17

Роберт был погружен в чтение газеты, когда Дениз вошла в их маленькую квартирку с почти пустой хозяйственной сумкой в руке. На пороге она остановилась.

— Ты сегодня рано.

Он не оторвал глаз от газеты. Губы его шевелились, пока он с трудом переводил слово за словом с иврита на французский. Предложение наконец закончилось, он поднял голову.

— Делать в конторе было совершенно нечего, и после обеда меня просто отпустили.

Дениз закрыла входную дверь и прошла на кухню, но тут же вернулась в комнату.

— Принесли свежую «Франс суар». Я положила ее на столик рядом с твоей кроватью.

— Спасибо. — Он начал подниматься, однако спохватился, что движения его слишком уж торопливы, слишком уж выдают желание поскорее снова схватить газету. — А как твои дела?

Дениз пожала плечами.

— Как обычно. Я уверена, что мясник понимает по-французски, но делает вид, что нет. Он заставил меня изъясняться на иврите. И, когда в лавке все вволю насмеялись над моим произношением, сказал, что сегодня мяса вообще нет.

— Но ведь новые талоны действительны.

— Я так ему и сказала. А он ответил, что это я знаю и он знает, а вот баранам не сказали.

— И что ты купила?

— Картофеля и кусок жирной баранины.

— Опять ходила на черный рынок?

— А ты опять хочешь есть пустую картошку? Роберт промолчал, а когда заговорил, в голосе его звучала неподдельная горечь:

— Может, арабам и не нравится наше присутствие здесь, но богатеют они на нас исправно.

— Наше присутствие здесь не нравится не только арабам.

— После того, как сюда пришли англичане, все должно измениться.

— Я слышу это уже на протяжении нескольких месяцев. — Дениз устало убрала с лица прядь волос. — И потом я говорила вовсе не об англичанах.

Он молча взглянул на нее, повернулся и скрылся в спальне, но тут же вышел оттуда с газетой в руках.

— Ты видела снимок на первой странице? Здесь пишут о Даксе.

— Нет, — она подошла, — а что пишут? Он пробежал глазами абзац, и лицо его расплылось в улыбке.

— Дакс все тот же. Он будто бы похитил из отеля в Ницце жену какого-то богатого немца. Когда немец потребовал, чтобы жену ему вернули, Дакс ответил, что не в состоянии этого сделать, поскольку вилла, где она находится, обладает дипломатической неприкосновенностью.

— А имя жены не упоминается? Роберт качнул головой.

Дениз повернулась к раковине, набрала в кастрюлю воды. Взяв маленькую щетку, начала чистить картофель.

— Почему бы тебе не срезать кожицу?

— В ней много витаминов. К тому же картофелин всего пять, и они маленькие. Это все, что я смогла достать.

— О. — Он вновь уткнулся в газету.

Пока Дениз занималась стряпней, они не разговаривали. Дениз разрезала картофелины на четыре части, затем мелко покрошила баранину, положила все в кастрюлю, добавила туда зелени. Достала из шкафчика луковку, тоже опустила в кастрюлю. Постояла в задумчивости и вновь открыла шкафчик — последняя остававшаяся в нем луковица последовала за первой. Бросив в кастрюлю по щепотке соли и перца, она накрыла ее крышкой. Гурман вряд ли восхитился бы такой похлебкой, но это все же лучше, чем ничего.

— Целых две страницы они отвели моде, — заметил Роберт не поднимая головы. — Хочешь взглянуть?

— С удовольствием.

Дениз подошла, взяла из его руки несколько страниц, уселась на стуле напротив и раскрыла первую. В самом верху страницы крупным шрифтом было набрано: ПЕРВАЯ ДЕМОНСТРАЦИЯ СЕЗОНА. Шанель, Бальмэн, Диор, князь Сергей Никович.

Ниже шли снимки новых туалетов. Она жадно вглядывалась в позы манекенщиц, которые смотрели вызывающе с газетного листа.

Дениз прикрыла глаза. Париж. Осенний показ мод.

Это было как наваждение. Неважно кто ты: герцогиня или жена мясника, — в это время все говорят только о модах. Номера «Л'Оффисиаль» переходят из рук в руки с охами и ахами по поводу какой-нибудь мелочи вроде отделочного шва, и у каждой женщины найдется свое собственное мнение относительно того, будет это смотреться или нет. И не имеет значения, что ты покупаешь себе новое платье раз в десять лет, — право на свое мнение ты имеешь. Соседи выслушают его с таким видом, будто ты входишь в десятку самых шикарных женщин мира.

В это время года Париж бурлил. Со всего света в него съезжались покупатели и покупательницы: из Северной и Южной Америки, Германии, Англии, Италии, даже Дальнего Востока. В ресторанах, театрах, клубах — всюду толпы людей.

Сколько же времени прошло с тех пор, когда она в последний раз была окружена веселой, хохочущей толпой? Израильтяне лишены чувства юмора. Мрачные они какие-то. Нет, она их не винит. Весь мир мрачен, создать в нем новое государство — дело нелегкое. Смеяться тут не над чем. Во всяком случае, им самим. А когда они все-таки смеются, смех их кажется странным и пустым, как будто их кто-то принуждает издавать эти звуки.

Дениз перевернула страницу, и с листа на нее вдруг взглянуло знакомое лицо. Дениз узнала ее сразу: они вместе работали у мадам Бланшетт. Она всегда говорила, что станет манекенщицей. Так и вышло.

Когда-то Дениз и сама подумывала об этом. Это было, когда она впервые приехала в Париж. Но известные салоны ей отказывали: бюст, говорили, слишком велик, ткань плохо спадает. Она тогда села на жесточайшую диету, так что щеки ввалились, под глазами появились круги, но и это не помогло. Для «высокой моды» у нее была слишком большая грудь. В конце концов она нашла себе место в ателье, где шили нижнее белье. Платили немного, она ежедневно должна была участвовать в трех показах, два днем и один вечером.

Тогда Дениз была наивной девушкой. Хотя покупателями были исключительно мужчины, она не видела ничего необычного в том, чтобы расхаживать перед ними в одном лифчике и трусиках. Безразличным взглядом смотрела она в потолок, снимая бюстгальтер, показывая, каков он изнутри, и снова надевая и застегивая его, демонстрируя, как с ним нужно обращаться. А когда рука покупателя намеренно долго задерживалась на ее груди, она считала это просто издержками профессии.

Однажды, после того, как она проработала в ателье почти неделю, в раздевалку вошел хозяин. Сидя на стульчике перед зеркалом, Дениз подняла на него глаза. Показ только что завершился, и бюстгальтер лежал на столике рядом. Она даже не попыталась прикрыться. В конце концов, он ведь босс, да и к тому же видел ее и других девушек столько раз, что, наверное, и сам со счета сбился.

— Завтра вы получите ваши первые деньги. Она с удовлетворением кивнула.

— Прошла уже неделя?

— Да, одна неделя.

Что-то необычное слышалось ей в его голосе.

— Вам нравится, как я работаю?

— Пока ничего. Однако уже пора уделять побольше внимания и другой части вашей работы.

— Другой части работы? — Дениз была озадачена.

— Да. Сегодня вечером у нас будет важный клиент. Он хочет, чтобы вы пошли вместе с ним. Дениз повторила как попугай:

— Пошла с ним?

— Вы знаете, что я хочу сказать, — голос хозяина стал вдруг хриплым и так же неожиданно смягчился. — И ведь это не задаром. Вы получите сто франков плюс пять процентов комиссионных от суммы его заказа.

Дениз уставилась на хозяина. Она не была шокирована. Или, хуже того, оскорблена. Будучи настоящей француженкой и реалисткой — нисколько. В занятиях любовью сна не видела ничего необычного. Но до сих пор она сама всегда выбирала, с кем ей пойти. Удивление она испытала лишь потому, что при найме ей никто ни словом не обмолвился об этой «другой части».

— А если я не захочу?

— Тогда вряд ли есть смысл приходить завтра на работу. Я не могу позволить себе держать работницу, которая не желает выполнять свою часть общего дела.

Несколько мгновений Дениз просидела в полной неподвижности, затем подобрала собственный лифчик, лежавший на стуле.

— Нет, благодарю вас. Если дела тут обстоят таким образом, уж лучше я пойду в кокотки. Да и заработаю я там больше.

— В таком случае вам придется носить с собой разрешение от полиции, а вы должны знать, что это значит. Никто и никогда не даст вам впредь сколько-нибудь приличной работы. Подобные детали биографии проверяются в первую очередь.

Дениз ничего не ответила. Просто взяла с того же стула юбочку и влезла в нее.

— Вы поступаете очень неразумно. Надевая блузку, она улыбнулась:

— Вы хотите сказать, что я поступила очень неразумно.

После этого дня вопрос трудоустройства больше не беспокоил Дениз. В ее распоряжении был проницательный ум и ловкое, подвижное тело. Ей не потребовалось много времени, чтобы установить хорошие отношения с мадам Бланшетт. Получилось так, что к ней ее рекомендовал инспектор полиции. Перед тем, как отправить Дениз в тюрьму, он велел разыскать его, когда ее выпустят. Она так и сделала.

— Ты еще совсем молоденькая, хорошенькая девчонка, — с отеческой добротой обратился он к ней. — Я найду тебе приличный дом. Такой девушке, как ты, опасно шляться по ночам. Никогда не знаешь, кто попадется.

К действительности ее вернул запах подгорающего мяса. Она с испугом вскочила. На стуле напротив спал Роберт, так и не выпустив газеты из пальцев. Она бросилась к кастрюле на плите, схватила ее, обжигая пальцы, и тут же уронила в раковину. Крышка соскочила, кастрюля опрокинулась. В ужасе Дениз смотрела на вывалившуюся из нее еду. Это уже было чересчур.

— А! Дерьмо! — тут силы оставили ее, она безнадежно расплакалась.

— В чем дело? — Роберт стоял сзади. — Ты сожгла нага ужин! — Он не констатировал факт, он обвинял.

Она подняла на него глаза, из которых градом катились слезы, и бросилась в спальню.

— Да! — сквозь слезы крикнула она. — Я сожгла этот чертов ужин!

С размаху хлопнув дверью, она бросилась на постель, задыхаясь от слез. Дверь раскрылась, вошел Роберт, без звука сел рядом, наклонился, мягко положил руку на плечо.

Дениз бросилась ему в объятия, уткнулась лицом в грудь.

— Роберт, давай вернемся домой!

Он сидел и молчал, только руки его все крепче прижимали ее к себе.

— Неужели ты не видишь? Ведь эта земля — не моя, люди здесь — не такие, как я. Я — француженка, Роберт, я здесь чужая!

Он не отвечал.

Она вырвалась из его рук.

— И ты тоже здесь чужой! Ведь ты не беженец, тебя никто не вынуждал сюда ехать! Ты такой же француз, как я. Они нас сюда не звали, они даже против того, чтобы мы жили с ними рядом. Здесь мы только занимаем место, которое другим нужно гораздо больше, чем нам с тобой. Мы поедаем их пищу.

— Ты устала, — мягко сказал он. — Отдохнешь, и те5е станет лучше.

— Не хочу! Все, что я сказала, — правда, и ты знаешь об этом. Если бы ты им был действительно нужен, тебе бы нашли работу поважнее, чем сидеть каким-то клерком в конторе и переводить. Знаешь, что им нужно куда больше, чем мы с тобой? Деньги. Деньги, чтобы строить на них, чтобы покупать на них еду и одежду. Ты бы мог принести Израилю гораздо больше пользы, работая у отца в банке, а не здесь.

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Я не могу вернуться.

— Почему? — требовательно спросила она. Он промолчал. — Потому что твой отец реалист и знает, что для того, чтобы выжить в этом мире, приходится делать то, что не очень-то хочется?

— Дело не в этом.

— Из-за меня? — Она не отвела взгляда. — Из-за того, что я не вписываюсь в твой мир?

Опять молчание.

— Об этом тебе можно не беспокоиться. Возвращайся домой, где тебя ждут. Мы разведемся. Тебе не придется стыдиться меня. — На глазах ее вновь появились слезы. — Прошу тебя, Роберт, я больше так не могу. Я хочу домой.

Она заплакала, снова спрятав лицо у него на груди. Сквозь всхлипы ухо ее уловило странный грудной голос, ласково произнесший:

— Я люблю тебя, Дениз. Не плачь, мы едем домой.

18

С того дня прошло меньше полугода. Дениз стояла в своей комнате в городском доме де Койна в Париже перед огромным трехстворчатым зеркалом и критическим взглядом рассматривала свое отражение. Поразительно, думала она, как все меняется в зависимости от того, по какую сторону прилавка ты стоишь. Когда она хотела стать манекенщицей, ей говорили, что ее бюст слишком велик. А теперь те же люди, принимая ее как клиентку, уверяют ее, что грудь у нее самой совершенной формы и как нельзя более соответствует замыслу художника. Дениз едва заметно улыбнулась самой себе.

Модельер в салоне князя Никовича чуть с ума не сошел. Актерским жестом прижав ладони ко лбу и закрыв глаза, он произнес:

— Мне видится это как очень простое темно-зеленое узкое платье, почти в обтяжку. Шея раскрыта до основания, а ниже — смелое декольте в форме полумесяца, чтобы приоткрыть эту восхитительную грудь. И юбка колоколом, с разрезом от пола почти до колена, как у китаянок. Это будет потрясающе!

Он открыл глаза, посмотрел на нее.

— Как вы думаете?

— Не знаю, я никогда не носила зеленое.

Платье вышло именно таким, каким его «видел» автор, но завершающую ноту внес в него Роберт: он преподнес ей известный всему миру изумруд барона, камень в пятьдесят каратов в форме сердечка, оправленный в мелкие прямоугольные бриллианты и свисающий с тонкой платиновой цепочки изысканной работы. Драгоценность загадочно поблескивала на ее чуть золотистой коже, покоясь в самом центре декольте, в ложбинке между грудями. Насыщенный зеленый цвет камня отражался в темно-карих глазах Дениз.

Внезапно Дениз охватило какое-то беспокойство. Она повернулась к сестре своего мужа, сидевшей в маленьком кресле у нее за спиной. Снизу доносились приглушенные звуки празднества, набиравшего силу.

— Не знаю, что такое со мной. Боюсь идти вниз.

— Не стоит беспокоиться, — улыбнулась Каролина. — Не съедят же они тебя.

Дениз посмотрела ей прямо в глаза.

— Ты не понимаешь. С некоторыми из присутствующих там мужчин я спала. Что я им скажу при встрече? Или их женам?

— Пошли их всех к черту! Я могла бы рассказать тебе такие вещи, что ты тут же почувствовала бы себя невинным ягненком.

— Возможно, но ведь я делала это за деньги. Каролина приблизилась к ней.

— Посмотри в зеркало. Знаешь, что означает изумруд? Дениз молча покачала головой.

— Его носила моя мать, — сказала Каролина. — И моя бабушка, а до нее — ее мать. То есть его носила либо сама баронесса де Койн, либо та, что вот-вот должна была стать ею. Когда отец передал камень Роберту, для того чтобы он подарил его тебе, это означало конец всей твоей прошлой жизни в той мере, в какой это касалось нашей семьи. Люди, которые сейчас находятся внизу, все до единого знают это.

Дениз почувствовала, что готова заплакать.

— Роберт никогда не говорил мне об этом.

— Ему незачем было. Для него это само собой разумеется, равно как и для всех остальных. Вот увидишь.

— Я сейчас расплачусь.

— Не нужно. — Каролина коснулась руки Дениз. — Давай-ка побыстрее спустимся вниз, пока ты и вправду не успела этого сделать. А то косметика потечет.

Через толпу гостей к Дениз подошел барон.

— Могу ли я пригласить тебя на танец, доченька?

Она кивнула, пробормотав какую-то вежливую фразу. Он взял ее за руку и провел к чуть возвышавшейся площадке для танцев. Музыканты заиграли медленный вальс, и они плавно закружились по залу. Галантно ведя ее, барон улыбнулся:

— Видишь, как хорошо я их вышколил, — они принимают во внимание мой возраст. Дениз рассмеялась.

— Ну, в таком случае им бы нужно было играть что-нибудь побыстрее!

— Нет, ни за что! — Он взглянул на нее. — Тебе нравится вечер?

— О да, здесь все как в сказке. Я никогда не знала, что жизнь может быть такой прекрасной. — Она поцеловала его в щеку. — Спасибо, папа!

— Я здесь ни при чем, все это благодаря тебе. Ведь ты вернула мне сына. — Он сделал едва заметную паузу. — С Робертом все в порядке?

Она подняла на него глаза.

— Вы имеете в виду наркотики? Он кивнул.

— Да, — ответила Дениз. — С ними покончено. Ему было нелегко, долгое время он сильно мучился, но теперь это позади.

— Я рад. Видишь, как не быть благодарным тебе?

— За это нужно благодарить не меня, а израильтян. Насчет таких вещей у них очень строго. Это они поставили Роберта на ноги.

Незаметно они оказались у входа в библиотеку, и барон увлек Дениз за собой из зала.

— Зайдем сюда, я хочу дать тебе кое-что.

Дениз с любопытством последовала за ним. От горевших в камине дров по комнате волнами распространялось тепло. Барон отпер ящик стола, потянул его на себя и извлек пачку бумаг.

— Это все твое, — передавая бумаги Дениз, сказал он.

Дениз посмотрела на листки. Здесь действительно было все: полицейские протоколы, медицинские справки, документы о задержаниях и арестах. Она была совершенно сбита с толку.

— Как вы их добыли?

— Купил. Теперь, когда документы здесь, твое имя нигде больше не фигурирует.

— Но каким образом? — спросила она. — Ведь это, должно быть, стоило ужасно дорого!

Не ответив, барон забрал у нее бумаги, подошел к камину и швырнул их в огонь. Кучка листков ярко вспыхнула.

— Я хотел, чтобы ты видела это своими глазами. — Барон повернулся к Дениз. — Та Дениз ушла навсегда. Она долго смотрела в огонь, потом обернулась:

— Ушла? Тогда кто же остался? Кто я?

— Моя невестка, — спокойно ответил барон, — Жена Роберта, которой я так горжусь.

Пройдя по коридору, Роберт зашел в кабинет отца.

— Это не оправдает себя.

Барон поднял голову.

— Почему ты так решил?

— Я же был там, — с жаром ответил Роберт. — Ты, наверное, забыл, что я жил в этой стране. Принимая во внимание всю важность проекта, могу сказать, что Израиль будет не в состоянии заплатить за прокладку водопровода через пустыню. Ему и ста лет не хватит, чтобы расплатиться. Наши деньги уйдут в песок.

На лице отца появилось выражение, которого Роберт раньше не замечал.

— Но ты согласен, что проект этот реален?

— Да.

— И необходим?

— Бесспорно. Меня беспокоит экономическая сторона вопроса.

— Иногда бывает только разумно вкладывать средства в дела, которые не обещают быстрой прибыли, — сказал сыну барон. — Таков долг богатых людей перед обществом. Прибыль здесь заключается в том, что в результате выигрывают все.

Роберт с удивлением посмотрел на отца.

— Не означает ли это резкой перемены в твоих взглядах?

Барон улыбнулся.

— А твои возражения должны свидетельствовать о переменах в твоих?

— Но как же твоя ответственность перед остальными членами семейства? Ты говорил про нее, обосновывая необходимость спасения концерна фон Куппена.

Барон поднялся.

— Это оборотная сторона той же медали. Если бы тогда мы не сделали того, что сделали, все наши прибыли достались бы другим. Данный проект осуществим именно благодаря тем деньгам, которые мы заработали, поддержав фон Куплена.

Несколько мгновений Роберт соображал.

— Тогда выходит, что ты не стремишься на этом проекте заработать?

— Я этого не говорил, — быстро ответил отец. — Как банкир я всегда должен быть заинтересован в прибылях. Но в этом деле не прибыль сама по себе стоит на первом месте.

— Значит, ты не отвергнешь прибыль, если я укажу тебе, как ее можно получить?

— Конечно, нет. — Барон вновь уселся. — Что ты имеешь в виду?

— Пароходную компанию «Кэмпион-Израиль». Мы готовы отказаться от оформления страховки, поскольку Марсель чересчур уж жадничает и хочет заграбастать всю прибыль целиком.

— Это так, — заметил барон. — Наш старый друг Марсель готов заглотить все, что видит. Меньше чем за год он прибрал к рукам почти столько же судов, сколькими владеет его тесть, и уж гораздо больше, чем это нужно грекам. Но все его суда уже столько раз заложены и перезаложены, что, боюсь, какая-нибудь очередная сделка пустит их всех ко дну.

— Но если прибыли от израильской линии не будут годностью и без остатка перекачаны в другие его компании, то не хватит ли нам этих денег, чтобы покрыть текущий дефицит средств на этот проект с водопроводом?

Барон задумался.

— Может, и хватит, хотя придется пройти по острию ножа.

— Если мы объединим два проекта в один и предоставим Израилю денежную ссуду под, скажем, полпроцента вместо обычных пяти-семи, не убьем ли мы тем самым двух зайцев сразу?

— Пожалуй. Роберт улыбнулся.

— Но, — продолжал барон, — что если Марсель на это не пойдет? Ведь если мы вынудим его внести больше, чем того требует его доля, может получиться так, что никакой прибыли мы не увидим вообще.

— Надо его спросить, — заметил Роберт. — Если ему позарез, как ты говоришь, нужны суда, он согласится. И выдать ему свидетельство о страховке будет для нас тогда сущим удовольствием.

Де Койн с уважением посмотрел на сына. Высказанная им идея была абсолютно здравой, а если бы она оказалась еще и осуществимой, Израиль получил бы значительные выгоды.

— Марсель сейчас в Нью-Йорке, — сказал барон. — Может, тебе стоит отправиться туда и потолковать с ним?

— Отлично. Думаю, Дениз это тоже понравится. В Америке она еще ни разу не была.

Барон взглядом проводил скрывшуюся за дверью фигуру сына. Привычным движением руки поднес к глазам лист бумаги, начал вчитываться, но так и не смог заставить себя сосредоточиться. Старею, подумал он. Всего несколько лет назад, когда он был лишь чуть моложе, он не просмотрел бы такую возможность. Видимо, пора уже потихоньку отходить от дел.

И вовсе не потому, что он чувствовал себя таким усталым. Просто он слишком долгое время нес свою нелегкую ношу. А может, все эти годы он не был готов умерить пыл потому, что не видел рядом продолжателя своего дела? Такого, какого его отец нашел в нем самом?

19

Толпа начала выкрикивать приветствия еще задолго до того, как длинный черный лимузин остановился у задрапированного флагами помоста. Человек в форме капитана бросился вперед, чтобы распахнуть дверцу. Взорам собравшихся открылось сначала затянутое в шелковый чулок колено, затем солнце заблистало в мягких, рассыпавшихся по плечам волосах. Ампаро вышла из машины.

Толпа неистовствовала:

— Принцесса! Принцесса!

Какое-то мгновение Ампаро стояла неподвижно, едва ли не робея. Затем улыбнулась окружавшим ее людям. К ней подбежала девчушка, вручила букетик цветов. Она наклонилась и поцеловала ребенка, едва слышно прошептав:

— Огромное спасибо!

Тут ее отделили от толпы чиновники, проводили на помост и поставили напротив целой батареи из микрофонов. Ампаро терпеливо ждала, пока фотографы со вспышками не уймутся, а выкрики толпы не начнут стихать. Когда она, наконец, заговорила, ее низкий голос зазвучал так тепло и проникновенно, что каждому из присутствовавших казалось, будто она обращается именно к нему:

— Дети мои. Крестьяне.

Эти слова вызвали новый шквал восторженных криков. Ибо разве не была она одной из них? И разве не с гор спустился ее отец, чтобы занять свой высокий пост? Не она ли постоянно заботится о жизни крестьян и рабочих, о жизни простых людей? Именно по ее настоянию открывались школы для их детей, больницы для слабых и страждущих, предоставлялась пища тем, кто не мог более работать, забота и уважение окружали стариков.

Вот и сейчас она стоит перед фасадом великолепного здания, белоснежного и сверкающего, того самого здания, строительство которого стольких людей обеспечило работой, а в самом ближайшем будущем даст возможность заработать на жизнь еще большему количеству мужчин, женщин и детей. Даже саму землю, на которой высилось величественное здание отеля, землю, принадлежавшую ей и принесшую бы несметные богатства в виде арендной платы, — эту землю она тоже отдала им. Неужели же после всего этого, после всех тех благ, которыми она осыпала свой народ, было бы слишком большой честью назвать отель ее именем? Принцесса.

Ампаро подняла руку, и шум толпы тут же смолк. Она смотрела, не мигая, на стоящих перед ней людей, не обращая внимания на бьющий в глаза резкий солнечный свет. Усиленный микрофонами, ее низкий голос разносился над собравшимися, как страстный шепот:

— Этим днем каждый из нас может гордиться. Им может гордиться вся страна. Этот день знаменует собой начало новой эры — эры процветания нашей горячо любимой земли.

Вновь воздух сотрясли радостные крики, но мановением руки Ампаро восстановила тишину.

— Здесь, перед вами, я — всего лишь символ. Символ смирения и величайшей скромности моего отца, чьи неустанные заботы о благе народа не дают ему возможности ни на мгновение отойти от тяжких трудов.

На этот раз она позволила им накричаться вволю.

— Президент! Президент! Президент! Когда скандирование стихло, Ампаро продолжила свою речь:

— Завтра этот отель будет открыт. Завтра в нашем аэропорту приземлятся три огромных самолета из Соединенных Штатов, громадное пассажирское судно станет на якорь в нашей гавани. К нам приедут гости из тех стран, что лежат к северу от нас. Они хотят увидеть красоты и чудеса нашей земли, они хотят насладиться ими. И мы им скажем завтра: «Добро пожаловать!»

Завтра к нам приедут те самые туристы, которые сделали богатыми наших соседей, Кубу и Панаму. Теперь они везут свои богатства к нам — давайте же и мы поделимся с ними тем, что имеем. Пусть каждый из них почувствует себя счастливым у нас — таков наш общий священный долг. Мы хотим, чтобы они увезли домой самые лучшие воспоминания о красоте и доброте нашей любимой земли и ее замечательных людей.

Мы должны показать им, что наша страна, Кортегуа, — страна прекрасная. Страна, готовая занять подобающее место в мировом содружестве наций.

В задних рядах начала подниматься очередная волна ликующих выкриков. Рев приближался к импровизированной трибуне. Ампаро улыбнулась и жестом руки опять подчинила себе людей.

— Все это будет завтра — завтра отель откроется для них. Но сегодня — сегодня он наш. Сегодня все вы, каждый из вас сможет войти внутрь и убедиться собственными глазами, на какие чудеса вы способны, пока отец мой верит в вас — свой народ.

Голос ее смолк, она повернулась к яркой, сверкающей на солнце ленте, висевшей поперек входа в здание. Кто-то вручил ей ножницы. В ее руках они ослепительно блеснули. Чуть склонившись, Ампаро сделала резкое движение, и концы ленты упали на землю. Тоща толпа людей с ревом устремилась внутрь. В дверях возникла давка, и красивая церемония могла бы оказаться сорванной, если бы не две цепочки солдат, которые быстро выстроили жаждущих попасть в отель в стройную колонну.