В действительности деревни Медмелтон нет ни в Девоне, ни в каком-либо другом районе Англии, из чего следует, что и люди, изображенные на этих страницах, тоже на самом деле не существуют.

 

      Все лето сенсационные заголовки в прессе о трупе мужчины, обнаруженном в Медмелтоне, привлекали сюда бесчисленных, хотя и нежеланных гостей. Следуя черно-белому знаку на двухполосном шоссе между Эксетером и Плимутом, они двигались почти три мили по узкой проселочной дороге в долине, с мрачной настойчивостью издавая сигналы, тащились через церковный двор, фотографировались на том месте, где было обнаружено тело, и покупали напитки в «Вороне», возбужденно озираясь, будто кто-то из завсегдатаев бара мог оказаться убийцей. Но уезжали разочарованными, и никто не возвращался вновь. Деревенские жители возмущались этими наездами, а попытки любопытствующих найти коттедж, который снимал убитый, сталкивались с притворным неведением, настойчивые расспросы вызывали враждебность, переходящую нередко в грубый отпор. Поскольку никто не был арестован, ажиотаж постепенно утих, поток любопытных иссяк, и Медмелтон вернулся к привычному, не нарушаемому веками образу жизни и одиночеству среди фермерских полей, развесистых деревьев и низких, плотно обступающих его гор. Другие деревни в Девоне, наоборот, стремились привлечь, туристов своими историческими церквами, магазинами подарков и чайными; Медмелтон же желал одного — вернуться к своей безвестности. И когда Огастас Мальтрейверс, более чем через год после совершенного убийства, сделал в последний день сентября поворот, повинуясь дорожному знаку, он был первым за несколько последних недель чужаком, проехавшим по здешней проселочной дороге.
      Зажатая с обеих сторон живой изгородью густого боярышника вдвое выше машины, дорога была узкой, по ней мог проехать только один автомобиль, и в одном месте Мальтрейверсу пришлось свернуть на обочину, чтобы пропустить трактор. Он помахал рукой трактористу, но вместо ответа наткнулся на взгляд, в котором сквозили не то удивление, не то подозрительность. Дорога раздваивалась, петляла и поднималась вверх, проходя под низко нависшими проводами, объединяющими электрические столбы в застывшую процессию. Потом дорога снова пошла вниз, и в поле зрения появился, словно чаша в долине, Медмелтон. Мальтрейверс остановился около старенького коттеджа и вышел из машины, чтобы осмотреться. Самым большим зданием тут была церковь, квадратная саксонская башня, утопающая в чаще толстых тисов и высоких медных буков; прямо внизу дорога пересекала Ней, сверкающую неглубокую речушку, небольшой приток Тейны. Далее дорога, заметил гость, опять поднималась вверх между вспаханными темно-красными полями и исчезала где-то в направлении к морю. Около церкви, сразу за речкой, старые коттеджи огораживали открытый зеленый луг, на котором более новые постройки образовали нечто вроде приметного пятна, расходящегося дальше, в поля. Единственным признаком жизни в это дневное время было пасущееся на краю долины стадо. Под янтарными лучами осеннего солнца казалось, что местечко, подобное этому, не может быть растревожено чем-то более драматичным, чем склока в женском учебном заведении или соревнование по метанию дротиков с командой из соседней деревни. Но, даже не говоря об убийстве, в письме Стефана Харта содержались какие-то странные намеки на нечто зловещее, а Мальтрейверса, уравновешенного, умудренного жизнью лондонца, нельзя было заподозрить в избытке воображения. Харт спрашивал, сможет ли он принять приглашение погостить у них с Вероникой и разобраться своим трезвым умом в деле, которое в лучшем случае может оказаться смешным, а в худшем — страшным. Мальтрейверс щурил глаза в солнечных лучах цвета патоки, пытаясь разглядеть место, куда ему следовало направиться.
      — Добрый день.
      Из-за густой стены сада, расположенного перед коттеджем, неожиданно вышла женщина лет пятидесяти, в рабочих брюках и рубашке из грубой бумажной ткани. Очевидно, изящная в юности, теперь она обрела зрелые, но все еще пропорциональные формы. Удлиненное овальное лицо шлемом обрамляли пепельно-светлые волосы.
      — Здравствуйте, — сказал он, — простите, я не заметил вас.
      — Я была за стеной. — Рукой с зажатой в ней садовой лопаткой женщина указала вниз. — Выпалывала сорняки. Я слышала, как остановилась машина, и подумала, что вы можете зайти сюда.
      — Нет, я просто наслаждался пейзажем. Приехал навестить друзей. Не скажете ли вы, как найти коттедж «Сумерки»? Знаю только, что он около церкви.
      — Коттедж Стефана и Вероники? — Женщина прошла к деревянным воротам, открыла их и, встав за спиной Мальтрейверса, снова показала лопаткой: — Пересеките ручей, а потом сразу же поворачивайте направо. Отсюда не видно. «Сумерки» — последний дом на этом пути.
      — Спасибо. — Теперь, стоя близко к ней, он мог разглядеть ее глаза: один был карий, другой — зеленый. — Ясно, что тот, кто родился в Медмелтоне, должен это знать.
      — А я разве родилась в Медмелтоне?
      — Во всяком случае, кто-то из вашей семьи… «Молодой человек, если ты мудр, остерегайся девицы с медмелтонскими глазами».
      — Понимаю. — Ее глаза сверкнули любопытством и удовольствием. — Гость усваивает уроки истории… или это Стефан и Вероника рассказали вам?
      — Да, рассказали они, — подтвердил Мальтрейверс. — Хотя не думаю, что вы такой уж яркий пример.
      — Я — нет. У меня нет почти ничего общего с этой легендой. В деревне вы увидите нечто гораздо более драматичное. Вы долго пробудете здесь?
      — Всего несколько дней. — Он протянул ей руку: — Гас Мальтрейверс.
      — Сэлли Бейкер. — Она стянула запачканную землей брезентовую садовую перчатку, ее рукопожатие было почти мужским. — Я должна предупредить, что вас встретят здесь как чужака. Не так уж много лондонцев приезжает в Медмелтон.
      — А я разве из Лондона?
      Она кивнула на заднее стекло его машины с наклейкой торгового агента: «Кто-то же купил там машину».
      Мальтрейверс рассмеялся и слегка поклонился ей в знак уважения:
      — Туше. Неужели все медмелтонские девицы такие находчивые?
      — Вам предстоит узнать это, не так ли? — Сэлли Бейкер опять натянула перчатку. — В любом случае желаю вам хорошо провести время. Возможно, мы еще встретимся. — Она улыбнулась ему и отправилась снова в сад.
      Мальтрейверс попрощался и снова забрался в машину. Спускаясь с горы, он лениво размышлял о только что состоявшемся разговоре. Медмелтонские глаза (карий был обычно справа) появились еще в 1608 году, когда Джон Гэррет была осуждена судом присяжных в Эксетере за то, что соблазнила мужа другой женщины. Ее приговорили к мучительной порке на телеге, которую должны были провезти по всей деревне. Никто больше ничего о ней не слышал, но эти глаза, с которыми рождались от случая к случаю девочки в разных семьях, не связанных родством, стали отныне ассоциироваться с типом девиц, заставлявших изрядно нервничать родителей молодых людей. Тот факт, что большинство обладательниц таких глаз вели безупречную жизнь, а в XIX веке одна из них стала храброй и безгрешной миссионеркой в Африке, совершенно не улучшил их репутации. Наука давала пространные объяснения этому феномену, утверждая, что, очевидно, это последствия брачных союзов между близкими родственниками в прошлых поколениях. Но так или иначе, это явление стало фактом. У Вероники Харт такие же разные глаза, как и у ее дочери Мишель, — необычная, но привлекательная черта.
      Мальтрейверс подъехал к церкви Святого Леонарда и остановился. На дорогу времени ушло меньше, чем он предполагал, его ждали только через час. Поскольку из письма Стефана следовало, что именно церковь была предметом его волнений, Мальтрейверс решил выйти из машины и осмотреться. Он открыл задвижку на одной из створок двойных, крытых потемневшей от непогоды дранкой кладбищенских ворот и прошел под их кровлей. Дорожка вела между надгробиями прямо к порталу двери, выходящей на запад. Перед ней рос сладкий каштан, извилины коры причудливо обвивали его толстый ствол. Около, на траве, лежала небольшая проржавевшая железная полоска, на которой было отлито: «Древо Лазаря». Это дерево и стало источником возникновения весьма сомнительной легенды, в которой некий молодой человек обещал девушке жениться на ней, если дерево зацветет в день Святого Леонарда. Поскольку этот церковный праздник приходился на 6 ноября, кавалер и не помышлял о свадьбе. Но как это неизбежно случается в подобного рода историях, в означенное утро в положенное время дерево было в полном цвету, а под ним стояла девица, готовая к свадьбе и, наверное, превосходно выглядевшая в своем подвенечном наряде. То самое первое дерево, конечно, давно погибло, на его месте выросло другое, а потом и следующие… И все они поддерживали бытование странной легенды.
      Но не эта милая чепуха вызывала теперь интерес Мальтрейверса: более года назад Патрик Гэбриель был найден под Древом Лазаря, и не пьяным, как могли бы ожидать те, кто его знал, а погибшим от зверского удара ножом, перерезавшим ему горло. Хотя у них с Мальтрейверсом и был общий издатель, он плохо знал Гэбриеля и не любил его, высокомерного, тщеславного, вызывающе грубого. Только неоспоримый талант этого человека заставлял относиться к нему терпимо. Гэбриель принадлежал к небольшому числу поэтов, которые были достаточно удачливы, чтобы жить на доходы от своего ремесла. Он приехал в Медмелтон дорабатывать большую поэму, вызывавшую восторженные ожидания в кругу писателей и критиков, прознавших о ее замысле. Непонятно, почему Гэбриель выбрал именно эту деревню, за исключением, пожалуй, тех обстоятельств, что она была тихой и находилась вдалеке от дискомфорта жизни, который создавала ему репутация в Лондоне. До гибели поэта никто и не знал, что он поселился в Медмелтоне. Потом кто-то убил его без какого-либо видимого мотива. Это стало тайной, сенсацией, литературной трагедией, усугубившейся тем, что в арендованном коттедже не нашлось ни единой строчки из написанного здесь, в Медмелтоне, для посмертной публикации. В полицейских досье дело осело как нераскрытое убийство, оно же послужило поводом для самых разнообразных домыслов в газетных статьях, бесконечных сплетен, нередко клеветнических. Наконец новость вовсе устарела и почти забылась…
      Мальтрейверс двинулся к церкви. Внутри находились каменные сиденья, спускающиеся вниз от широкой, покрытой пестрыми изразцами приступки, и тут же прикрепленная к стене деревянная доска. На ней объявления, указывающие время службы, имя и адрес церковного служителя, рассказывающие о деревенских новостях и рекламирующие работу Общества детей англиканской церкви. Мальтрейверс не смог продолжать свое обследование, потому что дверь церкви была заперта. Он вернулся к машине, размышляя о том, что телевизионные антенны и спутниковые отражатели ничего не изменили в облике череды коттеджей на дальней стороне зеленой долины. Когда он пересекал ручей, от колес его машины расходились небольшие волны. Сразу увидев нужный поворот, он проехал еще немного вдоль стены, окружавшей церковный двор, пока не достиг коттеджа «Сумерки», спрятавшегося за десятифутовой изгородью бирючины. Достав из багажника свой чемодан, Мальтрейверс открыл ворота и прошел в сад. Перед открытой дверью главного входа в выцветшем от солнца шезлонге лежала девочка-подросток, из транзистора рядом лилась поп-музыка. Погода стояла достаточно теплая, и девочка была в шортах. Она закинула одну на другую свои стройные ноги. Под алой рубашкой без рукавов беспокойно, в такт ее сонному дыханию волнующе поднимались и опускались вполне зрелые груди. Жесткие черные волосы коротко подстрижены, по-юношески худое лицо спряталось под огромными солнечными очками, надетыми скорее ради эффекта, нежели по необходимости.
      — Привет, Мишель, — остановился около нее Мальтрейверс.
      — Ммм? — Голос девочки звучал раздраженно. — Что это?
      — Не что, а кто. Прислушайся к моему голосу.
      Не поднимая головы, она повернулась к нему, сдвинув рукой очки на лоб.
      — О, привет! Они где-то там, в доме. — Очки снова равнодушно были надвинуты на глаза, и Мишель перестала на него обращать внимание. Он отправился дальше, надеясь найти более теплый прием.
      Коттедж «Сумерки» строили для фермерской семьи надежно и практично. А было это в 1870 году. Тогда дом состоял всего лишь из одной большой, на все случаи жизни, комнаты в нижнем этаже, позади которой приютилась буфетная и две спальни, да в саду всегда возвышалась куча навоза. Спустя столетие, после того как сюда были вложены немалые деньги, викторианские арендаторы смогли бы из прошлого, пожалуй, найти здесь только стены и трубу, сохраненную, впрочем, лишь в чисто декоративных целях. Разные части дома разъединялись, сокращались, изменялись и увеличивались, к ним пристраивались новые, а иногда, наоборот, разрушались старые. Буфетная поочередно служила то кладовой, то подсобкой, ее примитивные удобства компенсировались новинкой — окном с цветным стеклом на задней стене, общей с кухней. Коттедж разросся и в стороны, и вперед, чтобы дать место второй комнате, третьей и четвертой, спальням и ванной наверху. На месте постоянной когда-то зловонной кучи навоза теперь стоял сарай для инструментов. Перемена вкусов привела к тому, что у очага из графита, который был установлен еще в прошлом веке, появились «наследники». Среди них — сначала вариант с трубой в стиле смежных коттеджей 1903 года, тоже благополучно ушедших в прошлое, эдакий претенциозный каменный монстр пятидесятых годов, потом им на смену пришел современный камин, выложенный кирпичами, на котором теперь красовался кованый медный сосуд с охапкой сухих цветов. Тепло шло от батарей, безобразных с точки зрения архитектуры, но достаточно тонких, чтобы не бросаться в глаза. Передняя дверь и сейчас вела в комнату, которая прежде была единственной на первом этаже. Стены ее были выкрашены нежно-зеленой краской, паркетный пол — красного дерева. Среди вещей современными были только телевизор и проигрыватель; столовый гарнитур, диван, разностильные стулья, горка и книжный шкаф приобретены в антикварных магазинах и на домашних аукционах не позднее чем в конце века.
      Мальтрейверс остановился напротив двери в кухню и отсюда увидел Веронику возле раковины под окном, глядевшим в сад позади дома. Ее волосы, такие же темные, как и у дочери, свободно ниспадали почти до талии, и яркие цветы ее индийского ситцевого платья были наполовину скрыты их угольно-черным блестящим водопадом. Мальтрейверс едва ли произвел какой-нибудь шум, но она, казалось, мгновенно почувствовала, что рядом кто-то появился, и даже поняла кто.
      — Здравствуй, Гас! — Она не двинулась с места, не обернулась. — Хорошо доехал?
      — Прекрасно. У меня даже было время остановиться и осмотреть окрестности.
      Он поставил свой чемодан, и, когда уже прошел через гостиную, она наконец повернулась. Ее лицо, с высоким лбом и длинным носом, на первый взгляд могло показаться простоватым, но тотчас его особая, чуть суровая красота поражала, усиливаясь, — наверное, благодаря таким странным глазам.
      Когда они расцеловались — она лишь слегка должна была приподняться, чтобы дотянуться до него, хотя в нем было шесть футов роста, — он снова почувствовал ту ее особенность, которая поразили его при первой встрече. Вероника обладала чрезвычайно развитым умением контролировать себя. Она никогда не выражала своих эмоций, и он понимал, что постичь ее как личность почти невозможно. Она не была недружелюбной, но в любом разговоре с ней всегда было ясно, что она делает не более одного шага, выбираясь из вежливости, из своей скорлупы. Мальтрейверс был убежден, что, если бы Стефан и Мишель неожиданно, не приведи Бог, умерли, она бы не терзалась одиночеством, поскольку и так была всегда одна, наедине с собой, за непроницаемыми барьерами. Возможно, это как-то связано с ее детством, но казалось, она целиком спряталась за ними после рождения дочери. Даже сейчас никто не знал, кто был отцом Мишель.
      — А где Стефан? — поинтересовался Мальтрейверс.
      — На чердаке. Почему бы тебе не подняться? Вещи можешь оставить в своей комнате. Последняя дверь на лестничной площадке. Я приготовлю чай.
      Такая сдержанная встреча была для нее обычной. Кроме кратких расспросов о том, как он доехал, никакой пустой болтовни для обычного установления контакта. Вероника не начинала разговора сама, она только отвечала, ее манера общения, как и поступки, была основательной и деловой.
      Комната, отведенная ему, находилась в конце коридора, из ее окна виднелась непрерывная цепь гор, возвышающихся в том же направлении, куда шло главное шоссе. Он отложил распаковку чемодана на потом и вернулся на площадку, откуда алюминиевая приставная лестница вела наверх, к чердаку, через люк в потолке.
      — Разрешите войти на борт! — крикнул он, начав взбираться по ступенькам. Вскоре его голова появилась в проеме. Чердачный пол был освещен теперь длинными неоновыми лампами, установленными на балках крыши. Сидящий за столом Стефан Харт корпел над кипой тетрадей. Трудно было сразу сказать, почему именно он походил на школьного учителя, но это было так. Высокий, неуклюжий в своих джинсах-варенках и вельветовой рубашке, он до сих пор сохранял облик студента-радикала; это впечатление усиливалось за счет коротко остриженной бороды, которая была темнее его теперь немодных, длинных рыжеватых волос. Он повернулся к Мальтрейверсу — его глаза за очками в золотой оправе были настороженными.
      — Привет, Гас. Добро пожаловать в нашу глушь.
      — И очень милую глушь, — заметил Мальтрейверс, сходя на пол с лестницы. Люди фотографируют такие места и мечтают жить здесь.
      — Не забудь о балках, — предостерег Стефан, когда Мальтрейверс выпрямился. — Стой посередине — и все будет в порядке.
      Впервые они встретились на собрании воскресного литературного кружка, куда Мальтрейверса пригласили в последнюю минуту, чтобы он заменил заболевшего гораздо более удачливого писателя с телевидения. Однажды вечером в баре они затеяли дискуссию о творчестве сестер Бронте. Мальтрейверс выдвинул предположение, что оно не столько гениально, сколько скорее представляет собой образчик дурной преемственности, и обратился к примерам из Гарди, Диккенса и Соммерсета Моэма, доказывая, что необычное детство нередко способствовало появлению самых талантливых писателей. После нескольких кружек пива Мальтрейверс провозгласил, что Хэмпшир — самый великий район Англии, потому что он породил и Джейн Остен, и крикет, после чего разговор зашел о Соберсе, Коудри и Ботэме. О классической подаче мяча они говорили больше, чем о классической литературе, и их дружба состоялась… В то время Стефан был преподавателем английского в Хорнси, расположенном достаточно близко от квартиры Мальтрейверса в Хайбери, чтобы они могли регулярно встречаться и проводить полдень у «Лорда» или «Овала»[«О в а л» — площадка для игры в крикет в Лондоне.]. Однажды вечером Мальтрейверс и его подруга Тэсс Дейви пригласили его пойти с ними на благотворительный концерт в «Королевский театр» на Друри-Лейн, и Стефан спросил, может ли он взять с собой девушку, с которой познакомился в отпуске. Это и была Вероника Дин, и Тэсс сказала потом Мальтрейверсу, будто уже в тот вечер была убеждена, что Вероника и Стефан поженятся. Меньше чем через шесть месяцев они так и сделали. Стефан нашел работу — понятное дело, в Эксетере — и переехал в дом к Веронике в Медмелтоне. Мальтрейверс не видел их со дня свадьбы, кроме пары раз, когда Стефан приезжал в Лондон.
      — Вероника готовит чай, так что нам надо спускаться, — сказал Мальтрейверс, когда они пожали друг другу руки. — Входя сюда, я встретил Мишель. Сколько ей теперь?
      — Пятнадцать, которые сойдут за все двадцать пять, — язвительно ответил Стефан. — Когда она отправляется на дискотеку в Эксетер, она будто из тюрьмы бежит.
      — Могу себе представить. Один мой приятель сказал однажды: «Ты становишься старым, когда понимаешь, что ты слишком стар, чтобы стать отцом девицы, о которой мечтаешь». Жестоко, но точно. Что Вероника думает об этом?
      — Это все еще запретная область, — признался Стефан. — Я научился даже не пробовать вторгаться туда. Между женщинами существует особая связь, и никому другому это взаимопонимание недоступно.
      — Может быть, женщины с медмелтонскими глазами — как мидвичские кукушки? Они-то понимают друг друга, — сказал Мальтрейверс полушутя-полусерьезно. Тайная и непонятная связь между женой Стефана и его приемной дочерью долгое время тревожила его…
      — Иногда и я так думаю. Ты заметил, какие глаза у Мишель? Они необычны для этих мест. У нее зеленый глаз справа.
      — А что, это существенно?
      — Это как бы зеркальное отражение уже привычного варианта и встречается довольно редко. Старухи уверяют, что у такой женщины все наоборот: добро — это зло, ад — это небеса, дьявол — это Бог и все они также должны быть левшами.
      — А Мишель?
      — Она одинаково хорошо владеет обеими руками, — поморщился Стефан. — Получается почти то же самое.
      — Кто бы ни преподавал биологию в твоей школе, он должен легко объяснить это. Все, что я могу припомнить из закона Менделя, это то, что он начинается с любовных игр, шашней у гороха, но ведь у меня голубые глаза и я правша. А тут нет большой тайны.
      — Я все это знаю, но прими во внимание медмелтонские предрассудки. Это, конечно, сказки, но многие люди верят в них.
      Мальтрейверс пренебрежительно пожал плечами.
      — Не знаю, сколько тут в округе старух, которые по традиции все еще варят суп из глаза тритона и крыла летучей мыши, но я видел здесь спутниковый локатор, так что, похоже, конец двадцатого века добрался и до Медмелтона.
      — Поверь мне, Гас, иногда я сомневаюсь в этом.
      Вопреки всему и совсем немного времени спустя и у Мальтрейверса появятся подобные сомнения.

      — Ты слышал когда-нибудь прежде, бывая в Девоне, о Ральфе-Сказочнике? — спросил Стефан, когда они пили чай на кухне, сидя за сосновым обеденным столом. Вероника готовила запеканку в пиве; она почти не участвовала в разговоре с того момента, как они спустились вниз, а Мишель все еще оставалась в саду, пытаясь в условиях английской осени удержать загар, приобретенный на летних каникулах в Греции.
      — Никогда не слышал о нем, — ответил Мальтрейверс. — Кто это?
      — Он жил давно, — уточнил Стефан. — Этакий деревенский дурачок или гений, — все зависит от точки зрения. Родился в Медмелтоне примерно в тысяча семьсот двадцатом году и никогда не выезжал отсюда. Ты видел трещины на северной стене церкви, когда поднимался наверх?
      — Нет, не заметил.
      — Они находятся на высоте примерно двадцати футов над землей, и теперь стало известно, что это результат какого-то геологического сдвига в породе. Но, по мнению Ральфа, все это работа Медмелтонского Кота.
      — Медмелтонского Кота? — повторил Мальтрейверс.
      — Именно. Выгляни из окна своей спальни — в миле или около этого внизу, в долине, увидишь маленькую горку. Пусти в ход свое воображение, и убедишься, что она похожа на кота, свернувшегося во сне. В полночь в сочельник, как следует из сказки Ральфа, кот просыпается, приходит в деревню и царапает когтями церковную стену.
      — Ему не оставляли блюдечка с молоком?
      — Нет, не оставляли. Но зато он поедал всех девственниц — ты ведь знаешь, во всех таких историях есть фрейдистская основа, — которые находились вне дома.
      — У драконов был подобный вкус, — заметил Мальтрейверс. — Думаю, любая сообразительная девушка должна была бы поспешить с изменением своего состояния, чтобы не попасть в меню кота. Должно было распространиться мнение, что такой удел значительно лучше смерти. Что еще придумал Ральф?
      — Догадайся сам! Замки из тумана, которые появляются раз в год, бесчисленные привидения, какой-то рыцарь короля Артура, забредающий сюда из Корнуэлла, летающие великаны, двуглавые единороги, сонм ведьм, а вон та группа камней бронзовой эпохи — это семь девушек, мгновенно превращенных в камни за то, что посмели танцевать в воскресенье… Все эти истории были собраны и изданы. У нас где-то есть экземпляр этой книжки. Постараюсь найти для тебя.
      — Я буду читать это на ночь, — засмеялся Мальтрейверс. — И, возможно, найду там идеи, которые захочу позаимствовать.
      Вероника поставила наконец запеканку в духовку. Это занятие захватило ее целиком, но сейчас она готова была подключиться к разговору.
      — Когда приезжает Тэсс? — спросила она.
      — Через два-три дня, — ответил Мальтрейверс. — Зависит от того, как долго она будет связана в Бристоле со звукозаписью для отдела естественной истории Би-би-си. Платят ей не очень много, но все же это лучше, чем безделье. Хорошие актрисы не так уж часто встречаются.
      — Мы видели ее в телевизионной инсценировке «Сельская жена», — добавила Вероника. — Она была изумительна.
      — Когда же наконец ей повезет? — риторически заметил Стефан.
      — Не угадаешь, — ответил Мальтрейверс. — Это может случиться, а может, и нет. Но Тэсс это не беспокоит. Ей предлагают достаточно много работы, чтобы она могла выбирать роли, которые ей понравятся. И это делает ее чертовски счастливой в сравнении с остальными. Едва она приехала…
      Его прервала женщина, влетевшая в дверь кухни из сада позади дома. Она была маленькая и стройная, с лицом, которое можно назвать хорошеньким, если бы оно не было такого неистово красного цвета; каштановые волосы, казалось, не знали расчески с тех самых пор, как она проснулась утром.
      — Вероника! Ужас! — Она была возбуждена, как испуганная птичка. Кризис, похоже, имел масштабы землетрясения. — У тебя найдется немного красного вина?
      — Да, Урсула, успокойся. — Когда Вероника открывала дверцу буфета, в ее размеренном голосе еще слышались возбужденные нотки, вызванные, очевидно, привычным появлением женщины. — Сколько тебе нужно?
      — Только чтобы сделать петуха в вине. Я могла бы поклясться, что у меня есть немного, но когда посмотрела…
      — Вот. — Вероника протянула ей полбутылки. — Теперь у тебя есть все?
      — Думаю, да. Я уже наполовину приготовила, когда поняла… Спасибо. Ты опять спасла мне жизнь… — Она заметила Мальтрейверса и смущенно замолчала. — О, простите, я не сообразила, что прерываю вас.
      — Я говорила тебе, что у нас гости, — сказала Вероника. — Это Гас, друг Стефана, из Лондона. Гас, это Урсула, моя золовка.
      — Здравствуйте. — Мальтрейверс встал и протянул руку. Урсула подала свою, все еще держа в ней бутылку, но потом как-то сразу справилась с волнением.
      — Здравствуйте. Приятно познакомиться. Сколько вы… — Она отдернула руку, как от раскаленного железа. — О Господи! Я же все оставила на столе в кухне! Кошка съест! Мне нужно бежать! Спасибо, Вероника!
      Она исчезла так же, как и появилась, — похожая на вихрь, стиснув в руке бутылку вина, будто боясь уронить ее. Совершенно не выведенная из своего привычного состояния этим визитом, Вероника принялась свертывать чайное полотенце, будто ничего и не произошло.
      — Надеюсь, кошка что-нибудь да оставила, — заметил Харт. — Она наша ближайшая соседка. А кошки-то, возможно, и нет в доме. Урсула живет в постоянном кризисе. Всегда ждет чего-то плохого — обычно так и случается. Мы привыкли к этому. Есть объяснение, почему у нее нет вина. Все алкогольные напитки в ее доме имеют тенденцию исчезать…
      — Гаса не интересуют семейные сплетни, — спокойно заметила Вероника.
      Мальтрейверс увидел, что она предостерегающе взглянула на мужа, как бы закрывая эту тему. Да, Урсула пила, и Вероника могла бы расценивать это как человеческую слабость. Но люди с такой внутренней силой и усмиренными эмоциями, как у нее, часто бывают не в состоянии понять — или простить — любого рода неспособность управлять своей жизнью. Для нее это была глупость, о которой не стоило и думать. Мальтрейверс понял это и дипломатично сменил тему разговора.
      — А не прогуляться ли нам? — сказал он Стефану. — Как насчет экскурсии по деревне за пятьдесят пенсов?
      — Конечно. — Стефан допил чай. — Ужин будет около семи.
      — Спасибо, — ответил Гас. — Ну, до встречи, — кивнул он Веронике.
      Закончив работу на кухне, она вышла из комнаты и поднялась наверх, чтобы приняться за следующее дело, стоящее в списке на этот день, — распорядок ее жизни был организованным. Мальтрейверс и Стефан вышли из дома через парадную дверь. Мишель не обратила на них внимания, не шевельнулась, когда они проходили мимо.
      — Не думаю, что ты будешь благодарен мне за свой приезд, — промолвил Стефан, едва они вышли за церковную стену. — Но здесь стало тяжко, и я почувствовал, что мне нужна чья-то помощь.
      Разговор начался внезапно, и Мальтрейверс понял, что, какая бы причина ни побудила Стефана пригласить его, она и в самом деле была серьезной, как он заключил из его письма. Когда-то председатель студенческого союза в «кирпичном»[То есть во второразрядном.] университете, член левого крыла лейбористской партии, энергичный учредитель фонда помощи фронту, Стефан Харт являл собой классический пример радикала, бунтарский пыл юности которого впоследствии сгорел дотла. С точки зрения правоверных, он продался, но другие сказали бы, что он просто повзрослел, и не более того. Он утратил свою горячность, стал более уравновешенным: теперь его не могли тревожить вещи, которые на первый взгляд казались Мальтрейверсу чуть ли не озорством.
      — Как долго это продолжается? — спросил он.
      — Началось в мае, хотя вначале я не обратил внимания. — Стефан мрачно улыбнулся. — Тогда это показалось безобидным. Я не мог рассказать в письме обо всех деталях, так что посвящу тебя во все с самого начала.
      Они достигли дороги, идущей через Медмелтон, и Стефан повел его по узкой пешеходной тропинке над речкой, к кладбищу Святого Леонарда.
      — Ты ведь знаешь о Древе Лазаря, под которым было найдено тело Патрика Гэбриля, не так ли? — спросил он, когда они оказались на церковном дворе.
      — Да, действительно, я даже остановился посмотреть на него, когда ехал сюда.
      — Ну так это там и случилось. — Они дошли до сладкого каштана, и Стефан присел, показывая на расщелину, из которой рос ствол. — Бернард Квэкс, наш пастор, нашел здесь дешевую пластиковую куклу. Такую можно купить в любом магазине. Странным в ней оказалось то, что на ее лице были нарисованы усы.
      — Может быть, игрушку потерял ребенок? — предположил Мальтрейверс. — Многие дети имеют наборы красок и разрисовывают все подряд.