Внутри здания поднялась невероятная беготня. Люди с пачками "Солдатского Голоса" шныряли во все стороны, выискивая, где бы припрятать газету.
      В комнату вбежал журналист, размахивая в воздухе какой-то бумагой.
      "Прокламация Краснова!" - кричал он. Все бросились к нему: "Сдайте в печать, скорей в печать и немедленно в казармы!"
      "Волею верховного главнокомандующего я назначен командующим войсками, сосредоточенными под Петроградом.
      Граждане, солдаты, доблестные казаки - Донцы, Кубанцы, Забайкальцы, Уссурийцы, Амурцы, Енисейцы, вы, все оставшиеся верными своей солдатской присяге, вы, поклявшиеся крепко и нерушимо держать клятву казачью, к вам обращаюсь я с призывом идти и спасти Петроград от анархии, насилий и голода, а Россию - от несмываемого пятна позора, наброшенного темною кучкой невежественных людей, руководимых волею и деньгами императора Вильгельма. Временное правительство, которому вы присягали в великие мартовские дни, не свергнуто, но насильственным путем удалено из своего помещения и собирается при великой армии с фронта, верной своему долгу.
      Совет союза казачьих войск объединил все казачество, и оно, бодрое казачьим духом, опирается на волю всего русского народа, поклялось послужить родине так, как служили наши деды в страшное смутное время 1612 г., когда донцы спасли Москву, угрожаемую со стороны шведов, поляков, Литвы и раздираемую внутренней смутой. [Ваше правительство еще существует... *].
      Боевой фронт с невыразимым ужасом и презрением смотрит на врагов и изменников. Их грабежи, убийства и насилия, их чисто немецкие выходки над побежденными, но несдавшимися отшатнули от них всю Россию.
      Граждане, солдаты и доблестные казаки петроградского гарнизона, немедленно присылайте своих делегатов ко мне, чтобы я мог знать, кто изменник свободе и родине и кто - нет, и чтобы не пролить случайно невинной крови..."
      Почти в тот же момент разнесся слух, что здание окружено красногвардейцами. Вошел офицер с красной повязкой на рукаве и спросил городского голову. Через несколько минут он прошел обратно, а за ним быстро вышел из своего кабинета старик Шрейдер.
      "Экстренное заседание думы! - кричал он, то краснея, то бледнея.Немедленно!"
      Заседание, шедшее в большом зале, было прервано: "Всех членов думы на экстренное заседание!"
      "В чем дело?"
      "Не знаю... Нас хотят арестовать!.. Хотят распустить думу... Всех членов думы арестовывают у дверей..." - таковы были взволнованные комментарии.
      В Николаевском зале негде было даже стоять. Городской голова заявил, что у всех дверей размещены войска, которые никого не пропускают ни в здание, ни из здания, и что комиссар угрожает арестовать и разогнать городскую думу. Посыпались страстные речи не только с трибуны, но и из публики. Свободно избранное городское самоуправление не может быть распущено никакой властью; личность городского головы и всех членов думы неприкосновенна; никогда не будут признаны насильники, провокаторы и германские агенты; они грозят разогнать нас, пусть попробуют; только переступив через наши трупы, войдут они в этот зал, где с достоинством древнеримских сенаторов ждем прихода вандалов...
      Резолюция: немедленно по телеграфу информировать о происходящем городские думы и земства всей России... Резолюция: ни городской голова, ни председатель думы не могут входить в какие бы то ни было сношения с представителями Военно-революционного комитета или так называемого Совета Народных Комиссаров. Резолюция: немедленно обратиться к населению Петрограда с новым призывом встать на защиту избранного им самоуправления. Резолюция: заседание думы объявляется непрерывным...
      Тут в зал вошел один из членов думы и сообщил собранию: он телефонировал в Смольный, и Военно-революционный комитет заявил, что не отдавал приказов об окружении думы и что войска будут убраны...
      Когда мы спускались вниз по лестнице, в подъезд влетел крайне взволнованный Рязанов.
      "Вы намерены распустить думу?" - спросил я.
      "Да нет же, боже мой! - ответил он.- Тут какое-то недоразумение... Я еще утром заявил городскому голове, что дума будет оставлена в покое..."
      По Невскому в надвигающихся сумерках мчалась двойная цепь самокатчиков с винтовками за плечами. Они остановились. Толпа окружила их и закидала вопросами:
      "Кто вы такие? Откуда?"-спрашивал какой-то полный старик с сигарой в зубах.
      "Из XII армии, с фронта. Мы приехали поддерживать Советы против проклятой буржуазии".
      Раздались злобные крики:
      "А-а! Большевистские жандармы! Большевистские казаки!"
      По ступенькам сбегал маленький офицер в кожаной тужурке.
      "Гарнизон колеблется! - зашептал он мне на ухо.-Для большевиков это начало конца. Хотите посмотреть, как меняется настроение? Пошли!" Он почти бегом двинулся по Михайловскому, мы - за ним.
      "А какой это полк?"
      "Броневики"... Это было действительно серьезное осложнение. Броневики держали в руках ключ к положению: за кого были, броневики, тот мог распоряжаться всем городом. "К ним отправились для переговоров комиссары от Комитета спасения и от думы. У них идет митинг, который должен решить..."
      "Что решить? На какой стороне драться?"
      "О, нет! Так дела ,не делаются. Драться против большевиков они не станут никогда. Они просто решат оставаться нейтральными, а тогда юнкера и казаки..."
      Дверь огромного Михайловского манежа зияла черной пастью. Двое часовых попытались остановить нас, но мы быстро прошли мимо, не обращая внимания на их негодующие крики. Манеж был тускло освещен единственным фонарем, висевшим под самым потолком огромного помещения. В темноте смутно маячили высокие пилястры и окна. Кругом были видны неясные чудовищные очертания броневых машин. Одна из них стояла в самом центре помещения под фонарем. Вокруг нее столпилось до двух тысяч одетых в серовато-коричневую форму солдат, почти терявшихся в огромном пространстве величественного здания. Наверху броневика находилось до дюжины человек: офицеры, председатель солдатского комитета, ораторы. Какой-то военный, взобравшись на центральную башню броневика, говорил речь. То был Ханжонов, председатель Всероссийского съезда броневых частей, состоявшегося летом. Гибкая, изящная фигура в кожаной тужурке с погонами поручика. Он красноречиво и убедительно выступал за нейтралитет.
      "Страшно русскому,- говорил он,- убивать своих же братьев русских. Между солдатами, которые плечом к плечу выступали против царя, плечом к плечу били внешнего врага в боях, которые войдут в историю, не должно быть гражданской войны! Что нам, солдатам, до всей этой свалки политических партий? Не стану говорить вам, что Временное правительство было правительством демократическим; мы не хотим коалиции с буржуазией, нет, не хотим. Но нам необходимо правительство объединенной демократии, в противном случае Россия погибла! При таком правительстве не понадобится гражданской войны и братоубийства".
      Это звучало очень убедительно. Огромный зал огласился аплодисментами и одобрительными возгласами.
      На башенку взобрался бледный и взволнованный солдат. "Товарищи! - закричал он.- Я приехал с Румынского фронта, чтобы настойчиво сказать всем вам: необходимо заключить мир! Немедленный мир! Кто даст нам мир, за тем мы и пойдем, будут ли то большевики или новое правительство. Дайте нам мир! Мы на фронте больше не можем воевать, мы не можем воевать ни с немцами, ни с русскими..." С этими словами он спустился вниз. Огромная масса слушателей смутно загудела. Гул этот перешел во что-то напоминавшее гнев, когда следующий оратор, меньшевик-оборонец, попытался сказать, что война должна продолжаться до победы союзников.
      "Вы говорите, как Керенский!" - крикнул чей-то резкий голос.
      Затем выстунил делегат думы. Он советовал солдатам оставаться нейтральными. Его слушали, как-то неуверенно перешептываясь, не чувствуя в нем своего. Мне никогда не цриходилось видеть людей, с таким упорством старающихся понять а решить. Совершенно неподвижно стояли они, слушая ораторов с каким-то ужасным, бесконечно напряженным вниманием, хмуря брови от умственного усилия. На их лбах вы-ступал нот. То были гиганты с невинными детскими глазами, с лицами эпических воинов...
      Теперь заговорил большевик, один из солдат этой части. Речь его была яростна и полна ненависти. Собрание слушало его не более сочувственно, чем других. Это не соответствовало настроению этих людей. Все они были на этот момент выбиты из повседневной колеи своих обычных дум. Им приходилось теперь думать о России, социализме, о всем мире, как будто бы от их броневиков зависела жизнь и смерть революции.
      В напряженной тишине выступал оратор за оратором. Крики одобрения сменялись криками негодования. Выступать или нет? Снова говорил убедительный и симпатичный Ханжонов. Но ведь сколько бы он ни говорил о мире, разве он не офицер и не оборонец? Выступил василеостровский рабочий. Его встретили выкриком: "Что же вы, рабочие, дадите нам мир?". Поблизости от нас собралось несколько человек, главным образом офицеров. Они устроили нечто вроде клаки и шумно приветствовали всех сторонников нейтралитета. "Ханжонов! Ханжонов!" кричали они и освистывали всех выступавших большевиков.
      Вдруг между комитетчиками и офицерами, стоявшими на броневике, начался горячий спор. Они оживленно жестикулировали и, очевидно, никак не могли прийти к соглашению. Собравшиеся заметили этот спор. Огромная толпа загудела и заволновалась, желая узнать, в чем дело. Солдат, которого удерживал офицер, вырвался и высоко поднял руку.
      "Товарищи! - закричал он.- Здесь товарищ Крыленко, он хочет говорить!" Раздался взрыв криков, аплодисментов и свистков: "Просим! Просим!" "Долой!" Среди невообразимого гула и рева народный комиссар по военным делам, подталкиваемый и подсаживаемый со всех сторон, взобрался на броневик. Постояв минутку, он перешел на радиатор, уперся руками в бока и, улыбаясь, огляделся. Приземистая фигура на коротких ногах,, в военной форме, без погон и с непокрытой головой.
      Клакеры, стоявшие близ меня, подняли отчаянный крик: "Ханжонов! Просим Ханжонова! Долой его! Заткнись! Долой предателя!". Вся толпа закипела и загудела, и вдруг началось какое-то движение. На нас, словно снеговая лавина, надвигалась группа дюжих чернобровых солдат. Они пробивали себе дорогу, расталкивая толпу.
      "Кто здесь срывает собрание? - кричали они.- Кто здесь шумит?" Вся клака немедленно рассыпалась в стороны и больше уже не собиралась.
      "Товарищи солдаты! - начал Крыленко хриплым от усталости голосом.- Я не могу как следует говорить, прошу извинить меня, но я не спал целых четыре ночи...
      Мне незачем говорить вам, что я солдат. Мне незачем говорить вам, что я хочу мира. Но я должен сказать вам, что большевистская партия, которой вы и все остальные храбрые товарищи, навеки сбросившие власть кровожадной буржуазии, помогли совершить рабочую и солдатскую революцию,- что эта партия обещала предложить всем народам мир. Сегодня это обещание уже исполнено!" Гром аплодисментов...
      "Вас уговаривают оставаться нейтральными, оставаться нейтральными в тот момент, когда юнкера и ударники, никогда не знающие нейтралитета, стреляют в нас на улицах и ведут на Петроград Керенского или еще кого-нибудь из той же шайки, С Дона наступает Каледин. С фронта надвигается Керенский. Корнилов поднял текинцев и хочет повторить свою августовскую авантюру. Меньшевики и эсеры просят вас не допускать гражданской войны. Но что же давало им самим возможность держаться у власти, если не гражданская война, та гражданская война, которая началась еще в июле и в которой они постоянно стояли на стороне буржуазии, как стоят и теперь?
      Как я могу убеждать вас, если ваше решение уже принято? Вопрос совершенно ясен. На одной стороне - Керенский, Каледин, Корнилов, меньшевики, эсеры, кадеты, городские думы, офицерство... Они говорят вам, что их цели очень хороши. На другой стороне - рабочие, солдаты, матросы, беднейшие крестьяне. Правительство в ваших руках. Вы хозяева положения. Великая Россия принадлежит вам. Отдадите ли вы ее обратно?"
      Крыленко еле держался на ногах от усталости. Но чем дальше он говорил, тем яснее проступала в его голосе глубокая искренность, скрывавшаяся за словами. Кончив свою речь, он пошатнулся и чуть не упал. Сотни рук поддержали его, и высокий, темный манеж задрожал от грохота аплодисментов и восторженных криков.
      Ханжонов попытался еще раз взять слово, но собрание ничего не хотело слушать и кричало: "Голосовать! Голосовать!". Наконец, он уступил и прочел резолюцию: Бронеотряд отзывает своих представителей из Военно-революционного комитета и объявляет себя нейтральным в разразившейся гражданской войне.
      Всем, кто за эту резолюцию, предложили отойти направо, всем, кто против,налево. Сначала был момент сомнения и как бы выжидания, но затем толпа стала все быстрее и быстрее перекатываться влево. Сотни дюжих солдат с топотом двигались по грязному, еле освещенному полу, натыкаясь друг на друга... Около нас осталось не больше 50 человек. Они упрямо стояли за резолюцию, а когда под высокими сводами манежа загремел восторженный клич победы, они повернулись и быстро вышли из здания. Многие из них ушли и от революции...
      Вообразите, что такая же борьба шла в каждой казарме по всем городам, по всем округам, по всему фронту, по всей России! Вообразите себе этих бессонных Крыленко, бодрствующих над каждым полком, торопящихся с места на место, уговаривающих, спорящих и грозящих! И затем представьте себе, что то же самое происходило в помещениях всех профессиональных союзов, на фабриках и заводах, в деревнях, на боевых кораблях далеко разбросанных русских флотов; подумайте о сотнях тысяч русских людей, пожирающих глазами ораторов по всей огромной России, о рабочих, крестьянах, солдатах, матросах, так мучительно старающихся понять и решить, трк напряженно думающих и в конце концов решающих с таким беспримерным единодушием. Такова была русская революция!..
      А там, в Смольном, новый Совет Народных Комиссаров не дремал. Первый декрет был уже на печатных машинах и должен был в тысячах экземпляров разлететься в ту же ночь по всем улицам города и быть доставлен поездами по всей стране - на юг и на восток:
      "Именем правительства республики избранный Всероссийским Съездом Рабочих и Солдатских Депутатов с участием крестьянских депутатов Совет Народных Комиссаров постановляет:
      1. Выборы в Учредительное Собрание должны быть произведены в назначенный срок, 12 ноября.
      2. Все избирательные комиссии, учреждения местного самоуправления, Советы Рабочих, Солдатских и Крестьянских Депутатов и солдатские организации на фронте должны напрячь все усилия для обеспечения свободного и правильного производства выборов в Учредительное Собрание в назначенньш срок.
      Именем правительства Российской республики
      Председатель Совета Народных Комиссаров Владимир Ульянов-Ленин".
      В здании городской думы все кипело и гремело. Когда мы вошли в зал заседания, говорил один из членов Совета республики. Совет, заявлял он, считает себя не распущенным, а только временно, впредь до подыскания нового помещения, лишенным возможности продолжать свои занятия. Его комитет старейшин постановил in corpore (в полном составе (латинск.).- Ред.) присоединиться к Комитету спасения... Замечу в скобках, что это - последнее в истории упоминание о Совете Российской республики.
      Затем последовала обычная череда делегатов: от министерств, от Викжеля, от союза почтовых и телеграфных служащих. Все они уже в сотый раз заявляли о своей непоколебимой решимости не работать для большевистских узурпаторов. Один из юнкеров, защищавших Зимний дворец, рассказывал сильно приукрашенную легенду о героизме его самого и его товарищей, а также о бесчестном поведении красногвардейцев. Собрание, безусловно, верило каждому его слову. Кто-то прочел отчет эсеровской газеты "Народ", в котором подробно говорилось о разгроме и разграблении Зимнего дворца и о том, что причиненный ему ущерб исчисляется в 500 миллионов рублей.
      Время от времени появлялись связные и приносили новости, переданные им по телефону. Большевики выпустили из тюрьмы четверых министров-социалистов. Крыленко отправился в Петропавловскую крепость и сказал адмиралу Вердеревскому, что морской министр дезертировал и что он, Крыленко, уполномочен Советом Народных Комиссаров просить его ради спасения России взять на себя управление министерством. Старый моряк согласился... Керенский наступает к северу от Гатчины, большевистские гарнизоны отступают перед ним. Смольный издал новый декрет, расширяющий полномочия городских дум в продовольственной области.
      Последнее было воспринято как дерзость и вызвало необычайный взрыв негодования. Он, Ленин, узурпатор, насильник, "ьи комиссары захватили городской гараж, ворвались в городские склады и вмешались в дела комитета снабжения и в распределение продовольствия, смеет устанавливать пределы полномочий свободного, независимого и автономного городского самоуправления! Один из членов думы, потрясая кулаками, внес предложение вовсе прекратить доставку в город продовольствия, если только большевики посмеют вмешиваться в дела комитетов снабжения... Другой представитель особого комитета снабжения сообщил, что продовольственное положение очень тяжелое, и просил разослать комиссаров для ускорения подвоза.
      Дедоненко с большим апломбом заявил, что гарнизон колеблется. Семеновский полк уже постановил подчиняться всем приказаниям партии эсеров; моряки миноносцев, стоящих на Неве, находятся в неопределенном настроении. Немедленно семь членов комитета были назначены для ведения дальнейшей пропаганды...
      Тут взошел на трибуну престарелый городской голова: "Товарищи и граждане! Я только что узнал, что все заключенные в Петропавловской крепости находятся в величайшей опасности. Большевистская стража раздела донага и подвергла пыткам четырнадцать юнкеров Павловского училища. Один из них сошел с ума. Стража угрожает расправиться с министрами самосудом". Раздался рев ужаса и возмущения, еще больше усилившийся, когда слово попросила невысокая коренастая женщина в сером. То была Вера Слуцкая, старая революционерка и член думы от большевиков.
      "Это ложь и провокация! - сказала она своим резким металлическим голосом, не обращая внимания на поток оскорблений.- Рабоче-крестьянское правительство, отменившее смертную казнь, не может допустить подобных действий. Мы требуем немедленного расследования этого сообщения; если в нем есть хоть малейшая доля истины, правительство примет самые энергичные меры!"
      Тут же была назначена особая комиссия из представителей исех партий во главе с городским головой. Она отправилась в Петропавловскую крепость. Мы пошли вслед за комиссией, а в это время дума избирала другую комиссию - для встречи Керенского. Она должна была попытаться предотвратить кровопролитие при его вступлении в столицу...
      Была уже полночь, когда мы кое-как проскочили мимо стражи, охранявшей ворота Петропавловской крепости, и пошли по огромному двору, еле освещенному редкими электрическими фонарями. Мы шли вдоль собора, где под стройным золотым шпилем и под курантами, которые все еще каждый полдень играли "Боже, царя храни", находятся могилы русских императоров... Кругом было пустынно; в большинстве окон не было света. Время от времени мы натыкались на дюжую фигуру, медленно подвигавшуюся в темноте и отвечавшую на все наши вопросы обычным: "Я не знаю".
      Слева маячил низкий темный силуэт Трубецкого бастиона, той самой могилы для живых людей, в которой при царском режиме умерло или сошло с ума так много самоотверженных борцов революции. В мартовские дни Временное правительство посадило сюда царских министров. А теперь большевики посадили сюда министров Временного правительства.
      Какой-то моряк с готовностью проводил нас в комендантскую, находившуюся в маленьком домике около монетного двора. В теплой и прокуренной комнате вокруг весело кипящего самовара сидело человек двенадцать красногвардейцев, матросов и солдат. Они очень сердечно встретили нас, предложили чаю. Коменданта не было. Он сопровождал комиссию думских саботажников, утверждавших, что юнкера перебиты.
      Казалось, это очень забавляло солдат и матросов. В углу комнаты сидел невысокий лысый человек в сюртуке и богатой шубе. Он кусал усы и поглядывал исподлобья, как загнанный зверь. Его только-что арестовали. Кто-то, небрежно взглянув на него, сказал, что это какой-то министр или что-то в этом роде... Человечек, казалось, не слышал этих слов. Он был явно перепуган, хотя никто не проявлял никакой враждебности.
      Я подошел к нему и заговорил по-французски. "Граф Толстой,- ответил он мне, чопорно кланяясь.- Не могу понять, за что меня арестовали. Я спокойно возвращался по Троицкому мосту домой, а двое из этих... э-э... личностей задержали меня. Я был комиссаром Временного правительства при генеральном штабе, но министром ни в какой мере не был..."
      "Отпусти его,- сказал один из матросов.- Что его бояться?.."
      "Нет,- ответил солдат, приведший арестованного.- Надо спросить коменданта".
      "Коменданта? - усмехнулся матрос.- Для чего же мы революцию делали? Уж не для того ли, чтобы снова слушаться офицеров?"
      Прапорщик Павловского полка рассказал нам, как началось восстание: "В ночь на 6-е ноября (24 октября) полк был на дежурстве в Генеральном штабе. Я был в карауле вместе с несколькими товарищами. Иван Павлович и еще один товарищ - не помню его имени - спрятались за оконными занавесями в комнате, где заседал штаб, и подслушали там очень много серьезных вещей. Например, они слышали приказ: ночью же привезти в Петроград гатчинских юнкеров, и приказ казакам к утру быть готовыми к действиям... Все главные пункты города должны были быть заняты еще до рассвета. После этого штабные собирались развести мосты. Но, когда они стали говорить, что надо окружить Смольный, тогда Иван Павлович не выдержал. В это время входило и выходило очень много народу, так что ему удалось выскользнуть из комнаты и пробраться в дежурную, а подслушивать остался другой товарищ.
      Я уже подозревал, что тут что-то замышляется. К штабу все время подъезжали автомобили с офицерами, тут же были и все министры. Иван Павлович рассказал мне все, что слышал. Было половина третьего утра... С нами был секретарь полкового комитета. Мы все рассказали ему и спросили, что делать.
      "Арестовывать всех входящих и выходящих",- ответил он нам. Так мы и сделали. Через час мы уже поймали несколько офицеров и двоих министров и отправили их прямо в Смольный. Но Военно-революционный комитет еще не был готов: он не знал, что делать, и скоро оттуда пришел приказ всех отпустить и больше никого не задерживать. Мы бросились в Смольный - всю дорогу бегом. Пока мы им втолковали, что война уже началась, прошло, я думаю, не меньше часу. Мы вернулись в штаб только к пяти часам, а за это время почти все арестованные уже разошлись. Но кое-кого мы все-таки удержали, а весь гарнизон был уже на ходу..."
      Красногвардеец с Васильевского острова очень подробно рассказал, как прошел великий день восстания в его районе. "У нас не было ни одного пулемета,- говорил он, улыбаясь,- и из Смольного тоже никак не могли получить. Товарищ Зал-кинд, член районной управы, вспомнил, что у них в управе, в зале заседаний, стоит пулемет, отобранный у немцев. Мы с ним прихватили еще одного товарища и пошли туда. Там заседали меньшевики и эсеры. Ну, ладно, открыли мы дверь и пошли прямо на них, а они сидят себе за столом - их человек двенадцать-пятнадцать, а нас трое. Увидели они нас - сразу все замолчали, только смотрят. Мы прямо прошли через комнату и разобрали пулемет. Товарищ Залкинд взвалил на плечо одну часть, я другую, и пошли... И никто нам ни слова не сказал!"
      "А знаете, как был взят Зимний дворец? - спросил какой-то матрос.- Часов в одиннадцать мы увидели, что со стороны Невы не осталось ни одного юнкера. Тогда мы ворвались в двери и полезли вверх по лестницам, кто в одиночку, а кто маленькими группами. На верхней площадке юнкера задерживали всех и отнимали винтовки. Но наши ребята все подходили да подходили, пока нас не стало больше. Тогда мы кинулись на юнкеров и отобрали винтовки у них..."
      Тут вошел комендант - веселый молодой унтер-офицер с рукой на перевязи. Под глазами у него были глубокие круги от бессонницы. Он поглядел на арестованного, который сразу начал объясняться.
      "Да, да,- прервал он его речь.- Вы член того комитета, который в среду отказался сдать нам штаб. Впрочем, вы нам не нужны, гражданин. Примите извинения..." Он открыл дверь и движением руки показал графу Толстому, что он свободен. Некоторые из присутствующих, особенно красногвардейцы, слабо запротестовали, а матрос с торжеством заявил: "Вот!.. А я что говорил?"
      К коменданту обратились двое солдат. Они протестовали от имени крепостного гарнизона. "Заключенные,- говорили они,- получают тот же паек, что и стража, а между тем досыта никому не хватает. С какой пам стати нежничать с контрреволюционерами?"
      "Товарищи, мы революционеры, а не разбойники",- ответил им комендант. Он повернулся к нам. Мы сказали ему, что по городу ходят слухи, будто бы арестованные юнкера подвергаются пыткам, а министры находятся в смертельной опасности. Не будет ли нам разрешено навестить заключенных, чтобы потом иметь возможность заявить всему миру...
      "Нет! - сердито ответил молодой солдат.- Больше я не могу беспокоить заключенных. Мне только что уже пришлось разбудить их, так они думали, что их сейчас всех перебьют... Впрочем, ведь большинство юнкеров уже выпущено, а остальные будут освобождены завтра". И он резко отвернулся.
      "В таком случае, нельзя ли нам поговорить с думской комиссией?"
      Комендант, наливавший себе в этот момент стакан чаю, кивнул головой. "Они еще там, в зале",- сказал он небрежно.
      И в самом деле, они стояли тут же, за дверями, в слабом свете керосиновой лампы и возбужденно говорили о чем-то, окружая городского голову.
      "Господин городской голова,- сказал я.- Мы американские корреспонденты. Не будете ли вы любезны официально сообщить нам результаты вашего расследования?.."
      Он повернул ко мне свое исполненное глубокого достоинства лицо.
      "Во всех этих сообщениях нет ни малейшей доли истины,- медленно сказал он.- За исключением тех инцидентов, которые имели место во время доставки министров сюда, с ними все время обращаются как нельзя лучше. Что до юнкеров, то ни одному из них не нанесено ни малейшего ранения..."
      По Невскому сквозь ночную тишину и мрак шли бесконечные и молчаливые колонны солдат, шли на бой с Керенским. По темным боковым улицам шныряли во все стороны автомобили с погашенными фонарями; на Фонтанке, 6, в штаб-квартире Совета крестьянских депутатов, в некоторых квартирах огромного дома на Невском и в Инженерном замке шла активная тайная работа. Городская дума была освещена снизу доверху...
      А в Смольном институте работал Военно-революционный комитет, и искры летели от него, как от перегруженной током динамомашины...
      Глава VII. Революционный фронт
      Суббота, 10 ноября (28 октября)"
      "Граждане!
      Военно-революционный комитет заявляет, что он не потерпит никаких нарушений революционного порядка...
      Воровство, грабежи, налеты и попытки погромов будут строго караться...
      Следуя примеру Парижской коммуны, комитет будет безжалостно уничтожать всех грабителей и зачинщиков беспорядков..."
      В городе было спокойно: ни беспорядков, ни грабежей, ни даже пьяных драк. Ночью по молчаливым улицам ходили вооруженные патрули, а на всех перекрестках дежурили вокруг костров смеющиеся и поющие солдаты и красногвардейцы. Днем на тротуарах собирались большие толпы, прислушивавшиеся к беспрерывным и горячим спорам между студентами и солдатами, между торговцами и рабочими.
      Граждане останавливали друг друга на улицах.
      "Идут казаки?"
      "Нет..." . "Какие новости?"
      "Ничего не знаю... Где Керенский?"
      "Говорят, всего в восьми верстах от Петрограда... А правда, что большевики убежали на "Аврору"?"
      "Говорят..."
      Все стены заклеены, по газет мало. Разоблачения, воззвания, декреты...
      На огромном плакате истерический манифест исполнитель^ ного комитета Всероссийского Совета крестьянских депутатов:
      "...Они (большевики) осмеливаются говорить, будто они опираются на советы крестьянских депутатов. Не имея на это никаких полномочий, они говорят от имени Советов кр. депутатов. Пусть же вся трудовая Россия узнает, что это ложь и что все трудовое крестьянство - Исполнительный Комитет Всероссийского совета крестьянских депутатов - с негодованием отвергает какое-либо участие организованного крестьянства в этом преступном насилии над волей всех трудящихся".
      От военной секции партии социалистов-революционеров:
      "...Безумная попытка большевиков накануне краха. Среди гарнизона раскол, подавленность. Министерства не работают. Хлеб на исходе. Все фракции, кроме кучки максималистов, покинули съезд. Партия большевиков изолирована...
      Предлагаем... объединиться вокруг Комитета спасения родины и революции... и быть наготове, дабы в нужный момент по призыву Центрального Комитета оказать активное противодействие...".
      Совет республики высчитывал свои обиды в следующей прокламации:
      "...Временный Совет Российской республики, уступая напору штыков, вынужден был 25 октября разойтись и прервать на время свою работу.
      Захватчики власти со словами "свобода и социализм" на устах творят насилие и произвол. Они арестовали и заключили в царский каземат членов Временного правительства, в том числе и министров-социалистов. Они закрыли газеты, захватили типографии...
      Такая власть должна быть признана врагом народа и революции, с ней необходимо бороться, ее необходимо свергнуть...
      Временный Совет республики до возобновления своих работ призывает граждан Российской республики сплачиваться вокруг местных комитетов спасения родины и революции, организующих низложение власти большевиков и воссоздание правительства, способного довести измученную страну до Учредительного собрания".
      "Дело Народа" говорило:
      "...Революция есть восстание всего народа...
      Кто признал "вторую революцию" гг. Ленина, Троцкого и им подобных? Обманутые ими небольшие группы рабочих, солдат и матросов и больше никто...".
      А "Народное Слово" (орган народных социалистов):