Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Вольные стрелки

ModernLib.Net / Приключения / Рид Майн / Вольные стрелки - Чтение (стр. 3)
Автор: Рид Майн
Жанр: Приключения

 

 


С самого раннего утра на боевых судах началось необычайное движение.

Еще до восхода солнца большие гребные баркасы были сняты с якорей и привязаны крепкими канатами к кораблям и пароходам.

Приближался момент десанта. Грозовая туча, нависшая над берегами Мексики, готова была разразиться над обреченной страной, но куда ударит первый гром? Этого мексиканцы не знали. Они готовились встретить нас в соседней бухте.

Черный цилиндр трубы задымился, и густое, темное облако поползло по воде. Только что распущенные паруса свисали с рей. Полотнища, уже освобожденные от линьков, еще не были повернуты к ветру, и он не наполнял их, округляя поверхность.

На палубах стояли солдаты; одни из них были уже совершенно готовы и прочищали шомполами ружейные дула, другие еще застегивали свои белые пояса или наполняли лядунки.

Офицеры, при шпагах, прохаживались по начищенным шканцам, собирались в группы, о чем-то переговаривались или жадно следили за маневрами кораблей.

Шум все возрастал. Глубокие голоса матросов, скрип кабестанов, щелканье железных зубцов, крики у брашпилей, лязг тяжелых якорных цепей, звено за звеном продиравшихся сквозь ржавое кольцо, — все эти звуки говорили о том, что предстоят какие-то события.

И вот раздался резкий треск барабана. Другой барабан ответил ему, третий, четвертый, — и вскоре барабанный бой слился в общий оглушительный грохот. Потом со всех сторон понеслись командные возгласы, на палубах началась беготня, и потоки людей, одетых в синее, спустились по темным корабельным бортам и влились в баркасы. В одно мгновение баркасы нагрузились, и вновь наступила тишина. В напряженном ожидании все взгляды устремились к небольшому черному пароходу, над которым развевался штандарт главнокомандующего.

Вдруг от его кормы отделился клуб дыма; рванулась горизонтальная струя пламени; и пушечный выстрел потряс всю окрестность. Не успело еще умолкнуть эхо, как по всему флоту пронеслось оглушительное «ура», и все корабли одновременно сорвались с якорей и полетели по волнам. Они мчались на северо-запад, к острову Сакрифисиос!

Вперед и вперед стремились корабли, разрезая прозрачные воды твердыми килями; впереди шли пароходы, взбивая синие волны в молочную пену и таща по своим клокочущим следам нагруженные людьми баркасы. Трещали барабаны, завывали трубы, и эхо на берегу подхватывало громовые клики матросов и солдат.

Неприятель был готов к бою. Его легкая кавалерия мчалась по берегу во весь опор. Пикинеры в пестрых мундирах, с флажками на длинных древках, выезжали из-за холмов. Легкая артиллерия неслась по голым откосам на взмыленных крупных конях, бешено скатываясь в глубокие овраги, давя и ломая кактусы крутящимися колесами. «Скорей, скорей!» — кричали офицеры. Но напрасно погоняли мексиканцы коней, напрасно они до крови всаживали шпоры в их дымящиеся бока! Силы природы были против них и помогали их врагам…

Земля и вода затрудняли движение мексиканцев, вода и воздух были нашими союзниками. Мексиканцы увязали в горячем и рыхлом песке или в болотах, простирающихся по берегам Мандинги и Меделлина, а между тем пар и ветер стрелою несли нас по волнам. На берегу били тревогу. По улицам Вера-Круца скакали всадники. Барабан гремел на главной площади, и его бесконечная дробь разносилась по всем кварталам.

С Сан-Хуана, с Сант-Яго, с Консепсиона взлетали сигнальные ракеты.

Тысячи темных силуэтов толпились на городских крышах и крепостных валах; тысячи побледневших губ с ужасом шептали: «Идут! Идут!»

Но никто еще не знал, куда мы ударим, в каком пункте ждать нашего десанта.

Мексиканцы думали, что мы собираемся бомбардировать мощную крепость Сан-Хуана, и рассчитывали, что скоро все эти быстроходные вражеские корабли будут разнесены в щепы и потоплены ее грозными пушками.

Флот уже почти приблизился к берегу на пушечный выстрел; черные плавучие дома бесстрашно неслись по волнам к крепости. Любопытная толпа сгущалась на валах. Артиллеристы Сант-Яго молча стояли у пушек, ожидая сигнала. Уже пахло серой от горящих фитилей, и сухой порох на полках подстрекал к веселому буйству бомбардировки, как вдруг по всем стенам и батареям разнесся короткий громкий крик, крик бешенства, разочарования и отчаяния.

Передовой корабль неожиданно свернул с пути; опытный рулевой резко взял влево, и паруса понеслись под прикрытие Сакрифисиоса.

Туда же свернул и второй корабль, и третий, и четвертый. Не успел еще неприятель оправиться от изумления, как весь флот уже подплыл к этому островку на пушечный выстрел.

Лишь теперь поняли мексиканцы наш маневр. Каковы же будут его результаты? Огромные корабли, только что мчавшиеся навстречу гибели, недосягаемы теперь для пушек и уже собирались со всей быстротой военной дисциплины высадить армию на беззащитный берег. Напрасно боевые рожки торопили кавалеристов; напрасно с громом мчались по улицам тяжелые орудия. И кавалерия, и артиллерия не могли не опоздать.

А между тем флот с плеском, скрипом и стуком стал на якоря. Паруса повисли на реях, матросы кинулись по баркасам и, смешавшись с солдатами, схватились за весла.

В каждом баркасе гребцами управлял морской офицер. Момент — и весла сразу ударили по воде.

Баркасы сомкнулись и, двигаясь эшелонами, выстроились в линию.

Легкие военные корабли встали по бокам этой линии, чтобы прикрыть десант перекрестным огнем. Неприятель еще не появлялся, и все взоры с напряженным ожиданием обращались к берегу. Бьющиеся сердца нетерпеливо ждали сигнала…

Наконец с корабля главнокомандующего грянул пушечный выстрел, и в ту же секунду тысячи весел ударили по воде и вновь поднялись, взбивая широкими лопастями кипящую пену. Сотня баркасов кинулась вперед. Мощный удар весел повторился, и флотилия развила новую скорость. Началась бешеная военная гонка.

Вперед, вперед, с быстротою ветра неслись мы по синим волнам, по белоснежному прибою.

Берег был уже близок. Офицеры вскочили на ноги и обнажили шпаги; солдаты

— кто сидя, кто согнувшись — сжимали в руках ружья. И вот заскрипели кили по каменистому дну, и по данному знаку тысячи людей одним скоком кинулись в воду и бешено устремились к берегу сквозь прибой. Тысячи солдат бежали, высоко поднимая над водой пороховницы. Сверкали шпаги, блестели штыки, развевались знамена — и под сверкающими шпагами, под блестящими штыками, под развевающимися знаменами темная масса людей выкатилась на берег.

Тогда раздалось громкое, долгое «ура». Оно гремело по всей линии, вырываясь из пяти тысяч глоток, и десять тысяч голосов отвечали ему с кораблей. Оно разносилось по берегу и отражалось от далеких бастионов.

Знаменосец бросился вперед, взбежал на крутой песчаный холм и водрузил знамя па его серебристой вершине.

И когда забилось на ветру это боевое знамя, новое оглушительное «ура» пронеслось по всему фронту. Сотни ответных флагов взвились на мачтах флота. Боевые корабли салютовали из всех пушек, и орудия Сан-Хуана, впервые пробудившись от своей летаргии, грянули во всю силу.

Когда наша колонна двинулась в глубь страны, солнце уже заходило.

Пройдя немного по оврагам, разделявшим холмы, мы стали на ночь привалом. Наш левый фланг оставался на берегу.

Мы ночевали без палаток и спали при оружии. Лежали мы на мягком песке, а под голову подкладывали свои патронные сумки…

Глава VII. ВЕРА-КРУЦ

Вера-Круц — укрепленный город. Крепостная стена с батареями окружает его со всех сторон. С суши в город входят через трое ворот, а с моря — мимо великолепного мола, далеко вдающегося в воды залива. Мол этот выстроен недавно, по последнему слову техники. Когда солнце садится за мексиканскими Кордильерами, а с залива дует мягкий ветерок, на нем постоянно прогуливаются черноглазые жительницы Вера-Круца и их бледные, смуглые поклонники. Коммерческая жизнь на молу очень слаба.

Город стоит на самом берегу моря. Во время прилива оно омывает его укрепления, и многие из домов выходят прямо на воду. От стен почти со всех сторон начинаются песчаные равнины, которые на расстоянии нескольких километров превращаются в характерные для всего Мексиканского побережья серебристые песчаные холмы. Во время приливов, как и во время северного ветра, море заливает равнину, и Вера-Круц становится почти полным островом. Но с одной его стороны, именно с южной, представляется совсем иная картина. Здесь мы находим кое-какую растительность — редкие и низкие деревья и кусты,

— вдали виднеется лес, за городской стеной есть несколько зданий, железнодорожная станция, водопровод, кладбище. Тут же лениво протекает речка, окруженная болотами и стоячими прудами.

Прямо напротив города стоит на коралловом рифе знаменитая крепость — замок Сан-Хуан де Уллоа. Она отстоит от мола примерно на тысячу метров, и на одном из ее углов возвышается маяк. Стены ее, вместе с рифом, на котором они построены (Гальега), защищают от северного ветра порт Вера-Круц, который, в сущности говоря, следовало бы назвать гаванью. Под прикрытием Сан-Хуана покоятся на якоре коммерческие суда. Но здесь их всегда бывает немного.

Второй сильный форт, Консепсион, стоит на берегу у северного угла города, а третий, Сант-Яго, защищает его с юга. С тыла город прикрыт круговым бастионом с тяжелыми орудиями, держащими под обстрелом всю равнину до самых холмов.

Будем ли мы смотреть на Вера-Круц с моря или с уходящих в глубь страны песчаных холмов, он представляет собою очень красивое зрелище. Массивные соборы, высокие колокольни, крыши с башенками, полумавританская, полусовременная архитектура, отсутствие разбросанных предместий, разбивающих впечатление, — все это придает Вера-Круцу своеобразную и резкую красоту. В самом деле, когда смотришь на всю эту массу разнообразных архитектурных стилей, стиснутых темной стеной из лавы в плотное единство, то невольно кажется, будто все это нарочно расположено даровитым строителем для художественного эффекта.

С рассветом 10-го числа наша армия двинулась вперед по песчаным холмам и оврагам. Полк за полком, дивизия за дивизией разворачивались мы, охватывая город кольцом с неправильными уступами. Стрелковые части и легкая пехота теснили неприятеля по всему фронту и гнали его сквозь темные чащи чапарралей. Колонна упорно продолжала свой сложный путь, извиваясь в глубоких оврагах и перекидываясь через белые холмы, словно блестящая змея. Она уже давно подошла к городу на полет ядра, но скрывалась за высотами. Как только какой-нибудь полк попадал в промежуток между холмами или взбирался на гребень, батареи Сант-Яго открывали по нему пальбу. Беспрерывный треск ружей и карабинов показывал, что в авангарде было весьма жарко. Арсенал был взят приступом, и на развалинах монастыря Малибран взвился американский флаг. 11-го числа мы перешли Орисавскую дорогу и сбили с соседних холмов легкие части неприятеля. Они мрачно отступили под прикрытие своих тяжелых орудий и скрылись за стенами города.

К утру 12-го числа окружение города закончилось. Мы охватили Вера-Круц полным полукругом. Правое крыло нашей линии разбило палатки напротив острова Сакрифисиос, левое же упиралось в поселок Вергара, в пяти милях к северу. Круг завершался морем, где против Вера-Круца стояли темные вражеские суда.

С каждым часом диаметр круга уменьшался. Кольцо осады все стягивалось и стягивалось вокруг обреченного города, пока, наконец, американские пикеты не появились на самых ближних холмах, находившихся под обстрелом пушек Сант-Яго, Консепсиона и Уллоа.

Между крепостными стенами и осаждавшими лежала совершенно ровная песчаная равнина, всего в два километра шириной.

12-го числа, после вечерней зари, я с компанией других офицеров, поднялся на высокий холм, вокруг которого извивалась дорога на Орисаву.

С этого холма был виден весь Вера-Круц.

Мы с трудом взобрались по мягкому, вязкому песку на вершину и остановились на нависающем краю холма.

В первый момент никто из нас не мог произнести ни слова. Мы только ахали, любуясь изумительной картиной. Ночь была лунная и достаточно светлая, чтобы мы могли во всех подробностях разглядеть вид, расстилавшийся перед нами, как на карте. Под нами, так близко, что до него, казалось, можно было достать рукой, поднимался над белой равниной город Вера-Круц, резко ограниченный темно-синим фоном моря.

Синие башни и ярко раскрашенные соборы, готические шпили и мавританские минареты производили впечатление глубокой древности; на зубчатых брустверах кое-где росли, питаясь случайной землей, одинокие пальмы и тамаринды, и их бахромчатая листва придавала городу живописный южный характер.

Над старинными серыми стенами поднимались шпили и купола, увенчанные развевающимися полотнищами: рядом с орлами ацтеков плескались консульские флаги Франции, Испании и Англии.

А дальше синие воды залива тихонько бились об укрепления Сан-Хуана, и сверкающие огни крепости играли на гребнях прибоя.

С юга был виден остров Сакрифисиос и наши темные корабли, мирно спавшие под прикрытием его кораллового рифа.

От крепостных стен, опоясывавших город полосой серого камня, и до нашего холма простирались ровные пески, а направо и налево, от Пуенте-Хорнос до Вергары, сплошной темной линией тянулась цепь холмов, на которых, по колено увязая в песках, стояли американские передовые пикеты.

То была захватывающая картина! Мы все еще молча любовались ею, когда луна вдруг зашла за тучу, и городские огни, до тех пор бледневшие при ее лучах, сразу ярко засверкали по стенам.

На улицах раздавались звуки военных рожков… Время от времени мы слышали крик часового: «Cenlilnela alerte!» (Слушай!) или грозное: «Quien viva?» (Кто идет?) А потом до нас вдруг донеслись звуки музыки и женские голоса. Нам казалось, что мы слышим шелест шелковых платьев и легкий шорох ног, вальсирующих по зеркальному полу…

Мы с завистью глядели на осажденный город. Многим из нас в эту минуту хотелось сейчас же броситься на приступ…

Но вот с бруствера Пуэрто-Нуэво сверкнула горизонтальная полоса огня.

— Берегись! — крикнул Твинг и сейчас же бросился за гребень холма, лег ничком и прижался к земле всем своим маленьким жилистым телом.

Многие из нас последовали его примеру, но не успели еще мы все лечь, как ядро с воем пролетело мимо нас. То был выстрел двадцатичетырехфунтовой пушки!..

Ядро ударилось в вершину в нескольких ядрах от нашей группы и рикошетом отскочило на соседний холм…

— Попробуй еще раз! — закричал кто-то.

— Проиграл малый бутылку шампанского, — сказал Твинг.

— Скорее он выпил ее заранее, а то бы он прицелился вернее, — возразил другой офицер.

— Шампанское! — сказал Клейли. — И устрицы! Подумать только.

— Придержите язык, Клейли, или, клянусь честью, я сейчас же пойду на город приступом!..

Это произнес Геннесси, чье воображение не выдержало контраста между шампанским с устрицами и свининой с песочной пылью, которую мы глотали уже несколько дней, заедая сухарями.

— Опять! — крикнул Твинг, завидев новую вспышку огня.

— Честное слово, граната! — воскликнул Геннесси. — Дайте ей сперва упасть, а то как бы она не попала в вас, — продолжал он, видя, что некоторые офицеры уже ложатся.

Провизжал снаряд. Искорка оторвалась от него и прочертила черное небо изящными изгибами красной линии.

Гром выстрела донесся до нас со стен, и в ту же секунду мы услышали глухой шум гранаты, зарывшейся в песок.

Она упала рядом с часовым, стоявшим в нескольких шагах от нас. Но он остался совершенно неподвижным, словно заснул или оцепенел. Быть может, он принял гранату за рикошет ядра…

— А они ловко расстреливают холмы! — произнес один молодой офицер.

Но не успели еще отзвучать эти слова, как под нашими ногами раздался громовой взрыв, напоминавший пушечный выстрел. Земля разверзлась, как при землетрясении, засвистели осколки, песок полетел нам в лицо.

На секунду все заволоклось тучей пыли. В это время луна выкатилась из-за туч, и, когда пыль улеглась, мы увидели в двадцати шагах от себя изуродованное тело солдата…

Громкое «ура» донеслось до нас с Консепсиона, откуда стреляла пушка.

Опечаленные смертью солдата и пристыженные тем, что причиной ее была наша неосторожность, мы отвернулись от города и хотели уже спуститься с холма, когда наше внимание привлек свист ракеты.

Эта ракета взвилась из чапарраля, росшего в четверти мили за нашим лагерем. Не успела еще она достигнуть высшей точки, как с Пуэрто-Нуэво пустили ответную ракету.

В ту же секунду какой-то всадник выскочил из чащи и погнал коня на крутой холм. После трех-четырех отчаянных попыток великолепный мустанг, проваливаясь в песок, добрался до вершины, где лежал труп часового.

Тут всадник увидел нас, рванул поводья и с секунду простоял на месте, поднявшись на стременах и как бы сомневаясь, вперед ли ему скакать, или вернуться назад…

Мы приняли его за американского офицера и, не понимая, кто из нас мог бы скакать на коне в такой час, молча глядели и ждали, что будет.

— Клянусь честью, это мексиканец, — проговорил Твинг, когда яркий луч луны ясно осветил ранчеро.

Не успели мы пошевелиться, как странный наездник резко повернул влево и, выхватив пистолет, выстрелил прямо в нашу группу, а затем дал коню шпоры и поскакал в глубокий овраг.

— Болваны американские! — бросил он нам через плечо, спустившись с холма.

В ответ раздалось несколько выстрелов; но прежде чем мы успели опомниться от вызванного этой невероятной дерзостью изумления, всадник уже успел удрать.

Через несколько минут мы увидели его у стен города. Черное пятно лошади отчетливо выделялось на белой песчаной равнине. До нас донесся скрип тяжелых ворот Пуэрто-Нуэво, открывшихся перед смельчаком и снова закрывшихся за ним… Его выстрелом никто из нас ранен не был. Спускаясь с холма, многие из нас скрипели зубами от злости.

— Вы узнали этот голос, капитан? — прошептал мне Клейли, когда мы вернулись в лагерь.

— Да.

— Значит, по-вашему, это…

— Дюброск!..

Глава VIII. МАЙОР БЛОССОМ

У входа в свою палатку я застал верхового ординарца.

— От генерала, — сказал он, беря под козырек и протягивая мне запечатанный пакет. Затем он, не дожидаясь, ответа, вскочил в седло и ускакал. Я с радостью взломал печать:

«Командиру роты вольных стрелков, капитану Галлеру.

Сэр, предлагаю вам завтра в четыре часа утра явиться с пятьюдесятью стрелками к майору Блоссому».

— А, старый Блос! — сказал Клейли, заглядывая в приказ. — Наверно, фуражировка какая-нибудь…

— Все-таки лучше позиций. Надоели они мне до смерти.

— Если бы еще был не Блоссом, а кто-нибудь другой, — ну, хотя бы Даниэльс, — то мы бы могли рассчитывать на любопытную работу. Но ведь этот старый кит еле взбирается в седло… Нет, скверно!..

— Ну, в неизвестности я останусь недолго. Велите, пожалуйста, сержанту собрать людей к четырем часам утра.

И я поспешил разыскать палатку Блоссома, которую и нашел в каучуковой роще, недосягаемой даже для самых крупных орудий Вера-Круца. Сам майор восседал в широком кресле красного дерева, «позаимствованном» с одного из соседних ранчо. Быть может, кресло это никогда не заполнялось так плотно, как заполнил его своим обширным туловищем теперешний владелец.

Попытка дать подробное описание майора Блоссома была бы совершенно безнадежна. На это потребовалась бы целая глава.

Чтобы дать читателю некоторое представление о майоре, лучше всего будет просто сказать, что это был крупный, толстый и красный человек, известный среди офицеров под кличкой «ругателя». Никто во всей армии так крепко не любил удобства, как майор Блоссом, и никто в армии так крепко не ненавидел всяческие неудобства, как тот же майор Джордж Блоссом. Он ненавидел мексиканцев, москитов, простых и крупных, скорпионов, змей и всех прочих нарушителей своего покоя и комфорта, а «высокий стиль», в каком он выражался обо всех этих своих врагах, обеспечил бы ему завидное положение в любой разбойничьей шайке.

Майор Блоссом был квартирмейстером во всех смыслах этого слова, ибо ни одному человеку во всей армии, не исключая и самого главнокомандующего, не требовалось такой обширной квартиры, как толстому майору. И если многие более храбрые и опытные офицеры были ограничены уставными двадцатью пятью фунтами багажа, то личный багаж майора Блоссома, включая и его собственную особу, занимал целый обоз…

Когда я вошел в палатку майора, он сидел как раз за ужином. Накрытый перед ним стол резко контрастировал со всей той пищей, которой жила остальная армия.

Здесь не было ни пайковой свинины, скрипящей на зубах песком, ни заплесневелых сухарей. На дне майорской чашки кофе не оставалось ни песка, ни камешков. Нет, дело обстояло как раз наоборот.

Блюдо семги, половина холодной индейки, нарезанный тонкими ломтиками язык и нежная ветчина — таков был ужин майора. Изящный французский кофейник с чистейшим мокка сверкал на столе, и майор время от времени наполнял из него свою чашку. Тут же, с правой руки, стояла бутылка водки, тоже помогавшая квартирмейстеру справляться со своей порцией.

— Майор Блоссом, если не ошибаюсь? — сказал я.

— Это я, — произнес майор между двумя глотками. Ответ был так отрывист, что показался мне одним слогом.

— Я получил приказ явиться в ваше распоряжение, сэр!

— Ах, плохо дело! Плохо дело! — воскликнул майор и, конечно, прибавил крепкое словцо.

— Почему же, сэр?

— Скверное дело, опасная работа! Не могу понять, почему это посылают именно меня.

— Я пришел, майор, узнать, какая работа нам предстоит, чтобы отдать соответствующие распоряжения своим людям.

— Работа очень опасная.

— В самом деле?

— В каждом кусте — тысячи отчаянных головорезов. Им придушить человека все равно, что плюнуть. Эти желтые черти хуже, чем… — и майор-ругатель снова пробормотал нечто неудобопроизносимое.

— Не могу понять, почему они выбрали именно меня! Ведь есть и Майерс, и Вэйн, и Вуд, и все они по объему вдвое меньше меня. Есть, наконец, это воронье пугало Аллен… Но нет, генерал непременно хочет, чтобы убит был я! И к чему посылать меня на расстрел в чапарраль, когда я и так скоро издохну от этих поганых сороконожек? Чтоб этому чапарралю… — И майор еще раз разразился совершенно непередаваемым букетом.

Я видел, что прерывать его, пока не пройдет первый взрыв негодования, было бесполезно. Главная часть майорских проклятий обрушивалась на кусты и чапарраль — я и заключил, что нам придется отойти от лагеря на некоторое расстояние. Но больше мне так ничего и не удалось понять, пока брань майора не приняла характер упорядоченной композиции, которая через несколько минут и была доведена им до благополучного конца. После этого я возобновил свои расспросы.

— Нас посылают в глубь страны за мулами, — отвечал майор. — Хороши мулы, нечего сказать! Богу известно, что на десять миль кругом никаких мулов нет, кроме тех, на которых уже сидят желторожие мексиканцы, а таких мулов нам не надо. Добровольцы, черт бы их побрал, распугали все население. Ни пучка сельдерея, ни одной луковицы не достанешь ни за какие деньги!

— А как вы думаете, долго может протянуться наша командировка?

— Долго?! Не больше дня! Пусть меня волки съедят, если я соглашусь ночевать в чапаррале! Слуга покорный! Если мулы не явятся ко мне в первый же день, то посылайте за ними кого-нибудь другого. Вот и всё!

— Значит, приказать солдатам взять провианту на один день? — спросил я.

— На два, на два! Ребята проголодаются, Роберте из стрелкового полка уже побывал в тех краях. Он говорит, что там и кошку нечем накормить. Лучше взять сухарей дня на два. Полагаю, что мы все-таки встретим быков, хотя, по правде сказать, я предпочел бы всем быкам Мексики один — бифштекс в филадельфийском ресторане. Чтоб они провалились, эти быки! Жесткие, как подошва…

— Итак, майор в четыре часа утра я явлюсь к вам, — сказал я, собираясь уходить.

— Нельзя ли немного попозже, капитан? Все эти проклятые мошенники не дают мне спать. Но погодите: сколько у вас людей?

— В роте восемьдесят, но мне приказано взять с собой только пятьдесят.

— Так и есть! Что я вам говорил? Они хотят, чтоб меня убили, они хотят, чтобы старого Блоса не стало! Пятьдесят человек! Боже великий, пятьдесят человек!.. Нечего сказать, хорош будет такой отряд в чапаррале!

— Но уверяю вас, пятьдесят моих молодцов стоят сотни…

— Берите всех! Всех, способных носить оружие! Берите трубача, берите всех!..

— Но ведь это значит нарушить приказ генерала, майор!

— Наплевать мне на ваш приказ! Если бы в нашей армии слушались генеральских приказов, вы бы увидели, что бы из этого вышло. Послушайте меня, возьмите всех! Говорю вам, мы можем поплатиться жизнью. Пятьдесят человек!

Я совсем собрался уходить, когда майор остановил меня громким «алло!».

— Помилуйте, — кричал он, — я совсем с ума сошел! Простите, пожалуйста, капитан! Это несчастье совсем сбило меня с толку. И надо же им было назначить именно меня!.. Не хотите ли чего-нибудь выпить? Вот отличная водка. Очень жаль, что не могу сказать того же о воде…

Я до половины налил стакан водкой и добавил воды; майор сделал то же самое. Мы чокнулись и пожелали друг другу спокойной ночи.

Глава IX. РАЗВЕДКА В ЧАПАРРАЛЕ

Между берегом Мексиканского залива и отрогами Анд лежит низменная полоса. Ширина этой полосы в среднем не больше пятидесяти миль, хотя кое-где достигает и ста. Характер местности — тропический, поэтому вся она и называется tierra caliente. Она почти сплошь покрыта джунглями, где растут пальмы, древовидные папоротники, красное, каучуковое и красильное дерево, тростники и гигантские лианы. Из кустарников встречаются колючие алоэ, пита и дикий мескаль, всевозможные виды кактусов и, кроме того, много любопытных растений, почти не известных ботанике. Есть здесь и черные, вязкие болота, осененные высокими кипарисами, с которых как бы знаменами свисает серебристый мох. От этих болот распространяется ужасное зловоние, несущее в себе заразу страшного «вомито» — желтой лихорадки.

Нездоровая эта полоса населена очень слабо. Однако она представляет собою единственную во всей Мексике местность, где мы встречаемся с жителями африканского происхождения. В городах — а городов здесь очень мало — можно, правда, встретить желтокожих мулатов; в разбросанных же поселениях живет своеобразный народ, происшедший от смешения негров с исконными обитателями страны. Люди этого племени называются «самбо».

Самбо живут по побережью залива и за Вера-Круцем, в местностях, населенных черными. Они занимаются скотоводством, рыболовством, охотой, очень немного — земледелием и, в общем, ведут беспечный, полудикий образ жизни, Проезжая лесом, путешественник нередко наталкивается на такую картину.

В лесу на прогалине чернеет небрежно обработанный участок. Здесь просто вырублено несколько десятков деревьев. На лужайке растут ямс, сладкий картофель, индийский перец, дыни и тыквы. На краю помещается хижина — нечто вроде шалаша: в землю воткнуто несколько жердей; на эти жерди положены другие, горизонтальные. Сверху все сооружение покрыто пальмовыми листьями, защищающими внутренность жилища от солнечных лучей. Вот и все. В тени этого шалаша мы находим людей — мужчин, женщин, детей. На них надеты набедренники из белой бумажной материи, но торс — голый. Кожа у этих людей очень темная, почти черная, волосы жесткие и курчавые, как шерсть. Это и есть самбо, произошедшие от скрещения негров с индейцами. Сложение и черты лица у них грубые, одежда тоже. Отличить мужчину от женщины было бы нелегко даже на близком расстоянии, если бы мы не знали, что те туземцы, которые лениво валяются в гамаках или на пальмовых циновках (петате), — мужчины, а те, которые движутся и работают, — женщины. Время от времени кто-нибудь из мужчин подбодряет свою подругу ударом куарто (бич для мулов)…

В шалаше мы находим грубую и скудную утварь: метате, на котором размалывается вареный маис для хлебцев (тортилий), несколько олла (горшков) красной глины, тыквенные сосуды, грубый топор, мачете, банджо, сделанное из тыквы, седло с высокой лукой, уздечку, лассо. С горизонтальных жердей свисают связки красного стручкового перца. Вот и всё. У входа лежит тощая собака, не менее тощий мустанг привязан к дереву; в соседней загородке мы видим пару ослов, да иногда шелудивого мула.

Мужчины у самбо всегда бездельничают, а всю работу выполняют за них женщины. Впрочем, работы здесь немного. Все указывает на величайшую небрежность и беспечность туземцев. Ямс, дыни, тыквы и перец настолько зарастают сорной травой, что кажется, будто они выросли без всякого ухода, а солнце греет так жарко, что ни одежды, ни топлива почти не требуется.

Но вот мы выезжаем на другую лужайку — и перед нами открывается новая, более привлекательная картина. Видно, что здесь в землю вложено больше труда, хотя впечатление некоторой беспечности и небрежности все же остается. Перед нами ранчо — хутор мелкого фермера, или вакеро. Жилище его напоминает обыкновенный дом с остроконечной крышей, но стены производят очень оригинальное впечатление. Они сложены из огромных бамбуковых стеблей или из стволов Fougmera splendens. Стволы связаны веревками из пита, но между ними оставлены довольно широкие промежутки, свободно продуваемые ветром. Хижины строятся здесь не для тепла, а для прохлады. Кроются они пальмовыми листьями, причем кровля со всех сторон далеко выступает за стены, чтобы дать сток тропическим ливням. Общий вид хижин весьма причудлив; они даже живописнее швейцарских шале.

Внутри дома обстановка и утварь очень скудны. Столов нет вовсе, стульев мало, да и те состоят из грубых самодельных рам, на которые натягивается сиденье из невыделанной кожи. Имеются бамбуковые кровати; в каждом доме чернеет камень, на котором размалывается маис; на полу разложены пальмовые циновки и стоят корзины. Посреди единственной комнаты стоит маленький очажок, похожий на алтарь; на стене висят бандолина, богато разукрашенное серебряными гвоздиками и пластинками седло тисненой кожи, волосяная уздечка с тяжелыми железными удилами, мушкет, сабля. Наконец, мы находим в доме множество ярко раскрашенных кубков, чаш и блюд, но ни ножей, ни вилок, ни ложек не имеется. Такова обстановка ранчо в области.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14