Айвангу знал почти всех чукчей и эскимосов, которые жили в Кытрыне, и поэтому каждый встречный пытался затащить его к себе в гости. Но ему хотелось только в один дом и видеть только одного человека. В райисполкоме Пряжкин сообщил Айвангу, что где-то далеко отсюда, в смоленских лесах, погиб Рахтуге – чукотский парень.

Странное дело: весть о смерти чужого человека, которого Айвангу видел раза два и то мельком и который доставил ему горе, отняв любимую женщину, по-настоящему его огорчила. В его мозгу тотчас возникло яркое видение: идет густой снег, свистят пули, сочно вонзаясь в живую древесину, откалывая от стволов желтые, пахнущие смолой и пороховым дымом щепки, а под огромным деревом лежит чукотский парень, и ветер шевелит его черные, цвета воронова крыла волосы.

Вот и знакомый длинный дом с темным глухим коридором. К входной двери в снегу прорыт туннель. Айвангу скатился по сглаженным снежным ступеням и вошел в темные сени. Он ощупью нашел дверь в комнату Раулены и несколько раз глубоко вздохнул. Громко стучала в ушах кровь, а из-за двери, обитой оленьими шкурами, слышался стрекот швейной машинки. Айвангу постучался – звук получился глухой и слабый. Послышались шаги.

Раулена похудела. Лицо вытянулось, зато глаза стали словно бы больше – черные, с легкой туманной дымкой, как утренний океан.

– Это ты, Айвангу? – тихо спросила Раулена.

В комнате все было по-прежнему. Только на книжной этажерке, прислоненная к зеркалу, стояла маленькая фотография погибшего.

– Я слышал новость, – тихо сказал Айвангу.

Раулена молча кивнула головой и закрыла лицо руками. Она плакала, а Айвангу сидел на полу и не знал, что говорить.

Да, когда умирает человек – это тяжело не только для близких. А каково потерять женщине мужа? Здесь, на Чукотке, человек уходил из жизни проторенными путями – он либо умирал от болезни, от голода, замерзал в море или в тундре или же его уносило в море на льдине. Рахтуге проложил новый путь к смерти. Он ушел из жизни путем войны, подобно своим далеким предкам, и от этого на сердце Айвангу было смутно и горько.

Раулена несколько раз всхлипнула, вытерла глаза тыльной стороной ладони и спросила:

– Какие новости из Тэпкэна?

Айвангу обстоятельно рассказал все, что произошло в Тэпкэне в этом году. Потом наступила очередь Раулены рассказывать о своей жизни.

– Когда пришла бумага о смерти Рахтуге, сколько народу заходило в эту комнату! – рассказывала она, горестно качая головой. – И Пряжкин приходил, говорил, что Рахтуге умер как герой. Об этом и в бумаге сказано. Говорят, что его пушкой убили, как кита.

Раулена снова заплакала.

Айвангу выждал некоторое время и погладил ее по голове. Она залилась еще горше.

– Не плачь, Раулена, – сказал Айвангу. – Слезами не вернешь прошлого. Надо думать о том, как жить дальше. Ведь есть человек, который тебя любит. Есть сын… А где он, Алеша?

– Ходит где-то, – вытирая слезы, ответила Раулена. – Он стал большой мальчик. Маленький мужчина. Разговаривает, как взрослый. Хороший мальчик, я довольна своим сыном.

– Я хочу его увидеть.

– Только не вздумай говорить, что это твой сын! – резко сказала Раулена. – Он знает, кто его отец, – это погибший героем Рахтуге.

– Ладно, – сгорбившись, ответил Айвангу. – Не буду говорить.

Раулена вскипятила чайник и угостила Айвангу чаем. Они сели прямо на пол, разостлав клеенку. Айвангу не спешил уходить. Он надеялся, что придет мальчик. Но Алеша не появлялся.

– Чем ты живешь, где работаешь? – спросил Айвангу.

– За погибшего дают деньги.

– Это как же? – удивился Айвангу. – Будто его купили у тебя. Вот не знал такого!

– Военная пенсия называется.

– Удивительное дело. – Айвангу покачал головой. – Чем дольше живешь, тем все больше и больше невероятного узнаешь. …Хватает тебе этой пенсии?

– Маловато, – призналась Раулена. – Ведь здесь все надо покупать за деньги. Подрабатываю – шью рубашки для районных работников. Они похожи на военные гимнастерки, только из шерстяной материи. На груди обязательно большие карманы. Ничего зарабатываю. Хватает покупать и уголь, и еду, и лед.

– И лед покупаешь? – поразился Айвангу.

– Как же без воды? Тут возят на собаках коммунхоза в каждый дом, и все жители платят.

– Я понимаю, когда русские покупают лед. Я сам, бывало, продавал его. И за деньги и за песни… Но чтобы чукча покупал лед или снег…

Кто-то протопал по длинному коридору. Шаги все ближе и ближе. Раулена и Айвангу насторожились. Распахнулась дверь, и в комнату вошел мальчик.

– Алеша! – громко позвал Айвангу.

– Это дядя Айвангу, – торопливо сказала Раулена. – Ты помнишь его? Он наш земляк, живет в Тэпкэне.

– Здравствуйте, дядя, – вежливо, по-русски поздоровался Алеша.

Айвангу смотрел на него повлажневшими глазами. Конечно, это его сын! Разве Раулена не видит? Он похож на него, как бывает похож маленький медвежонок на своего отца умку. Айвангу поискал взглядом глаза Раулены, чтобы увидеть в них ответ на свой немой вопрос, но она все отворачивалась, суетилась, помогая раздеваться сыну.

– Такой большой человек должен сам раздеваться, – сказал Айвангу. – Охотником будешь?

– Я буду военным, – строго сказал Алеша. – Вырасту и пойду на войну отомстить за своего папу!

– Пока ты растешь, война кончится.

– Я все равно найду фашиста, который убил моего отца из пушки, и тоже выстрелю в него из пушки, – упрямо повторил мальчик.

Это были чьи-то чужие слова и, слыша их из уст мальчика, которого Айвангу считал своим сыном, он испытывал неловкость.

Айвангу ушел ночевать к наборщику Алиму. Он молча поел и улегся на постеленную на деревянном полу оленью шкуру. Алим и Гальгана знали, где он провел целый день, и поэтому не задавали ему лишних вопросов, понимая его состояние.

На другой день он долго ходил по поселку, провел несколько часов в типографии, побывал в магазинах, в райисполкоме и несколько раз обошел дом, в котором жила Раулена, прежде чем решился войти.

– А я испугалась, что ты уехал, – вспыхнув, сказала Раулена.

– Правда, ты рада меня видеть?

– Правда, – тихо призналась Раулена и опустила голову.

Что-то остро-радостное кольнуло в грудь Айвангу. Ему вдруг стало жарко. Он быстро скинул малахай.

– Раулена… Раулена, ты не забыла, что было в прошлом? – осторожно спросил Айвангу.

– Нет, не забыла.

– И птичку, которая пела на берегу ручья?

– И птичку не забыла…

– И снежную постель у стойбища Рэнто?

– И снежную постель не забыла…

Айвангу схватил малахай и вышел на улицу. Он брел по поселку, не разбирая дороги. Значит, Раулена его не забыла и любит по-прежнему! Какое счастье быть любимым! Как будто вырастают крылья и начинаешь парить над бесконечным простором, а земля где-то далеко внизу.

– Айвангу! – услышал он голос, вернувший его с небес.

Перед ним стоял председатель райисполкома Пряжкин.

– Ты чего это? Выпил? – спросил тот и повел носом.

– Трезвый я, – ответил Айвангу. – Только очень счастливый.

– Брось заливать. Второй день его разыскивают, а он где-то прячется и еще смеет утверждать, что он трезвый.

– Честное слово, товарищ Пряжкин!

– Ладно! – председатель райисполкома махнул рукой. – Когда едешь? Давай собирайся. Тебе груз приготовили.

– Не возьму груза.

– Ладно, ладно шутить, – отеческим тоном сказал Пряжкин и зашагал к себе в исполком.

Айвангу спустился на лед к своим собакам. Он достал корм и, нарубив его, наделил каждую собаку большим куском копальхена.

С берега он поднялся в районную торговую контору и предупредил, чтобы там не надеялись на его нарту.

Его уговаривали, сулили хорошую плату и, самое главное, пять пачек папирос и пол-литра спирту. Тем не менее Айвангу отказался, страшно удивив этим работников районной торговой базы.

Мороз был довольно сильный, но Айвангу его не чувствовал. Он ходил и ходил по улицам районного центра, и, если бы мог, он бы пел от счастья во весь голос: ведь Раулена почти дала согласие!

С базы он поспешил в редакцию. У Алима был обеденный перерыв. Он сидел за редакторским столом и пил крепкий чай. Он налил Айвангу большую жестяную кружку. Наборщик сразу почувствовал, что у друга что-то случилось, но не спрашивал, ожидая, пока он сам не скажет.

– Алим! – сказал Айвангу. – Я говорил с ней.

– Она согласилась?

– Нет еще…

– Тогда не понимаю, почему ты такой веселый?

– Послушай… Я ее спросил – помнит ли она все, что было… Она ответила, что помнит…

– Странно было бы, если забыла. Всякий нормальный человек должен помнить свою жизнь.

– Это все верно, что ты говоришь, – сказал Айвангу. – Ты много знаешь, потому что каждый день читаешь газету. Но она это сказала так… Ну, как бы это тебе передать своими словами? В общем ей было грустно.

– Тогда почему ты веселый? – недоумевал Алим.

– Потому что ей было грустно, когда она отвечала мне на вопросы.

– Не понимаю. – Алим пожал плечами. – Когда я спросил свою Гальгану, не хочет ли она выйти за меня замуж, она очень весело мне ответила, что согласна. Извини, может быть, у вас как-то по-другому.

– Да, – задумчиво сказал Айвангу, – у нас по-другому. – Айвангу поставил кружку на стол. – Жизнь так поворачивает судьбу человека, что только держись. Кто бы мог предугадать, что именно война соединит меня с Рауленой? Где-то люди убивают друг друга, мужья разлучаются с женами, дети с отцами и матерями. Семьи остаются без жилья и еды, а мы здесь обретаем то, что казалось навеки потерянным.

– Ладно, – сказал Алим и положил руку на плечо Айвангу. – Много не думай. Живи и радуйся жизни!

Прошло еще несколько дней, а Айвангу все не решался прямо сказать Раулене, что хочет ее забрать к себе в Тэпкэн. Он подолгу просиживал у нее в комнате, даже иногда помогал по хозяйству, колол лед, носил уголь для печки, разжигал огонь.

Алеша привык к безногому и с радостью встречал Айвангу. Мальчик просил его рассказывать сказки, и Айвангу, напрягая память, вспоминал все, что слышал от матери в далеком детстве. Если бы ему сказали, что он стал сказочником, как и безногий эскимос из соседнего селения, он не огорчился бы, теперь он этого не стыдился. Наконец Айвангу решился.

– Раулена, поедем в Тэпкэн и будем жить вместе, как муж и жена. Ведь ты мне давно жена. И Алеша, я в это верю, наш сын.

– Как же я с тобой могу жить, Айвангу? – шепотом произнесла Раулена. – Столько ты из-за меня пережил!

– Я еще больше тебя люблю, – срывающимся голосом сказал Айвангу, – Я не могу смотреть, как здесь Алеша живет без отца.

– Я бы поехала, – задумчиво сказала Раулена. – Только не к тебе, а к отцу. Поживу у него. Я теперь его не боюсь. Буду жить так, как мне надо.

– Вот и хорошо! – обрадовался Айвангу. – Поедем вместе! У меня хорошие, сильные собаки! В Тэпкэне тебе будет лучше, чем здесь. Все-таки иногда я тебя буду видеть…

Раулена поколебалась еще несколько дней, но потом все же решилась уехать с Айвангу в Тэпкэн. В райисполкоме обрадовались, узнав, что Раулена освобождает квартиру, – жилья не хватало. Часть вещей пришлось оставить. Раулене особенно не хотелось расставаться с кроватью, украшенной яркими никелированными шарами.

– Все равно пока некуда ее поставить, – утешал Раулену Айвангу. – Ведь у Кавье нет деревянного дома. У него такая же яранга, как у других жителей Тэпкэна. Пусть кровать останется у Алима.

Собаки с трудом тащили перегруженные нарты. Алеша впервые снарядился в такое далекое путешествие и не находил себе места от радости.

Раулена тоже оживилась и, садясь на нарту, сказала:

– Давно я не ездила на собаках.

И все же, когда из виду скрылись торчащие из снега трубы Кытрына и растаяли в белесом зимнем воздухе мачты радиостанции, по щеке Раулены скатилась слеза.

Алеша сидел рядом с Айвангу и без умолку расспрашивал его обо всем. Ему хотелось узнать кличку каждой собаки, как поворачивать нарту, как запрягать псов. На перевале начался острый фирновый снег, и Айвангу обул всю упряжку в собственноручно сшитые кожаные чулочки.

– Какие маленькие собачьи торбаса! – воскликнул Алеша.

В груди у Айвангу было столько нежности, что он боялся расплескать ее громким, словом, неосторожным обращением. Он отвечал мальчику обстоятельно, подробно, разговаривая с ним как с равным.

Зимний день быстро кончился, и наступил тихий звездный вечер. На севере зажглось полярное сияние. Мальчик смотрел на полыхающее небо с затаенным дыханием. Огромные цветные занавеси колыхал невидимый и неслышимый ветер. Цветные паруса то свертывались, то снова развертывались. Откуда-то вырастали мерцающие столбы. Они подпирали небо, падали и снова вырастали. Вдруг огненное копье пронизывало все небо и таяло в самом зените, рассыпаясь на маленькие блестящие осколки.

– Тэпкэн там? – спросил Алеша, показывая рукой на север, где горело и переливалось полярное сияние.

– Там.

– Значит, это самое красивое место, – заключил малыш и приткнулся головой к груди Айвангу.

Через минуту мальчик спал. Айвангу боялся пошевелиться, чтобы не разбудить его… Разве это не его сын? У него такая же мечта о красоте, как у отца. Они будут не просто отцом и сыном. Они станут настоящими друзьями. Айвангу научит его слушать музыку, а потом, когда война кончится и пушки перестанут стрелять, они поедут в сказочный Ленинград, пойдут в белоколонный зал филармонии на симфонический концерт.

– О чем ты задумался? – тихо спросила Раулена.

– Я думал о том, что если мне не выпало счастье стать капитаном, то им обязательно станет Алеша, – ответил Айвангу.

Ехали всю ночь. Потом целый день. Собаки едва волочили ноги.

Огни Тэпкэна показались уже среди второй ночи.

Когда упряжка съехала с лагуны и начала подниматься в селение, Айвангу повернул ее к своему жилищу.

– Мы куда едем? – с беспокойством спросила Раулена.

– Ко мне домой, – твердым голосом ответил Айвангу.

Встречать запоздалую упряжку вышел отец. Потом в освещенном проеме двери показалась Росхинаут. И чтобы опередить расспросы и другие разговоры, Айвангу громко сказал:

– Отец и мать! Я привез жену Раулену и сына Алешу!

Айвангу мастерил пристройку к яранге, настоящую комнату с окном, в какой уже привыкла жить Раулена. В ход пошли старые доски, бревна, выкинутые прибоем, деревянные ящики, расправленные банки из-под сгущенного молока и сливочного масла. Не было только гвоздей. Приходилось искать их по разным местам, потом расправлять на большой лапе старого железного якоря, служившего в яранге Сэйвытэгина наковальней.

Раулена и Алеша дружно помогали Айвангу. Малыш добывал гвозди, а мать сидела, обхватив ногами наковальню-якорь, и стучала молотком, часто попадая себе по пальцам.

На другой день после приезда Айвангу сходил вместе с Рауленой в сельский Совет и по всем правилам оформил брак и усыновил Алешу. Когда они вернулись из сельсовета, он удивился обилию гостей, пришедших поздравить их. Каждый принес подарок.

Пелагея Калиновна притащила большой зеленый эмалированный таз – мечту каждой хозяйки Тэпкэна, чайник, несколько чашек и большую столовую ложку. Гена Ронин подарил Айвангу свитер и пачку сахару. Он тут же сообщил Айвангу новость: его просьбу удовлетворили, и с первой оказией он уезжает на фронт. Мынор преподнес кусок лахтачьей кожи на подошвы и несколько пыжиковых шкурок.

– Айвангу, сколько у тебя друзей! – удивилась Раулена.

Она, должно быть, не предполагала, что ее безногий супруг пользуется в родном селении таким уважением и любовью.

На третий или четвертый день после приезда в Тэпкэн Раулена навестила родителей, а потом и Кавье пришел в ярангу Сэйвытэгина. У него хватило наглости сказать Айвангу:

– Ну вот мы и породнились с тобой. Надеюсь, ты доволен?

Айвангу ничего не ответил. Кавье потоптался в чоттагине, что-то еще пробормотал и ушел.

Когда сошел снег, Айвангу врыл столбы для пристройки и разметил на земле границы своего будущего жилища.

В Тэпкэне не нашлось ни одного человека, которому когда-либо довелось строить деревянный дом, и поэтому никто не мог помочь советом, кроме бывшего милиционера Гаврина. Несколько лет назад он поселился в деревянном домике-тюрьме, а когда его разжаловали, выломал решетки на окнах, расширил комнату, превратив тюрьму в благоустроенное жилье.

Столбы Айвангу поставил часто, чтобы хватило коротких досок из-под ящиков. Между стенами он насыпал угольный шлак, собрав его возле деревянных домов, где были печки. Стены получились не очень высокими, вровень со стенами яранги. Труднее оказалось с крышей, но и крышу Айвангу одолел, покрыв ее расправленными жестяными банками, кусками толя и брезента. Потом вставил настоящее окно со стеклом.

Рано утром Первого мая они с Рауленой перебрались в новое жилище. После праздничного митинга и демонстрации почти весь Тэпкэн перебывал у Айвангу и Раулены, каждый хотел посмотреть деревянное жилище, сооруженное чукчей.

– Как настоящая комната, – сказал Мынор, постучав согнутым пальцем по стенам. – Хорошо бы изнутри оклеить бумагой, а снаружи обложить дерном, иначе зимой замерзнете.

– В окно видно лагуну! – удивленно заметил Рыпэль, как будто он ожидал увидеть что-то другое.

Айвангу выбрал время и съездил в Кытрын за кроватью. Совсем похорошело в тесной комнате. В углу установилась тумбочка, подаренная на новоселье Геной Рониным, а на ней патефон.

– Когда в Тэпкэн проведут настоящее электричество, на тумбочку мы поместим мощный радиоприемник высшего класса, – сказал радист, оглядев комнату.

Об электрическом свете в тэпкэнских ярангах напоминали нынче только пустые патроны. Ураган окончательно повалил ветродвигатель, превратив его в кучу гнутого железа. Провода были сорваны и долго звенели на ветру, пока их не растащили по ярангам. На улице остались торчать только омертвелые столбы.

Айвангу был счастлив: у него были жена и любимый сын. Он даже стал забывать о том, что у него нет ног, потому что все в Тэпкэне привыкли к нему… Иногда в ненастные дни он вдруг ощущал боль в несуществующих ступнях и удивлялся, как это ноют кости, которых у него нет. Он прислушивался к боли, в эти минуты мечта, которую он затаил в своей душе и никому о ней, даже Раулене, не говорил, казалась особенно несбыточной. Стать капитаном в его положении – это все равно, что прыгнуть на несколько метров.

А вести с фронта день ото дня радовали. Зимой начался разгром фашистов под Сталинградом. Диктор подолгу перечислял освобожденные Советской Армией города и селения.

Весной ушли на вельботах в Нуукэн на моржовую охоту. Айвангу тосковал вдали от семьи и с каждой оказией посылал весточку Раулене, спрашивал о сыне.

Ледяной припай оторвался от берегов Тэпкэна, и вельботы возвращались в родное селение. Берегли горючее и поэтому шли под парусом. Над головами шелестело огромное брезентовое полотнище, надутое ветром, упругое, звенящее.

Громко журчала у бортов вода, расходясь за кормой двумя пенистыми волнами. От берега докатывались гул прибоя, крики птиц. Далеко на горизонте кит пускал высокий фонтан.

Айвангу сидел на носу вельбота и ждал, когда за мысом на косе откроются низкие яранги родного селения и среди них яранга с наростом на боку. Впервые Раулена вместе с женами других охотников, наверное, ждет его на галечной гряде, и в руках у нее, как и у других женщин, остро отточенный пекуль – нож для разделки добычи.

Вдали показались мачты радиостанции. Потом дым из труб. Блеснула на солнце крыша школьного здания, покрытая гофрированным, оцинкованным железом, а дальше на косе среди редких деревянных домов – яранги Тэпкэна, похожие на выброшенные морем большие черные камни.

На берегу стояла толпа. Долго не видели тэпкэнцы своих кормильцев. Наверное, месяц прошел с того дня, когда вельботы ушли в Нуукэн. Легкий накат пенил воду, и ребятишки кидали в волну камни, стараясь попасть под самый кипящий гребень.

Айвангу издали узнал Раулену. Она стояла рядом с Росхинаут, а поодаль с пращой в руках носился Алеша.

Спустили парус. Вельбот плыл к берегу по инерции, и голоса встречающих звучали громче.

– Мынор как загорел! Как моржовая кожа, черный!

– Айвангу сидит на носу!

– Кэлеуги-то как похудел! Не спал, должно быть, все мотор чинил.

У чукчей не принято бурно выражать чувства, даже если ты не видел любимую целый месяц. Охотники сходили на берег, как будто они возвратились после получасового плавания. Только детям они позволяли приближаться к себе. Но радость не скрыть. Она горела в глазах женщин, да и мужчины нет-нет да и кинут на них полные затаенной ласки взоры. Кончится суета на берегу, уложат добычу в увэран, унесут домой свою долю добычи, наедятся свежего сытного мяса, улягутся в своих пологах, и тогда все будет – и ласки и нежность до восхода солнца.

Едва солнце коснулось воды, обозначив наступление летней полуночи, на берегу остались лишь собаки, догрызавшие кости.

Раулена занавесила окно плотным куском брезента, чтобы свет летней ночи не мешал спать.

Айвангу лежал на кровати и любовался женой. Красивая Раулена! Она опять пополнела – будет у них еще один ребенок, а с ним войдет и новое счастье.

– Скоро мне придется строить большущий деревянный дом, – пошутил Айвангу.

– Да, Айвангу, – ответила Раулена, – ведь наша жизнь только начинается.

Наутро вельботы не вышли в море, и Айвангу позволил себе поспать подольше. В Беринговом проливе он сутками не смыкал глаз или спал в таких положениях, в которых другой человек никогда не уснет.

Раулена уже поднялась и возилась в чоттагине, разжигая костер. Алеша еще на восходе солнца убежал на лагуну ловить бычков – канаельгинов.

Из чоттагина доносился треск горящих дров и запах дыма.

Вдруг послышались какие-то взволнованные голоса, и распахнулась дверь.

Испуганным голосом Раулена произнесла:

– Полундра твой… Громук застрелил!

Айвангу быстро оделся.

На берегу лагуны столпился народ. Люди молча расступились, пропустив Айвангу. Собака лежала на боку, вытянув лапы. На голове зияла черная рана, и кровь запеклась в шерсти. Тут же рядом валялась разорванная свинья. Рядом на корточки присел Громук и пальцем трогал ее розовую кожу.

– Что ты сделал с моей собакой?

Громук поднял глаза на Айвангу.

– Погляди, она задрала мою свинью. Ты знаешь, сколько стоит моя свинья в военное время?

– Ты бы сказал мне, я бы заплатил.

– Тебе за год не заработать столько денег.

С громким плачем прибежала жена Громука, растолстевшая Тамара Борисовна.

– У, ироды! Задрали свинью, дикари проклятые!

Стоявший в толпе Лев Васильевич взял за плечи рыдающую женщину, повернул ее обратно и сказал ей:

– Немедленно уходите отсюда!

– Как вы разговариваете с моей женой! – вскипел Громук и двинулся на Льва Васильевича.

– Тогда сами скажите, чтобы она убиралась отсюда, пока цела! – крикнул Лев Васильевич. В эту минуту он совсем не напоминал интеллигента.

Айвангу ничего не слышал. Он гладил рукой окровавленную шерсть собаки и приговаривал:

– Убили тебя, мой друг… Ноги мои отрубили…

– Подумаешь, пес! – бросил Громук. – Вон их тут сколько бегает! Выбирай любую.

Айвангу медленно двинулся на Громука, который все еще стоял над разорванной свиньей и продолжал сокрушаться, стараясь вызвать сочувствие толпы.

Громук вздрогнул, поднял голову и вдруг закрылся руками.

– Айвангу! Ты чего? А?

– Много я видел плохого, – спокойно сказал Айвангу, – но из людей ты – худший.

Айвангу положил Полундру на нарту, сам впрягся и повез друга высоко в гору, где и похоронил его, завалив камнями. Он просидел до вечера на камне, глядя вниз на морской простор, на лагуну, на яранги, черневшие камнями на косе. Как же жить с людьми, которые вот так спокойно могут убить существо, живущее с ними? Может быть, он зря сердится? Это просто – убить. Ведь где-то далеко отсюда лишают жизни не собак и свиней, а людей, у которых есть родные – матери и отцы, жены и дети, братья и сестры.

Только поздно вечером Айвангу спустился вниз и пошел прямо на полярную станцию. В окно он увидел незнакомого человека.

– А где Гена Ронин?

– Гена уехал на фронт, – ответил новый радист и радушно пригласил: – Да вы заходите. Мне Гена о вас много рассказывал и просил меня, чтобы я вам всегда ловил радиостанцию «Пасифик» и давал слушать музыку. Ведь вы Айвангу?

– Да, это я, – ответил Айвангу, тронутый до глубины души заботой друга.

Радист положил наушники на стол и поднялся. Что-то треснуло, как в будильнике, и он, прихрамывая, подошел.

Айвангу посмотрел на лицо радиста. Оно было в шрамах.

– Вы оттуда? – спросил он. – С фронта?

– Да, – ответил радист. – Ранили меня в ногу. Отрезали.

– Значит, вы ходите на протезе? Если вам не трудно, покажите. Мне так хочется взглянуть на него…

Айвангу увидел искусственную ногу с ремешками и какими-то пружинами. Он даже потрогал ее, чтобы окончательно убедиться, что радист его не обманывает.

– Ведь быть хромым – это совсем другое дело, чем быть безногим! – крикнул Айвангу восторженным голосом. – А мне могут сделать такой же?

– Думаю, что могут.

– Но протезы, наверное, делают только тем, кто потерял ноги на войне?

– Не думаю.

– Даже если мне придется ждать до конца войны, я потерплю, верно?

Радист сел опять за стол. Айвангу умоляюще посмотрел на него и попросил:

– Я очень прошу вас, походите еще немного по комнате. Радист улыбнулся, поднялся и несколько раз прошелся от стены до стены. Потом включил большой приемник и настроился на волну музыкальной радиостанции.

– Сегодня не надо музыки, – сказал Айвангу. – Я пойду и расскажу всем, что люди научились делать искусственные ноги.

Первым попался навстречу Рыпэль. Старик шел в глубокой задумчивости.

– Дед! – остановил его Айвангу. – Я только что видел человека, у которого нет ноги. От колена нет. Совсем нет. И все же он ходит не хуже тебя. Потому что у него искусственная нога.

– Русские все могут, – ответил Рыпэль. – Революцию сделали, кино сделали. Говорят, что фашистов победят. И победят! Ногу сделать для них – это проще простого. Я уверен, что есть такие искусственные ноги, на которых человек бегает, в Кытрыне я видел человека, у которого все зубы вместе с челюстями были искусственные. Он вынимал их на ночь, как снимают одежду.

Айвангу подумал, что старик, как всегда, выдумывает, и с укоризной произнес:

– Я тебе настоящую новость говорю.

Честно говоря, он не очень верил в существование протезов, хотя о них упоминал сам доктор Моховцев. Но теперь дело другое – он видел искусственную ногу своими глазами!

Встретился Мынор.

– Через комсомол добьемся, чтобы тебе такие ноги сделали, – горячо возразил он, когда Айвангу высказал опасение, что протезы будут давать только тем, кто потерял ноги на войне. – Главное, надо дождаться победы. Сейчас неудобно просить.

– Ты, пожалуй, прав, – подумав, согласился Айвангу. – Искалеченных войной много, и на всех, наверное, не хватает протезов. Ведь оторвать ногу легко, а попробуй приделать. Подожду.

Дома он поделился радостью с Рауленой. У нее заблестели глаза, и она недоверчиво спросила:

– Ты будешь ходить, как все люди?

– Я добьюсь этого.

Он вошел в отцовский полог и вынес оттуда парусный корабль из моржовой кости.

– Этот корабль будет моим.

– А зачем тебе эта игрушка?

– Да ты посмотри, кто стоит на капитанском мостике! – Айвангу поднял модель шхуны так, чтобы жена видела маленькую фигурку на капитанском мостике.

– Кто это?

– Это я стою, – с шутливой серьезностью сказал Айвангу. – Когда-то мой отец мечтал, что я буду капитаном шхуны.

Раулена в замешательстве посмотрела на мужа… Что с ним? Утром убили любимую его собаку, и он так переживал, что казалось, печали у него хватит на несколько дней… А тут кто-то рассказал сказку об искусственных ногах, и он уже загорелся. Почему он не такой, как все? Вот жена Кэлеуги сколько накупила на сданную пушнину шелку, а Айвангу не берет ни копейки за своих песцов. Говорит: «Война». Будто он один воюет…

– Айвангу, – позвала она ласково.

– Что, Раулена?

– Я хочу купить материи на новую камлейку.

– Хорошо. Вытопим жир, сдадим в факторию, на эти деньги и купим.

– У тебя есть четырнадцать песцовых шкурок, которые ты еще не сдал, – напомнила Раулена.

– Мне надо еще выделать их как следует.

– За шкурки можно купить столько материи, что ее хватит не только мне, но и тебе, сыну Алеше, отцу и матери твоей Росхинаут, которая все штопает и штопает свою старую камлейку.

– Есть люди, которые живут хуже нас.

– Где они, хуже нас живущие?

– В Ленинграде. В других городах, где побывали немцы. Я хочу помочь этим людям. Так велит мне мое сердце.

В начале зимы сорок четвертого года по радио получили сообщение, что в Тэпкэн идет американский пароход с продуктами, которыми он снабдит не только Тэпкэн, но и окрестные селения. Пароход ждали со дня на день. Каждое утро кто-нибудь из охотников поднимался на Дежневскую гору и оттуда обозревал горизонт в поисках заветного дымка.

Пароход появился на горизонте, когда его перестали ждать: на северной половине моря уже показалось «белое небо» – предвестник близких льдов.