Глава XXXIV. КАК ПРОЧЕСТЬ ПИСЬМО?

— Ну, что вы слышали по дороге о Дюброске? — обратился я к товарищам. С момента бегства Линкольна никто ничего о нем не слышал.

— Я думаю, капитан, — заговорил ирландец, — что он больше не доставит нам никаких неприятностей. Сержант здорово угостил его…

— Ну, не так-то просто убить человека одним ударом приклада! — заметил Клейли. — Меня интересует вот что: каким образом добился он так скоро положения среди мексиканцев?

— Мне кажется, лейтенант, — ответил Рауль, — что Дюброск бывал здесь и раньше. В Вера-Круце я слышал о каком-то креоле, похитившем девушку из богатой семьи и женившемся на ней. И я почти уверен, что фамилия этого креола была именно Дюброск. Кроме того, я припоминаю, что этот парень был шулером или чем-то в этом роде. Разговоров об этом тогда было достаточно.

Я с беспокойством вслушивался в слова француза. Его рассказ вполне соответствовал тому, что я знал раньше. Меня мучила мысль, что это чудовище может иметь какое-нибудь отношение к Гвадалупе!.. Я не стал дальше расспрашивать Рауля: мне было слишком тяжело слушать его рассказы.

Наш разговор был прерван скрипом двери. С наших глаз сняли повязку. Свет проникал в нашу камеру лишь через маленькое окошечко, но и этот слабый луч света показался нам сиянием полуденного солнца! Два мексиканца внесли глиняные тарелки, наполненные бобами, и поставили на пол, рядом с нами.

— Очень любезные джентльмены! — сказал Чэйн. — Но скажите на милость, как мы будем поглощать наш обед?

— Черт возьми! — воскликнул Клейли. — Они не принесли нам ни ножей, ни вилок. И, кажется, не собираются развязать нам руки…

— Вы позволите есть нам хотя бы руками? — спросил Рауль одного из гверильясов.

— Нет! — ответил грубо мексиканец.

— Что же нам делать?

— Жрите как собаки!..

— Благодарю вас, сэр, вы очень любезны.

— А если не нравится, не ешьте совсем! — заключил мексиканец, выходя со своим товарищем.

Тяжелая дверь закрылась за ними.

— Благодарю вас, джентльмены! — закричал им вслед Рауль. — Как-нибудь обойдемся… Все же мы должны быть благодарны и за это, — обратился он к нам. — Признаться, я не ожидал от Яньеса и такой милости.

С этими словами Рауль подкатился к тарелке с бобами и принялся за них с аппетитом.

— Ах, проклятые! Заставить порядочных людей лакать, как животных! — воскликнул Чэйн.

Тем не менее и он последовал примеру француза.

— А как вы, капитан? — спросил Клейли. — Надо питаться.

— Начинайте без меня, — ответил я.

Я решил попробовать прочитать записку. Подкатившись к двери, я после некоторых усилий встал на ноги. Окошечко приходилось как раз против моего подбородка. Оно было пробито в толстой двери и, таким образом, имело довольно широкий подоконник. На этом подоконнике мне и удалось наконец расстелить мою бумажку.

— Какого черта вы там толчетесь, капитан? — спросил Клейли, удивленно наблюдавший за моими маневрами.

Рауль и ирландец оторвались от своих бобов.

— Тише, продолжайте ваш обед и не мешайте мне.

Я прочел следующее:

«Сегодня ночью ваши веревки будут перерезаны, и вы получите возможность бежать. Не бегите назад — именно в этом направлении вас будут преследовать. Кроме того, там вы подвергнетесь риску встретиться с другими отрядами гверильясов. Берите направление на Сан-Хуан или Манга-де-Клаво. Ваши передовые посты уже достигли этой линии. Проводником будет француз, он хорошо знает эти места. Мужайтесь, капитан! Прощайте!

P.S. Они ждали вас. Был послан человек предупредить вас, но он оказался предателем или сбился с дороги. Прощайте, прощайте!»

— Это тот самый человек, — воскликнул я невольно, — которого убил Линкольн!

Из предосторожности я снова схватил бумагу губами, сжевал и проглотил ее.

«Кто же был моим спасителем? Терпение! Ночь раскроет мне эту тайну… »

Глава XXXV. КОБРА ДИ-КАПЕЛЛО

До этого момента все мое внимание было поглощено запиской — я и не думал о том, что творилось за стенами нашей темницы. Но теперь, когда записка была прочтена и уничтожена, мне захотелось выглянуть наружу. Я встал на цыпочки и просунул голову в амбразуру окна.

Солнечные лучи проникали сквозь широкие листья пальмы. Их обвивал дикий виноград. Дальше сверкали белоснежные цветы магнолии, ветви померанцевых деревьев склонялись под тяжестью золотых плодов. Ближе стояла купа пальм коросо. Их голые стволы были обвиты лианами. Под пальмами я заметил три гамака. Один из них был пуст, в двух остальных лежали две женщины. Я не видел их лиц. Они лежали неподвижно, — вероятно, спали…

Вдруг одна из женщин оглянулась, приподнялась в гамаке, что-то прошептала и заснула снова. Теперь ее лицо было обращено ко мне. Я вздрогнул. Мое сердце забилось. Я узнал черты Гвадалупе Розалес.

Во сне она спустила ножку с гамака. Маленькая шелковая туфля упала и лежала на траве… Ее головка покоилась на шелковой подушке. Черные волосы распустились…

Мое сердце было полно самыми противоположными чувствами. В нем смешивались удивление, радость, любовь и горечь.

Да, горечь! Как могла она спать так спокойно и сладко, в то время как я в нескольких шагах от нее, связанный, измученный, лежал в темнице!..

Вдруг мое внимание привлек неизвестный странный предмет. Я заметил среди лиан какую-то длинную черную ленту. Сначала я принял ее за разновидность ползучего растения, но, присмотревшись внимательно, я обнаружил, к своему ужасу, что лента шевелится. Это была змея! Она спускалась вниз по лианам в гамак… Я всматривался все пристальнее и заметил на ее голове выступы вроде рогов. Сомнений быть не могло: это была ужасная рептилия Америки — макаурель, или кобра ди-капелло!

Змея осторожно вытягивала шею. Теперь она была всего в каком-нибудь полуметре от спящей девушки…

Вот она начала раскачивать головой с пронзительным свистом, ее челюсти раскрылись, раздвоенный язык сверкал на солнце, как рубин!..

Она пристально смотрела на свою жертву, будто хотела зачаровать ее. И мне показалось, что губы девушки зашевелились, и голова ее начала раскачиваться взад и вперед, следуя движениям головы кобры.

Я следил за происходящим, не будучи в состоянии шелохнуться. Я никак не мог помочь девушке!.. Единственное спасение было в спокойствии. Если она не пошевелится, то змея может уползти, не укусив ее…

— Неужели она просыпается?.. — шептал я. — Нет, нет, она еще спит… Она проснулась! Она встает!..

В это время раздался выстрел. Змея свернулась кольцами и упала на землю, извиваясь от боли.

Девушки вскрикнули, вскочили с гамаков и исчезли.

Прибежало несколько мексиканцев. Они добили змею саблями. Один из них нагнулся, рассматривая мертвую гадину.

Вдруг он воскликнул:

— Carajo! Голова прострелена.

Минуту спустя полдюжины гверильясов ворвались в нашу дверь с криками:

— Quien tira? (Кто стрелял?)

— В чем дело? — сердито спросил Рауль. Он был в дурном настроении и не подозревал о происходившем снаружи.

— Я спрашиваю, кто стрелял? — повторил мексиканец.

— Кто стрелял? — спросил Рауль. — Разве мы похожи на стрелков? Если бы я только имел возможность, мой милый друг, стрельнуть хоть один раз, то поверь мне, что моя пуля была бы предназначена для твоего дурацкого черепа…

— Это не они, — воскликнул мексиканец, — ведь они связаны!

И мексиканцы снова оставили нас одних.

Глава XXXVI. ШТАБ ГВЕРИЛЬЯСОВ

Мои мысли были не из приятных.

«Одна ли она здесь или со своей сестрой? Как они попали в руки бандитов? Где их родители?»

Я не получал ответа на эти вопросы.

— Уверяю вас, это было ружье сержанта, — говорил Чэйн.

Я прислушался к разговору товарищей.

— У него совсем особый звук, — продолжал ирландец, — совсем не похожий на мексиканские ружья…

— Странно! — пробормотал я.

— А я видел мальчика, капитан, — обратился ко мне Рауль, — когда они открывали дверь, он как раз проходил мимо.

— Мальчика, какого мальчика?!

— Да того самого, которого мы выудили из города.

— А, Нарсиссо! Вы его видели?

— Да, его самого, а кроме того, белого мула, на котором старый джентльмен ездил в лагерь. Я уверен, что вся семья здесь. Может быть, только благодаря этому мы до сих пор и живы…

За последние двадцать часов я ни разу не подумал о Нарсиссо. Теперь мне все стало ясно. Самбо, которого убил Линкольн, был послан предупредить нас об опасности. Кинжал был передан ему Нарсиссо для того, чтобы мы поверили посланцу. Женский голос, маленькие мягкие руки — и то, и другое принадлежали Нарсиссо. Значит, она знает, что я здесь, и она спит спокойно в двух шагах от меня, а я страдаю, со мной обращаются, как со зверем…

Мои горькие размышления были прерваны несколькими гверильясами, вошедшими в нашу темницу. Нам завязали глаза, вывели и посадили на мулов.

Заиграл рожок. Мы снова тронулись в путь.

— Я хорошо знаю эту дорогу, — проговорил Рауль, — мы приближаемся к гасиенде Сенобио. Когда-то я возил этим путем контрабандный табак. Все это проделывалось по ночам…

— А я думал, что контрабандистам не приходится прибегать к таким предосторожностям…

— Как когда. Иногда правительство вдруг проявляет бдительность, и тогда контрабанда становится опасным занятием. Я никогда не забуду этих холмов. Однажды в здешних местах я чуть не отправился на тот свет.

— Каким образом? — заинтересовался я.

— Сенобио закупил большую партию товара у одного купца в Оахаке. В устье Меделлина стоял корабль, на борт которого мы должны были доставить эту партию. Сенобио отобрал самых надежных ребят: товар был ценный. Мы были вооружены до зубов и получили от патрона приказ защищаться до последней капли крови. Правительство как-то пронюхало об этом деле, из Вера-Круц был послан отряд нам наперерез. И вот на этом самом холме мы повстречались.

— Ну, и что же дальше?

— Сражение продолжалось около часу. Мы потеряли троих лучших людей, зато и мы перебили пол-отряда, а вторую половину заставили бежать обратно в Вера-Круц.

— А что же сталось с вами?

— Благополучно сдали товар. Трое из нас остались лежать у подножия холма, едва не лег и я рядом с ними. У меня насквозь было пробито бедро. Шрам виден до сих пор. По временам болит невыносимо.

Нашу беседу прервал лай собак. Лошади заржали, им ответили мустанги, пасшиеся где-то поблизости.

— Мне думается, Рауль, дело близится к вечеру, — заметил я.

— Да, как будто стало посвежее, — ответил он.

Собаки умолкли. Кто-то здоровался с нашими провожатыми. Копыта лошадей и мулов гулко застучали по каменным плитам. По звукам мы догадались, что едем под каменными сводами. Остановились. Нас сняли с седел и бросили на плиты, точно тюки с товарами…

Мы прислушались к раздававшимся вокруг нас звукам. Ржали лошади, выли и лаяли собаки, мычали быки и коровы, бряцали сабли и шпоры, визжали женщины, кричали и ругались мужчины.

Кто-то возле нас говорил:

— Они из того самого отряда, который ускользнул от нас в Ля-Вирхене. Между ними — два офицера…

— Каррамба! У них были какие-то заколдованные пули! Надо надеяться, что патрон повесит всех этих янки.

— Quien sabe! (Кто знает!) — произнес другой голос. — Пинсон захвачен сегодня утром в Пуенте-Морено. Наскочили драгуны. Наши ничего не могли поделать. Вы знаете, как старик любит Пинсона: он скорее лишится жены, чем его….

— Так вы думаете, что он предложит обмен?

— Очень может быть…

— О нас с вами он не стал бы беспокоиться. Изруби нас в куски на его глазах, он и пальцем бы не пошевельнул…

— Всегда так бывает. Чем больше стараешься, тем меньше тобой дорожат…

— Верно! Мне порядком надоело возиться со стариком. Право, Хозе, я, того и гляди, удеру к падре.

— К Харауте?

— Ну да. Он сейчас со своим харочо где-то у Puente National. Между ними — несколько человек моих товарищей с Рио-Гранде. Живут они в палатках и ведут превеселую жизнь, как я слышал. Если бы эти молодчики попались вчера падре Харауте, их сегодня не было бы уже на свете…

— Это верно. Однако надо развязать их и дать им поесть, — может быть, они и ужинают-то в последний раз…

С этими утешительными для нас словами тот, которого звали Хозе, снял с нас повязку. Вечерний свет так ослепил нас, что мы не сразу могли различить, что творилось вокруг нас.

Мы лежали в углу patio — широкого двора, окруженного домами с плоскими крышами и толстыми стенами. За исключением первого дома, все здания были одноэтажные.

Украшенный балюстрадами портик главного дома был уставлен громадными вазами с растениями и цветами и защищен от солнца пестрой шелковой драпировкой.

Посредине патио помещался обширный каменный бассейн с фонтаном, окруженный померанцевыми деревьями, ветви которых свешивались над водою. На самом видном месте стояли две небольшие пушки. С одной стороны двора тянулись большие ясли, насыпанные маисом. К ним подводили проголодавшихся дорогой лошадей и мулов.

Громадные собаки, лежавшие на раскаленных плитах мостовой, ожесточенно лаяли, когда появлялся какой-нибудь новый всадник. Это были знаменитые испанские ищейки из породы тех, которыми Кортес травил когда-то ацтеков.

Гверильясы расположились вокруг разведенных огней, поджаривая на кончиках сабель куски вяленого мяса.

Некоторые чинили сбрую или чистили оружие, другие прогуливались взад и вперед, гордо драпируясь в роскошные manga или живописные серапе. Тут же ходили женщины в цветных рубашках.

Служанки приносили большие кувшины с водой или, стоя на коленях перед каменными очагами, скатывали тесто для тортилий и жарили бобы.

Все весело смеялись, шутили и болтали. Никому не было грустно, кроме нас, злополучных пленников, которых, быть может, ожидала в ближайшем будущем ужасная смерть…

Из вестибюля главного дома выходили офицеры, отдавали распоряжения и снова скрывались.

В одном углу двора лежали нагроможденные друг на друга тюки товара. Вблизи них расположились арриеро — погонщики мулов в живописных кожаных костюмах. Через крыши низких зданий — мы находились на возвышении — мы могли видеть зелень лугов и лесов. Вдали обрисовывались снежные вершины Анд. Выше всех вздымался к небу, как снежная пирамида, пик Орисавы.

Солнце уже скрылось за горами; последние лучи озарили конус Орисавы, заливая его расплавленным золотом. Облака, отливавшие пурпуром, окутывали вершины более низких Кордильер. Только самый высокий пик — Сверкающая Звезда

— одиноко вздымался из тумана…

Это была живописная, величественная картина — на один момент я забыл, где я и что со мной… Но грубый голос Хозе вернул меня к действительности. Он вошел с двумя пеонами, несшими наш ужин на большом глиняном блюде.

Ужин состоял из черных бобов и полдюжины тортилий. Так как мы успели изрядно проголодаться, то не подвергли его сильной критике. Нам развязали руки — в первый раз за все время нашего пленения блюдо поставили перед нами. Но опять у нас не было ни ножей, ни ложек, ни вилок. Рауль показал нам мексиканский способ есть бобы, зачерпывая их куском тортильи, и мы принялись за ужин…

Глава XXXVII. ЧЭЙН УХАЖИВАЕТ

Поставленное посреди нас громадное блюдо с бобами было опорожнено в один миг.

— Превкусная штука, хотя и неказистая, — со вздохом говорил Чэйн, грустно смотря на пустое блюдо. — Милый сеньор, не можете ли вы дать нам еще немного бобов или тортилий? — обратился он к стоявшему возле нас Хозе.

— No entiende (не понимаю), — ответил тот, отрицательно качая головою.

— No in ten days! (Не раньше десяти дней!) — воскликнул Чэйн, принимая испанское «nо entiende» за дурно произнесенное английское «no in ten days».

— Ох, как жестоко вы изволите шутить! Через десять дней Муртааг Чэйн будет ужинать на том свете, где дадут чего-нибудь получше ваших бобов!

— No entiende, — повторил мексиканец.

— No in ten days, да мы до тех пор успеем умереть с голоду! Мы сейчас хотим бобов!..

— Que guiere? (Чего он хочет?) — обратился мексиканец к Раулю, хохотавшему до слез.

— Что он там лопочет? — горячился Чэйн.

— Говорит, что не понимает тебя…

— Так скажи ты ему, что мы просим дать нам еще бобов и лепешек.

Рауль перевел слова Чэйна.

— No hay (нету), — сказал Хозе, водя перед носом взад и вперед пальцем.

— No I (не я), — повторил по-своему Чэйн. — Вы не желаете постараться для нас сами?.. Так сделайте милость, пошлите кого-нибудь! Мы на это нисколько не обидимся, только бы прибавили нам порцию…

— No entiende, — еще раз проговорил мексиканец, продолжая мотать головою.

— Да что ты все толкуешь мне о десяти днях! — кричал Чэйн, окончательно выходя из себя. — Ты ведь отлично понимаешь, о чем я тебя прошу, только делаешь вид, что не понимаешь!.. Жаль горсточки дрянных бобов!..

— Да он все время толкует тебе, что нет больше, — сказал Рауль.

— Нет больше? Врет, прохвост. На пятьсот человек приготовлен ужин, и вдруг — нет больше… Не может быть!..

— Frijoles — no hay (бобов нет), — сказал Хозе, догадавшись, о чем говорит Чэйн.

— Fray hobys (от святых), — продолжал коверкать Чэйн испанские слова. — Что ты тут еще толкуешь о святых, когда у вас дьявольские порядки!

Все мы так и покатывались от смеха, слушая эту интересную беседу.

— Рауль, попроси ты у него хоть воды! — злился Чэйн. — Уж в ней-то он отказать не может, раз под носом чуть не целое море…

Рауль исполнил его желание. Кстати сказать, и всем нам очень хотелось пить. Хозе сделал знак одной из служанок; девушка принесла нам полный кувшин воды.

— Потрудитесь, моя красавица, сперва напоить нашего капитана, — сказал Чэйн, указывая на меня. — Надо давать не только поровну, но и по чину.

Служанка поняла его и поднесла мне кувшин. Напившись, я передал воду Клейли, который в свою очередь передал ее Раулю.

Наконец, кувшин дошел до неугомонного ирландца. Однако, вместо того чтобы напиться, этот чудак поставил кувшин между колен, прищурил глаз и вкрадчиво прошептал:

— Скажи-ка, моя милая мучача… ведь так их зовут, Рауль, а?

— Muchacha, да, да…

— Так вот, красавица-мучача, не можешь ли ты достать нам одну капельку… ты уж знаешь, что нам нужно… Рауль растолкуйте!

— No entiende, — проговорила женщина, улыбаясь.

— Черт возьми! И эта тоже твердит о каких-то десяти днях! Да что они, сговорились, что ли!.. Рауль, внуши ты ей, пожалуйста, чего я прошу… Скажи ей, что денег у меня нет, потому что ее милые земляки обобрали меня, но есть два серебряных образка и крестик. Пусть она достанет мне хоть каплю водки, а я за то дам ей на выбор любой образок или крестик…

С этими словами он достал из-за пазухи ремень с реликвиями. Увидав их, женщина вскрикнула от восторга и наклонилась, чтобы рассмотреть лучше. Потом она опустилась на колени и пробормотала молитву — половину по-испански, половину по-ацтекски.

Поднявшись снова на ноги, она ласково взглянула на Чэйна и, сказав: «Bueno catolico!» (Добрый католик!), — торопливо убежала.

— Как ты думаешь, Рауль, принесет она мне водки? — спрашивал Чэйн.

— Наверное принесет. Я уверен, в этом…

Действительно, минут через пять служанка возвратилась и сунула Чэйну маленькую бутылочку с какой-то жидкостью.

Ирландец начал развязывать ремень, висевший у него на шее.

— Что вам больше нравится, миссис? Впрочем, можете взять и то и другое — Чэйну не жалко.

— No, senor! Suproteccion necesita usted! (Нет, сеньор, вам самим нужна эта защита!) — произнесла служанка, отводя руку Чэйна.

— Что такое она говорит, Рауль?

Француз перевел.

— Да, она права! — воскликнул ирландец. — Защита мне нужна, ох, как нужна… Но вот уже десять лет, как я ношу эти образки, и, кроме этой бутылочки, они мне ничего не дали… Капитан, отведайте-ка глоточек!..

Я взял бутылку и отпил из нее глотка два. Это был жгучий, как огонь, chingarito, самый плохой сорт aguardiente, алкогольного напитка, выделываемого из дикого алоэ.

Клейли выпил больше моего. Рауль тоже отхлебнул и возвратил бутылку ирландцу.

— За твое здоровье, дорогая! — крикнул Чэйн, кивая служанке. — Желаю вам прожить до самой смерти!

— No entiende, — повторила она со смехом.

— Ну, ладно, десять дней, так десять… Не будем спорить из-за этого… Ты добрая и милая женщина, право! Жаль только, что одета неказисто. Юбка чересчур коротка и чулки худые… Но зато ноги у тебя — красота!

— Que dice? (Что он говорит?) — обратилась мексиканка к Раулю.

— Он говорит, что у тебя очень маленькие ножки, — сказал Рауль.

Этот комплимент доставил видимое удовольствие служанке. Ноги у нее действительно были маленькие и очень милая походка, несмотря на сбитые задки туфель.

— Скажи-ка мне, ты замужняя? — продолжал Чэйн.

— Que dice? — снова спросила женщина.

— Он спрашивает, замужем ли вы?

Она улыбнулась и помахала пальцем перед носом.

Рауль объяснил, что это движение означает у мексиканцев отрицание.

— А! В таком случае я охотно женюсь на тебе, моя прелесть, если только меня не повесят… Рауль, переведи ей это слово в слово.

Рауль перевел с буквальной точностью. Служанка засмеялась, но ничего не ответила.

— Молчание — знак согласия… А теперь, Рауль скажи ей, что я не намерен покупать поросенка в мешке… Пусть дадут мне удостоверение, что я не буду повешен, и я сейчас же женюсь на ней.

— Fl senor esta muy alegre! (Это очень веселый сеньор!) — сказала женщина, смеясь, когда Рауль перевел и последние слова ирландца. Она схватила кувшин и убежала.

— Что же, Рауль, согласна она? — спросил Чэйн, делая донельзя комическую мину.

— Она еще не решилась ни на отказ, ни на согласие.

— Гм! Плохо дело! Значит, песенка Чэйна спета. Выпьем, Рауль, по этому случаю…

Глава XXXVIII. ТАНЕЦ ТАГАРОТА

Наступила ночь. Костры бросали красноватые отблески на стены зданий. Вокруг расположились живописными группами гверильясы в своих широких, украшенных перьями шляпах, с длинными развевающимися волосами, острыми бородами, черными блестящими глазами, белыми сверкающими зубами.

Мулы, мустанги, собаки, пеоны, девушки с распущенными косами, низкие крыши домов, окна, защищенные железными решетками, померанцевые деревья у фонтана, пальмы, простирающие из-за стены широкие ветви, летающие вокруг огненные мухи (cocuyos) — все это составляло странную и чудесную картину.

Раздававшаяся вокруг нас грубая гортанная речь — смесь испанского языка с ацтекским — была нам непонятна. Эта речь, прерываемая взрывами смеха, вой и визг ищеек, ржание мустангов и мулов, стук сабель, бряцание громадных шпор, полуиндейские песни poblanas (крестьянских девушек), аккомпанировавших себе на бандолинах, — все эти звуки сливались в нестройный хор.

Перед одним из костров несколько мексиканцев танцевали род фанданго, называемый здесь tagarota.

К двум игравшим на бандолинах присоединился третий, с гитарой, выкрикивая нечто донельзя дикое…

Танцующие были расположены рядами, образуя квадрат, так что каждый стоял, или, вернее сказать, двигался, глядя в лицо своей партнерше. Они ни одной секунды не оставались в покое, отбивая такт ногами, руками и головой, ударяя себя по щекам и по бедрам, по временам хлопая в ладоши.

Один из гверильясов выскочил на середину и, изображая горбатого, принялся выделывать всевозможные шутки перед своей подружкой. Та присоединилась к нему и начала вместе с ним ломаться и кривляться. Затем эта пара уступила место другой, имитировавшей безруких. За этими появились двое, двигавшиеся на коленях, а затем еще двое, скользившие прямо на спинах, точно у них не было ног… Один танцевал, запрятав голову под мышку; другой выплясывал на одной ноге, закинув другую за шею. Эти двое вызвали всего более смеха и одобрений…

Перед нашими глазами прошел целый ряд всевозможных калек, в подражании которым в сущности и состоит tagarota.

Неприятно было глядеть на это кривлянье. Один танцор бросился во всю свою длину на каменные плиты и начал перекатываться с боку на бок, во всех направлениях, не двигая ни руками, ни ногами. Его осыпали шумными овациями, нахохотавшись предварительно над ним до слез.

Глядя на него, мы невольно вспомнили, что сами накануне проделывали нечто подобное, очутившись в монастырской тюрьме.

— Ну, в этой игре мы, кажется, перещеголяли вчера нашего артиста! — воскликнул Чэйн, с видимым удовольствием следивший за танцами, комментируя насмешливыми замечаниями каждую фигуру.

Мне же надоело смотреть на это отвратительное кривлянье. Я отвернулся и с напряженным вниманием стал всматриваться в полускрытый за шелковой драпировкой вестибюль.

«Почему ни одна из них не показывается? — думал я. — Может, они поехали другою дорогою?.. Нет, они должны быть здесь. Недаром же Нарсиссо обещал освободить нас… Он-то, наверное, находится здесь… А где же она? Сидит там, в гостиной этого дома, веселится, смеется, позабыв обо мне!»

Сердце мое опять сжалось безотчетной тоской.

Вдруг шелковая драпировка раздвинулась…

За вестибюлем виднелась роскошно убранная, ярко освещенная зала. Среди множества офицеров в блестящих мундирах был и Дюброск, элегантный, как всегда. А между богато одетыми дамами я заметил донью Хоакину с обеими дочерьми. Дамы шуршали шелками, сверкали бриллиантами. Несколько молодых людей были в живописных костюмах гверильясов.

Начинались танцы.

— Посмотрите-ка, капитан, ведь это дон Косме с женою и дочерьми! — воскликнул Клейли. — Что это значит, как вы думаете?

— Отстаньте! Не трогайте меня. Клейли! — прошептал я раздраженно.

Мне казалось, что мое сердце перестало биться. В горле пересохло, на лбу выступил холодный пот.

Он приближается к ней… предлагает ей танцевать… Она отказалась! Она вышла в вестибюль, опирается на балюстраду… Неужели она вздохнула? А! Он опять приближается к ней, говорит ей что-то… она улыбается… Он берет ее за руку!

— Дьявол! Коварная женщина! — крикнул я изо всех сил, поднимаясь на связанные ноги.

Я хочу броситься туда, хочу вырвать ее из рук злодея… делаю несколько шагов и тяжело падаю ничком на каменные плиты!

Подбежавшие сторожа схватили меня и снова скрутили мне руки. Моих товарищей тоже связали… Потом нас снесли в подвал и заперли за нами дверь…

Мы снова остались одни..

Глава XXXIX. ПОЦЕЛУЙ ВО МРАКЕ

Я не берусь описывать всех чувств, волновавших меня в новом месте моего заключения. Было холодно, сыро, грязно, но не на это я обращал внимание. Я терзался горем, отчаянием и ревностью и почти не чувствовал физических страданий. Ведь она могла спать, улыбаться, танцевать, танцевать над моей темницей, с моим палачом!..

Мне хотелось умереть, чтобы разом покончить свои мучения, но и не менее страстно я желал жить, чтобы отомстить за себя!

А вдруг это новое заключение в темницу помешает Нарсиссо сдержать свое обещание? Как он проникнет к нам? Дверь заперта двойным замком, к ней приставлен часовой…

После долгих и тщетных усилий я кое-как поднялся опять на ноги и оперся спиною о стену. Я увидел маленькое узкое окно, вроде бойницы. Двигаясь вдоль стены, я добрался до окна и прислушался. Откуда-то доносился волчий вой. Сначала я не обратил на него внимания, но он все усиливался и приближался и казался таким странным, что я, наконец, подозвал Рауля.

Он подполз ко мне.

— В чем дело, капитан?

— Ты слышишь вой? Разве здесь водятся степные волки?

— Но откуда же им взяться?

— Я тоже не понимаю, и мне кажется, что за этим воем что-нибудь скрывается… Знаешь что, ведь это — Линкольн!..

Вой прекратился на время, но затем возобновился в другом месте.

— Что делать, Рауль? — спрашиваю я. — Если ответить ему, обратит внимание часовой… Подождем, когда он подойдет поближе…

Но Линкольн вдруг замолк.

Мои товарищи тоже поднялись и стояли, прислонившись к стене. Надежда на близость спасения оживила и ободрила их…

Прошло около получаса. Мы не произнесли ни слова и не шевелились. Вдруг послышался легкий стук. Приятный, точно женский, голос прошептал под окном:

— Hola, capitan!

Я приложил ухо к отверстию. Возглас повторился. Мне было ясно, что говорил не Линкольн. Вероятно, это Нарсиссо.