Тем не менее сочетание податливости политиков с неуступчивостью галактидов оставило подгорода безоружными.

— Глупо, — потряс головой Мюллер.

Мосович кивнул и свернул в ярко освещенный коридор. Стены украшали фрески, что было необычно, на каждой двери висели таблички с именем разных докторов. «Эльф» остановился перед дверью с надписью «Д-р Кристина Ричардс, психиатр».

Мосович коснулся входной панели, за дверью прозвенел звонок.

— Да? — послышался голос из панели.

— Доктор Ричардс? Это сержант-майор Мосович. Я прибыл поговорить с вами насчет капитана Элгарс.

Предполагалось, что почтенный доктор получил электронное послание, но кто его знает, как все на самом деле.

— Это не может подождать? — спросил ящичек. — Я как раз сейчас готовлю доклад, но он не окончен.

— Ну, вы можете писать все, что посчитаете нужным, док, — ответил Мосович динамику. Разговоры с запертыми дверями начинали его уже немного заводить. — Но я подозреваю, что Армия отнесется более внимательно ко мне, чем к вам. И прямо от вас я собираюсь пойти повстречаться с Элгарс. Так что у вас только один шанс убедить меня, что Элгарс сумасшедшая.

Дверь открылась, и доктор Ричардс вздохнула.

— Она не сумасшедшая. Она одержимая.

Доктор Ричарде разложила на своем столе все медицинские карты Энни Элгарс, пытаясь разъяснить, почему она не сумасшедшая.

— Я хочу, чтобы вы взглянули на это, — сказала она, кладя длинную полосу бумаги с нарисованными ломаными линиями.

— О’кей, я знаю, какая реплика положена мне тут по роли, — сказал Мосович. — Мне полагается сказать: «Это что, карта мозгов, доктор?». Но парней из Сил Специального Назначения постоянно подвергают психическим обследованиям, и я уже видел ЭЭГ [38] раньше.

— Прекрасно, — сказала Ричарде и достала справочник. — Вы правы, это ЭЭГ, и ЭЭГ Элгарс, если быть точным.

Она открыла книгу по закладке и указала на линии на бумаге.

— Вот нормальная ЭЭГ бодрствующего человека, или не в состоянии альфа-ритма. Посмотрите на нее.

Мосович посмотрел, затем посмотрел на ЭЭГ Элгарс.

— Что такое все эти лишние зубцы? — спросил он, указывая на линии Элгарс.

— Вот вы мне и расскажите, — буркнула Ричарде. — И еще, посмотрите сюда.

Она пошуршала бумагами, пока не нашла помеченную.

— Когда вы проделываете что-то тысячи раз, то о вас начинают говорить «Он может проделать это даже во сне». На самом деле ваш мозг переключается в состояние альфа-ритма, который действительно напоминает состояние сна. Это одна из основ «дзена», то самое «состояние пустоты». Послушайте, когда вы стреляете, разве вы фактически думаете о том, что делаете?

— Я знаю, о чем вы говорите, — вставил Мюллер. — Вы говорите о том, когда ты словно находишься в тире. Да, тебе нужно отключить мозг и действовать на автопилоте, дать твоей подготовке думать вместо тебя. Когда ты действительно в это въехал, мы называем это «быть в Зоне».

— Именно, — сказала Ричарде и указала на другой ряд зубцов. — Вот альфа-ритм. В случае с Элгарс, у нее осталось мало специфических воспоминаний, но руками она может выполнить замечательную серию реальных действий. Когда человек травмирован настолько тяжело, вы ожидаете, что он заново начинает учиться и ходить, и есть, и пользоваться туалетом. Когда Элгарс впервые привезли на коляске в палату для выздоравливающих, сознание ее было ясным, и она могла выполнять почти все повседневные функции. Более того, с тех пор мы выяснили, что она обладает широким набором базовых навыков, включая вождение машины и владение различными видами ручного оружия, от ножей до очень больших винтовок.

Она указала на карту и провела пальцем вдоль линий нормального ритма, пока не дошла до альфа-ритма, затем положила рядом справочник.

— Вот точка перехода, когда она переключается с бета на альфа. А вот нормальный переход.

И Мосович, и Мюллер подались вперед и посмотрели. Место перехода опять полностью отличалось от версии справочника. Оно было несколько длиннее и имело множество лишних зубцов. Мосович показал на альфа-ритм в карте.

— Альфа-ритм выглядит почти как в справочнике, — отметил он.

— Так и есть, — сказала Ричардс. — Различия лишь в пределах индивидуальных особенностей. И в этом другая пугающая особенность: ее альфа-ритм абсолютно нормален.

— Тогда почему она одержимая? — поднял бровь Мюллер.

— Послушайте, — вздохнула Ричарде, откинулась на спинку кресла, сняла очки и потерла глаза. — Никто из нас не является экспертом в этой области. До отправки сюда я была самым обычным семейным доктором. У нас есть один, я повторю, один клинический психиатр-исследователь, и он был экспертом по расстройствам сна. Мы все бродим ощупью в случае этого… феномена. Но… да, мы пришли к заключению, что в голове Элгарс живет более чем одна… личность, не просто персоналия, а личность. И что основная личность может не быть, и скорее всего не есть Энн Элгарс.

— Почему не Элгарс? — спросил Мосович, думая о том, что Мансфилд непременно будет у него в большом долгу.

— В основном по воспоминаниям, — сказала Ричардс, снова надевая очки и просматривая свои записи. — Энн Элгарс обладает воспоминаниями, которых она не должна иметь.

Доктор вроде бы нашла наконец записи, которые искала, и сдвинула брови.

— Видели когда-нибудь фильм «Лучший Стрелок»? — спросила она.

— Да, — признался Мосович. — Несколько раз.

— Так вы омоложенный, верно?

— Да.

— Вы его смотрели, когда он только вышел на экраны? — спросила Ричарде.

— Думаю, так, — пожал плечами Мосович. — Наверное. Это было что? Восемьдесят второй? Восемьдесят четвертый? Кажется, я служил тогда в Бад-Тольце. Если я его видел, то это было на службе.

— Фильм вышел в тысяча девятьсот восемьдесят шестом, — сказала Ричардс, бросив взгляд на записи. — Элгарс отчетливо помнит, как впервые видела его в кинотеатре, затем поехала домой к другу, повела машину к дому друга, чтобы, как она выразилась, «попрыгать на его костях».

— И что? — спросил Мюллер.

— В восемьдесят шестом Энн Элгарс было два годика, — подняла голову Ричардс и опять сняла очки. — Даже самый либеральный родитель не позволил бы своей двухлетней дочери вести машину. По меньшей мере. И у нее есть еще другое воспоминание, как она первый раз смотрела его по телевизору в гостиной.

— О, — произнес Мюллер. — Как насчет… как он называется… «синдрома имплантированной памяти»?

— Упс, тут ты меня поймал, — сказал Мосович. — Что это?

— Мы рассматривали классическую имплантированную память, — сказала Ричарде и снова облокотилась на спинку кресла. — Имплантированную память обычно называют «регрессным анализом». Оказалось, что процесс регрессного анализа наводит воспоминания, которые абсолютно правдивы для человека с такими воспоминаниями. Я могу провести вас через небольшой сценарий прямо сейчас, и в конце вы совершенно точно будете помнить, что были жирафом. Или женщиной. Или ребенком подверглись сексуальному насилию. Гарантировано. И ни одно воспоминание не будет ПОДЛИННЫМ.

Какое-то время из-за этого существовали огромные проблемы со случаями растления малолетних; я все еще разбиралась с последствиями, когда переехала сюда. Да все еще продолжаю разбираться. Женщины с отчетливыми воспоминаниями о сексуальных домогательствах со стороны отца или друга семьи, и очень маловероятно, что такое когда-либо происходило. Единственный способ побудить их хотя бы задуматься, что память ложная, это пройти через тот же самый процесс, что явно невозможно. И затем для них все заканчивается этими действительно невозможными воспоминаниями. Что представляет отдельную проблему.

Она пожала плечами и надела очки.

— Что я могу сказать? В свое время я имела дело с десятками случаев имплантированной памяти. В этом случае не проявляется ни один из классических признаков. Она припоминает мелкие детали, которые не характерны для этого вида памяти. Это один из признаков «настоящих» воспоминаний в противоположность имплантированным. Затем есть ЭЭГ.

Она взяла лист с альфа-ритмом и указала на переход.

— Мы думаем, что этот причудливый переход появляется тогда, когда она подыскивает подходящую… скажем так, «душу»… для выполнения действия. Такое происходит лишь, когда навык требуется ей первый раз, поэтому находить новые примеры становится все труднее. Но происходит обязательно. И она переключается в альфа-ритм, когда не должна переключаться. Например, когда пишет. Здесь переключение в альфа-ритм должно происходить только при печати на клавиатуре.

— Так что же тут все-таки происходит? — спросил Мосович в изнеможении.

— Как я сказала, мы не эксперты, — ответила Ричардс. — Мы можем только предполагать. Вы хотите услышать наши предположения?

— Да, — сказал Мюллер. — Пожалуйста.

— О’кей, — произнесла Ричарде, сняла очки и положила их на стол. — Энн Элгарс получила серьезное ранение в голову в битве за Вашингтон. Повреждение было обширным, и большие отделы мозга нормально не функционировали. Она пребывала в коме, в сущности перманентной, почти пять лет. Чп… тщ… — Она запнулась.

— Обычно мы говорим просто «крабы», док, — сказал Мосович. — Хотя наиболее близкое произношение, доступное человеку, напоминает «Щ-пфет». — Он улыбнулся. — Я один из немногих известных мне людей, кому когда-либо приходилось говорить по-крабьи. И даже я не стану пытаться без особой на то необходимости.

— Ну хорошо, э… «крабы» вошли в контакт с бригадой терапевтов, то есть с нами, и предложили попытаться вылечить ее. Они отметили, что она может умереть в процессе, но если получится, это поможет поправиться многим другим тяжелораненым.

У нас… было разрешение делать все, что сочтем уместным, кроме отключения ее от аппарата искусственного дыхания, так что мы согласились. Она исчезла с… крабами и появилась… как она есть. Меньше чем через неделю, с гораздо лучше функционирующей мускулатурой. «Чудо» было самым умеренным нашим словом.

Ричарде остановилась и пожала плечами.

— Далее сплошные рассуждения. — Она нахмурилась и покачала головой. — Сумасшедшие рассуждения, если вы не против использования этого слова.

Скажем, у вас сломался компьютер. Вы меняете негодные детали, очищаете память и загружаете новые программы. Мы думаем, крабы сделали именно это. Во всех смыслах.

— Блин, — прошептал Мюллер. — Вы хотите сказать, они…

— Им, вероятно, пришлось удалить часть мозга, — сказала Ричардс. — Или сделать что-нибудь столь же радикальное. Повреждение было обширным, и не только из-за ушибов; у нее произошли разрывы тканей. Чтобы исправить такое, требуется операция и регенерация, как, скажем, для печени. По крайней мере у нас, людей. Но что бы крабы ни сделали, оно было того же масштаба. Но после замены деталей компьютер еще остается «мертвым». Поэтому мы думаем, они взяли… персоналию, личность, если угодно, которую имели под рукой, и загрузили ее в Элгарс. И все эти нестыковки с памятью, которые мы видим, есть результат чего-то вроде маленьких обрывков кода, которые просто… там болтаются. От них редко удается полностью избавиться в компьютере, что уж говорить о человеке.

— Значит, Энн Элгарс как личность мертва, — сказал Мосович. — Это совершенно другой человек.

— Вроде того, — снова вздохнула Ричардс. — Не спрашивайте меня о душе. Вопрос, кто или что есть личность, дебатируется в психологии не меньше, чем в религии. И потом, природа сохраняет какое-то влияние; это подтверждалось неоднократно. Люди, кажется, имеют тенденцию… заполнять кем-то приготовленную форму. Они не замкнуты в ней детерминировано, но маловероятно, что человек Энн Элгарс в конце концов станет либо Энн Элгарс, либо личностью, которую крабы определенно в нее «загрузили».

— А что тогда такое с альфа-волнами? — спросил Мосович.

— А, тут другое, — ответила она. — Похоже, в Энн не только загрузили личность, но также, отдельно, загрузили навыки. И мы думаем, что некоторые из них «присущи» базовой личности, или даже первоначальной Элгарс, а другие являются отдельными. Поэтому когда она сталкивается с новой ситуацией, то должна найти нужный файл, так сказать. Это происходит неосознанно; она не имеет ни малейшего представления, что делает. Но это причина такого странного перехода.

— Ну, я не знаю, кто она такая, — сказал Мосович. — Но вопрос заключается в том, может ли она выполнять свою работу? Нам сейчас требуется каждый стрелок, кого можем заполучить. Может она служить или нет?

— Она может выполнять работу, — ответила Ричардс. — И легко. Она запрограммирована быть солдатом, даже, предположительно, «суперсолдатом». Ее навыки охватывают широкий спектр, от меткой стрельбы до подрывных работ. Она несомненно может служить. Вопрос в том, для чего еще она запрограммирована?

Уэнди открыла дверь на прожужжавший звонок, зажала извивающуюся Эмбер под мышкой и сдвинула брови при виде заполнившей дверной проем фигуры в камуфляже.

— Мы сдаем в офисе.

Мюллер нахмурился.

— Я думал, это — ваш офис.

— Так и есть, но мы уже сдали кровь, — ответила Уэнди. — Другими словами, что вам надо?

— А-а, нам сказали, что мы можем найти здесь капитана Энн Элгарс, — сказал Мюллер. — Судя по фото, вы не капитан Элгарс. Тем не менее приятно познакомиться, мисс…

— Каммингс. Уэнди Каммингс.

— Мастер-сержант Мюллер, — сказал Мюллер. — Чудесно. А капитан Элгарс поблизости? — продолжал он на фоне исторгнутого малышкой воя, напоминавшего сирену пожарной машины.

— Конечно. Я приведу ее, — сказала Уэнди. — Проходите.

Она обошла Келли, которая выбрала самую середину пола в качестве само собой разумеющегося места для собирания головоломки, изображавшей тигра в натуральную величину, и пошла в глубину помещения.

Мюллер оглянулся через плечо на Мосовича и пожал плечами, затем переступил порог. В комнате царил тот веселый гомон, что порождает любая группа детей, но шум стих, когда малыши заметили посетителей. Мосович и Мюллер не успели опомниться, как оказались в окружении детей.

— А вы настоящий солдат? — спросила одна маленькая девочка. Ее карие глаза казались размером с блюдце.

Мюллер присел на корточки, чтобы не слишком выделяться ростом, и кивнул.

— Точно. А ты настоящая маленькая девочка?

Девчушка захихикала, и вперед высунулся один из мальчиков.

— Это настоящее ружье?

— Да, — проворчал Мосович. — И если ты его тронешь, то будешь отшлепан.

— Ружье не игрушка, сынок, — добавил Мюллер. — Как тебя зовут?

— Натан, — ответил мальчик. — Я собираюсь стать солдатом, когда вырасту, и буду убивать послинов.

— И это отличное желание, — высказал свое мнение Мюллер. — Но ты не начинаешь сразу с большого ружья. Ты сначала учишься на маленьком ружье. И однажды, если будешь съедать в обед все овощи, станешь таким же большим, как я. И сможешь целый день убивать послинов.

— И ни капельки не устаешь? — спросила другая девочка.

— Ну… — сказал Мюллер, и украдкой показал Мосовичу кулак, чтобы тот не вздумал засмеяться, — немного все-таки устаешь.

— О’кей, дети, пора обедать, — сказала Шари, подходя к ним с Элгарс и Уэнди. — Оставьте этих джентльменов в покое. Помойте руки и тихонько рассаживайтесь.

— Я Элгарс, — сказала капитан, не обращая внимания на детей. Ее руки и одна щека были испачканы белым порошком.

— Капитан, я сержант-майор Мосович из Разведки Флота, а это мой старший помощник мастер-сержант Мюллер. — Он сделал паузу, а затем кивнул, как если бы отметил пункт в воображаемом списке. — Ваш командир, полковник Катпрайс, направил сообщение одному из моих бойцов с просьбой приехать сюда и посмотреть, не требуется ли спасать вас от психиатров. Я не знаю, помните ли вы Николса, вы вместе обучались в школе снайперов. Ему здорово досталось во время нашей последней операции, и он все еще в лазарете, поэтому вместо него сюда приехали мы с Мюллером.

— О’кей, — кивнула Элгарс. — Так меня спасают из рук мозгодавов?

— Здесь есть, где можно поговорить, мэм? — потянул время Мосович. — Где-нибудь поспокойнее? — добавил он, когда дети начали выходить из ванной.

— Не особенно, — сказала Элгарс, слегка повышая голос, чтобы ее было слышно за детским гвалтом. — Кухня ненамного лучше. Нам бы лучше пойти в мою комнату, но на это у меня на самом деле нет времени.

— Это где вы… Вы здесь работаете, мэм? — спросил Мосович.

— Вроде этого, — ответила она. — Я помогаю. Я повсюду хожу за Уэнди, чтобы освоиться.

— Ладно, — нахмурился Мосович. — О’кей, вопрос, мэм, заключается в том, как вы относитесь к возвращению обратно на действительную службу?

— Отношусь нормально, — сказала Элгарс. — Могу я задать вопрос?

— Конечно, мэм.

— Вы здесь, чтобы дать мне оценку?

Этот вопрос заставил Мосовича сделать паузу в разговоре. Вопрос заключался в том, ответить ли честно, или в два этапа. В конце концов он решил, что честность — правильная политика, пусть не всегда лучшая.

— Полагаю, можно сказать и так, мэм, — признал сержант-майор. — Мне сказали приехать сюда, проведать вас, затем представить письменный доклад вашему командиру насчет вашего соответствия. Обычно сержант-майора не посылают для составления рапорта на офицера, и я не психолог. Но я давно ошиваюсь на этой войне и полагаю, что власти наверху доверяют моим суждениям.

— О’кей, — сказала Элгарс. — В таком случае я тоже буду честной. Я ни черта не знаю, чем занимаются капитаны. Я умею стрелять, это да. Могу делать еще кое-что другое. Но я продолжаю находить дыры. И я понятия не имею, в чем даже заключается работа капитана. Так что быть капитаном окажется нелегко.

Мюллер пихнул Мосовича в плечо и пошептал ему на ухо. Мосович обернулся к нему и посмотрел с лукавым выражением, и поднял палец в направлении Элгарс.

— Капитан, прошу извинить меня на минутку.

Они с Мюллером отошли в уголок детского сада и немного поговорили. Элгарс видела, как Мосович тряс головой, а Мюллер размахивал руками. Через мгновение к ней подошла Уэнди спросить, что происходит.

— Не знаю, — ответила капитан. — Но не думаю, что мне это понравится.

Мосович вернулся и посмотрел на них обеих. Открыл было рот, остановился, посмотрел через плечо на Мюллера. На секунду задержал взгляд на Уэнди, затем снова взглянул на Элгарс.

— Капитан, — громко сказал он, перебивая визг детей. — Не думаю, что в этой обстановке у нас сложится верное суждение, как вы на самом деле себя чувствуете.

Элгарс секунду смотрела на него, поглядела на Уэнди, затем снова на него.

— Так что вы предлагаете?

— Мюллер предлагает нам вчетвером подняться на поверхность. Может быть, пообедать где-нибудь, сходить на стрельбище, посмотреть, как вы себя чувствуете в обстановке, отличающейся от… — в этот самый момент Шакила принялась издавать один из своих пресловутых визгов — … детского сада.

— Сержант-майор Мосович, — спросила Уэнди, задрав бровь, — уж не предлагаете ли вы парное свидание?

— Нет, — сказал Мосович. — Всего лишь шанс поговорить не здесь.

— Ох-хо, — произнесла Уэнди, бросив взгляд на Мюллера, который вернул его с выражением, говорящим, что у него и масло во рту не растает. — Дело в том, что Шари не справится с детьми одна. Однако я думаю, что капитан Элгарс вполне способна о себе позаботиться, так почему бы вам не поехать втроем?

— О’кей, — пожал плечами Мосович. — Меня устраивает.

— Подождите, — сказала Элгарс. — Уэнди, когда ты в последний раз выходила на поверхность?

— В ноябре? — наморщила брови Уэнди.

— Угум, — произнесла Элгарс. — А какого года?

— Э-э… — Уэнди помотала головой. — Две тысячи седьмого?

— А как давно у Шари не было никакой передышки? — спросила Элгарс.

— Повести детей на поверхность не похоже на передышку, — заметила Уэнди. — Но… я не думаю, что она покидала подгород с тех пор, как мы прибыли из Фредериксберга. И последний раз, когда я была наверху, это… чтобы дать свидетельские показания, — продолжила она с каменным выражением.

— Ну, я думаю, нам всем следует побывать на поверхности, — сказала Элгарс.

— С детьми? — спросил Мосович, не веря своим ушам.

— Конечно, — сказал Мюллер. — С детьми. Проверка капитана на стресс.

— Господи, о’кей, как будет угодно, — поднял руки Мосович. — Проверка на стресс меня. Мы все поднимемся наверх и пообедаем где-нибудь во Франклине. Посмотрим, как Элгарс воспримет пребывание за пределами. Я включу это в свой рапорт, и посмотрим, что скажет полковник Катпрайс.

— Мне не помешала бы помощь, — сказала Шари, подходя к ним.

— Ну что ж, это все ставит на места, — засмеялась Уэнди.

— Ставит что?

— Сержант-майору необходимо провести какое-то время с капитаном Элгарс, — пояснил Мюллер. — Я порекомендовал отправиться на поверхность вместе с Уэнди, чтобы капитан не чувствовала себя слишком одиноко. Уэнди отметила, что вам требуется большая помощь по уходу за детьми, чтобы она могла вас оставить. Вот все и пришло к приглашению на поверхность вас всех.

— Куда на поверхность? — нервно переспросила Шари.

— Думаю, во Франклине есть хотя бы одно приличное место, — заметил Мосович. — Это место ОиВ корпуса. Там должно быть хоть что-то.

— Ну не знаю, — нехотя произнесла Шари. — Франклин? Он…

— Он не пользуется здесь слишком хорошей репутацией, — с мрачной усмешкой заметила Уэнди.

— Мы тоже не часто там бываем, — сказал Мюллер. — Но поверьте, еда там получше здешней.

— Я не уверена… — сказала Шари.

— Зато я уверена, — возразила Уэнди. — Сколько мы тут сидим? Пять лет? Когда ты в последний раз видела солнце?

— Очень давно, — прошептала, кивая, Шари. — За исключением Билли, не думаю, что кто-то из детей помнит, как оно выглядит.

— С нами будут трое опытных солдат, — указала Уэнди. — Это будет безопасно. Это будет шанс для детей выглянуть наружу. Насколько там может быть плохо?

— В целом послины сейчас не активны, — отметил Мосович. — Сфера около Кларксвилля ведет себя странно, но тоже ничего не предпринимает. Только гоняет нас по холмам.

— О’кей, — сказала Шари после непродолжительного раздумья. — Давайте. Как ты сказала, Уэнди, не настолько же там плохо.

— Ты совсем из нее вырос, Билли, — сказала Шари, поправляя на Билли ветровку, пока Уэнди забирала свое личное оружие.

— Просто… невероятно, — говорила она, глядя на оружие. Это было Усовершенствованное Оружие Пехоты, стандартное оружие Наземных Сил, полуавтоматическая винтовка калибра семь шестьдесят две, с подствольным двадцатимиллиметровым гранатометом. Индивидуальность данному экземпляру придавал установленный сверху лазерный целеуказатель.

Должен был придавать.

— Где мой лазер? — возмущенно спросила она, поворачивая заржавевшее оружие. — Я сдавала его с леопольдовским четырехкратным оптическим прицелом в комплекте с лазерным целеуказателем. На этом оружии нет оптического прицела. Также еще были три запасных магазина. И вы заставили меня сдать двести патронов, что были у меня россыпью. Ну и где все это?

—  В ведомости значится только оружие, — сказал охранник, глядя на свой монитор. — Ни патронов, ни прицела, ни магазинов.

— А вот хрен там, — сказала Уэнди, подалась вперед и прижала к стеклу с зеленоватым отливом потрепанную квитанцию. — Не хочешь прочесть эту гребаную квитанцию, говнюк? На кой хрен мне сдалось оружие без чертовых патронов?

— Уэнди, — потянул ее за руку Мосович. — Брось. Прицела нет. Патронов нет. Эти жопы давно их расстреляли. А прицел наверняка украшает собственное оружие этого болвана. Из которого он уже год как не стрелял.

— Если хочешь вообще отсюда выбраться, лучше смени пластинку, пэдээрщик, — прорычал охранник из-за стекла.

Мюллер наклонился вперед, пока его нос почти коснулся бронированного стекла, и улыбнулся.

— Эй! — гаркнул он и расхохотался при виде подскочившего охранника. Он запустил руку в объемистый карман своей куртки и вытащил заряд Си-4. Содрав клейкую пленку, он прилепил его к стеклу и начал хлопать себя по карманам, бормоча: — Детонаторы, детонаторы…

Мосович улыбнулся.

— Ну так ты откроешь дверь или хочешь, чтобы я вошел и нажал кнопку?

Он с улыбкой кивнул, когда позади него заскользила бронированная дверь.

— Премного благодарен. И если ты задумал баловаться с лифтами, то позволь заметить, это будет лишь означать, что нам придется вернуться.

— И… всего хорошего, — добавил Мюллер, взял Келли за руку и направился к двери.

— Просто не могу поверить, — никак не могла успокоиться Уэнди. — Я сдала эту штуку в безупречном состоянии. Словно она только что с завода.

— Сомневаюсь, что она будет теперь работать, — вздохнул Мюллер. — Они сущий кошмар, когда заржавеют. У них спусковой механизм дьявольски хрупкий.

— Не переживай, — сказал Мосович. — Не похоже, чтобы на нас набросились послины во Франклине.

— Мы слышали, что они там повсюду, — нервно произнесла Шари, когда они подошли к лифтам на поверхность. — Что люди гибнут каждый день.

— О, это так, — сказал Мюллер и прошел нажать кнопку. Лифт был огромным, достаточно большим, чтобы в нем поместился полуприцеп. Цепи на стойках делили его на несколько дорожек. Несколько цепей разомкнулись и свободно болтались, а одна стойка валялась на полу и покатилась, когда лифт дернулся вбок. — Должно быть, дички убивают от трех до четырех гражданских ежедневно. Вам известно, сколько людей ежедневно погибало в автокатастрофах до войны?

— Да уж, — согласился Мосович. — Уровень смертности, за исключением боевых потерь, резко упал в Штатах.

— Почему мы движемся вбок? — перебила Элгарс.

— О, простите, я забыл, что вы никогда в таком не были, — сказал Мосович. — В каждой шахте находится несколько лифтов, чтобы прибывающих беженцев можно было переправлять вниз по-настоящему быстро. Тут есть шахта «вверх» и шахта «вниз», и они скользят между ними.

Он кивнул, когда сооружение задрожало и начало подниматься.

— Мне как-то довелось в таком застрять. Не слишком приятное ощущение. Ну да ладно, так о чем это мы?

— Снижение уровня смертности, — сказала Шари.

— Не снижение в целом, имейте в виду, — сказал Мюллер. — Уровень военных потерь основательно это компенсировал.

— Сколько? — спросила Элгарс. — Я имею в виду, боевых потерь?

— Шестьдесят два миллиона, — ответил Мосович. — В Соединенных Штатах и американских вооруженных силах. И это только потери среди военных. Бледнеет в сравнении с Китаем и Индией, не забывайте, но все равно плохо.

— Шесть… — задохнулась Шари. — Вы не повторите еще раз?

— Шестьдесят два миллиона, — тихо произнес Мюллер. — На пике войны столько стояло под ружьем в Континентальных Штатах, что зовутся КОНСША, и в Экспедиционных Силах. Но за последние пять лет каждое боевое подразделение, в большинстве своем пехотные батальоны, потеряло по трое бойцов на каждую единицу списочного состава. То есть потери у них составили триста процентов. Личный состав американской части ЭС достигал максимума в сорок миллионов человек. Но общие потери сократили это число, и сейчас АЭС составляет менее двенадцати миллионов, из них только половина реально стреляет по послинам.

— И идет непрерывное истощение внутренних районов, — добавил Мосович. — Время от времени все еще случаются высадки; всего лишь в прошлом году боевой сфере удалось почти нетронутой сесть возле озера Солт-Лейк.

— Мы слышали про это, — сказал Уэнди. — Но… ничего похожего на такие цифры потерь.

— Вслух о них особо не говорят, — согласился Мосович. — Добавьте сюда сорок миллионов, или около того, потерь среди гражданского населения, и тот факт, что сейчас мы ведем войну с самым низким числом мужчин лучшего возраста для службы, то мы… ну, мы обескровлены напрочь. Даже с омоложением пожилых. Когда берешь человека, никогда не державшего винтовки в руках, и обучаешь его в восемнадцать лет, это одно, делать это, когда им пятьдесят, это… другое. Они, в общем и целом, недостаточно глупы, чтобы быть хорошими солдатами. Они не пушечное мясо. Молодые парни хотят выглядеть героями, чтобы женщины их любили и рожали им детей. Старики просто хотят дожить до следующего рассвета.

— А потому просто глупо не допускать женщин в боевые подразделения, — сказала Уэнди, качая головой на состояние своей винтовки. — Это… — Она снова помотала головой. — Я знаю, что могу положиться на вас, здоровых сильных мужиков, и вы меня защитите. Но я не хочу быть обязанной!

— Да не переживай ты так, — усмехнулся Мосович. — Найдем мы тебе оружие. И женщины в целом также не столь глупы; они могут беременеть, когда захотят. Так говорят; я не согласен с этой политикой, но, похоже, никто не собирается ее менять.

Он вышел в бетонное помещение. Оно было около пятидесяти метров шириной и около ста длиной, с нарисованными на полу черными полосами. Стены сочились влагой, из лифта в сторону стеклянных дверей в торце дуло сквозняком. Посередине помещения располагался ряд небольших бункеров. Ближе стало видно, что большинство из них наполовину забито песком и хламом, кое-что принесло ветром, но основное набросали проходившие мимо. Краска с большинства полос облупилась, по всему помещению валялся мусор, впрочем, свежего было мало.

— Думаю, что я знаю настоящую причину, почему женщинам почти невозможно поступить сейчас в Наземные Силы, — заметил Мосович. — Но причина очень мерзкая, и тебе не понравится.

— Мне не нравилось многое из того, с чем приходилось иметь дело, — сказала Уэнди. — Мне так и кажется, что моя жизнь состоит только из того, что мне не нравится.

— В таком случае, я думаю, именно потери являются ответом, двумя ответами, на самом деле, — сказал Мосович. — Первая причина, что мы напрочь обескровлены. Мы потеряли примерно восемьдесят процентов нашего мужского населения репродуктивного возраста. Но даже с учетом боевых потерь мы потеряли только около тридцати процентов женщин репродуктивного возраста…