меня послал какой-нибудь солиндский король или чародей-Айлини. А если бы меня послали они – разве я не отправился бы к ним немедленно, чтобы принести те вести, которые они так желают услышать? Остался бы я здесь, зная расположение вашей армии и Чэйсули?

– Мудрый шпион не станет действовать поспешно, – отстраненно сказал я. Кролика, слишком рано выскочившего из укрытия, легко поймает лисица.

Он рассмеялся своим теплым искренним смехом, идущим из глубины сердца:

– Только, боюсь, не лисица, мой господин… а волк. Волк Чэйсули.

Он смотрел на что-то за моей спиной. Я не обернулся, зная, кого он там видит.

– И что же ты станешь делать? – поинтересовался я.

Смех умолк. Лахлэн прямо посмотрел на меня:

– Стану вашим шпионом, принц Кэриллон. Приду в Хомейну-Мухаар, во дворец, и разведаю, что замышляет Беллэм.

– Опасно, – раздался за моей спиной голос Финна. – Кролик просит позволения бежать.

– Ну да, – согласился Лахлэн. – Но кто другой сможет сделать это? Не Чэйсули, это ясно. И не хомэйн – кого из них и под каким предлогом примет Беллэм? Но я – я арфист, а арфисты ходят там, где им заблагорассудится.

Верно: арфистов принимают и там, куда не может прийти простой человек. Я знал это с детства – дядя принимал в Хомейне-Мухаар арфистов со всех концов королевства. Я не сомневался в том, что из арфиста может получиться прекрасный шпион. И все же…

– Лахлэн Элласиец, – сказал я, – какие же услуги ты можешь мне оказать?

Его пальцы пробежали по струнам. Это была светлая мелодия, напоминавшая о танцах, песнях и юности. Перед моими глазами встало видение: юная женщина, легкая в движениях, очаровательная, с темно-золотыми волосами и яркими голубыми глазами. На устах ее был смех, в душе – веселье. Моя сестра, Турмилайн – такая, какой я помнил ее, какой видел в последний раз, когда ей было девятнадцать лет.

Сейчаc она повзрослела на пять лет.

Турмилайн, заложница Беллэма. Лахлэн прекрасно знал об этом. Я мгновенно соскочил с коня, в два шага оказавшись подле дерева.

Моя рука потянулась к его пальцам, чтобы остановить музыку, но я ничего не успел сделать. Сила, великая и непонятная, оттолкнула меня так, что я едва не упал – словно незримая преграда возникла между мной и арфистом. Я невольно отступил на шаг – и замер неподвижно.

Пальцы замедлили свой бег по струнам, мелодия истаяла, и Только эхо ее все еще отдавалось под сводами леса. Потом затихло и оно, и повисло напряженное молчание.

– Нет, – тихо сказал он, – никто не сможет заставить молчать истину.

– Ты говорил, что не станешь зачаровывать меня!

– Я этого и не делал, – просто сказал он. – Сила исходит от Лодхи, не от Его слуги. Если вы захотите повредить моей Леди, боюсь, она повредит вам, – он больше не улыбался, – но ни я, ни моя арфа – мы не желаем вам зла, мой повелитель, зло может настичь только того, кто пожелает зла мне.

Я почувствовал, как гнев закипает в моей груди, жесткой рукой сжимает мне горло.

– Я не желал тебе зла, – натянуто произнес я. – Я просто хотел, чтобы это прекратилось…

– Моя Леди начинает петь, когда захочет, – мягко сказал он. – Все ваши мысли, господин, прикованы к ваши сестре, пленнице Беллэма. Я просто хотел показать вам это, чтобы объяснить, что я могу сделать для вас.

Финн оказался рядом со мной:

– И что же ты сделаешь? – поинтересовался он. – Вырвешь его сестру из лап Беллэма? Лахлэн покачал головой:

– Этого я не смог бы сделать даже с помощью Лодхи. Но я могу передать ей все, что вы пожелаете, а также узнать все, что возможно, о планах Беллэма и Тинстара.

– О боги! – прошипел я сквозь зубы. – Если бы я мог доверять тебе…

– Так доверьтесь мне, мой господин, – мягко посоветовал он. – Доверьтесь своему вассалу, если уж не верите мне. Разве он не узнал моих намерений?

Я резко выдохнул – так, что, кажется, в моей груди вовсе не осталось воздуха – и посмотрел на Финна: его лицо было серьезно, почти торжественно.

Сейчас он был очень похож на Дункана, подумалось мне.

Финн смотрел на Лахлэна. В солнечных лучах его золото лиир горело не менее ярко, чем струны арфы. Ни он, ни арфист не сказали ни слова, они словно оценивали друг друга. Сам я просто не знал, что делать, потому мне оставалось только предоставить право решения Финну. Я был голоден, устал и измучился, принимать решения было выше моих сил.

– Можешь доверять ему, – наконец, сказал Финн словно бы через силу. Худшее, что он может сделать – сказать Беллэму, что мы здесь, – он нехорошо усмехнулся. – Если же он сделает это, и Беллэм пришлет сюда солдат, мы просто убьем их.

Я не сомневался, что он сможет это сделать – с тремя-то сотнями воинов Чэйсули! И Лахлэн, без сомнения, тоже знал это.

Он поднялся со ствола, прижимая к груди свою Леди. Медленно, медленно он опустился на одно колено, все еще обнимая арфу, и слегка склонил голову. Гордый человек этот Лахлэн, я не ждал от него такого. Покорность не шла ему: скорее, склоняться должны были перед ним.

– Я буду служить вам в этом, принц, как желал бы, чтобы вы служили мне, будь я на вашем месте, – лицо его было почти мрачным, но в глазах я разглядел и огонек истинного чувства – уверенность в своей судьбе.

Как толмоора Финна.

Я кивнул:

– Что ж, хорошо. Иди же в Хомейну-Мухаар и исполни свой долг.

– Господин мой, – он еще мгновение стоял на коленях, быть может, впервые преклоняясь перед королем, а не перед богом, потом поднялся. И – исчез почти мгновенно, скрылся за густой порослью, не проронив ни слова на прощание. Но, как ни странно, арфа все еще звучала – так, словно самый воздух пел.

– Идем, – сказал, наконец, Финн, – Дункан ждет нас.

Я несколько мгновений безмолвно смотрел на него:

– Дункан? А как он узнал, что я вернулся? Финн ухмыльнулся:

– Вы забываете, господин мой – мы в некотором роде находимся в Обители, он явно развлекался. – Здесь лиир. И болтливые женщины в придачу, – ухмылка стала еще шире. – Можешь винить меня или Сторра – или Кая, поскольку именно он, как говорит мне Сторр, и поведал Дункану о твоем возвращении. Мой братец

– рухо – ждет, и с некоторым даже нетерпением.

– Дункан в жизни никогда не был нетерпеливым, – я раздраженно прошагал к своему коню и смел в седло. – Ну, ты едешь? Или я еду без тебя?

– А теперь кто из нас нетерпелив? – не дожидаясь ответа, которого я, впрочем, и не собирался давать, он вскочил в седло и поехал вперед, указывая дорогу.

Я увидел Дункана раньше, чем он меня: он был слишком занят своим сыном. Я решил, что это и есть его сын: мальчику на вид было как раз лет пять, а лицо его было не менее серьезным, чем у его отца. Он был маленьким воином-Чэйсули, в коже и сапогах, только золота на нем не было: он еще не был мужчиной, не был связан с лиир. Это у него еще в будущем.

Мальчик внимательно слушал отца. Черные волосы, вьющиеся, как и у всех Чэйсули в детстве, обрамляли смуглое лицо, а желтые глаза горели любопытством.

Я было подумал, что он мало что унаследовал от матери – и тут мальчишка улыбнулся. Я увидел словно отражение Аликс и почувствовал боль от того, что Донал был сыном Дункана, а не моим.

Дункан быстро наклонился и, подхватив мальчишку на руки, поднял его и посадил на плечо. Он обернулся, улыбаясь знакомой тихой улыбкой – улыбкой финна – и я понял, что очень мало знаю Дункана. Я всегда видел в нем соперника, мужчину, который желал ту же женщину, что и я, и который завоевал ее, когда я не смог этого сделать. Я видел в нем человека, который увел свой народ от границы пропасти туда, где оставалась надежда выжить. О прочем я и не думал.

Теперь же я задумался, кем он был для Чэйсули – и для того мальчонки, которого нес сейчас на плече.

А мальчишка смеялся. Его голос был чистым сопрано, звучал чуть похоже на голос девочки – с возрастом это уйдет, сердечный, открытый, не таящийся ни о г кого. Несомненно, Донал знал, как это – прятаться и скрываться, поскольку именно этим он и занимался все пять лет своей жизни, но смелости он из-за этого не утратил. Дункан и Аликс следили за тем, чтобы он чувствовал себя хотя бы относительно свободным.

Обитель внезапно ожила. Гул голосов и смех детей стал служил теперь словно бы дополнением к этой сцене. Глядя на Дункана и его сына я понимал, что вижу будущее Хомейны. Сын, рожденный от Дункана, без сомнения будет править Чэйсули по смерти своего отца. Будет ли мой сын править вместе с ним? Мухаар Хомейны и вождь клана Чэйсули… Под их властью суждено возродиться народу, и земле оправиться от войны, Хомейне – стать лучше и сильнее, чем она когда-либо была.

Я рассмеялся. Мой смех, в отличии от сопрано Донала, звучал басовито, и на миг голоса приутихли. Я увидел, как удивление на лице Дункана сменяется узнаванием, а затем – гостеприимной радостью. Он ссадил сына с плеча и остался ждать, пока я спешусь.

Но сперва я подошел к Доналу, а не к его отцу. Мальчик, такой маленький по сравнению с отцом, смотрел на меня настороженно. Он знал, что чужаки зачастую приносят беду, а потому смотрел на меня, как на возможную опасность.

Рядом со мной он казался совсем малышом – я был еще выше ростом, чем Дункан. Я тут же опустился на одно колено, чтобы не быть похожим на голодного демона, нависающего над ребенком. Теперь мы были как бы равны: высокий принц и маленький мальчик, оба – воины. Прошлое, настоящее и будущее.

– Я – Кэриллон, – представился я, – и я благодарю богов, что ты здесь, дабы помочь мне.

Настороженность исчезла, уступив место узнаванию. Я видел в его лице удивление, неуверенность и растерянность – но в то же время и гордость. Донал вынул ручонку из широкой ладони отца и встал передо мной, нахмурившись, сосредоточившись, его загорелые щеки залил темный румянец. Он был милым мальчиком, а со временем обещал превратиться в красивого мужчину. Чэйсули вообще красивая раса.

– Мой жехаан служит тебе, – мягко сказал он.

– Верно.

– И мой су-фоли.

Я подумал о стоящем за моей спиной Финне:

– Да. Это прекрасно.

Донал смотрел на меня пристальным взглядом, в котором больше не было ни сомнения, ни нерешительности. На его лице ясно читалось, что он до конца понимает смысл тех слов, которые собирается сейчас произнести.

– Тогда и я буду служить тебе.

Маленькая клятва маленького мальчика. И все же я ни на йоту не сомневался ни в его серьезности, ни в его чести. Все Чэйсули таковы, это у них в крови.

Донал станет воином лишь через годы, но я не сомневался в том, что он не изменит слову.

Я положил руки на его хрупкие плечи, внезапно почувствовав себя слишком большим и неуклюжим, как и рядом с моей матерью – во мне было не слишком много нежности. И ни капли отцовских чувств.

Зато я хорошо знал, что такое честь и гордость, и умел уважать их – даже в пятилетнем мальчишке.

– Если бы рядом со мной мог встать Чэйсули, это был бы ты, – сказал я ему.

Он ухмыльнулся:

– У тебя уже есть мой су-фоли! Я рассмеялся в ответ:

– Да, и я благодарен ему. Я не сомневаюсь, что он еще долго будет рядом со мной. Но если мне понадобится еще один, я знаю, к кому обратиться.

Он смутился – все-таки он был еще юным, совсем мальчишкой. Доверительность между нами исчезла: я снова стал принцем, а он – всего лишь сыном Дункана, и теперь было не время для клятв верности.

– Донал, – сказал Финн за моей спиной, – если хочешь служить своему сюзерену так же, как я, позаботься о его коне. Иди и присмотри за ним.

Мальчик исчез мгновенно. Я повернулся, поднимаясь на ноги, и увидел, как посветлело лицо Донала, когда он бросился исполнять поручение Финна. Он подхватил поводья моего коня и бережно повел его к коновязи у кромки леса. Финн шел пешком рядом с Доналом, и я видел, что его лицо светится тихим счастьем.

Да, ему нужен был сын.

– Ты оказываешь мне этим честь, – промолвил Дункан.

Я посмотрел на него. Его голос звучал странно – смесь удивления, покорности и гордости. Чего он от меня ждал? – того, что я не приму мальчика, отошлю его прочь? Разве я мог поступить так – тем более, с сыном Аликс?

Потом я понял, что с ним происходит. Он не забыл ничего из того, что было между нами, может быть, он даже боялся этой первой встречи. Нет, не боялся для этого Дункан слишком хорошо меня знал. Но, вероятно, он рассчитывал на проявление неприязни с моей стороны.

Что ж, это было правдой – в какой-то мере: между нами по-прежнему стояла Аликс.

– Я оказываю честь тебе, – согласился я, – но и самому мальчику также. Я провел с Финном пять лет и кое-что узнал о ваших обычаях и о том, как вы воспитываете детей. Я не стану оскорблять Донала, пренебрегая им или обращаясь с ним, как с ребенком: он просто воин, который еще не стал достаточно взрослым.

Дункан облегченно вздохнул, настороженно-неприязненное выражение покинуло его лицо, оно стало по обыкновению спокойным, с несколько отстраненным выражением. Он покачал головой:

– Прости, Кэриллон, я недооценил тебя. Я рассмеялся с облегчением:

– Ты должен благодарить за это своего брата. Финн сделал меня таким, какой я есть сейчас. – Но, надеюсь, не своей копией.

– Хочешь сказать, что двоих таких, как Финн, ты уже не вынесешь?

– О боги, – с ужасом сказал он, – два Финна? Одного и то много!

Но в его голосе прозвучала нотка теплоты и любви, а на лице появилось выражение удовольствия, я запоздало осознал, что он тосковал по Финну, что ему не хватало Финна так же, как Финну – его. Когда они были вместе, им были не важны их разногласия.

Я протянул руку и сжал его ладонь в обычном приветствии Чэйсули:

– Благодарю тебя за него, Дункан. Его руками ты не единожды спасал меня.

Пальцы Дункана сомкнулись на моей руке:

– То, что знает Финн, он узнал не от меня, – ответил он, – В нем мало что есть от меня. Хотя ведают боги, что я пытался… – он усмехнулся, не окончив фразы. – Он не солгал. Он сказал, что ты вернулся из изгнания настоящим мужчиной.

Это признание заставило меня рассмеяться:

– В моем присутствии он бы такого не сказал никогда.

– Может, и нет, – задумчиво произнес Дункан, – но он сказал это мне, а я тебе.

Мужчины судят друг о друге по рукопожатиям. Мы стояли несколько мгновений, вспоминая прошлое, и его рука ни разу не дрогнула – также, как и моя. Между нами было многое, и мы помнили об этом.

Наконец, мы разжали руки – мне подумалось, что с тех давних пор мы оба во многом изменились. Между нами словно произошел безмолвный разговор: он признал, что я стал иным, чем был прежде, когда он впервые узнал меня, а я понял, кем был он. Не соперник, но друг, человек, которому я мог доверить свою жизнь. А такого непросто найти, когда король назначает цену за твою голову.

– Мой шатер слишком мал для Мухааров, – тихо заметил он, и, приглядевшись, я увидел в его глазах веселые искорки. – Мой шатер в особенности мал сейчас для тебя. Идем со мной, и я предоставлю тебе более подходящий трон – может, более подходящий, чем тот, другой. По крайней мере, пока ты не убил того, кто забрал его себе.

Я ничего не ответил. В его голосе впервые зазвучали мрачные нотки, и я впервые осознал, что Дункан, похоже, умеет ненавидеть не меньше, чем я сам. Я никогда раньше не думал об этом, слишком увлекшись моей личной целью. Я хотел получить трон для себя, так же, как и Хомейну. Дункан тоже хотел, чтобы я получил трон – но у него были на то свои причины.

Он увел меня от шатров к груде гранитных валунов, поросших серебристо-серым и зеленым бархатным мхом. Солнечный свет превращал мох в изумрудно-зеленое покрывало, пушистое и сверкающее, как камень в арфе Лахлэна. «Троном», о котором говорил мне Дункан, были два камня: один – четырехугольной формы, прилегающий ко второму, стоящему вертикально и образующему подобие спинки. Мох служил мне подушечкой. Творение богов, сказал бы Финн, я сел на трон и улыбнулся.

– Не слишком роскошно для законного Мухаара, – Дункан присел на соседний камень. Тонкие ветви деревьев, сплетавшиеся над нами в полог, покачивались под легким ветерком, тени и блики играли на лице Чэйсули, оживляя его привычную неподвижность. Дункан всегда был менее склонен к веселью, чем Финн. Он был спокойнее, серьезнее и сосредоточеннее, почти суровым. Он казался старым несмотря на то, что был еще молод по обычным меркам. Слишком молод для вождя клана – я знал это, но знал и то, что старшее поколение его клана погибло в кумаалин, развязанной Шейном.

– Сойдет и этот, пока я не получил тот, другой, – беспечно ответил я.

Дункан наклонился и вытянул из влажной земли колосок дикой пшеницы. Он разглядывал изжелта-зеленый стебелек, который, казалось, сейчас полностью поглощал его внимание. Это было непохоже на Дункана – он никогда не любил долгих прелюдий, впрочем, возможно, я постарел и предпочитал, чтобы люди сразу переходили к делу.

– У тебя будут сложности с тем, чтобы объединить хомэйнов и Чэйсули, наконец вымолвил он.

– Не со всеми, – я сразу понял, о чем он говорит. – Возможно, с некоторыми, – этого следовало ожидать. Но я не потерплю ни от кого недоверия к соратникам, будь то Чэйсули или я сам.

Я подался вперед на моем престоле из гранита, покрытого мхом, так непохожего на Трон Льва:

– Дункан, я покончу с кумаалин так скоро, как только смогу. И начну со своей армии. Он не улыбался:

– Поговаривают о нашем колдовстве.

– О вашем колдовстве будут говорить всегда. Это главное, что их пугает, я вспомнил пору своего юношества и похвальбы дядюшки: он говорил, что вся Хомейна боится Чэйсули, потому что он заставил людей бояться их. Он говорил и о том, что Изменяющиеся хотят свергнуть Царствующий Дом, чтобы посадить на трон своего короля.

Своего короля. Легенды Чэйсули рассказывают о том, что их Дом создал саму Хомейну прежде, чем уступил ее нашему роду.

– Есть еще и Роуэн, – тихо напомнил Дункан. Я не сразу сообразил, о чем речь:

– Роуэн верно служит мне. Я не мог бы найти лучшего военачальника.

– Роуэн – человек, живущий между двумя мирами, – Дункан смотрел мне в глаза. – Ты видел его, Кэриллон. Разве ты не разглядел его боли?

Я нахмурился:

– Я не понимаю… Его лицо дернулось:

– Он – Чэйсули. И теперь хомэйны знают это.

– Он всегда отрицал… – я остановился на полуслове. Верно, он всегда отрицал, что он – Чэйсули. А я всегда сомневался в том, что он говорит правду уж слишком он был похож на Чэйсули внешне.

– Кай подтвердил это, – сказал Дункан. – Я призвал Роуэна сюда и объяснил ему, но он по-прежнему отпирается. Он утверждает, что он – хомэйн. Как человек может так поступать… – он оборвал фразу, словно решив, что она не имеет ничего общего с темой разговора. – Я заговорил о Роуэне потому, что он служит примером проблем внутри твоей армии, Кэриллон. У тебя есть Чэйсули и хомэйны, и ты полагаешь, что они будут сражаться плечом к плечу. После тридцати лет кумаалин, развязанной Шейном.

– Что я еще могу сделать? – почти резко сказал я. – Мне нужны люди – любые люди – мне нужны и те, и другие! Как еще я могу победить в этой войне? Беллэм не станет разбирать, кто Чэйсули, а кто нет, он убьет нас всех, если ему представится такая возможность! Я не могу разделить армию из-за безумия своего дядюшки!

– Но этим безумием заражена большая часть Хомейны, – Дункан покачал головой, его губы сжались в жесткую тонкую линию. – Я вовсе не хочу сказать, что они все ненавидят нас. Вот Торрин, например. Но это еще одно напоминание: перед сражением с Беллэмом ты должен выдержать еще одно сражение – с предрассудками людей, иначе здесь начнется усобица. Займись сперва своей армией, Кэриллон, только потом можешь подсчитывать, сколько у тебя людей.

– Я делаю все, что могу, – внезапно я почувствовал себя невероятно старым и усталым. – Боги… я делаю все, что могу… что еще мне сделать?!

– Я все знаю, – он изучал колосок, который все еще вертел в руках. – Все знаю. Но ты – моя единственная надежда.

Я вздохнул и откинулся на спинку моего замшелого трона, все мои замыслы и желания легли на плечи тяжким грузом:

– Мы можем и проиграть.

– Можем. Но боги на нашей стороне. Я коротко и горько рассмеялся:

– Ты, как всегда, серьезен, Дункан. Ты что, совсем разучился смеяться? И не боишься ли ты, что боги Айлини сильнее ваших богов?

Он выслушал меня без улыбки. В глазах его было спокойное молчаливое одобрение, словно ему чем-то понравились мои слова, одобрение, заставившее меня вспомнить, что он все-таки очень молод, несмотря на всю свою мудрость пожилого человека:

– Я снова буду смеяться, когда мне не нужно будет больше бояться, что я потеряю сына только из-за того, что у него желтые глаза.

Я дернулся, до конца осознав смысл сказанного. Будь я на его месте, возможно, я был бы таким же. Но что бы делал он на моем месте?

– Если бы ты был Мухааром… – начал я и остановился, заметив, как вспыхнули его глаза. – Дункан?

– Я не Мухаар Больше он не сказал ничего, и странный огонек в его глазах погас. Я посмотрел на его, сдвинув брови, выпрямившись на своем каменном троне:

– Я все-таки хочу, чтобы ты ответил мне: если бы ты был Мухааром, что бы ты сделал?

Его улыбка была совершенно спокойной:

– Снова завоевал бы свой трон. Здесь мы заодно, повелитель: тебе не нужно бояться, что я отниму у тебя твою собственность. Трон Льва – твой.

Я подумал о троне. Трон Льва, сердце Хомейны-Мухаар, стоящий в Большом Зале на мраморном возвышении. Тяжелый, темный, мрачный. Алая подушечка и золотые письмена, глубоко врезанные в темное, почерневшее от времени дерево.

Древний – насколько, я сам не мог представить. Древнее древнего.

– Чэйсули, – я невольно произнес это вслух. Улыбка Дункана стала теплее.

От глаз его разбежались мелкие лучики-морщинки, его лицо утратило часть серьезности, став вдруг моложе:

– Такова Хомейна, мой принц. Но мы приняли неблагословенный народ много лет назад. Примете ли вы нас теперь?

Я подпер голову руками, глаза у меня болели, я тер их, тер лицо, болевшее от напряжения. Так много нужно сделать – и так мало времени отпущено на это…

Объединить два враждующих народа, отвоевать Королевство – королевство, хранимое столь могучим чародейством, что я даже не мог представить всей его силы…

– Ты не один, – тихо сказал Дункан, – Ты никогда не будешь один. Есть я, и Финн.. и Аликс.

Я сидел, ссутулившись, прижав тыльную сторону Ладоней к глазам, словно это могло заставить меня забыть о боли, оставить позади все сражения, все нужды и тяготы будущей войны и сам путь к трону. Если бы и в самом деле можно было забыть обо всех потерях, бедах и страхах…

Я почувствовал, что на мое плечо легла рука, отнял руки от лица и взглянул в глаза Дункану – в эти мудрые глаза, полные печали и сострадания. Сострадания тому, кого он хотел видеть на престоле. Я почувствовал себя мальчишкой рядом с ним.

– Толмоора лохэлла мей уик-ан, чэйсу, – тихо сказал он, правая рука его поднялась в знакомом жесте. – А теперь, господин мой, пойдем: ты отобедаешь со мной. На пустой желудок можно только проиграть сражение, а выиграть – никогда.

Я поднялся с камня, оттолкнувшись рукой. Судьба человека всегда в руках богов…

Моих – или богов Беллэма?

Глава 11

Кай сидел на отполированном деревянном шестке, воткнутом в землю подле голубовато-серого шатра Дункана. Его тяжелые крылья были тщательно сложены: ни одно перышко не выбивается. Большой крючковатый клюв отливал красным в неярких отблесках костра и алом пожаре закатного солнца. Глаза его, настороженные и яркие, не упускали ничего из того, что происходило в Обители.

Я стоял перед шатром. Дункан, Финн и мальчик оставались внутри, доедая ужин: горячее тушеное мясо, свежий хлеб, сыр и мед Чэйсули. Аликс, принесшая с фермы Торрина хлеб, ушла в другую палатку.

Я надел плащ Чэйсули, завернулся в жесткую шерстяную ткань, чтобы спастись от ночного холода. Плащ был такого темного зеленого цвета, что я растворялся в сгущающихся сумерках несмотря на то, что меня озаряли сполохи костра. Меня более не удивляло, как Чэйсули могли скрываться в лесу, растворяясь среди теней и бликов, сливаясь с деревьями, человек, стоящий неподвижно, может весьма просто сделаться незаметным. Он должен просто подобрать плащ нужного цвета – и ждать, пока враг сам выйдет на него.

Кай повернул голову. Острый клюв был нацелен прямо на меня, темные глаза поблескивали в последних отсветах умирающего дня. В его взгляде было пристальное человеческое внимание и нечто большее, ведь он был лиир, а лиир превосходит человека – по крайней мере, гак считают Чэйсули. У меня не было повода оспаривать это утверждение. Я достаточно давно знал Сторра, чтобы выяснить многое о его способностях и быть благодарным ему за службу.

Я передернул плечами – но не от вечернего холода, от подавляющего чувства предопределенности, царившего в Обители Чэйсули: ведь Обитель – это место, где живет и человек, и его лиир, и лиир сидел сейчас рядом со мной. Кай, огромный темно-золотой ястреб, наделенный мудростью веков и предвиденьем будущего. Он не делился этим знанием ни с кем из людей, даже с Дунканом, служившим своим богам лучше, чем кто бы то ни было. Жестокое служение, думалось мне, требующее жертвы и смерти. Чэйсули несли на своих плечах тяжесть, которая была бы не под силу мне. Способность изменяться действительно была волшебством, но я не стал бы платить за нее такую цену.

Я отвернулся и откинул дверной полог, тусклый свет маленькой железной жаровни наполнял шатер тенями и туманными фигурами, а из полумрака на меня смотрели три пары желтых глаз – смотрели мне прямо в лицо.

Глаза зверей.

Даже долгая дружба не убивает инстинктивного страха перед таким взглядом.

– Я поднимусь к лагерю армии. Я провел достаточно времени в отлучке и давно не видел своих людей.

Финн тут же поднялся, передав свою чашу Дункану. Свет блеснул на ноже из Степей, висящем у него на поясе, и я внезапно вспомнил о том, что у меня больше нет такого же. Кэйлдонский нож с костяной рукоятью остался лежать в снежных полях под Жуаенной.

Финн подхватил свой черный как ночь плащ и набросил его на плечи. Плащ скрыл золото на его руках – из темно-коричневой его фигура стала черной, слившись с ночной тьмой, он тряхнул головой, и волосы, черные, как вороново крыло, скрыли золотую серьгу. Теперь я видел только его желтые глаза.

Финн улыбнулся:

– Ну что, идем?

С ним мне не нужно было оружие. Он был моим кинжалом, луком и мечом.

– Идем, – я оглянулся на Дункана, стаявшего рядом с сыном. – Я хорошо подумаю над тем, что ты мне сказал. Я поговорю с Роуэном и узнаю, какая боль его гложет, чтобы подле меня был человек, не считающий себя одиноким.

Он улыбнулся в ответ. В сумрачном свете он снова казался старше своих лет, но мальчик, стоящий рядом, словно возвращал ему молодость. Донал был олицетворением будущего его народа.

– Быть может, этого будет достаточно, чтобы Хомейна узнала своего Мухаара.

Я шагнул в сторону, и Финн подошел ко мне. Вместе мы добрались в темноте к нашим коням. Оба были оседланы и готовы к дороге. Чэйсули не слишком верят в безопасность – слишком близко мы подошли к Мухааре.

Я тоже больше не чувствовал прежней защищенности.

– До армии недалеко, – Финн отвел в сторону низкую ветку. – Думаю, даже Хомэйны способны оценить силу трех сотен Чэйсули.

– Оценят, когда мы разберемся с ними.

Он тихо рассмеялся, почти невидимый в ночном сумраке. Я отвязал моего коня, унаследованного от Айлини, и сел в седло.

Финн оказался в седле мгновением позже и двинулся вперед между деревьями.

Я последовал за ним, Сторр бесшумно бежал позади, прикрывая мне спину, в то время как Финн ехал впереди своего сюзерена. Свою службу они выполняли великолепно и без видимого труда.

Полная луна поднялась над лесом, озарив угольно-черные изломанные деревья

– серебряный диск в черном ночном небе. Я взглянул вверх сквозь путаницу ветвей над моей головой. Вверху горели сияющие глаза звезд, глядящие с высоты на землю. Я слышал треск мелких веток под копытами наших коней и приглушенный стук железных подков. Лес звучал оркестром звуков и запахов, на которые прежде я не обращал внимания. Кузнечики пели по обеим сторонам тропы, ночная бабочка скользнула мимо моего лица, стремясь к свету – но света не было здесь, в лесной чаще.

И вновь радость того, что я дома, в Хомейне, переполнила меня – я едва мог дышать, казалось, мое сердце разорвется, не в силах вместить ее. Ощущение это длилось недолго, но на мгновение ошеломило меня, потом я успокоился и снова отдался очарованию ночного путешествия. Финн дорожил связью с лиир и своими магическими способностями, для меня не было ничего дороже Хомейны, и моя связь с ней была не менее прочной. Даже Мухаар в изгнании может благословлять изгнание, если оно дарит ему сладость этих мгновений возвращения.

Мы перевалили через хребет невысокой горы – сперва поднимались по незаметной тропе, вьющейся среди деревьев, потом спускались по ней – почти бесшумно, как течет медленная вода по каменному желобу. Финн привел меня в тихую долину, похожую на темную чашу, краями которой служили стоявшие стеной деревья.

В ночи вспыхивали искры крохотных огоньков – не более ярких, чем огонек светлячка. Как и Чэйсули, моя хомэйнская армия старалась не привлекать к себе внимания, хотя и грелась у костров. Нужно было долго приглядываться, чтобы понять, что здесь раскинулся лагерь: только еле заметные огоньки неверным светом мерцают в сумерках, полускрытые ветвями деревьев и кустарником.

Кольцо огоньков окружало чашу долины, лежало на холмах, как королевский венец, украшенный сверкающими бриллиантами. Мы подъехали ближе, по-прежнему держась подле деревьев, и тут я получил возможность убедиться, насколько хорошо охраняется лагерь.

– Стой!

Резкий окрик разорвал ночную тишину. По шороху листьев я определил положение стражей: полукруг из пяти человек. – Отвечайте, кто ваш господин.

Приказ был отдан резким голосом и не имел ничего общего с аристократической гладкой и плавной речью – но это была речь хомэйна.

– Мухаар Кэриллон, – тихо ответил я, зная, что произношение Финна выдаст его происхождение. В темноте его могут убить, просто не разобравшись, что к чему.

– Сколько вас?

– Трое, – я улыбнулся в темноте. – Один хомэйн, один Чэйсули… и один лиир.

Я почти услышал, как у всех пятерых внезапно перехватило дыхание. Добрые, славные люди… но их напряженное молчание невольно заставило меня похолодеть.

– Ты хомэйн?

– Да. Хотите, я поговорю подольше, чтобы вы могли убедиться в отсутствии акцента? – я решил, что это неплохая проверка, речь солиндцев отличается от нашей и может выдать врага.

– Ты говорил довольно. С каким оружием вы пришли?

– Меч, лук и воин Чэйсули. Думаю, мы достаточно хорошо вооружены.

Хмыканье.

– Выходи, да вместе с эскортом.

Мы подъехали ближе – Финн первым – и нас тут же окружили люди.

Недостаточно много, чтобы помешать Финну, если бы он решил убить их, я сам смог бы справиться с двумя, а то и с тремя. Еще нескольких прикончил бы Сторр. Чтобы остановить нас, потребовалось бы человек десять, если не больше… Я внезапно обнаружил, что мне по душе подобные приключения.

Новые шорохи и скрип утоптанного снега под ногами. Наконец, мы остановились у внешней границы кольца костров, и в их свете я увидел, как поблескивают мечи. Молчаливые люди, напоминающие тени, с напряженными лицами и настороженными глазами, наблюдающие за нами. Более всего они следили за Сторром – как поступил бы и всякий другой на их месте: они-то видели только волка. И Финна – в черном плаще, черноволосого, темнолицего и желтоглазого. На меня они не обратили особого внимания, разве что отметили мой высокий рост.

Предводитель выступил в круг света. На поясе у него висел длинный нож, на перевязи – меч. Он был широк в плечах, хорошо сложен, коротко остриженные седеющие волосы отливали, рыжим, а глаза были ярко-зелеными. На нем была шерстяная одежда – но лучше всего, без сомнения, он выглядел бы в доспехах. Он держался со спокойным достоинством прирожденного лидера, я немедленно определил в нем ветерана тех войн, которые еще мой дядюшка вел с Солиндой.

Остальные собрались возле небольшого очага. Света было недостаточно, чтобы разглядеть их всех отчетливо, видны были клинки, руки, державшие оружие, и лица людей – все остальное тонуло в ночном сумраке. Настороженная тишина и готовность к нападению – отличительный знак преследуемых людей. И такими сделал их Беллэм.

– Как твое имя? – поинтересовался я у предводителя.

– Заред, – спокойно ответил он, – а твое? Я ухмыльнулся:

– Я наемник. А это Финн с волком Сторром, – я шевельнулся в седле и увидел, как руки потянулись к мечам. – Оставьте оружие, я рожден в Хомейне и желаю только скорее вступить в войну. Вы произвели на меня благоприятное впечатление, но теперь довольно игр, – я выдержал паузу. – Я Кэриллон. Зеленые глаза Зареда сузились:

– Слезай с коня.

Я так и поступил, и встал перед предводителем, позволив ему пристально разглядывать мое лицо.

– Я сражался в войске Принца Фергуса, отца Кэриллона, – отрывисто бросил он. – Я видел, как сына Фергуса взяли в плен прямо подле трона. Хочешь сказать, что ты и есть тот парнишка?

Тон его мог бы развеселить меня, но в этой ситуации ничего веселого не было. Я вытянул обе руки и стянул рукава, открыв запястья Заред взглянул на них, потом снова перевел взгляд на мое лицо. И снова его глаза сузились:

– Ходили слухи, что ты был убит в изгнании.

– Нет, как видишь, – я снова опустил рукава. – Тебе нужны еще доказательства?

– Много кого заковывали в цепи, – странный аргумент, но я его понял.

– Сними с седла мой меч.

Он указал пальцем, по его знаку один из воинов зашел с противоположного от нас бока лошади, снял с седла меч в ножнах и подал его Зареду. Тот наполовину вытащил из ножен клинок, разглядывая руны, однако обернутая кожей рукоять смотрелась слишком грубо, явно не соответствовала великолепному клинку.

– Срежь кожу, – снова посоветовал я. Это он и сделал, при помощи своего ножа, наконец освободив из-под ремней золотую рукоять. Гербовый лев, казалось, выпустил когти, когда тени пробежали по золоту. Лев Хомейны – и горящий рубин в яблоке рукояти.

– Это мне знакомо, – с удовлетворением сказал Заред и протянул мне меч.

– Если ты думал, что я мертв, почему же присоединился к армии? – с любопытством спросил я.

– Я солдат, – просто ответил он. – Я служу Хомейне. Даже без Мухаара, за которым я мог бы идти в бой – Мухаара хомэйна – я буду сражаться, чтобы защитить свою землю. Но в одиночку я не смог бы сделать этого, а прежде немногие желали рисковать жизнью, – он еле заметно улыбнулся, и на его грубоватом лице обозначились резкие морщины, напоминавшие старые шрамы. Теперь у нас более тысячи человек, мой господин – и принц, который поведет их на войну.

Я видел, как остальные разглядывают меня. Они только что услышали, как их предводитель назвал меня господином. Слишком часто правитель – только имя, а потому видящие его почти всегда ощущают почтительный страх.

Я повернулся к своему коню и снова приторочил к седлу меч:

– Проведите меня к Роуэну.

– К Роуэну? – голос Зареда звучал удивленно, ветеран был явно озадачен. Ты хочешь говорить с ним?

– Почему нет? Он начал создавать эту армию, – я снова сел в седло. – Или ты хочешь сказать, что это сделал кто-то другой? Может, это был ты?

Лицо Зареда залила темная краска:

– Господин… говорят, что он – Чэйсули… Чэйсули не может быть предводителем Хомэйнов, – голос был жестким, слова звучали отрывисто, на Финна он не смотрел.

Эта откровенность потрясла меня. Я считал Зареда хорошим человеком и опытным солдатом, стоящим любого звания, какое бы я ни дал ему. А он, зная воинское искусство Чэйсули, отвергает возможность их участия в войне.

Я глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, и заговорил с удивлявшим меня самого спокойствием:

– Мы отошлем прочь любого, кто станет выказывать ненависть к Чэйсули.

Любого. Не будем спорить о том, что вбил вам в голову мой безумный дядюшка – он хорошо поработал, чтобы добиться этого, – но в нашей армии мы этого не потерпим. Те из вас, кто хочет продолжить дело Шейна и преследовать Чэйсули, может уйти немедленно. Среди нас таким места нет.

Заред уставился на меня, потрясенный до глубины души:

– Мой господин…

– Мы не желаем терпеть таких здесь, – повторил я. – Сражайтесь с Беллэмом и Тинстаром, но более ни с кем. Не с Чэйсули. Они слишком предано служат нам, я натянул поводья. – Проводите нас к Роуэну.

Немедленно.

Заред указал на дальний огонек:

– Туда, господин мой. Вон туда.

– Подумай о том, что я сказал, – велел я. -Когда мы победим, Чэйсули станут свободными. Теперь мы поведем такую политику.

– Мой господин…

Дальнейших объяснений я не слышал – я скакал от костра так быстро, как только мог.

Роуэн одиноко сидел у маленького костерка. Позади него возвышались деревья – словно отряд телохранителей, молчаливых и стойких. Но среди этих безмолвных стражей его фигурка казалась еще меньше – человек наедине со своим горем. Его тайна стала явной.

Тепла костерка было недостаточно, чтобы согреть его, недостаточно даже для того, чтобы согреть кружку вина, которую он сжимал в негнущихся пальцах. Но пламя выхватывало из тьмы его лицо – лицо человека, которого постигла страшная утрата.

Я соскочил с коня и подошел к огню, давая ему возможность узнать меня.

Роуэн медленно поднял голову. Несколько мгновений он смотрел на меня, словно никак не мог узнать, потом медленно опустился на колени неловким движением старика.

Я смотрел на него – и за потрясением, за внешней оболочкой потерянности видел обреченную покорность.

Он знал.

– Давно? – спросил я. – И почему ты скрывал это от меня?

– Всю мою жизнь, – ровно ответил он, по-прежнему стоя на коленях. А что до того, чтобы скрывать это от тебя… разве у меня был выбор? Немного найдется в Хомейне таких, как ты, господин мой… Я думал, они начнут ненавидеть и презирать меня. Так оно и вышло.

Я отпустил поводья и, подойдя ближе, поднял его с колен. Он снова медленно опустился на свое место. Кружка в его руках ходила ходуном.

– Расскажи, – тихо попросил я. Он на миг закрыл глаза. В неверном свете он напоминал демона из детских сказок. Чэйсули.

– Мне было пять лет, – так же тихо заговорил он. – Я видел, как люди Мухаара убивали мою родню. Всех, кроме меня, – его лицо передернулось. – Они напали из-за деревьев, крича, что нашли гнездо демонов. Я побежал. Мои жехаан и жехаана – и моя рухолла – они не успели убежать. Их убили.

Слова языка Чэйсули, произнесенные Роуэном, глубоко поразили меня. Он всегда говорил с выговором Хомейны, словно вовсе не знал Древнего Языка – а теперь я узнавал, что он имеет большее право говорить на нем, чем большинство людей Хомейны.

Я услышал, как подошел Финн и остановился подле моей лошади. Я не взглянул на него, но Роуэн поднял голову. Они были похожи, как два листа одного дерева, достаточно похожи для того, чтобы быть отцом и сыном. Быть может, они и вправду были в родстве, – У меня не было выбора, – продолжал Роуэн, – меня подобрала семья, у которой не было детей. Они были элласийцами, но переселились в Хомейну. Жили в долине почти на самой границе, там Чэйсули никто и в глаза не видел. Я был в безопасности. Так было, пока я не пришел сюда.

– Ты не мог не знать, что твою тайну раскроют.

Он передернул плечами:

– Такое могло случиться. В Мухааре я был осторожен. Но те, кто хотел сражаться с Беллэмом, были моими ровесниками и никогда не видели оборотней Чэйсули. Я сказал, что я хомэйн, и мне поверили. Много лет прошло с тех пор, когда Чэйсули были вольны появляться, где вздумается. Хомейна почти забыла свой древний народ, – он коротко взглянул на меня. – Да. Я знал, кто я. И кем мне никогда не быть, – он повернулся к огню. – У меня нет лиир.

Я не сразу понял его, но задумался о Финне, о его связи со Сторром и о цене, которую он за это платил – и осознал, что имел в виду Роуэн.

– Не хочешь же ты сказать, что обречен на смерть!

– Ему не нужно умирать, – сказал Финн. Он соскочил с коня и вышел к костру, рядом с ним бежал Сторр. – У него никогда не было лиир, а это не то же самое, что потерять лиир. Если ты не терял его, необходимости в ритуале смерти нет.

Лицо Роуэна мертвенно побелело, только отблески костра придавали ему видимость жизни:

– Ритуал уже исполнен, пусть даже и хомэйнский. Я назван оборотнем и лишен той чести и достоинства, которым обладал.

Я подумал о людях в таверне, где мы с Лахлэном нашли Роуэна. О тех людях, которые следовали за ним с радостью и по доброй воле. Роуэн собрал большую часть тех людей, что были сейчас здесь, остальных привели слухи – они приходили и до сих пор, но начал все дело Роуэн.

– Не все так относятся к тебе, – заверил я его, стараясь не вспоминать о Зареде. – Человек всегда узнается по его делам, люди не станут судить только по цвету глаз и по золоту…

Я осекся, только сейчас осознав, что он не носил золота лиир: он не получил этого права.

– Боги слепы к тебе, – тихо сказал Финн, обращаясь к Роуэну.

Я потрясенно взглянул на него:

– Ты хочешь уничтожить даже то, что осталось от него?

– Нет. Я говорю о том, что он знает и без меня. Можешь спросить его сам, по голосу и глазам Финна невозможно было прочесть его мысли. – Он – лишенный лиир. Только половина человека, обделенная душой. Лишенный благословения богов, как и ты, хотя ты хомэйн, а он – Чэйсули.

Он продолжал, не обратив внимания на мою попытку возразить:

– Он не воин клана, у него нет лиир. Ему нет пути к древним богам.

Я схватил его за руку и впился в нее пальцами, ощущая напрягшиеся мускулы.

Никогда прежде я в гневе не поднимал на него руку.

Финн остановился и замолчал. Он ждал. Когда я разжал пальцы и убрал руку, он объяснил смысл своих слов:

– Он отрекся от этого по доброй воле, Кэриллон, и теперь расплачивается за это страданием.

– Страданием!

– Да, – его глаза полыхнули огнем, остановившись на сгорбленной фигуре Роуэна. – Будь такой выбор у меня, я бы рискнул.

– И умер бы, – гневно отпарировал я.

– О да, верно, – заметил он со знанием дела, – но так я тоже не смог бы жить.

– Не слушай его, – обратился я к Роуэну. – Финн часто говорит тогда, когда ему лучше бы помолчать и оставить свои чувства и мысли при себе.

– Пусть говорит, – устало ответил Роуэн, – он говорит то, что я ожидал услышать всю свою жизнь. Мой господин, ты многого не знаешь о Чэйсули. Многого не знаю и я, отрекшийся от своей души, – горькая усмешка искривила его губы. О да, я давно знаю, что я такое. Лишенный души, лишенный лиир – недочеловек. Но я сам сделал выбор: я слишком боялся умереть. Я думал, что действительно умру, когда пришло время связать себя узами лиир.

– Ты знал? – я уставился на него, – Знал, когда настало, время?

– Как я мог не знать? Я болел долгие дни, мои приемные родители решили даже, что я умру. Внутри была тоска, сосущая пустота, меня тянуло в леса… его лицо исказила страшная гримаса. – Какая боль – отказаться…

– Ты должен был всего лишь откликнуться на зов своей души, – резко прервал его Финн. – Боги создали для тебя лиир, а ты предал его смерти. Курештин! Ты сотню раз достоин смерти за то, что сделал!

– Довольно! – рявкнул на него я. – Финн – во имя богов! – мне нужна твоя поддержка! Поддержка, а не приговор человеку, который мне нужен.

Рука Финна обвиняющим жестом указала на склонившего голову Роуэна:

– Он выжил, когда умер его лиир. Неужели ты не понимаешь, кто он теперь?

Он – убийца, Кэриллон – и то, что он убил, было даром богов…

– Довольно, – повторил я. – Остановись. Хватит.

– Посмотри на Сторра, – оскалился Финн. – Подумай, что было бы с тобой, если бы я пренебрег возможностью связать себя с ним. Он умер бы, ибо лиир, который остается один после того, как услышал зов, предает себя смерти. Они платят ту же Цену, что и воин, чей лиир гибнет.

Он злобно ощерился и подобрался, словно волк, Приготовившийся к прыжку.

Волк-Финн.

– Оставь в покое Роуэна, – наконец сказал я. – ты и так уже сказал больше, чем нужно. – Я повторил бы это снова, я сказал бы и больше, если бы мои слова заставили его увидеть, что он сделал.

– Я знаю, что я сделал! – Роуэн, наконец, поднялся на ноги, вскинул руки, словно пытаясь защититься от слов Финна – Видят боги, неужели ты думаешь, что я не страдал? Думаешь, не проклинал себя тысячи раз? Я живу так уже много лет, Изменяющийся! И от этой памяти мне никуда не уйти!

Я видел, что боль терзает обоих: Роуэна – из-за того, чего он никогда не имел, Финна – из-за того, чего он не мог понять – что Чэйсули может отказаться от того, что даровано ему по праву рождения и остаться жить. Сейчас чужаком здесь чувствовал себя я, а не Роуэн. Я, Кэриллон. Хомэйн, которому не дано понять, что значит иметь лиир, и что значит отречься от него.

– Вы нужны мне оба, – подвел я итог, покуда они недружелюбно разглядывали друг друга, стоя напротив по обе стороны от костра. – Я не потерплю разлада между моими людьми. Ни свар между хомэйнами и Чэйсули, ни распрей между теми, кто принадлежит к одной расе, благословенны они или нет, – я вздохнул, чувствуя отвращение ко всему происходящему. – Боги, знаю ли я хоть что-нибудь о Чэйсули?

Иногда мне кажется, что я просто не смогу вас понять.

– Но одно я знаю, – Роуэн по-прежнему смотрел на Финна. – Никого из лишенных благословения богов не коснется их милость, и ему никогда не постичь Пророчества.

Финн рассмеялся резко и горько:

– Ты все же не совсем бездушен, не так ли? по крайней мере, на это тебя хватает.

Напряжение мгновенно спало. Они все еще смотрели друг на друга, как два хищных зверя: один – мудрый волк, второй – лишенный дара, который дает связь с лиир, но разделивший странную и горькую судьбу своего народа.

– Неблагословенные… – я фыркнул. – Теперь вы будете пороть эту чушь на пару…

Я отвернулся и пошел к своему коню, столь же чуждому миру Чэйсули, как и я сам.

На следующий день я собрал в долине все свои силы – и хомэйнов и Чэйсули.

Я смотрел, как они подходят, молча ждал, сидя в седле, пока войско не заполнило долину. Долина была невелика, а оттого мое войско казалось еще меньше, так немного людей смог я собрать под свои знамена… Но все же с каждым днем оттепели их приходило все больше.

Я решил держать перед ними речь, используя все приказы и аргументы, какие мог, чтобы имя Кэриллона после этого было на устах у всех. Меня разгневало отношение хомэйнов к Чэйсули – именно сейчас, когда каждый человек был у меня на счету. Они что, хотят проиграть войну?..

Но все же я понимал их: меня ведь тоже воспитали в ненависти к Чэйсули и страхе перед их народом. Да, я хорошо усвоил последующие уроки – но ведь это было потом. У кого из стоящих сейчас передо мной хомэйнов были такие учителя?

Но вместо речи я просто начал говорить с ними. Вернее, кричать – иначе меня бы просто не услышали – но без гнева. Я объяснил им, в каком положении мы сейчас находимся, рассказал, насколько нас меньше, чем нашего противника. Я не хотел, чтобы кто-нибудь потом мог упрекнуть меня в том, что я втянул их в войну, не объяснив ситуации. Если человек идет на смерть, он должен знать, ради чего делает это и чем рискует.

Я разбил их по отрядам, объясняя им стратегию войны. Мы не могли вести подготовленную войну, предварительно разведав местность, как это было прежде: для этого нас было слишком мало. А я не мог позволить себе ни одного бесполезного сражения. Нам придется действовать постепенно, продвигаясь мелкими шажками, уничтожая патрули Беллэма. Теперь их должно быть меньше, чем зимой подошло время сева, и у нас была возможность застать их врасплох.

Я разделил свое войско, предпочитая держать Чэйсули и хомэйнов порознь.

Многие в войске хомэйнов были ветеранами, помнившими время до начала кумаалин, они приняли Чэйсули с радостью, как опытных воинов, этих я поставил во главе летучих отрядов. Я рассчитывал на них, как на силу, способную заглушить недовольство. Все знали боевой дух и исключительные возможности Чэйсули, я подумал, что в конце концов люди предпочтут, чтобы они приняли нашу сторону, чем чтобы они сражались против нас.

Вопросов было задано немного, мне хотелось бы знать, сколько солдат пришло в мою армию, потому что разделяло мои цели, а сколько просто хотело изменить будничную повседневность. Некоторые, как Заред, я не сомневался, желали освободить Хомейну от власти Беллэма. Но остальных вела тяга к перемене образа жизни. Они вернутся домой другими – если вообще вернутся.

Я назначил своих командиров. Одним из них был Роуэн. его я поставил во главе людей, которых он набрал в харчевне, зная, что другие не станут подчиняться ему, пока он не докажет свое достоинство. Чэйсули, судя по реакции Финна, тоже не приняли бы его.

Я распустил войско по отрядам, разъяснив каждому из командиров его задачу

– мелкие выступления. Необходимы были быстрые атаки, в которых уничтожались бы патрули солиндцев. Затем отряды должны были так же быстро отступать. Чем быстрее будут действовать отряды, тем меньше будет потерь Тактика Чэйсули, более эффективная, чем многие другие. Я знал, что это должно сработать, если все пойдет так, как хочу я.

– Ты справился с ними, – донесся до меня голос Финна, ехавшего позади меня. Я улыбнулся, глядя на армию.

– Думаешь? Тогда ты неважно слышишь, коли не услышал недовольного ропота и шепотков.

– Люди всегда на что-нибудь жалуются. Такова уж натура этих животных, – он заставил коня идти быстрее и поравнялся со мной. – Думаю, ты покорил их сердца.

– Мне нужно это – и их желание сражаться.

– Думаю, у тебя будет и то, и другое. Он вытащил что-то из-за пояса.

Кинжал. Длинный серебристый кинжал Чэйсули с серебряной рукоятью, завершающейся головой волка – мой собственный, много лет назад отданный мне Финном:

– Я нашел его среди твоих вещей, – тихо сказал он. – У Мухаара всегда был такой.

Я подумал о том ноже, который оставил там, под Жуаенной. Тот, с костяной рукоятью. Я заменил его на Хомейнский боевой кинжал. Этот я прятал так давно, что почти забыл о нем. Я быстро протянул руку и принял кинжал Чэйсули. Потом рассказал Финну, что Произошло с моим прежним ножом. Я рассказал и о чародее, и о льве.

Он слушал меня, насупив брови. Спокойное выражение, свойственное королевскому вассалу, покинуло его лицо, хотя и тогда в нем читалась тень насмешки. Теперь он слушал, погруженный в глубокое раздумье, а когда я закончил рассказ, слегка кивнул, словно не услышал от меня ничего нового.

– Айлини, – еле заметно вздохнул он, словно больше ничего и не нужно было говорить.

– Это было очевидно.

Мгновение он смотрел на меня но, казалось, виг дел больше, чем я мог себе представить. Потом взгляд его прояснился, на лице появилась усмешка – тень усмешки Финна, которую я так хорошо знал:

– Настолько очевидно?.. А мне кажется, нет. Это, без сомнения, был Айлини

– но что-то уж слишком осторожно он использовал свои чары.

– Слишком осторожно?.. – не понял я. – Это еще как-то распределяется по степеням, их магия? Он кивнул:

– Я многого не знаю об Айлини. Они словно окутаны облаком тайны. Но достоверно известно, что их дары сходны с нашими.

Я уставился на него, поняв, как мне показалось, что он имеет в виду:

– Ты хочешь сказать, они тоже изменяют свой облик?

– Нет. Это дар Чэйсули, – выражение задумчивости на его лице сменилось хмурой гримасой. – Но они могут изменять облик других предметов, например, оружия, – он посмотрел на кинжал, который я все еще сжимал в руке. – Если бы у тебя тогда было это, он не сотворил бы никакого зверя. Понимаешь? Он коснулся неживого – не оживленного искусством Чэйсули – и превратил во врага для тебя.

Финн покачал головой:

– Я слышал о таком… но видеть не доводилось. Пока.

Я почувствовал, как в горле у меня поднимается комок. Я дрался со львом, зная, что это чародейские штучки, что зверь создан из костяной рукояти кэйлдонского ножа – откуда еще он мог взяться? – но все равно дрался с ним, как с настоящим зверем, которого можно убить прежде, чем он убьет тебя. И ни разу не задумался над тем, что это означает. Если Айлини обладают такой властью над неодушевленными предметами, значит, мой враг опаснее, чем я думал.

– Что еще они умеют? – спросил я. – Каких еще магических штук мне от них ждать?

Порыв легкого ветерка отбросил прядь волос Финна назад. Блеснула золотая серьга. На своем темном коне и в темной коже, словно вросший в седло, он напомнил мне сказочных существ, полулюдей, полуконей, обе половины были, как говорят, неотделимы друг от друга. Так же, как Финн от своего лиир.

– От Айлини, – ответил он, – можно ждать всего.

Последний хомейнский солдат скрылся меж деревьев, чтобы, присоединившись к остальным, исполнить приказ своего командира. Исполнить мою волю, которая заключалась в том, чтобы лишить Беллэма сил и власти – власти, которая должна была перейти ко мне.

Но мне все же было не по себе.

– Мне страшно, – сказал я, опасаясь, что Финн посмеется надо мной – или еще того хуже.

– Никто, испытав то, что испытал ты, не избежит страха, – спокойно сказал Финн. – Он может сказать, что не боится, но солжет. А ты не лжец.

Я рассмеялся – немного неестественно:

– Нет, не лжец. Глупец – возможно, но не лжец, – я покачал головой, пытаясь осознать все услышанное. – Что с нами будет…

– …то и будет, – закончил мой спутник. – Как того желают боги, – снова знакомый жест. – Толмоора, мой господин. Так и будет.

Он опустил руку, сжав пальцы в кулак – крепкий жесткий кулак, суливший смерть недругам.

Глава 12

Первые удары, которые мы нанесли Беллэму, были успешны. Мои летучие отряды перехватывали Солиндские патрули совершенно неожиданно для них, как я того и хотел, убивая всех и исчезая быстрее, чем они появились. Но Беллэм не был глупцом: вскоре он начал защищаться. За два месяца моя армия потеряла многих.

Но еще больше людей пришло ко мне, услышав вести о том, что я наконец вернулся с намерением отвоевать мой трон. В первые дни у меня было тринадцать сотен человек, включая Чэйсули. Теперь их число увеличилось в четыре раза, и появлялись все новые и новые.

Я разделил свои отряды и отдал приказ атаковать Беллэма со всех направлений. Я выбрал нескольких лучших командиров, опытных ветеранов, и отправил их с отрядами в отдаленные районы Хомейны. Со всех направлений медленно, но верно они продвигались к Хомейне-Мухаар, где располагались основные силы Беллэма. Постепенно, понемногу они двигались вперед, пробивая бреши в обороне противника, пока она не ослабла в достаточной мере. Такая тактика позволяет ослабить даже большие армии.

Большую часть моего времени занимали военные вопросы, мне нечасто выпадал случай сражаться самому, но я всегда был готов к бою и использовал любую возможность, едва только представлялся случай. Бок о бок со мной сражались Финн, Сторр, Роуэн и его отряд. Когда же я был слишком занят для таких развлечений, я тренировался с мечом, луком и кинжалом.

Часто моим партнером в занятиях оказывался Заред: рыжеволосый солдат был неоценимым помощником и искусным бойцом. Вскоре после первых мелких сражений он пришел ко мне приносить извинения за то, что он наговорил о Роуэне. Я выслушал его молча от первого до последнего слова, предоставив ему самому решать, что сказать, а потом призвал Роуэна, чтобы Заред повторил эти слова тому, кому они предназначены. Пришедший Роуэн выслушал его также в молчании и принял извинения. Я подумал, что от этого ему стало легче.

С тех пор между мной и Заредом установились вполне дружеские отношения, и я гораздо лучше узнал его. Он многое знал о войне – долгие годы сражался под командованием моего отца, – и за одно это я уже испытывал к нему благодарность.

Немного осталось тех, кто помнил моего отца и повелителя, ибо многие тысячи погибли с ним и за него. Эта память и по сей день саднящей болью отзывалась в сердце: меня пощадили, но мой отец был убит. Все потому, что я был наследником Мухаара Шейна, а мой отец – нет.

В перерывах между стычками с патрулями Беллэма мы с Заредом упражнялись на небольшой прогалине в лесу. Каждые несколько дней лагерь приходилось переносить на новое место, поскольку постоянный лагерь значительно легче обнаружить.

Однако эти постоянные перемещения особого ворчания не вызывали: люди понимали, что наша безопасность зависит от того, насколько скрытно мы будем жить.

Поздняя весна была теплой, и разогревшись от упражнений, я разделся до пояса, оставшись только в сапогах и штанах. На Зареде было тоже не слишком много надето. Он, по большей части, следил за движениями ног, я был значительно выше и тяжелее его, так что условия боя могли показаться неравными, но на самом деле это просто позволяло нам работать в разных стилях. Заред был великолепным мечником, а я до сих пор нуждался в наставнике. Финн не учил меня работе с мечом – Чэйсули не понимают, зачем с ним возиться, когда есть нож. То, что я умел, я узнал от мастеров меча в Хомейне-Мухаар и в чужих землях за годы изгнания.

Тренировка продолжалась уже довольно долго, у меня болели руки и ноги, но я не решался попросить передышки, иначе Заред счел бы победителем себя.

Временами побеждал и я, будучи моложе и сильнее, но когда победа доставалась ему, он делал из этого настоящий спектакль и поднимал столько шума, что каждый в лагере, кажется, знал, что он победил своего Мухаара. Моя гордость еще как-то выдержала это, но избитое тело было не так терпеливо. Я сражался, чтобы победить.

Заред остановился в тот самый момент, когда был готов нанести удар, но внезапно отстранился. Я перешел в контратаку и уже почти достал его, когда понял, что он даже не пытается защищаться – и остановился сам. Заред стоял неподвижно, уставившись на что-то за моей спиной. Рука с зажатым в ней мечом повисла, как плеть, на лице появилось выражение потрясения – почтительного изумления – вожделения… Я обернулся, чтобы выяснить, что же вызвало такой всплеск чувств.

Женщина.

Не то чтобы в военных лагерях о женщинах никто и не слышал – я и сам не раз находил успокоение в объятиях какой-нибудь девицы – но здесь было другое.

Эта женщина вовсе не походила на дочь какого-нибудь фермера или шлюшку, только и мечтающую прыгнуть в постель к солдату.

Я позабыл, что все еще сжимаю в руке меч. Забыл, что обнажен по пояс, что волосы у меня мокрые, что от меня несет потом. Я совершенно забыл, кто я – я был просто мужчиной, мужчиной, желавшим эту женщину.

Я почувствовал, как все у меня внутри сжимается от бешеного, безумного желания, и неожиданно понял, что хочу заполучить эту женщину в постель сегодня же, еще до заката.

Она пришла не по своей воле, это было ясно. Финн грубо и крепко держал ее за руку, и подвел он ее ко мне с выражением величайшего удовлетворения. Я никогда раньше не видел своего ленника таким довольным, но это было не тем удовлетворением, которое мог заметить каждый – тем более, женщина. Его глаза так и лучились довольством, как у сытой кошки, а выражение лица показалось бы слишком спокойным и умиротворенным для тех, кто знал Финна. Он не улыбался, но я видел, что в душе он смеется.

Он подвел женщину ко мне. Я тут же вспомнил, каким она меня видит, и во мне шевельнулось некоторое раздражение по отношению к своему вассалу.

Несомненно, эта женщина была пленницей, но он все же мог оказать мне услугу, позволив хотя бы переодеться в чистое и вытереть пот с лица. Сейчас пот капал с моей бороды и волос, струйками стекал по груди.

Женщина, казалось, окаменела от ярости и гнева. Светло-русые, почти белые волосы ее выбивались из-под шелкового платка, разметавшись по узким плечам, голубовато-серое бархатное платье ее было запачкано и порвано, в дырках проглядывало обнаженное тело – однако гордость ее, похоже, в отличие от платья, не пострадала. Она, стоящая в таком виде на виду у всех, держалась с таким королевским достоинством, что улыбка исчезла с моего лица.

Ее глаза остановились на моем лице. Широко расставленные большие глаза, серые, холодные, как ключевая вода, окруженные длинными ресницами, переполненные презрением. Подходящее чувство по отношению к потному усталому человеку, стоявшем перед ней с обнаженным мечом в руке.

В глазах Финна плясали диковатые огоньки:

– Мы перехватили процессию из Хомейны-Мухаар, направлявшуюся в Солинду.

Я вновь перевел взгляд на женщину. Она была смертельно бледна, но краска уже начинала проступать на ее нежных щеках. Краска гнева и вызова.

Потом она заговорила:

– Ты, оборотень, хочешь мне сказать, что это и есть принц-самозванец?

– Кэриллон Хомейнский, – сообщил я ей и посмотрел на Финна с зарождающимся в душе подозрением, прося подтверждения. Я увидел его довольную улыбку и улыбнулся в ответ.

– Значит, я – принц-самозванец? Учитывая то, что я был рожден для трона вряд ли, благородная госпожа. Думаю, что самозванцем, скорее, назвать можно вашего отца. Короля-узурпатора, чьей дочерью вы являетесь, – я рассмеялся, глядя в ее гневное лицо, – Электра! О да, я рад видеть вас в моем лагере. И я благодарю богов за этот дар.

Она оскалила жемчужные зубки, как дикий зверек, напомнив мне в этот момент Финна. Только в ней не было ничего от Чэйсули. Она была бела – бела, как зимний снег. Белее белого, и эти ледяные глаза… Боги, что за женщина!

– Электра, – снова с улыбкой повторил я и жестом указал Финну. – Отведи ее в мою палатку. Хорошо охраняйте ее – мы не должны потерять эту женщину.

– Нет, мой господин, – я увидел в глазах Финна одобрение. Он не сомневался в том, чего я хочу. От нее и от него.

Я смотрел, как они уходят прочь, загорелая рука Финна по-прежнему сжимала тонкую руку женщины. Разорванное платье мало что могло скрыть.

Мне стоило больших усилий дождаться, покуда Заред принесет вина и чистую одежду. Я тщательно вытерся, опрокинул в себя пару кружек крепкого красного вина, натянул рубаху и кожаную куртку. Не то чтобы это сделало меня более похожим на принца, но, продумал я, это не имеет такого уж большого значения.

Меня не слишком занимало сейчас, соответствует ли мой внешний вид моему действительному положению.

Наконец, я зашел в палатку. Электра стояла как раз в центре ее, спиной к Финну – и ко мне. Палатка не блистала богатым и изящным убранством: грубое ложе, стол и табурет, треножник и жаровня. Больше ни для чего здесь не нашлось бы места.

Кроме, разве что, Электры.

Финн обернулся ко мне. Он больше не улыбался, но что-то странное чудилось мне в выражении его лица и линии губ. Что же она могла сказать или сделать, чтобы он стал – таким ? Таким я редко видел его – тем более, с женщиной.

Мгновение мы мерили друг друга взглядами. Молчание нарушила Электра, она, наконец, повернулась к нам:

– Ты скверно поступаешь, хомэйн. Увести меня от моих женщин и вверить Изменяющимся…

– Займись своими людьми, – коротко бросил я Финну. – Я присмотрю за ней сам.

Он понимал, что я отсылаю его прочь. Обычно мы не играли в вассала и сюзерена, оставаясь просто друзьями, что. несвойственно людям со столь разным положением, но сейчас он понял, что это приказ. Я не хотел, чтобы все обернулось так скверно, но теперь уже ничего сделать было нельзя Здесь Финну не было места.

Он угрюмо улыбнулся:

– Следи за своим оружием, господин мой Мухаар.

Ее лицо вспыхнуло – она поняла второй смысл сказанного, и я задумался, много ли она понимает в мужчинах. Несомненно, Беллэм считал свою дочь девственницей, но вряд ли это было правдой. Во взгляде, который она бросила на меня, не было ни страха, ни любопытства, свойственного девственницам. Был гнев, вызов – но в то же время это был взгляд женщины, знающей, что мужчина желает ее. Сознающей свою власть и силу.

Палатка была из тонкой светлой ткани. Хотя дверной полог и был опущен, внутрь проникало достаточно солнечного света, чтобы здесь царили светлые сумерки. Верх палатки обвис, я едва не задевал его головой, а стены чуть покачивались под ветром. Электра стояла очень прямо и спокойно, голова ее была гордо поднята, руки прижаты к телу: опасная, как клинок. Это напомнило мне о том, что я пришел с мечом, даже не вложив его в ножны – должно быть, она увидела в этом угрозу.

Я прошел мимо нее к столу и положил на него меч. Обернулся – она тоже повернулась ко мне: все ее движения были манящими, влекущими – завораживающими.

Она прекрасно понимала, что делает, она наблюдала за мной не менее пристально, чем я за ней.

– Электра, – ее глаза сузились, когда она услышала мой голос. – Знаешь ли ты, что о тебе говорят?

Она подняла голову: шея у нее была тонкая и белая, золото обвивало ее, и золото блестело в ее ушах. Она медленно улыбнулась мне, намек, явно звучавший в моих словах, не задел ее:

– Знаю.

Я налил себе вина, намеренно не предлагая выпить ей. Она и вида не подала, что это ее касается, и внезапно я почувствовал себя смешным. Я стиснул кружку в руке так, что вино плеснуло через край, залив лежавшую на столе карту: струйка вина пробежала по ней, как алая змейка, спешащая в укрытие.

– Любовница Тинстара, – сказал я. – Шлюха Айлини.

Ее холодные светлые глаза не изменили выражения, лицо не дрогнуло. Она оценивающе оглядела меня с головы до пят, так же, как перед этим я разглядывал ее, и я почувствовал, что сердце готово вырваться у меня из груди. Вся кровь бросилась мне в лицо, и я едва сдержался, чтобы не схватить ее.

– Ты принцесса Солинды, – напомнил я ей, быть может, в этом не было необходимости. – Мне это хорошо известно – даже если ты предпочитаешь этого не помнить. Или Беллэма не заботит, что за слухи ходят о его дочери?

Электра улыбнулась. Она медленно потянулась за отставленной кружкой вина, про которую я уже успел забыть, и поднесла ее к губам. Не отводя взгляда от моего лица, она отпила три глотка, потом с тенью снисходительности поставила кружку. Красное вино сделало ее губы ярче, еще сильнее напомнив мне о том, чего мне не было необходимости напоминать.

– Что же еще говорят, мой господин? – ее слова текли медленно и лениво. Рам не говорили, что я скорее ведьма, чем женщина?

– Ты женщина. Нужно ли еще какое-нибудь ведьмовство? – я не хотел говорить этого. Теперь у нее в руках было оружие против меня – если только она не знала этого с самого начала… в чем я сомневался.

Электра рассмеялась глубоким горловым смехом. Ее выговор был неподражаем:

– Да, принц-самозванец, может быть, и так. Но все же я скажу вам еще одно, – тонкая нежная рука поднялась, чтобы отвести от лица прядь светлых волос. Сколько мне лет, Кэриллон?

Солиндский акцент превратил мое имя в музыкальную фразу. Внезапно мне захотелось, чтобы она произнесла его еще раз – в моих объятиях, в моей постели, утолив мое желание.

– Сколько лет? – рассеянно переспросил я.

– Вы, разумеется, можете ответить на этот вопрос. О, тщеславие женщины…

– Может быть, двадцать. Электра рассмеялась:

– Когда Линдир Хомейнская – ваша кузина, если я не ошибаюсь? – была обещана моему брату, мне было десять лет, – она помолчала. – В том случае, если вам тяжело подсчитать, мой господин… это было тридцать лет назад.

Холодок пробежал у меня по спине:

– Нет…

– Хорошо, Кэриллон, – двумя пальцами она провела по золотому украшению, обвивавшему ее шею: перекрученная золотая проволока – просто и изящно. – Разве искусство Тинстара не производит впечатления?

Мое желание утекало прочь, таяло, исчезало. Искусство Тинстара. Любовница Тинстара. О, боги.

– Электра, – я надолго замолчал. – Ты легко говоришь об этом. Но, думаю, ты недооцениваешь мой ум.

– Правда? Вы не верите мне? – она пожала плечами, по переливчатому бархату скользнули легкие тени. – Ну что ж, как вам угодно. Мужчины верят в то, во что хотят, даже вопреки очевидности, поскольку считают себя весьма умными, – она улыбалась. – И вот все, что вы имеете: жалкая палатка – и желание заполучить трон моего отца. – Мой трон, госпожа.

– Беллэм отвоевал его у Шейна. – спокойно сказала она. – Он принадлежит Дому Солинды. Я улыбнулся с уверенностью, которой не чувствовал, глядя ей в лицо:

– А я отвоюю его назад.

– Да? Прямо сейчас? – ее холодные глаза сузились.

Выражение не соответствовало их виду – обрамленные длинными ресницами, сонно-спокойные.

– И что же вы сделаете со мной, мой господин?

– Я еще не решил.

– Потребуете за меня выкуп? Убьете меня?

Я нахмурился:

– Мне – убить тебя? почему я должен желать твоей смерти?

– Почему бы и нет? Я – дочь вашего врага. Я рассмеялся:

– И к тому же – женщина, подобной которой я никогда не видел. Убить тебя?

– ну, нет. Учитывая то, что мне хотелось бы сделать с тобой… Я увидел, как дрогнули губы Электры, странное выражение промелькнуло на ее лице. Она знала: не она – моя пленница, я – ее пленник. Улыбнулась – еле заметной, медленной, соблазнительной улыбкой, обрамленные длинными ресницами глаза вновь оглядели меня, и я отстраненно подумал, не считает ли она, что мне чего-то недостает…

Электра двигалась стремительно, миг – и она уже тянулась за мечом Чэйсули, лежавшем на столе подле меня. Я бросился вперед и перехватил ее за талию. Ее скрюченные пальцы впились в меч – она схватила его в обе руки, рывком сдернув со стола. Блеснул в бледном свете клинок – я перехватил тонкое запястье и ударил ее рукой о свое подставленное колено. Она зашипела от боли и выпустила меч. Клинок глухо звякнул от удара об утоптанную землю.

Светлые волосы упали вуалью на ее лицо, не позволяя мне видеть его выражение, серебрящиеся пряди рассыпались по моей груди. Я выпустил одну ее руку, отбросил волосы с ее гневного лица, притянув ее ближе, и, когда она обхватила меня руками за шею, приник к ее губам.

Электра была похожа на лучшее вино, в ней была нежность и сила, она кружила голову. Она опьянила меня, смешав мысли и чувства – и я тонул в пьянящей страсти, я пил ее дыхание, ее губы – и не мог напиться, желая лишь одного – и ее увлечь за собой в этот омут страсти. Я и подумать не мог о том, чтобы отпустить ее. Она и не настаивала – только запустила длинные пальцы в мои влажные волосы – но мгновением позже острые зубки впились в мою нижнюю губу, и я отшатнулся с проклятьем.

– Насилие? – спросила она. С интересом, как мне показалось.

– Кто же насильник – я или ты? – поинтересовался я. – Думаю, ты заинтересована в этом не меньше.

Я все еще не отпускал Электру – прижимал к себе одной рукой, запутавшись пальцами в складках ее одежд, обхватив ее под спину, второй рукой коснулся кровоточащей губы. Я чувствовал все ее тело – так близко, близко – тесно прижавшееся ко мне. Боги, как просто было бы – повалить ее на пол и взять прямо теперь, здесь…

– Электра, – хрипло выговорил я, – ты действительно любовница Тинстара?

– Разве это имеет значение? – она приникла к моей груди. – Разве это имеет значение, принц-самозванец?

Моя губа все еще кровоточила, но мне не было дела до боли. Я просто хотел, чтобы она ощутила то же, что и я:

– О да, это имеет значение. Потому что тогда он дорого за тебя заплатит.

Она напряглась:

– Значит, тебе нужен выкуп…

– Мне нужно то, что я могу получить, – прямо заявил я. – Во имя богов, женщина, чего ты пытаешься добиться – зачаровать меня?

Она улыбнулась:

– Я делаю, что могу, – осторожно коснулась пальчиком моей губы. – Сделать, чтобы боль утихла?

– Ведьма, – заявил я тоном обвинителя.

– Женщина.

На этот раз она повела себя не менее агрессивно, чем я и исполнила то, что обещала. Она сделала так, что моя губа перестала болеть. Боль поселилась глубже там, где я не мог подчинить ее своей воле.

– И что же ты потребуешь за меня? – прошептала она, почти касаясь губами моих губ.

– Мою сестру. Она подняла голову:

– Турмилайн?

– Да. Я плевать хотел на золото. Мне нужна моя сестра.

– Мой отец не станет платить такую цену.

– Заплатит. Я заплатил бы, – и, уже сказав это, я понял, что она вытянула из меня правду против моей воли.

Электра рассмеялась:

– Кэриллон, о, Кэриллон – такие слова – от тебя – и так скоро? Неужели ты решил так легко сдаться моему ведьмовству?

Я с трудом разжал объятия, чувствуя слабость и легкое головокружение как после болезни. Меня бросало то в жар, то в холод, тело мое, казалось, звенело от напряжения и желания.

С удивлением я обнаружил, что меч по-прежнему лежит между нами. Я так и не поднял его. Он лежал на земле – без ножен, обнаженный клинок – словно знак того, что может лечь между нами в будущем.

Электра стояла у стола. Губы ее были красны от вина и моей крови, глаза смотрели спокойно и оценивающе. Я не посмел спросить, что она думает обо мне

– мне не хватило мужества.

Я наклонился и поднял меч. Медленно вложил его в ножны и снова положил на стол. В пределах досягаемости. Ей оставалось только снова взять его.

Электра поняла и рассмеялась:

– Ты слишком скор для меня, мой господин И слишком силен. Ты, видишь ли, мужчина, я же всего лишь женщина.

– Всего лишь, – с отвращением сказал я, уловив явную двусмысленность в ее словах – и увидел ее довольное лицо – Я не стану брать тебя силой, – сказал я ей, – хотя, судя по всему, ты была бы не против. Но, – тут я улыбнулся, – я не стану брать силой то, что могу получить, женившись на тебе.

– Женившись! – вскрикнула она, и я понял, что пробил-таки брешь в ее броне.

– Да, – спокойно подтвердил я. – Когда я убью твоего отца – и Тинстара – и снова обрету мой трон… я сделаю тебя Королевой Хомейны.

– Нет! Я не позволю этого!

– Думаешь, меня интересует, что ты позволишь, а что нет? – ласково спросил я, – Ты будешь моей женой, Электра. И никто не сможет помешать мне в этом.

– Я помешаю тебе! – она была так сильно разгневана, и настолько всерьез, что у меня прямо дыхание перехватило. – Самоуверенный дурак, я помешаю тебе!

Я только улыбнулся и предложил ей еще вина.

Финн, сидевший на табурете в моей палатке, чуть было не уронил свою кружку с вином:

– Что ты собираешься сделать?!

– Жениться на ней, – я сидел на койке – без сапог, с резной деревянной чашей в руке. – У тебя что, есть идея получше?

– Переспать с ней, – резко ответил он. – Использовать – но не брать в жены. Мухаар Хомейны хочет жениться на дочери Беллэма?

– Да, – согласился я, – Именно так и заключаются союзы.

– Союз! – воскликнул он. – Ты здесь для того, чтобы отобрать свой трон у того, кто незаконно занял его, а не для того, чтобы заслужить его расположение в качестве мужа его дочери. Боги могучие, кто вбил тебе в голову эту идиотскую затею?

Я нахмурился, глядя на него:

– Это меня ты называешь идиотом? Ты что, слепой? Это не просто связь между мужчиной и женщиной – это связующее звено между двумя народами и странами! Мы не можем вечно навязывать Хомейне войну. Когда я убью Беллэма и сяду на Трон Льва, Солинда по-прежнему будет существовать. Это обширная и сильная держава, я предпочел бы не вести с ней нескончаемой войны. Если венцом моей победы станет женитьба на Электре, я вполне могу заключить мир с Солиндой на долгие годы.

Пришел черед Финна задуматься. Его вино было еще нетронуто.

– Помнишь ли ты, господин мой, как началась кумаалин?

– Я неплохо помню это, – нетерпеливо прервал его я. – И я не сомневаюсь, что Электра откажется выйти за меня, как Линдир отказалась выйти за Эл-лика, но когда трон будет моим, у нее не останется выбора.

Финн что-то пробормотал с глубоким отвращением – но это было сказано на Древнем Языке, а потому я не понял слов. Он опустил руку и потрепал Сторра за ухо, словно ища поддержки. Любопытно, что ответил ему волк…

– Я знаю, что делаю, – тихо сказал я.

– Ты уверен? Откуда ты знаешь, может, она – прислужница Тинстара? Откуда ты знаешь, не убьет ли она тебя прямо на брачном ложе!

Настал мой черед выругаться, хотя я ругался по-хомэйнски:

– Когда я покончу с войной, Тинстар будет мертв!

– А что ты будешь делать с ней сейчас?

– Держать ее здесь. Если Беллэм решит все-таки освободить Торри, мы и вернем ему дочь, – я улыбнулся. – Если к тому времени он еще будет жив, разумеется.

Финн покачал головой:

– Я вижу смысл в том, чтобы держать ее пленницей – так мы можем освободить твою рухоллу. Но – жениться на ней?… Прими мой совет: поищи себе другую чэйсулу.

– Может, ты хочешь, чтобы я женился на Чэйсули? – фыркнул я. – Хомэйны никогда этого не позволят.

– Женщины Чэйсули выходят замуж за мужчин Чэйсули, – ответил Финн. – Ни одна наша женщина не станет искать мужа вне своего клана.

– А как же мужчины? – поинтересовался я. – Я что-то не заметил, чтобы они держались своего клана. Даже ты, – я улыбнулся, увидев появившееся на его лице выражение настороженности. – Аликс – только наполовину Чэйсули.

Я помолчал. В конце концов, мне этот разговор был не более приятен, чем моему леннику.

– А теперь, быть может, Электра? Он выпрямился так стремительно, что вино выплеснулось из кружки и забрызгало голову Сторра. Волк сел так же быстро, как Финн, и потряс головой так, что брызги полетели в стороны веером. Он наградил Финна взглядом, в котором было столько возмущения и негодования, что я не мог не рассмеяться. Финн, вероятно, не увидел в этом ничего смешного.

Он поднялся и, по-прежнему хмурясь, поставил кружку на стол:

– Электра мне не нужна.

– Ты забыл, я знаком с тобой не первый день Я и раньше видел тебя с женщинами. Она тронула твое сердце не меньше, чем мое, Финн.

– Она мне не нужна, – повторил он. Я рассмеялся, потом умолк и нахмурился:

– Почему нас всегда влечет к одним и тем же женщинам? Сначала Аликс, потом та рыжая девчонка в Кэйлдон, а теперь…

– Я твой вассал, а вассал знает свое место.

Эти слова сразили меня наповал. Финн, тем временем, продолжал:

– Неужели ты действительно думаешь, что я буду искать благосклонности женщины, которую мой господин хочет сделать своей королевой?

– Финн, – я поднялся, увидев, что он собрался уходить, и остановил его. Финн, я знаю тебя достаточно, чтобы так не думать.

– Да? – он выглядел непривычно серьезным. – Мне так не кажется. Вовсе не кажется.

Я поставил свою чашу с вином на стол:

– Я женюсь на ней, потому что она этого стоит. По-другому я ее не возьму.

– Почему же? Протяни руку и возьми, – сказал Финн, – она побежит, как кошка к блюдечку с молоком.

Между нами медленно, кирпич к кирпичу, росла стена. Прежде имя ей было Аликс, теперь – Электра. И хотя то чувство, которое мой ленник испытывал к Электре, было скорее неприязнью, чем любовью, я не знал, как разрушить эту стену. Для королевств политические соображения выше дружбы.

– Есть вещи, которые король обязан выполнять – пойми это, Финн, – тихо проговорил я.

– Да, господин мой Мухаар. На этот раз Финн все-таки вышел, и я уже не останавливал его. Волк последовал за ним.

Глава 13

Я отдернул дверной полог и вышел, поправляя отягощенный золотом Чэйсули пояс с мечом. Я больше не оборачивал рукоять кожей – не от кого было прятать родовой герб и рубин. Все, включая Беллэма, знали, что я вернулся, и мне уже незачем было скрывать свое происхождение.

Финн стоял подле лошадей и поджидал меня. Как и я, за спиной он носил боевой лук, но ни кожаных доспехов, ни кольчуги на нем не было: он больше доверял своим силам и ловкости. Ни один Чэйсули не носит доспехов. Если бы я мог принимать облик зверя, должно быть, я бы тоже не носил их.

Я взял у него поводья и собрался уже было сесть в седло, когда Роуэн окликнул меня:

– Господин мой… подожди! – он поспешил ко мне, бряцая кольчугой и оружием. Как и мы, он собирался напасть на один из патрулей Беллэма. – Господин мой, госпожа сказала, чтобы ты пришел к ней… Он наконец подошел, по его лицу и голосу чувствовалось, что дело действительно срочное – или кажется ему таковым.

– Электра не может мне приказывать, – мягко заметил ему я. – Ты имеешь в виду, она послала тебя сказать, что просит меня прийти к ней?

Роуэн покраснел.

– Да, – ответил он со вздохом, – она послала меня. За тобой.

Я кивнул. Электра часто посылала за мной, раза два в день или даже чаще. И всегда – чтобы пожаловаться на участь пленницы и потребовать немедленного освобождения. Это стало для нас чем-то вроде игры – Электра прекрасно знала, что я чувствую, когда вижу ее. И удачно играла на этом.

За шесть недель, прошедших с тех пор, как Финн взял ее в плен, мы так и не выяснили отношений, но успели узнать, насколько нас влечет друг к другу. Она знала это не хуже меня. Несмотря на то, что мы всегда были врагами, иногда я спал с ней. Это было делом времени и обстоятельств. Я владел ею и она не собиралась умирать из-за этого. Но мне нужно было большее – нужна была королевская власть, наследник и мир с Солиндой, она прекрасно знала это. Она пользовалась этим. И ритуал ухаживания продолжался, каким бы странным это не казалось.

– Она ждет, – напомнил мне Роуэн.

– И пусть ее ждет, – усмехнулся я, взлетел в седло и подобрал поводья: мои люди уже ждали меня. Прежде, чем, Роуэн успел сказать хоть слово в ответ, я уже скакал прочь.

Финн нагнал меня неподалеку от лагеря. Позади нас ехал наш отряд: тридцать хомэйнов, вооруженных до зубов, снова готовых к бою. Наши разведчики донесли о появлении трех солиндских отрядов, я собирался заняться одним из них, два других брали на себя Роуэн и Дункан. Такая тактика неплохо работала в последние несколько месяцев, Беллэм на своем ворованном троне давно уже выкрикивал бессильные угрозы в наш адрес. Правда, хуже нам от этого не становилось.

– Сколько еще мы собираемся держать ее здесь? – спросил Финн.

Незачем было объяснять, о ком идет речь.

– Пока не освободят Торри, – я прищурился на солнце. – В последнем послании Беллэм сообщал, что вышлет ее из столицы с эскортом – и Лахлэна вместе с ней. Электра скоро снова вернется к отцу.

– И ты ее отпустишь?

– Да, – спокойно ответил я, – не так тяжело будет отпустить, если в скором времени я все равно получу ее назад.

Он улыбнулся:

– Как вижу, ты больше не ерепенишься. И с целомудренностью и честью у тебя тоже похуже стало.

– Верно, – хохотнув, согласился я. – Я вернулся, чтобы получить обратно трон своего дяди, и я сделаю все, чтобы добиться этого. Что до Беллэма, мы слишком долго дразнили его. Через месяц, два, три – он покинет Мухаару и начнет войну в открытую. Тогда мы все и уладим.

– А его дочь?

Я взглянул в глаза Финну, по мере того, как ближе становился бой, во рту все сильнее ощущался привкус пыли и железа.

– Она – любовница Тинстара в глазах всех – даже в своих собственных. Хотя бы поэтому она должна стать моей.

– Месть, – Финн не улыбнулся. – Я хорошо понимаю это, Кэриллон, я тоже знаю вкус мести – но, думаю, здесь кроется нечто большее. – Политические соображения, – невинно заверил его я. – Она – надежное и ценное орудие.

Он сморщился:

– В наших кланах все по-иному. – Верно, – согласился я. – В кланах вы берете тех женщин, каких хотите, не считаясь ни с чем, кроме своих желаний.

Я оглянулся на своих солдат – они двигались позади плотной группой, сверкая на солнце оружием и доспехами.

– Людям нужны жены и дети, – тихо добавил я – Королям нужно больше.

– Верно, – с отвращением согласился он, поглядывая на Сторра.

Волк бежал, поравнявшись с конем Финна – глаза в глаза с человеком: странные желтые глаза человека – и янтарные звериные. Но сейчас я не смог бы ответить, кто из них был более зверем.

Может быть, оба.

Мы напали на патруль Беллэма неожиданно, смяв дозорных. Я придержал своего коня, остановившись на некотором расстоянии от обшей свалки и посылая точно в цель стрелу за стрелой. Большой атвийский лук, хотя и был дальнобойным, не обладал силой луков Чэйсули. Когда у меня закончатся стрелы, пожалуй, мне уже не с кем будет сражаться.

Но я поспешил считать себя победителем: атвийская стрела вонзилась в морду моего коня, заставив его взвиться на дыбы Я не мог управлять им и спрыгнул с седла, предпочитая сделать все возможное в пешем бою. Я не собирался отдаваться на волю обезумевшего от боли животного – не больше, чем подставить грудь под стрелы.

Мои хомэйны хорошо сражались – они были достойными воинами. Никакой растерянности – даже при встрече с лучниками, которые нанесли им поражение шесть лет назад. Но нам пришлось сражаться с превосходящими силами. Люди Беллэма в ярости набросились на моих солдат, выставив копья, размахивая ножами, с дикими безумными криками. Мы столько раз побеждали их – теперь они брали реванш.

Я отшвырнул бесполезный лук – стрелы закончились, – и схватился за меч, врезавшись в ближайшую свалку, прорубая себе путь клинком. Как из-под земли, передо мной появился дюжий атвиец, размахивавший тяжелым широким мечом. Я парировал удар, невольно вздрогнув – удар болезненно отдавался в напряженных мышцах. С силой отбросил в сторону его руку, сжимавшую меч, и нанес контрудар, рассекший атвийцу плечо.

Атвиец рухнул наземь. Я вырвал меч, споткнулся о тело своего противника и едва успел парировать удар, нацеленный мне в голову, мгновенно обернувшись, я ударил мечом по руке нападавшего. Солиндец повалился с воплем, добавив новой крови к той, что уже заливала вытоптанную траву.

Одного взгляда по сторонам хватило, чтобы понять, что поле боя остается за солиндцами.

Теперь нужно было думать о спасении. Мой конь остался где-то позади, но враги в большинстве своем также бились пешими – первый удар был нанесен с расчетом спешить их, а подобное состязание в беге выиграет тот, у кого больше причин бежать.

Я оглянулся в поисках Финна: он был неподалеку от меня, кричал что-то сошелся в поединке с солиндским солдатом. Он был в человечьем обличье, хотя, быть может, в битве облик зверя помог бы ему больше. Как-то раз мой Чэйсули объяснил мне, что так должно быть – ради равновесия, воин Чэйсули остается самим собой даже в облике лиир, но, забывшись в горячке боя, навсегда может потерять себя Воин, преступивший грань равновесия, мог навсегда остаться в облике зверя.

Я вовсе не желал, чтобы Финн навсегда оказался заключенным в оболочке волка. Он был мне нужен таким, как есть.

И тут я заметил Сторра, бросившегося вперед между двумя сражающимися. Он несся по залитому кровью полю битвы, вытянув хвост и прижав уши, обнажив в оскале клыки. Я знал – он спешит на помощь Финну, и видел – он опоздал.

Клинок впился в левое плечо волка. Тот коротко взвыл от боли, и этот вой словно мечом рассек грохот битвы. Финн тут же услышал его – или, быть может, благодаря их связи, услышал нечто другое. Я беспомощно смотрел, как он обернулся к Сторру, словно забыв о своем противнике.

– Нет! – взревел я, пытаясь добежать до него по скользкой траве. – Финн берегись!

Он не успел. Атвийское копье пронзило его ногу, пригвоздив к земле.

Я бросился вперед по телам мертвых и раненых, врагов и хомэйнов.

Финн навзничь распростерся на земле, пытаясь вырвать копье из раны. Но оно прошло насквозь сквозь плоть – он ничего не мог бы сделать, даже сломав древко копья.

Атвийский копейщик, оценив свое преимущество, выволок из ножен нож и замахнулся, намереваясь добить раненого.

Мой меч рухнул на него – удар сверху вниз рассек кожу, кольчугу и плоть. Я подхватил падающее вперед тело – иначе оно рухнуло бы на Финна – и отбросил его в сторону с проклятьем, увидев, что успел сделать атвиец первым ударом ножа.

Лицо Финна было рассечено до кости. Кровоточащая рана пересекала его – от левого глаза до челюсти.

Я сломал древко копья и перекатил тело Финна на бок, радуясь тому, что он без сознания, вырвал наконечник копья – тело дернулось под моими руками, кровь ручьем хлынула из раны, растекаясь по примятой траве. Я поднял моего ленника с земли и понес его прочь.

…Финн выкрикивал имя Сторра и бился в моих руках, мне пришлось силой прижать его к одеялу. Я пытался успокоить его – хотя бы словами, но боль и лихорадка от ран уже взяли верх над его разумом. Я сомневался в том, что он слышит меня – что вообще знает о моем присутствии.

Маленький шатер был полон жаркого воздуха и запаха крови. Лекари сделали все, что могли, зашив шелковой нитью края шрама и смазав его кашицей из каких-то трав, но, несмотря на это, лицо Финна покраснело и безобразно распухло. Они вычистили и перевязали рану на ноге, но один из целителей сказал даже, что ногу придется отнять. Я немедленно ответил отказом, даже не задумавшись всерьез над такой возможностью – но по прошествии некоторого времени подумал, что это, возможно, было необходимо.

Если наконечник копья был отравлен, Финн умрет. И моя душа всеми силами противилась этому.

Я склонился к нему, оцепенев, не в силах сдвинуться с места. Дверной полог был опущен, чтобы не впускать вовнутрь мух и оводов. Рядом со мной в полумраке стоял Роуэн, я знал, что сейчас он тоже испытывает чудовищное потрясение. Финн казался неуязвимым даже тем, кого почти не знал. Те же, кто хорошо знали его…

– Он – Чэйсули, – похоже, Роуэн пытался успокоить меня.

Я взглянул в бледное лицо, покрытое бисеринками пота и рассеченное этой чудовищной раной – страшной даже теперь, когда края ее были зашиты, змеиным извивом пересекающей лицо от глаза до челюсти. Да, Финн был Чэйсули.

– Они тоже умирают. – глухо и резко ответил я. – Даже Чэйсули.

– Не так часто, как остальные.

Роуэн подался вперед. Его одежды, как и мои, были заляпаны кровью. Отряд Роуэна не потерял в схватке ни одного человека, я – большую часть отряда. А теперь, может быть, потеряю и Финна.

– Мой господин – волк исчез.

– Я отправил людей искать его…

Больше я ничего не сказал. На поле битвы тело Сторра не было найдено. А я своими глазами видел, как клинок вонзился ему в плечо.

– Может быть… если его найдут…

– Для Чэйсули ты не слишком-то много знаешь о своем народе.

Я мысленно выругал себя за жестокие слова Мое ли дело – винить Роуэна в том, что он ничего не мог сделать? Я увидел его потрясенное лицо – лицо человека, которому внезапно нанесли жестокий удар, я осознал, что в бою он рисковал не меньше меня, и попытался хоть как-то извиниться.

Он покачал головой:

– Нет. Я тебя понимаю. Ты имел право так сказать. Если волк убит – или умирает – ты потеряешь своего ленника.

– Я могу потерять его и без этого. Слишком обманчивой была надежда на то, что он выживет. А если я прикажу отнять ему ногу…

– Кэриллон, – Аликс откинула полог и застыла, потрясенная увиденным. – За мной послали…

Она вошла – дверной полог опустился за ее спиной, только тут я увидел, что она смертельно бледна:

– Дункана здесь нет?

– Я послал за ним.

Она подошла ближе, ее янтарные глаза остановились на Финне. Я словно вновь увидел его глазами Аликс и с трудом подавил желание отвернуться. Его лицо было скорее похоже на череп, обтянутый пергаментной кожей.

Аликс протянула руку и коснулась плеча Финна. Золото лиир с изображением волка было покрыто коркой засохшей крови и грязи, и почему-то в этом мне увиделся знак смерти. Но Аликс сжала его безвольную руку, словно пыталась удержать уходящую жизнь. Я вглядывался в ее лицо. Она стояла на коленях у ложа Финна, держа его руку в своих – так бережно, бережно, ее черты выражали ужас, смешанный с горем. Аликс осознала, что, быть может, она теряет сейчас человека, сражавшегося за будущее ее сына – и это разрушило разделявшую их стену. Они всегда больно ранили друг друга жестокими и насмешливыми словами, они были родней – и более, чем родней, и я подумал, что Аликс, наконец, поняла это. Она запрокинула голову. Я увидел знакомое отстраненное выражение на ее лице – глаза ее сделались пустыми, темными и жуткими. Внезапно она стала более Чэйсули, чем я даже мог подозревать, я почувствовал, как непонятная огромная сила просыпается в ней – так легко она пробудила ее, а потом со вздором позволила себе расслабиться. – Сторр жив.

Я смотрел на нее, только что не разинув рот. – Он тяжело ранен. Умирает, ее черты исказило горе. – Иди. Привези его немедленно – может быть, тогда мы сможем спасти их обоих. – Где?..

– Недалеко, – взгляд Аликс был снова прикован к лицу Финна, она по-прежнему сжимала его руку.

– Около лиги пути. На северо-запад. Там холм, на котором растет одно-единственное дерево. И пирамида из камней, – она на мгновение закрыла глаза, словно вспоминая свою силу. – Кэриллон – спеши… Я позову Дункана сама – Кай услышит меня…

Я тут же поднялся, не обращая внимания на то, что мое тело отчаянно протестовало против малейшего движения. Не было надобности говорить Аликс, чтобы она получше ухаживала за Финном. Я вышел – все еще в заляпанных кровью доспехах – и приказал немедленно оседлать мне коня.

Роуэн вышел из шатра, когда к нему подъехал я со Сторром на руках. Я осторожно вылез из седла, не желая никому поручать нести волка, и вошел, Роуэн поднял передо мной дверной полог. И только тут я понял, что слышу тихую песню арфы под руками Лахлэна.

Он сидел на табурете подле Финна, прижав свою Леди к груди, и играл. Как он играл… Золотые ноты, чистые и сладостные, лились с золотых струн. Глаза Лахлэна были закрыты, голова опущена, лицо – сосредоточенно-напряженное. Он не пел, предоставив это арфе, но я знал, какое чародейство он пытается пробудить сейчас.

Он сам назвал себя целителем. И теперь пытался – исцелить.

Я опустился на колени и уложил Сторра рядом с Финном, бережно положив бессильную руку Чэйсули на слипшуюся от крови серебристую шерсть волка. Песня арфы все еще звучала, затихая, и вскоре вновь наступило молчание.

Лахлэн слегка вздрогнул, словно проснулся:

– Он… я не могу помочь ему. Боюсь, даже Лодхи не может. Он Чэйсули… менестрель замолчал: больше ничего говорить было не нужно.

Аликс стояла в тени. Она поднялась и отошла от ложа Финна, едва вошел я, и теперь застыла в центре шатра. Волосы ее были тщательно убраны и сколоты, но серебряные заколки не блестели: казалось, в шатре нет света. Ни капли света.

– Дункан идет сюда, – тихо сказала она.

– Успеет?

– Не могу сказать.

Я обхватил себя накрест руками, словно пытался удержать в себе боль, ничем не выказать ее.

– Боги – он же моя правая рука! Он нужен мне…

– Он нужен нам всем.

Ее тихий голос словно упрекал меня в том, что я думаю только о себе, хотя вряд ли Аликс имела это в виду.

Единственная нота сорвалась со струн арфы. Лахлэн пошевелился, тут же прижав рукой струны, лицо его было очень серьезным, почти мрачным:

– Как вы себя чувствуете, Кэриллон?

– Нормально, – нетерпеливо ответил я и только тут понял, что он задал этот вопрос, увидев кровь на моих доспехах. – Я не ранен. Ранили Финна.

Волк неподвижно лежал подле Чэйсули, он еще дышал. Благодарение богам.

Финн тоже.

– Мой господин, – раздался напряженный голос Роуэна, – Должен ли я сказать принцессе, что Лахлэн вернулся?

Несколько мгновений я смотрел на него непонимающим взглядом, потом сообразил. Лахлэн вернулся от Беллэма, чтобы произвести обмен. Электра – за Турмилайн. А мне сейчас было так тяжело думать…

Взгляд Лахлэна остановился на мне.

– С вашей сестрой все хорошо, мой принц. Она устала жить в плену у Беллэма, но никто не причинял ей зла. Никакого.

Что-то странное почудилось мне в его голосе.

– Она в безопасности… и все так же хороша. Я пристально посмотрел на него, но сейчас мне было не до того, чтобы разбираться в интонациях или чувствах. У меня были дела и поважнее.

– Где она?

– Недалеко отсюда. Беллэм отправил ее в путь под охраной солиндцев. Я был там тоже. Они будут ждать, пока я не приведу принцессу Электру – потом я заберу Торри… – он осекся. – Принцессу Турмилайн.

Я не хотел думать ни об Электре, ни даже о Турмилайн. Но думать приходилось. Я нетерпеливо кивнул Роуэну:

– Скажи ей, что Лахлэн вернулся, пусть приготовится. Когда будет время, мы совершим обмен.

Роуэн поклонился и немедленно вышел, казалось, он был благодарен за поручение. Нет человека более беспомощного, чем тот, кто видит, как умирает другой.

Полог был откинут. В проеме появилась фигура Дункана, черная на фоне искристого сияния дня, вместе с ним в шатер ворвался свет. Он вошел, и я увидел его застывшее лицо.

– Аликс.

Она немедленно подошла к нему. Дункан не смотрел на меня – все его внимание было приковано к Финну.

– Менестрель. Благодарю тебя. Но это может сделать только Чэйсули.

Лахлэн принял эти слова спокойно, поднялся с табурета и уступил место брату Финна. Дункан отпихнул табурет и опустился на колени, Аликс была подле него. Мне он так и не сказал ничего.

– Я никогда этого не делала, – в лице Аликс читался страх.

На руках Дункана вспыхнуло тяжелое золото, отражая врывавшийся сквозь щели свет.

– В тебе Древняя Кровь, чэйсула. Ты не должна этого бояться. Нам нужна магия земли. Ты должна призвать ее, а она через тебя сможет исцелить Финна. И Сторра, – он на мгновение прижал ее голову к плечу. – Я обещаю тебе – все будет хорошо.

Больше она не говорила ничего. Дункан отпустил ее и положил руку на рану в боку волка. Из них двоих Сторр был в большей опасности, и с жизнью его связывала только тонкая нить. Если он умрет прежде, чем будет исцелен Финн, все будет бесполезно.

– Откажись от себя, – говорил Дункан. – Иди вглубь земли, к самым истокам жизненной силы. Ты сама поймешь все, когда достигнешь их. Не бойся. Возьми эту силу, Аликс, и пусть она перетечет из тебя в волка. Он лиир, он поймет, что мы делаем для него.

Я видел, как меняется лицо Аликс. Сперва она неуверенно следовала за Дунканом – он вел ее, потом увидел первые проявления ее собственной силы. Она спустилась на пол рядом с волком, сцепив пальцы, и взгляд ее был обращен вовнутрь, в глубины ее души. Несколько мгновений она покачивалась, потом ее тело напряглось, лицо ее, когда она ступила в другой мир, было сосредоточенным и чуть удивленным.

Я сделал пару шагов, словно хотел прикоснуться к ней, обнять ее, защитить, но остановился, понимая, что это невозможно, осознавая, что она делает сейчас.

Вряд ли я мог понять это до конца – понять, кем она стала сейчас, – но я достаточно знал Дункана: он не стал бы рисковать Аликс даже затем, чтобы спасти своего брата.

С ее губ сорвался тихий звук, похожий то ли на вскрик удивления, то ли на стон – и она исчезла. Осталось только ее напряженное неподвижное тело, оболочка, но самой Аликс больше не было здесь. Она была где-то глубоко под землей, стремясь обрести исцеляющую силу, которой владела ее раса, и Дункан был с ней. Я видел в его лице знакомую отстраненность. Странно трогало душу то, что мужчина и женщина могут настолько слиться – это слияние было выше телесного, полнее его. И все это – чтобы спасти волка.

Магия Чэйсули – это сила земли, сила древних богов, которую они переливают в тело того, кого хотят исцелить.

Рана от меча на плече Сторра не исчезла, но перестала выглядеть воспаленной, дыхание стало спокойнее, взгляд прояснился. Он дернулся – дрожь пробежала по всему его телу – и вновь вернулся к жизни.

Аликс зашаталась. Дункан подхватил ее и прижал к груди, как Лахлэн прижимал к груди свою Леди. Я видел страх и усталость в его лице и всерьез задумался над тем, не солгал ли он Аликс, сказав, что опасности нет, когда человек отдавал часть души такой магии. Может быть, ради Финна он все же рискнул бы жизнью Аликс?..

Я почувствовал, как при этой мысли во мне закипает гнев, но потом он улегся. Они оба были нужны мне. Мне были нужны все они.

– Довольно, – сказал ей Дункан. – Со Сторром все в порядке. А вылечить Финна – это уже мое дело.

– Но не в одиночку! – она села, отстранив его руки. – Думаешь, я позволю тебе – теперь, когда я почувствовала, что это такое? Нет, Дункан. Позови остальных – сделайте это вместе! Ты ведь вовсе не должен делать это один…

– Должен, – почти ласково ответил он, – Он мой рухо. И я не один: ведь есть Кай, – он улыбнулся. – Благодарю за заботу, но она не нужна мне сейчас.

Побереги ее для Финна, когда он очнется.

И он исчез – проскользнул между пальцев, словно жидкое масло. Оболочка того, кого мы знали, как Дункана, осталась: не было его самого. Он был где-то далеко, и на этот раз ушел надолго – так надолго, что мне стало страшно показалось, я могу потерять их обоих.

– Аликс! – я понял, что она собирается последовать за ним и наклонился, чтобы поднять ее с колен. Она обратила ко мне гневное лицо:

– Не смей, Кэриллон! Думаешь, я могу потерять его так? Даже ради Финна…

– Ты уже достаточно рисковала собой против моей воли, – резко бросил я. Когда я валялся, скованный атвийским железом, а ты в облике сокола явилась, чтобы освободить меня. Ты полагаешь, я дал бы тебе позволение на это? – я тряхнул головой. – Это дело для Дункана, он прав. Если бы он хотел, чтобы ты была там с ним, он сказал бы тебе об этом.

Она обернулась к своему мужу. Он стоял на коленях рядом с Финном – здесь и не здесь. Финн не шевелился.

– Я не могу выбирать, – дрожащим голосом сказала она, – всегда думала, что для меня нет никого дороже Дункана, но теперь… они оба нужны мне.

– Я знаю. Но решать будут боги.

– Что, Лахлэн сделал из тебя священника? – она горько улыбнулась. – Вот уж никогда не думала, что ты исповедуешь смирение и покорность воле богов!..

– Я и не исповедую. Называй это толмоорой, если хочешь, – я улыбнулся ей в ответ и поднял руку в привычном для Чэйсули жесте. – Что нам еще остается?

Только – ждать, чем все это закончится.

Дункан что-то проговорил. Голос звучал невнятно от чудовищной усталости, говорил он на Древнем Языке, я не мог разобрать слов. Он сделал движение, словно бы пытаясь подняться, но упал, ударившись головой о табурет. Лахлэн немедленно отложил арфу и наклонился, чтобы помочь, Аликс рванулась из моих рук.

– Глупец, – еле слышно проговорил Финн. – Этого нельзя делать в одиночку.

Я уставился на него, недоумевая, не ослышался ли я. Но это действительно сказал Финн – бледный как смерть, со слезами на глазах.

Дункан приподнялся, опираясь на плечо Лахлэна. Сел, глядя перед собой мутным еще взглядом, не в силах прийти в себя. Когда Аликс опустилась на землю рядом с ним, он, казалось, даже не узнал ее.

Я увидел, как Финн приподнялся на своем ложе, опираясь на локоть, и заставил его снова лечь:

– Лежи. Лежи тихо.

– Дункан… – слабо начал он, попытавшись оттолкнуть меня.

– Вернись! – крикнула Аликс. – Во имя богов, глупец…

И она с размаху ударила Дункана ладонью по лицу. Краска вернулась в его лицо, щека покраснела – а взгляд обрел осмысленность. Он посмотрел на Аликс на меня – и вновь стал прежним Дунканом.

– О боги, – слабо проговорил он. – Я не знал…

– Точно, – согласился Финн, я по-прежнему держал руку на его плече на случай, если он снова попытается встать. – Ты этого не знал, глупец. Думаешь, я бы согласился купить свою жизнь ценой твоей? – он оскалился – и тут же дернулся от боли. – Боги… этот атвиец…

– …мертв, – закончил я. – Думаешь, я позволил бы ему покончить с тобой?

Пальцы Финна зарылись в густую шерсть Сторра, лицо было сероватого оттенка, глаза закрыты. Мне показалось, он снова потерял сознание.

– Рухо, – позвал Дункан, – ты кое-что должен сделать.

– Потом, – ответил Финн, почти не разжимая губ.

– Теперь же, – слабо улыбнулся Дункан. – Ты должен поблагодарить Кэриллона.

Я удивленно посмотрел на него. Глаза Финна чуть приоткрылись – две узкие щелочки, поблескивающие темным, еще лихорадочным огнем:

– Но ведь это ты…

– Да, – прервал его Дункан, – но Кэриллон вытащил тебя с поля боя. Если бы не он, ты до сих пор лежал бы там – мертвым.

Я начал понимать происходящее. Финн никогда не выказывал благодарности открыто, хотя – я знал это – глубоко чувствовал ее. Мне зачастую было трудно выразить словами то, что я хотел, Финну же это было еще тяжелее. Думал было возразить, но потом позволил Дункану действовать по его усмотрению. В конце концов, не я воскресил Финна, а он. Он имел на это право.

Финн вздохнул и снова закрыл глаза:

– Он должен был оставить меня там. Он не должен был рисковать собой, ворчливо заметил мой ленник.

– Не должен был, – согласился Дункан, – но сделал это. А теперь нужно сказать слова.

Я было подумал, что Финн уснул. Он не двигался, ничем не выдавал того, что услышал Дункана. Наконец, Финн взглянул на меня из-под тяжелых век:

– Лейхаана ту-сай, – пробормотал он. Я моргнул, потом рассмеялся:

– Это на Древнем Языке, и я даже не знаю, выругал он меня, или поблагодарил.

– Поблагодарил, – серьезно ответил Дункан и прибавил. – Лейхаана ту-сай, Кэриллон.

Я вдруг понял, что я единственный стою, даже Лахлэн преклонил колена подле Дункана – его Леди поблескивала на столе. Странно было видеть людей в таких позах – тем более, этих людей, – хотя я знал, что когда-нибудь к этому придется привыкать.

Я посмотрел на Лахлэна:

– Нам нужно провести обмен.

Он поднялся и взял свою арфу. Но перед тем, как выйти из шатра, я еще раз взглянул на Финна. Он уже спал.

– Лейхаана ту-сай, – тихо сказал я, – за то, что ты жив. За то, что – не умер.

Глава 14

Когда я вышел из палатки, ноги у меня подкашивались от напряжения и усталости. Я остановился прямо около входа, позволив дверному пологу упасть за моей спиной. Несколько мгновений я бессмысленно глядел на разбросанные неподалеку в беспорядке шатры. Наш лагерь был разбит по примеру лагерей Чэйсули, хотя тут и не было деревьев, чтобы скрыть лагерь – мы стояли на луговой равнине. Леса остались позади по мере нашего продвижения к Мухааре – к Беллэму и моему трону. На первый взгляд, просто скопление людей, да кое-где на кострах готовится пища – однако план свой мы осуществляли пока что успешно.

Я набрал полную грудь воздуха, вдохнул так глубоко, как только мог, не чувствуя ни запаха военного лагеря, ни волнения перед предстоящими действиями ничего, кроме запоздалого страха: я мог потерять Финна. Я прекрасно знал, что если ему отняли бы ногу, он просто нашел бы другой способ умереть. Он сказал мне однажды, что воин-калека бесполезен для клана. Для Финна это было бы еще страшнее: он чувствовал бы себя, в придачу к этому, еще и бесполезным для своего Мухаара – это сломало бы его толмоору и отняло бы смысл жизни.

Лахлэн выскользнул следом за мной. Я услышал шорох ткани – выходя, он задел ее рукой Немногие из нас имели шатры или палатки – хоть какую-то крышу над головой, у меня, как Мухаара, был самый большой шатер – в сравнении с другими, конечно. Этот служил временным госпиталем: целители выставили оттуда всех, когда я привез Финна. За ним нужен особый уход.

В руках Лахлэна не было арфы – непривычное зрелище:

– Финн будет жить. Можете не бояться за него.

– Ты что, говорил с Лодхи? Даже если мое замечание каким-то образом и задело его, он не подал вида:

– В этом не было необходимости. Перед этим я просил Его помощи, но ничего не мог сделать для Финна. Он ушел из мира слишком далеко, а тут еще боль от раны, одиночество, страх потерять Сторра… Но когда Дункан и Аликс взялись лечить их обоих своей магией… – он остановился и еле заметно улыбнулся. – Я многого не понимаю. И пока не узнаю Чэйсули лучше, не могу даже надеяться на то, чтобы слагать о них песни.

– Большинство людей не понимает Чэйсули, – сказал я, – Что до песен… не думаю, чтобы они этого хотели или что им это нужно.

Я посмотрел на самый маленький шатер, стоявший в отдалении. Его охраняли шесть солдат.

– Сколько человек приедет с моей сестрой?

– Беллэм послал с ней пятьдесят человек охраны, – лицо Лахлэна было серьезно. – Мой господин… вы ведь не собираетесь лично ехать…

– Она – моя сестра, – я пошел к шатру охряного цвета, Лахлэн следовал за мной. – Турмилайн должны быть оказаны все возможные почести, а сейчас их и без того не может быть слишком много. Я никого не стану посылать вместо себя

– Но, конечно же, вы возьмете с собой часть армии.

Я улыбнулся, размышляя, только ли любопытство заставляет его задавать такие вопросы:

– Нет.

– Кэриллон…

– Если это ловушка, зубы капкана щелкнут в воздухе, – я махнул солдатам, охраняющим шатер Электры. Они тут же отошли в сторону, позволяя мне говорить наедине и без свидетелей, но оставались все же в пределах досягаемости. Может, ты знаешь, какой сюрприз решил приготовить мне Беллэм?

Я остановился у шатра. Лахлэн смотрел на меня с улыбкой:

– К сожалению, он не поделился со мной своими планами. Я был принят у него как арфист и менестрель, не как доверенное лицо. Не думаю, что он посылает людей схватить вас, но такая возможность не исключена, – он оглядел лагерь. Вам было бы лучше взять с собой достаточно большой отряд. В качестве свиты, если угодно.

– Несомненно, – равнодушно ответил я. Я отвернулся и поднял дверной полог, но не вошел сразу. Не мог. Солнечный свет ворвался в шатер, озарив фигуру сидящей внутри женщины. На ней было темно-коричневое платье, отделанное угольно-черным шелком на запястьях и по горловине, тонкая талия была перехвачена поясом из хорошо выделанной светло-желтой кожи, застегнутым медной пряжкой. Платье досталось ей от Аликс вместо ее серого бархатного, запачканного и рваного того, что было на ней в день, когда Финн взял ее в плен. Новое платье было ей точно по фигуре – они были одного роста и сложения с Аликс, хотя и разнились в цвете волос и глаз и в оттенке кожи.

Электра, тихо и терпеливо ждала, сидя на трехногом табурете, складки платья вокруг ее ног чуть заметно колыхались, как набегающие на берег волны.

Она сидела очень прямо, расправив плечи – чистые линии тонкой шеи напоминали о благородстве ее происхождения. Она заплела волосы в косу, переброшенную через плечо и извивавшуюся по темной ткани платья серебристой змеей. Гладкий бледный лоб просто требовал узкого венца – золотого, а лучше

– серебряного, чтобы сделать еще ярче колдовские светлые глаза.

Я знал, что Роуэн уже приходил сюда, чтобы сообщить ей новости. Она ждала, сложив узкие руки, пряча их в кольцах сверкающих кос. Тихо, неподвижно сидела она, и солнечный свет, пробивавшийся сквозь шафрановую ткань шатра, окрашивал ее лицо в пастельный оттенок охры. Обвивавшее ее шею золото сияло.

Клянусь богами, она сияла тоже! И мне так хотелось раствориться в этом сиянии – в ней… Боги, что может сделать женщина с мужчиной…

Даже с врагом.

Эта женщина говорила, что ей сорок лет. И я, как всегда, не верил в это.

Так и не мог поверить.

Я протянул ей руку, чтобы поднять ее с табурета. Ее пальцы были прохладно-неподвижны – они ничего не обещали, а ведь бывало и такое…

– Ты был в бою, – голос ее был как всегда ровным и прохладным, все тот же мягкий выговор Солинды.

Я не снял окровавленных доспехов и кожаной одежды. Мои волосы, мокрые от пота, уже высохли и теперь лежали жесткими прядями на плечах. Не сомневаюсь, что от меня разило потом, но мне было не до того – во всяком случае, не теперь: в конце концов, война есть война, тут не до придворного этикета.

– Идем, госпожа – твой отец ждет.

– Ты выиграл свой бой? – она позволила мне вывести ее из палатки, не сделав ничего, чтобы высвободить свою руку из моей. Я покачал головой. Роуэн уже стоял у шатра с четырьмя лошадьми.

Мне не было смысла играть с ней и отрицать свое поражение, чтобы насладиться победой – хотя бы над ней. Я действительно проиграл, но Беллэм все еще не получил своего принца-самозванца.

Электра остановилась, взглянув на четыре пустых седла – только четыре коня, никакого пышного эскорта.

– Где мои женщины?

– Я давно отослал их назад, – я улыбнулся ей. – Сюда привели только тебя.

Понимаю, ты скомпрометирована начиная с того момента, как Финн взял тебя в плен. Но, Электра, так ли уж это важно для любовницы Айлини?

Краска залила ее лицо. Я не ожидал увидеть такого – от нее. Она вдруг стала просто молодой женщиной – ни опыта, ни мудрости, но огонек некоего знания все же мерцал в ее глазах. Любопытно, неужели и вправду это искусство Тинстара дало ей молодость? Эта мысль доставляла мне немало беспокойства.

– Это так раздражает тебя? – спросила она. – Тебе не дает покоя желание наложить на меня свое клеймо вместо печати Тинстара? – она улыбнулась: еле заметное движение красивых губ. – Глупец. И трижды глупец, если думаешь, что успел занять его место.

– Ты еще все узнаешь, – я подсадил ее в седло без дальнейших комментариев, почувствовав, как непокорно напряглось ее тело. Я сумел задеть ее – но и она ведь часто задевала меня своими насмешками. Я кивнул Роуэну:

– Пошли за Заредом – теперь же.

Пришедший Заред почтительно поклонился. Его рыжие с проседью волосы были по-солдатски коротко подстрижены. Я так и не перенял этот обычай – в Кэйлдон было проще отрастить волосы и перехватывать их алой повязкой наемника. Каковым наемником я тогда и был.

– Проследи за тем, чтобы перенесли лагерь, – сказал я ему. – Я вовсе не хочу принимать здесь Беллэмовых ребят – можешь быть уверен, его доченька расскажет ему, где она жила.

Я не смотрел на Электру – в этом не было необходимости, я чувствовал ее напряженное внимание:

– Когда с этим делом будет покончено, я сам найду армию.

– Слушаюсь, господин мой Мухаар, – он снова поклонился – торжественно, с достоинством верного слуги – и отправился выполнять приказание.

Лахлэн взобрался в седло следом за мной, его конь был рядом с моим, Роуэн ехал рядом с Электрой. Таким образом, Электра оказалась под надежной охраной с двух сторон. Глупо было бы допустить, чтобы она выскользнула из наших рук именно сейчас, когда так близко освобождение моей сестры.

Электра оглядела нас:

– Тебя не будет сопровождать армия?

– А она мне нужна? – улыбнулся я, перевел взгляд на Лахлэна и увидел его жест – вперед, на запад, к Мухааре и Турмилайн, моей сестре.

Солнце пекло голову, мы остановили наших коней на вершине холма и ждали.

Наши силуэты четко вырисовывались на фоне голубого неба – впервые за несколько месяцев войны мы могли позволить себе такую роскошь, и для меня это было великим удовольствием. Я хотел, чтобы еще до обмена заложницами Турмилайн увидела меня и удостоверилась, что это действительно мы, а не очередная недобрая шутка Беллэма.

Перед нами от подножья холма расстилалась равнина. Весна давно окончилась, стояла почти середина лета. Солнце немилосердно жгло траву, превращая ее из зеленой в янтарную, охряную, желтую, а пыль, поднятая копытами пятидесяти лошадей, висела в воздухе, словно клубы дыма. Сквозь пыльное облако я видел солдат, носящих цвета Солинды, сверкание оружия и кольчуг. Отряд воинов сжал кольцо вокруг одной-единственной женщины: так рука сжимается на рукояти меча.

Я не мог как следует разглядеть Турмилайн. Лишь время от времени среди клубящейся пыли можно было увидеть серого в яблоках коня и тонкую прямую фигурку в седле. Торри была в темно-синем платье, даже без дорожного плаща, способного защитить ее от пыли, голова ее была непокрыта, и темно-золотые волосы развевались по ветру, ниспадали почти до крупа ее серого коня.

Я услышал, как тихо вздохнул Лахлэн – услышал и собственный вздох, почти беззвучный, в котором не было нотки, слышавшейся в его вздохе. Я на мгновение обернулся к нему – он пожирал глазами приближающийся отряд, взгляд его искал женщину – в это мгновение для него она перестала быть принцессой и моей сестрой, она была просто – женщиной.

И тогда я понял, что Лахлэн не замышляет ни предательства, ни подлости.

Последние сомнения развеялись. Я был уверен в этом теперь: предать меня означало подвергнуть опасности мою сестру, а на это он никогда бы не пошел.

Достаточно было увидеть его лицо в то мгновение, когда он смотрел на нее. Вот и ответ.

Если уж ничего не будет связывать его со мной,) он будет верен мне, как брату моей сестры. Он дал) мне в руки оружие против себя – оружие, которым я мог воспользоваться при первой же необходимости.

Отряд солиндцев остановился у подножья холма. Солнце сверкало на их доспехах и на бляшках, украшавших уздечки коней, солнце словно бы высвечивало их намерения. Пятьдесят человек, намеренных схватить врага Беллэма. А у их врага – только двое, составляющие всю охрану пленницы.

На вершине холма было жарко. Воздух был неподвижен, тишину нарушало только звяканье конской упряжи да назойливое жужжание какого-то насекомого. Пыль набивалась в рот и в ноздри, пыль с горько-соленым привкусом выжженных солнцем полей. Осенью земля здесь снова ненадолго расцветет, омытая дождем, под мягкими лучами солнца. Зимой покрывало снега окутает весь мир. Весной я буду Королем.

Если не раньше.

Сквозь первый ряд солдат я мог разглядеть сокровище, которое они столь ревностно охраняли. Турмилайн, принцесса Хомейнская, женщина, на которой Беллэм грозил жениться – и не смог, потому что я захватил его дочь заложницей.

Принцесса – выкупом за принцессу.

Она сидела на коне прямо и неподвижно, руки ее сжимали поводья.

Приглядевшись, я выяснил, что даже за кордоном такой стражи она не совсем свободна. С каждой стороны от нее находилось по всаднику, а ее коня держал на веревке солдат, находившийся впереди. Они не отдали бы ее так легко, даже если бы я устроил здесь сражение.

Я слышал дыхание Лахлэна – прерывистое, клокочущее в горле. Роуэн тоже взглянул на него. В глазах Роуэна было любопытство, в глазах Электры понимание. Она должна была хорошо знать, что чувствует сейчас Лахлэн – мужчина, любящий женщину и глядящий на нее со страстью.

– Ну? – наконец сказал я, – Мы так и будем молча стоять друг перед другом до заката, или займемся делом?

Лахлэн перенес свое внимание на меня:

– Я должен сопровождать Электру вниз и привезти назад Торри.

– Так давай же, действуй.

Он потер лоб, сдвинув серебряный обруч:

– Больше ничего?

– Я что, должен предположить, что ты хочешь предупредить меня о какой-то подлости? – я улыбнулся. – Делай, что нужно. Я хочу получить назад мою сестру.

Его лицо стало напряженным. Он бросил короткий взгляд на Электру. Как и Торри, она неподвижно застыла в седле, почти не шевеля поводья, но я заметил, что ее пальцы напряглись, а сама она чуть сдвинулась вперед на седле. Она собиралась бежать сейчас, пока Турмилайн все еще была под стражей.

Потянувшись к ней, я перехватил ее запястье и крепко сжал его:

– Нет, – спокойно промолвил я. – Ты забываешь, что у меня есть лук.

Ее взгляд скользнул по луку Чэйсули и полному колчану стрел:

– Нескольких солдат ты успеешь убить до того, как тебя схватят, – холодно заметила она, – но не всех.

– Конечно, – согласился я, – но кто тебе сказал, что я буду стрелять в солдат?

Она поняла мои слова. Щеки ее заалели гневным румянцем, ледяные серые глаза потемнели от отчаянья – но только на мгновение. Она улыбнулась:

– Что ж, тогда убей меня, и Тинстар решит твою судьбу.

– Я не сомневаюсь, что он и без того собирается сделать это, – спокойно заверил ее я. – Думаю, моя сестра заслуживает того, чтобы умереть за нее, но вот стоишь ли этого ты?

– Да – если речь идет о твоей смерти, – отпарировала Электра, не глядя на меня: она смотрела на отряд, который послал за ней ее отец.

Я рассмеялся и разжал руку:

– Ну же, иди, Электра. Расскажи своему отцу – и своему колдуну – все, что захочешь. Но помни – ты все-таки будешь моей женой.

На ее лице отразилось отвращение:

– Меня ты не получишь, принц-самозванец. Тинстар позаботится об этом.

– Господин мой, – с тревогой заметил Роуэн, – их пятьдесят, а нас только трое.

– Верно, – я кивнул Лахлэну. – Забери ее и привези назад мою сестру.

Лахлэн протянул руку, чтобы схватить поводья коня Электры, но она не позволила ему этого. Она заставила своего коня отстраниться и пустила его шагом вниз с горы. Лахлэн почти мгновенно поравнялся с ней, я остался смотреть, как они приближаются к отряду и взялся за лук так, чтобы командир отряда видел это.

Я вовсе не собирался пускать его в ход. Я не думал, что это понадобится.

Солиндские солдаты мгновенно окружили Электру, скрыв от меня цель. Если, конечно, не считать целью командира и его людей. Но тут Электра была права: я не смог бы убить их всех. Даже вместе с Роуэном.

Он пошевелился в седле:

– Господин мой…

– Терпение, – остановил я его.

Лахлэн оставался ждать. Солнце, пронизывавшее его крашеные волосы, делало их тусклыми и неживыми. Только блеск серебра на его челе возвращал ему подлинность. Я снова задумался, что делало его тем, кем он был, и каково быть служителем бога.

Отряд расступился. Турмилайн выехала вперед на своем сером в яблоках коне.

Как и Электра, она не торопилась, но я видел, как напряжено было ее тело. Без сомнения, она опасалась, что дело еще не завершено.

Что ж, здесь она была права.

Лахлэн протянул ей руку. Она коротко пожала ее, словно благодаря менестреля за заботу, я наблюдал за ними с веселым интересом. То, что менестрель любит принцессу – дело самое обычное и случается часто, судя по их же балладам и песням, но я не был уверен в том, что мне нравились взгляды, которыми дарила его Турмилайн. Он был, в конце концов, только менестрелем – а ей нужен был в мужья принц.

– Они приближаются, – тихо сказал Роуэн, обращаясь скорее к себе самому, чем ко мне.

Они приблизились. Кони их шли голова к голове, и руки они уже разжали. По тому, как напряжены были их плечи, становилось ясно, что они спиной чувствуют присутствие солиндской стражи. Поднявшаяся с земли пыль покрывала их одежду и припудривала волосы, глаза Турмилайн были прищурены от пыли – я сумел разглядеть это, когда она подъехала ближе. И тут, рассмеявшись, Торри ударила пятками в бока коню, пустив его вскачь, выкрикивая мое имя.

Я не стал спешиваться, хотя на земле нам было бы легче поприветствовать друг. Она поставила своего коня рядом с моим, и наши колени столкнулись, когда она потянулась обнять меня. Не то чтобы на лошади это было слишком удобно, но нам удалось. Но только она открыла рот, чтобы что-то сказать, я жестом призвал ее к молчанию.

– Господин мой! – это был Роуэн, – Они едут сюда!

Так оно и было. Почти все пятьдесят воинов поднимались по склону холма, направляясь к нам – рука в стальной перчатке, готовая схватить нас.

Я мрачно улыбнулся: меня это не удивило. Я видел отчаянный бессильный гнев на юном лице Роуэна, когда его рука потянулась к мечу – но он даже не стал доставать клинок из ножен. Это было бесполезно.

Лахлэн что-то пробормотал по-элласийски – может, проклятье, может, молитву его Всеотцу, я не разобрал слов. Что бы это ни было, звучало так, будто он готов был глотки перегрызть всему отряду, подойди они ближе.

Побледневшая Турмилайн бросила на меня взгляд, говорящий о том, что она все поняла. Страх, который читался на ее лице, был страхом не за себя – за меня. За ее брата, который пропадал где-то шесть долгих лет, и только теперь вернулся домой. Вернулся – чтобы тут же снова попасться.

Командир солиндского отряда был в шлеме с кольчужной сеткой, оставлявшей открытым только лицо. Широкое жесткое лицо со следами боевых шрамов, карие глаза, видевшие все, что можно увидеть на войне, в которых, однако, не отражалось излишней самоуверенности, рожденной опытом и разочарованием. Его хомейнский был искажен выговором Солинды, однако это не мешало мне понимать его:

– Даже мальчишка не попался бы на это!

Мой конь переступил с ноги на ногу. Я не ответил.

– Кэриллон Хомейнский? – осведомился командир, словно все еще не мог поверить, что поймал нужную дичь.

– Мухаар Хомейнский, – спокойно поправил я. – Ты хочешь доставить меня к узурпатору, сидящему на ворованном троне?

Турмилайн судорожно вздохнула. Лахлэн заставил своего коня подойти ближе к ней, словно собирался ее охранять. Вообще-то это было мое дело, но в данный момент я был занят другим.

– Твой меч, – потребовал капитан. – Бежать вам не удастся.

– Да? – улыбнулся я, – Этот меч – только мой, и я никому не собираюсь его отдавать.

Тень скользнула по моему лицу и перебежала на лицо капитана. Потом еще одна, и еще – и внезапно тень укрыла землю, словно стремительное облако набежало на солнце, словно стая призраков собиралась вокруг нас. Все, кроме меня, подняли головы – и увидели стаю птиц, кружащих над нами.

Их было несколько десятков: ястребы, орлы и соколы, совы и вороны…

Раскинув крылья, они танцевали в воздухе – вниз, вверх, кругами, кругами словно примеривались к какой-то цели.

Роуэн рассмеялся:

– Мой господин, – немного успокоившись, сказал он, – прости, я сомневался в тебе.

Птицы с криками ринулись вниз, они обрушились на врага и били крыльями по ошеломленным лицам, пока солиндцы не начали кричать от ужаса и боли. Никто из них не был убит, не было даже раненых, но после этой внезапной атаки от их гордости. достоинства и уверенности в своем воинском искусстве осталось немного. Есть много способов одолеть врага, не убивая его. Что касается Чэйсули, здесь враги уже наполовину побеждены тем, что знают, кто сражается с ними.

Странная стая разделилась надвое, и половина птиц опустилась на землю с шумом крыльев. Шорох перьев смолк, птицы исчезли в слепящей пустоте – и на их месте оказались воины.

Я услышал панические крики солиндцев, одного или двоих вырвало на землю от страха, некоторые пытались удержать рвущихся прочь лошадей, остальные неподвижно сидели в седлах, даже не пытаясь взяться за оружие.

Я снова улыбнулся. Мы все четверо – Роуэн, моя сестра, Лахлэн и я проехали среди солдат. Когда мы оказались свободны и нападение полусотни опытных солдат более не угрожало нам, я кивнул:

– Убейте их. Всех, кроме пятерых. Они могут сопроводить госпожу к ее отцу.

– Мой господин? – Роуэн не желал щадить ни одного солиндца, тем паче пятерых, которые когда-нибудь снова будут сражаться с нами.

– Я хочу, чтобы Беллэм знал, – сказал я, – и пусть он поперхнется этим!

– Вы отдадите ему его дочь? – спросил Лахлэн. Я оглянулся на маленькую группку – пятеро солдат у подножья холма, плотным кольцом окружившие Электру. Я видел, что они держат руки на рукоятях мечей. Электра тоже была неподвижна слишком далеко, чтобы разглядеть выражение его лица. Без сомнения, она думала, что я попытаюсь отбить ее. Без сомнения, она знала, что я хочу этого.

– Я отдам ему его дочь, – наконец подтвердил я. – Пусть поживет в Хомейне-Мухаар, гадая, когда я приду за ней.

Я смотрел на воинов Чэйсули, окруживших пленных солиндцев. Кони пленников дрожали – как и они сами. Я подумал, что это подходящий конец для них.

И тут я увидел Дункана. Он стоял чуть в стороне с Каем на плече, большой ястреб сидел тихо, не шевелясь – золотисто-коричневое оперение отчетливо выделялось на фоне иссиня-черных волос Чэйсули. Глава клана ничем не показывал, что ему тяжело, хотя я мог представить вес птицы. В этот момент я вдруг вспомнил то, что было шесть лет назад, когда я был пленен Чэйсули: Финн тогда держал меня у себя и старался перевоспитать. В то время Дункан уже правил кланом – как правят Чэйсули, но не было никаких сомнений в том, что он прирожденный глава клана, тот, кто объединяет его силу в одно целое. Не было сомнений в этом и теперь.

Кай снова поднялся в воздух, поднимая пыльный ветер огромными распахнутыми крыльями, и закружил в небе с другими лиир. Тени по-прежнему скользили по земле – и по-прежнему страх сковывал солиндцев.

Дункан не улыбался:

– Мне начать с капитана?

Я вздохнул с некоторым облегчением и кивнул, потом перевел взгляд на Турмилайн:

– Нам пора разыскать лагерь.

Ее глаза, большие, голубые, как и мои собственные, были расширены – она потрясение смотрела на Чэйсули. Я вспомнил, что она видит их в первый раз в жизни, а знала о них то же, что и я в прежние годы. Для нее, бесспорно, они были варварами. И, бесспорно, хуже зверей.

Она ничего не сказала – понимала, что не стоит откровенно говорить при врагах, но я не сомневался, что после нам предстоит долгий разговор.

– Едем, – ласково сказал я, и мы повернули коней.

Глава 15

Ветер поднялся на закате, едва мы въехали в лагерь, поставленный на новом месте. Ветер швырял пыль нам в лицо, спутывал длинные волосы Турмилайн, пока она не перехватила их рукой, переплетая пальцами. Лахлэн пробормотал что-то на эллаcийcком – как всегда, это относилось к Лодхи, Роуэн захлопал глазами. Что до меня, мне ветер нравился: он унесет привкус крови и чувство потери. Я подверг опасности своих людей, привел их на смерть, и не скоро забуду это.

– Буря, – сказала Торри, – Как ты думаешь, дождь будет?

Пламя костров, испещривших долину, билось и металось на ветру. Я почувствовал запах жареного мяса, и мой рот наполнился слюной. Я не мог вспомнить, когда ел в последний раз – кажется, это было утром.

– Дождя не будет, – ответил я наконец, – только ветер – ветер и запах смерти.

Турмилайн бросила на меня острый взгляд. Я видел в ее глазах вопрос, но она не проронила ни слова. Вместо этого она посмотрела на Лахлэна, ища поддержки, потом перенесла все свое внимание на своего коня, пока я вел их к своему шатру, спросив дорогу у проходившего мимо солдата.

Я спрыгнул с коня подле шатра и обернулся к скакуну Торри. Она соскользнула с седла прямо в мои объятия, и я почувствовал, что она очень устала. Как И мне, ей был нужен отдых, покой и сон. Я хотел опустить ее на землю и отвести в шатер, чтобы устроить поудобнее, но она обвила руки вокруг моей шеи и со всей силой обняла меня. Я почувствовал на своей щеке ее горячие слезы и понял – она плачет за нас обоих.

– Прости меня, – шептала она, уткнувшись в мои волосы. – Все эти годы я молилась о том, чтобы боги позволили тебе выжить, даже когда Беллэм разыскивал тебя и назначал цену за твою голову, а когда ты вернулся, так холодно поприветствовала тебя… Я подумала, когда ты приказал их убить, что ты стал безжалостным и грубым, хотя именно я-то и должна была понять тебя. Разве наш отец не был солдатом?

– Торри…

Она подняла голову и посмотрела мне в лицо – пока я держал ее так, она была почти одного роста со мной:

– Лахлэн сказал, как ты живешь теперь и как мужественно ты переносишь все тяготы такой жизни, не мне обвинять тебя в том, что ты действуешь слишком жестоко. Жестокие времена требуют жестких действий, боги знают, что мужчинам на войне не до нежностей.

– Ты меня и не ругаешь. Что до нежности – ты права, во мне осталось слишком мало места для нее.

Я поставил сестру на землю и потрепал ее волосы. Наша старая игра, которую, как я видел, она не забыла. Старшая сестра, наставляющая младшего братца на путь истинный. Только вот братец наконец вырос.

– В глубине сердца, – мягко сказала она, – ругала. Но это, скорее, моя вина: я питала слишком большие надежды. Я надеялась, что, когда ты вернешься, ты будешь прежним Кэриллоном, которого я поддразнивала в детстве. А теперь вижу – совсем другого, нового Кэриллона, которого я не знаю.

Вокруг нас были чужие люди, хоть я и знал их всех по именам, и мы не могли сказать друг другу прямо того, что хотели. Но сейчас мне было достаточно видеть ее снова и знать, что она в безопасности – в такой безопасности, какой она не знала долгие годы. И я сказал-таки кое-что из того, что чувствовал:

– Прости. Я должен был вернуться раньше. Собственно, я должен был вернуться…

Она положила маленькую ладонь мне на губы:

– Нет. Ничего не говори. Ты просто наконец вернулся домой.

Она улыбнулась сияющей улыбкой нашей матери, и напряженная настороженность наконец покинула ее лицо. Я совсем забыл, как красива моя сестра, и только сейчас понял, почему Лахлэн был сражен ею.

Ветер захлопал тканью полога, конь Лахлэна беспокойно переступил с ноги на ногу – менестрель придержал его, натянув поводья. Я посмотрел на Роуэна, прикрыв глаза рукой от пыли:

– Проследи за тем, чтобы ей принесли мяса и вина. Твоей задачей будет следить, чтобы она ни в чем на нуждалась, – Мой господин, – сказал он, – ваш шатер…

– Теперь ее, – я улыбнулся. – За эти годы я научился спать на земле.

Лахлэн смущенно рассмеялся:

– Вы забываете – менестрелям оказывают определенные почести. И часть их собственная палатка. Если гордость и достоинство Мухаара не оскорбляет такое предложение, я просто обязан предложить вам разделить со мной мой скромный приют.

– Ничего это не оскорбляет, – ответил я. – И не оскорбит, если ты не собираешься во сне петь или читать молитвы, – я снова обернулся к Торри. Видишь ли, здесь военный лагерь, нравы несколько грубы и резки. Никакой утонченности. Надеюсь, ты простишь нам это.

Она весело и с удовольствием рассмеялась:

– Хорошо же, твоих людей я извиню. Но не тебя.

Ветер бросил мне на грудь пряди ее волос – они запутались в кольцах кольчуги и я попытался отцепить их, не оборвав ни волоска. Словно мягкий шелк коснулся моих загрубевших рук, покрытых шрамами и заляпанных кровью, вновь напомнив мне, каким я стал.

Нет ничего странного в том, что сестра бранила меня, хотя бы и в глубине сердца.

Я откинул дверной полог и предложил ей войти.

– Роуэн принесет мяса и вина, и все, что тебе может понадобиться. Если хочешь, спи. Потом у нас еще будет время наговориться.

Я увидел, как в ее глазах снова вспыхнул вопрос, и снова она промолчала.

Она кивнула и скользнула внутрь, через мгновенье в шатре затеплился огонек свечи. Она не собиралась оставаться в темноте.

Я перевел взгляд на Лахлэна, провожавшего ее глазами, пока она не исчезла в шатре и полог не опустился за ее спиной, внутренне улыбнулся уколу, который собирался нанести, а вслух просто заметил:

– Без сомнения, она будет рада обществу. Он покраснел, потом побледнел наверно, просто не догадывался, как легко было прочитать его чувства. Его рука коснулась серебряного обруча, словно он пытался собраться с силами:

– Без сомнения. Но скорее вашему, чем моему.

Я не настаивал, удостоверившись в том, что теперь мне есть чем привязать его к себе. По крайней мере, через Турмилайн я мог узнать о намерениях менестреля:

– Тогда идем. Надо рассказать Финну о том, что произошло. План, в конце концов, был не мой, а его, и он имеет право знать, чем все закончилось.

Роуэн уставился на меня:

– Его?.. Я кивнул:

– Однажды в Кэйлдон мы придумали этот план, или что-то похожее, когда нам было нечего делать, – воспоминание заставило меня улыбнуться. – Была летняя ночь, такая же, как эта, но безветренная и теплая. Вечер перед боем. Мы говорили о заговорах и планах, рассуждали о стратегии и о том, как можно провести Беллэма, – улыбка исчезла с моего лица. – Только тогда мы не знали, доживем ли до этого дня. и не думали, что в нашем войске будет так много Чэйсули.

Снова сухо зашелестела ткань палатки на ветру. Лахлэн спешился:

– Но в вашем войске есть Чэйсули, мой господин… и вы вернулись.

Я снова посмотрел на него и подумал о его любви к моей сестре.

– Ты сыграешь мне сегодня? – спросил я. – Сыграй Песнь Хомейны…

Первое, что я увидел, войдя в небольшую палатку Финна, была арфа. Леди Лахлэна, поблескивающая изумрудным глазом. Она смотрела, как мы входим, и я подумал, что арфа странно похожа на лиир. Я не удивлялся тому, что Лахлэн служит ей, и знал, что она служит ему. Я чувствовал магическую связь между ними еще тогда, когда в первый раз услышал их.

– А, – сказал Финн, – он не забыл меня. Ученик вспомнил об учителе.

Я ухмыльнулся, почувствовав безмерное облегчение от того, что слышу его голос, полный жизни. Но, взглянув на него, я невольно вздрогнул, по крайней мере, внутренне: рана, конечно, заживет, и шов снимут, но шрам останется навсегда. И именно это мужчины – и женщины – будут видеть прежде всего.

Лахлэн скользнул мимо меня, чтобы взять арфу. Он провел большую часть дня без своей Леди, я подумал, что ему, должно быть, было тяжело в разлуке с ней.

Что до Финна, он не улыбался, но в его глазах, зная его, я без труда мог прочесть намек на радость и, как мне показалось, облегчение. Может, он думал, что я не вернусь?

– Ну что, они оставили тебя в покое? – я придвинул табурет ногой.

Смех Финна был беззвучным, похожим скорее на вздох. Он все еще был очень слаб, но я с радостью понял – будет жить. Если уж магия не смогла совершенно исцелить его, это, по крайней мере, она сделала.

– Аликс провела со мной весь день. Я только сейчас смог отослать ее, – он чуть пошевелился на своем ложе, видно, нога все еще болела. – Я сказал ей, что должен побыть один, и был один – пока вы не пришли. Незачем носиться со мной, как с ребенком.

– Вряд ли Аликс стала бы носиться с тобой, – я внимательно вглядывался в его изжелта-бледное лицо, лучше, конечно, чем мертвенная сероватая бледность, но все еще нездоровый цвет. Лихорадки не было, это я видел ясно, но он, определенно, был сильно измучен. – Тебе что-нибудь нужно? Я принесу.

– Мухаар станет прислуживать мне? – на этот раз он улыбнулся бледной усталой улыбкой. – Нет, я в порядке. Аликс сделала больше, чем нужно. Больше, чем я ожидал.

– Может быть, так она пытается восполнить то, чего ты так и не получил, без улыбки предположил я – Может быть, – согласился он в своеобычной насмешливой манере. – Она знает, чего ей не хватает. Я не раз давал ей это понять.

Лахлэн, облокотившись на стол, тронул струну:

– Я мог бы сложить об этом песню. Как ты горевал, потеряв свою женщину, и как твой брат вышел победителем.

Финн бросил на него издевательский взгляд, хотя в нем и не было привычной глубины:

– Слушай, арфист, было бы неплохо, если бы ты думал о своих женщинах и предоставил бы мне разбираться с моими.

Улыбка Лахлэна застыла, потом стала отстраненной, и я понял, что он думает о Торри. Его пальцы легко коснулись мерцающих струн – полузвук-полувздох, говоривший о красоте и изяществе женщины. Я тут же подумал об Электре.

Несомненно, он думал о моей сестре, а Финн – Финн об Аликс. Об Аликс до того, как она узнала Дункана.

– Обмен мы совершили, – тихо сказал я, – Моя сестра в безопасности, а Электра отправилась к своему отцу.

– Я думал, ты, может быть, оставишь ее. Я помрачнел, уловив насмешливые нотки в голосе Финна:

– Нет. Я решил сперва отвоевать трон, а потом уже завоевать женщину. Если бы дошло до выбора – ты знаешь, что выбрал бы я.

Брови Финна слегка приподнялись:

– В последнее время бывало, что я сомневался в этом, – он снова беспокойно пошевелился, по лицу его пробежала судорога, лежавший рядом Сторр плотнее прижался к нему. Одной смуглой рукой, охваченной выше локтя золотым браслетом, Финн обнимал полка, словно боялся отпустить его – боялся снова потерять своего лиир.

– Ты поправишься? – мой вопрос прозвучал резче, чем я хотел. – Или магия земли не полностью исцелила тебя?

Он сделал слабый жест рукой:

– Она не всегда до конца исцеляет тело, она только помогает лечению. Все зависит от раны, – его пальцы коснулись бинтов, перетягивающих ногу у бедра. Я неплохо себя чувствую – для человека, который должен был умереть.

Я глубоко вздохнул, чувствуя, как тени заполняют шатер. Я так устал…

– План, который мы составили, оказался безупречным. Дункан собрал всех крылатых лиир. У солиндцев не было и одного шанса.

– Верно, – согласился Финн. – Потому-то я это И предложил. Лахлэн мягко рассмеялся:

– Что, Кэриллон не делает ничего без твоего совета?

На мгновение Финн сделался мрачен – зашитый рубец на лице только усиливал это выражение:

– Бывают моменты, когда он решает без меня слишком многое.

– Как когда я решил, на ком женюсь, – я улыбнулся, увидев изумление на лице Лахлэна. – Та госпожа, которая отправилась сегодня к своему отцу, станет Королевой Хомейны.

Его брови поднялись под серебряным обручем:

– Беллэму это может не понравиться.

– Беллэм будет мертв когда я женюсь на его дочери, – я покрутил головой, разминая шейные позвонки. Спина у меня тоже затекла, но тут уж я ничего не мог сделать. Несколько часов нормального сна и тренировки поправят дело. На первое я не надеялся, но второе можно было обещать с уверенностью.

– Я слышал, что ее предлагали в жены наследнику Высокого Короля Родри, пальцы Лахлэна извлекли певучий аккорд из струн арфы.

Я пожал плечами:

– Может, Беллэм и предлагал, только я ничего не слышал об ответе Родри. Ты как элласиец должен это знать лучше.

Лахлэн задумчиво скривил губы:

– Сомневаюсь, что он станет тебе мешать. Все, что я знаю о Куинне, я узнал из первых рук, когда меня принимали в замке. Наследный принц – человек пустой, хотя и довольно дружелюбный, и о женитьбе не думает, – он пожал плечами. Родри все еще силен, я сомневаюсь в том, что он заставит наследника немедленно вступить в брак. Но кто я такой, чтобы знать мысли королей?

Он ухмыльнулся мне:

– Пожалуй, из них только вы, господин мой, еще известны мне, и – что я знаю о вас?

– Ты знаешь, что у меня есть сестра. Лицо Лахлэна застыло:

– Да. Знаю, – он бросил короткий взгляд на Финна. – Но мы не станем говорить об этом: ваш ленник поднимет меня на смех.

Финн улыбнулся:

– Тебе приглянулась принцесса? Ну и что с того? – ведь ты же менестрель.

Со струн лились золотые звуки мелодии, но Лахлэн не улыбался больше:

– Так и есть, благодарение Лодхи и Его силе. Но иногда мне хотелось бы стать большим…

Значит, принцесса может тоже поглядывать на него?.. Без сомнения. Но хотя менестрели и в чести при дворах королей, этого еще недостаточно, чтобы взять в жены женщину, занимающую такое положение, как Торри.

Я подался вперед и потер горящие от усталости глаза. И тут я услышал крик.

Финн напрягся, пытаясь подняться, и упал назад на ложе, должно быть, он подумал, что это Аликс. Но я уже знал, что это не так. Голос принадлежал моей сестре.

Я не мог потом вспомнить, как добрался от шатра Финна до своего собственного, не помнил и того, как рядом со мной оказался Лахлэн со своей поблескивающей арфой. Он просто был рядом, сжимая в руках свою Леди, и сыпал проклятьями. Я не слышал их – вместо этого в моих ушах звенел отголосок крика Торри и бешеный стук крови в висках.

Вокруг моего шатра собрались люди. Кто-то откинул дверной полог и закрепил его. Внутри видна была только пляска теней и призрачных фигур. Я разбил строй и ворвался внутрь, не думая, зацепил ли кого-нибудь по дороге.

Турмилайн стояла в углу, завернувшись в мою собственную темно-зеленую рубаху. Единственная свеча озаряла шатер неверным тусклым светом, лицо моей сестры в этом полумраке было бледным и напряженным, и только в золотых волосах поблескивали искорки света.

Она увидела меня и тут же подняла руку, словно чтобы остановить, показать, что с ней ничего не случилось. Мне пришло в голову, что моя сестра сильнее, чем я полагал, но времени на размышления не было. Я смотрел на Роуэна и неподвижное тело, над которым он склонился.

– Мертв? – спросил я. Он покачал головой и наклонился, чтобы вытащить из бессильной руки лежащего нож:

– Нет, мой господин. Я оглушил его рукоятью меча – знал, что у тебя будут к нему вопросы.

Я подошел ближе и взял лежащего за плечо – кольца кольчуги впились мне в ладонь, но я рванул его на себя и перевернул лицом вверх, чтобы разобраться, кто передо мной. И чуть было не выпустил его, увидев его лицо.

Передо мной, распростертый на земле, лежал – Заред.

Он был в полубессознательном состоянии: голова его безвольно раскачивалась из стороны в сторону, глаза бессмысленно вращались, ничего не видя вокруг.

– Ну? – мрачно поинтересовался я у Роуэна. – Как же это произошло? Я поставил тебя охранять ее.

– От Зареда? – спросил он, все еще не веря своим глазам. – Скорее, ее следовало охранять от меня! Я почувствовал, как во мне разгорается гнев:

– Если это будет нужно, я так и поступлю! А пока – отвечай на мой вопрос!

Его лицо побледнело. Я услышал протестующий возглас Турмилайн, но все мое внимание было приковано к Роуэну. На миг его желтые глаза Чэйсули вспыхнули гневом, но потом он кивнул. Непохоже было, что им овладел стыд: скорее, он пытался понять и осмыслить происшедшее. Это мне нравилось: я не люблю, когда человек сразу же поджимает хвост, как провинившийся пес.

– Я услышал ее крик, – сказал он, – немедленно вошел и увидел человека, стоящего над постелью с ножом. Было темно. Вот этот нож, – Роуэн продемонстрировал его, – И я ударил. Но до того, как он упал, я не видел, что это Заред.

– Турмилайн? – мой голос прозвучал мягче, чем когда я обращался к Роуэну.

– Я задула свечу, чтобы быстрее уснуть, – тихо рассказывала она, – Я ничего не слышала: он шел очень тихо А потом вдруг почувствовала, что в шатре кто-то есть, кроме меня, и увидела темную фигуру… Тут я и закричала. Но, мне кажется, до последнего момента он не знал, что это я, а не ты.

Заред дернулся в моих руках, и я крепче сжал его плечи. Кольчуга больно ранила пальцы, но сейчас мне было плевать на это. Я вытащил его из шатра и швырнул на землю, солдаты расступились, а потом сомкнулись кругом вокруг него, однако никто его не тронул: ждали, что буду делать я.

Заред пришел в себя окончательно. Он попытался подняться – и снова упал на колени, когда строй сделал один шаг вперед. Он знал этих людей. Он знал меня.

Он коснулся пальцами шеи там, куда пришелся удар Роуэна. Быстро взглянул на стоявшую на пороге Торри и перевел взгляд на меня:

– Я не хотел повредить госпоже, – спокойно сообщил мне он. – Я признаю: мне нужен был ты.

– Благодарю за это, – мрачно ответил я. – Если бы ты хотел убить мою сестру, я выпустил бы тебе кишки тут же, на месте.

– Ну, так давай, – немедленно отпарировал он. – Отдай меня в руки богов.

Я посмотрел на коленопреклоненную фигуру. На сильного, крепкого человека заслуженного ветерана Солиндских войн моего дяди. На того, кто когда-то служил моему отцу, а теперь пытался убить его сына.

– Когда ты все расскажешь, – кивнул я, соглашаясь.

Он повернулся ко мне и плюнул:

– Вот тебе мой рассказ, – он шумно вдохнул, услышав пробежавший среди людей ропот. – Я ничего тебе не должен. И не дам никаких объяснений.

Я шагнул вперед, в гневе готовый ударить его, но Лахлэн положил руку мне на плечо:

– Нет, – сказал он, – позвольте мне…

Он не сказал больше ничего. Это и не было нужно. Его пальцы коснулись струн Леди. И единственный звук заставил нас всех умолкнуть.

Шатер за моей спиной пошатнулся под ударом ветра, колыхнулось пламя костров. Торри произнесла какое-то слово – единственный звук, который мгновенно затих. И наступила тишина, в которой звучала только арфа.

Музыка захватила нас всех, я скорее чувствовал, чем слышал ее – она впивалась в мою душу, врастала в нее, становясь ее частью. Я застыл. Ветер швырял мне в лицо-пыль, но я даже не моргнул. Я чувствовал на лице уколы песчинок, но не пошевелился, чтобы смахнуть их. Я стоял неподвижно, как и все остальные, слушая тихие слова Лахлэна.

– Ты принял неверное решение, Заред, – говорил он. – Но теперь ты недооцениваешь мою Леди. Она своей магией может вырвать видения из души слепого, слово – из уст немого, ее музыку услышит даже тот, кто глух… И безумие займет место видений и слов…

Заред закричал, скорчившись на земле, зажимая уши руками. Музыка плела вокруг него свою незримую сеть. Он впился пальцами в виски, словно пытаясь умолкнуть музыку хотя бы в своем мозгу, но она звучала по-прежнему, раскрывая перед нами его мысли и воспоминания.

– Лахлэн, – сказал я, но ни звука не сорвалось с моих губ.

Руки Зареда безвольно упали по сторонам тела. Он широко раскрыл глаза, стоя на коленях, завороженно – так ребенок смотрит на поразительное, нескончаемое чудо – но выглядело это много страшнее, потому, что он был взрослым мужчиной, внезапно утратившим волю: челюсть его отвисла, из уголка рта стекала слюна, а в глазах была ужасающая радость.

Арфа пела, и пел ветер – тихая, нежная, завораживающая мелодия. Лахлэн волосы развеваются по ветру, взгляд сосредоточен, – улыбнулся властно, лицо его изменилось – он чувствовал бога в себе. Он больше не был арфистом – он стал инструментом в руках Лодхи, его арфой, рождавшей волшебство под пальцами бога.

Тронь его – зазвучит арфа сладкой болью. Тронь ее и он покачнется под порывом ветра.

Я дрогнул. Музыка бежала по моим жилам, смешиваясь с кровью, я чувствовал, что волосы у меня на голове поднимаются дыбом, а душа моя похолодела.

– Лахлэн, – взмолился я, – нет…

Музыка наполнила Зареда, сковала его. Он сидел неподвижно, молча, а музыка обнажала его мысли, делая его воспоминания зримыми…

…Шатер – охряный, янтарный, серый – виден изнутри. В сумраке горит одна свеча, ее отблески пляшут на кольчуге и рукояти меча. Человек стоит молча, склонив рыжеволосую голову. Он не смеет смотреть на госпожу.

Она выходит на свет. На ней коричневое платье, перетянутое желтым поясом.

На запястьях и у горла поблескивает черный шелк, струятся светлые волосы, лицо полно неземной красоты.

Она протягивает руку, не касаясь человека. Он не смотрит на нее. Но, когда ее пальцы движутся, их окружает сияние, сиреневое… нет, пурпурное. Глубокий темный пурпур. Магия Айлини.

Она рисует в воздухе руну. Знак вспыхивает, шипя, тени сплетаются плотнее вокруг него – он брызжет искрами, по нему пробегают язычки пламени. Заред опасливо поднимает голову.

Руна притягивает его взгляд. Мгновение он пытается отвести глаза, но у него явно не хватает сил. Он смотрит только на руну. Тонкий очерк пурпурного огня мерцает в воздухе. По приказу Электры он протягивает руку.

– Коснись ее, – говорит она, – Возьми ее. Держи. Она даст тебе мужество, в котором ты нуждаешься.

Заред касается руны дрожащим пальцем. Она внезапно растекается по его плоти, рука его охвачена бегущим холодным пламенем – он кричит, трясет рукой, словно пытаясь стряхнуть огонь, освободиться, но все уже кончено. Огонь перебирается на его лицо, вырывается из ноздрей…

Он снова кричит – уже без голоса. Его тело бьет дрожь. Глаза его выкатываются, кровь идет носом – но в тот момент, когда он тянется к ножу, дрожь покидает его тело. Электра касается его руки.

– Готово, – говорит она. – Ты так долго следил за мной, так страстно желал меня, что я не могла не исполнить твое желание. Я стану твоей, но только прежде ты должен исполнить, что должно. Станешь ли ты служить мне в этом?

Заред кивает, его глаза неотрывно смотрят в ее лицо. Электра продолжает:

– Убей его. Убей самозваного принца…

…Арфа умолкла, ветер подхватил последние ноты Мелодии, эхо которой все еще звучало в моей душе. Как же все оказалось просто…

Заред сидел на земле, совершенно раздавленный, голова его свесилась на грудь, словно он не находил в себе мужества со мной встретиться взглядом.

Может, он действительно не мог сделать этого. Он ведь хотел убить своего господина.

Я почувствовал себя чудовищно старым. Все шло наперекосяк. Я хотел подойти к этому человеку, заговорить с ним, но тело не. слушалось меня. А потом я снова услышал арфу, и теперь в ее звуках был вызов, и взгляд Лахлэна стал иным.

– Лахлэн! – крикнул я, но было уже поздно.

Музыка создала перед нами видение Электры. Прекрасное узкое лицо, безупречная кожа, совершенные линии тела. Брови, похожие на крылья ласточки, серые ледяные глаза и рот, сводящий мужчин с ума. Лахлэн показал нам всю ее красоту – а потом отнял ее у этой женщины.

Он сорвал с нее покров плоти. Стянул ее с костей, как рубаху с тела – она осыпалась хлопьями пепла. Я видел на месте глаз пустые глазницы черепа, cкалящиеcя в белоснежной ухмылке зубы, резкую линию нижней челюсти и впалые щеки. На нас смотрел жемчужно поблескивающий голый и гладкий череп.

Никто не пошевелился – не смог. Лахлэн словно сковал нас всех. Музыка остановилась – а с ней и сердце Зареда. Я пошатнулся, но восстановил равновесие и заморгал, пытаясь избавиться от попавшей в глаза пыли, смахнул с лица песчинки – и замер. Я видел в глазах Лахлэна слезы.

Его руки неподвижно лежали на струнах, зеленый камень, вправленный в темное дерево поблескивал тускло и потемнел. А взгляд менестреля был устремлен на Торри.

– Если бы я мог изменить это, я бы так и сделал:

– его голос, лишенный жизни, был полон глухого отчаянья, – Лодхи сотворил меня целителем, а я сейчас отнял жизнь… Но вы, госпожа моя – за то, что он едва не сделал с вами… я не видел другого выхода.

Рука Торри поднялась, стиснув ворот широкой зеленой рубахи. Лицо ее побледнело, но в глазах светилось понимание:

– Лахлэн, – мой голос внезапно сел, я глотнул, прочищая горло, потом попытался заговорить снова, – Лахлэн, никто не осудит тебя за то, что ты сделал. Возможно, способ был несколько… неожиданным, но причины достаточно ясны.

– Я с этим и не спорю, – ответил он, – Я просто считал себя выше этой мелкой мести, – он вздохнул и погладил Леди, осторожно коснувшись зеленого камня. – Сила, которую дарует Лодхи, может быть использована как во имя добра, так и во зло. Теперь вы видели обе стороны.

Я внимательно оглядел собравшихся. Оставалось сказать еще кое-что – совсем немного:

– Есть ли еще кто среди вас, кто хочет убить меня? Еще один, решивший служить прихоти женщины и подчиняться ей? – я жестом указал на тело Зареда, все еще лежавшее на земле. – Я призываю вас тщательно подумать об этом – прежде, чем кто-либо решит нанести мне удар.

Я подумал, что больше ничего говорить и не понадобится, хотя во мне, где-то глубоко внутри, билось желание закричать, потребовать от всех них моей неприкосновенности. Это было невозможно, короли и принцы гораздо чаще умирают от кинжала или яда, чем от старости. И все же после того, что произошло, я думал, что немного найдется тех, кто рискнет поднять на меня руку.

Я посмотрел на мертвое тело. Оно свернулось, как младенец в утробе однажды я видел мертворожденного. Руки обнимали подтянутые к груди колени, пальцы были скрючены, ноги напряжены, голова повернута под невероятным углом, глаза открыты. Они смотрели неживым тусклым взглядом. Я подумал, что приобрету репутацию человека, окружившего себя элласийскими чародеями и оборотнями, и решил, что это не так уж и плохо. Пусть любой, кто задумает убить своего короля, дважды подумает, стоит ли так рисковать.

– Идите, – сказал я уже спокойнее. – Есть еще битвы, в которых вам предстоит сражаться, и фляги с вином, которые предстоит осушить.

Я увидел улыбки на лицах. Услышал, как они вполголоса обсуждают происшедшее. То, что они видели, забудется нескоро и подкрепит уже существующие слухи. Они будут пить и, пока не уснут, рассуждать об этой смерти. Но потом все же заснут. Я сам сомневался, что смогу сделать то же.

Я тронул Лахлэна за плечо:

– Так лучше.

Но он не смотрел на меня. Он смотрел на мою сестру, а та – на неподвижное тело у своих ног.

– Тебе доставляет удовольствие знать, насколько женщина желает твоей смерти? – поинтересовался Финн.

Я оглянулся. Он стоял за моей спиной, бледный, как смерть, губы его были сжаты в одну линию, а по лицу градом катился пот. Я видел, как невероятно напряжены его плечи, шрам, пересекавший его лицо, казалось, был нарисован пурпурно-красным на белом. Он стоял так прямо, что я не посмел коснуться его даже ради того, чтобы помочь, боясь, что от малейшего прикосновений он замертво рухнет на землю.

– Мне это не доставляет удовольствия, – просто ответил я, – но и не удивляет. А ты думаешь, должно? – я покачал головой. – И все же… я не подозревал, что она обладает такой силой.

– Она – мэйха Тина-пара, – отчетливо выговаривая каждое слово, ответил Финн. – Шлюха, чтобы не поганить Древний Язык. Думаешь, она позволит тебе жить?

Неужели ты так слеп? Кэриллон, ты же видел, что она может. Она наполнит твой кубок горьким ядом, а ты будешь принимать его за сладкое вино.

– Почему? – резко спросила Торри, – Что ты такое говоришь моему брату?

Я поднял было руку, чтобы призвать его к молчанию, но уронил ее снова.

Финна невозможно было заставить молчать, если он твердо решил сказать что-то.

– Он тебе не сказал? Он собирается жениться на этой женщине.

Зеленая шерстяная ткань колыхнулась, как облако, когда Торри шагнула из шатра ко мне, поднеся к груди сжатые кулачки. Ее волосы ниспадали на грудь и кольцами вились у колен, – Ты не сделаешь этого! Электра ?! Кэриллон – одумайся! Ты видел, что она хочет сделать с тобой – Электра хочет твоей смерти!

– Так же, как Беллэм, Тинстар и любой солиндец в Хомейне. Думаешь, я слепой, что ли? – я потянулся и схватил ее за запястье. – Я хочу жениться на ней, когда война закончится, чтобы примирить два государства, столь долго враждовавшие. Так поступают часто, ты знаешь это не хуже меня. Но теперь, Турмилайн, теперь – быть может, это будет в последний раз.

– Союз? – переспросила она. – Ты думаешь, Солинда может согласиться на что-то подобное? Когда Беллэм будет мертв…

– …Солинда останется без короля, – закончил я.

– И она предпочтет меня прислужникам Айлини. Подумай о том, что собирался сделать Шейн, просватав Линдир за Эллика! Он хотел добиться долгого мира, который подведет итог всем этим дурацким войнам. Теперь в моих руках принести двум странам этот мир, и я сделаю все, чтобы добиться этого. Я женюсь на Электре – так же, как и ты в свой черед когда-нибудь выйдешь за принца чужой державы.

Ее рука ослабела, кровь отлила от лица:

– Кэриллон… постой…

– Мы будем служить нашему Дому, Турмилайн, как некогда наши предки, отчетливо выговорил я.

– Нужно ли мне называть их? Шейн сам взял в жены Эллинду Эриннскую прежде, чем Лорсиллу Хомейнскую. А перед тем…

– Я знаю! – выкрикнула она. – Во имя богов, Кэриллон, я старше тебя! Но по какому праву ты говоришь мне, кто должен стать моим мужем? По какому праву ты хочешь решить это за меня?!

– По праву брата, – мрачно ответил я, сознавая, что эти слова больно ранят ее. – По праву последнего мужчины нашего Дома. Но более всего – по праву Мухаара.

Я продолжал сжимать ее руку в своей. Она внезапно собралась с силами и вырвалась от меня:

– Надеюсь, ты все-таки дашь мне хоть какой-то выбор…

– Дал бы, если бы мог, – мягко ответил я. – Но посланники придут к Мухаару Хомейны, не к его не покорной своевольной сестре.

Я замолчал ненадолго, сознавая, что своими словами причиняю ей новую боль, сознавая, что тот, кто был ей желанен, сейчас слушает меня:

– Ты полагаешь, что свободна от подобных обязанностей?

– Нет, – наконец ответила она, – нет… не совсем. Но по меньшей мере странно рассуждать о том, кто станет моим мужем, когда Трон Льва еще не принадлежит тебе.

– Это вопрос времени, – я потер лоб и обратился к Финну. – Если я дам тебе приказ, будешь ли ты повиноваться ему?

Он приподнял одну бровь:

– Обычно это входит в мои обязанности.

– Тогда возвращайся в Обитель так скоро, как только сможешь. – он приоткрыл было рот, чтобы возразить, но на этот раз победа осталась за мной, Я отсылаю с тобой и Торри, чтобы она была в безопасности и более не переживала таких приключений, как этой ночью.

Я не сказал, что она также будет разлучена с Лахлэном, впрочем, я поступал так не только ради ее блага, но также и ради него:

– Я хочу, чтобы ты выздоровел как можно скорее, – продолжал я. – Аликс, без сомнения, хочет возвратиться к Доналу, так что она и будет сопровождать Торри, и, право же, это достойный эскорт. Оставайся там, пока не поправишься полностью. Вот мое приказание, вассал мой.

Финн вовсе не был доволен моими распоряжениями, но не стал возражать. Я отнял у него эту возможность. И, прежде чем я успел предложить ему свою помощь, он отвернулся и захромал прочь.

Ветер трепал волосы Торри, как и я, она смотрела вслед Финну. Я услышал в ее голосе удивление и тень преклонения и вспомнил, что она еще очень мало знает о Чэйсули. Только то, о чем рассказывают легенды и баллады.

– Это сила, – сказала она, – и гордость. Такая гордость, какой я еще никогда не видела. Я улыбнулся и ответил:

– Это Финн.

Глава 16

Небо было ясным, хрустально-прозрачным, и высокое солнце палило мою непокрытую голову. Я сидел подле своего шатра на трехногом походном табурете: на коленях у меня лежал меч Чэйсули. Яркие блики отполированного до зеркального блеска металла слепили глаза, заставляли меня щуриться, я осматривал заточку кромок. Откуда-то – совсем близко – доносилась песня Лахлэна:

Приди, о госпожа моя, и рядом со мною сядь.

Одежд твоих изумрудный шелк – так трава зеленеет весной.

Выслушай песнь мою Я опьянен тобой, Я твой менестрель, я готов тебе сердце отдать.

Роуэн стоял подле меня, терпеливо ожидая приговора. Он провел долгие часы, затачивая и отчищая мой меч. Сперва я не думал даже о том, чтобы доверить ему это: в Кэйлдон я следил за своим оружием сам, и, клянусь богами, следил много внимательнее, чем за самим собой – но здесь не Кэйлдон. Здесь была Хомейна, и мне необходимо было усвоить королевские манеры. Это включало в себя и необходимость иметь людей, которые будут следить за моим оружием, доспехами и конем. И все же я только этим утром сумел заставить себя доверить меч чужим рукам.

Рубин – Око Мухаара – горел в яблоке алым огнем. Золотые зубцы смыкались вокруг него, как львиные копи: лев – королевский зверь. Начищенный до блеска гербовый лев сиял чистым золотом, я решил, что такая работа меня вполне устраивает. Потрогал пальцем руны, вырезанные на клинке, чувствуя края впадин, и кивнул:

– Отличная работа, Роуэн. Тебе бы мастером меча быть…

– Предпочитаю оставаться капитаном, – ответил он, – по крайней мере, пока я служу тебе.

Я улыбнулся и мягкой тканью стер со сверкающей стали следы своих пальцев.

– Я же не бог, Роуэн. Я такой же человек, как и ты.

– Это я знаю, – действительно, часть его благоговейного почтения и преклонения передо мной за последнее время улетучилась, это было заметно. – Но, если мне предоставили бы выбор, я продолжал бы служить Мухаару, человек он, или нет.

Я поднял глаза и увидел, что он улыбается. Тонкая дымка висела в воздухе разогретая солнцем мелкая пыль, покрывавшая все вокруг. Я слышал звон мечей, звуки спора и смех. Но кроме того – я слышал арфу и мягкий выразительный голос Лахлэна.

Приди, о госпожа моя, и слушай арфу мою:

Пусть золото струн для тебя звенит – я буду петь и играть.

Я буду молиться и ждать, Чтоб из алых уст услыхать, Что ты любишь меня так же сильно, как я люблю.

Я поднял с земли пояс с ножнами и медленно вложил в них меч, наслаждаясь звуком скользящей по коже стали, свистом меча, легко входящего в ножны – тоже своего рода песня. Одна из жестоких и прекрасных песен войны. И много лучше, чем звук стали, рассекающей живую плоть или хруст разрубаемых костей.

– Эй, там, в лагере! – донесся до меня голос издалека, – Послание от Беллэма!

На дороге поднялось облако пыли, в лагерь въехали четверо: трое – охрана, четвертый – хомэйн, которого перед этим я видел только однажды, когда давал ему это поручение.

Охранники подвели его ко мне и придержали поводья коня, когда посланник спешился и преклонил колено в быстром нетерпеливом жесте почтения. Его глаза радостно сверкали, когда жестом я приказал ему встать:

– Мой господин, у меня слово к тебе из Мухаары.

– Говори.

– Беллэм, мой господин. Он желает открытого боя – две армии в поле, он говорит, что незачем зря проливать кровь и тратить время на бесполезные вылазки.

Я улыбнулся:

– Значит, бесполезные? Настолько бесполезные, что теперь он просит меня придержать моих людей, поскольку мы ослабили его хватку на горле Хомейны.

Настолько бесполезные, что он, наконец, хочет покончить со всем этим, – я почувствовал, как от нетерпения быстрее забилось сердце. Наконец-то. Наконец-то.

– Что-то еще..?

Он пытался отдышаться после долгой скачки. В последнее время я часто посылал своих людей на главные дороги Хомейны – обычно это были добровольцы из ремесленников и фермеров, но не солдаты. Некоторые побывали даже в Мухааре, чтобы получить информацию из первых рук и выяснить намерения Беллэма, о которых нам в общих чертах поведал Лахлэн.

– Мой господин, – сказал вестник, – похоже, что Беллэм в гневе, ему не терпится покончить со всем этим. Он хочет уничтожить тебя. А потому, мой господин, он предлагает тебе битву неподалеку от Мухаары. Как он говорит, это будет последняя битва, которая покончит с войной.

– Да? – я ухмыльнулся, взглянув на Роуэна, – Без сомнения, он присовокупил к этому множество разнообразных оскорблений, чтобы приправить свои слова перчиком, не так ли?

Посланник расхохотался:

– Конечно же, господин мой! Что еще может делать побитый пес? – только выть и тявкать. Он потрясает кулаками, кричит и угрожает – и все лишь потому, что становится слабее с каждым днем, – его лицо разрумянилось, – господин мои Кэриллон, он утверждает, что ты устраиваешь такие вылазки потому, что не способен командовать армией на поле боя. Что ты посылаешь Чэйсули околдовывать его патрули, потому что на большее тебе не хватает ума. Мой господин – мы будем биться?..

Я видел, что он готов к этому, видел и то, что вокруг собираются люди – не слишком близко, чтобы вмешаться в разговор, но достаточно близко, чтобы слышать мой ответ. Я был не против. Без сомнения, всех их грызло нетерпение.

– Мы будем биться, – подтвердил я, поднимаясь. Ответом мне был хор приветственных криков.

– Поешь и отдохни, – продолжил я, обратившись к гонцу, – и выпей вина любого, какого хочешь. Сегодня мы пьем за нашу победу и поражение Беллэма, а завтра выступаем.

Он поклонился и ушел исполнять мое приказание. Остальные тоже поспешили разойтись, чтобы передать мои слова войску. Вино развяжет им языки, они исполнят то, чего не мог сделать я: поговорят о каждым солдатом. Теперь моя армия была слишком велика.

Роуэн вздохнул:

– Мой господин – это прекрасно. Даже я с радостью пойду в бой.

– Даже зная, что тебя могут убить?

– Меня могут убить в любой вылазке, – ответил он. – И что за дело, умру ли я, ведя в бой двадцать солдат, или двести? Или даже две тысячи?

Рукоять меча грела мне ладонь, рубин ярко сверкал в лучах солнца.

– И верно, что за дело? – я оглядел лагерь. – Чем измерить силу Мухаара тем ли, сколько людей льют за него кровь? Или – просто тем, что они готовы умереть за него?..

Эта мысль заставила меня нахмуриться, я тряхнул головой – сейчас не время для таких размышлений:

– Найди мне Дункана. Последний раз я видел его с Финном. Нам многое нужно обсудить.

Роуэн кивнул и тут же ушел. Я застегнул пояс и собрался было вернуться в свой шатер и посмотреть карты, но задержался.

Приди, о госпожа моя – я наполнил кубок вином, Я собрал для тебя золотых плодов – и слаще их губы твои.

Но напрасно я ждал, скорбя, И напрасны слова любви Ты сказала мне, что вовек не придешь в мой дом И боль в моем сердце, и пуст без тебя мой дом…

Я поморщился и поскреб бороду. Это была поэтическая вольность: на самом деле Торри вовсе не говорила, что не придет – то был приказ ее брата. И все эти восемь недель, что Торри провела в Обители, Лахлэн доверял свои мысли одной только Леди, забыв о том доверии, что когда-то возникло между нами.

– Безумец, – пробормотал я. – Безумец, решивший взлететь слишком высоко… и, несомненно, сам знает об этом не хуже моего.

Может, он и знал. Он часто бывал при дворах королей. Но человек никогда не знает, где найдет свою любовь – так и принцесса не выбирает, чьей женой ей суждено стать.

Музыка арфы умолкла. Я стоял, слушая шорох ветра, пролетающего над сухой вытоптанной землей, потом выругался сквозь зубы и вошел в шатер.

– Кэриллон.

На пороге стоял Финн. Я жестом предложил ему войти, но он только отвел в сторону полог – и не сдвинулся с места. Он стоял в тени, а за его спиной был лишь ночной мрак.

Я сел рывком, мгновенно проснувшись – да и спал ли я, сознавая, что завтра мне предстоит сойтись лицом к лицу с Беллэмом? – и зажег свою единственную свечу. Нахмурившись, я смотрел на Финна. Внезапно он показался мне чужим и странно сосредоточенным.

– Возьми свой меч и иди со мной.

Я посмотрел на меч, лежавший в ножнах подле меня. Меч, который ждал меня не меньше, чем я ждал рассвета. Зная, что Финн ничего не делает без серьезной на то причины, я натянул сапоги и поднялся – как это обычно бывает в военных лагерях, я спал в одежде.

– Куда? – я вынул меч из ножен.

– Туда.

Больше он не сказал ничего – просто ждал, когда я последую за ним. И я пошел с ним и за Сторром, к дальнему холму. Лагерь остался позади – мутное красноватое зарево за гребнем холма.

Я ждал объяснений от Финна.

Сперва он молчал. Я видел, как он осматривает землю – словно в поисках какого-то знака. И мы увидели этот знак – одновременно.

Пять гладких камней, расположенных правильным кругом. Финн улыбнулся и, опустившись на колени, коснулся каждого по очереди кончиком пальца, словно пересчитывал их или хотел, чтобы они узнали его прикосновение. Он проговорил что-то почти беззвучно, я не понял, что Древний Язык, и ни одного знакомого слова. Он перестал быть тем Финном, которого я знал.

Чэйсули взглянул вверх, по-прежнему стоя на коленях. Все вверх и вверх, запрокинув голову – в небо: ночное небо, бархатный черный полог, расшитый сияющими звездами, словно драгоценными камнями. Ветер отбросил его волосы назад – я снова увидел свежий шрам, пересекающий щеку до челюсти, но увидел и нечто больше. Я увидел человека, ушедшего отсюда – далеко, далеко – ввысь.

– Жа-хай, – проговорил он. – Жа-хай, чэйсу, Мухаар.

Волк единожды обошел круг. Я видел янтарный блеск его глаз. Финн бросил на него короткий взгляд – рассеянная отстраненность, без слов сказавшая мне, что он говорит с лиир. Хотел бы я знать, что было сказано между ними…

Ночь была прохладной. Ветер нес пыль, песок набился мне в бороду. Я поднес руку к губам, намереваясь вытереть их, но Финн сделал какой-то странный жест я никогда не видел такого – и я замер. Я взглянул в небо, как и он – и увидел звездный венец.

Пять звезд, образовывавших круг. как ожерелье, обвивающее шею женщины. За миг до этого они были одними из тысяч, сейчас же – словно отделены ото всех.

Финн снова коснулся каждого из камней. Потом прижал к земле ладонь, словно благословляя – или ища благословения, и положил другую руку себе на сердце.

– Доверься мне.

Я понял, что на этот раз он обращается ко мне, и на мгновение задумался над ответом. Его неподвижность пробудила во мне неясные смутные сомнения.

– Разве я когда-то не доверял тебе?

– Доверься мне, – его глаза были средоточием ночной тьмы.

Я попытался одолеть странное предчувствие:

– Да будет так. Моя жизнь в твоих руках. Он не улыбнулся:

– Твоя жизнь всегда была в моих руках. Но теперь боги доверили мне иное…

На минуту он закрыл глаза. В звездном свете его лицо было похоже на лик древнего изваяния – застывшее, белое, прочерченное глубокими тенями. Лицо, в котором, кажется, не осталось ничего человеческого. Призрак ночи.

– Ты знаешь, что нам предстоит завтра, – его взгляд остановился на моем лице, – и знаешь, сколь велика опасность. Ты, конечно же, также знаешь, что, если мы будем побеждены, и Хомейна останется под властью Беллэма, это будет означать конец для Чэйсули.

– Хомэйны…

– Я не говорю о хомэйнах, – голос Финна шел словно издалека. – Сейчас речь лишь о Чэйсули и о тех богах, что создали это место. На хомэйнов у нас нет времени.

– Но я – хомэйн…

– Ты – часть нашего Пророчества, – на мгновение по его лицу скользнула знакомая ироническая усмешка. – Не сомневаюсь, ты предпочел бы, чтобы все было по-другому – если бы мог выбирать, я тоже. Но выбора нет, Кэриллон. Если ты умрешь завтра – если будешь убит в битвах с Беллэмом – с тобой умрет и Хомейна, и Чэйсули.

Я почувствовал, как моя душа сжимается в трепещущий комок:

– Финн… ты возложил тяжкую ношу на мои плечи. Ты хочешь, чтобы я рухнул под ее тяжестью?

– Ты Мухаар, – мягко сказал он, – Такова твоя судьба.

Я передернул плечами, чувствуя себя до крайности неуютно:

– Чего же ты от меня хочешь? Заключить сделку с богами? Согласен, скажи только, как! Финн остался серьезен:

– Не сделку. Боги не заключают сделок с людьми. Они предлагают, люди соглашаются – или отказываются. И отказываются слишком часто, – он поднялся с земли, опираясь на руку: в звездном свете блеснула золотая серьга. – То, что я скажу тебе в эту ночь, пришлось бы не по вкусу многим – особенно королям. Но я все же скажу тебе – потому, что мы слишком многое делили с тобой… и потому, что это может кое-что изменить.

Я медленно и глубоко вздохнул. Финн – перестал быть собой. Тому, чем он стал, я не знал имени.

– Тогда говори.

– Этот меч, – он коротко указал рукой, – меч, который ты держишь, был сделан Чэйсули – Хэйлом, моим жехааном. Говорилось, что он делает этот меч для Мухаара, но мы в Обители знали другое, – его лицо было сурово и торжественно. Он не для Шейна, хотя Шейн и носил его. Не для тебя, хотя он перешел к тебе, как к наследнику Шейна. Для Мухаара, верно… но для Мухаара-Чэйсули, не для хомэйна.

– Что-то вроде этого я слышал и раньше, – мрачно сказал я. – Эти же слова

– или похожие – часто повторял Дункан.

– Ты сражаешься за спасение Хомейны, – продолжал Финн. – Мы тоже сражаемся за это – но и за то, чтобы выжить, сохранив наши обычаи и наш образ жизни.

Таково Пророчество, Кэриллон. Я знаю… – он поднял руку, предупреждая мою попытку заговорить, – Я знаю, ты не задумываешься об этом. Но об этом думаю я.

Как и все те, кто связан узами лиир, – его взгляд остановился на Сторре, казавшемся в ночном сумраке статуей, высеченной из темного камня.

– Это правда, Кэриллон. Придет день, и человек, в котором сольется кровь всех племен, объединит в мире четыре враждующих государства и два народа чародеев, – он улыбнулся, – Похоже, это твое проклятье, сколь можно судить по выражению твоего лица.

– К чему ты ведешь? – его неторопливая манера разговора начинала раздражать меня, – Как связано Пророчество с этим вот мечом?

– Меч был откован для другого. Хэйл знал это, когда брал для него небесный камень. И предсказание начертано здесь, – его пальцы пробежали по рунной вязи на клинке. – С того часа, как он был откован, меч Чэйсули ждет того, кому он предназначен. Это не ты – и все же ты пойдешь в бой с этим мечом.

Я не сумел подавить раздражения:

– При попустительстве Чэйсули? Что, опять дошло до этого?

– Никакого попустительства, – ответил он, – Ты хорошо служил этому клинку, и он хранил твою жизнь, но придет время отдать его в другие руки.

– В руки моего сына, – твердо сказал я. – То, что есть у меня, должно перейти к моему сыну. По праву наследования.

– Может, и так, – согласился он, – если боги желают того.

– Финн…

– Положи меч, Кэриллон.

Я внимательно посмотрел на него в темноте:

– Ты хочешь, чтобы я отдал его? – я говорил, тщательно взвешивая слова, Ты хочешь забрать его у меня?

– Нет, я не сделаю этого. Когда меч найдет своего хозяина, тот получит его по доброй воле.

Несколько мгновений он молчал, словно прислушиваясь к собственным словам, потом улыбнулся. Коротко коснулся моей руки дружеским жестом, который мне нечасто доводилось видеть:

– Положи меч, Кэриллон. В эту ночь он принадлежит богам.

Я наклонился, опустил меч на землю и выпрямился снова. В лунном свете меч поблескивал серебром, золотом и алым.

– Твой кинжал, – сказал Финн.

Так он разоружил меня. Я стоял, одинокий и беззащитный, хотя рядом были воин и волк, и ждал ответа. Его могло и не быть, Финн нечасто открывал свои мысли, и в эту ночь, подумалось мне, я могу ничего не узнать. Я ждал.

Он держал кинжал в руке – в той руке, которая и создала его. Длинный кинжал Чэйсули, рукоять которого завершалась волчьей головой, непохожий на оружие хомэйнов. И тут я понял.

В эту ночь он был Чэйсули во всем, Чэйсули более, чем когда-либо. Он отбросил заученные Хомейнские манеры, как солдат сбрасывает плащ. Он больше не был Финном, которого я знал – его душа была спокойнее, она была полна волшебства и слов богов и, не знай я, кто он, тысячу раз пожалел бы, что оказался с ним здесь. Я нечасто видел его таким, и всегда этот Финн вызывал во мне опасливое почтение.

Внезапно я почувствовал, что остался один среди равнин Хомейны, а рядом со мной только Изменяющийся – и страх сжал мое сердце.

Он перехватил рукой мое левое запястье. Прежде, чем я успел сказать хоть слово, он обнажил мою руку, повернул ее тыльной стороной вверх – и глубоко вспорол плоть кинжалом.

Я зашипел сквозь зубы и попытался вырвать руку, но он крепко сдавил ее пальцами – боль заставила меня содрогнуться.

Я забыл о его силе, об упорстве зверя – в сравнении с ним я был слаб, как подросток, несмотря на высокий рост и крепкое слоение. Финн держал меня с легкостью, с которой отец удерживает ребенка, не обратив внимания на мой протестующий возглас – словно бы и не услышал его. Он силой опустил мою руку к земле, некоторое время держал ее так, а потом немного разжал пальцы, позволив крови хлынуть свободным потоком.

Кровь текла по моему запястью, обагряя кисть, и капала с напряженно застывших пальцев. Финн держал мою руку прямо над кругом пяти камней, и багряные капли падали на ровную землю.

– Опустись на колени.

Он потянул меня за руку вниз, принудив меня исполнить его приказание, и отпустил мою руку. Я чувствовал тупую боль в запястье, кровь все еще текла. Я поднял правую руку, чтобы зажать рану, но одним взглядом Финн остановил меня.

Он хотел от меня чего-то большего.

Он поднял с земли мой меч и встал передо мной:

– Мы должны на время сделать его твоим, – тихо сказал он. – Мы возьмем его взаймы у богов. Для завтрашней битвы, ради Хомейны… тебе нужно немного магии, – он указал на залитую кровью землю. – Человеческая кровь и плоть земли.

Соединенные с одной целью…

Он вонзил меч в землю так, что рукоять была вровень с моим лицом сверкающая золотом рукоять с кровавым рубином.

– Положи на него руку.

Я инстинктивно понял – какую: левую, с рассеченным запястьем. Коснулся рукояти – геральдического льва, алого рубина – и сжал на ней руку.

Кровь текла по рукояти к перекладине и дальше по клинку, наполняя собой руны – они стали черно-красными в лунном свете, а кровь текла дальше, красной лентой обвивая клинок, сбегая к земле, уже окропленной соленой алой влагой – и тут рубин вспыхнул багровым огнем.

Пламя плеснуло мне в глаза, заслонив собою весь мир. М не стало больше ничего – ни Финна, ни меня самого – только это яростное колдовское пламя.

– Жа-хай, – дрогнувшим голосом прошептал Финн, – Жа-хай, чэйсу, Мухаар.

Пять звезд. Пять камней. Один меч. И – одно сражение, в котором нужно победить.

Звезды пришли в движение. Они сорвались с места и полетели по небу, становясь ярче, а за ними тянулись огненные шлейфы. Они летели по небу, как стрелы, выпущенные из луков – летели к земле. Я видел падающие звезды – но здесь было другое. Это было…

– Боги, – прерывающимся шепотом выдохнул я, – неужели человек должен все видеть своими глазами, чтобы поверить?

Я пошатнулся, по-прежнему стоя на коленях. Финн поднял меня – я побоялся, что не устою на ногах, упасть сейчас было бы для меня стыдом. Рука Финна сомкнулась на порезе, остановив кровь. Он коротко улыбнулся, потом лицо его стало отстраненным, утратив выражение, и я понял, что он взывает к магии земли.

Когда Чэйсули отнял руку, на запястье не осталось ни следа раны – только шрам от атвийских кандалов. Я потряс рукой, сгибая и разгибая пальцы, и встретил знакомую усмешку Финна:

– Я же сказал – доверься мне.

– На этот раз мое доверие может стоить мне кошмарных снов, – я с опаской взглянул в небо. – Ты видел звезды?..

– Звезды? – он больше не улыбался, – Камни. Только камни.

Он поднял их и показал мне. В его руке были обычные камни – я забрал их у него, трудно было поверить, что минуту назад они обладали магической силой.

Я перевел взгляд с камней на Финна, он казался чудовищно усталым и обессилевшим. И было в его глазах что-то странное, что – я не мог понять.

– Ты заснешь, – он нахмурился в размышлении. – Боги даруют тебе сон.

– А ты? – отрывисто спросил я.

– Что дадут боги мне – это только мое дело, – его потемневшие глаза были устремлены к небу.

Я подумал, что Финн чего-то недоговаривает. Но он молчал, и я не стал расспрашивать – просто взялся свободной рукой за рукоять меча, пальцы сомкнулись на окровавленном золоте. Но я твердо знал, вытаскивая меч из земли, что не стану просить Роуэна смыть с него эту кровь.

– Камни, – пробормотал Финн и пошел прочь, сопровождаемый Сторром.

Я разжал руку и посмотрел на камни. Просто пять гладких камешков, ничего больше. Но я не стал выбрасывать их.

Утром Роуэн поднял знамя на древке из ясеневой древесины. Вокруг знамени клубился туман. Капли росы стекали по древку на влажную землю – как этой ночью стекала по клинку моя кровь. Знамя висело неподвижно – алое полотнище с дремлющим в его складках черным львом Хомейны, выпустившим когти и скалящим клыки, поджидающим добычу.

Роуэн вонзил древко в землю. Оно с трудом входило в неподатливую влажную почву, но, наконец, воин отнял руки, убедившись, что знамя стоит прочно.

По рядам войска прокатилась волна приветственных криков. По рядам хомэйнского войска: Чэйсули хранили молчание. Они стояли за моей спиной, отдельно от хомэйнов, а вместо знамен и гербов рядом с каждым из них или на плече у каждого был лиир.

Радость предстоящего сражения и нетерпение мешались в моей душе со страхом. Привкус страха я чувствовал перед каждым боем, сколько бы их не было.

Я сидел в седле – в кольчуге, с мечом на поясе – и сознавал, что боюсь. Но знал и то, что этот страх будет гнать меня вперед в стремлении преодолеть его, и я молил о том, чтобы это помогло мне одолеть и врагов.

Я повернулся к своему войску. Войско Беллэма ждало нас на равнине – в свете восходящего солнца сияло оружие и доспехи. Они были слишком далеко, чтобы можно было как следует разглядеть их – просто множество людей, готовых к бою.

Тысячи против тысяч.

Я повернулся к своему войску и оглядел его. Людская волна, захлестнувшая холм. В отличии от армии Беллэма не каждый из моих воинов мог похвастаться кожаным доспехом или кольчугой. У многих были только кожаные наручи, поножи и кожаные туники. Кое-где поблескивали нагрудные пластины, были воины и в кольчугах с усилением на груди и плечах, но большинство – в простой шерстяной одежде: ничего другого у них не было – и все же они стремились в бой. Моя армия выглядела не так роскошно, как легионы Беллэма в шелковых туниках, но целеустремленности и мужества это у нас не отнимало.

Я вытащил меч из ножен, медленно поднял его – рука, покрытая следами старых шрамов, охватила клинок у острия. Я поднял меч рукоятью вверх, и рубин вспыхнул огнем восходящего солнца:

– Скальте клыки! Выпускайте когти! И пусть рычит Лев!

Глава 17

Солнце садилось. Поле было алым, оранжевым, золотым, но я не знал, что более красит его в алый цвет – кровь заката или людская кровь.

Земля была влажной, сухая трава вытоптана и вырвана клочьями, но я не сразу поднялся с колен. Я остался стоять так, опираясь на вонзенный в землю передо мной меч и глядя в Око Мухаара. Может, этот огромный рубин окрасил все вокруг в цвета крови…

Но я знал, что это не так, что поле действительно залито кровью – алой и уже черной, стылой: цвета смерти. И стервятники кружили над полем в извечном танце смерти с победными криками – победителями были они, люди проиграли. И крики их мучительным звоном отдавались в моей гудящей голове.

Силы оставили меня. Я дрожал от слабости и усталости, проникавшей в меня до костей, и кровь моя была – холодна, как вода. Ничего не осталось во мне, кроме отстраненного осознания, что все кончено, а я еще жив.

Позади раздался шорох шагов. Я резко обернулся, подняв меч, нацеленный человеку в грудь.

Он стоял вне пределов досягаемости, и все же достаточно близко для того, чтобы я мог достать его, сделав длинный выпад – если бы у меня еще оставались на это силы. Но в этом не было необходимости:

Финн не был врагом.

Клинок опустился к земле. Я облизнул губы, покрытые запекшейся кровавой коркой и подумал о глотке вина. А лучше – воды, чтобы остудить пересохшее горящее горло. Мой голос прозвучал глухо и безжизненно – похоже, я сорвал его в бою. Тень голоса. Тень звука.

– Кончено, – тихо молвил Финн.

– Я знаю, – я сглотнул и попытался говорить без рожденной слабостью дрожи, – Я знаю это.

– Но почему же тогда ты стоишь тут на коленях, словно молишься этому лахлэновому Всеотцу?

– Может, так оно и есть…

Я глубоко вздохнул и, пошатываясь, поднялся на ноги. Чуть было не упал снова, я был слишком измучен, чтобы легко восстановить равновесие. Каждая коcть, казалось, разламывалась от боли, бессильные мускулы были похожи на тряпичные мешки. Я провел рукой по лицу, пытаясь стереть с него пот и кровь

– и выговорил, наконец, то, что боялся признать даже перед самим собой, во что не смел поверить:

– Беллэм разбит. Хомейна – моя.

– Да, господин мой Мухаар, – как всегда, в голосе моего ленника звучала ирония.

Я снова вздохнул и сурово – насколько я был на это способен сейчас посмотрел на Финна:

– Благодарю за то, что ты защищал меня. Весь этот день он прикрывал меня, не позволял врагам отрезать меня от остальных воинов, за все время битвы я ни на минуту не оставался один. Он пожал плечами:

– Я связан клятвой крови, она обязывает меня… – и тут, наконец, он открыто ухмыльнулся и жестом показал, что понял все. Мы часто обходились без слов – слова были не нужны, чтобы понять друг друга.

Он протянул руку и сжал мое плечо, принимая благодарность, которую я не был в силах выразить словами.

– Ты думал, мы доживем до этого? – наконец, спросил я.

– Ода. Пророчество… Я жестом остановил его:

– Хватит. Довольно об этом. Я устал от вашего Пророчества, которое ты поминаешь по всякому поводу, – я сумел, наконец, отдышаться. – Но нужно еще освободить Мухаару. Бой не окончен.

– Почти окончен, – так же тихо ответил Финн. – Я пришел, чтобы отвести тебя к Беллэму. Я бросил на него острый взгляд:

– Вы взяли его в плен?

– Он… у Дункана. Иди и посмотри.

Мы медленно прошли по полю боя. Вокруг нас были только мертвые, над землей витал запах страха, крови и боли. При взгляде на этот пир смерти сама жизнь казалась бессмысленной и тщетной. Изломанные, истерзанные тела – пронзенные мечами, пригвожденные к земле копьями, утыканные стрелами… Птицы с криками взлетали при нашем приближении и, покружив, снова опускались на свою добычу.

Смерть равняла всех – врагов и союзников, правых и не правых, захватчиков и защитников.

Я остановился и взглянул на меч, который все еще сжимал в руке. Меч Чэйсули, сделанный Хэйлом, с тяжелым рубином в рукояти. Око Мухаара. Или это у меня в глазах все красно оттого, что я видел слишком много крови?

Финн положил руку мне на плечо. Когда я собрался с силами, я снова вложил меч в ножны и продолжил путь.

Дункан, Роуэн и несколько моих командиров стояли на вершине невысокого холма, на котором торчало обломанное древко знамени Беллэма. Тут же лежало и само знамя, втоптанное в пыль. Белое восходящее солнце на темно-синем фоне. Но солнце Беллэма закатилось навсегда.

Он был мертв. Тело его было так обезображено, что я не мог представить, какая сила могла сотворить это. Оно больше не было телом человека.

Тинстар. Я понял это сразу. Я не знал только одного – что было причиной смерти. Должно быть, этого мне и не было суждено узнать никогда.

Это – тело Беллэма больше нельзя было назвать телом мужчины – свернулось, как нерожденный младенец в утробе. Одежда и доспехи обгорели и расплавились.

Колыбелью – или погребальным ложем этому стал пепел, тело съежилось, как сброшенная одежда. Колени подтянуты к подбородку, руки охватили прижатые к груди ноги, плоть на лице словно бы истаяла. Безгубый рот Беллэма ухмылялся, то, что было некогда владыкой Солинды и Хомейны, глядело на нас провалами пустых глазниц.

А на почерневшем черепе все еще сиял венец из чистого золота.

Когда я смог сглотнуть застрявший в горле шершавый комок тошноты, я выговорил всего два слова:

– Похороните это.

– Мой господин, – начал Роуэн, – что нам теперь делать?

– Теперь? – я глянул на него и попытался улыбнуться. – Теперь я отправлюсь в Мухаару и, наконец, займу свой трон.

– Ты пойдешь туда один? – он был потрясен. – Теперь?

– Теперь же, – ответил я, – но не один. Со мной пойдут Чэйсули.

Город встретил нас слабым сопротивлением – скорее, просто по обязанности.

Солиндские солдаты и их союзники-атвийцы еще сражались за королевский дворец, но слух о том, что Беллэм мертв – и о том, как он умер, – быстро облетел весь город. Город был потрясен деянием Тинстара, теперь солиндцы должны были возненавидеть его, как убийцу их короля. И – начать бояться его. Да, он разорвал союзнические узы, связывавшие Беллэма с Айлини. Но может ли случиться так, что чары окажутся сильнее ненависти и страха, и солиндцы будут продолжать подчиняться ему?..

Сопротивление в Хомейне-Мухаар было быстро подавлено. Позади остались окованные бронзой ворота, Чэйсули и их лиир рассыпались по замку-крепости, отвоевывая стены и башни – розовые стены и башни Хомейны-Мухаар. Я спешился у подножия мраморной лестницы, ведущей к двери под высокой аркой и медленно начал подниматься по ступеням, сжимая в руках обнаженный меч. Боги, этот дворец наконец стал моим…

И, воистину, с божьей помощью. Я снова вспомнил о звездах.

Финн и Дункан поднимались на несколько шагов позади меня, с ними были и их лиир. И тут внезапно я остался один. Передо мной были украшенные серебряными чеканными пластинами двери Большого Зала. Позади все еще шел бой, но здесь его звуков было почти не слышно. Передо мной была моя толмоора.

Я улыбнулся. Толмоора. Да, так оно и было. Я распахнул двери и вошел.

Воспоминания обрушились на меня, как падающие камни. Одно за одним, одно за одним. Я помнил все…

Шеин, стоящий на мраморном возвышении, громоподобные гневные речи…

Аликс, призвавшая Кая прямо в зал – полет огромного ястреба, ветер, поднятый его крыльями, задувающий свечи… Снова Шейн, мой дядюшка, изгоняющий Чэйсули за стены города, которые они построили в давние времена, разрушающий магию, удерживавшую Айлини – обрекающий Хомейну на поражение… Моя рука стиснула рукоять меча. О боги, я слишком хорошо помнил это поражение!

Я пошел к возвышению, на котором стоял трон, не обращая внимания ни на солиндские гербы на стенах, ни на темно-синие драпировки с гербом Беллэма. Я прошел мимо длинной остывшей жаровни, протянувшейся вдоль зала, под сводами, украшенными затейливой резьбой по темно-медовому дереву и изображениями зверей… Нет, не зверей: лиир. До того, как Чэйсули начали рисовать лиир на шатрах, они вырезали их изображения из камня, украшая ими замки. Правда была здесь, на виду – все те годы, что мы называли Чэйсули лжецами.

Я остановился перед возвышением. Мрамор его разительно отличался от холодного серого камня пола, он был теплым, розовым, с золотыми поблескивающими прожилками. Достойный пьедестал для стоявшего на нем трона.

Трон Льва. Ножки и подлокотники его были сделаны в форме львиных лап, спинка трона была увенчана львиной головой. Темное древнее дерево, натертое пчелиным воском до гладкого шелковистого блеска, и вырезанные на дереве руны поблескивают позолотой. Сидение обтянуто красным шелком с вышитым .на нем золотым гербовым львом. Этого Беллэм не изменил – оставил льва, как он был.

Мой лев, мой Трон Львов.

Мой?..

Я обернулся, он стоял там, где я и ожидал его увидеть.

– Мой? – спросил я. – Или – твой? Дункан не пытался притвориться, что не понял моих слов. Он просто вложил в ножны окровавленный нож, скрестил на груди руки и улыбнулся:

– Он твой, господин мой. С этого часа – твой. До времени.

Позади него раздавались звуки боя. Дункан стоял в распахнутых дверях, украшенных серебряной листвой. Черные волосы ниспадали на его плечи – они были столь же грязны от пота и крови, как мои, а на лице его были свежие ссадины. Но даже такой, в залитых кровью кожаных одеждах, с витавшим вокруг него запахом смерти, он был светлее, чем все великолепие этого зала.

У меня перехватило дыхание. Пройти весь этот путь, чтобы понять, сколь мало я значу…

– Трон, – хрипло и резко сказал я, – предназначен для Мухаара-Чэйсули. Так ты сказал.

– Когда-нибудь так и будет, – согласился он. – Но этот день настанет, когда не будет ни тебя, ни меня.

– Значит, все так же, как с этим мечом… – я коснулся сверкающего камня.

– Предназначено для другого…

– Перворожденный возродится снова, – Дункан улыбнулся. – Но его придется ждать долго. Есть еще время.

Шелковый вкрадчивый шепот прервал наш разговор:

– А меня вы тоже ожидаете? Я резко обернулся, вырвав меч из ножен. Тинстар – Тинстар медленно и мягко, как кошка, вышел из алькова подле трона. Дункан дернулся – и Айлини поднял руку:

– Не стоит, Изменяющийся! Стой, где стоишь, иначе я точно убью его, – он улыбнулся, – Ведь тебя опечалит, если вы потеряете своего Мухаара в тот самый день, когда возвели его на престол? Не так ли?

Он не изменился – у Айлини нет возраста. Он улыбался. Его лицо с небольшой бородкой было совершенно спокойно, почти умиротворенно, волосы были по-прежнему густыми – черные с серебряными нитями. Он был затянут в черную кожу, в руке его сверкал серебром меч.

Я почувствовал одновременно страх, гнев и отчаянье, поднимающиеся в моей душе. Тинстар всегда поворачивал все по своей воле, мы были лишь куклами в его руках.

Обретя, наконец, власть над собственным голосом, я спросил:

– Почему ты убил Беллэма?

– Я? – он снова улыбнулся. Улыбнулся.

Я внезапно вспомнил Зареда – то, как он умер. Как Лахлэн музыкой своей Леди убил его. Я очень отчетливо вспомнил, как выглядело его тело съежившееся, скрюченное…

Как и тело Беллэма.

Я успел удивиться – всего на мгновение, но нельзя было дать Тинстару провести меня.

– Почему?

Он еле заметно пожал плечами:

– Он был… использован до конца. Он был бесполезен для меня. Он был уже не нужен, – безразличный жест руки словно перечеркнул существование Беллэма. Но я все вспоминал его тело – его смерть. – Что еще? – с подозрением поинтересовался я. – Ведь было же и что-то еще.

Тинстар улыбнулся, его черные глаза сверкнули и я принужден был отвести взгляд. На его пальце сияло бело-голубое пламя. Кольцо. Оправленный в серебро кристалл.

– Было, – согласился он, – маленькое обещание, о котором ему так хотелось забыть. Беллэм был достаточно глуп, чтобы пожелать выдать свою прекрасную дочь за элласийского принца, а она была уже отдана мне, – на его красивом спокойном лице возникла насмешливая улыбка. – И тогда я сказал ему, что он умрет, если в этот день начнет битву с тобой. Бывают дни, когда твои боги сильнее моих.

Я сжимал в руке меч. Я так хотел нанести удар – но сейчас не мог. У меня оставалось, однако, другое оружие:

– Электра? – сказал я, – Твоя любовница, как я слышал? Что ж, я забуду ее прошлое ради ее будущего – ради того, чтобы она стала моей женой и королевой Хомейны.

В его глазах вспыхнул гнев:

– Ты не возьмешь в жены Электру.

– Возьму, я поднял меч так, чтобы он увидел сияющий рубин. – Как ты собираешься помешать мне, когда даже боги за меня?

Тинстар улыбнулся снова. И в тот момент, когда я сделал выпад, протянул руку и перехватил мой меч.

– Умри, – почти ласково сказал он. – Я устал от этих детских игр. Думаю, пришло время покончить с ними.

Словно молния пробежала от кисти руки до плеча. Мой удар достиг цели, но крови не было. Вместо того Айлини превратил мой меч в проводник своей силы и нанес мне удар – без оружия, одной своей магией.

Удар швырнул меня к трону, я едва не сломал себе хребет. Меча в моей руке больше не было: Тинстар держал его за клинок, подняв рукоять к самым моим глазам – и тут я увидел, что рубин почернел.

– Может, мне повернуть это оружие против тебя? – его глаза сияли едва ли не ярче, чем камень в кольце. – Мне нужно только дотронуться до тебя – совсем легко – этим камнем… и царствование злосчастного Кэриллона закончится, не успев начаться.

Меч приближался. Мой меч, теперь служивший ему. Я скользнул на колени, пытаясь откатиться в сторону, поднырнуть под рукоять, но Тинстар оказался быстрее.

И все-таки – недостаточно быстрым. Не успел почерневший рубин коснуться моей головы, в плечо Тинстара вонзился кинжал. Кинжал Дункана, который он метнул из противоположного конца зала. И Дункан устремился вслед за ним.

Я осознал, что лежу ничком на мраморном полу. Я не помнил, когда успел упасть, меч лежал рядом, на расстоянии вытянутой руки. Но рубин, еще недавно бывший таким ярким, теперь напоминал цветом глаза Тинстара.

Бросок Дункана сбил Тинстара с ног и отбросил его к подножью трона, недалеко от меня. Но Тинстар снова поднялся, а Дункан – нет. Он лежал, оглушенный падением, распростертый на ступенях. Одна рука, сверкающая золотом лиир, была вытянута в сторону – золото на золоте – и на мраморе расплывалась лужа крови.

– Тинстар!

То был Финн, летевший через зал с ножом в руке. Будет справедливо, подумал я, если Тинстар будет убит королевским хомейнским клинком…

Но он не был убит. Прежде, чем Финн успел добежать до него, он вырвал из раны кинжал Дункана, отбросил его, поспешно начертил в воздухе руну голубоватый туман окутал его высокую фигуру, и он исчез.

Я выругался и попытался подняться. И тут же рухнул назад, больно ударившись о подножие трона. От дальнейших попыток пришлось отказаться, я остался лежать, переводя дух. Финн склонился над своим братом.

Дункан что-то пробормотал, я видел, как он пытается приподняться – потом застыл, и только Финн смог удержать его от нового падения.

– Должно быть, ребро, – сквозь зубы проговорил Дункан, – Я буду жить, рухо.

– Эта кровь…

– …Тинстара, – закончил Дункан, усаживаясь на верхней ступеньке, прижимая одну руку к груди. – Расстояние оказалось слишком большим, иначе Тинстарн был бы мертв.

Он бросил на меня короткий взгляд, потом сделал жест в мою сторону:

– Финн… позаботься о Кэриллоне. Финн приподнял меня и прислонил к трону.

Моя голова опиралась на одну из львиных лап.

– Я думал, что, может быть, сумею убить его, – объяснил я, – чтобы мы больше не беспокоились о том, что он на свободе.

Финн поднял меч. Его лицо побледнело, когда он взглянул на рубин. На черный рубин.

– Он это сделал?

– Наверно, – чувство было такое, словно у меня переломаны все до единой кости. – Он положил руку на клинок, и камень, как видишь, почернел.

– Он использовал его, чтобы увеличить свою силу, – сказал Дункан. – Воля и силы Кэриллона были выпиты мечом, а потом вернулись – уже как удар. В мече было колдовство…

Он нахмурился:

– Рухо, этот меч всегда был просто мечом. Обычным мечом. Для того. чтобы на него подействовала магия Айлини, он должен был сам обладать магией. Может, ты что-то об этом знаешь?

Финн старался не встречаться глазами с Дунканом. Я ошеломленно уставился на него, пытаясь угадать его чувства, но он закрылся от нас обоих словно бы щитом.

– Рухо, – голос Дункана стал жестче, – ты использовал звездные чары?

– Он нашел их – нашел что-то, – я пожал плечами. – Пять камней и кровь, и падающие с неба звезды. Он сказал… – я остановился, пытаясь вспомнить в точности слова, сказанные Финном в прошлую ночь. – Жа-хай, чэису, Мухаар.

Дункан побледнел. Я сперва подумал, что это страх, но потом понял – он был в гневе. Он выплюнул какое-то слово на Древнем Языке, что-то, чего я не понял но, судя по бешенству, звучавшему в его голосе, это было только к лучшему. Я никогда не видел Дункана в таком гневе, зрелище зачаровало меня. И я невольно почувствовал огромную радость от сознания того, что этот гнев обращен не на меня.

Финн сделал резкий жест рукой сверху вниз – жест, призывавший к молчанию, который я видел очень редко, поскольку он считался грубым. На Дункана это не подействовало.

Он не кричал. Он говорил очень спокойно и тихо, но в его словах чувствовалась гневная сила, более действенная, чем крики и брань. Я шевельнулся, чувствуя себя чрезвычайно неуютно, и хотел было вмешаться, но передумал. Не мое дело – встревать в спор братьев.

Финн резко поднялся, все еще держа в руке меч Рубин был тускло-черным, казалось, что даже руна на клинке потемнели.

– Довольно! – крикнул он, и голос его разбудил дремлющее эхо. – Или ты хочешь вовсе лишить меня достоинства? Я признаю, что был не прав – признаю, слышишь! – но не нужно мне напоминать об этом. Я сделал то, что должен был сделать.

– Должен был!.. – губы Дункана побелели и искривились от боли и гнева. Что было бы, если боги отказали бы тебе? Что стало бы с королем?

– С королем? – я понял, что все же имею какое-то отношение к этой ссоре. Что ты такое говоришь, Дункан?

Финн снова повторил свой жест. И снова Дункан не обратил на это внимания:

– Он просил богов о звездных чарах. Насколько понимаю, они дали ему то, что он просил – ты ведь жив.

– Жив? – я сел и выпрямился. – Хочешь сказать, что я мог умереть? Дункан потрогал грудь:

– Такое делается очень редко и лишь тогда, когда другого выхода нет. Риск слишком велик. Более чем за шесть сотен лет это пережили только двое.

Я судорожно сглотнул – во рту у меня внезапно пересохло:

– Теперь трое.

– Двое, – Дункан был чудовищно серьезен, – я считал и тебя.

Я уставился на Финна:

– Но зачем?..

– Это было необходимо. Для блага Хомейны, он не смотрел ни на меня, ни на брата, его внимание было приковано к мечу, который он держал в руках. – Ради Чэйсули.

– Тебе это было нужно ради тебя самого, – отрезал Дункан, – ты знаешь не хуже меня, что о звездных чарах может просить только воин, родня по кропи создателю меча. Это был твой шанс отвоевать место жехаана. Хэйл убит, но Финн нет. И сын пожелал наследовать жехаану. Получить его власть, – Дункан поднял глаза на меня. – Рисковал не только ты. Если бы прошение было отвергнуто, магия поразила бы вас обоих.

Я посмотрел в лицо Финну: он был все еще бледен, разгневан тем, как Дункан расценил его действия, и, без сомнения, ожидал от меня самого худшего. Я не был уверен, действительно ли он не заслужил этого.

– Почему? – снова спросил я.

Финн по-прежнему смотрел на камень:

– Я хотел этого, – очень тихо ответил он. – Всю мою жизнь я мечтал просить об этом богов. Увидеть, действительно ли я истинный сын своего жехаана, – я увидел, как горько искривились его губы. – Во мне было меньше от него, чем в Дункане… в его бу-сала. Я хотел того, что мог получить, был бы случай – я не упустил бы его. Так я и сделал. И сделал бы это снова, потому что знал – у меня все получится.

– Откуда? – спросил Дункан. – Никогда нет уверенности в успехе.

– В этот раз она была. Вспомни о Пророчестве. В зале повисло молчание.

Наконец, Дункан нарушил его – рассмеявшись. Смех его был не слишком веселым, но он разрядил обстановку.

– Пророчество, – проговорил он, – Боги, мой рухолли говорит о Пророчестве.

И говорит с богами, – он вздохнул и покачал головой. – Первое частенько делаю и я, но второе… о, второе… это не для бу-сала. Это может сделать только родной сын, не приемный.

На мгновение Дункан стал словно бы много старше своих лет, в его лице читалась страшная усталость:

– Я отдал бы все за то, чтобы быть родным сыном Хэйла. А ты готов предложить это право – и себя в придачу – в жертву богам. Ох, Финн, неужели ты никогда ничему не научишься?

Финн посмотрел на своего брата. Сводного брата. Они были братьями по матери, но в обоих было что-то от отца, хотя родным отцом Хэйл был только для одного.

Я долго молчал – ничего не приходило в голову, а тишина становилась все более невыносимой. Потом наконец поднялся, забрал у Финна свой меч и коснулся почерневшего рубина:

– Дело сделано. И оно стоило такого риска. Я повторил бы это снова.

Финн бросил на меня острый взгляд:

– Даже зная..?

– Даже зная, – я пожал плечами и сел на трон. – Что еще оставалось делать?

Дункан вздохнул. Он поднял руку в знакомом жесте – раскрытая рука ладонью вверх.

Я улыбнулся и повторил его движение.

Глава 18

Я принял послов Солинды в одеждах, приличествующих моему положению.

Исчезли потрескавшиеся, заляпанные грязью и кровью доспехи солдата – вместо этого я был облачен в бархат и вышитые шелка красновато-коричневого и янтарного цветов. Мои волосы и борода были аккуратно подстрижены и умащены благовониями, впервые в жизни я чувствовал себя почти что королем.

Я знал, что пятеро солиндских посланников видят перед собой вовсе не того, кого ожидали. Почти семь лет назад, когда Беллэм завоевал Хомейну, я был мальчишкой. Рослым и сильным, как взрослый мужчина, но лишенный стойкости и крепости взрослого. Теперь, когда я восседал на Троне Льва, это казалось далеким прошлым. Я вспомнил, как сын Кеуфа обезоружил меня и велел заковать в цепи. Я вспомнил бесконечные бессонные ночи в заточении. Я вспомнил, как был ошеломлен, когда Аликс пришла мне на помощь…

Вспомнил все. И – улыбнулся.

Солиндцы не поняли моей улыбки, но это не имело значения. Пусть думают, что хотят: пусть судят обо мне по тому, что видят перед собой. Со временем все прояснится.

Я был не один в зале. Почетную стражу я намеренно набрал из Чэйсули. Финн, Дункан и еще шесть воинов выстроились по обеим сторонам от трона на возвышении.

Их лица были спокойными, стояли они? молча, а странные желтые глаза их неотрывно следив ли за вошедшими.

Роуэн, который ввел в зал послов Солинды, представил их всех по очереди.

Герцог такой-то, барон такой-то… я не знал титулов солиндской знати. Мой молодой капитан, полу-Чэйсули, полу-хомэйн, справлялся с этим прекрасно. Тон у него был ровный, спокойный, как и подобало, и лишь иногда в нем проскальзывала тень снисходительности: мы были победителями, они – побежденными, и пришли они в мой дворец.

Эссиэн. Самое высокое положение из всех посланников – он держался с соответствовавшей этому положению надменностью. На нем, разумеется, были темно-синие одежды, но кто-то спорол герб Беллэма, нашитый слева на шелковую тунику, силуэт восходящего солнца выделялся чуть более темным цветом – тонкое оскорбление, настолько тонкое, что с этим ничего нельзя было поделать: внешне он не отказывал мне в подобающем почтении. Если бы я упрекнул его – он заговорил бы о том, что после столь тяжелой и кровопролитной войны трудно найти лучшие одежды. И мне было бы нечего возразить. А потому я позволил ему его маленький бунт – теперь я мог позволить себе это.

Его темные волосы были зачесаны назад, открывали высокий лоб, руки не дрожали – но в карих глазах не было ни почтения, ни уважения, когда он склонился передо мной.

– Мой господин, – тихо произнес он, – мы пришли, как посланцы Солинды, чтобы признать власть Мухаара Кэриллона.

– Известны ли вам наши условия?

– Конечно, мой господин, – он бросил на остальных пятерых быстрый взгляд.

– Условия эти были обсуждены. Как известно господину Мухаару Кэриллону, Солинда проиграла эту войну. Не осталось никого, кто мог бы принять корону Солинды…

Он умолк на мгновение, стиснул зубы:

– У нас нет короля… нет Солиндского короля, – его глаза встретились с моими, и я увидел в них горечь. – И мы почтительно просим Мухаара Кэриллона принять венец Солинды.

– Разве Беллэм не оставил наследников? – я сдержано улыбнулся – вежливой многозначительной улыбкой. Разговор сейчас шел о том, что, бесспорно, знали все – но правила предписывали обсудить и это.

– Конечно, Эллик умер несколько лет назад, но ведь у Беллэма наверняка были незаконнорожденные потомки.

– Без сомнения, – угрюмо согласился Эссиэн. – Но ни один из них не может стать ныне опорой страны. Найдется много… недовольных, – он выдавил некое подобие улыбки. – А мы хотели бы избежать подобных осложнений – особенно сейчас, когда наш король… умер. Господин Мухаар Кэриллон показал, что он… в достаточной мере подходит для того, чтобы занять этот трон.

В достаточной мере. Эссиэн говорил в странной манере, его речь изобиловала паузами и полунамеками – не понять которые, впрочем, мог только человек, непривычный к дворцовому обхождению. Я, выросший при дворе короля, с детства окруженный его прислужниками и советниками, понимал его речи без труда.

– Что ж, хорошо, – согласился я, выдержав паузу: Эссиэну пришлось долго ждать моего ответа. – Я постараюсь и впредь оставаться… в достаточной мере подходящим для этой роли. Но у нас была еще одна… просьба.

Лицо Эссиэна застыло:

– Да, господин мой Мухаар, вопрос о законном наследовании, – он глубоко вздохнул: колыхнулись складки синей туники. – В знак нашего полного согласия с тем, что Солинда покоряется власти господина Мухаара Кэриллона, мы предлагаем ему в жены принцессу Электру, дочь Беллэма и его единственную законную наследницу, – его ноздри раздувались. – Сын, рожденный в этом браке, станет наследником трона Солинды.

– Законное наследование, – задумчиво повторил я, Хорошо, мы берем ее в жены. Ты можешь передать ей слово Мухаара Кэриллона – у нее есть месяц, чтобы подготовиться к свадьбе и собрать прислугу и свиту. Если же она не явится в назначенный срок, мы пошлем за ней Чэйсули.

Эссиэн и прочие прекрасно поняли, о чем идет речь. Они видели восьмерых воинов – одетых в кожу и варварски сверкающее золото, и – вооруженных. Кинжал, лук и лиир. Чтобы понять, достаточно было взглянуть на лиир.

Эссиэн склонил голову в знак того, что понял мое приказание. Казалось, разговор окончен, но у меня оставался один вопрос напоследок:

– Где Тинстар?

Эссиэн вскинул голову и пригладил волосы нервным, видимо, привычным жестом. Его кадык дернулся – раз, другой, он быстро оглядел остальных – но никто из них явно не знал ответа.

– Я не знаю, – наконец, ответил он очень отчетливо. – Кто может сказать, куда пойдет Айлини? Кто знает? Он просто идет, господин мой, – в бледной улыбке Эссиэна проскользнула легкая тень насмешки и торжества, – Несомненно, он намеревается препятствовать господину Мухаару Кэриллону в исполнении его замыслов, но что замышляет он сам, я не могу сказать. Тинстар – это… Тинстар.

– И, без сомнения, он найдет поддержку, – так же спокойно прибавил я. – В Солинде Айлини имеют большую власть – пока что. Но их сила – его сила – станет лишь тенью прежней, ибо теперь у нас есть Чэйсули.

Эссиэн прямо взглянул на Финна:

– Но в Солинде мы слышали и другое. Что Чэйсули теряет свою силу при встрече с Айлини, – он снова перевел взгляд на меня. – Или это не правда?

Я улыбнулся – Почему бы не спросить Тинстара? Он-то, вероятно, сумеет объяснить, что происходит между двумя этими народами.

Я вглядывался в его лицо. Я ожидал – надеялся – прочесть в нем что-то, что выдаст его мысли, быть может, он знает больше, чем говорит. Если он что-то знает о Тинстаре, он выдаст это – даже не проронив ни слова. Но в его глазах не было торжества. Он только нахмурился, словно было что-то, что он хотел бы знать – но узнать не мог. Он не солгал.

Я поднял руку, показывая, что разговор окончен:

– Хомейнский некий регент будет жить в городе Лестра. Ройс – человек неподкупный, ему можно доверять. Он будет править Солиндой от нашего имени, представляя наш Правящий Дом, покуда у нас не родится наследник престола.

Служите же верно нашему регенту, и вы увидите, что ваш господин справедлив.

Эссиэн стиснул зубы:

– Да, господин мой Мухаар.

– С ним мы пошлем Чэйсули, – я улыбнулся, увидев, что солиндец понял меня верно. – Теперь вы можете идти.

Они вышли, я же оглянулся на Чэйсули. Дункан медленно улыбнулся:

– Финн оказался хорошим учителем.

– Но приходилось мне нелегко, – на лице Финна появилась привычная кривая ухмылка. – Однако, судя по тому, что я увидел, время было потрачено не зря.

Я поднялся с трона и потянулся, хрустнув позвонками:

– Электре не слишком понравится мое решение.

– Электре не понравится все, что бы ты ни сказал, чтобы ты ни сделал, ответил Финн. – Но если бы ты хотел мирного и спокойного брака, думаю, твой выбор пал бы на кого-нибудь другого.

Я рассмеялся его словам, снимая золотой венец. Венец этот когда-то принадлежал Шейну, он был украшен бриллиантами и изумрудами. Теперь он принадлежал мне.

– Скучный и спокойный брак – не брак, как я слышал, – я глянул на Дункана, – но ты должен это знать лучше меня.

На миг на его лице возникла ироническая усмешка – чем он невероятно напомнил мне финна, потом Дункан пожал плечами:

– С Аликс не соскучишься.

Я вертел обруч в руках, размышляя о женщинах вообще – и в особенности об Электре:

– Она придет, – нахмурившись, пробормотал я. – Она придет, и я должен быть готов к этому. В моей постели окажется не маленькая тихая девственница, дрожащая от страха и смущения – нет, это будет Электра.

– Ага, – сухо подтвердил Финн. – И ты сделаешь ее королевой Хомейны.

Я перевел взгляд на Роуэна. Он стоял тихо, но избегал встречаться со мной глазами. Воины взглядов не отводили – зато я никогда не мог угадать их мысли, если они этого не хотели. Что же до Дункана и Финна, я и без того знал, что они думают.

Я беру с собой в постель ядовитую змею… Я вздохнул, но потом вспомнил, какой властью над мужчинами обладает эта змея, и внутри у меня все затрепетало от желания. Может, одна ночь с ней и стоит такого риска… и я собирался рискнуть.

Я снова взглянул на Финна:

– Это принесет Хомейне мир. Он не улыбнулся:

– Кого ты пытаешься в этом убедить?

Я хмыкнул и начал спускаться вниз по ступеням:

– Роуэн, идем со мной. Я дам тебе поручение привести мою госпожу и мать из Жуаенны, как только она сможет отправиться в путь. Нужно перевезти сюда и Торри… хотя, несомненно, Лахлэн пожелает заняться этим сам, – я вздохнул и обернулся. – Финн. Ты проследишь за эскортом для Торри?

Он молча кивнул, я подумал, что он до сих пор не одобряет мое решение жениться на Электре. Но это не имело значения. Не на Финне же я женюсь.

Звук.

Строго говоря, не совсем звук: просто – не-тишина. Тень звука, почти неуловимая, но заставившая меня сесть на ложе.

Моя рука потянулась к кинжалу, лежащему у подушки – даже в Хомейне-Мухаар я не оставил этой давней привычки: кинжал и меч слишком долго были рядом со мной – даже когда я спал, без них я не чувствовал себя в безопасности. Но когда я откинул покрывало и выскользнул из постели, я понял, что это было бесполезно.

Кто устоит против Чэйсули?..

Сперва я увидел ястреба. Он восседал на спинке стула, глаза его в свете факела не мигали. Факел держал в руке Дункан.

– Идем, – больше он не сказал ничего. Я отложил нож. Снова Чэйсули куда-то звал меня среди ночи… Но этого я знал слишком плохо – а то, что все же знал о нем, пробудило во мне подозрения:

– Куда? И зачем?

Он еле заметно улыбнулся. В неярком свете его лицо было маской, не имевшей определенного выражения. Зрачки желтых глаз, отражающих свет, казались просто черными точками. Из-под прядей волос поблескивала серьга в форме ястреба.

– Мне оставить мой нож?

Я почувствовал, как жаркая краска заливает мое лицо.

– Зачем? – уязвлен но ответил я, – Ты и без него можешь убить меня. Дункан рассмеялся:

– Вот уж никогда не думал, что ты станешь бояться меня…

– Я, строго говоря, и не боюсь, – возразил я, – ты никогда не убьешь меня, ты ведь сам говорил о том, что я – одно из важнейших звеньев вашего Пророчества. Но я подозреваю, что знаю причины, приведшие тебя сюда.

– Кэриллон, – торжественно объявил он, – этой ночью я сделаю тебя королем.

Я почувствовал, как волосы зашевелились у меня на голове:

– Ты собираешься сделать королем меня? Или – другого?

Ошибиться в смысле моих слов было невозможно. Он и не ошибся – в этом я был уверен.

– Идем со мной, и ты узнаешь.

Я натянул штаны, рубаху – первое, что сумел отыскать в темноте, – и сапоги до колен, потом я пошел за Дунканом. Каю он приказал остаться.

Чэйсули вел меня по моему дворцу. Он шел уверено – так, как может идти только человек, хорошо знающий это место. Но я знал, что Дункан нечасто появлялся в Хомейне-Мухаар. Хэйл по крайней мере один раз приводил его сюда но тогда он был еще ребенком и вряд ли смог бы запомнить дорогу в этом лабиринте залов и коридоров. И все же Дункан шел по дворцу так, словно родился и вырос здесь.

Как я и думал, он привел меня в Тронный Зал. Здесь воин взял второй факел, укрепленный на стене, зажег его от того, который уже держал в руках и протянул оба мне:

– Там, куда мы идем, – пояснил он, – темно. Но воздуха там достаточно.

Я почувствовал пробежавший по спине холодок, но воздержался от вопросов, и только в молчаливом изумлении смотрел, как он опускается на колени возле очага.

Дункан начал разгребать незажженные дрова. Пепел взметнулся и осыпал его волосы, словно он внезапно постарел – старик с лицом без единой морщинки, чьи волосы из черных стали седыми, а на руках по-прежнему поблескивало золото. Я закашлялся, вдохнув пепел, и чихнул. Но Дункан уже покончил с дровами и взялся за железное кольцо на дне жаровни – кольцо, которого я никогда прежде не видел.

Я нахмурился: какие еще тайны Хомейны-Мухаар могут быть известны Дункану?

Но мне пришлось заставить себя быть терпеливым, смотреть и ждать.

Дункан даже прищурился от напряжения, ему потребовалась вся его сила и обе руки для того, чтобы поднять кольцо.

Как оказалось, оно было прикреплено к железной плите, прикрывавшей какой-то ход. Чэйсули медленно поднял плиту, потом откинул ее, взметнув облачко пепла, и устало поморщился.

Я подался вперед и заглянул в дыру. Ступени. Лестница. Нахмурился:

– Куда…

– Иди и узнаешь, – Дункан забрал свой факел и начал спускаться вниз. Шаг за шагом, он медленно исчезал в провале. Я последовал за ним, чувствуя себя неуютно.

Воздуха здесь было достаточно, как он и обещал, правда, воздух этот был застоявшимся и влажным – но он все-таки был. Оба факела продолжали гореть, гаснуть они и не собирались, и я понял, что мы в безопасности и не задохнемся.

Так я и спускался вслед за Дунканом, размышляя о том, откуда он знает о существовании подобного места.

Лестница была узкой, ступени – невысокими, мне приходилось нагибать голову, чтобы не удариться. Дункану тоже – он был почти равен со мной ростом, но для Финна, как мне подумалось, высота была бы в самый раз. Внезапно с тем же неуютным чувством, я пожелал, чтобы Финн оказался здесь со мной… Но нет – я послал его к моей сестре, а сам остался в руках его брата.

– Здесь, – Дункан спустился еще на две ступени, на нижнюю площадку лестницы. Он коснулся пальцами стены, и я увидел высеченные в камне древние руны, позеленевшие от сырости и времени. Смуглые пальцы Финна, сейчас серые от пепла, оставляли следы на стене, повторяли очертания рун, а он что-то приглушенно бормотал и под конец кивнул:

– Здесь.

– Что ты… – я не завершил фразу: незачем было. Дункан нажал на один из камней, потом надавил на стену плечом. Один из каменных блоков повернулся на оси, открыв вход.

Еще одна лестница? – нет. Комната. Или склеп. Я поморщился: похоже на катакомбы.

Дункан сунул внутрь факел и огляделся, потом обернулся и кивнул мне, предлагая войти первым.

Я смотрел на него с явным недоверием, растущим с каждой минутой.

– Выбирай, – сказал Дункан. – Войти сюда принцем, чтобы выйти Мухааром… или уйти сейчас – и всегда чувствовать себя ущербным.

– Я не чувствую себя ущербным! – сказал я, моя тревога все росла. – Разве я – не то звено, о котором ты говорил?

– Звено нужно сперва отковать, и закалить металл, – он смотрел мимо меня на лестницу, ведущую вверх. – Путь к отступлению – позади тебя. Но я не думаю, что ты им воспользуешься. Мой рухолли не стал бы служить трусу или глупцу.

Я оскалил зубы в угрюмой усмешке:

– Если ты думаешь, что эти слова повлияют на мое решение, то ошибаешься. Я готов признать за собой и то, и другое, если это поможет мне выжить. И, если ты не убьешь меня – чего, по твоим словам, ты делать не собираешься – я выйду отсюда Мухааром, даже если и не войду в эту комнату.

Я стиснул зубы. пытаясь подавить невольную дрожь, факел плясал в моей руке:

– Ты, видишь ли, не Финн, и ничто не заставляет меня слепо верить тебе мы никогда не были с тобой друзьями.

– Верно, – согласился он. – Но только потому, что между нами стояла женщина – а даже Аликс здесь нет места. Это – твое дело.

– Ты оставил Кая наверху, – сейчас для меня это подтверждало его вину.

– Только лишь потому, что здесь, в этом месте, достаточно лиир и без него.

Он был бы лишним.

Я уставился на него, только что рот не разинув. Лишний лиир? И я слышу это от Дункана? Боги… но если он готов расстаться с половиной своей души ради всего этого, я бесспорно должен доверять ему!

Я вздохнул. Попытался сглотнуть комок, застрявший в горле, и, держа факел перед собой, вошел.

Лишний. Да, Кай был бы лишним здесь, это верно. Потому, что здесь собрались все лиир мира, и еще один был попросту не нужен.

Это был не склеп – скорее, своего рода памятник или, может быть, храм. Во всяком случае, что-то связанное с Чэйсули, лиир и их богами. Потому что стены были из лиир – лиир на лиир – вырезанных из бледного кремового мрамора.

Отблески пламени пробегали по стенам, заставляя прожилки в мраморе вспыхивать золотом. Из гладкого полированного камня проступали очертания орла с распахнутыми крыльями, разинутым клювом и выпущенными когтями, медведя, сутулившего могучую спину, стоящего на задних лапах и вытянувшего переднюю, словно для удара, стремительной длиннохвостой лисицы, повернувшей голову и смотрящей через плечо, кабана со сверкающими острыми клыками и недобрыми маленькими глазками…

И еще, и еще – так много, что я должно быть, даже сосчитать бы их не смог.

У меня перехватило дыхание, безмолвно я обводил взглядом круглую комнату, разглядывая стены. Такое сокровище, такая красота, такое мастерство – и все это похоронено глубоко под землей!

…Ястреб, чьи крылья соприкасались с крыльями сокола. Необыкновенно красивая горная кошка, готовая к прыжку. И волк – конечно же, волк, похожий на Сторра, с золотыми глазами… От пола до потолка вся стена была украшена изображениями лиир.

Кай был бы лишним. Но сейчас лишним здесь был я. Я почувствовал, что слезы жгут мне глаза, а грудь сжала нежданная боль. Бессмысленно жить, если ты хомэйн, а не Чэйсули – на что жизнь, если ты не отмечен благословением богов если у тебя нет лиир?.. Как мелок и ненужен был Кэриллон Хомейнский…

– Жа-хай, – сказал Дункан. – Жа-хай, чэйсу, Мухаар.

Я обернулся и поглядел на него. Он стоял уже в комнате подняв факел, разглядывая лиир с тем же, если не большим, изумлением и восхищением, что и я сам.

– Что значат эти слова? – спросил я. – Финн произнес их, когда говорил с богами, и ты сказал, что он не должен был этого делать…

– Это был Финн, – звуки прошелестели в тени, полной лиир. – Их должен произносить вождь клана и тот, кто мог бы стать Мухааром, – он улыбнулся, увидев, что я собрался возразить. – Нет, я вовсе не желаю этого, Кэриллон. Если бы желал, никогда не привел бы тебя сюда. Здесь, во Чреве Жехааны, ты родишься снова. Станешь истинным Мухааром.

– Эти слова, – настойчиво повторил я. – Что они значат?

– Ты достаточно знаешь Древний Язык от Финна, чтобы понимать, что не все в нем можно перевести однозначно. В нем есть свои оттенки смысла, которые теряются при переводе, есть то, что не произносится, а передается жестами… он продемонстрировал знак толмооры. – «Жа-хай, чэйсу, Мухаар»

– это что-то вроде молитвы богам по сути своей. Прошение. Хомэйн мог бы сказать: Примите этого человека, этого Мухаара. Я фыркнул:

– Что-то непохоже на молитву.

– Просьба – или молитва – как та, которую произнес Финн, а теперь произношу я – требует особого ответа. Боги всегда дают ответ. Жизнью – или смертью.

Я снова встревожился:

– Значит, я могу умереть здесь, внизу..?

– Можешь. И, что бы с тобой ни произошло, тебе придется пройти через испытание одному.

– Ты знал об этом, – внезапно сказал я. – Хэйл рассказал тебе?

Лицо Дункана было спокойно:

– Хэйл рассказал мне, что это. А о существовании этого места знает большинство Чэйсули, – по его лицу скользнула улыбка. – Это не так уж и страшно, Кэриллон. Это всего-навсего Утроба Земли.

Я почувствовал, что по моей спине стекают струйки холодного пота:

– Какая утроба? Какая земля? Дункан… Он указал. Прежде я смотрел только на стены, не обращая внимания на пол. Теперь я увидел яму в центре этого маленького зала.

Подземная темница. В такой человек мог умереть. Я инстинктивно отшатнулся, чуть не сбив с ног стоявшего у дверей Дункана, он протянул руку и забрал у меня факел. Я мгновенно обернулся и потянулся за ножом, которого у меня не было, но Дункан уже укрепил оба факела на стенах у входа. Теперь комната была залита светом.

Однако свет, падавший в яму в середине зала, полностью исчезал, поглощенный темнотой.

– Ты спустишься в Утробу, – спокойно сказал он, – и, когда выйдешь из нее, ты родишься Мухааром.

Я сдавлено выругался. Я бы шею ему свернул – хотя и не был уверен, способен ли я на это – но все равно остался бы в подземелье. Но Утроба – нет, это совсем другое дело.

– Просто – спуститься? Но – как? Здесь что, есть веревка? Или уступы, за которые можно уцепиться?

Я остановился, глупо было задавать такие вопросы. Подземелья строятся, чтобы держать в них людей. И из этой темницы не поможет мне выбраться ничто. Ты должен прыгнуть.

– Прыгнуть, – мои руки сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Дункан… – Быстрее войдешь – быстрее выйдешь, – он не улыбался, но в глазах плясали веселые искорки. – Земля – такая же жехаана, как и остальные, Кэриллон: она сурова, ее легко разгневать, она зачастую нетерпелива, но отдает тебе свое сердце. Она дает жизнь ребенку. Сейчас мы хотим, чтобы в мир пришел Мухаар.

– Я уже пришел в мир, – напомнил я ему, – Я уже однажды родился, меня родила Гвиннет Хомейнская. Одного рождения вполне достаточно – по крайней мере, его-то я не помню. Давай покончим с этим и пойдем куда-нибудь еще: я не охоч до утроб.

Его рука легла мне на плечо:

– Ты останешься. Мы закончим то, что начали. Если придется, я заставлю тебя.

Я повернулся к нему спиной и отошел в самый дальний угол, старательно обходя край ямы. Там я и ждал, прислонившись к камню, когда ощутил на своей шее осторожное прикосновение крыльев сокола. Это заставило меня отодвинуться от стены.

– Ты не Чэйсули, – сказал Дункан. – Ты не можешь стать Чэйсули. Но тебя можно заставить понять, что значит чувствовать и думать, как Чэйсули.

– И это сделает меня человеком? – мне не удалось до конца скрыть насмешку.

– Это сделает тебя, хотя бы ненадолго, одним из нас, – его лицо в свете факелов было спокойным и торжественным. – Это не продлится долго. Но на мгновение ты сможешь ощутить, что значит быть Чэйсули. Сыном богов, – он сделал жест толмооры. – Это сделает тебя хорошим Мухааром.

У меня пересохло в горле:

– Мухаар – слово Чэйсули, не так ли? А Хомейна?

– Мухаар означает – король, – тихо ответил он. – Хомейна – это фраза: всех кровей.

– Король всех кровей, – я почувствовал, как все внутри у меня сжимается. Итак, поскольку ты не можешь посадить на трон Чэйсули, то решил сделать все, чтобы превратить меня в одного из вас.

– Жа-хай, чэйсу, – вместо ответа сказал он. – Жа-хаи, чэйсу, Мухаар.

– Нет! – крикнул я, – Ты что, хочешь предать меня богам? Дункан… мне страшно…

Эхо подхватило это слово. Дункан ждал. Он уже почти подчинил меня своей воле. Я чувствовал, как по моему телу течет пот, страх охватил меня. Меня била дрожь.

– Человек должен предстать перед богами обнаженным.

Итак, он хочет, чтобы я еще и разделся. Угрюмо, зная, что он сейчас увидит, как съежились мои гениталии, я стянул сапоги, рубаху, а под конец и штаны. В глазах Дункана не было ни жалости, ни насмешки. Только сопереживание и понимание.

Он подошел к факелам, взял их и двинулся к лестнице. Дверь была открыта, но я знал, что уже не выйду через нее.

– Когда я закрою выход, ты должен прыгнуть.

Он закрыл выход.

И я прыгнул…

Глава 19

Жа-хай, чэйсу, Мухаар…

Эти слова эхом отдавались в висках.

Жа-хай, чэйсу, Мухаар…

Я падал и падал. Так далеко… В черноту, в совершенную пустоту. Так долго – так далеко…

Я закричал.

Звук отразился от стен колодца – гладких скругленных стен, которые я не мог видеть. Эхо возвратило его, усилив, заставив вибрировать мои кости.

Я падал.

Я подумал, слышал ли меня Дункан. Я подумал… подумал… Я больше не думал ни о чем. Я просто падал.

Жа-хай, чэйсу, Мухаар…

Эта пропасть поглотила меня, я падал назад во Чрево. И не знал, извергнет ли оно меня снова…

Дункан, о, Дункан, почему ты не предупредил меня …но можно ли предупредить об этом, как должно? Или остается падать, и падать, и падать, чтобы узнать, чтобы понять?..

Вниз.

Я был пойман. Что-то задержало, остановило меня в моем бесконечном полете вниз. Что-то обвилось вокруг моих лодыжек и запястий. Руки? – нет, что-то иное, что-то, что протянулось из темноты, крепко охватив мои запястья и лодыжки, ноги и грудь. Я висел животом вниз над кромешной тьмой.

Меня вырвало. Блевота, поднявшаяся из глубины желудка, хлынула у меня изо рта вниз, в глубину. Я был опустошен – оболочка трепещущей плоти. Я висел совершенно неподвижно, не решаясь ни пошевелиться, ни вздохнуть – безмолвно моля, чтобы то, что меня поймало – что бы это ни было – не выпустило меня снова.

Боги… не дайте мне упасть… только не это – снова…

Сеть? Прочная тонкая сеть, возможно, укрепленная на невидимых мне выступах по окружности ямы? На верхних краях я ничего подобного не видел, но, может быть, стены ямы вовсе не такие гладкие, как мне показалось? Может, отсюда даже можно выбраться…

Невидимые жгуты не впивались в тело – просто поддерживали меня в неподвижности, так, что я касался только воздуха. Сеть поддерживала меня – но так, что я не ощущал ее.

Колыбель. И – ребенок, висящий лицом вниз в Утробе.

– Дункан? – прошептал я, страшась, что звук моего голоса нарушит шаткое равновесие. – Так и должно быть?..

Но Дункана не было – я остался совершенно один, и понимал, почему он сделал это. Финн не слишком много говорил о ритуалах Чэйсули, связанных с инициацией, поскольку большинство воинов считалось взрослыми, обретя связь с лиир, но я думал, что было что-то еще. И я, будучи хомэйном, то есть неблагословенным, никогда не смогу узнать ничего об этих ритуалах – если только это не поможет мне выяснить, что же делает Чэйсули – Чэйсули.

Этой ночью я сделаю тебя королем.

Королем, подумалось мне, или помешанным? Страх может сломать душу.

Я не шевелился. Я висел. Я слушал. Я думал о том, вернется ли Дункан, чтобы проверить, как я и что со мной. Я услышу его. Для меня сейчас даже его бесшумные шаги прозвучат ударом камня и камень. Я услышу его, потому что вслушиваюсь в тишину с отчаяньем человека, который хочет сохранить разум. И, если он войдет, я крикну ему, чтобы он выпустил меня.

Возможно, я даже буду умолять его.

Войди принцем и выйди Мухааром.

Боги, да стоит ли это того?

Воздух. Я дышал. Он был безвкусным – не вонючим, не ароматным, может быть, в стенах колодца есть отверстия, через которые можно было бы бежать…

Я висел в полном безмолвии. Когда повернул голову – медленно-медленно услышал, как проворачиваются в своих гнездах шейные позвонки. Не звук: тень звука, шорох, шепот. Но я слышал его.

Я слышал, как что-то забилось внутри: па-тамм па-тамм па-тамм…

Шаги? – нет. Дункан? – нет.

Па-тамм па-тамм па-тамм…

Ветер летел сквозь меня, шипя, свистя и рыча. Я закрыл глаза и попытался замкнуть слух.

Па-тамм па-тамм па-тамм…

Я висел в пустоте. Обнаженный и совершенно одинокий. Чрево Земли. Снова младенец – вот чем я был, нерожденная душа, заключенная в Утробе. То, что я слышал, было только лишь биением моего сердца, шумом моего дыхания. Я снова стал младенцем – и, боги! как я хотел родиться снова!

– Дунканннн…!

Я закрыл глаза. Я висел. Исчезала холодная дрожь страха, я утратил осязание, я не чувствовал больше, что меня держит хоть что-то – даже эти невидимые жгуты…

Я плыл.

Тишина.

По течению…

Ни тепла. Ни холода. Ничего. Ничто. Я плыл в отсутствии звуков, запахов, ощущений. Меня не существовало.

Я ждал с бесконечным терпением.

Звон. Как звон стального клинка о клинок. Звон. Звук…

Он наполнил мою голову. Мне казалось, я ощущаю его, чувствую его запах – у него был привкус крови. Может, я прокусил губу? Нет. Крови у меня не было. Была только плоть, поддерживаемая невидимыми и неощутимыми.

Я знал, что мои глаза открыты, что они смотрят. Слепо. Я видел только тьму – совершенное отсутствие света. А потом она поднялась – восстала, захлестнула меня – и на меня обрушился свет мира.

Я закричал. Весь свет мира – это слишком, слишком – или вы хотите ослепить меня?

Это ненадолго сделает тебя одним из нас.

– Дункан?..

Я прошептал это имя – но в невыносимой тишине оно прозвучало криком. Я задергался в своих путах – и осознал, что у меня есть тело. Тело. Две ноги, две руки, голова. Я – человек. Мужчина. Кэриллон Хомейнский.

Ненадолго – ты поймешь, что значит быть Чэйсули.

Но я не понимал этого.

Я вообще ничего не понимал и не знал сейчас.

Я думал только о том, чтобы родиться.

Шелест крыльев – и, показалось, скрежет когтей. Кай?.. Нет. Дункан оставил его наверху.

Шорох крыльев – словно большая птица развернула их, расправила – снова сложила и принялась чистить перышки. Крик сокола – яростный голос ястреба, настигающего добычу – вопль разгневанного орла…

Птицы. Меня окружили птицы. Я чувствовал дуновение ветра, поднятого их крыльями – легкие, как вздох, прикосновения перьев к лицу… Как же мне хотелось стать одним из них, ощутить ветер, наполняющий меня, поддерживающий меня, почувствовать, как мои крылья рассекают воздух – свободную радость полета, и танцевать – да, танцевать в потоках воздуха…

Какое искушение! Я крикнул – крикнул изо всех сил:

– Я человек, а не птица! Человек, а не зверь! Человек, а не Изменяющийся!

Тишина обняла меня, коснулась моего лба. Па-тамм, па-тамм, па-тамм…

Шепот.

ДемонДемонДемон… Я плыл в пустоте. ДемонДемонДемон… Я вздрогнул. Нет.

ИзменяющийсяОборотеньЧейчули НетНетНет.

Я улыбнулся. ЧеловекЧеловекЧеловек.

Ты Изменяешься ИзменяешьсяИзменяешься…

Благословение богов, заметил я. От него не отрекаются.

ЗверьЗверьЗверь…

Нет!Нет!Нет!

Я плыл в пустоте. Я стал зверем.

Я бежал. Бежал на четырех лапах. Четвероногий зверь с пушистым хвостом – я бежал. Я познал радость этой свободы.

Теплая земля под моими лапами – мои когти вонзались в нее. Запахи деревьев и трав, неба и ветра. Радость краткого прыжка-полета через ручей. Горячая кровь добычи, вкус мяса на языке. Но более всего – свобода, совершенная, полная свобода: отбросить все горести и тревоги, жить настоящим. Не вчерашним и не завтрашним днем: настоящим. Жить по-настоящему. Теперь. Сейчас. В этот миг.

Я осознавал себя лиир.

Лиир?.. Я остановился. Я стоял в тени старой березы. Солнечный свет, пробивавшийся сквозь листву, золотыми монетами усыпал мой путь.

Лиир?

Волк. Такой, как Сторр: серебряный мех, янтарные глаза. Свобода, сила н грация, которой никогда не знать человеку.

Как? спросил я. Как, это произошло?

Финн никогда не мог объяснить мне это так, чтобы я понял: не мог подобрать нужных слов. Лиир-и-воин-и-лиир, говорил он. Финн не умел выразить это по-другому. Разделить их – значит предать их смерти, скорой или медленной.

Огромная, чудовищная пустота, которую нечем заполнить, ведет к безумию: лучше смерть, чем такой конец.

Впервые я узнал, что значит менять облик. Я чувствовал это всем своим существом, кровью и плотью – будь это плоть человека или волка. Я чувствовал, как моя душа устремляется вниз, к сердцу земли, чтобы, коснувшись его, призвать магию изменения.

Пустота. Странный искаженный облик человека, изменяющего свой облик на облик иного существа. Он изменял облик по своей воле, когда желал того, отдавая свой человеческий образ земле. Словно бы покров плоти тающим снегом соскальзывал с костей, и сами кости изменялись. Все, что не было нужно человеку в облике лиир – одежда, оружие, излишняя тяжесть тела – все это уходило в землю, и магия земли хранила то, что оставалось от человека. Обмен. Человек отдавал все лишнее – и обретало новый образ.

Магия. Могущественная магия, чьи корни таились в сердце земли. Я почувствовал, как густая шерсть на загривке встает дыбом. Изменение коснулось не только моего тела. Изменилась и моя душа.

Я знал, что такое пустота, которая поглощает человека, чтобы извергнуть зверя. Я знал, почему она существует. Боги создали пустоту, чтобы защитить глаза и разум тех, кто видел превращение. Даже для сильнейшего из людей непереносимо было бы увидеть, как тает и меняется плоть, утекая в землю и перерождаясь, как плавятся кости, обретая новую форму – как человек обращается в нечто иное… Потому изменение окружала тайна, покров магии и колдовства. Ни один человек, увидевший изменение, никогда больше не назвал бы Чэйсули людьми.

Теперь этого не мог сделать и я.

Страх охватил меня, я дернулся в своих путах…

Путы. Я висел в пропасти. Человек, не волк, не зверь. Но если я не пойму, что такое Чэйсули, я никогда не стану Мухааром.

Ибо Чэйсули суть – Хомейна. Сердце, душа, кровь Хомейны.

Я почувствовал, как на меня накатывает волной безумие, и безумие выталкивало из горла слова.

– Примите! – крикнул я. – Примите этого человека, этого Мухаара! Тишина.

Безмолвие.

– Жа-хай! – почти вопль отчаянья, рвущий легкие в клочья. – Жа-хай, чэйсу, Мухаар!

– Кэриллон.

– Жа-хай, – выдохнул я. – Жа-хай!.. О боги, примите. О боги, примитеПримитеПримите… – Кэриллон.

Если они не примут меня… если не примут…

– Кэриллон.

Прикосновение плоти к плоти. Плоть – к – плоти.

Рука, поддерживающая мою голову.

– Жехаана? – хрипло выдохнул я. – Жехаана? Жа-хай… жехаана, жа-хай…

Чьи-то руки приподняли мою голову. Чьи-то руки поддерживали меня, баюкали, словно ребенка, который слишком слаб еще, чтобы подняться на ноги самому. Я лежал на холодном каменном полу, а надо мной склонялась какая-то тень.

Ослепленные глаза мои могли различить только силуэт. Мужчина. Нет, это не была моя жехаана.

– Жехаан? – одним дыханием, уже без голоса.

– Нет, – ответил он. – Рухолли. Сейчас, в этот миг, я – твой рухолли.

Руки на мгновение крепче сжали мое, еще безвольное и бессильное, тело:

– Рухо, все уже окончилось, – Жа-хай ?

– Жа-хай-на, – проговорил он, словно бы успокаивал меня. – Жа-хай-на Хомейна Мухаар. Ты – родился.

РодилсяРодилсяРодился…

– Жа-хай-на?..

– Принят, – мягко проговорил он. – Родился король всех кровей.

Ко мне снова вернулся хомэйнский язык, но голос мой можно было назвать человеческим только с большой натяжкой:

– Нет, – я внезапно понял это. – Я – только хомэйн.

– Четыре дня ты был – Чэйсули. Этого вполне довольно.

Я тяжело сглотнул.

– Здесь темно. Я почти не вижу тебя. Это было правдой. Я видел только силуэт – темный силуэт на фоне кремово-белого мрамора, во мраке казавшегося темно-серым, силуэты лиир, покрывавшие стены, были сейчас почти неразличимы.

– Я оставил факел на лестнице, дверь почти закрыта. Пока ты не будешь готов, пусть лучше остается так.

Глаза у меня болели от света, пробивавшегося сквозь узкую щель – там, где был выход. Луч света сверкнул, отразившись от золотых браслетов, едва не ослепив меня сиянием, черной чертой обозначился шрам на лице того, кто назвал меня – рухо…

Шрам. Не Дункан – Финн.

– Финн… – я попытался сесть – и не смог. Не хватило сил.

Он снова заставил меня лечь.

– Не спеши. Ты пока еще… не обрел цельности. Не обрел цельности? Но что тогда со мной..?

– Финн… – я замолчал, потом продолжил, – я выбрался? Выбрался из… из этой ямы?

Я просто не мог в это поверить.

Финн улыбнулся, напряжение и усталость покинули его лицо.

– Ты выбрался из Утробы Земли. Разве я не скачал тебе, что ты родился?

Я начал чувствовать холод мрамора и вспомнил, что прошел это испытание обнаженным. Лежать было неудобно. Я подтянул ноги, пытаясь понять, что со мной.

Нет, кажется, все было в порядке – по крайней мере, с моим телом. А-с разумом?

– Я сошел с ума? Ты это имел в виду?

– Отчасти – может быть. Немного. Но это скоро пройдет. Это… – он на мгновение замолчал. – Мы нечасто делаем такое, заставляя человека рождаться заново. Это тяжело пережить.

Я наконец сел, внезапно осознав – я стал другим. Я больше не был Кэриллоном. Я был чем-то иным. И это «что-то» заставило меня приподняться и сесть. Я заглянул в лицо Финна, в его глаза – желтые даже во мраке. Глаза зверя…

Я коснулся рукой своего лица – но не мог, конечно, определить на ощупь цвет моих глаз. Они были голубыми.. а – теперь? И – кто я теперь…

– Человек, – ответил Финн.

Я прикрыл глаза и замер во мраке, слушая свое дыхание – так, как я слышал его там, во Чреве Земли.

И – па-тамм, па-тамм, па-тамм…

– Жа-хай-на, – мягко повторил Финн. – Жа-хай-на, Хомейна Мухаар.

Я потянулся к нему и обхватил пальцами его запястье – быстрее, чем он успел отстраниться или хотя бы сделать какое-то движение. Осознал, что в первый раз опередил Финна, и держал его руку теперь – так же, как когда-то он держал мою, готовясь вспороть кожу и плоть кинжалом. У меня сейчас не было кинжала но зато он был у Финна. Мне оставалось только протянуть руку и взять клинок.

Я улыбнулся, чувствуя под своими пальцами живую плоть и кровь. Он человек, смертный человек. Не чародей, способный жить вечно.

Не как Тинстар. Чэйсули, не Айлини.

Я взглянул на его руку – он даже не пытался высвободиться, просто ждал.

– Это трудно? – спросил я. – Когда твое «я» уходит в землю, и ты принимаешь иное обличье? Я видел, как ты это делаешь. Я видел выражение твоего лица, пока лицо – еще лицо, покуда ты еще не скрыт пустотой, – я помолчал. Мне нужно это знать.

Его глаза потемнели:

– В хомэйнском нет слов, чтобы…

– Тогда скажи словами Чэйсули. Скажи на Древнем Языке.

Финн улыбнулся.

– Сул-хараи, Кэриллон. Вот что это такое. Однажды я уже слышал от него это слово. Это было в Кэйлдон – мы сидели и пили уиску, и говорили о женщинах, как говорят только мужчина с мужчиной. Конечно, многое так и не было произнесено вслух – но мы уже научились понимать друг друга без слов. Мы оба думали об Аликc… От этой ночи в моей памяти сохранилось только одно слово: сул-харай.

Оно означало высшее блаженство, какое только могут почтить в слиянии мужчина и женщина – совершенное, почти священное чувство. И хотя в хомэйнском языке действительно не хватало слов, чтобы объяснить это до конца, я понял остальное по тону Финна, каким было произнесено это слово.

Сул-харай. Когда мужчина и женщина сливались, как две части целого, на краткое мгновение. Теперь, наконец, я понял сущность превращения Изменяющихся.

Финн отодвинулся к ближайшей стене и откинулся назад, положив руки на колени. Смоляно-черные, давно не стриженные волосы почти скрывали его лицо. Но теперь я заметил в нем еще одно: даже в облике человека он напоминал изображения лиир, украшавшие стены. Во всех Чэйсули есть что-то от хищников.

Что-то дикое.

– Когда ты вернулся? Он улыбнулся:

– Узнаю Кэриллона! Думаю, теперь с тобой все в порядке.

За его спиной находилось изображение ястреба, когда Финн пошевелился, показалось – он расправляет крылья… но – нет, это было даром его брата.

– Я пришел два дня назад Во дворце была страшная суматоха, мне сказали, что Мухаар куда-то пропал. Сперва я подумал, что тебя убили, но Дункан очень спокойно объяснил мне, что отвел тебя сюда, чтобы ты родился заново.

Я потер лоб:

– Ты знал о существовании этого места?

– Я знал, что оно здесь есть. Не знал, где именно. И уж совсем не подозревал, что Дункан замышляет что-то подобное, – Финн наморщил лоб. – Он упрекал меня за то, что я рисковал тобой, призывая магию звезд, а сам привел тебя сюда… Не понимаю его. – Он мог бы стать Мухааром, – задумчиво проговорил я, чувствуя, как при этих словах у меня сжимается горло. – Дункан

– вместо меня. Если бы хомэйны не правили…

Финн пожал плечами:

– Но они – и ты – вы правите. Нет смысла думать о том, что могло бы быть.

Дункан – вождь клана, для Чэйсули этого вполне достаточно.

Я поднял руку, внимательно разглядывая ее. Кожа иссеченная шрамами, кости, одетые плотью… И все таки эта рука совсем недавно была волчьей лапой.

– Сны, – пробормотал я.

– Не нужно ничего рассказывать, – посоветовал Финн. – Мухаар – ты, а не я, все, что произошло, должно остаться при тебе. От этого магия станет только сильнее.

Я уронил руку, чувствуя себя слишком слабым даже для того, чтобы просто пошевелиться, не говоря уж о том, чтобы подняться на ноги.

– Какая магия? Я же хомэйн.

– Но ты снова родился из Чрева Земли. Верно, у тебя нет нашей крови, ты лишен дара лиир… но теперь и у тебя тоже есть крупица нашей магии, – он улыбнулся. – Магия – уже то, что ты выжил.

Внезапно я почувствовал сосущую пустоту в желудке.

– Еда. Боги, как же мне нужно поесть!

– Тогда подожди. У меня есть для тебя кое-что. Финн поднялся и вышел, когда он вернулся с винными мехами в руках, я бесцельно разглядывал стены.

Глотнув, я едва не захлебнулся:

– Уиска!

– Молоко жехааны, – подтвердил Финн. – Сейчас это тебе нужно. Пей, только не слишком много. И перестань пускать слюни, как младенец.

Я слабо улыбнулся – одни боги знают, какого усилия мне это стоило:

– Боги, ну неужели мне не дадут поесть…

– Тогда одевайся и пошли отсюда.

Одеться… я тоскливо посмотрел на кучу одежды рядом со мной. Рубашка, штаны, сапоги.. я сомневался, что смогу надеть хотя бы рубашку.

И тут я внезапно вспомнил, как утратил власть над своим телом – там, в пропасти, меня обдало жаром.

– Боги, – сумел я выговорить через несколько мгновений. – Я не могу пойти прямо так…

Финн вздохнул, сгреб одежду и начал одевать меня, словно я действительно был беспомощным ребенком.

– Ты слишком велик, чтобы я мог нести тебя на руках, – хмыкнул он, когда я, пошатываясь, поднялся на ноги. – Кроме того, это может запятнать твою репутацию: подумать только, Мухаар Кэриллон вусмерть напился где-то в закоулках дворца! Что только скажут слуги?

Я коротко и ясно объяснил ему, что я думаю о слугах, которые позволят себе чесать языки на мой счет. Говорил я на армейском жаргоне, и это заставило Финна улыбнуться. Потом он на мгновение взял меня за руку.

– Жа-хай-на. В этом нет ничего оскорбительного. Я повернулся к двери, пошатываясь, шагнул вперед и увидел – свет.

– Идем, господин мой Мухаар. Твоя жехаана и твоя рухолла здесь и ждут тебя.

– Ступеньки…

– Поднимайся. Шагай, – посоветовал он. – Если, конечно, ты предпочитаешь идти, а не лететь.

На миг – только на краткий миг – я подумал, смог бы я полететь, или нет.

Вздохнул, понимая, что не способен на это. И медленно начал подниматься вверх по лестнице.

Глава 20

Я разглядывал свое отражение в зеркале из полированного серебра, висевшем на стене. Мои волосы были подстрижены короче, чем обычно, и больше не спадали на плечи неровными прядями, так же аккуратно выглядела и борода. Впервые за все эти долгие годы у меня была возможность привести в порядок свою внешность, и сейчас я с трудом мог узнать себя.

– Больше не принц-наемник, – проговорил Финн.

В зеркале я видел и его тоже. Как и я, он был одет в парадную одежду, хотя она и была из кожи, не из бархата. Белая кожа – от этого его собственная казалась еще темнее. Золото: серьга, браслеты, пояс. И – кинжал с золотым гербовым львом. Хотя на свадебной церемонии никто, кроме Мухаара, не имел права быть при оружии, для Чэйсули было сделано исключение. С Финном, подумалось мне, и не могло быть по-другому: он был скорее варваром, чем придворным, скорее воином, чем гостем на свадьбе.

– А ты? – поинтересовался я, – Кто теперь ты? Он улыбнулся:

– Твой ленник, господин мой Мухаар. Я отвернулся от зеркала и нахмурился:

– Сколько времени осталось?

– Достаточно, – ответил он, – Кэриллон, перестань так нервничать. Ты думаешь, что она не придет?

– В Тронном Зале собрались сотни людей, – раздраженно ответил я. – Если Электра решит оскорбить меня, опоздав на церемонию, я ничем не смогу ей помешать. У меня и так скверное предчувствие… Боги… Я не должен был соглашаться на это…

Финн рассмеялся:

– Думай о ней, как о враге, а не просто как о невесте. В конце концов, так оно и есть. Как бы ты встретился с ней тогда?

Я фыркнул и поправил на голове золотой обруч:

– Я с большей радостью встретился бы с ней в постели, чем перед священником.

– Ты говорил, что хочешь мира между двумя государствами. С тех пор ты уже успел переменить решение?

Я вздохнул и положил руку на рукоять меча. Один взгляд напомнил мне о том, что сделал Тинстар: рубин был черным и по сию пору.

– Нет, – ответил я. – Это нужно сделать. Но я бы предпочел остаться свободным.

– А, – он поднял брови, – Теперь ты, наконец, увидел, что есть свой смысл в жизни холостяка. Будь ты на моем месте… – он не окончил фразы и пожал плечами. – Но ты не на моем месте. И у меня был выбор… – он снова пожал плечами. – Все будет в порядке.

– Кэриллон, – в дверях моей комнаты стояла Торри в платье цвета бронзы и жемчужном ожерелье, – Электра почти готова.

Я почувствовал что-то очень похожее на страх. Потом понял, что это и есть cтрах.

– О боги… что мне делать? Как я пройду через все это? – я посмотрел на Финна, – Я был глупцом…

– Ты им часто бываешь, – согласилась Торри, подходя ко мне, чтобы снять мою руку с меча. – Но теперь тебе придется доказать другим, особенно Электре, что ты не таков. Думаешь, она ничего не скажет, если ты явишься перед ней таким? – она поправила мой темно-зеленый камзол, разглаживая какую-то невидимую мне складку.

Я нетерпеливо сбросил ее руки:

– О боги, есть же еще и подарок! Чуть не забыл… – я прошел мимо нее к мраморному столу и открыл резной ларец слоновой кости. На бархате глубокого синего тона мерцало серебро. Я вынул из ларца пояс, украшенный жемчужными и сапфировыми подвесками. Серебряные звенья будут обвивать талию Электры очень низко, драгоценные подвески будут спускаться спереди на юбки…

– Кэриллон! – Торри смотрела на драгоценность восхищенными глазами. – Где ты нашел такое чудо?

Я вынул из ларца ожерелье – тонкий серебряный обруч, украшенный единственным сапфиром и двумя жемчужинами по сторонам синего камня. Там были еще и серьги, но у меня уже не хватало рук. Рука Финна протянулась к обручу и схватила его, я выпустил серебряный ободок из рук и увидел гнев в глазах Чэйсули:

– Ты знаешь, кому это принадлежало? Мы оба – я и Турмилайн – недоуменно уставились на него.

Наконец я кивнул:

– Они принадлежали Линдир. Все драгоценности короны были доставлены мне три недели назад, чтобы я мог выбрать что-нибудь для Электры. Я подумал, что это…

– Это сделал Хэйл, – лицо Финна побелело, и только шрам пересекал его багровой полосой. – Мой жехаан сделал это с такой любовью, какой тебе никогда не узнать. А теперь ты собираешься отдать это ей?

Я медленно положил пояс назад в ларец.

– Да, – тихо ответил я. – Мне очень жаль – я не знал, что это работа Хэйла. Но что до предназначения этих вещей – да, они – для Электры.

– Ты не сделаешь этого. Они принадлежали Линдир, – губы Финна сжались в белую тонкую линию. – Мне нет дела до памяти Хомейнской принцессы, ради которой мой жехаан нас оставил, но до того, что он создал, мне есть дело. Лучше отдай это Торри.

Я коротко взглянул на сестру и увидел, как побелело ее лицо при этих словах. Что ж, я не винил ее. Финн высказал свои чувства без громких слов.

– Кэриллон, – начала было Торри, но я прервал ее.

– Верни это, – сказал я Финну. – Мне очень жаль, как я и сказал, но эти драгоценности предназначены для Электры. Для Королевы.

Финн не выпустил ожерелье из рук, вместо этого, он обернулся и надел украшение на шею Торри:

– Вот, – горько сказал он. – Хочешь, прими это от своего рухолли.

– Нет! – резко ответила Торри. – Я не стану камнем преткновения между вами. Не из-за этого, – она быстро сняла ожерелье и вложила его в мою руку. Ее глаза на минуту встретились с глазами Финна, и он отвел взгляд первым.

Я уложил драгоценную безделушку в ларец и захлопнул крышку. Некоторое время смотрел на нее, потом обернулся к сестре и передал ей ларец:

– Торри, ты не отнесешь это? Мой свадебный подарок ей.

Финн положил руки на крышку ларца:

– Нет, – он отчаянно замотал головой. – Если кто-то и должен передать другой женщине вещь, которую сделал мой жехаан, это буду я. Понимаешь? Это должно быть так.

– Да, – согласился я, – должно. Но я попытался избежать…

– Не нужно, – Финн говорил коротко и отрывисто, – Разве я не твой ленник?

Он повернулся и покинул мои покои, сжимая в руках ларец. Я потер лоб, если бы можно было снять этот тяжелый венец…

– Я никогда не видела его в таком гневе, – сказала наконец Торри. – даже в Обители, когда Аликс запретила ему выходить из шатра – а он собирался на охоту с Доналом.

Я рассмеялся, радуясь, что могу отвлечься от мыслей о том, что произошло между мной и Финном, о том, каким он был, когда покинул эту комнату:

– Аликс часто злит Финна, а он – ее, это давняя история.

– Из-за того, что он когда-то похитил ее? – Торри улыбнулась, встретив мой недоуменный взгляд. – Да, Финн рассказал мне об этом… когда я попросила. Он рассказал мне еще кое-что, – она снова потянулась разгладить складку моего камзола. – Он сказал, что если найдется женщина, которую он будет желать так же, как Аликс, он не позволит никому встать между ними. Ни тебе, ни своему брату, – я чувствовал, как напряглись ее руки, она закончила очень серьезно.

– И я ему верю.

Я наклонился и поцеловал ее в лоб:

– В нем говорит горечь, Торри. Он никогда не мог забыть Аликс. И я не думаю, что когда-нибудь сумеет, – я пожал ее руку. – Идем. Настало время свадьбы.

Большой зал был полон – аристократия Солинды и Хомейны, лучшие воины Чэйсули… У окованных серебром дверей я ждал Электру, поглядывая на великолепное собрание с некоторым страхом. Я почему-то не думал, что столь многие захотят увидеть объединение враждовавших государств, может, они думали, что мы убьем друг друга прямо перед священником?

Я попытался расслабиться. Зубы стиснуты до боли: вот уж не думал, что венчание будет таким страшным испытанием. И я, солдат… Я невесело усмехнулся.

Не сегодня. Сегодня я был просто женихом, и нервы мои были на пределе.

Хомейнский священник терпеливо ждал на возвышении подле трона. Гости, собравшиеся в зале, напоминали пчел, окружающих свою матку. Или Мухаара.

Я искал в толпе знакомые лица: Финн, Дункан и Аликс – первый серьезен, как обычно, вторая почти сурова. Моя мать сидела на табурете, рядом стояла сестра, на матери по-прежнему были платок и чепец, скрывающие седые волосы, но теперь она была воистину матерью короля, а не мятежника: это было видно по ее одежде.

Турмилайн же просто-таки воспламеняла сердца своей необыкновенной сияющей красотой. И Лахлэн, стоявший подле нее, похоже, видел это лучше прочих.

Я вздохнул. Бедняга Лахлэн. Он не просто был очарован моей сестрой – он боготворил ее. В последнее время я уделял ему не слишком много времени, а присутствие Торри еще усиливало его страдания. Но здесь я ничего не мог сделать. Он – тоже, ему оставалось только молча терпеть эту боль.

– Мой господин.

Кровь застыла у меня в жилах. Вот и все. Это был голос Электры. После недолгих колебаний я обернулся к ней, Она была дочерью Беллэма до мозга костей. Она была в белом – цвет траура, – без слов говорившем, что она думает о своем будущем супруге. Что ж, ничего другого я и не ожидал.

Ее большие серые глаза смотрели на меня из-под длинных ресниц, водопад бледно-золотых волос ниспадал до колен, волосы не были убраны, как и пристало девушке. Хотелось зарыться в эти золотистые волны руками и усадить ее себе на колени…

– Видишь? – сказала она, – Я надела твой свадебный дар.

Она отдала должное серебру и сапфирам. Боги, что за женщина…

Но в это мгновение она была для меня не столько женщиной, сколь противником: было в ней что-то от бесшумно ступающей хищной кошки. Эта спокойная уверенность не оставляла сомнений в ее чувствах – и все же она была желанна мне. Более, чем когда-либо. Более, чем я посмел бы признаться – даже самому себе.

Я предложил ей руку:

– Госпожа оказывает мне честь… Тонкая белая ручка легла на зеленый бархат моего камзола:

– Мой господин… это самое малое, что я могу сделать для вас.

….Церемония была краткой, но я не слушал, что говорилось на ней. Я пытался не обращать внимания на то чувство, которое шевелилось где-то глубоко внутри меня. Я постоянно ощущал осуждение Финна, хотя его лицо, когда я посмотрел на него, было спокойно, без тени чувства. Всякий раз, когда я смотрел на Электру, я видел только женщину, прекрасную и желанную.

Я говорил слова клятвы, связывавшие нас – хомэйнские слова, взятые из языка Чэйсули. И это было верно – Хомейна и Чэйсули были неразделимы, теперь я знал, почему.

Электра повторяла слова за мной, не отводя от меня взгляда. Ее солиндский выговор превращал в насмешку слова клятвы: быть может, она делала это намеренно? Но нет, она ведь и вправду была из Солинды… и, без сомнения, прекрасно понимала, что говорит.

Священник положил руку на ее голову, вторая опустилась па мою. На несколько мгновений повисло тяжелое молчание – мы стояли на коленях перед ним, потом он улыбнулся и произнес слова благословения новому Мухаару и его госпоже супруге.

Я взял эту женщину – я удержу ее. Электра наконец стала моей.

Когда окончился свадебный пир мы перешли в следующий зал: этот был не таким большим, но производил едва ли меньшее впечатление, чем Тронный Зал с его Троном Льва. По стенам проходила галерея, лютни, флейты, тамбурины, арфы и юные голоса певцов служили фоном для празднества. Вскоре гости, подогретые добрым вином, перестали обсуждать политику и приготовились вывести своих партнерш в танце на красные плиты пола.

Но танцы не могли начаться, пока их не откроют Мухаар и его Королева. А потому я вывел Электру на середину зала и дал знак начинать.

Она легко повела изысканный узор танца, вся – кружение, вся – шорох одежд.

Наши руки соприкоснулись и разошлись. Танец был более похож на изысканное ухаживание с легкими авансами с обеих сторон. Я чувствовал направленные на нас взгляды и улыбки – правда, последние в большинстве своем принадлежали не солиндцам. Для тех во всем происходящем было мало радости.

– Скажи мне, – сказал я, когда танец свел пас в центре зала, – где Тинстар?

Она вся напряглась и чуть было на оступилась, я подхватил ее под руку и помог ей удержаться на ногах, ласково улыбнувшись ее ошеломленному взгляду.

– Ты думала, я не спрошу? – танец снова развел нас, но через мгновение мы снова оказались рядом.

Она глубоко вздохнула – сапфир заискрился на ее шее, подвески пояса вспыхнули огнями в складках юбки:

– Мой господин… ты застал меня врасплох.

– Не думаю, чтобы тебя когда-либо можно было застать врасплох, Электра, я улыбнулся. – Так где он?

Мы снова разошлись. Я внимательно следил за ее лицом. Она двигалась легко благодаря природной грации и изяществу, но мысли ее были явно заняты чем-то другим.

– Кэриллон…

– Где Тинстар?

Удлиненные глаза на мгновение закрылись, но когда она подняла ресницы, я увидел в них отчуждение, почти враждебность. Ее губы сжались в тонкую линию:

– Он ушел. Я не знаю, куда. Я поймал ее руку – пальцы ее были, как всегда, прохладными:

– Лучше бы тебе удовольствоваться мной, Электра. Ты моя жена.

– И Королева? – быстро прибавила она. Я улыбнулся:

– Тебе нужен королевский венец, ведь так? В ней мгновенно взыграла гордая кровь королей:

– Я стою этого! Даже ты не сможешь отказать мне в этом праве!

Мы снова сошлись в очередной фигуре танца. Я взял ее руку и провел через весь зал. Там мы развернулись и прошли назад, вызвав аплодисменты зрителей. В этом споре победила дама.

– Может, и не смогу, – согласился я, – Ведь ты станешь матерью моего наследника. Ее зубы оскалились на мгновенье:

– Такова твоя цена? Ребенок?

– Сын. Подари мне сына, Электра.

Мгновение она размышляла, потом улыбнулась:

– Может быть, я слишком стара, чтобы родить ребенка. Об этом ты не думал?

Я до боли стиснул ее руку – кости едва не хрустнули:

– Не говори глупостей, госпожа моя! Я не сомневаюсь, что, подарив тебе вечную юность, Тинстар оставил тебе и возможность рожать.

Ее щеки залил румянец. Танец окончился, более ей не нужно было подчиняться мне. Но на нас все еще смотрели – она не могла резко прервать разговор.

Электра принужденно улыбнулась:

– Если ты того желаешь, господин мой супруг, я подарю тебе ребенка.

Празднество и без того казалось мне слишком долгим, но даже сейчас я все еще не мог пройти с ней в опочивальню. Этикет требовал, чтобы мы задержались еще на некоторое время.

Но это «некоторое время», казалось, тянулось целую вечность.

Электра наградила меня долгим взглядом. Я видел раздумье в ее глазах, она оценивала меня – так же, как и я ее. Я взял ее за руку и коснулся губами прохладных пальцев:

– Госпожа – я преклоняюсь перед тобой. Электра улыбнулась.

Позднее я подумал о том, что мир изменился – быть может, совсем чуть-чуть.

Может, и больше. Что началось с похоти и удовлетворения желания, окончилось чем-то более серьезным. Нет, не любовью – навряд ли: быть может, лучшим пониманием друг друга. Исчезли взаимные уколы и укоры, но я понимал, что путь к окончательному пониманию предстоит неблизкий. Мы слишком долго были врагами.

Ноги Электры переплелись с моими, волосы ее были придавлены моим плечом.

Голова ее лежала, как на подушке, на моем предплечье, мы оба смотрели в окно, где небо начало уже розоветь, и первые лучи восходящего солнца пробивались сквозь щелку в тяжелых шторах.

Конец ночи мы провели в спальне, сбежав из танцевального зала, чтобы предаться утехам супружества. Ни она, ни я не были удивлены, обнаружив, что мы великолепно подходим друг другу. Это мы чувствовали с самого начала. И все же сейчас, проснувшись после недолгого сна, мы оба погрузились в размышления о той жизни, что лежала перед нами.

– Ты забыл? – спросила она. – Я ведь была женщиной Тинстара.

Я мрачно улыбнулся, глянув на покрывала, хранящие наши тела от ночной прохлады:

– Теперь ты делишь ложе со мной, не с Тинстаром. Так что это не имеет значения.

– Не имеет? – она, как и я, улыбнулась, но причина, должно быть, была другой Я вздохнул:

– Ну, хорошо, имеет. Ты знаешь, что это так, Электра. Но ты стала моей женой, не его, так что не будем говорить о нем в первую ночь нашего супружества.

– Не думала, что ты это признаешь, я полагала, что ты свалишь всю вину на меня, – она придвинулась ближе ко мне.

Я подвинул руку и запустил пальцы ей в волосы:

– Что, я должен так поступить?

– Нет, – ответила она, – Не вини меня. У меня не было выбора, – она высвободилась из моих объятий и села на колени рядом со мной, тело ее заливал розовато-серый жемчужный свет раннего утра. – Ты просто не знаешь, что значит быть женщиной, знать, что ты – награда, предназначенная победителю. Сначала Тинстар потребовал меня – я была платой за его услуги моему отцу. Потом ты даже ты – сказал, что возьмешь меня в жены, когда мы проиграем войну. Видишь?

Женщина – вечная награда за победу.

– Плата Тинстару? – я нахмурился, она снова кивнула. – Цена помощи Айлини… – я покачал головой, – Я не подумал об этом…

– Ты думал, я хотела его? Я коротко рассмеялся:

– Ты говорила об этом довольно убедительно. Ты просто бросала мне это в лицо…

– Ты – враг! – в ее голосе звучало недоумение, непонятное мне, – И ты считаешь, что я должна была сдаться сразу? Ты считаешь, я могла позволить тебе думать, что меня так просто заполучить? Ах, Кэриллон, ты мужчина – такой же, как все остальные. Ты считаешь, что все, что нужно женщине – чтобы мужчина пожелал ее, – она рассмеялась.

Я снова притянул ее к себе:

– Итак, война между нами окончена?

Ее лицо лучилось мягким предутренним светом:

– Я не хочу никаких войн у нас в постели. Но если ты захочешь причинить зло какой-нибудь стране, я сделаю все, чтобы помешать тебе.

Я провел по ее лицу, очертив линию подбородка, потом коснулся рукой ее горла:

– Например, снова попытаешься убить меня?

Она вся напряглась и отодвинула голову:

– Ты станешь обвинять меня в этом?

Я сжал в руке прядь ее волос, не позволяя ей отвернуться:

– Зареду могло и удаться. Что хуже, он мог убить мою сестру. Ты ждешь, что я прощу – или забуду об этом?

– Да, я желала тебе смерти! – выкрикнула она. – Ты был – враг! Что мне было делать еще? Будь я мужчиной, господин мой Мухаар, ты не спрашивал бы о моих намерениях. Или ты не солдат? – не убиваешь?

Почему я должна вести себя по-другому с врагом? ее лицо заалело. – Ну, скажи, что я была не права! пытаясь убить человека, угрожавшего моему отцу!

Скажи, что, будь ты на моем месте, ты поступил бы по другому! Скажи, что я не должна была пользоваться тем оружием, что было у меня под рукой, будь то магия, кинжал или слово! – серьезно, почти сурово она смотрела мне в лицо. – Я не мужчина и не могу идти в бой. Но я – дочь своего отца. И, будь у меня возможность, я поступила бы так же…. но он уже мертв. Что выйдет из этого?

Солинда – твоя, меня ты сделал королевой Хомейны. Если ты умрешь, Солинде от этого лучше не станет. Женщина не сможет ею править, – ее лицо дернулось. Потому я вышла за тебя замуж, потому я делю с тобой ложе, мой господин, а большего женщина сделать не может… Я глубоко вздохнул:

– Есть еще одно, – мягко сказал я. – Ты можешь родить мне сына.

– Сына! – горько откликнулась она. – Сына для Хомейны, который будет править ею после тебя. Что это даст Солинде?

– Двоих сыновей, – сказал я, – Принеси мне двоих… и второй получит Солинду.

В ее глазах читалось подозрение. Но я говорил правду.

– Ты хочешь сказать…

– …что твой сын получит Солинду. Она гордо вздернула подбородок:

– Мой сын…

Ее улыбка сияла торжеством. Я почувствовал, что снова падаю в подземелье.

Но на этот раз женщина поймала меня в объятия и избавила от страха.

– Жа-хай, – пробормотал я, – Жа-хай, чэйсу, Мухаар.

Примите этого человека, этого Мухаара. Но на этот раз я обращался вовсе не к богам.

Глава 1

Я смотрел на Финна с болью и отчаяньем:

– Почему он еще не родился? Финн не улыбался, но глаза его смотрели насмешливо:

– Дети появляются на свет в свое время. Если ты будешь слишком торопить их, ничего не получится – как сейчас.

– Два дня…

Эти два дня показались мне двумя вечностями мучительного беспомощного ожидания.

– Как только Электра это выносит? Я не смог бы даже минуты вытерпеть…

– Может быть, именно поэтому боги устроили так, что детей рожают женщины, а не мужчины, – в голосе Финна не было привычных суховатых насмешливых ноток, которые я ожидал услышать – в нем звучало понимание более глубокое, чем когда-либо.

– В кланах с этим не легче. Но там мы предоставляем все дело богам.

– Боги, – пробормотал я, уставившись на тяжелую дверь, обитую железными гвоздиками. – Не боги же заставили ее иметь этого ребенка… она ведь забеременела от меня!

– Что ж, значит, твоя мужественность доказана, – на этот раз Финн-таки ухмыльнулcя. – Кэриллон, с Электрой все будет в порядке. Она сильная женщина…

– Два дня, – повторил я, – Должно быть, она умирает.

– Нет, – возразил Финн, – кто угодно, только не Электра. Она гораздо сильнее, чем ты думаешь…

Я жестом заставил его замолчать. Я не мог этого вынести. Я не мог этого слышать. Последнее время мои мысли были заняты только родами, в которых должен был появиться на свет мой первый ребенок – все остальное потеряло для меня всякий смысл. Я думал об Электре – там, по ту сторону двери, об Электре, распростертой на ложе, окруженной солиндскими прислужницами. Повивальная бабка была рядом с ней – а я ждал в коридоре, за дверью, как последний лакей.

– Кэриллон, – терпеливо продолжал Финн, – она родит ребенка, когда ребенок будет готов появиться на свет.

– Аликс потеряла ребенка, – я вспомнил, какой гнев охватил меня, когда я узнал об этом от Дункана. У нее был выкидыш, когда Айлини напали на их Обитель, и Дункан сказал, что навряд ли она еще будет иметь детей… И снова я подумал об Электре, поняв, какой хрупкой и беззащитной может быть даже самая сильная женщина:

– Она… не так молода, как кажется. Она и вправду может умереть от этого.

Финн захлопнул рот, я увидел, как его брови сдвинулись. Как и многие, мой ленник забывал, что Электра на двадцать лет старше, чем выглядит. Напомнив ему об этом, я напоминал и о том, что она не просто женщина и жена: она была также и зачарована, и этим связана с Тинстаром. Она больше не была его мэйхой, но на ней была печать – или благословение – магии Тинстара.

Я прислонился к двери, постукивая пальцами по дереву:

– Боги – я бы скорее согласился быть на войне, чем переживать это… Финн поморщился:

– Это несколько разные вещи, тебе не кажется?

– Тебе-то откуда это знать? – поинтересовался я тоном обвинителя. – Между прочим, на случай, если ты этого не помнишь, я – отец этого ребенка. Я, а не ты. У тебя даже бастарда нет.

– Нет, – согласился Финн. – Тут ты прав. Несколько мгновений он смотрел на Сторра, тихо сидевшего подле него. Глаза волка были узкими, как щелочки, и сонными, словно все окружающее утомляло его. Хотел бы я быть таким же спокойным. Я прикрыл глаза:

– Почему никто не выйдет и не скажет, что ребенок родился?

– Потому, что он не родился, – резонно заметил Финн, он положил руку мне на плечо, отстранив меня от двери. – Если ты так этого хочешь, я буду говорить с ней. Я использую третий дар и скажу ей, что она должна родить.

Я уставился на него:

– Ты… можешь это сделать?

– Мне уже приходилось использовать третий дар, не думаю, чтобы тут был какой-то особый случай, – Финн передернул плечами. – Слияние с другим не всегда делается во зло: оно может просто заставить повиноваться, почти по доброй воле – например, может помочь женщине родить, – он бледно улыбнулся.

– Я, конечно, не повивальная бабка, но мне кажется, что она просто боится. Как ты говоришь, она старше, чем выглядит – а потому может бояться, что не сумеет родить сына.

Я сдавлено выругался:

– Молю богов, чтобы это так и было – но все же я предпочел бы, чтобы с ней самой ничего не случилось. Ты можешь это сделать? Чтобы она родила ребенка, и при этом без опасности для себя?

– Я могу сказать ей, чтобы она делала то, что делают женщины, чтобы родить, – сказал он очень серьезно, – и думаю, тогда, вероятно, ребенок все же родится.

Я нахмурился:

– Звучит варварски.

– Может быть. Но дети рождаются, а женщины рожают их. Я думаю, что не причиню ей вреда.

– Тогда иди. Не теряй здесь времени, – я решительно постучал в дверь.

Когда какая-то женщина приоткрыла ее, я распахнул дверь шире, не обращая внимания на ее протесты.

– Входи, – приказал я Финну, и после недолгих колебаний он последовал за мной в комнату.

Перепуганные женщины кольцом окружили кровать роженицы. Несомненно, одного моего присутствия уже было достаточно, чтобы переполошить их – а Финн к тому же был Изменяющимся. Для них мы были просто святотатцами.

Я проложил себе путь, расталкивая их, и опустился на колени подле кровати.

…Темные круги легли вокруг глаз Электры, влажные спутанные волосы разметались по подушке. Величественная красота, всегда так восхищавшая меня, исчезла, – но сейчас она была не менее прекрасна – как женщина, которая должна была подарить мне дитя.

– Электра?

Взметнулись ресницы, по огромному животу, укрытому шелковым покрывалом, прошла судорога:

– Кэриллон! О боги, почему ты не оставишь меня в покое? Я не могу…

Я закрыл ей рот рукой:

– Тише, Электра. Я здесь для того. чтобы помочь тебе. Финн заставит ребенка выйти на свет.

Ее глаза, полубезумные от боли, остановились на стоявшем за моей спиной Финне – он остался ждать на пороге Мгновение она просто смотрела, словно бы не понимая, а потом начала кричать что-то на языке Солинды Я жестом показал ему – подойди, это было единственным способом облегчить ее муки Электра снова закричала и попыталась отодвинуться от приближающегося Чэйсули, она уже почти ничего не сознавала, но в ее лице я видел – страх – Отошли его – выдохнула она с ее искусанных губ сорвался полустонполурычание – Кэриллон отошли его – ее лицо передернулось – О боги делай, как я говорю Женщины снова заволновались, придвинулось ближе Я сам позволил, чтобы Электре прислуживали солиндские женщины, чтобы она не чувствовала себя такой одинокой среди хомэйнов – и теперь жалел об этом. Они теснили меня прочь – Финн, – позвал я, – сделай хоть что-нибудь Он медленно пошел вперед, словно не замечая, что женщины шарахаются от него, подбирая юбки Я видел, как они чертят в воздухе ограждающие знаки, слышал, как они бормочут заклинания Что, неужели они действительно считают его демоном? Похоже, что так. Подумать только, это солиндцы то, с их колдунами-Айлини!

Когда Финн взглянул на Электру, ею лицо странно изменилось, на нем застыло потрясенное выражение, словно Чэйсули внезапно понял, что значит носить ребенка – и, одновременно, что значит быть его отцом Он вдруг увидел Электру другими глазами – так он еще никогда не смотрел на нее. В эти девять месяцев я часто видел, как они смотрят друг на друга – словно через стену, с суровой настороженностью, почти враждебностью. Но теперь, когда он опустился рядом с ее ложем на колени, я видел, как в его глазах просыпается изумление.

Вся гордость Электры исчезла. Финн видел перед собой просто женщину – не мэйху Айлини, не заносчивую Солиндскую принцессу, не Королеву Хомейны, ставшую супругой его сюзерена. И, глядя на него, я понял вдруг, что совершил роковую ошибку.

Я хотел было отослать его прочь. Но он уже взял ее руку в свои, хотя она пыталась отстраниться, теперь было поздно что-либо говорить.

Он был с ней бесконечно терпелив, в нем была такая нежность, что я просто не узнавал его. Прежний Финн исчез. И все же – глядя на него я чувствовал, что он видит не Электру, кого-то другого: слишком разительной была перемена.

– Жа-хай, – отчетливо произнес он, а потом, словно вспомнив, что Электра не понимает Древнего Языка, начал переводить каждое слово. – Жа-хай – прими.

Чэйсули и халла шансу, – он остановился. – Шансу, меихаана – мир. Мир Чэйсули да пребудет с тобой…

– Я плюю на твой мир!.. – Электра задохнулась, по ее телу снова прошла судорога.

Потом Финн вошел в нее. Я увидел его отстраненное лицо, глаза, как-то сразу вдруг ставшие пустыми – и понял, что он собирает силу своей магии.

Невольно я вспомнил о подземелье и выжидающей пропасти: вернулись те ощущения, которые я испытывал там. Холодок пробежал по моей спине, заставляя подниматься дыбом волоски на коже, меня передернуло – теперь я еще более восхищался их магией и страшился ее, чем прежде. Хотя Чэйсули и называли себя людьми, я вдруг понял, что это не так. Они были большим, много большим…

Финн вздрогнул. Он закрыл глаза – потом внезапно широко распахнулись, голова качнулась вперед, словно он погрузился в сон а потом мгновенно проснулся. Желтые глаза наполнились глубокой чернотой – и я внезапно понял, что что-то не так. Он был – другим. Тело его словно бы окаменело, шрам резко выделялся на мертвенно-бледном лице.

Электра закричала – и закричал Финн.

Я услышал глухое рычание. Сторр ворвался в комнату, проскочив мимо женщин.

Я слышал визг, слышал крики, слышал, как Электра шипит сквозь зубы какие-то солиндские ругательства. Я слышал рычание, становившееся все громче

– о боги, Сторр – Сторр в комнате…

Финн был бледнее смерти, губы его посерели. Я положил руку на его плечо и почувствовал под пальцами напряженно окаменевшие мускулы. Он снова дернулся и вдруг затрясся, словно в приступе падучей. Рот его был открыт, почерневший язык медленно заворачивался в глубину гортани.

И тут я понял, что это Электра держит его, и он не может вырваться из ее рук.

Я схватил их обоих за запястья и рванул, что было сил, пытаясь разъединить руки. Сперва у меня ничего не вышло: Электра впилась ногтями в руку Финна так, что выступила кровь – почему-то не алая, а темная и густая. Потом я все же разомкнул мертвую хватку женщины, освободив Финна – но он перестал быть тем Финном, которого я знал. Он упал, все еще дрожа, его глаза закатились так, что были видны только белки. Сначала я подумал, что он без сознания, но потом обнаружил, что ошибся.

Глаза Финна снова закрылись – открылись – я, наконец, увидел привычную желтизну радужки. Но желтизны этой было слишком много: его зрачки сжались в точку. Он был похож на хищного ночного зверя.

Он зарычал. Не Сторр – Финн. Звук вырывался из человеческого горла – но ничего человеческого в нем не было.

Я поймал его за плечи, когда он попытался подняться, и швырнул об стену.

Не было сомнений в том, кто станет его жертвой. Одна его рука была протянута к Электре, пальцы скрючены, как когти.

– Финн…

Все его мускулы напряглись – я чувствовал чудовищную силу, но даже она была слабее, чем мой страх. Я все еще как-то удерживал его, прижимая к стене: знал, что если отпущу его, он убьет ее на месте.

Он выгнулся – выпрямился – его жесткие пальцы сжали мою правую руку, пытаясь оттолкнуть ее – я придавил его горло локтем, рык захлебнулся, но я видел на лице Финна все то же хищное выражение. Белые зубы оскалились человеческие зубы, губы все еще были бескровными, но язык приобрел нормальный цвет.

Я стиснул зубы и снова надавил локтем ему на горло, молясь о том, чтобы удержать его.

– Финн…

И тут наваждение оборвалось так же внезапно, как и нахлынуло на него.

Тело Финна обмякло. Он не упал – я поддерживал его, но его голова безвольно моталась, я увидел, что он до крови прикусил губу. Мне казалось, он теряет сознание, но его власть над собой была столь велика, что этого не произошло, и когда Сторр пробрался мимо меня к своему лиир, я увидел, как взгляд Чэйсули становится осмысленным.

Финн заставил себя приподняться. Его голова ударилась об стену. Он со свистом втянул в легкие воздух и задержал дыхание, изо рта у него текла кровь.

Он нахмурился, словно бы в смущении, его тело снова охватила дрожь, но он справился с собой. С усилием выпрямился, царапнув браслетами лиир камень стены.

Белые зубы обнажились снова – на этот раз в гримасе потрясения и боли.

– Финн..?

Он произнес на выдохе всего одно слово, но я не смог ею разобрать слишком невнятно он говорил. Просто звук, почти вздох, но когда Финн произнес его, краски жизни вновь вернулись в его лицо. Я понимал, что он уже может встать, но не позволил ему этого.

– Тинстар… – хриплый потрясенный шепот, – Тинстар… здесь…

Женщины сгрудились подле ложа, я понял, что необходимо вывести Финна из комнаты. Электра кричала в муках, охваченная страхом, тело ее билось в родовых схватках. Я подтащил Финна к дверям и вытолкнул его в коридор, Сторр, с рычанием топорщивший шерсть на загривке, шел следом на негнущихся лапах.

Финн навряд ли заметил, что я прислонил его к стене. Он двигался как пьяный – расслабленно, утратив красоту и точность движений. Не Финн – вовсе не Финн…

– Тинстар… – снова прохрипел он, – Тинстар… здесь…

Я притиснул его к стене, крепко держа за отвороты куртки:

– Боги, ты знаешь, что ты сделал? Финн… Если бы я отнял руки, он упал бы. Я прочел это в его глазах.

– Тинстар… – он повторял это снова и снова, – Кэриллон – это был Тинстар…

– Не здесь! – заорал на него я. – Этого не могло быть! Ты хотел убить Электру!

Он коснулся руками своего лица – я увидел, как они дрожат, зарылся пальцами в волосы, отбросил их со лба – шрам, пересекавший щеку, казался яркой повязкой на лице.

– Он – был – здесь…

Он произнес это раздельно, выговаривал слова звуки с болезненной тщательностью пьяницы – или человека в состоянии глубокого потрясения.

Отрывистый гневный голос с тенью страха – такого я никогда не слышал от Финна.

– Тинстар расставил ловушку…

– Довольно о Тинстаре! – крикнул я и внезапно замолчал, словно кто-то заткнул мне рот. Из комнаты донесся требовательный крик младенца и воркование женщин. Внезапно я всей душой пожелал быть там, а не здесь, но при этом я сознавал, что нужен Финну. Сейчас я был нужен ему.

– Отдохни, – отрывисто бросил я. – Съешь что-нибудь – выпей чего-нибудь!

Идти можешь? Так иди… иначе мне придется унести тебя отсюда.

Я отнял руки. Финн прислонился к стене, скрестив ноги. Он выглядел растерянным, рассерженным. – и явно совершенно ничего не понимал.

– Финн, – беспомощно спросил я, – ты идешь? Он оттолкнулся от стены, покачнулся и опустился на колени. Одно безумное мгновение мне казалось – он на коленях просит прощения, но это было не так. Я подумал, что он молится – это было не так. Он просто сгреб в охапку Сторра и обнял его – так крепко, как только мог.

Его глаза были закрыты. Я понял, что он испытывал слишком личные чувства, чтобы поделиться ими с кем-нибудь – даже со мной. Может быть, особенно со мной.

Я так и оставил их – волка и человека – и вошел в комнату, чтобы увидеть своего ребенка.

Одна из женщин поспешно заворачивала младенца в простыню и вытирала его лицо. Закончив, она передала его мне. Они все были из Солинды, эти женщины, но я был их королем – и останусь им, пока у меня не будет второго сына.

Я посмотрел на их лица – и понял, что у меня нет ни одного.

– Девочка, господин мой Мухаар, – прошептал кто-то на хомэйнском с сильным акцентом.

Я вгляделся в крохотное личико. В нем еще ничего нельзя было прочитать, оно было сморщенным, как печеное яблоко, – но я вдруг осознал, что эта девочка – мое дитя.

Кто не познает бессмертия, держа на руках своего ребенка? Внезапно то, что родилась дочь, а не сын, потеряло для меня всякое значение: будет и сын потом. Сейчас у меня родилась дочь – достаточно и этого.

Я медленно подошел к постели, бесконечно бережно и почтительно неся ребенка. Такой маленький, такой беспомощный – а я был таким большим – но не менее беспомощным. Внезапно то, что у меня вообще могла быть дочь, показалось чудом. Я опустился на колени подле ложа и показал Электре ее ребенка.

– Твой наследник, – прошептала она, и я понял, что она еще ничего не знает. Ей не успели сказать.

– Наша дочь, – мягко ответил я. Внезапно глаза Электры прояснились – и остекленели от ужаса:

– Ты хочешь сказать, что это девочка..?

– Принцесса, – сообщил я. – Электра, она очаровательная девчушка…

Вернее было сказать – я надеялся, что она станет такой.

– Придет время и для сыновей. Сейчас у нас есть дочь.

– Боги! – воскликнула она, – Вся эта боль – ради девочки? Не сын для престола Хомейны – или для трона Солинды… – слезы усталости покатились ее по щекам. – Как же мне сдержать свое слово? Эти роды едва не убили меня…

Я жестом приказал одной из женщин забрать у меня малышку. Потом подхватил Электру под плечи одной рукой, словно она была ребенком, которого нужно убаюкать.

– Электра, успокойся. Не нужно спешить. У нас есть дочь – будут и сыновья, но не завтра же. Успокойся. Я не хочу, чтобы ты горевала из-за того, что родила девочку.

– Девочка, – повторила она, – На что годна девчонка – разве что замуж ее выдать! Я хотела сына!.. Я опустил ее на подушки и укутал в покрывало:

– Спи. Я приду позже. Нужно сообщить новость – и найти Финна… – я остановился. Не стоило говорить ей о Финне. Не теперь.

Но Электра уже спала. Я отбросил влажные волосы с ее лба, снова взглянул на спящую девочку и вышел, чтобы объявить новость.

Вскоре раздались приветственные крики, забили колокола. Слуги поздравляли меня и желали счастья. Кто-то сунул мне в руку кубок вина, пока я шел по коридору к комнатам Финна. Лица передо мной расплывались, сливались – я не смог бы сейчас узнать никого. Теперь у меня была дочь – но была и проблема.

Финна не было в его апартаментах. Не было его и на кухне, где повара и поварята кланялись, пораженные тем, что среди них появился их Мухаар. Я спросил о Финне, узнал, что он не заходил, и снова вышел.

Наконец, меня разыскал Лахлэн: он был очень серьезен и озабочен. Леди в его руках не было, зато с ним была моя сестра. Сперва я думал, что они пришли с пожеланиями счастья, оказалось, у них были новости о Финне.

– Он забрал волка и ушел, – тихо сообщил Лахлэн. – Коня не взял.

– Облик лиир, – угрюмо сказал я.

– Он был… странным, – Торри была бледна. – Он не был самим собой. И не отвечал на наши вопросы, – она сделала беспомощный жест. – Лахлэн играл для меня на своей Леди. Я увидела, как вошел Финн. Он… скверно выглядел. Он сказал, что должен уйти.

– Уйти! – у меня сжалось сердце. – Куда?

– В Обитель, – ответил мне Лахлэн. – Он сказал, что ему нужно очиститься после чего-то, что он сделал. Он сказал также, чтобы ты не посылал за ним и сам не ехал следом…

Арфист бросил короткий взгляд на Торри. – Он сказал, что это дело Чэйсули, и что клановые узы иногда бывают превыше всех прочих. Внезапно я ощутил дурноту:

– Да. Но он лишь изредка вспоминал о них… – я остановился, вспомнив звериный дикий взгляд и утробное рычание Финна. – Он говорил, сколько пробудет в Обители?

У Торри были испуганные глаза:

– Он говорил, что длительность очищения зависит от тяжести нанесенного оскорбления – а оскорбление было тяжелым, – ее тонкая рука легла на горло. Кэриллон… что он сделал?

– Пытался убить королеву, – мне показалось, что эти слова произнес кто-то другой. Я видел их потрясенные глаза.

– Боги! – выдохнул я, – Я должен отправиться за ним! Вы не видели, каким он был…

Я шагнул к двери – и чуть не сбил с ног Роуэна.

– Мой господин! – он схватил меня за руку. – Подожди…

– Не могу, – я высвободил руку и хотел пройти, но он снова остановил меня.

– Роуэн…

– Мой господин, вести из Солинды, – настаивал он. – От Ройса, твоего регента в Лестре.

– Хорошо – нетерпеливо сказал я, – это может подождать? Я вернусь, как только смогу.

– Финн сказал, что ты не должен следовать за ним, – повторил Лахлэн. – Без сомнения, у него были на то причины…

– Кэриллон, – Роуэн оставил почтительные выражения и титулы, и я понял, что дело серьезное, – Тори Атвийский. Он снова готовит вторжение.

– В Солинду? – я уставился на него в изумлении.

– В Хомейну, мой господин – Роуэн выпустил мою руку, как только понял, что я не собираюсь уходить. Теперь я просто не мог уйти.

– Вести достигли Лестры, и Ройс немедленно прислал вестника. Ройс говорит, что есть еще время, но Торн не изменит своего решения. Мой господин… – он чуть помедлил. – Ему нужен ты. Ему нужна Хомейна. Это месть за смерть его отца и всех атвийцев, погибших в войне Беллэма. Посланник принес весть, – на его юном лице было многозначительное выражение. – Торн намеревается взять Хондарт…

– Хондарт! – взорвался я, – Ноги его не будет в хомейнском городе, пока я жив!

– Он собирается воспользоваться поддержкой Солинды, – Роуэн говорил теперь совсем тихо. – Они хотят пройти по суше через Солинду и на кораблях через Идрийский Океан, направляясь к Хондарту.

Я подумал о южном городе на берегу Идрийского Океана. Хондарт был богатым городом, живущим рыболовством и торговлей с другими странами. На коне до него добираться две недели, пешим – и того дольше. Пешие переходы замедлят продвижение армии…

Я на миг закрыл глаза, пытаясь привести в порядок воспоминания, чувства и мысли. Слишком многое вместил в себя этот день. Финн, рождение моей дочери теперь еще и это.

Я положил руку на плечо Роуэна:

– Где этот посланник?.. И собери всех советников, кого сможешь. Пошли за теми, кто отправился в свои владения. На это уйдет время… о боги, если мы опять отправляемся на войну, нужно вновь собирать войско, – я потер глаза, Финну придется подождать.

Когда у меня нашлось время, я сбежал от военных советов и наконец отправился в Обитель. И, проезжая по равнинам, встретился лицом к лицу с Финном.

Он ушел из Хомейны пешком, возвращался же на коне – наверняка взял его в Обители, а может, то был один из его собственных коней, он не сказал. Он вообще мало говорил, замкнувшись в себе, и я видел, что на его сердце легла глубокая темная тень. Взгляд его желтых глаз был странен.

Мы встретились под свинцово-серым небом, затянутым тяжелыми тучами. Вскоре должен был пойти дождь. Наступала осень, месяца через четыре землю покроет снег. Было еще не так уж холодно, но я был в кожаной охотничьей одежде и кутался в темно-зеленый шерстяной плащ. Финн был без плаща, руки обнажены. Он остановил коня. Ветер развевал его волосы, черные, как вороново крыло – я мог бы поклясться, что в них появилось серебро седины. Он казался много старше и как-то жестче, чем прежде – но, может быть, раньше я просто не замечал этого в нем?..

– Я хотел приехать, – сказал я. – Лахлэн говорил – не нужно, но я все же хотел приехать. Ты был таким… – я передернул плечами, его молчание заставляло меня чувствовать себя неуютно. – Но тут прибыл посланник из Лестры…

Я не окончил фразы – лицо Финна казалось высеченным из камня.

– Я слышал.

Его конь переступил на месте – гнедой конь с белым пятном на морде, чуть косящий на один глаз. Финн, казалось, не заметил этого движения – только чуть пошевелился в седле.

– Ты поэтому вернулся?

Он показал головой куда-то вдаль:

– Мухаара там. Я еще не вернулся.

Голос был сухим и ровным, без интонаций. Я попытался понять его мысли – но Чэйсули хорошо умеют скрывать свои чувства.

– Но – собирался? Его лицо дернулось.

– Мне больше некуда идти. Это ошеломило меня – я ведь знал, где он жил все это время.

– Но… Обитель…

– Я ленник Мухаара. Мое место с ним, а не с кланом. Дункан сказал… – он замолчал и почему-то отвернулся. – Дункан не… освободил меня от того, что я сделал. Шар тэл говорит: от страха можно избавиться только встретившись лицом к. лицу с тем, что вызывает страх.

Волосы упали ему на лицо, так что я не мог разглядеть его выражения.

– А потому я возвращаюсь, чтобы вновь встретиться с ним лицом к лицу. Я не мог смириться со своим страхом – и-тоша-ни не был завершен. Я… нечист.

– С чем ты собираешься встретиться? – спросил я несколько нервно. – Я бы предпочел, чтобы ты не встречался с Электрой.

Он посмотрел мне прямо в глаза своим странным взглядом:

– Я тоже предпочел бы ее не видеть. Но ты взял ее в жены, а мое место рядом с Мухааром. У меня нет выбора, господин мой.

Господин мой. В этих словах не было прежней насмешливой веселости. Я почувствовал, как в моем сердце поднимается волной страх.

– Ты действительно намеревался убить ее?

– Не ее, – мягко поправил он, – Тинстара. Я медленно закипал, только сейчас поняв, как я боялся, что ему удастся это сделать. Я мог потерять их обоих. Обоих. Если бы Финн убил Электру, мне осталось бы только казнить его.

– Электра – не Тинстар! Ты что, ослеп? Она моя жена…

– Она была мэйхой Тинстара, – так же тихо и мягко, – и, несомненно, он все еще использует ее. Если не тело, то, по крайней мере, душу.

– Финн…

– Это я чуть не умер! – он снова ожил и был разгневан. А еще – явно испуган. – Не Электра – она слишком сильна. Я, со своей кровью Чэйсули и всеми дарами!..

Он со свистом втянул воздух, зубы его невольно обнажились в оскале:

– Это почти раздавило меня – едва не поглотило целиком. Это был Тинстар, говорю тебе!

– Что ж, тогда поезжай, – гневно ответил я. – Поезжай в Хомейну-Мухаар и жди меня там. Мы вместе встретимся лицом к лицу с тем, что ты должен встретить, и навсегда покончим с этим. А мне нужно кое-что обсудить с Дунканом.

В его волосах была седина, теперь я видел это ясно, а глаза его внезапно вновь потускнели.

– Кэриллон…

– Поезжай, – уже спокойнее повторил я. – Мне придется думать о войне. Ты будешь нужен мне рядом.

Ветер развевал его волосы. Редкие лучи солнца заставляли золото лиир тускло мерцать в облачном сумраке. Его лицо казалось мне совсем чужим, и я слова подумал о подземелье. Неужели оно так изменило меня? Или – Финн изменился?

– Тогда я буду рядом, – отозвался он, – пока смогу.

Странное обещание. Я нахмурился и собирался было спросить его, что он имел в виду, но он уже направил коня прочь.

Когда я повернулся, Финн галопом скакал к Мухааре. За ним следом бежал волк.

Глава 2

Едва я успел въехать в Обитель, разразилась буря. Мой плащ мгновенно промок насквозь, от капюшона проку было мало, потому я сбросил его на плечи.

Мой конь, разбрызгивая вокруг воду и жидкую грязь, добрался, наконец, до шатра Дункана. В вечернем сумраке я почти не видел других шатров – только кое-где размытыми световыми пятнами маячили те из них, в которых горели жаровни.

Я слез с коня, тут же угодив в лужу, выругался и тут заметил, что Кая нет на привычном месте около шатра: несомненно, он искал укрытия от непогоды в густой кроне дерева или, может, даже в самом шатре. Что ж, в этом он был прав я тоже намеревался как можно скорее попасть в тепло.

Кто-то подошел и принял моего коня – я не сразу понял, кто. Я поблагодарил, дверной полог откинулся, я взглянул вниз и увидел Донала. Он удивленно уставился на меня, потом ухмыльнулся:

– Видишь?

Я видел. Его тонкие руки, пока еще открытые по теплой погоде, были охвачены выше локтя золотыми браслетами лиир, хотя и более легкими, чем у взрослого воина. Среди прядей черных волос поблескивала серьга: формы ее я не мог разглядеть. Такой юный, подумалось мне…

Рука Дункана опустилась на голову Донала, осторожно отстранила его:

– Заходи, не стой под дождем, Кэриллон. И извини моему сыну его скверные манеры. Я вошел.

– Ему есть чем гордиться, – заметил я. – Но не слишком ли он молод?

– Слишком молодых в кланах нет, – вздохнул Дункан, – Кто знает замыслы богов? Неделю назад он услышал зов, и мы отпустили его. Прошлой ночью на церемонии он получил свое золото лиир.

Я почувствовал, что в моей душе шевельнулась уязвленная гордости:

– А я не мог быть свидетелем этого? Дункан был серьезен:

– Ты не Чэйсули.

Что ж, четыре дня я был им. Но теперь мне было отказано в чести присутствия на церемонии. Я перевел взгляд на Аликс:

– Ты должна гордиться.

Она стояла по ту сторону от жаровни, и отблески огня плясали на ее лице. В сумраке ее кожа казалась темнее обычного – она была более Чэйсули, чем обычно, сердце мое вновь сжалось от чувства потери.

– Я горжусь, – мягко ответила она. – Мой сын теперь воин.

Он был еще мал Лет семь, думалось мне, точно я не знал. Но все равно – так невероятно юн…

– Садись, – предложил Дункан. – Донал сейчас подвинет своего волка Я понял, что он имеет в виду, когда увидел растянувшегося на одном из расстеленных на полу одеял – волчонка. Он был совсем маленьким и спал мертвым сном. Видимо, тоже побывал под дождем – в шатре пахло мокрой шерстью.

Несомненно, Донал с волчонком были на улице, когда началась гроза.

Донал, сразу уловив приказ отца, присел и взял волчонка под передние лапы.

Зверек обвис на его руках, как мешок с костями, тяжелый и мокрый – но Донал все же оттащил его в сторону. Волчонок был красновато-коричневым в отличии от серебряного волка Финна, а глаза, когда он приоткрыл один, оказались карими.

– Он жалуется, – несколько оскорбленно заявил Донал. – Он хотел остаться у огня.

– У него волос побольше, чем у тебя, – возразила Аликс. – Мы принимаем у себя Мухаара, а Лорну за спиной у твоего отца будет достаточно тепло.

Я протестующе поднял руку:

– Для него я Кэриллон, а не Мухаар. В конце концов, он мой родственник, я улыбнулся мальчишке. – Что-то вроде дяди.

– Тай устал от Кая, – с сознанием своей правоты сказал Донал. – А он может побыть здесь?

– Тай – сокол, и останется снаружи, – твердо сказал Дункан, пристраивая рядом с собой волчонка.

– Кай жил так долгие годы, это предстоит и Таю.

Донал устроил поудобнее своего волчонка и уселся рядом с ним – пальцы маленькой ручонки зарылись в густой мех. Его желтые глаза уставились на меня с настойчивостью юности:

– Ты знаешь, что у меня их два?

– Два лиир?.. – я посмотрел на Аликс и Дункана.

– Я думал, что у воина должен быть только один…

– Обычно да, – суховато заговорил Дункан, указав мне на ближайшее одеяло, где я и устроился, с наслаждением вытянув ноги, Аликс налила мне чашу горячего хмельного меда. – Но у Донала, видишь ли, Древняя Кровь.

Аликс рассмеялась, когда я принял чашу:

– Да Он унаследовал ее от меня. Он – отчасти Перворожденный, – она села на пол подле Дункана.

– Когда я носила его, я дважды принимала облик лиир – как волк и как сокол. И вот что из этого вышло.

Я отпил горячего сладкого напитка. В шатре было тепло, хотя и тесновато я привык к большим помещениям. Но здесь было уютно: множество одеял, ларей словом, все, что и должно быть в шатре вождя клана. Сверху ниспадал занавес-гобелен, деливший шатер на две части, одна из которых несомненно служила спальней для Дункана и Аликс. Что до Донала, он, похоже, спал у огня по другую сторону занавеса. Теперь с ним спал и волк.

– Как девочка? – спросил Дункан. Я улыбнулся:

– В свои два месяца она уже красива. Мы назвали ее Айслинн – в честь моей бабки по матери.

– Пусть Боги даруют ей мудрость ее жехаана, – серьезно пожелал Дункан. Я рассмеялся:

– Но, надеюсь, не его облик. Аликс улыбнулась в ответ, но вскоре ее лицо стало задумчивым:

– Ты, конечно, приехал к Финну. Его здесь больше нет.

Я с трудом проглотил вставший комом в горле мед:

– Нет. Я встретил его по дороге. Он отправился в Хомейну-Мухаар. Нет, я Не с ним пришел говорить. Я пришел говорить о Хомейне…

И я рассказал им все, что мог. Они слушали меня молча, все трое, глаза Донала были широко раскрыты и полны любопытства. Без сомнения, он впервые слышал о войне – да, к тому же, от самого Мухаара, я знал, что он запомнит это навсегда. Я вспоминал, как сидел когда-то с отцом, слушая рассказы о военных планах. Война и убила его, в конце концов. Но Донал не думал о смерти, это было видно. Он был Чэйсули и мечтал только о сражениях.

– Мне нужны союзники, – закончил я. – Не только Чэйсули.

– И ты предлагаешь союзы, – кивнул Дункан. – Что еще ты можешь предложить?

– Мою сестру, – прямо ответил я, прекрасно зная, как это звучит. – Я могу предложить Турмилайн – я уже сделал это. В Эллас, Фэйлиа и Кэйлдон есть неженатые принцы.

Аликс зажала рот рукой:

– О нет, Кэриллон, нет! Не торгуй своей сестрой!

– Торри предназначена для принца, – нетерпеливо сказал я. – Она все равно выйдет замуж за одного из них: к чему ждать? Мне нужны люди, а Торри нужен супруг. Достойный супруг, – я невольно подумал о Лахлэне. – Я знаю – не в обычае Чэйсули так предлагать женщин. Но это традиция большинства Царствующих Домов. Как еще можно найти мужчину или женщину, достойных по положению такого брака? Торри давно вступила в зрелый возраст: значит, придется увеличить приданое. Встанет вопрос о том, девственна ли она…

Я снова посмотрел на Донала, подумав, что он слишком молод для таких разговоров. Но он был – Чэйсули, и даже в свои годы казалось, понимал едва ли меньше меня.

– Она жила несколько лет у Беллэма, он даже собирался жениться на ней.

Встанет вопрос и об этом. Но она – моя сестра, а это чего-то да стоит. Я получу за нее достаточно высокую цену.

– И союзников для Хомейны, – что-то в голосе Дункана помогло мне угадать его мысли. – Разве Чэйсули недостаточно?

– Не в этот раз, – прямо ответил я, – Торн нанесет не один удар. Беллэм напал сразу – Торн умеет учиться на чужих ошибках. Он перейдет границы не в одном месте, а в нескольких, разбив свое войско на более мелкие отряды. Если я рассредоточу силы Чэйсули, я сделаю слабее лучшее свое оружие. Чтобы достойно встретить вторжение, мне нужно больше людей.

Дункан изучающе посмотрел на меня, потом улыбнулся – почти неприметно:

– Ты подумал, что мы не придем?

– Я не могу приказывать вам – никому из вас, – тихо ответил я. – Я прошу.

Улыбка стала шире, я увидел, как сверкнули белые зубы – не в оскале, как зубы Финна, Дункан откровенно веселился:

– Собирай армию, Кэриллон. Ты получишь помощь Чэйсули. Делай., что должно, чтобы получить помощь союзников. Мы встретим Торна и отправим его назад на его остров… – он помолчал. – Если, конечно, Торн переживет эту встречу.

Аликс взглянула на мужа, потом перевела взгляд на меня:

– Что сказал тебе Финн, когда ты его встретил?

– Немногое.

– Но ты же знаешь, зачем он приходил… Я внезапно почувствовал себя неуютно:

– Мне было сказано, что это связано с очищением. Что-то вроде ритуала.

– Да, – согласился Дункан, – А теперь ему пришлось вернуться.

Чаша стыла в моих руках.

– Он сказал, что ему больше некуда идти. Что, проще говоря, вы отослали его прочь из Обители, – я пытался сделать так, чтобы мой голос звучал спокойно, однако мне это не удалось. Финн стал настолько близок мне за эти годы, что сейчас я даже его брата готов был обвинить в несправедливости и жестокости.

– Финну здесь всегда будут рады, – возразил Дункан. – Никому из Чэйсули не может быть отказано в очищении, когда он в этом нуждается. Просто его место рядом с тобой, и он знает это.

– Даже когда он так несчастен? У Аликс было взволнованное лицо:

– Я знала, что ему не нужно уезжать…

– Он и сам может с этим разобраться, – Дункан взял мою чашу и, наполнив ее горячим питьем, снова отдал мне. Это была высокая честь – вождь клана сам наливал мне чашу, но для меня он был просто Дунканом.

– Что-то сильно изменило его, – нахмурившись, я отпил глоток меда. – Он… другой. Не знаю, как объяснить…

Я покачал головой, вспомнив выражение глаз Финна:

– То, что произошло с Электрой, испугало меня. Я никогда не видел его таким.

– Потому он и пришел, – согласился Дункан, – потому и оставался здесь так долго. Восемь недель, – он был мрачен. – Редко ленник так надолго оставляет своего сюзерена – разве что это связано с родственными или клановыми узами. Но он не мог жить с памятью о том, что сделал. Он и пришел сюда, чтобы обновиться.

Чтобы коснуться силы земли через и-тоша-ни…

Внезапно Дункан показался мне очень усталым и словно бы постаревшим:

– С каждым раз или два в жизни случается так, что нам необходимо пройти через очищение.

Даже в переводе на Хомейнский в этом слове чудился какой-то неуловимый оттенок смысла, которого я не мог понять. Дункан говорил о том, чего не знал и не испытал ни один хомэйн – даже я, хотя однажды я и был близок к Чэйсули.

Однако не так близок, чтобы понимать до конца их кодекс чести и связующие их узы.

Дункан отпил меду. Я заметил, что его волосы по-прежнему были черны, как ночь – ни единой серебряной нити. Мне это показалось странным: все-таки Дункан был старшим братом.

– Я не уверен, что он очистился, – очень тихо сказала Аликс. – Он… несчастен, – она бросила взгляд на Дункана, – но это очень личное.

– Почему он ничего не говорит мне? – я не мог скрыть отчаянья. – Видят боги, мы были ближе многих. Мы делили годы изгнания – только из-за меня, ведь он-то мог остаться со своими! – я смотрел на них обоих, взглядом почти моля их о понимании. – Почему он ничего не говорит мне?

– Это очень личное, – повторил Дункан. – Нет, он ничего не скажет тебе.

Для этого он слишком хорошо тебя знает.

Я выругался и тут же озабочено оглянулся на Донала. Но мальчишки растут я не сомневался, что он уже слышал нечто подобное. Финн обучил меня ругательствам Чэйсули.

– Значит, он рассказал вам, что сделал с Электрой?

– С Тинстаром, – поправил Дункан. Во внезапно наступившей тишине слышно было только потрескивание дров. В воздух взлетела стайка искр.

– Тинстар? – наконец, выдохнул я.

– Да. Он не собирался убивать Электру, неужели ты так и не понял? – Дункан нахмурился, – Неужели он тебе ничего не сказал?

Я вспомнил, как Финн повторял это, повторял снова и снова, хрипло и потрясение: Тинстар здесь. А я даже не задумался об этом.

– Он говорил что-то…

– Тинстар устроил ловушку, – объяснял Дункан, словно повторяя слова Финна.

– И ловушка была в самой Электре, в ее мозгу, так что любой, кто попытался бы применить к ней магию земли, поддался бы жажде обладания.

– Обладания?.. – я вздрогнул от удивления. Огонь очага отбрасывал янтарные блики на лицо того, кто сидел передо мной. Дым уходил вверх, в отверстие в куполе, но внутри его оставалось достаточно – в воздухе повисла туманная мокрая дымка. Дункан в неярком свете был весь бронза, золото и чернь, а золотая серьга в виде ястреба притягивала взгляд. В шатре царил запах дыма, влажной шерсти и меда, сладкого меда с горьковатым и пряным привкусом.

– У Айлини есть эта власть, – тихо сказал Дункан, – Это уравновешивает наш дар – противостоит ему. Мы никому не позволили бы говорить, что мы подобны Айлини, – он нахмурился и замолчал на несколько мгновений, глядя в свою чашу. Когда мы используем наш дар, мы не отнимаем души. Это скорее предложение – ведь воля покорена всего на несколько мгновений…

Снова нахмурился – на этот раз его выражение лица меня встревожило:

– Когда это делает Айлини, он поглощает всю душу – всю, без остатка – ничего не возвращая назад.

Наступило молчание. Дункан протянул руку и взъерошил волосы Донала жестом, выдававшим его нежность к мальчику – тот подвинулся к отцу, протиснувшись между ним и его лиир. Я подумал, что Дункан, зная, как внимательно, ничего не пропуская, слушает его мальчик, решил рассеять его страхи. Видят боги, мне и самому стало не по себе.

– Финн отреагировал на это, как любой Чэйсули – как, может быть, поступил бы и ты на его месте, – Дункан был серьезен. – Он пытался убить ловца, воспользовавшись его же ловушкой. Это… можно понять, – он встретился со мной взглядом. – В этот миг она не была для него Электрой – вообще не была женщиной, для Финна она была Тинстар. Тинстар был – там. В ней. Я помрачнел:

– Это значит, Тинстар знал, что Финн…

– Я не сомневаюсь в этом, – отчетливо сказал Дункан. – Айлини расставляют ловушку, чтобы убивать. Тинстар не собирался оставлять Финна в живых. Но что-то – кто-то – предотвратил его смерть, разорвав связь.

– Это был я, – я вспомнил, как Электра вцепилась в руку Финна, расцарапав ее до крови. Как он не мог вырваться.

И внезапно я вспомнил, как он убил хомэйна, посланного убить его – там, в Эллас, больше года назад. Как он говорил, что коснулся Тинстара, что Тинстар послал этого человека…

Я поднялся. В горле у меня стоял комок. Прежде, чем кто-нибудь успел сказать хоть слово, я запахнулся в свой мокрый плащ и вышел из шатра к своему коню.

Аликс выбежала под дождь, схватив меня за руку:

– Кэриллон… подожди! Что ты хочешь сделать?

– Ты не понимаешь? – я был поражен: насколько же слепа она была в этот миг!.. – Финн думал, что убьет Тинстара через Электру. Тинстар думал, что убил его… – я вскочил в седло. – Победить страх можно только встретившись лицом к лицу с тем, чего боишься.

– Кэриллон! – крикнула она, но я уже скакал прочь.

Первым, что я услышал, ворвавшись в Хомейну-Мухаар, был вой. Волчий вой.

Боги, неужели Финн принял облик волка..?

Я не различал бледных лиц, но слышал испуганные голоса: «Мой господин!» «Господин мой Кэриллон!» – «Мухаар!.. « Я пролетел мимо, расталкивая людей, не отвечая никому, ощущая бешеное биение своего сердца.

Вой. Боги, это был Сторр. Не Финн. Но визжала – Электра.

Словно огромная тяжесть навалилась на мои плечи, когда я бежал по ступеням красного камня. Я рванул брошь с левого плеча, слыша треск рвущейся ткани, тяжелый плащ упал где-то позади с мягким шерстяным шорохом, звякнуло о камень золото.

– Мой господин!

Я бежал вперед.

Растолкав женщин, я ворвался в комнату. Сперва увидел Электру – мертвенно-бледную, распялившую рот в диком крике, хотя Лахлэн и пытался успокоить ее. Не нужно, говорил он, не нужно кричать. Ты в безопасности, говорил он, ничего не случилось. Волк не приблизится к тебе.

С Электрой все было в порядке, я сразу увидел это. Она стояла в углу, Лахлэн удерживал ее там, его пальцы крепко сжимали ее запястья. Он удерживал ее…

…не давая ей броситься на Финна. На Финна, которого зажали в углу Роуэн и еще один стражник, оба – с мечами в руках. Они сдерживали его сталью, сияющей блеском смерти, и волк в человечьем обличье вынужден был подчиниться.

Он был в крови. От чего-то края его шрама разошлись, и все лицо его было залито кровью. Кровь пятнала его одежду, на ноге крови было еще больше – на бедре правой ноги, пробитом в том бою атвийским копьем. Кожа его штанов была рассечена, а на мече Роуэна я увидел кровь.

Он вжался в стену, голова его была запрокинута, открытое горло беззащитно.

Кровь стекала по его лицу – алая на бронзовом. Я ощутил острый запах страха.

Боги…

Я снова взглянул на Электру, краем уха слыша испуганные голоса женщин. Я не понимал из него ничего кроме того, что говорили они по-солиндски. Но вопли Электры я понял.

Я подошел к ней и положил руку на плечо Лахлэна. Он увидел меня, но ее не отпустил. Я видел, почему: на ее ногтях алела кровь, и, судя по всему, дай ей волю, она разодрала бы лицо Финна до кости.

– Электра, – сказал я. Визг прекратился.

– Кэриллон…

– Я знаю.

Я все еще слышал волчий вой. Сторр был заперт где-то во дворце. Заперт своим лиир.

Я снова обернулся и посмотрел на Финна. Его расширенные глаза горели бешенством, дыхание клокотало в горле. Я увидел, что он дрожит – дрожь пробирала его до костей.

– Вон! – заорал я на женщин. – Мы здесь обойдемся без вашей солиндской болтовни!

Они начали возражать, Электра – тоже. Но я не стал их слушать. Я ждал, и, увидев, что я не передумаю, подхватив юбки, она покинули комнату. Я захлопнул за ними тяжелую дверь и подошел к Финну.

Второй охранник – я узнал в нем Перрина – отступил, давая мне дорогу.

Роуэн все еще колебался, приставив острие меча к груди Финна, я грубо оттолкнул его, шагнул к Финну и, схватив его за отвороты куртки, оторвал от стены – у него подломились ноги.

– Курештин! – прорычал я на языке Чэйсули, осознав, что он не поймет сейчас хомэйнского. – Тухэлла дэй-и!

Сеньор вассалу, это был приказ, которому он должен был подчиниться. Я почувствовал, как он дрожит всем телом. Руки его беспомощно сжимались и разжимались – человеческие руки, без волчьих когтей – но они без слов поведали мне правду о том, что произошло. Я видел синяки на горле Электры.

Финн тяжело дышал. Залы и коридоры дворца все еще наполнял вой. Человек и волк, оба доведенные до последней крайности. Я подумал, что Сторр, по крайней мере, понимает, что происходит. Я толкнул Финна в угол, размахнулся и ударил его кулаком в лицо так, что он ударился головой о стену. Из разбитой губы потекла кровь. – Нет! – Роуэн попытался поймать мою руку. – Пошел вон! – я отшвырнул его в сторону. – Я не собираюсь убивать его. Я хочу привести его в себя… На моем запястье сомкнулись слабые пальцы Финна:

– Тинстар…

Ну, по крайней мере, он снова мог говорить.

– Финн – ты глупец! Глупец! Это была ловушка… ловушка… – я в отчаянье замотал головой. – Почему ты снова сделал это? Почему дал ему еще один шанс?

– Тинстар… – шепот-шипение с окровавленных туб, – Тинстар… здесь…

– Он чуть не убил меня! – голос Электры сейчас был грубым и надтреснутым.

– Твой оборотень пытался меня убить!

– Тинстар был здесь…

– Нет, – я почувствовал какую-то пустоту в груди. – О Финн, нет, не Тинстар. Электра. Это была ловушка…

– Тинстар, – он нахмурился с некоторой растерянностью, пытаясь устоять на ногах самостоятельно.

Он осознал, что я держу его и кажется понял, почему.

– Пусти.

– Нет, – я покачал головой. – Ты снова нападешь на нее.

Это привело финна в себя. Я увидел в его глазах осмысленное выражение, а потом страх снова поднялся в нем, поглотив все его существо.

Когда он снова попытался двинуться вперед, я еще раз ударом швырнул его об стену Электра закричала, на этот раз по-солиндски, и я услышал в ее голосе ярость. Не только страх – хотя был и страх. Ярость. И дикую, жгучую ненависть.

– Финн… – я прижал его горло локтем и почувствовал, как напряглось его тело. Так уже однажды было.

– Мой господин, – в голосе Роуэна звучал ужас, – что ты будешь делать?

– Мэйха Тинстара, – выдохнул Финн. – Тинстар был здесь…

Я отпустил его – разжал пальцы на его запястье, опустил локоть и отступил.

К этому моменту у меня в руках был меч – мой меч, и Финн замер, когда его острие коснулось его горла.

– Нет, – сказал я. – Стой. Я добьюсь от тебя правды, так или иначе.

Финн потрясенно уставился на меня.

– Финн, я понимаю. Дункан объяснил мне, что это было, и я помню, что видел такое во время снежной бури в Эллас, – я замолчал, пытаясь встретить понимание в его глазах, потом продолжил. – Не ухудшай ситуацию.

Он все еще был смертельно бледен. Открывшийся шрам на лице сочился кровью.

Сейчас я отчетливо видел седину в его волосах. Хотя его лицо заливала кровь, было заметно, что его черты стало жестче, резче обрисовывались скулы, а глаза запали. За два месяца он постарел на десять лет.

– Финн, – с растущей тревогой спросил я, – ты болен?

– Тинстар, – повторил он, и еще раз, – Тинстар. Он коснулся меня.

Когда я смог немного отвлечься от Финна, то перевел взгляд на Роуэна:

– Как ты попал сюда?

Он судорожно сглотнул несколько раз:

– Королева кричала, мой господин. Мы все пришли, – он указал на Лахлэна и Перрина. – Сначала нас было больше, но я отослал их. Я решил, что это твое личное дело…

Я почувствовал себя старым, усталым и опустошенным. Меч я по-прежнему держал у горла своего ленника. Одного взгляда было довольно, чтобы понять, что это было необходимо.

– Что вы увидели, когда вошли?

– Королева была… в несколько странном виде. Руки Финна были на ее горле, – лицо Роуэна выражало одновременно гнев и растерянность. – Мой господин… мы больше ничего не могли сделать. Он хотел убить Королеву.

Я знал, что Роуэн имеет в виду рану на ноге Финна. Я задумался о том, насколько она серьезна. Сейчас Финн твердо стоял на ногах, но по тому, как напряжено было его лицо, я понимал, что он испытывает сильную боль.

Наконец заговорил Лахлэн:

– Кэриллон… я не хочу обвинять его. Но это правда. Он хотел взять ее жизнь.

– Казнить его, – требовательно заявила Электра. – Он пытался убить меня, Кэриллон.

– Это был Тинстар, – ясным голосом проговорил Финн. – Мне нужен был Тинстар.

– Но убил бы ты Электру, – меч дрогнул у меня в руке всего на мгновение.

– Глупец, – прошептал я, – зачем ты принуждаешь меня к этому? Ты же понимаешь, что я теперь должен сделать…

– Нет! – вырвалось у Роуэна. – Мой господин… ты не можешь…

– Казни его! – снова повторила Электра. – Не о чем здесь думать. Он пытался убить Королеву!

– Он не будет казнен. Лахлэн понял первым:

– Кэриллон!.. Ты подставляешь врагу спину!

– У меня нет выбора, – я прямо посмотрел на Финна, все еще не отводя меча.

– Ты видишь, что наделал?

– Нет… – его руки легли на клинок меча, прикрыв руны, начертанные его отцом. – Нет! Меня тоже трясло:

– Но ты бы снова сделал это, разве нет? Его лицо мгновенно исказилось, он оскалился, из его горла вырвалось звериное рычание:

– Тинстар…

– Электра, – ответил я. – Ты бы снова сделал это, разве нет?

– Да, – выдохнул он должно быть, горло перехватило. Его била дрожь.

– Финн, – сказал я, – все кончено. У меня нет выбора. Твое служение окончено, – я остановился и продолжил – не сразу, с трудом справившись с собой.

– Я… разрываю клятву крови.

Финн посмотрел мне в глаза. Я думал какое-то мгновенье, что не смогу выдержать его взгляд, но – выдержал. Я должен был это сделать.

Он отнял руки от клинка. Руны отпечатались на ладонях, но крови не было, хотя две раны все еще кровоточили – и сильнее стократ кровоточила душа.

Он сказал шепотом только одно:

– Жа-хай-на.

Я принимаю.

Я убрал меч и бросил его в ножны. Гербовый лев потускнел, рубин оставался черным. Финн вынул из ножен на поясе кинжал и протянул его мне.

Когда-то этот кинжал был моим, королевский клинок с золотым гербом Хомейны… Это едва не заставило меня изменить решение:

– Финн… я не могу…

– Клятва крови расторгнута, – его лицо враз осунулось и постарело. – Жахай, господин мой Мухаар. Я взял из его рук кинжал. На золоте алела кровь.

– Жа-хай-на, – ответил я наконец. Финн вышел из комнаты.

Глава 3

Когда я смог идти, то вышел в коридор – медленно, с трудом передвигаясь в темноте. Факелы не горели. В коридоре никого не было, слуги, хорошо знавшие свои обязанности и мои привычки, оставили меня наедине с самим собой.

Вой умолк. Тишина. Сторр ушел вместе с Финном. Мне казалось, что моя душа погасла, как эти факелы.

В одиночестве я прошел в тронный зал и долго стоял там в темноте. Очаг угасал, но угли еще полыхали мрачно-алым. Здесь также не горел ни один факел.

Тишина. Я сунул хомейнский клинок за пояс – рядом с ножом Чэйсули в ножнах, и принялся разгребать носком сапога тлеющие угли. Наконец из-под толстого слоя пепла показалось железное кольцо. Я взял факел, просунул его в кольцо и с помощью этого орудия открыл люк. Пепел взвился вокруг тяжелой крышки, со звоном откинувшейся на край очага.

Я зажег факел и начал спускаться по лестнице. На этот раз я считал ступени – их было сто две. Я стоял перед стеной и видел, что и сюда проникла дождевая влага: камни были скользкими и влажными, поблескивали в чадном свете факела. На темном камне слабо светились бледно-зеленые руны. Я коснулся их пальцами, повторяя очертания чужих знаков, потом отыскал камень-ключ, надавил на стену, и потайная дверь открылась.

Я стоял на пороге. Со всех сторон меня окружали фигуры лиир – бледно-кремовые, с золотыми прожилками. Медведь и кабан, сова, сокол и ястреб. Волк и лисица, ворон, кошка… В неверном свете казалось, что они движутся по стенам плавно, бесшумно, словно в колдовском танце.

Я вошел в подземелье – и тишина обняла меня. Глупец Глупец Глупец…

Я вытащил из ножен кинжал Чэйсули. Отблеск факела упал на серебро. Я вновь увидел рукоять, завершавшуюся головой скалящегося волка с глазами из необработанного изумруда. Когда-то этот кинжал принадлежал Финну.

Я подошел к краю пропасти, снова невольно отметив, что свет не проникает в непроглядную черноту внизу. Так глубоко, так темно, так покойно… Я вспомнил, как провел там несколько дней и вышел отсюда – если не новым человеком, то уже и не тем, каким спустился. Вспомнил, как четыре дня был – Чэйсули.

Я прикрыл глаза. Под веками горели желтые пятна факельного света. Я ничего не видел, но помнил все. Тихий шорох распахнувшихся крыльев, крик сокола, падающего на добычу… Как я бежал по лесам, и единственным моим ощущением был свобода – абсолютная свобода, не стесненная ничем – свобода, дарованная богами.

– Жа-хай, – я протянул руку, чтобы бросить кинжал в черную непроглядную бездну.

– Кэриллон.

– Я вздрогнул и обернулся, покачнувшись на краю пропасти – взметнулось пламя факела.

Я ожидал увидеть Финна. Но никак не Турмилайн. Она была в тяжелом коричневом дорожном плаще, ниспадающем с головы до пят. капюшон был отброшен на плечи, и отблеска факелов играли в темно-золотых волосах.

– Ты отослал его прочь, – сказала она, – а значит, отослал прочь и меня.

Я хотел возразить – мне только оставалось произнести эти слова, я знал уже, как скажу это – со смесью нетерпения, непонимания, возмущения, изумления и спокойствия… и – не произнес ни слова, с ужасающей отчетливостью осознав: это правда. Я понял. Не Лахлэн – о нет, вовсе не Лахлэн был нужен Торри…

Части головоломки судьбы рассыпались передо иной, складываясь в причудливый переплетающийся узор. Руны сложились передо мной в надпись и обрели плотский облик моей сестры.

– Торри… – больше я ничего не сказал. Она была слишком похожа на меня самого, и никто не смог бы заставить ее свернуть с пути, если она к чему-либо стремилась.

– Мы не смели сказать тебе, – тихо проговорила она. – Мы знали, что ты скажешь. Он говорит, – она уже говорила о Финне так, как женщина говорит о своем мужчине, – что в кланах женщин никогда не продают воинам. Что мужчина и женщина сами вольны решать, и никто не может заставить их делать что-либо против воли.

– Турмилайн… – внезапно я ощутил боль и усталость, – Торри, ты знаешь, почему мне пришлось поступить так. Наш Дом заключает браки только с равными, я ждал для тебя принца, потому что ты стоишь этого – если не большего. Торри.. я не хотел, чтобы ты была несчастна. Но мне нужна помощь другого государства…

– А меня ты не подумал спросить? – она покачала головой, и блики света снова заплясали в ее волосах. – Нет. Ты думал, что я буду возражать? – нет. Ты даже не подумал о том, что это не может понравиться мне, – она слегка улыбнулась. – Подумай, что чувствовал бы ты, будь ты на моем месте.

За моей спиной зияла пропасть – и пропасть разверзлась передо мной.

– Торри, – наконец, сказал я, – подумай, ведь у меня тоже не было выбора, когда я женился. Принцы и короли не более следуют своим желаниям, чем принцессы. Я ничего не мог поделать.

– Ты должен был спросить меня. Но – нет, ты всегда приказывал. Мухаар Хомейны приказывает своей сестре выйти замуж за того, кого он выберет, – она подняла руку, видя, что я собираюсь возразить, ее ладонь показалась мне острием клинка. – Да, я знаю – так было всегда. И так будет. Но в этот раз – в этот раз я говорю: нет. Я сама выберу свой путь.

– Наша мать…

– …вернулась в Жуаенну. Я нахмурился в недоумении.

– Я рассказала ей, Кэриллон. Как и ты, она считает, что я сошла с ума. Но она решила не спорить, – Торри улыбнулась. – Она воспитала твердых сердцем детей, Кэриллон – они сами решают, кто станет их супругом.

Она мягко рассмеялась:

– Думаешь, что с Электрой ты провел меня? Ох, Кэриллон, я ведь не слепая!

Я не отрицаю, что она помогла тебе примирить Хомейну с Солиндой – но для тебя она значит больше, чем это.. Ты хотел жениться на ней потому, что – как и все мужчины, видевшие ее – желал ее. Такова ее власть.

– Турмилайн…

– Я ухожу, – она сказала это тихо, со спокойной уверенностью женщины, знающей, чего она хочет от мужчины. – Но вот что я скажу тебе от нас обоих: мы этого не хотели.

Турмилайн улыбнулась, и я увидел ее словно бы глазами Финна: не принцессу, не добычу, не сестру Кэриллона даже. Я увидел женщину – не более, не менее.

Неудивительно, что он пожелал ее.

– Ты отослал его в Обитель, чтобы он залечил свои раны. Ты отослал туда меня – ради безопасности. Я ухаживала за ним, когда этого не могла делать Аликс, я думала о том, что он за человек, если так служит моему брату… он дал мне ту безопасность, в которой я нуждалась. Вскоре это переросло в нечто большее, – она покачала головой. – Мы не хотели дурного. Но теперь его толмоора изменилась, моя же – следовать за ним.

– Толмоора – это для Чэйсули, – бесцветным голосом сообщил ей я, – Нет, Торри. Я не хочу терять еще и тебя.

– Тогда верни его к себе на службу.

– Я не могу! – крик эхом отдавался в подземелье, полном молчаливых лиир, Разве ты не видишь? Электра – Королева, а он – Чэйсули, Изменяющийся. Неважно, что буду говорить я – Финна всегда будут подозревать в намерении убить королеву. А если он останется, он действительно может ее убить. Он не рассказывал тебе, что собирался сделать?

Ее губы побелели:

– Рассказывал. Но у него не было выбора…

– У меня теперь – тоже, – я покачал головой. – Или ты думаешь, что я не хочу, чтобы он вернулся? Боги, Торри, ты не знаешь, чем были для нас двоих годы, проведенные в изгнании! Он был со мной слишком долго для того, чтобы я так легко мог перенести расставание с ним. Но так нужно. Что я еще могу сделать? Я никогда не смогу доверять ему в том, что касается Электры…

– Может быть, ты не должен доверять ей?

– Я женился на ней, – угрюмо ответил я. – Она нужна мне. Если я позволю Финну остаться, и с Электрой что-нибудь случится, знаешь, что будет с Хомейной?

Солинда восстанет. Ни одна армия не сумеет укротить разъяренную страну. Это убийство, Торри, – я медленно покачал головой. – Или ты думаешь, что кумаалин завершилась? Нет. Не будь так глупа. Это можно остановить, но приказать забыть нельзя. Слишком долго Чэйсули были ненавистны Хомейне. И это еще не конец.

Факел шипел и потрескивал, тени плясали на лице Торри.

– На этот раз их народ может погибнуть. А с ним погибнет и Хомейна.

По ее лицу катились сверкающие капли слез:

– Кэриллон, – прошептала она, – у меня будет ребенок от него.

Когда я смог говорить хотя бы шепотом – так сильно было потрясение – я произнес его имя. Потом, про себя:

– Как я этого не заметил?

– Ты не приглядывался. Не обращал внимания. А теперь слишком поздно, – она подобрала юбки и полы плаща. – Кэриллон… он ждет меня. Мне пора уходить.

– Торри…

– Я ухожу, – мягко сказала она, – Я хочу быть с ним.

Мы стояли и молча смотрели друг на друга: в подземелье, полном мраморных лиир, было слышно только потрескивание факела. Я слышал далекие крики ястреба и сокола, и вой волка, преследующего добычу. Вспоминал, что значит быть Чэйсули…

Я бросил в пропасть факел:

– В темноте я никого не увижу. Человек может уйти или остаться – я даже не узнаю этого.

С верхней площадки лестницы падал рассеянный свет. Кто-то стоял наверху с факелом. Кто-то, кто ждал Торри.

Я видел слезы на ее лице, когда она подошла поцеловать меня. А потом она ушла, и я остался наедине с тишиной и лиир.

Я захлопнул крышку люка. Поток воздуха взметнул легкий пепел, тут же осевший на моей одежде – но мне это было безразлично. Я снова завалил железную плиту углями и поленьями и в одиночестве покинул тронный зал.

Я собирался лечь, хотя и знал, что не смогу уснуть. Собирался утопить горе в вине. хотя и знал, что не опьянею. Собирался попытаться забыть, хотя и знал, что это невозможно.

Приди, о госпожа моя, и слушай душу мою Я струны сплету из нитей души, чтобы песнею стал ее стон.

Но не тронут тебя мольбы, Если сердце сковано льдом.

И уста твои вовек не шепнут – «люблю».

Я остановился. Волшебство музыки обняло меня и я тут же понял – это Лахлэн. Лахлэн и его Леди. Лахлэн, все песни которого были сложены для Торри.

Приди, о госпожа моя, и рядом со мною сядь:

Я сложу тебе песню прекрасней той, что звезды в небе поют.

Я молю – останься со мной, Я буду любить и ждать, Я отдам тебе сердце мое И арфу мою…

Я пошел на звук песни и обнаружил в маленькой комнатке Лахлэна. На полу были разбросаны подушки, но Лахлэн устроился на трехногом табурете, обитом бархатом, руки его касались Леди с такой нежностью, словно она была женщиной м его возлюбленной. Я остановился в дверях, завороженный мерцанием золотых струн и чудесного камня.

Он склонился к арфе, музыка полностью поглотила его, лицо его было спокойным и мирным, глаза закрыты, черты лица тонки и аристократичны.

Менестрель-арфист несет на себе печать богов и никогда не забывает об этом.

Потому все они так уверены в себе и горды.

Музыка затихла, наступила тишина, потом он поднял голову и посмотрел на меня, тут же поднявшись со своего табурета:

– Кэриллон! Я полагал, вы уже спите.

– Нет.

Он нахмурился:

– Ваша одежда вымокла и вся в пепле. Не думаете ли вы, что вам было бы лучше…

– Он ушел, – прервал я его плавную речь, – Турмилайн тоже.

Лахлэн уставился на меня непонимающим взглядом:

– Торри! Торри..?

– Вместе с Финном, – я хотел сказать это побыстрее, чтобы покончить с мучительной сценой.

– Лодхи! – лицо Лахлэна приобрело цвет слоновой кости, – О Лодхи… нет…

– он сделал три шага, все еще сжимая в руках свою Леди, потом вдруг остановился. – Кэриллон… скажи, что ты ошибся…

– Это было бы ложью.

В его глазах была боль, лицо застыло. Он был как ребенок во власти кошмара, пытающийся осмыслить происходящее.

– Но… ты же сказал, что она предназначена принцу!

– Принцу, – согласился я, – но не менестрелю. Лахлэн…

– Неужели я ждал слишком долго? – непослушными руками он прижимал к груди арфу, – Лодхи, неужели я ждал слишком долго?!

– Лахлэн, я знаю, что ты любил ее. Я видел это с самого начала. Но нет смысла цепляться за надежду на то, что не могло бы произойти.

– Верни ее, – в нем внезапно появилась решимость. – Забери ее у него. Не позволяй ей уйти…

– Нет, – твердо сказал я. – Я отпустил ее потому, что уже не мог ее остановить. Я слишком хорошо знаю Финна. А он достаточно ясно заявил, что никому и ничему не позволит больше встать между ним и женщиной, которую он желает.

Лахлэн поднял руку, потер лоб, словно серебряный обруч давил ему голову.

Потом внезапно и резко сорвал его с головы и сжал в кулаке – вторая рука по-прежнему придерживала арфу.

– Арфист! – с болью выкрикнул он. – Лодхи, каким же я был глупцом!

– Лахлэн…

Он тряхнул головой:

– Кэриллон, неужели ты не можешь вернуть ее? Я обещаю, ты будешь доволен.

Я расскажу ей кое-что…

– Нет, – на этот раз я говорил мягко. – Лахлэн – у нее будет ребенок от Финна.

Он побелел совершенно и почти упал на табурет, мгновение смотрел в пол, потом негнущимися руками положил на пол обруч и арфу, словно отрекаясь от них.

– Я хотел увезти ее домой. Больше он не сказал ничего.

– Нет, – повторил я, – Лахлэн… мне очень жаль.

Он молча вытянул из-под камзола тонкий кожаный шнурок, снял его через голову и протянул мне побрякушку…

Да нет, не побрякушку. Это было кольцо, сквозь которое и был продет кожаный шнурок. Я повернул его и в свете свечей увидел герб – арфа и корона Эллас.

– Таких колец всего семь, – тон его был почти деловым. – Пять у моих братьев, еще одно – на руке моего отца, – он, наконец, поднял на меня взгляд.

– О да, я хорошо знаю обычаи Царствующих Домов – я сам принадлежу к одному из них.

– Лахлэн, – повторил я. – Или..?

– О, да. Куинн Лахлэн Ллеуэллин. Мой отец умеет выбирать имена, – он немного нахмурился, на лице его читалось отчуждение. – Но у него одиннадцать детей, так что все к лучшему.

– Наследный принц Эллас Куинн, – кольцо выпало из моей руки и закачалось на шнурке. – Во имя всех хомейнских богов, почему ты не сказал об этом?…

Он дернул плечом:

– Это был договор между мной и моим отцом. Видишь ли, я не такой наследник, который нужен Родри. Мне больше нравилось играть на арфе, чем управлять страной, и лечить – больше, чем ухаживать за женщинами, – он улыбнулся одними губами.

– Я не был готов к трону. Я не хотел иметь жены, которая привязывала бы меня к замку. Мне хотелось покинуть Регхед и увидеть всю страну – увидеть самому, без сопровождающих. Быть наследником так… обременительно, – на этот раз улыбка была более похожа на улыбку Лахлэна, которого я знал, – думаю, тебе это немного известно.

– Но… почему ты не сказал Торри? И мне! – я подумал, что это было непростительной глупостью с его стороны. – Если бы ты сказал, ничего этого не случилось бы!..

– Я не мог. Это был наш с отцом договор, – Лахлэн потер бровь и взглянул на арфу. Он сидел на табурете, ссутулившись, и его крашеные волосы тускло поблескивали в свете свечей.

Крашеные темные волосы. Не седые, как он говорил мне – совсем другого цвета.

Я сел, прижался спиной к холодному камню стены. Я думал о Торри и Финне, едущих сейчас сквозь дождь, и о сидевшем передо мной Лахлэне.

– Почему? – наконец задал я мучивший меня вопрос.

Он вздохнул и потер глаза:

– Поначалу это было просто игрой. Есть ли способ лучше узнать свою страну, чем пройдя ее вдоль и поперек неузнанным? Мой отец согласился на это, сказав, что, коль скоро я решил поиграть в эти игры, мне придется играть в них до конца. Он запретил мне открывать мое имя и титул – кроме как под страхом смерти.

– Но не сказать об этом мне… – я покачал головой.

– Это было ради тебя самого, – я нахмурился, и он кивнул в ответ. – Когда я впервые встретил вас и понял, кто ты такой, я немедленно написал отцу. Я рассказал ему о том, что ты собираешься сделать и о том, что я не верю в осуществление твоих планов. Отобрать Хомейну у Беллэма? Невозможно. У тебя не было армии, не было никого, кроме Финна… и меня, – он улыбнулся. – Я пошел с тобой потому, что захотел увидеть, что из этого выйдет. А еще потому, что мой отец, узнавший о твоих планах, желал тебе победы.

Я почувствовал, как во мне закипает гнев:

– Он не послал мне помощи…

– Хомейнскому принцу-самозванцу? – Лахлэн сделал отрицательный жест. – Ты забываешь – Беллэм хотел породниться с Эллас, он предложил Электру наследнику престола Родри. Не в интересах Эллас было поддерживать Кэриллона на его пути к трону, – его тон несколько смягчился. – Хотя я готов был помочь тебе всем, чем мог, мне приходилось думать об интересах нашего королевства. У нас тоже есть враги. Это должно было остаться твоей битвой.

– Но все же ты пошел со мной. Ты рисковал собой.

– Я ничем не рисковал. Если помнишь, я не вступал в бой, играя роль менестреля. Это было нелегко… Меня учили владеть оружием с детства. Но отец запретил мне сражаться – и, думаю, это было разумно. Еще он сказал, что я должен смотреть – и учиться всему, чему могу. Если ты победишь в войне и удержишь власть в течение двенадцати месяцев, Родри предложит тебе союз.

– Прошло больше времени, – заметил я.

– И разве ты не послал гонцов в соседние королевства, предлагая руку твоей сестры? – краска залила его лицо. – Я не могу предлагать того, что мне не принадлежит. Мой отец – Верховный Король. Твое предложение должен был принять он, а мне оставалось ждать его решения, – он на мгновение прикрыл глаза. Лодхи, но я думал, что она подождет…

– Я тоже так думал. Ох. Лахлэн, если бы я знал…

– Я понимаю. Но не я должен был сказать это, – его лицо было почти отталкивающим. – Такова доля принцев.

– Неужели ты ничего не мог сказать ей? Он уставился в пол:

– Я хотел этого – столько раз, что и сам не могу сосчитать. Однажды я даже заговорил с ней о наследнике Родри, но она только приказала мне молчать.

Она не хотела думать о замужестве, – он вздохнул. – Она всегда щадила мои чувства, пытаясь – как и ее брат Мухаар – убедить меня, арфиста – не желать невозможного. Я думал о том, что она изменит мнение, когда узнает. Когда узнаешь ты. Я наслаждался ожиданием.

Я закрыл глаза и откинул голову. Я вспоминал арфиста в Элласийской харчевне, одарившего меня видениями былого. Я вспоминал, с каким терпением и пониманием он принимал мое презрение – я называл его шпионом, а он был просто другом.

Как я приказал ему убить человека, чтобы выяснить, сумеет ли он это.

Так много было между нами – и так мало… Я уже знал, что он сделает теперь.

– У тебя не было выбора, – наконец сказал я. – Видят боги, я знаю, что значит принять высокий сан и ответственность. Но ты не должен себя винить, Лахлэн. Что ты мог сделать?

– Рассказать, пусть и против воли отца, – сейчас он казался таким беззащитным – а я привык видеть его сильным. – Я должен был рассказать. Хоть кому-то. Хоть что-то.

И все же это не привело бы ни к чему. Мы оба понимали это и – молчали, потому что даже одно слово причинило бы новую боль. Можно любить женщину, которая любить другого, но нельзя заставить ее любить, если она не хочет этого.

– Клянусь Всеотцом, – устало сказал Лахлэн, – все это того не стоит.

Он поднял свою Леди и встал, повесив на руку серебряный обруч. Он имел все права на него, хотя его венец скорее должен был сиять державным золотом.

Я поднялся тоже, встав перед ним, и протянул ему кольцо на кожаном шнурке.

– Лахлэн…

Я остановился. Он понял. Он взял кольцо, взглянул на герб, словно отдалявший его от меня, и снова надел шнурок на шею.

– Я пришел менестрелем, – тихо сказал он, – и уйду менестрелем. На рассвете.

– Если и ты, старый друг, оставишь меня, я буду совсем один.

Больше я не мог сказать ничего, это была единственная мольба, на которую я был способен – и которую мог позволить себе.

В его глазах была боль:

– Я пришел, зная, что мне придется уйти. Не знал, когда, но знал, что этот час наступит. Некоторое время я еще надеялся, что уйду не один.

Его лицо стало жестче, исчезло мягкое обаяние арфиста и я увидел, каким был Лахлэн на самом деле – каким он был всегда, хоть и нечасто показывал это.

– Ты король, Кэриллон. Короли всегда одиноки. Когда-нибудь мне тоже предстоит испытать это, – он сжал мою руку в знак дружбы. – Ийана Лодхи ийфэнног фаэр.

– Иди же со смирением, менестрель, – мягко сказал я.

Он вышел из комнаты в сумрачный коридор. Для него Песнь Хомейны закончилась.

Я вошел в свои покои и увидел, что она ждет меня. Она сидела в полумраке горела только одна свеча – завернувшись в одно из моих спальных одеяний: винный бархат, отороченный крапчатым серебристым мехом. На ней оно смотрелось потрясающе, из-под бархата были видны только руки и ноги.

Я остановился. Сейчас я не мог встретиться с ней лицом к лицу. Глядя на нее, я вспоминал, что сделал Финн – вспоминал о его изгнании. Вспоминал, чем все это закончилось для Торри и о том, что Лахлэн ушел. Смотреть на нее означало смотреть в лицо одиночеству, а этого я уже не мог вынести.

– Нет, – сказала она, когда я собирался уйти. – Останься. Я уйду, если ты хочешь.

Темно-красный бархат растворялся в тени. Отблеск пламени свечей плясал в ее распущенных, ниспадавших до колен волосах.

Я сел – у меня просто не было сил стоять, – на край своего ложа. Я был весь в пепле – Лахлэн сказал правду – и одежда моя была все еще влажной от непогоды. Без сомнения, так же от меня и пахло: мокрой шерстью, дымом и огнем.

Она подошла и встала подле меня.

– Позволь, я облегчу твое горе.

Я смотрел на ее горло со следами синяков – отметины, оставленные безумцем.

Она опустилась на колени и принялась стягивать с меня тяжелые сапоги. Я ничего не сказал – смотрел на нее, изумленный, что она делает то, что гораздо проще было сделать слуге или мне самому.

Ее руки были легкими и нежными – она раздела меня и снова опустилась на колени.

– Ах, господин мой, не нужно так горевать. Это причиняет тебе боль.

Мне внезапно подумалось – неужели она так же опускалась на колени перед Тинстаром?..

Ее рука легла мне на бедро: прохладные пальцы, тоненькая ниточка пульса на запястье.

Я снова посмотрел на нее, медленно поднял руку и положил ее ей на горло так же, как Финн тогда, – почувствовав нежность и хрупкость ее шеи.

– Из-за тебя, – сказал я.

– Да, – она не отвела взгляд, – но из-за тебя, добрый мой господин, я печалюсь о том, что он ушел.

Мои пальцы сжались. Она не дернулась, не отстранилась.

– Я не Тинстар, госпожа.

– Нет, – она не улыбалась.

Я взял ее голову в свои ладони, чувствуя тяжесть сверкающих волос. Одеяние соскользнуло с ее плеч и упало на пол – грозовое облако цвета густого вина.

Электра осталась совершенно обнаженной.

Я поднял ее с колен и, обняв, увлек к ложу. Я переспал бы сейчас и с демоном, с темным божеством, если бы это помогло мне избавиться от одиночества.

– Ты нужна мне, – шептал я, касаясь губами ее рта. – Боги… женщина, как ты нужна мне…

Глава 4

Походный шатер пропах кровью и паленым мясом. Я наблюдал за тем, как целитель отнял железо от рук Роуэна, изучающе осмотрел края раны и кивнул:

– Закрылась. Кровь больше не идет, капитан. Думаю, с помощью богов руку вы сохраните.

Роуэн напряженно застыл на табурете: он был бледен, его трясло. Меч рассек предплечье, но ни кость, ни мышцы задеты не были. Рука останется цела, он сможет ею пользоваться, как и раньше, хотя, вероятно, сейчас чувствует себя так, словно уже потерял ее.

Он медленно и осторожно выдохнул: это скорее напоминало шипение сквозь стиснутые зубы. Протянул руку к кубку терпкого вина, который Уэйтэ предусмотрительно поставил на стол. Пальцы сжались на кубке так, что даже костяшки побелели, он поднес кубок к губам. Я улыбнулся. Уэйтэ насыпал в вино порошка, который несколько уймет боль. Роуэн сначала отказывался от такой помощи, но сейчас он просто не знал о порошке. Когда он выпьет вина, ему станет легче.

Я посмотрел через плечо в дверной проем. Снаружи все было серым и темно-синим, над лагерем нависли низкие облака, и по земле стелился зимний морозный туман. Пар от моего дыхания за пределами палатки становился похожим на дым и поднимался вверх легким белым облачком.

– Благодарю, господин мой, – голос Роуэна был все еще напряженным, но чувствовалось, что зелье уже начало действовать.

Он принялся натягивать свои отороченные мехом кожаные одежды, хотя – я знал это – каждое движение причиняло ему боль. Я не предложил своей помощи, зная, что он не позволит Мухаару прислуживать ему, да и гордость помешает принять помощь – от кого бы то ни было. Как и у всякого Чэйсули, у него была своя гордость: резковатая ранимая гордость, которую многие принимали за надменность. Обычно это чувство было рождено сознанием того, что они немаловажные фигуры в игре богов. И Роуэн, хотя и был более хомэйном, чем Чэйсули, в привычках и поведении, вел себя с той же характерной гордостью хотя сам и не отдавал себе в этом отчета.

Я пошевелился и тут же скривился от боли, мышцы явно не желали повиноваться. Мое тело было в синяках, кожу саднило, но в последней стычке я не получил ни царапины. Я не пролил ни капли собственной крови – в отличие от Роуэна – если не считать того, что разбил нос, когда мой конь неловко дернул головой, а я в тот момент прижимался к его холке. На одно-два мгновения удар привел меня в полубессознательное состояние – я был легкой добычей и мог только удерживаться в седле. А Роуэн бросился вперед, чтобы отвести удар меча – и принял удар, предназначавшийся мне. Нам обоим повезло, что атвиец промахнулся.

– Ты голоден? – спросил я.

Роуэн кивнул. Как и все мы, он сильно исхудал – кожа да кости. Поскольку он был Чэйсули, его худоба была более заметна, я носил бороду, и никто не замечал, как я выгляжу. В этом были свои преимущества:

Роуэн смотрелся неважно, я – нет, а я, надо сказать, терпеть не мог, когда меня спрашивали, как я себя чувствую. Это заставляло меня ощущать себя слабым и беспомощным, я же таким не был. Но – увы, иногда за трон и власть приходится расплачиваться и этим.

Роуэн натянул перчатки, чуть замешкавшись с правой – движение причиняло ему боль. Он был по-прежнему бледен, потеря крови заставила побелеть его лицо, бронзовое, как у всех Чэйсули, это, да еще потемневшие от выпитого снадобья глаза, делало его больше похожим на хомэйна.

Бедняга Роуэн, подумал я, вечно мечущийся между двумя мирами и народами…

Он провел здоровой рукой по волосам и посмотрел на меня, усилием воли заставив себя улыбнуться:

– Мне не больно, мой господин. Уэйтэ, откладывая орудия хирурга, неодобрительно хмыкнул:

– В моем присутствии ему, видите ли, больно, а перед Мухааром – нет. У вас, мой господин, поразительные способности целителя… может, нам нужно поменяться местами?

Роуэн покраснел. Я ухмыльнулся и откинул дверной полог, жестом приказав ему выйти первым, хотя он и хотел пропустить меня вперед. Туман обдал наши лица холодом. Роуэн передернул плечами, баюкая раненую руку:

– Мне действительно лучше, господин мой. Я ничего сказал ему о порошке, просто показал жестом на ближайший костер, где жарилось мясо:

– Туда. Горячее вино и жареный кабан. Тебе без сомнения станет лучше, когда твой желудок будет полон.

Он осторожно пошел по утоптанной промерзшей земле, стараясь не потревожить раненую руку.

– Господин мой… прости.

– За то, что тебя ранили? – я покачал головой. – Ты получил рану, которая предназначалась мне. Это требует моей благодарности, а не твоих извинений.

– Нет, – его юное лицо прорезали морщинки. Он смотрел себе под ноги, и волосы, черные, как вороново крыло, почти скрывали его лицо: как и я, он давно не стриг волос. – Лучше бы рядом с тобой был Финн. Я… я не ленник, – он бросил на меня взгляд темных глаз. – Мне не хватает умения, чтобы охранить тебя, мой господин.

Я остановился у костра и кивнул солдату, который занимался жареным кабаном, тот тут же принялся резать мясо – должно быть, тем же ножом, каким разделывал добычу.

– Ты не Финн и никогда не смог бы стать им, – ответил я Роуэну. – Но я хочу, чтобы ты был рядом со мной.

– Мой господин…

Я жестом заставил его замолчать:

– Когда шесть месяцев назад я отослал Финна со службы, я знал, чем рискую.

Но все же это нужно было сделать для нашего общего блага. Я не отрицаю, что для меня важно было его присутствие рядом. Связь между ленником-Чэйсули и его Мухааром – священна, но когда отвергнута клятва крови, изменить уже ничего нельзя Я взял его за здоровую руку, зная, что под мехами и кожей нет золотых браслетов лиир.

– Я не ищу второю Финна. Я ценю тебя – таким, каков ты есть. Не разочаровывай меня тем, что ты сам столь низкого о себе мнения.

Солдат бросил кусок мяса на ломоть черствого хлеба и протянул мне. Я, в свою очередь, передал его Роуэну:

– Ешь. Ты должен восстановить силы, чтобы быть готовым к новым сражениям.

Туман был таким густым, что в волосах Роуэна оседали капли воды. Влажные пряди спадали ему на плечи, лицо его было усталым и бледным, кожа обтягивала кости, но мне подумалось, что боль ему причиняет не только рана.

Рядом с очагом грелась баклага вина. Я наклонился, налил кружку и протянул ее Роуэну. Когда я наливал вторую – для себя, кто-то окликнул меня.

– Мяса, господин? – спросил солдат с ножом.

– Подожди минутку.

Я поднялся и пошел на крик. В тумане трудно было разобрать, откуда он донесся, но тут я увидел вынырнувшие из серой дымки силуэты всадников: трое хомэйны из моего войска, четвертый – чужак.

Они были одеты в привычную кожу и меха. Туман расступился перед ними, позволив разглядеть их, потом сомкнулся снова за их спиной.

– Мой господин!

Один из всадников спешился и опустился на одно колено, потом снова поднялся:

– Посланник, мой господин.

Рука указывала на незнакомца, до сих пор сидящего в седле. Его конь был хорош, как обычно бывают кони вестников, но герба, показывавшего, откуда он, я не увидел. Темная кожа, меха – еще темнее, шапка закрывает голову, оставляя открытым только лицо.

Горячее вино грело мне руки даже сквозь перчатки.

– Атвиец? – я постарался не вкладывать в это слово никакого определенного выражения. Незнакомец стянул шерстяную ткань, окутывающую его голову поверх шапки:

– Нет, мой господин, элласиец, – голос был ясный и чистый, – посланник Наследного Принца Куинна.

Лахлэн. Я не сумел удержаться от улыбки:

– Слезай с коня, друг мой посланник. Добро пожаловать.

Он спешился, подошел ближе и упал на одно колено в быстром почтительном поклоне. Хорошо исполнено. У него было дружелюбное открытое лицо в веснушках, он был молод, но явно знал свое дело. Судя по цвету бровей, под шапкой скрывались рыжие волосы, а глаза у него были зелеными.

– Мой господин, я рад служить Наследному Принцу. Он приказал мне передать это, – из кожаного мешочка на поясе он извлек свиток, скрепленный печатью голубого цвета со знакомым гербом – арфа и корона Эллас. Мне вспомнился Лахлэн с его Леди в руках, рассказывающий мне, кто он.

Я сломал печать и развернул свиток, во влажном воздухе мгновенно утративший свою упругость, однако слова были вполне разборчивы.

Возвратившись домой в Регхед я был встречен моим королем и отцом весьма тепло и сердечно – он просто осыпал меня дарами. Одним из них была личная гвардия – на случай надобности. Не знаю, думал ли Родри, что я решу быть щедрым и передам этот дар тебе. Не думаю, что намерения короля относительно этого подарка были таковы, но я уже распорядился им по-своему. Мои люди в твоем распоряжении, пока у тебя есть в них нужда. И если ты по доброте своей решишь ответить даром на дар, я прошу только, чтобы ты был милостив к Эллас в тот день, когда мы попросим тебя о союзе.

Собственноручно подписано:

Куинн Лахлэн Ллеуэллин, Наследный Принц Эллас Я ухмыльнулся, потом рассмеялся и сунул кружку горячего вина в руки посланника:

– Вот истинно добрая весть! Где они и сколько их?

Выпив вина, он широко улыбнулся в ответ:

– Пол-лиги к востоку отсюда, мой господин. Что до их числа – пять тысяч.

Королевская Гвардия Эллас.

Я снова рассмеялся:

– Ах, Лодхи, благодарю тебя за этого посланника! Но еще более благодарю за дружбу Лахлэна! – я похлопал посланника по плечу, – Как твое имя?

– Гриффт, мой господин.

– А вашего капитана?

– Мередит. Это человек, близкий к самому принцу, – Гриффт ухмыльнулся еще шире. – Господин, простите меня, но мы все знаем о том, что задумал принц Куинн. И все с радостью присоединимся к тебе. Послать за остальными?

– Пять тысяч… – я с улыбкой покачал головой. – С Торном будет покончено в один день. Гриффт просиял:

– Значит, вы близки к победе?

– Мы побеждаем, – ответил я, – но с вашей помощью победа будет быстрее – и слаще. О боги, благодарю вас за этого арфиста!

Я забрал у Гриффта кружку – он вскочил в седло и поскакал прочь, а я смотрел ему вслед, пока туман не поглотил его и троих его сопровождающих.

– Что ж, мой господин, – сказал Роуэн, – дело почти сделано.

– И это хорошо, – я усмехнулся. – Хорошо и то, что тебе не придется сражаться – с такой рукой ты еще не годишься для боя.

– Мой господин… – попытался возразить он, но я уже не слушал его, перечитывая письмо Лахлэна.

Карта была выполнена на хорошо выделанной мягкой коже кремового цвета, и рисунок был чуть выпуклым. В освещенном свечами шатре линии, казалось, тихо мерцали.

– Здесь, – я коснулся карты указательным пальцем, – Мухаара. Мы – здесь, около сорока лиг к северо-западу.

Я передвинул палец на запад:

– Чэйсули здесь, ближе к Лестре, хотя еще и в пределах Хомейны, – поднял руку и указал более эмоциональным жестом на солиндский порт Андемир.

– Торн высадился здесь, Атвия – в восьми лигах за Идрийским Океаном, строго к западу от Солинды. Он выбрал кратчайший путь через море в Солинду и кратчайший по суше – в Хомейну, – я прочертил по карте линию ногтем. – Видите?

Он прошел вот так, разделив Солинду пополам. Здесь наши земли врезаются в земли Солинды, и сюда шел Торн.

– Но вы остановили его, – кивнул элласийский капитан со знанием дела. – Вы отрезали ему путь, и он не может продвинуться дальше.

Странно было вновь слышать этот выговор, хотя мы и говорили на хомэйнском в присутствии хомейнских командиров. В моем шатре собралось довольно много элласийцев: я хотел, чтобы «подарок» Лахлэна знал, что он делает.

– Торн не слишком старался скрыть, что разделил свою армию, – объяснял я.

– Он пройдет через Солинду, собирая подмогу, а вторая часть его войска на кораблях – так говорили донесения – высадится в Хондарте. Вот здесь, – я указал на точку, обозначающую Хондарт и находившуюся почти в самом низу карты прямо на юг от Мухаары. – Но флота не было – настоящего флота. Это был обманный ход.

Мередит кивнул:

– Он хотел, чтобы вы разделили войско надвое, часть ушла бы в Хондарт, а он ударил бы сюда всеми силами и встретил бы вдвое уменьшившуюся армию Хомейны, – он улыбнулся. – Он умен. Но ты, господин мой Мухаар – более.

Я покачал головой:

– Просто удачлив. И моя разведка хороша. Я узнал о плане Торна и предпринял шаги, чтобы вернуть тех, кто отправился в Хондарт, благодарение богам, они недалеко ушли. Теперь Тори в наших руках, но так просто он не сдастся. Он будет посылать против меня все новые и новые отряды до тех пор, пока у него есть хоть один человек.

– А как Солиндская поддержка, на которую он так рассчитывал?

– Она оказалась много меньше, чем он предполагал…

Мередит был по меньшей мере на двадцать лет старше меня, но слушал внимательно. Поначалу я побаивался говорить открыто, зная, что он гораздо более опытен, чем я – но Лахлэн сделал хороший выбор. Передо мной был человек, готовый выслушать мои слова, взвесить их и вынести свое решение.

– Он пришел в Солинду, ожидая, что за ним последуют тысячи – а пошли только сотни. С тех пор, как я послал туда Чэйсули, солиндцы десять раз подумают, прежде чем разрывать заключенный со мной союз.

Мередит был сама вежливость:

– Каково самочувствие королевы? Я знал, о чем он спрашивает. Это был далеко не праздный вопрос. Будущее Солинды зависело оттого, что было результатом – или причиной – нашего союза, Электра ждала второго ребенка через три месяца и, если это будет мальчик, Солинда окажется на шаг ближе к свободе и независимости. Вот почему Тори не встретил той поддержки, на которую рассчитывал. Из-за этого – и из-за Чэйсули.

– Королева чувствует себя хорошо, – ответил я. Мередит еле заметно улыбнулся:

– А что Айлини? Они поддержали Торна? Я ничего не слышал о присутствии Айлини в атвийской армии, благодарение богам – но не стал говорить об этом:

– Нам противостоят атвийцы и несколько сот солиндских мятежников, – я сделал быстрый жест. – Торн умен, верно, и знает, как ко мне подступиться. Я не разбил его так, как того хотел – он использует против меня мою же тактику.

Никаких крупных сражений – вылазки, стычки, словом, те же действия, что и в моей войне с Беллэмом. И, как видишь, все это длится уже полгода – не так легко выиграть. По крайней мере, было – пока Лахлэн не прислал своего подарка.

Мередит с удовольствием кивнул:

– Думаю, мой господин, ты вернешься домой вовремя, чтобы увидеть рождение твоего наследника.

– Если боги того пожелают, – я снова постучал пальцем по карте. – Торн послал часть своей армии сюда, где я поставил дозоры Чэйсули. Но большая часть остается здесь, где находимся и мы. Последняя стычка произошла два дня назад. Я сомневаюсь, что он выступит против меня еще сегодня. А пока предлагаю обсудить наши планы…

Торн Атвийский выступил против нас двумя днями позднее, собрав все свои силы для этого удара. Он больше не играл в «Тронь – беги» – игру, которой научился от меня, на этот раз он сражался как человек, знающий, что может проиграть в игре, где ставка – его жизнь. Мы отбросили его, перекрыв дорогу в Хомейну, я в который раз возблагодарил богов и Лахлэна за эти пять тысяч воинов. Мы уничтожали его слабеющую армию – атвийские лучники уже не могли нам противостоять.

В горячке последнего боя я искал только одного – Торна. Я хотел, чтобы он встретил смерть на острие моего меча, зная, кто и за что убил его. Это он отобрал у меня меч на поле боя подле Мухаары почти семь лет назад. Это он заковал меня в кандалы и отдал приказ высечь Роуэна. Это он убил бы Аликс, не подоспей вовремя Чэйсули. Это он нанес мне оскорбление, решив, что может свергнуть наш Дом и воцариться на Троне Львов…

Когда стрела вонзилась мне в плечо, пробив кольчугу и кожаный подкольчужник, я подумал, что не ранен – на мгновение покачнулся в седле, почувствовав острый удар в плечо, но решил, что до тела стрела не дошла. Только когда я бросил своего коня навстречу дюжему атвийскому всаднику, я понял, что моя левая рука онемела и не слушается меня.

Я выругался. Атвиец летел ко мне на полном скаку, занеся меч над головой.

Он слепо доверился коню, желая только одного – зарубить меня. Я хотел того же, но теперь не мог. Мне приходилось действовать только одной рукой.

Его конь буквально врезался в моего. От столкновения по моему телу прокатилась волна боли, я тут же пригнулся, уходя от атвийского меча и в то же время пытаясь сохранить равновесие. Клинки скрестились: звон стали – и удар прошел мимо меня. Меч застрял позади меня в коже седла, я направил коня в сторону, и атвиец лишился своего меча – он так и остался позади меня. Довольно опасное положение – я рисковал серьезно повредить ягодицы, случайно сдвинувшись назад в седле, – но, по крайней мере, атвиец остался безоружным. Я привстал в стременах, стараясь быть осторожным – и увидел, как мой противник снова подъезжает ко мне.

Он был невредим. Он крикнул и прыгнул из седла на меня, обеими руками вцепившись в мою кольчугу.

Я почувствовал, как меч вылетел из моей руки в тот же миг, когда на меня навалилась огромная тяжесть. Он был огромен – слишком тяжел и силен даже для меня. Он не был ранен. И тяжестью своего тела стащил меня с седла.

В полете я еще дернулся было, пытаясь освободиться, но сильный удар о землю чуть не вышиб из меня дух. К тому же я по-прежнему не чувствовал своей левой руки – словно и не было ее вовсе.

Своим весом атвийский латник буквально вминал меня в землю. Он уперся коленом мне в живот, приподнявшись, чтобы вытащить нож, и, как мне показалось, выдавил из меня остатки воздуха, но все же, стиснув зубы, я сумел выволочь из ножен свой кинжал и нанес удар снизу вверх – в пах своему противнику.

Он дико вскрикнул и, выронив нож, согнулся пополам, зажимая рану, хлынувшая кровь залила мое лицо, но я все еще не мог ни шевельнуться, ни вывернуться из-под придавившей меня туши. Плечо у меня горело, чудовищная тяжесть навалилась на живот.

Я ударил снова, вложив в удар всю свою силу – мой противник снова закричал, но крик его вскоре перерос в протяжный нечеловеческий вой, полный боли и бессильной ярости. Взгляд его стал невидящим и бессмысленным, я понял, что ему суждено истечь кровью.

Он поддался вперед – покачнулся, с силой надавив коленом мне на грудь – я начал задыхаться, потом ощутил, что все же могу вдохнуть – но неподвижное тяжелое тело по-прежнему давило меня. Правая рука его упала мне на лицо, кольчужные кольца раскровянили губы. Кровь – кровь с привкусом железа, боги, так много крови – чужой крови, к которой примешивалась и моя…

Я дернулся и здоровой рукой попытался столкнуть его с себя. Но огромное, скованное безволием смерти тело было тяжелее и неподатливее камня – у меня недоставало сил, я падал и падал в пропасть – снова, и некому было подхватить меня…

Тени. Тьма. Немного света. Я рванулся к свету, выкрикнув – имя.

– Лежи, господин, – сказал Роуэн, – лежи спокойно.

Уэйтэ держал в руках кусок окровавленного полотна, и я осознал, что он сейчас занимается моим плечом. Еще кровь. Боги, хоть бы он вспомнил об этом своем порошке!.. Ясно, почему так спокоен Роуэн – ему ведь тоже достался поцелуй горячей стали, и он полагал, что я буду вести себя так же, как и он тогда.

Я прикрыл глаза. По лицу стекали струйки пота. Я совсем позабыл, что такое боль – настоящая боль, давненько не получал таких ран. Раз или два в Кэйлдон я был серьезно ранен, но уже успел позабыть и боль, и слабость, способные сломить душу.

– Стрела была пущена с близкого расстояния, – размышлял вслух Уэйтэ. – Ваш доспех достаточно ослабил удар, хотя и не остановил полностью. Но рана не серьезна, я уже извлек наконечник и, если вы побудете в постели достаточно долго, думаю, все будет в порядке.

Я приоткрыл один глаз:

– А как насчет твоего зелья?

– Хотите, чтобы я дал вам его?

– Нет… – я зашипел, ощутив дергающую боль в плече. – Боги… неужели ты не можешь мне дать то же, что и Роуэну?

– Я так и думал, что вы что-то мне подсыпали в вино, – заметил Роуэн. – Уж слишком хорошо я спал в ту ночь.

Уэйтэ прижал к моему плечу чистую ткань. На этот раз крови было меньше, но боль все не уходила.

– Я дам вам все, чего вы пожелаете, мой господин. Это часть работы целителя, – он улыбнулся, увидев мое омрачившееся лицо. – Подождите, пока я закончу с раной, потом вы получите ваше… э-э… зелье.

Он махнул Роуэну рукой:

– Подними его, только бережно – представь себе, что держишь яйцо…

Были бы силы – я бы рассмеялся, а так смог только улыбнуться – и, скривившись, невольно застонал, когда Роуэн приподнял меня, чтобы дать возможность Уэйтэ перевязать рану:

– О бот… у меня что, все кости, переломаны?

– Нет, – Уэйтэ уже принялся за дело, закрыв рану тканью и привязывая руку так, чтобы я не мог лишний раз потревожить плечо. – Вас нашли под тремя сотнями фунтов атвийской падали, упакованной в кольчугу. Похоже, вы так пролежали несколько часов – до конца сражения. Неудивительно, что после этого вы чувствуете себя несколько… э-э… подавленным – вот и все, капитан, я закончил. Уложите его снова – осторожно, осторожно, не повредите скорлупу.

Я прикрыл глаза и лежал неподвижно, ожидая, пока утихнет боль. Мгновением позже Уэйтэ поднес к моим губам чашу:

– Выпейте, мой господин. Сейчас вам лучше уснуть.

Я осушил чашу подслащенного вина и снова откинулся на ложе, пытаясь забыть о боли. Роуэн, стоявший подле на коленях, следил за мной настороженным взглядом.

Меня била дрожь. Уэйтэ укутал меня покрывалами и одеялами так, что открытой оставалась только голова, вокруг моего ложа стояли жаровни. Зимой и малейшая рана может оказаться смертельной.

Губы у меня болели – там, где в них впечаталась кольчуга атвийца. Я потрогал их языком и, ощутив распухшую рану, поморщился. Надо же было так глупо выйти из боя!

– Надо полагать, мы выиграли, – сказал я. – Иначе я наверняка находился бы в атвийской палатке, и ни целителя, ни капитана со мной не было бы, – и, после паузы. – Разве что вас тоже взяли бы в плен.

– Нет, – покачал головой Роуэн, – Мы выиграли, господин мой, выиграли окончательно – и эту битву, и войну. Атвийцы разбиты, и мало кому удалось сбежать в Солинду. Не думаю, чтобы они стали тревожить нас снова.

– Торн..?

– Мертв, мой господин. Я вздохнул:

– Я хотел добраться до него сам.

– Я тоже, – лицо Роуэна помрачнело. – Я не послушал тебя, господин, и сам пошел в бой, но его найти не смог.

Зелье начало действовать. Слабость от раны и потери крови только помогали ему. Я чувствовал, как меня начинает засасывать темный водоворот. Говорить стало тяжелее.

– Проследи, чтобы он был похоронен так, как приличествует его положению, тщательно подбирая слова, сказал я, – но не возвращайте тело его людям. Когда мой отец умирал от ран на поле битвы у Мухаары, и Торн взял меня в плен, я просил о погребении по обычаям Хомейны. Торн отказал ему в этом. А потому я отказываю ему в атвийском погребальном обряде.

– Да будет так, мой господин, – очень тихо ответил Роуэн.

Я отчаянно боролся с забытьем:.

– У него есть наследник. Два сына, как я слышал. Пошли… пошли слово, что Мухаар Хомейны требует вассальной присяги. Я буду ожидать сыновей Торна в Хомейне-Мухаар… чтобы принять их клятву, – мои веки опускались, словно наливаясь свинцом, я нахмурился, – Роуэн… проследи за этим… – Да, мой господин. Я снова попытался собраться с силами:

– Мы едем утром. Я хочу вернуться в Мухаару.

– Вы еще слишком слабы для того, чтобы отправиться в путь завтра, спокойно заметил Уэйтэ. – Вы сами поймете это, мой господин. – Я не стану возражать против повозки, – пробормотал я, – моя гордость это стерпит. Роуэн улыбнулся:

– Да, мой господин. Итак, повозка вместо коня. Я задумался об этом.

Несомненно, слухи дойдут до Электры. Я не хотел, чтобы она беспокоилась.

– Я поеду в повозке, пока до Мухаары не останется пол-лиги, – пояснил я. – Тогда я пересяду в седло.

– Конечно, господин. Я сам прослежу за этим.

И я провалился в темноту.

К сожалению, Уэйтэ оказался прав. В повозке или нет, но я не был способен отправиться в путь поутру. Однако уже на третий я почувствовал себя значительно лучше. Я оделся в самую теплую одежду, какая только нашлась, пытаясь не обращать внимания на боль в плече, и отправился поговорить с Мередитом и его соратниками.

Они проводили в моей армии последние дни. Их помощь помогла мне довершить разгром Торна, и теперь я должен был отослать их домой. Я проследил за тем, чтобы каждый капитан получил золото, каждый солдат – по монете. Не то чтобы война с Торном разорила меня, но лишних денег у меня не водилось. Все, что я мог обещать – надежный союз королю Эллас, но этого, похоже, Мередиту было вполне достаточно. Затем он попросил меня об одолжении, которое я сделал с удовольствием: Гриффт хотел остаться со мной, чтобы служить Эллас в Хомейне-Мухаар – скоре послом, чем просто гонцом. Итак, Королевская Гвардия Эллас отправилась домой без рыжеволосого посланника.

Я тоже отправился домой. В повозке – сил на то, чтобы скакать верхом, у меня еще не было, – и большую часть дороги проспал или провел в размышлениях о будущем. Атвия была моей – если я захочу удержать власть над ней, хотя, должно быть, сыновья Торна не пожелают с этим смириться. Я знал, что они очень молоды – но не знал в точности, сколько им лет. Однако пытаться самому управлять Атвией было делом почти безнадежным. Остров находился слишком далеко. Регент в Солинде – тоже не лучший вариант, но там у меня не было выбора. Даже Солинда была мне не нужна, Беллэм некоторым образом завещал мне ее – самой своей смертью, брак скрепил это.

Хотя я был вовсе не против того, чтобы называть своими два королевства вместо одного, жадным я не был. В прежние времена дальние владения истощали казну королей, я в эту ловушку не попадусь. Пусть Атвия остается атвийской. И если на этот раз у Электры будет сын, я с радостью отдам второму Солинду.

На повозке до Мухаары нужно было добираться несколько дней, и я сел в седло задолго до того, как до столицы осталось обещанных пол-лиги. Рана все еще болела, но уже начинала заживать. Я подумал, что, если я не стану слишком сурово испытывать свои силы, мне удастся проехать остаток дороги в седле.

И все же когда я наконец подъехал к главным воротам моей Мухаары, я почувствовал, что тело мое наполняет усталость. Голова туманилась, мне тяжело было даже думать. Я хотел только уснуть на кровати – на настоящей кровати, не на солдатской койке, держа Электру в объятиях.

Я принимал приветствия слуг, поднимаясь на третий этаж, к комнатам Электры. Но в дверях меня встретила солиндская служанка и сказала, что Королева принимает ванну: не мог бы я подождать?

Нет, сказал я, подождать может ванна, но она захихикала и сказала, что королева приготовила мне особенную встречу, получив известия о моем возвращении. Я слишком устал, чтобы возражать против таких объяснений – только задумался о том, что же такое придумала Электра, повернулся и ушел.

Если уж я не мог увидеть свою жену, то, по крайней мере, никто не помешает мне увидеть дочь. Я прошел в детскую и увидел восьмимесячную Айслинн, крепко спящую в своей колыбельке из дуба, украшенного слоновой костью. Вокруг вертелись три нянюшки. Девочка была закутана в простыни и одеяла, но одна ручонка осталась свободной – она прижала кулачок к щеке.

Я улыбнулся, наклонившись, чтобы погладить ее по щеке. Такая нежная, такая светлая… Я не мог поверить, что это – мое дитя. Моя рука была такой большой, грубой, вся покрыта шрамами – и эта рука касалась такой нежной кожи… Волосы Айслинн, еще по-детски тонкие, вились у ушей медно-рыжими колечками. Когда глаза ее были открыты, было видно, что они – ясно-серые, в золотых ресницах.

Она унаследовала от матери красоту – и, по счастью, не унаследовала роста отца.

– Принцесса Хомейны, – прошептал я, склонившись над дочерью, – кто станет твоим принцем?

Айслин не ответила. Усталость все сильнее давала себя знать, и я решил не тревожить малышку. Я отправился в свои комнаты, отпустил слугу и повалился на кровать, уснув не менее крепко, чем моя дочь.

Я вырвался из темноты забвения и обнаружил, что не могу дышать. Что-то высосало весь воздух из моих легких – я не мог ни вскрикнуть, ни слово сказать.

Все, что я мог – хватать ртом воздух, как рыба, вытащенная на берег и беспомощно бьющая хвостом.

Боли не было. Только беспомощность и растерянность – достаточно тяжелое испытание для мужчины, попавшего в ловушку. И я не знал, почему это произошло.

Прохладная рука коснулась моего лба. Кисть руки, казалось, возникла из тьмы – самой руки не было видно, я не сразу понял, что она скрыта темным рукавом.

– Кэриллон. О мой бедный Кэриллон. Столь победоносный на поле битвы, а теперь столь беспомощный в своей постели.

Голос Электры. Рука Электры. Я чувствовал запах ее духов. Ванна, сказала та женщина, особенная встреча…

Холодные пальцы провели по моему носу, нежно коснулись век.

– Кэриллон… все кончается. Эта пародия на супружество. Тебе конец, мой господин, – рука провела по моей щеке, по губам. – Настало время мне уходить.

Из темноты выплыла руна, очерченная пурпурным огнем, и в ее свете я увидел свою жену. Она была в черном одеянии, скрадывавшем очертания ее тела, но я все же мог видеть ее живот. Ребенок. Наследник Хомейны. И она посмеет отнять его у меня?..

Электра улыбнулась. Капюшон закрывал ее волосы, освещено было только лицо.

Тонкая рука легла на живот:

– Не твой, – почти ласково сказала она. – Ты действительно думал, что он твой? О нет, Кэриллон… это ребенок другого. Или ты думаешь, что я должна была остаться верной тебе, когда меня дарил любовью мой истинный господин?

Она чуть повернулась, и я увидел мужчину, стоявшего за ее спиной.

Я произнес его имя – беззвучно, одними губами, – и он улыбнулся. Ласковой завораживающей улыбкой, которую я уже видел прежде.

Он выступил вперед из темноты. Это его руна озаряла комнату – пламя танцевало в его правой ладони.

Тинстар поднес руну к фитилю свечи у моего изголовья и свеча вспыхнула не обычным желтым пламенем, а неверным странным пурпурным огнем, шипящим и разбрасывающим по комнате искры.

Руна в его ладони мигнула. Он снова улыбнулся:

– Что ж, ты был достойным противником. Мне было любопытно наблюдать за тем, как ты растешь, как становишься мужчиной, как учишься править…

Ты научился управлять людьми и заставлять их склоняться перед собой – не давая им понять, что это сделал ты. В тебе больше королевского, чем я полагал, когда ты уходил отсюда восемь лет назад.

Я не мог пошевелиться. Я чувствовал, как бессильно мое тело, как беспомощна душа. Я умру без слова, не в силах даже возразить. Хотя бы звук издать…

– Вини себя самого, – мягко сказал мне Тинстар, – То, что я делаю сейчас, стало возможным лишь потому, что ты отослал своего Чэйсули. Если бы он остался с тобой… – он улыбался. – Но оставить его ты не мог, не так ли, поскольку он угрожал жизни королевы. Тебе приходилось думать об Электре, а не о себе. Это благородно, господин мой Мухаар, это говорит в твою пользу. Но именно это и приведет тебя к смерти, – танцующее пламя озаряло его лицо, казавшееся посмертной маской необыкновенной красоты. – Финн знал правду. Он

– понимал.

Ведь это Финн увидел меня в постели Электры.

Его жемчужные зубы обнажились в короткой усмешке, когда я конвульсивно дернулся на постели, рука его легла на живот Электры.

Я пытался подняться, но мое тело не повиновалось мне. Тинстар подошел ближе, вступив в огненную сферу, и коснулся меня рукой.

– Я закончил играть с тобой, – сказал он. – Пришло мое время править.

Помнишь, каким был Беллэм, когда ты нашел его на поле боя?

Я снова дернулся, и Тинстар тихо рассмеялся. Электра следила за мной, как ястреб за добычей, выжидая удобного момента, чтобы нанести удар.

– Чэйсули и-хэлла шансу, – сказал Тинстар, – Передай мое приветствие богам.

Я почувствовал, как что-то начинает меняться в моем теле. Я пытался бороться с этим – но мои мышцы напрягались, против воли управляя моими членами.

Ноги согнулись так, что я едва не заорал, колени вдавливались в грудную клетку.

Кисти рук сжались в кулаки, зубы обнажились в зверином оскале. Я чувствовал, как моя плоть словно бы усыхает на костях.

Я взвыл без голоса, давясь беззвучным воплем, и понял, что я – уже мертвец. Тинстар убил своего соперника.

Чэйсули и-хэлла шансу, сказал он. Да будет с тобой мир Чэйсули. Странное прощальное слово от Айлини – хомэйну. Ни у того, ни у другого не было магии Чэйcули, но Тинстар все же напомнил мне о ней. Напомнил о четырех днях, проведенных в подземелье, когда я чувствовал себя Чэйсули.

Почему бы не попробовать еще раз? Разве я не чувствовал тогда, вися во тьме, магической силы этого народа?

Мои глаза были широко распахнуты – я закрыл их и, чувствуя, как съеживается моя плоть, присыхая к костям, погрузился в глубины своей души, пытаясь нащупать там то, чего когда-то коснулся: то, что делало меня тогда Чэйсули.

Однажды – на четыре дня. Четыре дня я был с богами. Разве я не могу снова дотянуться до них?..

Звенящую тишину разорвал лязг меча.

Больше я не слышал ничего.

Глава 5

Тишина. Тьма ушла, сквозь мои сомкнутые веки проникал солнечный свет.

Перед глазами плясали алые – оранжевые – желтые пятна.

Я лежал неподвижно. Не дышал – не смел вдохнуть, пока легкие не опустели и сердце не забилось бешено о ребра. И только тогда я сделал неглубокий вдох.

Потом появилась тень – темное пятно, закрывавшее от меня свет солнца. Она двигалась с шепотным шорохом, словно ветер в траве. Словно распахнутые крылья ястреба.

Страшась ничего не увидеть – и все же желая видеть – я открыл глаза. И увидел. Ястреб сидел на спинке стула, его загнутый крючковатый клюв поблескивал в лучах солнца, а яркие глаза его были полны мудрости. И терпения, бесконечного терпения. Кай был невероятно терпеливой птицей.

Я повернул голову. Полог моей кровати был поднят и закреплен на деревянных резных столбиках кровати ало-золотыми шнурами. Лучи солнца сияющим потоком врывались в ближнее ко мне окно. Золото, золото везде – на моей постели, на руках Дункана…

Я услышал свой шумный вздох и хриплый голос:

– Тинстар убил меня.

– Тинстар пытался.

Я чувствовал под собой кровать – словно колыбель, покоящая мое тело, хотя роскошное убранство этого ложа скорее подавляло меня. Все было преувеличено, все – чуть-чуть слишком. Я слышал самые тихие звуки, видел цвета так, как никогда прежде, чувствовал нити в ткани простыней… Но более всего я чувствовал напряженное внимание Дункана.

Он сидел на табурете очень прямо и неподвижно: ждал. Следил за мной, словно ожидал от меня чего-то большего. Я не мог представить, что это может быть – мы ведь уже обсудили уход Финна. И все же я знал, что он боится.

Дункан – боится? Нет. Он не был на это способен, да и нечего ему бояться..

Я попытался снова овладеть своим голосом:

– Ты знаешь, что произошло..?

– Я знаю только то, что рассказал мне Роуэн.

– Роуэн, – я нахмурился. – Роуэна не было там, когда Тинстар пришел, чтобы убить меня.

– Был, – Дункан коротко улыбнулся. – И тебе следовало бы поблагодарить за это богов, иначе сейчас ты был бы уже мертв. То, что Роуэн появился вовремя, не позволило Тинстару осуществить свое намерение, – он сделал паузу. – Это… и та сила, которой ты отбросил его.

Я почувствовал, что мое сердце сжалось:

– Значит, я все же владел магией! Он кивнул:

– Да. На миг ты сумел овладеть той же силой, которой наделены мы. Этого не хватило бы, чтобы надолго задержать Тинстара – он убил бы тебя чуть позже

– но появление Роуэна решило все. Присутствие Чэйсули, даже не имеющего лиир, было достаточно, чтобы ослабить власть Тинстара еще больше. Он мог только принять смерть от меча Роуэна. Потому – он бежал. Но не раньше, чем коснулся тебя, – он снова помолчал. – Ты едва не умер, Кэриллон. Не думай, что ты легко отделался.

– Он ушел?

– Тинстар, – кивнул Дункан. – Он оставил Электру. Я закрыл глаза, вспомнив, как она выступила из темноты, чтобы рассказать мне правду о ребенке.

Боги – ребенок. Тинастара…

Я снова перевел взгляд на Дункана, глаза у меня слезились, язык еле ворочался:

– Где она?

– В своих покоях под стражей Чэйсули, – Дункан был очень серьезен. – У нее есть своя власть, Кэриллон, мы не хотим рисковать.

– Нет. Я попытался приподняться на локте и понял, что тело отказывается повиноваться мне. Все мои члены затекли и болели гораздо сильнее, чем после боя – словно сырость проникла в кости. Потом я коснулся плеча, вспомнив о своей ране: бинтов не было. Остался только маленький след шрама.

– Ты меня вылечил…

– Мы пытались. С раной от стрелы было просто. А с… остальным – нет.

Кэриллон… – мгновение он молчал, и я увидел, как помрачнело его лицо. – Не думай, что так легко одолеть силу Айлини. Даже магией земли нельзя возвратить то, что отнято у души. Сила Тинстара слишком велика. То, что отнято у тебя, невозможно вернуть. Ты… ты таков, как есть.

Я уставился на него, все еще не понимая. Потом оглядел себя – и не заметил ничего особенного. Чувствовал я себя неважно, это верно, но нужно просто отлежаться – и все пройдет…

Дункан ждал. Я снова попытался приподняться и сесть – по-прежнему с огромным трудом, но на этот раз мне все же удалось справиться с собой. Я свесил ноги с постели, поднял голову, чувствуя, как похрустывают суставы, и остался сидеть. Мышцы свело от усилия.

И тут я увидел свои руки.

Суставы распухли, кожа обтягивала фаланги пальцев, ладони стали мягче, почти исчезли мозоли, необходимые для работы с мечом, пальцы чуть заметно искривились, напоминая птичью лапу. И еще – руки болели. Даже сейчас, в теплом свете дня, я ощущал грызущую кости боль, – Долго? – отрывисто спросил я, понимая, что провел в постели больше, чем несколько дней.

– Два месяца. Мы не могли вывести тебя из оцепенения.

Обнаженный, я поднялся с постели и заковылял через всю комнату к настенному зеркалу. И полированное серебро открыло мне правду о том, что сделал со мной Тинстар.

Кэриллон остался Кэриллоном, его вполне можно было узнать. Но он стал старше, намного старше – по меньшей мере, на двадцать лет.

– Это мой отец, – потрясенно проговорил я, вспоминая лицо с отметинами времени, всплывшее из глубины зеркала. Темно-золотые волосы подернулись инеем седины, поседела и борода. От глаз разбегались лучики морщинок, морщины наметились у крыльев носа, в углах рта, хотя по большей части были скрыты бородой. И глубоко в потемневших голубых глазах таилась боль.

Неудивительно, что так ломило кости. Та же болезнь, что и у моей матери изуродованные руки, истончившиеся пальцы, болезненно распухшие сочленения. И с каждым годом все сильнее будет боль, все неотвратимее беспомощность.

Тинстар коснулся меня, и моя юность пролетела в одно мгновение.

Я медленно обернулся и сел на ближайший ларь. Меня трясло – но уже не от слабости. От осознания истины.

Дункан ждал, по-прежнему молча, и в его глазах я увидел сострадание.

– Ты не можешь излечить меня от этого? – жестом показал я. – Возраст и седина – это я переживу, но болезнь… стоит только посмотреть на госпожу мою мать…

Я не окончил фразы, прочитав в его глазах ответ. Через мгновенье он заговорил:

– Тебе будет лучше. Не сразу – через некоторое время. Сможешь двигаться свободнее. Все-таки ты провел два месяца в постели – это любому было бы нелегко. Ты поймешь, что все не так скверно, как тебе кажется сейчас. Но что до болезни… – он покачал головой. – Тинстар не дал тебе ничего нового – ничего, что не пришло бы со временем. Он сделал с тобой то же, что сделало бы время только быстрее. Украл у тебя твои годы – каждый месяц стал десятью годами. Ты стал старше, верно – но не стариком. Тебе осталось еще много лет.

Я подумал о Финне. Вспомнил седину в его волосах и его изможденное лицо.

Вспомнил то, что он сказал о Тинстаре: «Он коснулся меня «.

Дерево сундука, на котором я сидел, показалось мне вдруг до озноба холодным:

– Когда моя дочь повзрослеет, я буду стариком. Вместо отца у нее будет дед.

– Не думаю, чтобы из-за этого она стала любить тебя меньше.

Я воззрился на него с изумлением. Чэйсули, говорящий о любви? – разве что в тот момент, когда только такая честность может привести меня в себя…

Влажный воздух комнаты явно был не по нраву моему телу. Я встал и пошел вернее сказать, медленно поковылял скованной походкой к своей постели, потянувшись за платьем, оставленным слугой.

– Мне придется разобраться с Электрой.

– Да. И она – по-прежнему Королева Хомейны.

– Которой сделал ее я, – я потряс головой. – Нужно было послушаться тебя.

Финна. Нужно было послушать хоть кого-нибудь.

Дункан, все еще сидевший на табурете, улыбнулся:

– Ты знаешь об искусстве быть королем гораздо больше, чем я, Кэриллон. Эта женитьба дала Хомейне мир – по крайней мере в том, что касается Солинды,

– и потому я не могу винить тебя. Однако…

– …однако я женился на женщине, которая желала мне смерти с того самого мгновения, как впервые увидела меня, – боль вгрызалась теперь в мои внутренности. – Боги… я должен был понять все, едва ее увидел. Она говорит, что ей больше сорока лет – я должен был понять, что Тинстар может не только дать эти годы молодости, но и отнять их. – я потер морщинистое лицо, чувствуя, как покалывает пальцы. – Я должен был понять, что Тинстар окажется сильнее, когда рядом со мной не будет Чэйсули. Не будет ленника.

– Они хорошо рассчитали все, Тинстар и Электра, – согласился Дункан. Сначала – ловушка, в которой Финн мог погибнуть: тогда они избавились бы от него скорее. Затем, когда это не сработало, они заманили его во вторую западню.

Не сомневаюсь в том, что Финн наткнулся на Тинстара и Электру там, где ожидал застать ее одну. Он не мог коснуться Тинстара, но Тинстар коснулся его и ушел, и Финн остался с Электрой. А когда он сказал тебе о присутствии Тинстара, ты подумал только о связи Айлини с Электрой…

Дункан покачал головой, в лучах солнца ярко блеснула золотая серьга:

– Они играли с нами, Кэриллон… и едва не выиграли.

– Они выиграли, – платье висело на мне, как на вешалке. – У меня есть только дочь, а Хомейне нужен наследник.

Дункан поднялся и подошел к Каю, протянув к птице руку, словно хотел пощадить – но передумал. Я увидел, как дрожат его пальцы.

– Ты все еще молод, даже если чувствуешь себя старым, – он стоял ко мне спиной, – Возьми себе другую чэйсулу и подари Хомейне наследника.

Я смотрел ему в спину, он застыл напряженно, ожидая моих слов.

– Ты знаешь законы Хомейны. Ты был на свадебной церемонии: разве ты забыл клятвы? Хомэйны не оставляют своих жен. У нас нет разводов. Это не просто обычай: это закон. Думаю, ты, так верно следующий законам Чэйсули, понимаешь, насколько это связывает меня. Даже меня, Мухаара.

– Имеет ли закон такое же значение, когда жена пытается убить мужа?

В его тоне мне послышалась насмешка.

– Нет. Но ей это не удалось, и я знаю, что скажет Совет. Возможно, я смогу оставить ее – по не разорвать узы клятвы. Совет никогда не позволит этого. Это было бы нарушением закона Хомейны.

Дункан резко обернулся ко мне:

– Она – мэйха Тинстара! В ее утробе – его ребенок! Или Совет Хомейны желает тебе смерти?!

– Ты что, не видишь? – хрипло воскликнул я. – Все утекает у меня между пальцев. Если бы Турмилайн не ушла с Финном, а вышла бы замуж за Лахлэна, я мог бы надеяться, что она даст мне наследника. Если бы она вышла замуж за любого принца, у Хомейны был бы наследник престола. Но она этого не сделала. Она ушла с Финном и отняла у меня даже этот шанс.

– Отошли ее, – настойчиво повторил Дункан, – Ты Мухаар, ты можешь делать все, что хочешь. Я медленно покачал головой:

– Если я начну устанавливать свои собственные законы, я стану деспотом. Я стану таким же, как Шейн, который мечтал уничтожить народ Чэйсули. Нет, Дункан.

Электра останется моей женой, хотя не думаю, что оставлю ее здесь. Я не хочу видеть ни ее, ни ублюдка, которого она носит.

На мгновение он прикрыл глаза – и я понял. Наконец понял, чего он боялся.

Я устал. Боль затаилась глубоко в моих костях. Знание того, что мне предстояло, совершенно измучило мена. Но избежать этого я не мог.

– Незачем меня бояться, – тихо сказал я.

– Незачем? – глаза Дункана потускнели. – Я знаю, что ты сделаешь.

– У меня нет выбора.

– Он – мой сын…

– …и Аликс, а Аликс – моя кузина, – я остановился, прочитав боль в лице того, кого так любила Аликс. – Как давно ты знал, что это произойдет?

Дункан рассмеялся, но в смехе его звучало отчаянье:

– Мне кажется, я знал это всю мою жизнь. С тех пор, как я узнал свою толмоору, – он покачал головой и опустился на табурет, ссутулившись, невидящим взглядом уставившись в пол. – Я всегда боялся. Тебя… прошлого и будущего… того, что уготовило Пророчество моему сыну. Или ты думаешь, что меня влекла к Аликс только страсть? – страдание стерло с его лица привычную бесстрастность, Аликс была частью моей толмооры. Я знал, что если возьму ее в жены и она родит мне сына, я должен буду отдать этого сына. Я знал. А потому, когда она снова забеременела, я надеялся, что по крайней мере у нас будет еще один… но Айлини отняли даже это, – он вздохнул. – У меня нет выбора. Нет.

– Дункан, – после недолгого молчания сказал я, – разве нельзя отказаться от толмооры?

Ни на секунду не задумавшись, он покачал головой:

– Воин, отвергший толмоору, может нарушить Пророчество. Нарушив его, он изменит толмоору своего народа. Хомейна падет. Не через год, не через десять или двадцать лет – может, даже не через сто – но она падет, и королевство достанется Айлини и им подобным, – он помолчал, – Есть и еще одна причина.

Воин, отвергший свою толмоору, отказывается и от грядущей жизни.

Думаю, никто из нас не пожелал бы этого. Я подумал о Тинстаре и прочих подобных ему, правящих Хомейной. Нет. Ничего удивительного, что Дункан не думает о том, чтобы изменить свою толмоору.

Я сдвинул брови – кое-что все-таки оставалось мне непонятным:

– Ты хочешь сказать, что даже один воин, отказавшийся от своей толмооры, может нарушить равновесие судеб мира?

Дункан тоже помрачнел. Впервые он с трудом подыскивал слова, словно понимая, что хомэйнский никогда не сможет передать того, что я хотел узнать. Но Древний Язык не мог помочь ему: его слишком плохо знал я. А то, что знал, было мне известно от Финна: он же никогда не говорил о столь личных для Чэйсули вещах.

Наконец, Дункан вздохнул:

– Фермер отправляется в Мухаару сегодня вместо того, чтобы сделать это завтра. Его сын падает в колодец. Сын умирает, – он сделал знакомый жест: ладонь вверх, пальцы веером. – Толмоора. Но если бы фермер ушел завтра, а не сегодня, остался бы его сын жить? Я не могу сказать. Служит ли смерть какой-то высшей цели? Быть может. Если бы он выжил, уничтожило бы это узор судьбы?

Возможно. Я не могу сказать, – он пожал плечами, – Я не могу знать, чего хотят боги.

– Но ты служишь им настолько слепо…

– Нет. С открытыми глазами, – он не улыбался. – Они дали нам Пророчество, чтобы мы знали, чего добиваемся. Мы знаем, что потеряем, если не будем продолжать служить ему. Моя вера такова: если изменить определенные события, они могут повлиять на другие события и, в свою очередь, изменить их. Если изменений, пусть и незначительных, будет достаточно, они могут изменить что-то большее. Быть может, даже Пророчество Перворожденного.

– Итак, вы всю жизнь живете в цепях, – я не мог понять глубину его преданности Пророчеству. Не мог понять смысла подобной преданности.

Губы Дункана тронула легкая улыбка:

– Ты носишь венец, господин мой Мухаар. Ты, конечно же, знаешь его тяжесть.

– Это другое…

– Да? Даже теперь перед тобой стоит задача найти наследника. И, чтобы возвести принца на трон Хомейны, ты готов забрать у меня сына.

Я уставился на него, чувствуя пустоту внутри больного тела:

– У меня нет выбора.

– У меня тоже, господин мой Мухаар, – Дункан неожиданно показался мне страшно усталым. – Но жизнь моего сына будет полна тягостей.

– Он будет принцем Хомейны, – мне казалось, что высокий сан должен перевесить все тягости. Он снова стал серьезен:

– Когда-то этот титул был твоим. И ты едва не погиб из-за него. Не пытайся преуменьшать опасность, связанную с высоким саном.

– Донал – Чэйсули, – мгновение я не мог придумать, что сказать еще. В этот момент я понял, что даже я сам служил богам. Дункан не раз говорил, что это трон Чэйсули, и что однажды на него вместо хомэйнского Мухаара сядет Мухаар-Чэйсули. А теперь я всего несколькими словами превратил предсказание в реальность.

Или люди всегда так слепы в том, что касается богов, даже когда служат им?

– Чэйсули, – откликнулся Дункан, – и новое звено отковано.

Я посмотрел на Кая. Я вспомнил о соколе и волке Донала – два лиир вместо одного. Времена менялись, время шло, и иногда слишком быстро.

Я вздохнул и потер колени.

– Хомэйны не примут его. По крайней мере, не так легко. Он Чэйсули до мозга костей, несмотря на свою хомэйнскую кровь.

– Верно, – согласился Дункан, – ты начинаешь осознавать опасность.

– Я могу уменьшить ее. Могу уничтожить этот выбор. Могу сделать так, что хомэйны наверное примут его.

Дункан покачал головой:

– Меньше, чем восемь лет назад, по твоей воле окончилась кумаалин Шейна.

Слишком недавно. Такие вещи просто не делаются.

– Нет. Но я могу упростить это.

– Каким образом?

– Женив его на Айслинн. Дункан резко поднялся:

– Но ведь они еще дети!

– Сейчас – да, но дети становятся взрослыми, – мне вовсе не хотелось увидеть ошеломление и гнев на его лице, но выхода не было. – Раннее венчание, Дункан, как это принято в королевских домах. Через пятнадцать лет Доналу будет – двадцать три, так? Айслинн – шестнадцать, достаточно, чтобы сыграть свадьбу.

Тогда я назначу его своим наследником.

Дункан закрыл глаза. Я увидел, как его правая рука приподнялась в привычном жесте:

– Толмоора лохэлла мей уик-ан, чэйсу, – в его голосе была беспомощность, которая, я видел, точила его душу. Дункан был не из тех, кто пытается приукрасить свои истинные чувства.

Я вздохнул и с приличествующим выражением лица сделал жест, означавший пожелание мира Чэйсули: Чэйсули и-хэлла шансу.

– Мир! – слово было произнесено с горечью: снова нечто новое для Дункана.

– Мой сын этого не узнает.

Я снова почувствовал ломоту в костях и поплотнее завернулся в свое одеяние:

– Думаю, я тоже этого не знал. А ты?

– О нет, знал, – тут же откликнулся он с горечью. – Более, чем ты, Кэриллон. Ведь Аликс пришла ко мне.

Удар достиг цели. Я поморщился, вспомнив об Электре, я знал, что мне придется во всем этом разобраться, и чем скорее, тем лучше. Видят боги, Тинстар и так отнял у меня достаточно времени.

– Я пошлю за Аликс, – сказал я наконец. Холод пробирал меня до костей меня, но не Дункана, похоже, он его не чувствовал. – И за Доналом. Я объясню им обоим. Можно было бы послать Кая, но у меня есть другое поручение для тебя.

Я ожидал отказа, но Дункан не сказал ничего. В его позе чувствовалась безмерная усталость, почти покорность, а в глазах – горькое понимание. Он всегда и во всем был на шаг впереди меня.

– Дункан… прости меня. Я не хотел отнимать у тебя сына.

– Не проси прощения за то, чего хотели боги, – он поднял руку, и ястреб опустился на нее. Никогда я не мог понять, как Дункану удается держать его на руке: все же Кай – тяжеленная птица.

– Что же до твоего дела – я исполню его. Оно даст мне возможность выбраться из этих стен…

Он передернул плечами, словно повторяя мой жест – только причина была другой.

– Они давят… – сказал он наконец. – Как они давят… как сковывают душу Чэйсули…

– Но разве не Чэйсули возвели эти стены? – я был удивлен тем, какой страстью звучал его голос.

– Мы построили их и мы оставили их, – он покачал головой. – Я оставляю их.

Моему сыну, не мне придется учиться жить в этой клетке. Я слишком стар для того, чтобы менять свои привычки.

– Так же, как и я, – с горечью откликнулся я. – И таким меня сделал Тинстар.

– Тинстар изменил твое тело, но не душу, – ответил Дункан. – Не позволяй плоти властвовать над сердцем.

На мгновение по его лицу скользнула тень улыбки – и он покинул комнату.

Я вошел в покои Электры и увидел ее сидящей у створчатого окна. Свет солнца, заставлявший сиять ее волосы, не позволял ей видеть меня – она повернула ко мне голову только когда хлопнула закрывающаяся дверь.

Она не встала – сидела на скамье, кутаясь в черный плащ, словно то был колдовской покров, сотканный Тинстаром. Капюшон плаща лежал у нее на плечах, и две мерцающих бледно-золотых косы, перевитых серебром, сбегали по спине.

В ее чреве было дитя Тинстара, как прежде – мое. Это привело меня в ярость – но недостаточную, чтобы я не мог скрыть ее. Я просто стоял перед ней на пороге комнаты, позволив ей видеть то, что сделало со мной чародейство, давая ей понять, что это было ее деянием.

Она чуть подняла голову. Ни грана своей вызывающей гордости не утратил она, даже зная, что оказалась в ловушке.

– Он оставил тебя здесь, – сказал я. – Значит, ты так мало значишь для него?

Губы ее еле заметно дрогнули. Я сыпал соль па открытую рану.

– Пока ты не убьешь меня, я все равно буду принадлежать ему.

– Но не думай, что я убью тебя. Она улыбнулась:

– Я – мать Айслинн и Королева Хомейны. Ты ничего не можешь мне сделать.

– А если я скажу, что ты ведьма?

– Скажи это, – отпарировала она. – Предай меня казни, и посмотрим, чем откликнется на это Солинда!

– Если память мне не изменяет, ты хотела освободить Солинду, – я чуть подвинулся к ней. – Ты не хотела, чтобы она подчинялась Хомейне.

– Тинстар предотвратит это, – она не отводила взгляда. – Ты видел, что он может. Ты почувствовал это на себе.

– Да, – мягко сказал я, подходя к ней. – Я почувствовал это – как и ты, хотя результат был обратным. Похоже, Электра, я получил все те годы, которые ты сбросила, да так при них и останусь. Жаль, конечно – но это не лишает меня трона. Я по-прежнему Мухаар Хомейны, а Солинда – ее вассал. – Сколько ты проживешь? – ответила она, – Тебе сейчас сорок пять. Больше ты не молодой Мухаар. Через пять или десять лет ты будешь стар. Стар. В войне старики умирают быстро. А война будет, Кэриллон: это я тебе обещаю.

– Только ты этого никогда не увидишь, – я наклонился и, перехватив ее запястье, заставил ее подняться. Она была тяжела. Свободной рукой под плащом она прикрывала живот, словно защищая нерожденного ребенка. Ребенка Тинстара.

– Я отправляю тебя в ссылку, Электра. На все те годы, которые тебе еще остались.

Краска пятнами проступила на ее лице, но она и виду не подала, что испугалась:

– И куда же ты собираешься отослать меня?

– На Хрустальный остров, – я улыбнулся. – Вижу, тебе знакомо это место.

Да, прекрасное место для врагов Хомейны. Прародина Чэйсули, хранимая богами.

Тинстар не сможет добраться до тебя там, Электра. Никогда. Остров станет твоей тюрьмой, – одной рукой я по-прежнему сжимал ее запястье, второй перехватил бледно-золотую косу и зарылся пальцами в густые волосы. – С тобой будут обходиться так, как приличествует твоему сану. У тебя будут слуги, прекрасная одежда, изысканная пища и тонкие вина – все, что тебе нужно. Все

– кроме свободы. И там – с его ребенком – ты состаришься и умрешь, – моя улыбка стала шире, когда я почувствовал под пальцами шелк ее волос. – Для подобных тебе, думаю я, это достаточное наказание.

– Я должна родить меньше чем через месяц, – ее губы побелели. – Дорога может убить его.

– Если боги того захотят, – согласился я. – Я отсылаю тебя завтра утром в сопровождении Дункана и с эскортом Чэйсули. Можешь испытать на них своим чары, если тебе больше нечего делать. В отличие от меня, они такому не поддаются.

Я увидел, как что-то шевельнулось в глубине ее глаз, и ощутил прикосновение ее силы. Ее лицо обрело нормальный цвет, она еле заметно улыбнулась, сознавая то же, что и я, ее длинные огромные глаза тянули меня к себе. Как всегда. Вечное мое проклятье.

Я выпустил ее волосы и ее запястье и взял ее лицо в ладони. Я поцеловал ее – приник к ней, как утопающий к спасительной опоре. Боги, она по-прежнему Могла тронуть меня… могла проникнуть в мою душу…

…и обмануть ее. Я с мягкой настойчивостью отстранил ее и по ее лицу прочел, что она поняла все. – Кончено, Электра. Ты должна заплатить за свою глупость.

Солнце сверкало на серебряных лентах в ее косах. А на глазах у нее блестели слезы. Слезы стояли в ее огромных серых глазах: миг – и потекут по щекам.

Но я знал ее, знал слишком хорошо. Это были слезы гнева, а не страха, и я вышел из комнаты, ощущая на губах привкус поражения.

Глава 6

Мастер меча отступил на шаг и опустил клинок:

– Господин мой Мухаар, давайте прекратим это шутовство.

Я тяжело дышал сквозь стиснутые зубы:

– Это останется шутовством, пока я не научусь справляться с этим, – я перехватил рукоять меча и снова поднял его. – Атакуй, Кормак.

– Господин мой, – он отступил еще на шаг, покачав стриженой головой, – в этом нет смысла.

Я выругал его. Я провел почти час, пытаясь восстановить хотя бы частично мое умение владеть оружием – а теперь он отказывал мне даже в этих попытках. Я опустил меч и постоял некоторое время, пот стекал по моим рукам, хотя на мне были только кожаные штаны да туника. На мгновение я прикрыл глаза, пытаясь справиться с болью, а когда открыл их, увидел жалость в карих глазах Кормака.

– Курештин! – выплюнул я, – Побереги свою жалость для других! Мне не нужно такое… – я бросился на него, снова подняв меч, и едва не пробился сквозь его запоздалую защиту.

Он отскочил, потом еще раз, увертываясь от моего меча, его клинок поднялся, отводя мой удар, я поднырнул под него и ударил в живот. Он сделал обманное движение, отпрыгнул в сторону и переместился сбоку от меня, Я поставил блок, поймал его меч гардой и резко отвел его в сторону.

Ко мне начало возвращаться чувство ритма – правда, медленно, но сил я потерял немного. Выносливости поубавилось, но со временем она может вернуться.

Мне нужно было только научиться управлять своим телом, справляться с негнущимися суставами и забывать о боли.

Кормак прикусил губу. Я увидел, как вспыхнули его глаза. Его мягкие сапоги шуршали по каменному полу, когда он уворачивался от наносимых мной ударов. Мы бились не до крови – это была просто тренировка, но он знал, что я хочу победить его. Он не пощадил бы меня, даже если бы я попросил его об этом.

Под конец меня подвели руки – больные руки с распухшими суставами. За недели, прошедшие с тех пор, как я пришел в себя, я успел узнать, насколько они ослабели. У меня болели колени, словно в них поселился демон, прогрызающий себе дорогу наружу – но когда я был в движении, то забывал об этом. По большей части. Остановившись, я почувствовал ломоту в костях. Но в поединке важнее всего были мои руки, а они-то и оказались самым серьезным препятствием в восстановлении былых навыков.

Запястья еще выдержали бы, но пальцы не удержали меч: они дернулись, боль обожгла руки – и меч отлетел в сторону, со звоном ударившись о камень. Я проклял себя за то, что так глупо выпустил оружие. Но когда Кормак наклонился, чтобы поднять мой меч, я наступил на клинок ногой:

– Оставь. Довольно. Мы продолжим в другой раз.

Он быстро поклонился и вышел, забрав свой меч. Мой все еще лежал на полу, словно смеялся надо мной, пока я пытался перевести дух. Я стиснул зубы от боли в распухших пальцах, наклонился, поморщившись – в спину вступило – и поднял меч одной рукой.

Пот заливал глаза. Я смахнул его рукой, опустился на ближайшую скамью и осторожно вытянул ноги, на миг сдавшись боли, чувствуя, как горят мои колени. Я прислонился спиной к стене и попытался преодолеть это чувство.

– Тебе в последнее время стало лучше, господин. Когда я нашел для этого силы, я повернул голову на голос и увидел Роуэна.

– Да? Или ты просто хочешь, чтобы я так думал?

– Я никогда не поступил бы так, – ответил он. – Но ты не должен думать, что все это восстановится быстро. Должно пройти время, мой господин.

– У меня нет времени. Тинстар украл его, – я потерся спиной о стену и снова сел прямо, с трудом удержавшись от гримасы боли и подтянув ноги. Болели колени. – Ты пришел по делу или просто затем, чтобы сказать мне слова, которые, как тебе кажется, я хотел услышать?

– Пришел человек, – он показал мне серебряное кольцо-печатку с черным камнем.

Я взял кольцо, взвесил и покатал его на ладони:

– Кто это? Я его знаю?

– Он назвался Алариком Атвийским, господин. Говоря точнее, Принцем Короны.

Я поднял взгляд от кольца и остро взглянул на Роуэна:

– Торн убит. Если этот мальчик – его сын, он ныне король Атвии вместо Торна. Зачем он принижает свое достоинство?

– Аларик – не наследник. На троне Атвии сидит Осрик, – Роуэн помолчал. Он в Атвии, господин мой. Я нахмурился:

– Итак, значит, Осрик не приехал.

– Нет, мой господин.

Я стиснул зубы и мысленно выругался. Я был не в настроении для дипломатических переговоров, тем паче с ребенком.

– И где же этот Атвийский инфант? Роуэн улыбнулся:

– В передней, господин, подле тронного зала, где я его и оставил. Ты хочешь, чтобы его перевели куда-нибудь еще?

– Нет. Тронный зал я оставлю для его братца. Я поднялся, опираясь на стену, мгновение стоял, ожидая, когда утихнет боль, потом отдал меч Роуэну. Я сжал в кулаке кольцо и вышел из фехтовального зала. Мальчик, как я увидел, был подавлен окружающей обстановкой. Большой Зал вовсе сразил бы его, я же не был в настроении для таких шуток. Аларик выглядел не старше, чем лет на шесть-семь, и вряд ли смог бы понять политическую подоплеку ситуации.

Когда я, уже переодевшись в чистое, вошел в зал, он поднялся каким-то скованным движением. Поклонился – коротко и небрежно, вроде бы почтительно, но и с тенью снисходительности. Карие глаза смотрели неприязненно, лицо было холодно.

Я подошел к заваленному подушками креслу черного дерева и сел, не позволив и тени боли отразиться на моем лице, После тренировки все мое тело было мучительно напряжено:

– Итак… Атвия приходит к Хомейне.

– Нет, мой господин, – тихо ответил Аларик. – Мой брат. Государь Осрик Атвийский, посылает меня, чтобы сказать, что Атвия не станет подчиняйся Хомейне до тех пор, пока земля эта не завоевана.

Я разглядывал Аларика в раздумье и некотором недоумении. Одет он был так, как приличествовало его положению, темные волосы были гладко зачесаны.

Приглядевшись, я понял, что он старше, чем показался мне на первый взгляд. Он был, должно быть, на год или два старше Донала, а глаза его были глазами взрослого человека.

Я позволил себе улыбнуться, хотя вовсе не чувствовал веселости:

– Я убил твоего отца, господин мой Аларик, потому что он хотел свергнуть мой Дом и заменить его своим. Я мог бы сделать то же самое и с тобой, – я помолчал. – У твоего брата есть ответ на это?

Хрупкое тело Аларика напряглось:

– Да, мой господин. Я прислан сказать, что мы не признаем твоей власти.

Я подпер подбородок рукой:

– Осрик посылает тебя прямо в пасть хищника с такими словами, мой юный Атвийский орел?.. Что ты скажешь на то, чтобы остаться здесь заложником?

Лицо Аларика залила краска гнева, но он не дрогнул:

– Мой брат сказал, что я должен быть готов к этому.

Я нахмурился:

– Сколько лет Осрику?

– Шестнадцать. Я вздохнул:

– Так молод – и уже готов рисковать своим братом и своей страной…

– Мой отец говорил, что ты всегда был врагом Атвии, и что тебя нужно остановить, – при воспоминании об отце в карих глазах мальчика отразилось горе, губы дрогнули, но он почти мгновенно справился с собой. – Мой брат и я будем служить памяти нашего отца и будем сражаться с тобой вместо него. В конце концов, мы победим. На крайний случай, мы просто переживем тебя. Ты стар, мой господин… я и Осрик молоды.

Я почувствовал, как внутри у меня все сжалось. Значит, стар, да? Впрочем, в его глазах таким я и был.

– Слишком молод для того, чтобы умереть, – мрачно сказал я. – Приказать тебя убить, а, Аларик?

Его лицо побелело. Внезапно он снова стал маленьким мальчиком:

– Если ты хочешь этого, мой господин… я готов, – его голос еле заметно дрогнул.

– Нет, – резко ответил я, – не готов. Ты только так думаешь. Ты еще должен научиться смотреть смерти в глаза и узнавать ее в лицо, знай ты ее, не согласился бы умереть так легко, – я рывком поднялся, с трудом сдержав готовые сорваться с языка ругательства. – Служи своему господину, мой мальчик… служи ему так, как сможешь. Но служи ему дома, в Атвии, я не убиваю мальчишек и не сажаю их в темницу.

Аларик поймал тяжелое кольцо, которое я бросил ему. Он выглядел потрясенным:

– Я могу ехать домой?

– Ты можешь ехать домой. Скажи своему брату, я возвращаю ему его наследника, хотя и не сомневаюсь, что, как только он возьмет себе жену, у него появится еще один.

– Он уже женат, мой господин.

Я снова изучающе посмотрел на мальчика:

– Скажи ему также, что дважды в год Хомейнские корабли будут приплывать в Рондьюл. На эти корабли Осрик должен будет погрузить дань Хомейне. Если вы хотите быть независимыми от Хомейны, мой молодой господин, вам придется платить дань, – я помолчал. – Ты можешь также передать ему, что если он снова начнет войну против меня, он умрет.

На лице мальчика отразилось смущение:

– Я скажу ему, мой господин. Но… что касается дани…

– Вы будете платить ее, – я не дал ему договорить. – Я отправлю с тобой послание твоему брату завтра утром: там будут оговорены все детали. Вы должны заплатить за свою глупость – за попытку завоевать Хомейну, – я подал знак одному из ожидающих слуг. – Проследите, чтобы его накормили и устроили так, как подобает его званию. Утром он может отправляться домой.

– Слушаю, мой господин.

Я положил руку на плечо Аларика и повернул его к ожидавшему его слуге:

– Иди с Бреманом, мой гордый юный принц. Никто в Хомейне-Мухаар не причинит тебе вреда.

Я подтолкнул его и проследил за ним глазами, пока он шел к Бреману. Через мгновение оба исчезли.

Роуэн прочистил горло:

– Разве он – не ценный заложник, мой господин? – Да. Но он – ребенок.

– Я думал, что и такое часто бывает… Разве принцев не отдают на воспитание в дружественные королевства? Какая разница, если…

– Я не стану отнимать у него детства, – я передернул плечами: в комнате было сыро и холодно. – Осрик уже женат. Вскоре у него будут сыновья, Аларик не будет ему так нужен. Поскольку я сомневаюсь в том, что Осрик имеет намерения в скором времени напасть на Хомейну, я ничего не теряю, позволяя Аларику уйти.

– А когда, повзрослев, он начнет войну?

– Тогда я с ним и разберусь. Роуэн вздохнул:

– А что Осрик? В шестнадцать он уже не ребенок, но еще и не мужчина.

– Если бы это был Осрик, я бросил бы его в темницу, заковав в цепи, – я помедлили со следующей фразой. – Чтобы выбить из него эту спесь.

Роуэн улыбнулся:

– Ты, должно быть, все еще способен на это, мой господин.

– Может быть, – я прямо взглянул на Роуэна. – Но если он такой же, как его отец – или Кеуф, его дед – Осрик и я сойдемся в бою. И один из нас умрет.

– Мой господин, – в дверях стоял слуга, отвесивший мне вежливый поклон. Мой господин Мухаар, там мальчик.

– Бреман забрал Аларика, – сказал я. – С ним должны были обращаться со всем возможным почтением.

– Нет, мой господин, другой мальчик. Чэйсули. Я нахмурился:

– Продолжай.

– Он утверждает, что родня тебе, господин, у него волк и сокол.

Тут я рассмеялся:

– Донал! Верно, он мне родня. Но с ним, кроме лиир, должна быть еще и его мать.

– Нет, мой господин, – человек выглядел обеспокоенным. – Он один, если не считать зверей, и, похоже, с ним не церемонились.

Я пошел мимо него к выходу из комнаты и почти тут же увидел сокола, сидящего на подсвечнике – свечи, разумеется, не горели. Волк стоял подле Донала, поджав одну лапу. Черные волосы Донала были спутаны, лицо его было изможденным и усталым, а на горле были заметны синяки.

Он увидел меня и уставился широко раскрытыми глазами, явно не узнавая знакомого лица – я-то знал, что он сейчас видит.

– Донал, – промолвил я, и тут он узнал меня и бросился ко мне через всю комнату.

– Они забрали мою жехаану, – его голос дрожал. На мгновение он прикрыл глаза, стараясь сдержать слезы, потом попытался заговорить снова:

– Они забрали ее… и убили Торрина прямо на ферме!

Я выругался про себя. Донал прижался ко мне – мне захотелось обнять его, взять на руки – но я не сделал этого. Я кое-что знал о гордости Чэйсули – даже если тот Чэйсули, с которым я имел дело сейчас, был еще ребенком.

Я положил руку ему на затылок, и он уткнулся мне в грудь. Внезапно я подумал об Айслинн – что она скажет о нем, когда будет достаточно взрослой?

Ведь этот мальчик станет моим наследником..

– Пойдем, – сказал я, вставая, – мы поговорим об этом в другом месте.

Я повернулся, чтобы увести его из комнаты, но он поймал меня за руку. На мгновение я забыл о своем решении, наклонился, чтобы взять его на руки, и пошел с ним к ближайшей скамье в комнате потеплее. Я сел и посадил его себе на колени, поморщившись от боли.

– Ты должен рассказать мне, что произошло, так подробно, как только можешь. Пока я не узнаю всего, я ничего не могу сделать.

Лорн хлопнулся на пол у моих ног с тихим рычанием, но его карие глаза не отрывались от лица Донала. Сокол влетел в комнату и сел, возбужденно вскрикнув.

Донал потер глаза и я увидел, какими воспаленными они были. Он был настолько измучен, что готов был свалиться от усталости, но мне нужно было узнать, что произошло, и узнать это немедленно. Вошел Роуэн, и я приказал ему жестом налить Доналу пару глотков вина.

– Моя жехаана и я – мы направлялись сюда, – начал Донал. – Она сказала, что ты за нами послал. Но дело не было срочным, и мы остановились на ферме…

Он умолк – Роуэн принес вина. Я поднес чашу к его губам, дал ему выпить, потом вернул чашу Роуэну. Донал вытер рот и продолжил:

– Когда мы были там, пришли какие-то люди. Сперва они отнеслись к моей жехаане с великим почтением. Они предложили нам вина, а сами все смотрели на нас, и через мгновение Торрин и моя жехаана были без чувств. Они… они перерезали Торрину горло. Они убили его!

Я прижал его к себе чуть сильнее, видя лицо Роуэна, полное жалости и сострадания. Донал рано повзрослел – Роуэн еще раньше.

– Продолжай, Донал… говори, пока не скажешь все.

Его голос несколько оживился. Может, просто вино сделало свое дело.

– Я звал Тая и Лорна. Но эти люди сказали, что убьют мою жехаану. И тогда я велел своим лиир, чтобы они ушли, – его глаза потемнели от горя и боли. – Они положили ее на повозку и связали… и надели мне на шею цепь. Они сказали, мы идем в Северные Пустоши.

Я взглянул на Роуэна и увидел, как он сосредоточен. Северные Пустоши лежали за рекой Синих Клыков. К чему было везти туда Донала и Аликс?..

– Они сказали, что отвезут нас к Тинстару… – голос Донала упал до беззвучного шепота.

Я понял почти мгновенно. Роуэн выругался по-хомэйнски, я прорычал что-то на Древнем Языке – глаза Донала ошеломленно расширились. Но я не мог себе позволить пугать его:

– Что еще?

Его лицо скривилось в гримасе сосредоточенности и смущения:

– Я не понял. Они говорили между собой так, что я почти ничего не слышал.

Они сказали, что Тинстар хотел заполучить семя пророчества – меня! – и мою жехаану, как женщину для себя. Женщину взамен той, что ты отнял у него,

– Донал уставился на меня. – Но почему ему была нужна именно моя жехаана?

– Боги… – я прикрыл глаза, представив Аликс в руках Тинстара. Без сомнения, он отплатит мне за то, что я отослал Электру на Хрустальный Остров.

Без сомнения, он скверно обойдется с Аликс. Они когда-то противостояли друг другу.

Роуэн отвлек внимание Донала от моего гневного лица:

– Как же ты вырвался на свободу? Мгновение мальчик улыбался:

– Они думали, что я не воин, а ребенок, и мои лиир – всего лишь беспомощные зверюшки-малыши. Тай и Лори держались в тени и последовали за нами через реку. И в одну из ночей, когда эти люди думали, что я сплю, я поговорил с Таем и Лорном и объяснил им, как важно мне освободиться. Они научили меня принимать облик лиир, хотя для меня это и было слишком рано, – на его лице снова появилось выражение боли. – Жехаан говорил, что мне нужно еще подождать, но я больше не мог ждать. Я должен был это сделать.

– Ты проделал весь этот путь в облике лиир? – я знал, как это может измотать даже взрослого человека, не говоря уж о ребенке. Однажды я видел Аликс после того, как она слишком долго пробыла в этом облике, видел и Финна, слишком долго пробывшего волком. Это нарушало какое-то равновесие внутри человека.

– Я летел, – Донал нахмурился. – Когда я не мог лететь, я бежал волком.

Когда это слишком утомляло меня, я шел самим собой. Это было тяжело – тяжелее, чем я думал… я полагал, что воину легко изменять облик. – Я прижал его к себе чуть крепче:

– Ничто, дарованное богами, не дается легко, – поднялся, поставив мальчика на ноги. – Идем. Я прослежу за тем, чтобы ты поел, вымылся и хорошенько выспался в нормальной постели.

– Но мой жехаан здесь. Жехаана так сказала.

– Твой жехаан отправился в Хондарт, ему еще слишком рано возвращаться.

Может, через неделю… Тебе придется подождать со мной, – я потрепал его густые черные волосы, уже перестававшие по-детски виться. – Донал, я обещаю тебе, что мы вернем твою жехаану. Я обещаю, что все будет хорошо.

Он посмотрел на меня снизу вверх – огромные желтые глаза и смуглое лицо Чэйсули. Не так легко завоевать доверие Чэйсули – но я знал, что мне он верит.

Что ж, так и надо. Я сделаю его королем.

Донал опирался локтями на стол, положив голову на руки. Он зачаровано смотрел на меня, пока я показывал ему отметки на карте Кэйлдон. Последние десять дней мы проводили по много часов над картами.

– Это было здесь, – я указал на границу между Кэйлдон и Великой Степью. Твой су-фоли и я – мы ехали с отрядом кэйлдонцев и в этом месте перешли границу со Степью.

– Долго длился бой?

– День и ночь. Но это был только один из боев. Степняки дерутся по-другому, не так, как хомэйны – Финну и мне пришлось научиться многому.

Вернее, пришлось – мне, методы Финна можно было приспособить к любому способу ведения войны.

Донал задумчиво нахмурился и пальцем, таким маленьким в сравнении с моим, дотронулся до пергаментной карты:

– Мой су-фоли сражался вместе с тобой, и мой жехаан тоже… а я, когда стану принцем?

– Надеюсь, между Хомейной и другими странами сохранится мир, – честно ответил я, – но если дойдет до войны вопреки моим ожиданиям, то – да, ты будешь сражаться вместе со мной. Может быть, против Атвии, если Осрик решит затеять со мной ссору… или даже против Солинды, если падет регентство.

– А так будет? – он смотрел на меня серьезными желтыми глазами, сдвинув черные брови.

– Может быть. Я отослал Электру, и Солинде это не нравится.

Я не видел смысла в том, чтобы скрывать от него правду. Дети Чэйсули гораздо старше обычных детей, а Донал был к тому же сыном вождя клана, и, я не сомневался, уже немного разбирался в политике.

Донал вздохнул и перенес внимание на другое. Он поднялся и тут же уселся на пол рядом с Лорном. Волк потянулся, зевнул и положил лапу на ногу Донала, когда тот притянул его к себе. Тай, сидящий на спинке стула, запищал – и в то же мгновение в дверях показался Дункан.

– Жехаан! – Донал вскочил, спихнув на пол Лорна, и побежал к отцу через комнату. Дункан улыбнулся, лицо его перестало быть таким напряженным. Он наклонился и поднял мальчика на руки, заговорив на Древнем Языке, и я понял, что он еще ничего не знает. Рассказать ему все, видимо, предоставлялось мне.

– Ты отвлекаешь Кэриллона от его обязанностей? – сказал Дункан, Донал обнимал его за шею.

– Жехаан… ох, жехаан… почему ты не пришел раньше? Мне было так страшно…

– Чего тебе бояться? – ухмыльнулся Дункан. – Разве что за меня, а в этом нет необходимости. Ты же видишь, что со мной все в порядке, – он бросил взгляд на меня поверх темноволосой головы сына. – Кэриллон, я…

– Жехаан, – прервал его Донал. – Жехаан, ты поедешь? Ты поедешь через реку? Ты вернешь ее?

– Куда поеду? Зачем? Кого верну? – Дункан снова усмехнулся и прошел через комнату к ближайшей скамье. Он сел, держа Донала на руках, хотя тот был для этого уже слишком большим. Странно было видеть, что Дункан на такое способен: я знал, что Чэйсули не признают любви, и даже слов, относящихся к этому чувству, у них нет. Но в движениях Дункана и его голосе сейчас отражалось именно это чувство.

– Ты кого-то потерял, малыш?

– Жехаану, – прошептал Донал, и лицо Дункана застыло.

Он тут же перевел взгляд на меня:

– Где Аликс?

– Аликс… увезли, – я осторожно подбирал слова. – Это деяние Тинстара.

– Тинстар… – лицо Дункана посерело.

– Пусть лучше Донал тебе расскажет, – тихо сказал я. Он вырвался от них и пришел сюда, чтобы рассказать мне о случившемся.

Дункан внезапно порывисто сжал мальчика в объятьях:

– Донал, расскажи, что произошло. Все, от начала до конца. Что ты видел.

Что ты слышал.

Донал был бледен не менее, чем его отец. Думаю, он никогда прежде не видел отца настолько потрясенным. Он рассказывал Дункану то, что несколько дней назад поведал мне, на лице Дункана отражалась внутренняя борьба. Борьба с болью, по сравнению с которой моя собственная была лишь тенью истинного чувства.

Голос Донала затих – он окончил рассказ. Мы оба – Донал и я – ждали, что скажет Дункан, но он не сказал ничего. Он сидел, глядя в пустоту, словно не слыша ничего.

– Жехаан..? – голос Донала звучал испуганно и умоляюще.

Наконец, Дункан заговорил. Он сказал Доналу что-то на Древнем Языке, что-то бесконечно утешительное и успокаивающее, и мальчик расслабился.

– Они били ее, малыш?

– Нет, жехаан, но она почти не могла говорить, – по лицу Донала было заметно, что, вспоминая, он снова переживает этот страх.

Рука Дункана ласково и мягко гладила волосы сына, но в нем чувствовалось какое-то внутреннее напряжение:

– Шансу, шансу… Я привезу назад твою жехаану. Но ты должен обещать мне оставаться здесь, пока мы не вернемся.

– Здесь? – Донал выпрямился. – Ты не отошлешь меня в Обитель?

– Не сейчас. Мы с твоей жехааной отвезем тебя туда, когда вернемся, – он по-прежнему смотрел вдаль поверх головы Донала, казалось, даже сейчас, держа на руках своего сына, он где-то далеко. И тут я понял, что он говорит с Каем.

Когда Дункан вернулся, я увидел, что его охватил страх, хотя он и пытается скрыть это от Донала. На миг он прикрыл глаза, словно закрывая душу, потом еще крепче прижал к себе Донала:

– Шансу, Донал – покой. Мир. Я верну твою жехаану. Но, глядя на него, я понимал, что он скорее пытается убедить в этом себя, чем своего сына.

– Дункан, – я подождал, пока немного придет в себя и посмотрит в мою сторону, – я говорил со вторым вождем клана… и с хомэйнами. Мы готовы идти с тобой.

– Куда? – спросил он. – Ты знаешь? Ты знаешь хотя бы, где она?

– Думаю, ее могут найти лиир…

– Лиир не нужно ее искать. Я знаю, где Аликс. Я знаю, что он хочет сделать, – Дункан поставил Донала на землю и велел ему взять своих лиир и уходить. Мальчик попытался возразить, испуганный не меньше, чем обиженный, но Дункан все же заставил его. Наконец мы остались наедине.

– Где? – Вальгаард.

Мне это ничего не говорило, и, вероятно, он прочел это в моем лице и продолжил:

– Логово Тинстара. Это крепость высоко в горах Солинды, в одном из ущельев – нужно перейти через Синие Клыки и идти дальше строго на север. Пересечь Дорогу Молона – там он и есть. Ошибиться невозможно, – он поднялся и прошелся по комнате неуверенным шагом. – Он должен был привезти ее туда.

– Значит, чтобы освободить ее, нам придется отправиться туда.

Он обернулся – рука легла на рукоять кинжала, я понимал, что ему сейчас хочется кричать и выть, но он держался очень спокойно. Таким бывал и Финн, когда хотел удержать меня на расстоянии. Но на этот раз я не подчинился безмолвному приказу Чэйсули.

– В Вальгаарде находятся Врата, – сказал он свистящим шепотом. – Ты знаешь, о чем говоришь? На что идешь? – он покачал головой, – о нет, ты не знаешь… Ты не знаешь, что такое Врата…

– Я признаю это. Я многого не знаю. Дункан снова прошелся по комнате – как-то напряженно, словно внутренне оцепенел от ярости. Он внезапно напомнил мне горную кошку, подбирающуюся к добыче.

– Врата, – повторил он. – Врата Асар-Сути. Врата в мир Секера.

Слова прозвучали странно. Это не был Древний Язык: что-то гораздо более древнее – слова со смрадом разложения.

– Демоны, – сказал я, не успев задуматься над тем, что говорю.

– Асар-Сути – более, чем демон. Он – бог подземного мира. Он Секер – тот, кто создал подземные обиталища. Он – оплот силы Айлини, – Дункан помолчал, потом прибавил. – В Вальгаарде Тинстар имеет часть в его силе.

Я вспомнил, с какой легкостью Тинстар подстроил ловушку, стремясь убить меня. Я вспомнил, как он заставил почернеть мой рубин. Я вспомнил, как он отнял у моего дяди Хомейну. Я вспомнил тело Беллэма на поле боя. Если он мог сделать это, находясь вне Вальгаарда, что же он может сделать в нем самом?

Дункан стоял у дверей. Он обернулся с выражением горькой решимости на лице:

– Я никого не попрошу рисковать, участвуя в таком деле.

– Аликс рисковала собой ради меня, когда я валялся в кандалах в Атвии.

– Аликс не была Мухааром Хомейны.

– Нет, – без улыбки ответил я. – Она несла в своем чреве семя Пророчества, а одно событие может изменить другие.

Я увидел, как потрясен он был, поняв, о чем я говорю. Та опасность, о которой рассказал он, была вполне реальной – но не больше той, которой подвергалась Аликс. Если бы она умерла, спасая меня, или потеряла бы ребенка, Пророчество было бы уничтожено, не начав сбываться.

– Я иду, – тихо сказал я. – Ничего другого не остается.

Он стоял в дверях, долго молчал, словно не в силах произнести ни слова, потом еле заметно кивнул:

– Если ты встретишься с Тинстаром, Кэриллон, у тебя будет сильное оружие против него. Я ждал объяснений.

– У Электры был выкидыш.

Глава 7

Мой хомэйнский отряд остановил коней – все как один. Я услышал тихие замечания, клятвы, ругательства и молитвы. Я не винил их. Никто не мог ожидать такого.

Никто – кроме, пожалуй, Чэйсули. Их, казалось, все окружающее нисколько не волнует. Они просто ждали – на конях, без плащей, – и солнце сверкало на их золоте лиир. По моей спине пробежал холодок. Я постарался избавиться от неуютного чувства и придержал забеспокоившегося коня. Дункан подъехал поближе, чтобы узнать, в чем причина задержки.

– Оглядись вокруг, – сурово промолвил я, – Видел ли ты когда-нибудь что-либо подобное? Он передернул плечами:

– Мы проехали по Дороге Молона. Это Солинда. Мы приближаемся к границам царства Тинстара. Или ты думал, что оно будет напоминать твое собственное?

Я не мог сказать, что это должно было напоминать по моим ожиданиям, но определенно не это. Такие места я только в кошмарах и видел.

Мы пересекли реку Синих Клыков на двенадцатый день после выступления из Мухаары: девять хомэйнов, девять Чэйсули, Роуэн и Гриффт, я и Дункан. Двадцать два человека, решившиеся вырвать Аликс из рук Тинстара. Но теперь, глядя по сторонам, я сомневался в том, что нам это под силу.

За нами лежали Северные Пустоши Хомейны. Перед нами, миновавшими Дорогу Молона, простиралась Солинда, а еще дальше – Вальгаард. Но было ясно, что мы приближаемся к нашей цели.

Все указывало на то, что логово Тинстара находится именно здесь. С дороги дули ледяные ветра. В Хомейне зима закончилась, но за Синими Клыками холод никогда не проходил. Меня изумляли Чэйсули, чьи руки были, несмотря на холод, обнажены, хотя я и знал, что они переносят мороз лучше, чем хомэйны.

Снег все еще лежал под деревьями, покрывал скалистые горы. Огромные пустоши переходили в каньоны и ущелья – глубокие, темные, влажные от еще не стаявшего снега. Мир вокруг казался огромной темной раной, кровоточащей в солнечном свете – но кто так изранил эту землю?..

Даже деревья, казалось, были отражением боли земли – искореженные, словно огромная холодная рука в гневе прошлась по ним. Камни и скалы были расколоты на части, некоторые рассыпались в прах. Но большинство их имело облик. Чудовищный, ужасающий облик – словно чьи-то кошмарные сны воплотились в камне, став зримыми для всех.

– Мы на подступах к Вальгаарду, – сказал Дункан. – Это место, где Айлини опробуют свою силу. Я коротко взглянул на него:

– Что ты такое говоришь?

– Сила Айлини – врожденная, – объяснил он, – но нужно научиться владеть ею. Ребенок-Айлини знает о своих способностях не больше, чем ребенок-Чэйсули, они знают, что магия у них в крови, но не знают, как ее использовать. В этом нужно… упражняться.

Я с недоверием огляделся.

– Ты хочешь сказать, что эти фигуры созданы Айлини?

Конь Дункана споткнулся, задев железной подковой холодный черный камень.

Внезапный звук разорвал тишину ущелья, как тонкую ткань.

– Ты знаешь о трех дарах Чэйсули, – тихо проговорил Дункан, – я думал, знаешь и о дарах Айлини.

– Я знаю, что они могут создавать живое из мертвого, – жестко ответил я.

– Один из Айлини превратил рукоять моего ножа во льва.

– Верно, – согласился Дункан. – Они способны изменять облик неживых предметов, – он указал на камни. – Ты изведал на себе еще один из их даров способность приближать старость. Одним прикосновением руки Айлини может превратить человека в старика, ускорив то, что делают с ним прожитые годы.

Я прекрасно знал это, но промолчал, решив не перебивать его.

– Это то обладание, о котором я говорил. Они отнимают жизнь и душу. Они могут снова открыть зажившую рану. Есть еще искусство создания видений: то, что есть, кажется несуществующим, то, чего нет, кажется реальностью. Таковы их дары, Кэриллон – это, и то, что находится на границе этого. Это одна из граней Асар-Сути. Секера, который дает магию тем, кто этого просит.

– Но… у всех Айлини есть магия. Разве нет?

– У всех Айлини есть магия. Но не каждый из них – Тинстар, – он оглядел изломанные деревья и камни. – Ты видишь, какова сила Тинстара и как он применяет ее. Мы приближаемся к Вратам Асар-Сути.

Я оглядел своих людей. Хомэйны были бледны и молчаливо-сосредоточены. Я не сомневался в том, что им страшно – мне и самому было страшно – но и сдаваться они не собирались. Что до Чэйсули, их и спрашивать было не нужно. Их жизни принадлежали богам, чья сила, как я надеялся, могла одолеть силу Тинстара или Асар-Сути – Секера из подземного мира.

Дункан направил коня вперед:

– Нужно разбить лагерь на ночь. Солнце садится.

Мы ехали в молчании – если не считать гулкого стука копыт. Царившая здесь сила, казалось, гнула наши головы к земле: сила, истекавшая из самой почвы, поднимавшаяся, как туман над водой.

Наконец, мы разбили лагерь за выступом скальной стены, уходящим в темнеющее небо и закрывавшим нас от холодного ночного ветра. Плоть земли здесь истончилась – то тут, то там проступали каменные кости, влажно поблескивавшие в лучах заката. Корни деревьев, обнаженные ветрами, извивались по земле, словно змеи, стремящиеся к теплому солнцу. Один из моих хомэйнов, искавший дрова для костра, попытался отсечь ножом несколько сухих веток, изломанных ветром, а вместо этого выдернул из каменной стены все дерево целиком. Это было всего лишь маленькое деревце, но оно ясно показало нам, что происходит со всем живым подле Вальгаарда.

Мы перекусили тем, что нашлось в наших седельных сумках: сушеное мясо, жесткие лепешки дорожного хлеба, немного темного сахара. И вино. Вино было у всех. Коней мы накормили зерном, которое тоже везли с собой: в такой местности не очень-то попасешься. Водой нам служил растопленный снег. Но когда наши желудки наполнились, настало время подумать о том, что мы собираемся делать дальше.

Я долго сидел, завернувшись в свой самый тяжелый и теплый плащ, не в силах избавиться от боли в костях. Как и от сознания, что все мы погибнем. И, когда это уже не могло вызвать подозрений, встал и пошел прочь из маленького лагеря.

Пусть их пока поговорят: мне нужен был Дункан.

Я, наконец, увидел его, когда уже почти потерял надежду. Он стоял у стены ущелья, глядя в темноту.

Неподвижность делала его невидимым, его присутствие выдавал только блик лунного света на золоте серьги. Я подошел ближе и молча остановился рядом с ним.

Он был в плаще, таком же темном, как мой, сливавшимся с ночной теменью.

– Что он с ней делает? -.проговорил Дункан. – Что он ей сделает? Я и сам думал об этом, но попытался успокоить – Она сильная, Дункан. Сильнее, чем многие мужчины. Думаю, в ней Тинстар найдет достойного противника.

– Это Вальгаард, – его голос царапал слух. Я судорожно сглотнул:

– В ней Древняя Кровь.

Он резко обернулся. Его лицо, пока он стоял, прислонившись к скальной стене, оставалось в тени:

– Здесь и Древняя Кровь может ничего не стоить.

– Ты не можешь этого знать. Разве Донал не сумел освободиться? Они были Айлини, но он все же принял облик лиир. Может статься, Аликс их еще одолеет.

– Ру-шэлл-а-ту, – он произнес это без особой надежды: Да будет так. Потом просмотрел на меня, и в его глазах, черных в свете луны, я прочел – страх. Но больше он ничего не сказал об Аликс. Вместо этого он сел, по-прежнему прижимаясь спиной к скале, и плотнее закутался в плащ.

– Ты думаешь о том, что стало с Турмилайн? Что стало с Финном? – спросил он.

– Каждый день, – с готовностью ответил я. – И каждый раз сожалею о том, что произошло.

– Что изменилось бы, если бы Финн пришел к тебе и попросил позволения сделать твою рухоллу своей чэйсулой?

Я обнаружил неподалеку пенек и тяжело опустился на него. Дункан ждал моего ответа и, наконец, я сказал:

– Мне нужен был союз, который предложил бы Родри, если бы я выдал мою сестру за его сына.

– Но ведь союза ты и так добился.

– Лахлэн помог мне. Союза с Родри не было, – я пожал плечами. – Не сомневаюсь, что, покончив с этим, мы-таки его заключим, но сейчас формально его нет. Лахлэн действовал как наемник и арфист в одном лице, не как Мухаар и Наследный Принц Эллас. Согласись, разница велика.

– Разница, – его голос звучал ровно, – Да. Как разница между хомэйном и Чэйсули.

Я пинком отбросил в сторону обломок камня:

– Ты жалеешь о том, что Донал должен жениться на Айслинн? Чэйсули – на дочери хомэйна?

– Я жалею о том, что жизнь Донала будет иной, чем хотелось бы мне, Дункан казался черным пятном-выступом на темной стене. – В клане он был бы просто воином, если не был бы избран вождем клана. Это… это более простая жизнь, чем та, что ожидает принца. И я хотел бы, чтобы он жил так. Не той жизнью, которую ты для него избрал.

– У меня нет выбора. Боги – твои боги – не оставили его мне.

Мгновение он молчал.

– Тогда нам придется признать, что у него есть веская причина стать тем, чем он должен стать – по твоей воле.

Я невесело улыбнулся:

– Но у тебя есть преимущество, Дункан. Ты увидишь, как твой сын станет королем. А я должен умереть для того, чтобы трон перешел к нему.

На этот раз Дункан замолчал надолго. Луна утонула в облаках, и он совершенно слился со скалой, но я по звуку мог определить, где он находится.

– Ты изменился, – сказал, наконец, Дункан. – Сначала я думал, что это не так, что, если даже ты и изменился, то не намного. Теперь вижу, что ошибался.

Финн хорошо закалил сталь… но царствование заточило клинок.

Я поежился под плащом:

– Как ты и сказал, королевская власть меняет людей. Мне кажется, что выбора у меня нет.

– Необходимость тоже изменяет, – спокойно заметил Дункан. – Она изменила и меня. Мне почти сорок – достаточно много, чтобы знать свое место и покориться толмооре без колебаний, но все чаще в последнее время я задумываюсь над тем, что было бы, если бы наши судьбы обернулись по-другому… – он покачал головой.

– Мы задумываемся, всегда задумываемся. Жить свободно, без толмооры…

Луна выбралась из-за облаков, и я увидел, что он снова качает головой:

– Что было бы, если бы мой сын остался со мной? Пророчество было бы изменено. Перворожденный, давший нам слова, никогда более не родится. Мы больше не будем Чэйсули, – я видел его горькую улыбку.

– Чэйсули: дети богов. Но дети могут быть и своевольными…

– Дункан… Мы найдем ее. И заберем ее у него. Теперь его лицо заливал лунный свет:

– Женщин теряют часто, – по-прежнему тихо сказал он. – В родах… по несчастной случайности… из-за болезни. Воин может горевать в одиночестве, укрывшись в шатре, но не станет показывать своих чувств всему клану. Так не принято. Такие вещи должны оставаться… личными, – он сжимал в горсти пригоршню острых камешков. – Но когда этот демон отнимает у меня Аликс, мне нет дела до того, кто видит мое горе, – камешки падали из его руки, как капли. – Я остался без нее… и внутри – только пустота.

Около полудня мы добрались до ущелья, в котором располагался Вальгаард. Мы выехали из узкой горловины прохода в горах в сам каньон и увидели, что с обеих сторон, справа и слева, протянулись высокие отвесные стены, почти смыкавшиеся у нас над головами. Вскоре мы начали казаться самим себе муравьями в каменном кармане великана.

– Вон, видишь? – указал вперед Дункан. Я увидел Вальгаард, возвышавшийся перед нами, как орел в высоком гнезде. Сама крепость была словно третьей стеной скального коридора – нет, не орел: стервятник, нависший над мертвым телом.

Спасение от этого каменного ужаса лежало позади, а перед нами – Вальгаард.

И мои ощущения при виде этой крепости мне совершенно не нравились.

– Лодхи! – приглушенно вскрикнул Гриффт. – Такого я никогда не видел!

Я тоже.

Вальгаард вырастал из блестящего черного базальта, как ледяная черная волна или темный бриллиант с острыми режущими гранями. Драгоценная подвеска ожерелья – вот только слишком тяжел и мрачен камень. Башни, галереи, бастионы все сверкало, как гладкое стекло, а вокруг клубились дымы. Я чувствовал запах странного дыма даже оттуда, где стояли мы.

– Врата, – проговорил Дункан, – Они внутри крепости. Вальгаард – их страж.

– Дым идет оттуда?

– Это дыхание бога, – ответил Дункан, – Оно жжет, как огонь. Я слышал рассказы об этом. В камне есть кровь, белая горячая кровь. Если ты коснешься ее – умрешь.

В ущелье не было снега. Дно его было гладким и чистым – сверкающий базальт. Ни травы, ни деревьев. Из зимы мы попали в лето, и я обнаружил, что холод мне больше по нраву.

– Асар-Сути, – сказал Дункан. – Сам Секер. И очень аккуратно сплюнул на землю.

– Что это за штуки? – спросил Роуэн. Он имел в виду большие каменные глыбы, разбросанные вокруг, как гигантские игральные кости. Черные игральные кости без малейших следов каких-либо знаков на гранях. Достаточно большие, чтобы за ними мог спрятаться взрослый человек.

Или – умереть под ними, если земля вдруг дрогнет.

– Зверинец Айлини, – объяснил Дункан, – Их подобие лиир.

Мы подъехали ближе, и я понял, что он имел в виду. Каждый кусок камня имел форму, если так можно выразиться – чудовищная насмешка над животными. Их морды и члены не имели ничего общего с обликом тех животных, которых я знал. Насмешка богов, извращенные лиир, возможно, подобие богов – тех, что жили здесь. Асар-Сути в камне. Бог многих обличий. Бог гротеска.

Я подавил невольное содрогание. Это место было воплощением всего самого отвратительного, что есть в мире.

– Нужно опасаться легких путей. Дункан кивнул:

– Просто въехать в крепость но главной дороге, как поступает большинство мучеников, было бы неожиданным, но и глупым тоже. Я не хочу умирать, как глупец. Потому мы найдем какое-нибудь укрытие и подождем, пока не составим план, как проникнуть вовнутрь.

– Проникнуть вовнутрь? – Роуэн потряс головой.

– Я просто не представляю, как это возможно – Есть способ, – ответил ему Дункан – Всегда есть способ войти. Выйти сложнее.

Я согласно кивнул На сердце у меня было неспокойно Способ пробраться внутрь придумал, наконец, Гриффт Я был поражен, когда он предложил свои услуги – он мот заживо свариться в крови бога, но это казалось единственным шансом. Потому я согласился – но не раньше, чем выслушал объяснения Мы расположились за камнями, похожими на глыбы черного льда, мы были слишком далеко для того, чтобы дозорные могли нас заметить Белый вонючий дым на этот раз сослужил нам добрую службу, еще лучше скрыв нас, так что мы могли пока чувствовать себя в безопасности. Камни, к тому же, были достаточно велики, чтобы в их тени можно было укрыться от солнца Гриффт, стоявший подле меня на коленях, вытащил из поясной сумки кольцо – Мои господин, это должно сделать свое дело Это знак королевского посланника Это даст мне возможность спокойно войти в крепость – Может дать возможность, – резко заметил я – А может и нет.

Гриффт еле заметно усмехнулся, его рыжие волосы ярко горели в свете солнца – Я думаю, с этим неприятностей не будет Наследный принц говорил, что у меня дар убеждения Я их всех вокруг пальца обведу И Тинстара тоже, – он сделал непристойный жест, и хомэйны ответили ему дружным хохотом С тех пор, как элласиец перешел ко мне на службу, у него появилось много друзей Он был умен, целеустремлен и очарователен Умел, словом, найти подход к людям Роуэн выглядел задумчивым:

– Когда ты увидишь Тинстара, что ты будешь говорить ему? Ведь не может же кольцо говорить за тебя.

– Нет, но оно послужит мне пропуском вовнутрь. Там я уже скажу Тинстару, что меня прислал Король Эллас, и что он предлагает союз.

– Родри никогда бы не пошел на это! – воскликнул Роуэн. – Неужели ты думаешь, что Тинстар тебе поверит?

– Может, поверит, может, нет: это будет уже неважно, – веснушчатое лицо Гриффта было так же спокойно, как и лицо Дункана. – Я скажу, что наследный принц Куинн разгневал отца тем, что послал отряд на помощь Мухаару. Что Родри не желает союза с Хомейной, но хочет получить помощь Айлини. Если это и не послужит более ничему, по крайней мере, это привлечет внимание Тинстара. Он наверняка оставит меня переночевать там. И ночью я открою ворота и впущу вас, он тепло улыбнулся. – Войдя, вы либо останетесь живы, либо умрете. А тогда будет уже неважно, что подумал Тинстар о моей истории.

– Но ты можешь умереть, – голос Роуэна прозвучал гневно.

Гриффт пожал плечами:

– Люди живут и умирают, не выбирая свою жизнь. Лодхи защитит меня. Дункан улыбнулся:

– Тебе нехватает до Чэйсули самую малость. Гриффт задумался. Он был воспитан в Эллас, и почти не знал Чэйсули. Но демонами их не считал. Я видел, что в конце концов он счел слова Дункана комплиментом.

– Благодарю, Дункан… хотя, быть может, Лодхи по-другому относится к этому.

– Вы называете его Всемудрым, – ответил Дункан. – Он, должно быть, достаточно мудр, чтобы понять, что я желал тебе добра.

Гриффт широко ухмыльнулся и коснулся руки Дункана:

– Благодарю за это, вождь, я сделаю все, чтобы помочь тебе вернуть ее.

Дункан сжал его руку:

– Элласиец – Чэйсули и-хэлла шансу, – он улыбнулся, увидев, что Гриффт не понял его. – Да будет с тобой мир Чэйсули.

Гриффт кивнул:

– Благодарю, друг мой. И да познаешь ты мудрость Лодхи, – он обратился ко мне. – Если тебе это будет угодно, господин мой, я пойду. А ночью, как только смогу, открою какие-нибудь из ворот.

– Но как мы узнаем об этом? – спросил Роуэн. – Мы не можем подойти так близко… а ты не сможешь зажечь огня.

– Я пошлю к нему Кая, – ответил за Гриффта Дункан, – Мой лиир увидит, когда выйдет Гриффт, и расскажет, какие ворота он собирается открыть.

Роуэн вздохнул и потер лоб:

– Все это такой риск…

– Да, риск, – согласился я, – но попробовать стоит. Гриффт поднялся:

– Я пойду, мой господин. Я сделаю все, что могу. Я тоже поднялся и сжал его руку:

– Удачи, Гриффт, и да хранит тебя Лодхи. Он оседлал коня, взглянул из седла на Роуэна, с которым уже успел сдружиться, и усмехнулся:

– Не тревожься, альви. Я выбрал сам. Я смотрел вслед Гриффту, скакавшему к крепости. Все вокруг окутывала дымная пелена. Дыхание бога дурно пахло.

Глава 8

Луна, висевшая над нашими головами в черноте ночного неба, придавала ущелью ореол таинственности. Дым забивался нам в ноздри. Он поднимался, сгущался, становился дурно пахнущими облаками, теплыми и липкими, как густой кисель. Из-под огромных уродливых каменных изваяний выползали странные призрачные фигуры, когтистые и клыкастые, грозящие поглотить нас. Мои хомэйны бормотали что-то о демонах и чародеях-Айлини, мне подумалось, что это одно и то же.

Дункан, сидевший рядом со мной, сбросил плащ и поднялся:

– Кай говорит, что Гриффт вышел из зала. Он в нижней галерее. Мы должны идти.

Мы оставили коней и пошли пешком. Плати скрывали наши кинжалы и мечи от света луны. Наши сапоги скрипели по стеклянно блестящему базальту, поднимая облачка пепла и каменной пыли. Когда мы подошли ближе, прячась за камнями-оборотнями, то почувствовали, что земля у нас под ногами теплая. Дым со свистом и шипением вырывался из-под земли и устремлялся к бледной луне.

Мы подобрались к поблескивающим в обманчивом свете стенам. Они были выше даже, чем стены Хомейны-Мухаар, словно Тинстар возвел их в насмешку надо мной.

На каждом углу было по башне, и еще по одной – на стенах в промежутках: огромные базальтовые цилиндры со множеством узких стрельчатых окон, украшенные шпилями и зубцами – и, несомненно, созданные Айлини. От всей крепости просто несло колдовством.

Ближайшие ворота были небольшими. Я подумал, что через них, вероятно, можно пройти на маленькую галерею. Мы проскользнули вдоль стены мимо главных ворот – огромных, похожих на пасть, готовую распахнуться и поглотить нас, как беспомощных детей. Но открылись боковые ворота – почти бесшумно, и в проеме между створок темного дерева показалась физиономия Гриффта.

Он жестом подозвал нас, Мы двигались бесшумное не произнося ни слова, придерживая ножны мечей. Когда я приблизился к Гриффту, он раскрыл ворота шире:

– Тинстар не здесь, – прошептал он, понимая, что это значит для меня. Входите – и, быть может, вы избежите худшего.

По одному мы пробрались вовнутрь. Я видел, как над нашими головами проплывают тени крылатых лиир, с нами были еще волки, лисы и горные кошки – они так же бесшумно проскальзывали в ворота, но я не знал, станут ли они драться.

Финн говорил, что законы богов не позволяют лиир сражаться с Айлини.

Гриффт закрыл за нами ворота, и я заметил два неподвижных тела у стены. Я посмотрел на юношу, он ничего не сказал. Но я был ему благодарен и без этого.

Как и Лахлэн когда-то, он служил мне так, словно для этого и был рожден, предано и добровольно – даже если приходилось убивать.

Мы были на маленькой галерее, отстоящей от главной, а перед нами лежал Вальгаард – каменная громада, мрачная и грозная. Но, похоже, худшее все же было уже позади.

Мы прошли через галерею, через открытое пространство, хотя все время пытались держаться в тени. Мечи покинули ножны, их клинки холодно мерцали в свете луны. Единственный звук, который я слышал, был звуком мягко ступающих по камню ног. С галереи мы попали во внутренний двор, вокруг нас вздыбились стены, сколько еще мы пробудем в безопасности?

Недолю. Едва Гриффт успел провести нас во внутренний двор, я услышал шипение и в тот же миг увидел, как над одной из башен взметнулся фонтан пламени. Он рассыпался над нашими головами лиловыми искрами, которые, я знал, превратят тени в яркий дневной свет. Нам больше не удастся прятаться в темноте.

– Рассыпаться! – крикнул я, бросившись к залу. Меч был уже у меня в руке.

Я услышал позади себя шаги и стремительно обернулся, увидев врага, не друга врага, поднявшего руку, чтобы начертить руну. Я быстро нанес ему удар в горло, и он упал, обливаясь кровью.

Роуэн следовал за мной, за ним – Гриффт. Мы ворвались в зал своеобразным треугольником, подняв готовые к бою мечи. Чэйсули исчезли, рассыпавшись по мириадам коридоров, но я слышал, как сражаются Хомэйны. Нашим шансом было отсутствие Тинстара в крепости, но битва обещала быть тяжелой. Я больше не мог терять времени.

– Задержите их! – крикнул я, когда к нам приблизились четверо с ножами и мечами в руках. Я ожидал колдовства – а они вышли против нас со сталью.

Подняв меч, я тут же почувствовал, как по моим рукам пробежала болезненная судорога. Сколько бы ни было тренировок с Кормаком, я так и не смог избавиться от боли в распухших пальцах. Они все еще могли держать рукоять, но сила, на которую я всегда так полагался, ушла. Мне приходилось более рассчитывать на быстроту движений, чем на искусство отражать беспорядочные удары. Теперь по вине Тинстара я превратился в человека с более чем заурядными способностями.

Гриффт выхватил из потайных ножен кинжал и метнул ею через зал. Клинок ударил в грудь одного из Айлини и вывел его из боя. Теперь нас было трое на трое, но пока я оценивал их положение, Роуэн ударом меча уложил еще одного. В этот момент на меня они не обращали внимания. И, зная, насколько ухудшилось мое умение владеть мечом, я решил попытаться обойтись без этого. Если Айлини этого захотят, пусть попробуют добраться до меня, в противном случае, я попытаюсь избежать прямого столкновения.

– Задержите их, – снова бросил я и побежал в ближайший коридор. Каменный пол был неровным, сложенным из не правильной формы блоков, словно специально для того, чтобы но нему было труднее бежать. На стенах было укреплено несколько факелов, я почувствовал, что этой частью крепости пользовались редко. Или же Айлини приносили факелы с собой, когда заходили сюда.

Звуки боя замерли где-то далеко позади, отдаваясь неясным эхом в похожем на тоннель коридоре. Я быстро шел вперед, слыша скрип подкованных железом сапог по камню, и ждал нападения. То, что чаша сия меня не минет, я понимал вполне отчетливо.

Я шел в глубину крепости, окруженный блестящим в свете факела черным базальтом стен. Казалось, стены поглощают свет, и клинок моего меча был черным, под стать рубину, мне приходилось напрягать глаза, чтобы видеть окружающее.

Несколько чадящих и шипящих факелов почти не давали света, не хватало только, чтобы из темноты сейчас выступил Тинстар – тогда о моем мужестве можно будет забыть раз и навсегда.

Я услышал шорох и резко обернулся, ожидая встретиться лицом к лицу с моим кошмаром. Но человек, вышедший из ниши в стене, был мне незнаком. Его глаза были пустыми и какими-то затравленными. Казалось, он потерял душу.

Он тихо приблизился ко мне, меч его вспыхнул в свете факела, и я отпрыгнул, избежав удара в голову. Мой меч скрестился с его клинком, чтобы отбросить его вниз – мечи разошлись снова. Я чувствовал, как судорожно напряжены мои руки, но не смел ослабить их хватку на рукояти.

Он снова пошел на меня. Я увернулся, отступил назад, потом прыгнул в сторону, и острие меча чиркнуло по камню. Но в тот самый момент, когда я собирался перехватить и отбросить его меч, клинок Айлини, сверкнув, пошел вбок и выбил оружие из моих рук. Меч звякнул о каменные плиты пола и жаркая боль обожгла пальцы, проникая до глубины души.

Его меч был нацелен мне в живот, я отскочил, но недостаточно далеко, почувствовав, как клинок пропорол кожаный доспех и одежду и царапнул по ребрам.

Неглубоко, скользнув по кости, но достаточно, чтобы заставить меня задуматься.

Я прыгнул вверх, подхватил ближайший факел и, когда Айлини снова приблизился ко мне, ткнул им в лицо противнику. Взревело пламя.

Колдун взвизгнул и выронил меч, закрывая лицо руками. Он призывал Асар-Сути снова и снова, содрогаясь от боли, пока не рухнул на колени. Я отступил назад и заметил, как его рука в странном жесте поднимается по направлению ко мне.

– Секер, Секер… – он бормотал это нараспев, раскачиваясь на коленях, его обожженное лицо блестело в свете факелов, – Секер, Секер…

Я по-прежнему сжимал правой рукой факел. Когда Айлини, призывая своего бога, начертил руну, пламя поползло вниз и, миновав железо, жгучим языком лизнуло мои пальцы.

Я тут же выронил факел, отшвырнув ею к стене, моя плоть буквально вопила от боли. Пламя плеснуло на стену и побежало вниз, затопив пол коридора. Айлини продолжал молиться нараспев, снова закрыв лицо руками – а огонь уже подползал к моим сапогам.

Я шагнул назад, не слишком заботясь о достойном отступлении. Мой меч, лежавший на каменных плитах, вот-вот должно было поглотить пламя – пламя, которое снова, как вода, текло ко мне.

– Секер, Секер – сожги его!..

Но тут Айлини совершил роковую ошибку. Нет сомнения, он хотел, чтобы сгорел только его враг, но не высказал этого достаточно отчетливо. Он сам все еще стоял на коленях на полу, и когда от колдовского огня загорелся камень, вспыхнул и он сам. Языки пламени обвили его ноги, одели его тело в огненный саван. Я быстро пинком отшвырнул в сторону свой меч и прыгнул за ним, а за мной по пятам следовал огонь. Я оставил живой погребальный костер позади и, подняв оружие, бросился прочь.

И тут я услышал голос Аликс, в котором звучали страх и отчаянье – но к ним примешивались и гневные нотки. Потом какая-то возня – и снова крик.

Я бежал и бежал – обогнул угол и выхватил меч, готовясь наколоть кого-нибудь на острие клинка, но в этом уже не было необходимости. Айлини лежал на земле ничком в луже крови, и Аликс, стоя на коленях, снимала с его пояса нож.

Его меч был уже у нее.

Она резко обернулась и вскочила, готовясь защищаться. Нож упал на пол, она подхватила меч в обе руки. Но тут она разглядела меня, и меч последовал за ножом.

– Привет, Аликс, – ухмыльнулся я.

Она была так бледна, что я испугался – не упадет ли она в обморок, но этого не произошло. Ее глаза на страшно исхудавшем липе со следами синяков казались огромными, волосы были небрежно заплетены в косу, а на ее ночной рубашке была кровь. Не ее кровь – я понял это, кровь того человека, которого она убила.

Я забыл, что в моих волосах блестит седина, а лицо изрезано морщинами, что я стал двигаться по-другому и даже стоял теперь по-другому. Я забыл о том, что сделал со мной Тинстар. Но когда я увидел ужас в глазах Аликс, я вспомнил. И с памятью вернулась боль.

Я протянул руку, стараясь не думать о распухших суставах:

– Ты идешь?

Она коротко взглянула на мертвого Айлини, потом наклонилась и подняла нож, встав рядом со мной. Ее свободная рука, лежавшая в моей, была холодна и дрожала. Мгновение мы так и стояли – рука в руке, запачканные кровью – должно быть, от нас исходил запах крови и страха, и тут мы забыли о своем оружии, и на одно отчаянное мгновение обнялись.

– А Дункан? – спросила она, когда я, наконец, отпустил ее.

– Он здесь, не тревожься. Но как тебе удалось обмануть Айлини?

Она бросила быстрый взгляд на труп.

– Он был достаточно глуп для того, чтобы открыть дверь. Для того, чтобы куда-то отвести меня, так он сказал. Он не думал, что я могу сопротивляться. А именно это я и сделала. Я взяла факел и обожгла ту руку, в которой он держал нож.

Я коснулся левой рукой ее впалой щеки:

– Как ты, Аликс?

Мгновенно в ее взгляде появилась отчужденность:

– Я расскажу тебе потом. Идем со мной – вот сюда, – она подхватила подол рубахи и пошла вперед, все еще сжимая в руке нож.

Мы поспешно прошли по коридорам и вышли на винтовую лестницу. Аликс шла первой, я следовал за ней, несколько приотставая по мере того, как мы поднимались все выше. Мои колени мучительно болели и ныли, ноги свело, мне не хватало дыхания. Но наконец Аликс открыла узкую дверь, низкую – мне пришлось пригнуться, чтобы пройти, – и мы оказались на задворках крепости, если так можно выразиться.

Аликс указала жестом:

– Эта башня – часть личных покоев Тинстара. Там есть лестница вниз. Если мы попадем туда, сумеем незаметно спуститься, а потом пройти во дворы.

Я схватил ее за руку и мы побежали по направлению к башне. Откуда-то доносились звуки боя, но я прекрасно знал, что числом мы намного уступаем противнику. Мы обогнули башню в поисках двери, и тут я замер, как вкопанный. На стене башни я увидел знакомую фигуру.

– Дункан!..

Он оглянулся, словно затравленный зверь, в глазах у него были изумление и страх:

– Нет! – крикнул он.

Аликс вырвалась от меня и побежала было к нему, выкрикивая его имя, но что-то в лице Дункана заставило меня протянуть руку и задержать ее.

– Аликс… постой… Лунный свет озарял лицо Дункана. Я видел, как тяжело вздымается его грудь, его лицо заливал нот, влажные волосы слиплись:

– Уходите – немедленно уходите отсюда! Аликс… не медли!

Аликс пыталась высвободиться из моих рук, но я держал ее крепко.

– Дункан, что ты говоришь? Ты думаешь, я послушаю..? – она резко повернула ко мне голову. – Отпусти…

Дункан шагнул к нам, потом остановился. Его лицо обратилось к темному ночному небу, потом он снова перевел взгляд на меня и жестом указал на Аликс:

– Возьми ее, Кэриллон. Освободи ее отсюда… – он судорожно, глубоко вздохнул, едва не упав. Тут только я разглядел, что его левая рука в крови. Слышишь меня? Уходите теперь же, пока…

Что он хотел сказать еще, мы не услышали – последние слова утонули в громыхнувшем над нашими головами грозовом раскате. Я вжался в стену башни и потянул за собой Аликс. Со взрывом звуков возникла вспышка света – настолько яркого, что его пылающая белизна ослепила нас.

– Что, теперь вы все у меня в руках? – поинтересовался вкрадчивый голос Тинстара.

И тут я увидел его: он вдоль стены от другой башни. Дункан стоял между нами и Айлини. Он протянул ко мне руку и в последний раз взглянул на Аликс:

– Освободи ее, Кэриллон! Разве не за этим мы пришли?

Я побежал, волоча Аликс за собой, и втащил ее в башню, не обращая внимания на ее протесты. В первый раз в жизни я делал то, что сказал Дункан, не задавая дурацких вопросов.

Я не посмел выбрать для Аликс коня из наших скакунов – не хотел оставить какого-нибудь воина пешим – потому сел в седло, усадил ее позади меня и направил коня вперед, минуя тень камня-оборотня. Руки Аликс обвили мою талию:

– Кэриллон… постой! Ты не можешь оставить его там!

Я заставил коня ускорить шаг, стремясь поскорее уйти прочь из густого вонючего тумана, окружавшего облаченный в черный камень Вальгаард, прочь – к очищению и свободе.

– Кэриллон…

– Я доверяю его мозгам и его воле! – прокричал я сквозь цокот копыт, – А ты – нет?

Она прижалась ко мне, когда конь поскользнулся на гладком базальте:

– Я бы скорее осталась помочь…

– Вот! – прервал ее я. – Видишь? Вот почему мы бежали…

Ближайший к нам камень поднялся, выдираясь из земли, и протянул руки к нашему коню. Нет, не руки: лапы. Лапы с когтями из острых базальтовых осколков.

Аликс вскрикнула и прижалась ко мне, я одной рукой придержал коня и рванул его в сторону, крикнув Аликс, чтобы она пригнулась. Мы едва проскочили, увернувшись от удара когтистой каменной лапы, мой меч царапнул по телу твари. Взлетели искры – сталь с лязгом и скрежетом прошла по камню.

Мы с трудом миновали опасность – конь никак не мог восстановить равновесие. Осколки камня брызнули в стороны, поранив нам лица, подкованные железом копыта нашего скакуна глубоко зарывались в базальт. И тут я увидел, что двигаются уже все камни-оборотни. У них не было фации живых существ из плоти и крови, не было и их быстроты, но выглядели они устрашающе. Большинство силуэтов было неузнаваемым – фигуры были вырезаны грубо и почти не отделаны, – но я видел оскаленные пасти и сознавал, что они могут легко перекусить нас надвое.

На нашем пути появилась еще одна каменная фигура. Я тут же осадил коня, заставив его присесть на задние ноги, зная, что он рискует порезать сухожилия об острые осколки. Аликс вскрикнула и с трудом удержалась в седле, вцепившись в мою куртку. Я пришпорил коня, поднимая его на ноги – и увидел опускающиеся на нас когтистые лапы.

Медведь, нет, не медведь. Его очертания были неясными. Он потопал за нами, на его спине топорщился гребень. Он неуверенно держался на стеклянно блестящих ногах, но я знал, что он одолеет нас. Конь под нами уже валился на землю.

Рядом с нами из земли рванулся дым – дыхание бога. Он ударил мне в лицо, и я ощутил кровь бога. Она жгла… так жгла, она разъедала кожу и плоть – но я не смел поднести руку к лицу, боясь, что конь выйдет из моей воли. И я не хотел потерять свой меч.

Дым вырывался из земли со зловещим шипением, обрушивая на нас всю свою ярость. У него был запах разложения. Конь шарахнулся в сторону, едва не сбросив нас обоих. Я услышал вздох Аликс – похоже, у нее перехватило дыхание от изумления. Она соскользнула набок, вцепилась в мою руку и с трудом влезла назад на потный круп коня. Я снова услышал резкий свист вырывающегося из-под земли дыма.

Ущелье стало уже и было теперь буквально забито ожившими камнями. Нужно только добраться до горловины ущелья – и мы были бы спасены… но на нашем коне, валящемся с ног, это было невозможно.

Перед нами возник новый фонтан дыма, еще невысокий, конь устремился прямо к нему – и вскрикнул, когда жар обжег ему брюхо. Он дернулся, споткнулся, низко пригнув голову к передним ногам, потом легко сбросил нас. Но, даже сильно ударившись о камень, я не жаловался – коня поймал медведь.

Я вскочил на ноги, ощущая боль в костях. У меня по-прежнему был меч, обе ноги были целы, и я не собирался оставаться здесь. Я подошел к Аликс – она приподнялась и села – взял ее за руку и поднял на ноги.

– Беги, – скомандовал я. И мы побежали.

Мы огибали каменных зверей и перепрыгивали через дым, задыхались, кашляли, вытирали выступающие на глазах жгучие слезы И снова бежали. Но вот

– мы достигли-таки горловины ущелья, она была слишком узка, чтобы звери могли пробраться через нее. Мы оставили позади дымы и чудовищный жар и снова вернулись в мир.

Землю покрывало тонкое кружево снега. Искореженные деревья цеплялись корнями за стены ущелья и каменистую землю, пытаясь найти в этой истощенной бесплодной земле хоть какую-нибудь поддержку. Позади нас ущелье было полно топота каменных зверей и свиста вырывающегося из земли дыма.

Аликс хромала позади меня, по-прежнему цепляясь за мою руку. Ее ноги были босы, и я прекрасно понимал, как они болят, ночная рубашка разорвана и кое-где прожжена – но она шла вперед, не жалуясь. Я спрятал меч в ложны.

Я повел ее туда, где искореженные ветром деревья, росшие у скального выступа, давали хоть какую-то защиту. Тут мы могли передохнуть и дождаться остальных. Я нашел какой-то пень и уселся, невольно зашипев от боли.

Все это время я не щадил мои больные суставы, и теперь ощущал как все мое тело разламывается от боли. Я больше не был способен на подвиги молодости, хотя мне и было двадцать пять. Тело мое было на двадцать лет старше.

Аликс стояла рядом со мной. Она положила руку на мою голову и погладила седеющие волосы:

– Прости, Кэриллон. Но Тинстар коснулся нас всех. Я посмотрел на нее, освещенную лунным светом:

– Он причинил тебе зло? Она передернула плечами:

– Что сделал Тинстар, то сделано. Я не стану говорить об этом.

– Аликс…

Но она закрыла мне рот ладонью и знаком приказала мне молчать. Через мгновение она опустилась рядом со мной на землю и взяла мою руку в свои:

– Благодарю, – мягко сказала она. – Лейхаана тусий.

То, что ты сделал для меня… и что ты потерял из-за меня… больше, чем я заслуживаю.

Я попытался улыбнуться:

– Твой сын будет принцем Хомейны. Конечно, его жехаана много значит для нас обоих.

– Ты делал это не ради Донала Я вздохнул:

– Нет, я сделал это ради тебя… и ради Дункана. Может быть, особенно ради Дункана, – я погладил ее спутанные волосы больной рукой. – Ему нужна ты, Аликс.

Больше, чем я когда-либо думал.

Она не ответила.

Мы остались молча сидеть рядом и ждать остальных.

Воины возвращались по одному, пешими и верхом. Некоторые появлялись в облике лиир, пробегая или пролетая мимо деревьев, мы ушли не настолько далеко, чтобы считать себя в безопасности. Но когда они собрались, я увидел, что не хватает четверых. Большая цена для Чэйсули. Скверно.

Роуэн в конце концов вернулся на рассвете – на одном коне с Гриффтом.

Роуэн был ранен в голову, его кожаная одежда потемнела от крови, но он, похоже, был в порядке, хотя и очень устал. Он поддерживал Гриффта плечом – я видел, как элласиец тяжело опирался о его спину. Я поднялся – колени хрустнули – и подошел, чтобы помочь Гриффту выбраться из седла. Он был ранен в плечо, рука у него была рассечена, но обе раны были уже перевязаны.

Роуэн сполз с седла и остановился, пошатываясь, прикрыв глаза, и поднес руку к голове. Аликс опустилась рядом с ним на колени и, когда он сел, раздвинула его волосы, чтобы осмотреть рану. Он сглотнул и покачнулся, когда ее руки прикоснулись к краям рапы.

– Это не рана от меча, – задумчиво сказала она.

– Нет. Его меч был сломан. Он схватил факел и набросился на меня. Я избежал огня, но не железа, – он опять пошатнулся. – Пусть его. Само заживет.

Аликс отошла от него. Мгновение она смотрела на остальных – на тех, кто был ранен во имя ее спасения, я увидел, каким тяжким грузом это легло на ее плечи. Из нас всех хомэйном был только я, кроме, Гриффта все остальные Чэйсули.

Элласиец прислонился к валуну, прижав руку к ребрам. Его веснушчатое лицо в бледных лучах рассвета было серым, как пепел, заляпанным грязью и кровью, но в зеленых ярких глазах горел огонь жизни. Он провел рукой по волосам – они встопорщились, как ежиные иголки.

– Благодарение Всеотцу, – устало сказал он. большинство спаслось, и госпожа спасена, как мы и хотели.

– И за это – моя благодарность, – откликнулся Дункан с высоты каменистой гряды. Аликс стремительно обернулась.

Он спустился вниз и обнял ее, прижав к груди, прижался щекой к ее спутанным волосам, я увидел, как бледно было его лицо. Из раны в левую руку до сих пор сочилась кровь, пятная ею одежду и ее рубаху. Но им было не до того.

Я поднялся и медленно, деревянным шагом пошел вперед, проклиная эту медлительность, потом остановился, решив не тревожить их в минуту встречи. Это было самое меньшее, что я мог сделать.

– Со мной все в порядке, – ответил Дункан на ее вопрос, заданный шепотом.

– Я не сильно ранен. Не бойся за меня, – его пальцы запутались в ее волосах. Что с тобой? Что он с тобой сделал?

Аликс, прижимаясь к его груди, покачала головой. Я не мог видеть ее лица, но видел лицо Дункана. Он был невероятно измучен. Как и мы все, в крови и грязи, пропитанный смрадом подземного мира. Как и мы все, он с трудом мог стоять.

Но в его глазах было что-то еще. Осознание чудовищной потери.

И я понял.

Дункан отпустил Аликс и усадил ее на ближайший пенек – тот, с которого только что поднялся я. Потом без единого слова снял золотые браслеты и вынул из уха серьгу. Без его золота он казался обнаженным несмотря на то, что был одет в кожу.

Мертвец – без своего лиир.

Он вложил серьгу в ее ладонь:

– Толмоора лохэлла мей уик-ан, чэйсу.

Она поднялась, вскрикнув, серьга выпала из ее руки:

– Дункан… нет…

– Да, – мягко сказал он, – Тинстар убил моего лиир. Медленно, робко она коснулась его плеч дрожащими руками – сперва нежно, потом так, словно хотела сказать – не отпущу, ты мой. Я видел, какими темными кажутся ее пальцы по сравнению с его руками – там, где их никогда не касалось солнце, там, где прежде были браслеты лиир – почти всю ею жизнь. Я видел, как ее пальцы сомкнулись на ею запястьях, словно это могло его удержать.

– Я пуст. – сказал он. – Я утратил душу и цельность. Я не могу так жить.

Ее пальцы сжались крепче:

– Если ты уйдешь… – настойчиво проговорила она, – если ты оставишь меня, Дункан… я буду так же пуста. Я утрачу цельность.

– Шансу, – ответил он. – У меня нет выбора. Это цена уз лиир.

– Ты думаешь, я отпущу тебя? – спросила она требовательно. – Думаешь, я буду покорно смотреть, как ты уходишь от меня? Думаешь, я ничего не буду делать?!

– Нет, не думаю. Поэтому я сделаю вот что… – он поймал ее прежде, чем она успела сдвинуться с места, и обхватил ладонями ее голову. – Чэйсула, я сильно любил тебя. И потому я облегчу твое горе…

– Нет! – она попыталась вырваться из его рук, но он держал крепко. Дункан… не надо…

Не договорив, Аликс пошатнулась и начала оседать на землю, Дункан подхватил ее. Мгновение он прижимал ее к себе, закрыв глаза, и лицо его было бледным и отстраненным, потом посмотрел на меня:

– Ты должен отвезти ее в безопасное место. Возьми ее в Хомейну-Мухаар, он тщетно пытался совладать со своим голосом. – Она будет спать долго. Не тревожься, если тебе покажется, что она все забыла, когда она проснется. Память вернется. Она вспомнит все, и не сомневаюсь, что будет горевать. Но сейчас… ради нас обоих… это – лучший выход.

Я попытался проглотить застрявший в горле комок:

– Что Тинстар?

– Жив, – безразлично ответил Дункан. – После того, как он убил Кая, я больше ничего не чувствовал, кроме беспомощности и боли.

Он снова посмотрел на спящую в его руках Аликс, потом подошел ко мне – я подхватил безвольное легкое тело.

– Люби ее, господин мой Мухаар. Защити ее от боли, насколько сможешь Я увидел слезы в ею глазах, но он уже отошел. Задел ногой браслеты – они тихо звякнули друг о друга. Дункан остановился. Он коснулся запястий, словно все еще не мог поверить в свою потерю, потом пошел прочь.

Глава 9

Юное лицо Донала застыло и побледнело. Он тихо сидел на табурете, слушая меня, но сомневаюсь, что он действительно слышал. Его мысли были где-то далеко, в одному ему ведомых далях. Я не винил его. Ведь я сам только что рассказал ему, что его отец умер. Он неподвижным взглядом уставился в пол, стиснув руки так, словно не мог разнять их. Костяшки его пальцев побелели.

– Жехаана.

Больше он не сказал ничего – С твоей матерью все в порядке. Она… спит. Так сделал твой отец.

Он коротко кивнул – похоже, понял, – потом поднял правую руку и потрогал тяжелое золото на левой. Я понял, о чем он думает: Чэйсули, связанный со своим лиир. Так же, как и его отец.

Донал поднял на меня взгляд Теперь на его лице было странно-отстраненное выражение Он произнес только одно слово:

– Толмоора.

Ему было восемь лет. В восемь лет я не смог бы выдержать такого горя. Я плакал бы, кричал и выл от боли. Донал этого не делал. Он был Чэйсули, и знал цену узам лиир.

Мне захотелось обнять его, как то облегчить его боль, рассказать, как Дункан освободил его мать, объяснить, что риск того стоил. Я хотел облегчить ею горе, разделив с ним свое, избавить его от чувства вины. Но, взглянув на него, понял, что в этом не было нужды. Сейчас он был едва ли не старше меня.

Чужой, подумал я, иной. Примет ли тебя Хомейна?

Я снял Аликс с седла. Она была легкой – слишком легкой, почти невесомой, как перышко. И – это серовато-бледное лицо… Она, наконец, вернулась домой, в шатер Дункана – через шесть недель после ею смерти – и я видел, что встреча с домом ей не по силам.

Я не говорил ничего – просто прижимал ее к себе. Она смотрела на голубовато-серый шатер с изображением золотого ястреба, вспоминая долгие годы, прожитые здесь. Сейчас она забыла даже о Донале, который медленно спешился и посмотрел на меня в поисках поддержки.

– Входи, – сказал я ему, – это не только его, но и твой дом.

Донал протянул руку и коснулся дверного полога. Потом вошел.

– Кэриллон, – проговорила Аликс. И умолкла. Слова были не нужны. Гораздо больше мне сказал ее голос, в котором звучало глубокое горе.

Я снова притянул ее к себе и крепко прижал к груди, гладя тяжелые волосы.

– Видишь теперь? Здесь тебе не место. Я сказал бы тебе об этом раньше, но тогда ты не стала бы меня слушать. Тебе нужно было увидеть все самой.

Она обвила мою шею руками, плечи ее дрожали – она плакала.

– Едем со мной, – сказал я. – Вернемся в Хомейну-Мухаар. Теперь твое место там, рядом со мной, – я осторожно сжал ее плечи, – Аликс… я хочу, чтобы ты осталась со мной.

Она подняла ко мне лицо:

– Я не могу.

– Это из-за Электры? Она не будет ведь жить вечно – а когда умрет, я женюсь на тебе. Ты станешь Королевой Хомейны. А до тех пор.. до тех нор тебе придется удовольствоваться ролью принцессы, я улыбнулся. – Ты ведь и есть принцесса. Ты же моя кузина.

Она покачала головой и повторила:

– Я не могу.

Я отбросил с ее лица пряди волос:

– Тогда, много лет назад – семь? восемь? – я был глупцом, я жил в неведении. Но теперь я стал старше – старше, чем даже это, – я улыбнулся уголками губ, подумав о своей седине и ломоте в костях, – несколько мудрее и, разумеется, теперь не склонен придавать такого большого значения обычаям и титулам. Я желал тебя тогда – я хочу тебя сейчас. Скажи только, что поедешь со мной.

– Я обязана Дункану слишком многим.

– Но ты не обязана оставайся в одиночестве до конца дней своих. Аликс… постой! – я почувствовал, что она пытается отстраниться, и сжал ее плечи сильнее. – Я знаю, как тебе тяжело. Я знаю, что твое сердце ранено и рана кровоточит. Но я не думаю, что Дункан был бы удивлен, узнав, что мы поступили так, – я вспомнил его последние слова и понял, что именно этого он и ожидал. Аликс… я не стану неволить тебя. Но не отказывай мне. После всех этих лет…

– Годы не имеют значения, – она, казалось, превратилась в каменную статую, которую я сжимал в объятьях. – Что до всех этих лет… они прошли. Все кончено, Кэриллон. Я не могу стать твоей мэйхой – и не могу стать твоей женой.

– Аликс…

– Боги! – внезапно выкрикнула она. – Как ты не понимаешь: я же забеременела от Тинстара!..

Я мгновенно отпустил ее, в ее глазах был ужас.

– Тинстар сделал с тобой это…

– Он не бил меня, – ее голос внезапно стал спокойным и неестественно-ровным. – Он не причинял мне вреда. Не принуждал меня силой, – она на мгновение прикрыла глаза. – Он просто отнял у меня волю, и… и я зачала от него.

Я подумал об Электре, заточенной на Хрустальном Острове. Об Электре, потерявшей ребенка Тинстара. Наследника. Не моего наследника, не наследника Трона Львов, но наследника всей силы Тинстара. Он потерял одною – теперь у него был другой.

Я не мог сдвинуться с места. Я хотел протянуть к ней руки, коснуться ее, сказать ей, что это мне безразлично – но она слишком хорошо знала меня и поняла бы, что я солгал. Я мог только думать об Айлини и его отродье в ее чреве.

Аликс отвернулась. Медленно пошла к шатру, откинула полог, но внутрь не заглянула.

– Ты войдешь? Или… хочешь уйти?

Я на мгновение закрыл глаза, ощутив глухую боль. Я снова потерял ее. Но на этот раз не Дункан и не память о Дункане даже отнимали ее у меня. Это не было бы для меня неожиданностью.

Ее отнимали у меня Тинстар и ублюдок этого Айлини!

Боги, о боги мои, но как же это больно – словно нож в живот вогнали, и теперь поворачивают клинок в ране… Боль буквально выворачивала меня наизнанку.

И тут я подумал о ее боли.

Я судорожно вздохнул. Я видел, что ей было еще хуже, чем мне. И бесполезные клятвы мести только усилили бы боль. Еще один счет к Тинстару – и когда-нибудь я рассчитаюсь с ним за все.

Я подошел к ней, сам поднял полог и пропустил ее вперед. И когда вошел сам, увидел – Финна.

Он сидел у очага, на его лице играли отблески пламени. Я снова заметил глубокий шрам, рассекающий его щеку до челюсти, и седину в его волосах. Он поднялся, я заметил, что он похудел. Золото на его запястьях казалось о этого тяжелее.

– Мэйха, – сказал он. – Прости. Но от толмооры нельзя отречься. Ни один достойный человек этого не сделает. А мой рухо был достойным человеком.

Аликс замерла – в шатре было слышно только ее тяжелое дыхание.

– Ты…знал?

– Я знал, что он погибнет. Так и стало. Не знал, как. Не знал, когда. Не знал имени виновника его смерти. Только то, что так будет, – он помолчал. Мэйхаана, прости. Если бы я мог, я вернул бы его тебе.

Она подошла к нему медленно, неверными шагами. Финн обнял ее и прижался изуродованной щекой к ее волосам. И ее горе отразилось в его лице.

– Когда погибает лиир, остальные сразу же узнают об этом, – сказал Финн. Мне рассказал Сторр… но раньше прийти я не мог. Было еще одно дело, которое я должен был сделать.

Меня захлестнула волна чувств, захотелось сесть – но я не сделал этого. Я стоял и ждал. Чуть дальше у очага я увидел Донала, сидевшего между двумя волками: молодым рыжевато-бурым волчонком и старым мудрым Сторром с янтарными глазами.

Аликс высвободилась из рук Финна, но не отошла от него. Его пальцы запутались в ее волосах, казалось, он не может отнять рук. Странное желание обладания – если вспомнить о Торри. Но я не мог его винить: Аликс нужно было успокоиться. И от Финна ей было легче принять утешения. Он был ее братом, но и братом Дункана тоже. И их родство по крови было ближе, чем между двоюродными родственниками.

Я вздохнул:

– Электра в изгнании, Она живет на Хрустальном Острове. Нет сомнений в ее причастности к попытке Тинстара убить меня. Если хочешь… ты можешь снова занять свое место.

Мои слова не обрадовали ею:

– Нет, все уже кончено. Если кровная клятва разорвана, ничего уже нельзя исправить. Это навсегда. Я вернулся – да, вернулся, чтобы остаться жить в Обители, не более. Теперь мое место здесь. Меня сделали вождем клана Чэйсули.

Аликс вскинула на него острый взгляд:

– Ты? Вместо Дункана? – она перевела дух, потом продолжила, – я думала, это не для тебя.

– Верно, это было дело моего рухо, – согласился он с серьезностью, словно передразнивая Дункана, – но времена меняются. Люди меняются. Торри сделала меня иным, – он зябко передернул плечами. – Я… я научился покою. Совсем немного.

Он употребил хомэйнское слово. И я вдруг понял, что мне больше по нраву шансу.

– Прости, – сказал я, – за то время, которое ты потерял. Я не должен был отсылать тебя прочь. Он покачал головой:

– У тебя не было выбора. Я понял это благодаря Торри. Я не виню тебя. Ты позволил ей уехать со мной. Ты мог бы заставить ее остаться.

– Чтобы ты отнял ее у меня? – я покачал головой, – Нет. Я понимал, что глупо было бы пытаться остановить тебя.

– Ты должен был попытаться. Должен был оставить ее при себе. Ты должен был выдать ее за элласийского принца… тогда она осталась бы жива.

Я ощутил внезапную пустоту в груди. Мир вокруг меня закружился, в голове вспыхнуло пламя, жгущее мозг:

– Торри… умерла?

– Да. За два дня перед тем, как Дункан потерял своего лиир. Вот почему я не мог приехать раньше.

– Финн. – проговорила Аликс, – ох, Финн… нет…

– Да, – ответ прозвучал почти грубо, но и в лазах Финна я увидел отражение своей боли.

Я отвернулся и шагнул к выходу. Я не мог больше оставаться здесь. Я не мог видеть его, зная, как Торри его любила. Я не мог вынести этого горя, я должен был пережить его наедине с самим собой.

И тут я услышал крик младенца, и этот звук пронзил меня, словно клинок.

Финн отпустил Аликс, обернулся и откинул занавес. Я увидел, как он опустился на колени и поднял какой-то сверток. Он был осторожен и нежен – таким я никогда еще не видел его. Но, немного оправившись о изумления, я понял, что это смотрится правильно, что именно так и должно было быть.

Финн подошел к нам со свертком на руках и откинул угол ткани с личика ребенка:

– Ее зовут Мейган, – сказал он. – Ей четыре месяца… и она голодна.

Торри… не могла кормить ее, и потому я стал вором, – он коротко усмехнулся. Коровам не всегда нравилось, что я их дою. Мейган продолжала кричать. Финн нахмурился и попытался устроить ее поудобнее, но тут вмешалась Аликс. Она забрала у него ребенка и послала Донала на поиски женщины с новорожденным. Но перед тем, как мальчик вышел, она внимательно посмотрела на Финна:

– Довольно тебе воровать молоко, рухо. Я спасу твою гордость и найду малышке кормилицу.

По его лицу скользнула тень привычной ухмылки, когда она выскользнула из шатра. Казалось, черты его смягчились, а глаза потеплели, но в них по-прежнему стояла боль. Он потерял больше, чем брата. А я потерял сестру.

– Боги, – проговорил я, – но что произошло? Как умерла Торри? Почему… почему?

Улыбка покинула лицо Финна. Он медленно сел и жестом предложил мне сесть рядом. Прошло десять месяцев с тех пор, как мы в последний раз так же сил рядом.

– Она не была рождена для того, чтобы жить в нужде, сказал он. – Она была по-другому воспитана. В ней была гордость, и решимость, и сила, но она не была рождена для нужды и лишений. А когда носила ребенка… – он покачал головой. Я понял, что она больна три месяца спустя после того, как мы покинули Хомейну-Мухаар. Она говорила, что это все пустяки, легкая лихорадка, что так бывает у беременных. Я подумал, что, может, так и есть, как я мог не понять, что это не так? Как я мог не понять, что она лжет?

Он провел рукой по волосам, зарылся пальцами в черные с проседью пряди.

Только теперь я понял, что Финн не просто исхудал – он был истощен, нужда измучила его едва ли меньше, чем Торри.

– Говори, – глухо сказал я.

– Когда я увидел, что ей не лучше, я отвел ее в деревню. Я думал, ей нужно общество женщин и крыша над головой – более надежная, чем тот простой шатер, в котором мы жили. Но… они меня не приняли. Они называли меня оборотнем.

Демоном. Они называли ее шлюхой, а ребенка – дьявольским семенем и отродьем колдуна, – в его глазах вспыхнул гневный огонь, и на мгновение мне показалось, что я снова вижу зверя, но я понял и то, что вину он возлагает на меня. – Шейн мертв, и кумаалин завершена… но не для всех. И она родила Мейган под той крышей, какую я смог найти, и с каждым днем все больше слабела, – он прикрыл глаза. – Боги не слышали моих молитв, даже когда я предложил им себя. Я совершил обряд Чэйсули, когда она умерла, и привез домой ее дитя.

Я думал о Торри, больной и слабой. Я думал о Торри, носящей под сердцем ребенка. Я думал о Хомэйнах, проклявших ее из-за Финна. Из-за кумаалин Шейна.

И я подумал о том, что я, король, бессилен остановить безумие, начало которому положил мой дядя.

– Прости, Кэриллон, – сказал Финн, – Я вовсе не хотел, чтобы ты потерял ее во второй раз.

– Вини в этом Шейна, – устало ответил я. – Мой дядя убил мою сестру.

Я посмотрел на Финна сквозь языки пламени:

– Ты хочешь оставить Мейган здесь?

– Здесь ее дом, – повторил он. – Где еще может жить Мейган?

– В Хомейне-Мухаар, – ответил я. – Она – принцесса Хомейнская.

Он уставился на меня:

– Ты что, так ничему и не научился? Ты по-прежнему связан словами и титулами? Во имя богов, Кэриллон, я думал, что ты научился понимать…

– Я понимаю, – откликнулся я, – понимаю. Я не собирался отнимать ее у тебя. Я просто хотел, чтобы ты подумал. Ты признал, что Торри умерла, потому что не смогла жить в нужде. И ты хочешь, чтобы твоя дочь вела такую же жизнь?

– Я даю ей Обитель, – мягко сказал он. – Я даю ей то, чего требует ее кровь: наследие Чэйсули. Я улыбнулся:

– И кто из нас теперь говорит о титулах? Вы всегда считали себя лучше хомэйнов. Он пожал плечами:

– Мы таковы, какими нас создали боги. Я рассмеялся и, поднявшись, потер колени, пытаясь размять суставы. Скачка оказалась для меня суровым испытанием.

Финн тоже молча встал. Он не говорил ничего – просто ждал.

– Нужда и тебя коснулась, как я вижу, – грубовато заметил я. – Пусть Аликс тебя подкормит. А то ты вроде как постарел.

Он поднял черные брови:

– Кто говорит о старости, пусть сперва посмотрит в зеркало.

– Я уже сделал это – и повернул его к стене, – я ухмыльнулся и сжал его руку. – Хорошо смотри за Мейган и почаще привози ее ко мне. В ней есть еще кое-что кроме крови Изменяющихся, и я хочу, чтобы она помнила об этом.

Рукопожатие Финна было по-прежнему крепким и сильным:

– Не сомневаюсь, что твоей дочери потребуется компания. Что до Мухаара Хомейны, ему нужен будет не один ленник. И когда ему понадобится помощь, к его услугам будут все кланы Чэйсули.

– Тем не менее, – ответил я, – я хочу, чтобы ты взял обратно кинжал.

И я вытащил кинжал из ножен, в свете очага блеснула золотая рукоять царственный лев Хомейны, клинок чистой стали.

Я думал, что Финн может не принять его. В ножнах у него на поясе уже был другой кинжал, работы Чэйсули. Но он протянул руку и принял клинок, хотя это и не сопровождалось словами кровной клятвы.

– Жа хай-на, – тихо сказал он.

Я вышел из шатра. Мой конь ждал меня, но я не сразу сел в седло. Я стоял, держа коня под уздцы, и думал об Аликс, ухаживающей за Мейган, и о том ребенке, которого она носила во чреве. Ей будет нужна Мейган. Ей будет нужен Финн. Ей будут нужны все силы Чэйсули, когда родится ребенок Тинстара. И я знал, что ей достанет сил.

Я постоял еще некоторое время со странно знакомым ощущением в душе, каким

– я не мог сказать. И внезапно я понял, что слышу голос флейты, чистый и ясный голос флейты Чэйсули, поющей простую – и в то же время до боли знакомую мелодию. Последний раз я слышал ее, когда пальцы Лахлэна летели по струнам арфы, и арфа пела Песнь Хомейны. Теперь эта песнь пришла в Обитель.

Я улыбнулся – рассмеялся, сел в седло и повернул коня, собираясь отправиться в обратный путь, но дорогу мне преградил Донал. Он погладил морду коня, я придержал поводья. Слева от Донала сидел Лорн.

– Послушай, дядя, можно мне поехать с тобой?

– Я возвращаюсь в Хомейну-Мухаар.

– Жехаана сказала, что я могу ехать, – у него была очень знакомая ухмылка.

Я наклонился и подал было ему руку, но он сам вспрыгнул в седло позади меня.

– Держись крепче, – посоветовал я. – Этот царственный скакун нас и сбросить может. Донал прижался к моей спине:

– Пусть попробует!.. Я снова рассмеялся:

– Хочешь, чтобы я упал с коня?

– Не упадешь, – серьезно ответил он. – Ты – Мухаар Хомейны.

– Коню нет дела до титулов. Его интересует только вес седока, – я сжал бока моего скакуна коленями, он вздрогнул, но через мгновение успокоился.

– Видишь? – спросил Донал. Рядом с конем бежал волк. Я поискал глазами Тая – и увидел ею: крохотная темная точка в высоком небе.

– Вижу, – ответил я. – Ну что, поскакали?

– Ага! – восторженно подтвердил он. Так мы и сделали.