Олежек с пола ошалело переводил взгляд то на шефа, то на загадочного визитера. В его небольшой по размеру, коротко стриженой голове явно протекала напряженная работа мысли…
– Если позволите, я продолжу, – сказал Жуковский, подымая с пола стул и вновь садясь на него. – Только пусть ваш герой выйдет. А то ведь у меня нервы не железные…
– Выйди, Олег, – жестко сказал Никулин. Если на него и произвел впечатление трюк посетителя, то виду он не показал. – Так что у вас там? Вы упомянули, что дружили с Огородниковой…
Москва, 2003й год
Уснуть никак не получалось. Оксана ворочалась с боку на бок, гадая о причине внутреннего беспокойства. Дела в «ОКО» шли вроде неплохо. Конечно, могло бы быть и лучше, но… Грех жаловаться. У Андрея – тоже все в порядке. Встречается со своей Леночкой. Славная девушка. Хотя и не в меру зажатая.
История с банком «Заря» – это, конечно, неприятность. Но не более того. Замятин действительно мог скрыться по причинам, с ней, Оксаной, никак не связанным. А угрозы Сычева – простое совпадение. Лежит сейчас себе где-нибудь на пляже Федор Петрович, новоявленный гражданин Коста-Рики или Соломоновых островов, и джин с тоником потягивает. Хотя, конечно, плюнуть на такую крупную сделку, да ещё на завершающем этапе…
Неожиданно Оксана поняла, что беспокоится за Сашу Жуковского. Ведь он ради нее полез в «пекло», к самому Никулину. Так сказать, операция внедрения… Хорошо еще, что она отговорила его идти к Сычеву. Саша всегда был бесстрашным – если дело касалось разборок с мужчинами. Зато с противоположным полом ему трудно было находить общий язык.
В детстве они часто играли друг с другом в придуманную ими же игру. Она называлась «Страж Вишен». Бабушка рассказывала маленькой Оксане старую легенду о том, что в вишневых садах при усадьбах бродил порою странник, окутанный туманом. И люди прозвали его Страж Вишен. Они не знали точно, зло он несет или добро. Но его боялись. И имя его произносили шепотом. Получался такой шелестящий звук. «…Страшшвишен…» Им пугали детей. Но Оксане не было страшно. Наоборот, в душе она полюбила скитальца по вишневым садам. Ему ведь было так одиноко – ночью, в тумане, среди деревьев… На маленького Сашу легенда тоже произвела впечатление. Он пообещал Оксане, что когда вырастет, то обязательно нарисует Его – Стража Вишен.
* * *
Казарьянц был доволен собой. Его сотрудники уже три дня плотно «вели» Оксану Огородникову. Агенты наблюдения менялись по графику, тщательно разработанному полковником. Тогда, в парке его человек «засветился» тоже не случайно, а по его приказу – чтобы «объект», то есть Оксана, сделала вывод о серьезности его намерений. За долгие годы работы в Системе Леон Ованесович научился искусству манипулировать людьми. Сейчас перед ним стояла конкретная задача – свалить Сычева и Никулина, чтобы неведомый Ваха, его заказчик, въехал в город на «белом коне». Точнее, «Мерседесе». А уж потом, полагал полковник, можно будет вплотную заняться и самим Вахой. Разыграть, к примеру, национальную карту и натравить на него каких-нибудь скинхедов.
Вчера агент, наблюдавший за домом Огородниковой, доложил, что в подъезд к ней заходил человек лет тридцати пяти-сорока, с длинными волосами и в джинсовом костюме. Агент тут же на всякий случай включил у себя в машине записывающее устройство, и не ошибся – мужчина шел действительно к Огородниковой. Их разговор показался Казарьянцу более чем интересным. Теперь у него на руках был полный расклад, со всеми вытекающими. Отдав кое-какие распоряжения своим людям, полковник сделал несколько важных телефонных звонков, в том числе и в кассы Аэрофлота…
* * *
Лена Никулина ощущала себя счастливой. Она изо всех сил старалась гнать от себя мысль о том, что случится, когда обо всём узнает отец, и пока это у нее получалось неплохо. Рядом с Андреем ей было хорошо и спокойно. Если он вдруг не звонил в назначенное время – она начинала нервно ходить по комнате, роняя взгляды на часы. Но едва только раздавался звонок (она, как ни странно, научилась отличать его звонки от всех остальных) – всё становилось на свои места. Мир вокруг снова был радостным и цветным. И можно было позабыть о неприятностях, потому что Андрей говорил с ней, а значит – существовал.
Лена отлично понимала одну простую вещь: ее независимость от отца была мнимой, кажущейся. Да, она жила отдельно от него, и даже в другом городе (она бы просто не вынесла каждодневных нравоучений тети Дианы и грубых окриков, которыми с нею, в основном, общался отец). Да, она получала стипендию. Но кто оплачивал всю ее столичную жизнь? Разве она смогла бы жить на съемной квартире и питаться нормально, если бы не отец? В лучшем случае, ей бы дали комнату в общаге (а что это такое, она знала хорошо – от своих институтских подруг). В то, что отец благосклонно воспримет новость о появлении в ее жизни Андрея, она не верила ни на йоту. Этого не могло быть просто по определению. Отец, сколько она его помнила, был властным, даже жестоким. Любил управлять. Неважно – банком или собственной дочерью. Последнее слово всегда оставалось за ним, в любых мелочах. Одного из ее ухажеров (это было незадолго до окончания школы) он просто выставил за дверь. Безо всяких объяснений, ибо до объяснений он не снисходил никогда. Естественно, что Лена боялась отца. А после смерти мамы его влияние стало абсолютным. Ослушаться его было равносильно тому, чтобы посягнуть на основы мироздания. Впрочем, Павел Игнатьевич и не считал себя демократом. Сам он рос в еще большей строгости – дед Лены, Игнатий Захарович, огромный, как медведь, с громовым голосом, беспрестанно порол своего сына – по поводу и без повода. Кончилось дело тем, что лет в семнадцать Павел решился и дал ему сдачи. Отец тогда избил его до полусмерти. Но больше руки не распускал.
Отец ни разу в жизни не ударил Лену. Но для нее достаточно было и его взгляда, жеста, слова. И сейчас ей предстоял самый сложный в жизни выбор. Отец или Андрей? Женское чутье подсказывало ей, что примирить этих двух мужчин она просто не сможет…
Глава восьмая
Россия, спецлагерь ВЖ/43. Где-то под Норильском
Казарьянц сидел в комнате для допросов, ожидая, пока приведут нужного ему человека. За окном лил дождь и свистел ветер – на севере лето короткое, а осень быстро вступает в свои права.
Наконец, конвоир отпер железную дверь и ввел Ковша. Полковник знаком показал солдату, что тот может выйти. Все равно со скованными за спиной руками преступник был неопасен.
– Садитесь, Ковшов, – сказал Леон Ованесович. – Я бы предложил вам закурить, но, к сожалению, не далее как вчера решил бросить эту привычку. Так что извините.
– Да чего уж там…, – улыбнулся уголовник щербатым ртом.
– Я бы хотел перейти сразу к делу. Я из ФСБ.
– Это чего, по-старому – КаГеБе, что ли?
– Пусть будет так. Насколько мне известно, срок у вас немалый. Вас сюда определили в девяносто восьмом. Значит, вам осталось десять лет… По вашей статье амнистии вам ждать не приходится.
– Точно так, гражданин начальник, – охотно подтвердил Ковш.
– Значит, единственный ваш шанс – это я.
Рецидивист наморщил лоб, пытаясь переварить сказанные ему только что слова. Затем его лицо потемнело.
– Не, гражданин начальник, на добровольное сотрудничество не пойду. Я, извините, не сука.
– Значит, сгниешь в лагере, – внезапно жестко сказал Казарьянц.
– А хоть бы и так! – подался вперед Ковш. – Для меня тюрьма – дом родной. У меня до этого две ходки было. Нам не привыкать!
Казарьянц достал платок и громко высморкался.
– Ты, Ковшов, свою крутость в бараке будешь демонстрировать. Если откажешься – найду другого, невелика беда. А вот тебе, отморозок, обещаю жизнь короткую и трудную. Ты думаешь, почему я тут так запросто оказался? Потому что кум ваш – мой старинный приятель. Мы с ним вместе не один пуд соли съели, когда в десанте служили. Он к моей просьбе прислушается. Тем более, что ты тут многим не нравишься. Репутация у тебя плохая.
Ковш откинулся назад, на стену, насколько позволяли скованные наручниками запястья. Задумался минуты на три.
– На пушку ведь берете, ясный пень… Эх, была-не была!.. Что делать-то надо?
* * *
Говоря Ковшу, что он в случае чего найдет другого, Казарьянц отчаянно блефовал. На ту роль, что он отвел в своей постановке отпетому рецидивисту, никакой «другой» просто не подходил. Ковшов был нужен полковнику, нужен как воздух, по той простой причине, что он, Ковшов, был до своей последней отсидки в отличных отношениях с Сычевым. Именно Сыча Казарьянц избрал своей мишенью номер один. Многоходовка, конечной целью которой было изменить криминально-коммерческий расклад в областном центре, началась…
Россия, областной центр. 2003й год. Спустя трое суток.
Сычев вышел из душа в обнимку с высоченной блондинкой. Из одежды на нем было лишь широкое банное полотенце на бедрах. Спутница же его предпочитала костюм Евы. Усевшись в кресло, она протянула руку к бутылке шампанского… В этот момент вошел один из охранников.
– Аркадий Александрович…, – начал он… И замер, уставившись на обнаженную блондинку.
– Ну? Чего замолчал? Голых баб, что ли, не видел? – проворчал Сыч. – Я ж тебе сколько раз говорил, что надо стучать, прежде чем войдешь. Что надо?
– Там какой-то тип явился. Требует, чтобы его пропустил к вам. Повидаться, говорит, надо.
– Требуе-ет?! – протянул полуудивленно Сыч. – И кто таков? Назвал он себя?
– Да, назвал. Только это… По-моему, кликуха это, а не фамилия. Ковш…
– Ковш? Ты не ошибся?
– Да нет, он пару раз повторил. Точно – Ковш.
Сыч обернулся к блондинке.
– Ты вот что, душа моя – иди-ка оденься. И послушай там музычку в соседней комнате. А я тут кое с кем перетру.
Блондинка состроила обиженную мину. Но просьбу выполнила.
– Приведи этого человека, – разрешил охраннику Сыч. – Только проверь, нет ли у него чего в карманах, ты понял?
– Понял, шеф. Сделаем.
Аркадий Александрович тоже поспешил в ванную и, быстро одевшись, встретил гостя с самой любезной улыбкой, на какую был способен.
– Здорово, Ковш! Какими судьбами?
Они обнялись, и Сычев похлопал старого приятеля по спине.
– Сыч, чё такое, в натуре?.. Твои архаровцы меня обшмонали. Уже не веришь мне, что ли?
– Да ладно, Ковш, извини их. У них работа такая. Слушай, а правда – когда ты откинулся? Тебе ж вроде «пятнашку» влепили…
Ковш махнул рукой.
– Бежал я. Ну, не то, чтобы… Словом, пришлось забашлять кое-кому. А то, знаешь, сгнил бы в этой тюряге. Ты-то как? Процветаешь, говорят?
– Говорят? Кто говорит? На воле своих проблем – выше крыши. Все стали брать не по чину. Ментяры, суки, распоясались…, – Сычев подошел к бару и извлек оттуда пол-литровую бутылку «Немирофф». – Давай-ка, корешок, дёрнем за встречу. За освобождение твое… досрочное, – хохотнул Аркадий Александрович.
Они выпили по полной. Ковш по старой привычке занюхал рукавом; Сычев отправил в рот здоровую дольку лимона – прямо с кожурой.
– Повторим? – предложил он, сразу же вновь наполняя рюмки.
Бутылка пустела на глазах.
– Чем заниматься думаешь, Ковшик? – спросил Сыч.
– Да не врубился пока. А может, ты меня в свою бригаду возьмешь? Я еще всем твоим сопливым бакланам сто очков вперед дам.
– Я не сомневаюсь, кореш. Но дело вот какое. Я уже говорил – менты лютуют. В любой базар встрять норовят. Падлы… И я на воле гуляю потому только, что на беспредел не подписываюсь. Ты пойми, я тебя очень ценю, но если завтра «мусора» на меня насядут, то непременно с тебя начнут. У них это быстро – раз-два, и в дамки. Копнут чуть поглубже – и будь здоров. Никакой адвокат за уши не вытащит. Поэтому пока лучше тебе на дно уйти. А если хочешь, я тебе маляву дам. К Горелому. Есть тут такой конкретный пацан в соседней области. Бензоколонки держит, «телок» пасет, «челноков» потрошит. Короче все понемногу. Поработаешь с ним годик, а там, глядишь, и ко мне вернешься.
Ковш взял в руку бутылку и допил остатки прямо из горлышка.
– Не-е, брат, – протянул он. – Не по мне это – к какому-то урке зеленому в шестерки идти. Я на таких на «зоне» насмотрелся. Это они тут, на воле крутые. А за «колючкой» – тьфу, и растереть! Я уж лучше один работать буду. Правда, вот «лавэ» у меня менты, шакалы, подчистую конфисковали…
– Не вопрос, Ковш, – Сычев вышел в соседнюю комнату и через минуту вернулся с пачкой долларов. – Это тебе, братан, на первое время. Как закончатся – приходи.
– Слушай, Сыч, а…, – Ковш замялся, – порошочка у тебя нет? Здоровье поправить бы не мешало …
– Извини, не держу. Тут у меня всё должно быть чисто. Не ровен час, «товарищи» приползут, с «малявой» от прокурора. Что мне тогда – кричать, что не моё?
– А где купить-то можно? – не отставал Ковш.
– Да там же, где и раньше, только подороже.
– У цыган, что ли?
– У них, – подтвердил Сыч. – Да ты не беспокойся, товар у них чистый. Они теперь по понятиям работают.
Ковш посидел у Сычева еще с полчаса, а затем попрощался и ушел. От дачи Аркадия Александровича он направился на автобусную остановку. Его аккуратно «вели» двое самых опытных сотрудников полковника Казарьянца…
* * *
– Ну, как успехи? Что ты о нем думаешь?
– Знаешь, Ксюш, я бы не торопился с выводами. У меня даже мелькнула на секунду глупая мысль, что он безнадежно влюблен в тебя.
– И поэтому гадит мне при каждом удобном случае? Саша, я понимаю – тебе всегда нравились экзотические объяснения самых простых фактов. Но это явно не тот случай. Никулин меня терпеть не может, я это чувствую. Вот только за что?
– Допустим, вы встречались с ним раньше, – принялся развивать свою мысль Жуковский. – И где-нибудь в очереди за кефиром ты наступила ему на ногу…
– Саша! Хватит дурачиться, я серьезно спрашиваю.
– А что? В Испании в восемнадцатом веке вызывали друг друга на дуэль за любой косой взгляд.
– Но Павел Игнатьевич явно не тянет на испанского гранда. Особенно в части его отношения к женскому полу. Так о чем вы с ним договорились?
– Пока ни о чем конкретном. Я обещал добыть для него данные о сделках, которые готовит «ОКО» в ближайшем будущем. Если господин Никулин сочтет эту информацию стоящей – тогда и я смогу назвать свою цену…, – Жуковский устало зевнул и с хрустом потянулся.
Раздался стук в дверь.
– Войдите! – крикнула Оксана.
– Можно? – вкрадчиво спросил Носков, возникая на пороге. Оксана не раз подмечала в своем референте нечто кошачье; он старался двигаться тихо, чтобы никого не потревожить – в особенности тех, кого намеревался, фигурально выражаясь, схватить за глотку.
– Извините, Оксана Кирилловна. Может быть, я и зря вас потревожил. Тут информация с Интернета… На своей вилле, недалеко от Майами убит доктор Огородникофф. Это ваш однофамилец, или?..
– Ну-ка, дай сюда! – Оксана протянула руку за распечаткой. И принялась быстро читать. – Так… «Девятого сентября две тысячи третьего года на собственной вилле был обнаружен мертвым известный американский врач, профессор Кир Огородникофф. Причина смерти – удушение. Полиция Майами полагает, что это была попытка ограбления, хотя из дома ничего ценного похищено не было. По-видимому, грабителей спугнул кто-то из соседей. Доктор Огородникофф являлся одним из…» Господи, да ведь это же мой отец!..
* * *
Ковш не мог уяснить себе сути порученного ему задания. Зачем в кого-то стрелять, но при этом попасть не в него, а в его охранников? Чтобы напугать? Но для этого достаточно просто пройтись очередью по машине…
«Хитрит комитетчик. Втягивает в непонятное, сука, – думал Ковшов. – Ну, ничего! Мы тоже кое-что на своем веку повидали. Пусть только сдержит обещание и даст новую ксиву, а там…»
Уже неделю Ковш жил на конспиративной квартире, вместе с двумя агентами, которые не отпускали его ни на шаг без ведома Казарьянца. Все данные по «клиенту» ему должны были дать непосредственно перед акцией. Ковш был очень неплохим стрелком и вначале очень удивился, что в качестве «рабочего инструмента» ему предлагают пистолет, а не винтовку. Но Казарьянц быстро пресек все ненужные разговоры, сказав: «Так надо».
«Вам виднее», – ответил Ковш, и тема была исчерпана.
Акция была назначена на понедельник. И тут Ковш снова заартачился было, заявив, что, мол, «понедельник – день тяжелый».
– Обратно в лагерь захотел? – нехорошо улыбнувшись, спросил его Казарьянц.
Ковш в лагерь не хотел. Даже за те недолгие дни, что он провел на воле (хотя свобода его передвижений была все еще ограничена), он успел уже привыкнуть к своим новым ощущениям и к мысли, что судьба дала ему пусть крошечный, но шанс – снова наслаждаться жизнью среди нормальных людей.
В воскресенье днем на квартиру явился Казарьянц. Он принес с собой кожаную папку, содержимое которой аккуратно разложил на столе. Там были, в основном, фотографии; среди них затесался и какой-то рисунок.
– Смотри внимательно, Юра, – сказал полковник. Ковшов отметил про себя, что кагебешник впервые назвал его по имени, и счел это хорошим для себя знаком. – Завтра, ровно в двенадцать ноль-ноль ты будешь сидеть в машине напротив вот этого здания. Примерно в половине первого, плюс-минус десять минут, из здания выйдет вот этот человек.
Ковш взглянул на фото.
– Рожа вроде знакомая…, – неуверенным тоном протянул он.
– Не отвлекайся! Смотри на план, – одернул его Казарьянц. – С ним будет один охранник. Тебе следует сразу же открыть дверцу, выйти и сделать два выстрела. Всего два. Первым следует завалить охранника. Второй должен быть в направлении «объекта». Но ты должен промахнуться.
– А мне чё, я могу и попасть, – гоготнул Ковш.
Казарьянц с силой стукнул ладонью по столу.
– Я сказал, ты должен промахнуться! Если хоть одна царапина будет на «объекте» – пеняй на себя!
– Ладно, понял, не маленький. Паспорт-то принесли? Я без ксивы и шагу отсюда не сделаю, предупреждаю…
Казарьянц похлопал его по плечу и вынул из кармана новенький паспорт.
– Настоящий, не «липа». Теперь ты у нас – Краснов Евгений Иванович. Запомнишь?
– Не дурак, – пробубнил Ковш, внимательно разглядывая свое фото в документе. – А чё дальше-то делать, после стрельбы?
– Дальше – прыгай в машину, Денис тебя вывезет, он водила экстра-класса.
Агент Казарьянца, которого звали Денис, утвердительно кивнул.
– И смотри, не облажайся, Ковш, – сказал на прощанье Казарьянц. – От этого дела вся твоя дальнейшая жизнь зависит.
Уже в дверях полковник вложил в руку Ковша маленький пакетик с кокаином. Предупредил:
– Но чтобы завтра был как огурчик. А не то загремишь обратно на «зону».
Спорить с кагебешником Ковшу почему-то не хотелось…
Глава девятая
Москва, 2003й год
– Господи, да что я ему такое сделала!?
– Успокойся. Я знаю, что тебе сейчас тяжело. Я тоже через это прошел, когда потерял Тамару. Что тут скажешь?..
– Саша, я хочу знать! Понимаешь – я просто хочу знать!..
– Ты уверена, что к смерти твоего отца причастен именно Никулин?
– Да!!. – в глазах Оксаны Жуковский уловил на миг доселе незнакомое ему выражение. – Всё плохое, что случается со мной и моими близкими, исходит от него!
Оксана налила себе еще водки.
– По-моему, тебе на сегодня хватит, – мягко сказал ей Жуковский.
– А по-моему… По-моему, он просто маньяк. Я не успокоюсь, пока не узнаю, наконец, в чем и когда перешла дорогу этому страшному человеку…, – Оксана выпила разом полстакана, громко икнула и уронила голову на руки. Жуковский убрал бутылку со стола, осторожно поднял Оксану и перенес ее на диван в комнате отдыха. Она на секунду открыла глаза и пробормотала: «Андрюшке позвони. Ночь уже… Скажи, что я задержалась на рабо…»
Жуковский вздохнул, достал свой сотовый телефон и, выйдя в коридор, стал набирать домашний номер Оксаны. Переговорив с Андреем, он вернулся в Оксанин кабинет и запер дверь на ключ. Распахнул окно и вдохнул свежий ночной воздух. Внизу, на проспекте, кипела жизнь. А тут, в двух шагах от него, в соседней комнате, спала женщина, любви которой он добивался так долго. И в своих многочисленных поездках по миру, уже будучи женатым на Тамаре, он продолжал думать о ней. И никакими силами не мог заставить себя ее забыть… Сейчас она нуждалась в его помощи. Он не знал, сможет ли оказать ей эту помощь. Не знал, что движет человеком, который, как полагала Оксана, повинен во всех ее несчастьях. Но одно он знал точно. Легко ему не будет. Могучую энергетику, исходящую от Никулина, он почувствовал сразу. Этому его научил старый тибетский монах. А затем, уже позднее, Жуковский отправился в тайгу к отшельнику, старцу Вениамину. Тот жил в бревенчатой избе, далеко от людей. Питался грибами и ягодами. Варил настои из трав. Жуковский провел у старца почти два месяца. За это время они успели проникнуться друг к другу доверием. Старец рассказал ему свою историю. Давным-давно, еще в мирской жизни, он служил в милиции. И видел несправедливость, которую творят его коллеги по работе. Но самым страшным было то, что они не считали свои поступки несправедливыми и ужасными. Для них оправданием было том, что «другие на их месте делали бы то же самое». Старший лейтенант Иван Зудов (таково было мирское имя старца Вениамина) не раз пытался остановить тех из своих сослуживцев, которые особенно зверствовали в отношении задержанных и неприкрыто обирали их. Ходил даже к начальству. Коллеги сочли его стукачом. Однажды вечером, когда он возвращался со смены, на него напали. Четверо хулиганов, вооруженных ножами и кусками арматуры, подстерегли Зудова неподалеку от его дома. Он успел достать пистолет и выстрелом ранил одного из нападавших. Однако других это не остановило; в неравной схватке старший лейтенант получил несколько ранений. Но и его обидчикам не поздоровилось – один скончался в больнице, двоих врачи с трудом спасли. Четвертый бандит, которого позже удалось задержать, дал показания, из которых следовало – его и дружков подговорили напасть на офицера милиции, а человек, который дал им такое задание – тоже работник органов. По описанию арестованного был опознан некий капитан – среди товарищей по службе он славился особенной жестокостью в обращении с задержанными и часто хвастался, что за деньги отпускал того или иного из них. Каково же было удивление Зудова, когда ему, лежащему на больничной койке, объявили, что против него… возбуждено уголовное дело по статье «Превышение пределов необходимой самообороны». У капитана, нанявшего шпану для расправы с коллегой, оказались высокие покровители. Всё закончилось увольнением Зудова из органов и переводом того капитана на другую работу. Начальство уж очень стремилось замять дело. Жуковский долго не мог поверить, что все это происходило не в современной России, а в советское время.
Старцу Вениамину было шестьдесят восемь лет. История, которую он поведал, относилась к середине пятидесятых годов. Жуковский искренне полагал, что в то время в милиции взяток не было, и никто никого не избивал. Старец только подивился его наивности.
«Сейчас мы пожинаем всходы, семена которых посеяны были давно, сын мой, – сказал он. – Из жестокости рождается только жестокость. И до тех пор, пока люди этого не поймут и не осознают, не наступит мира в их душах. Вот потому я и не живу более среди людей».
Жуковский не удержался и спросил у старца, слыхал ли тот легенду о Страже Вишен.
«Да, – ответил тот. – Притча сия мне знакома. Ее придумали бедные крестьяне, жившие на юге России. В те времена, когда помещики беззастенчиво пользовались плодами их трудов, когда барин по своему желанию мог запороть на конюшне любого из своих крепостных за малейшую провинность – угнетенные придумали себе защитника, который якобы приходит к жестоким хозяевам и мстит за их обиды. И, как водится, сразу же нашлись те, кто своими глазами видел этого таинственного Стража. В любом народе живут красивые легенды. Я человек православный и к суевериям отношусь, как то предписывает наша церковь. Но иногда и я думаю – а на пустом ли месте рождаются подобные легенды? И не видел ли кто взаправду леших, водяных, русалок и Стража Вишен?..»
* * *
Никулин бросил взгляд на часы. Пора было на обед. Павел Игнатьевич предпочитал раньше заказывать еду в офис. Но пару раз заказ опоздал, и Никулин решил больше не связываться со службой доставки. Рядом с банком недавно открылось уютное кафе, в котором могли недорого, а главное, быстро обслужить.
Охранник, которого звали Сеня, ждал в приемной. Никулин застегнул пиджак на все пуговицы и кивком приказал Сене следовать за собой.
В это время Ковш скучал на заднем сиденье черной «Волги», припаркованной прямо напротив входа в здание «Регион-банка». За рулем машины находился Денис. Он был внутренне напряжен, хотя и старался скрыть это от Ковшова.
– Вот он, – произнес Денис, как только Никулин показался в дверях. – Ну, пошел!..
Ковш рванулся из салона… Сеня, бывший офицер ГРУ, среагировал на движение – тем более, что улица была малолюдной, и заметить человека с оружием было нетрудно. Откинув борт пиджака, телохранитель Никулина выхватил «ствол». И тут Ковш выстрелил. Его пуля впилась Сене в плечо. Пятясь, Сеня дважды нажал на курок, и одна из пуль оцарапала Ковшу ногу.
– Падла-а-а!!. – завопил он и принялся палить уже не глядя. Никулин успел броситься на землю, и выстрелы его не задели.
– Уходим! – рявкнул Денис, дергая рычаг трансмиссии. Ковш прыгнул внутрь, и «Волга» сорвалась с места. Проехав два квартала, она резко свернула в проходной двор. Тут Денис притормозил.
– Ствол давай! – приказал он Ковшу. Тот, цедя сквозь зубы ругательства, протянул оружие водителю… Денис вытащил пустую обойму, быстро заменил ее на новую и, повернувшись на переднем сиденье, дважды в упор выстрелил Ковшу в грудь. Тот в удивлении уставился на своего убийцу, сползая вниз и заливая кровью салон. Денис, не теряя времени, выскочил из машины, обежал ее и выволок тело Ковша наружу. Затем осмотрелся и, вернувшись на свое место, включил первую скорость…
* * *
Среди всеобщей суеты спокойнее всех выглядел тот, на кого покушались, то есть сам Павел Игнатьевич Никулин. Он был только слегка огорчен по поводу испачканного грязью костюма за восемьсот долларов. И один раз вскользь осведомился о состоянии Сени, которого увезли на «Скорой». Оперативники из местного УВД сняли показания со всех сотрудников Павла Игнатьевича. Никто не взялся даже предположительно назвать имя того, кто бы желал смерти их шефу. Милиционеры поняли, что среди персонала «Регион-банка» действует своего рода «закон молчания», наподобие «омерты» в итальянской мафии, и что ни один из служащих не расскажет ничего полезного для следствия без разрешения самого Никулина.
А Павел Игнатьевич был по-настоящему расстроен лишь одним – что нарушилось нормальное течение рабочего дня. К тому времени, когда милиция покинула банк, пора было уже отпускать сотрудников по домам. Тем более, что неподалеку был обнаружен труп предполагаемого киллера.
У Никулина был свой план, как вычислить заказчика покушения. Когда все более-менее улеглось, он из своего кабинета позвонил начальнику криминальной милиции города и договорился о встрече с ним через двое суток.
Андрей Огородников
Смерть дедушки Кирилла очень подействовала на маму. Они не были особенно близки – так уж получилось по жизни. Но после того, как шесть лет назад скончался Родион Сергеевич, мамин отчим, бабушка нет-нет да и просила маму позвонить в Штаты и узнать, как там поживает дедушка. А два года назад, когда мама ездила по делам бизнеса в Калифорнию, они даже виделись и обедали вместе. Дедушка Кирилл очень гордился мамиными успехами. Хотя его немного удивляло то, что до определенного момента жизнь его дочери, то есть моей мамы, почти в точности повторяла жизнь его первой жены – моей бабушки. Будто сговорившись, мать и дочь влюбились во врачей. В обоих случаях отношения затем прекратились. Разница лишь в том, что моя бабушка официально была замужем за дедушкой, а мой отец, Илья Николаевич Зиненко, на маме так никогда и не женился: не захотел рушить свой брак с другой женщиной. В детстве я часто расспрашивал маму об отце. Но оказалось, что она плохо знала его. И недолго. Гораздо больше она могла рассказать о его московской тётке, у которой прожила несколько лет, пока училась. Я, честно сказать, эту тетку почти и не помнил. Хотя, по рассказам мамы, она часто оставалась со мной, читала мне сказки, кормила…Зато хорошо помню наш переезд из Москвы в областной центр, куда маму направили по распределению, после учебы. Помню дядю Славу Климовича, маминого друга. О том, какие у них с мамой были отношения, я стал догадываться уже значительно позже. Помню и дядю Сашу Жуковского – доброго, веселого художника. Он вечно приносил мне всякие вкусности, когда бывал в Москве и заглядывал к нам в гости. От всех этих людей я старался взять самое лучшее. Не всегда, правда, получалось. В особенности же мне хотелось походить на Вячеслава Сергеевича. У него все было хорошо. Он, можно сказать, дружил с удачей. И вот, оказывается, у него было больное сердце… А я думал, что он самый здоровый человек на свете и проживет еще тысячу лет.
Но теперь первое место в моей жизни прочно заняла Ленка. Она была такой простой и в то же время – необыкновенной. Вроде с характером, но какая-то уж очень трогательно-стеснительная. И умная до ужаса. Учится на одни пятерки. Правда, вот о родителях говорить страшно не любит. Я подозреваю, что у ней со своими предками конфликт. Ну да Бог с ними, раз они такие, что не ценят свою идеальную дочь. Когда я начинаю хвалить Лену, мама всегда улыбается и говорит, что я смотрю на нее другими глазами. А как еще можно на нее смотреть?..
Вчера мы с Леной были в кино. Конечно, дома у каждого есть видики. Но так ведь гораздо интереснее. На заднем ряду, в полутемном зале… Пускай немного старомодно, зато романтично. Она мне сказала, что хочет, чтобы ее дети были похожи на меня. И мне это понравилось. Хотя о детях нам с ней еще рано думать: мы оба должны отучиться, и только тогда… А пеленки стирать все равно будет некому – мама ни за что не бросит свой бизнес. Про Ленкиных родителей и говорить нечего; они вообще для меня пока вроде бестелесных призраков. И фотографий их я тоже еще не видел. Лена говорит, что они терпеть не могут сниматься. Очень может быть, моя мама тоже под объективы не лезет.
