4

Сквозь шторы пробивался тусклый свет, но это не было еще свечение новой жизни – свет бледных предутренних фонарей проникал в щель. Это не было утром нового года, это только первый свет после сочельника – кануна Рождества. Эльжбета обнимала лежащего рядом мужчину, не могла заснуть, и все же старалась почти не дышать, чтобы не разбудить его. Еще некоторое время назад она была счастлива, а сейчас? Снова захотелось заплакать, но сил уже не осталось даже на слезы. Тогда Эльжбета тихо прикоснулась губами к мускулистому плечу. Откуда-то выскользнула сильная рука и погладила ее по голове.

– Спи!

И все же слеза выскользнула из-под ресницы и тут же промакнулась на мужской груди. Все хорошо, а ведь все чуть было не сорвалось. Она чуть было не потеряла сознание, когда вчера вечером открыла дверь. Виктор пришел не один, как и обещал. Тугрик вилял хвостом, но рядом с Подрезовым стояла девушка. Виктор что-то говорил, но слова его не достигали сознания, приходилось в ответ кивать приветливо головой, и когда вся эта троица ввалилась к ней, а Подрезов вручил ей букет роз, пакет с бутылкой водки и двумя бутылками шампанского, Эльжбета вдруг поняла – ее обманули, перечеркнули все ее будущее. Захотелось выхватить из пакета эту чертову водку, а лучше шампанское и ударить по голове его, а потом эту его подружку. Но надо было улыбаться, стараться быть приветливой и угощать закусками, которые она приготовила для двоих.

– Попробуй, Виктор, тартар – блюдо исключительно для мужчин.

– А что это? – впервые открыла рот незваная гостья.

– Татарское блюдо, – мило улыбнулась Эльжбета, – сырой бараний фарш с луком и черным перцем.

Она наготовила много всего, даже лепешки на конопляном масле, которые обязательны к столу в сочельник. Девушка, правда, почти ничего не ела, а Эльжбета старалась не обращать на гостью никакого внимания. Но главное она все же разглядела: гостья была красива и кого-то напоминала. Чуть позже гостеприимная хозяйка вспомнила – эта девушка живет в соседнем доме и иногда они встречались в магазине. Но только сейчас довелось узнать, что она русская. Хотя русскими здесь называют и пожилую чету сербов из последнего подъезда, и украинку, работающую официанткой в кафе на соседней улице, и саму Эльжбету. Но эта, как ее, Елена – настоящая. Впрочем, как и сам Виктор. И то, что он встретил тут свою землячку, насторожило: а вдруг они уже нашли общий язык. А что его искать? Это она сама штудировала польско-русский словарь, чтобы ночью удивить Виктора глубокими знаниями. И сейчас, дождавшись, когда Подрезов наполнит бокалы шампанским, Эльжбета подняла свой и провозгласила:

– На здравье!

– За счастье! – поддержал ее Виктор.

А девушка, подняв на них глаза, тут же опустила взгляд, и на скатерть упали две капли. Вот те раз! Плакать во время праздника. Эльжбета взглянула на гостя и тут же успокоилась: все будет хорошо – это не соперница.

Подрезов вошел в цветочный магазин вместе с Тугриком, выбрал букет роз и дал понюхать собаке. Тугрик чихнул, и тогда Виктор сказал продавцу-боснийцу:

– Берем этот!

Подарок для Эльжбеты – большой парфюмерный набор Диора – лежал за пазухой куртки. Осталось только зайти и купить шампанского. Возле автобусной остановки стояла девушка в короткой дубленочке и прикрывала лицо руками. Подрезову показалось, что она плачет, но разве могут плакать люди в сытой стране накануне праздника. Когда Виктор вышел из магазина с пакетом, он посмотрел вокруг, но девушки рядом с остановкой не было. Она сидела уже внутри на узкой невысокой скамеечке, так же прижав ладони к лицу.

– Гав! – сказал Тугрик, проходя мимо.

Они уже почти пересекли дорогу, но вдруг Подрезов потянул за поводок, останавливая собаку, повернулся и вошел под крышу остановки.

– Vad har h[2] – спросил он.

Но девушка, хотя и оторвала руки от лица, тут же отвернулась в сторону.

– Kan jag hj[3]

Но та лишь потрясла плечами и вдруг разрыдалась, попыталась вскочить и убежать, снова прикрывая ладонями мокрое лицо, но Виктор уже схватил ее за плечи:

– Ber[4]

Девушка уткнулась лицом в его куртку и совсем тихо, закусывая губы, произнесла:

– Не надо. Отпустите меня!

Но сказала она это по-русски. И тогда Подрезов прижал ее к себе и сказал на языке, на котором уже полгода ни с кем не общался:

– Идем ко мне. Все расскажете, а я уж подумаю, чем можно Вам помочь. Заодно и праздник отметим.

Но несчастная, даже не удивляясь тому, что встретила здесь соотечественника, стояла пригвожденная к шведскому асфальту:

– Вы не сможете мне помочь.

Удивительно: почему люди, пытаясь избавиться от проблем, оставляют свой дом и отправляются в края, где, по их разумению, проблем не бывает вовсе, а на них наваливают неприятности, несоизмеримо большие? Дома легче живется с проблемами, чем на чужбине без забот. А если там еще свалится на плечи какая-нибудь заграничная пакость, то все, что осталось на родине, вспоминается, как лучшее, что вообще может быть в жизни. Какие бы обстоятельства не забрасывали человека в чужие земли, своя все равно остается единственным местом, где ветер, река, кроны деревьев, трава и птицы говорят на одном с ним языке. Застигнутый бураном среди снежной равнины или ночуя в измочаленном дождем лесу, человек всегда знает, что любая неприятность не вечна: прекратится метель, закончится ливень, наступит утро, будет светить солнце, и путь к дому будет радостным и прекрасным.

Химический состав воздуха одинаков везде, только на родине всегда дышится легче. Запах чужбины – это аромат рабства, даже если там вдоль дорог растут орхидеи, а не одуванчики. За океаном есть континент эмигрантов, дети, внуки и правнуки которых называют свою новую Родину – эта страна. Для них, может быть, и нет разницы – эта или какая-нибудь иная. А для русского Родина – понятие генетическое, потому что земля наша святая, даже если ею правят карлики. Россия – место, где сохраняется генофонд нашей цивилизации. И сейчас неизвестные русские умы хранят тайны, которые могут быть признаны величайшими открытиями в двадцать втором или в двадцать третьем веке.

5

– Ты куда-то собираешься? – спросила мама, заходя в комнату.

Лена перед зеркалом продолжала закручивать щипцами волосы и только кивнула головой.

– Ты уходишь? – спросила мама.

– К подружке на день рождения.

Лена пыталась сдерживаться, но это было тяжело. Она за две недели предупредила. Вчера снова сказала, и мать отпустила, и вот опять.

– В Москву?

Лена кивнула.

– Смотри, не задерживайся. Закроют метро, домой не вернешься. Таксисты знаешь, сколько берут.

Мама замолчала, и Лена знала почему: сейчас она думает о том, какую бы сумму назвать, чтобы напугать дочь.

– Рублей десять, не меньше!

И тут же начала рассказывать выдуманную историю о Марье Ивановне из сорок второй квартиры, которой пришлось ночевать чуть ли не на вокзале, потому что наглый таксист попросил до Балашихи десятку и не хотел уступать, а у бедной соседки в кошельке было всего семь сорок.

Бедная мама: она не знает, что сейчас даже самый добрый частник не возьмет ночью до Балашихи меньше полусотни. Конечно, придется остаться у подружки, а маме позвонить прямо оттуда: «Мамусик, я опоздала к метро, переночую у Ольги».

Ну все, остался последний штрих, и можно будет бежать.

Лена посмотрела на себя в зеркало и осталась вполне довольной. Если бы она могла позволить себе одеваться так же, как сегодняшняя именинница! Вокруг Ольги постоянно увивается толпа поклонников, а к ней подходят только тогда, когда хотят попросить списать что-либо или подсказать на зачете или на экзамене. Хотя подружки-сокурсницы вздыхают: «У тебя, Ленка, такая фигурка! Да и личико тоже». А промеж себя злорадствуют: конечно, она им не соперница – пальтецо, в котором бегает с девятого класса, стертые джинсики, а когда ходит в юбке, то самой стыдно – кажется, что все видят штопаные колготки. Стипендия – сорок рублей, пенсия за отца чуть больше, и мамина зарплата – сто десять: на это не разгуляешься.

В дверях Нина Ивановна останавливает дочку и, целуя ее на прощанье, шепчет в ухо, чтобы не услышали соседи по площадке:

– Какая ты красивая!

И тут же сует в руку розовую банкноту с портретом вождя.

– Возьми десять рублей на всякий случай. Только постарайся не опоздать на метро.

В магазине на Кудаковского толпа, хвост вываливается наружу – как раз к автобусной остановке: народ отоваривает талоны на крупу и сахар. Стоят в основном женщины, а в пятидесяти шагах от метро свалка мужиков – в винный отдел завезли водку. Наверное, пол-Балашихи здесь. Зато автобус идет почти пустой – сорок минут езды до Щелковской, потом столько же на метро, а по проспекту Карла Маркса приятно пройтись пешком – середина мая – благодать!

Ольга открывает дверь и машет рукой:

– Заходи.

Лена аккуратно вытирает туфельки, а подруга шепчет:

– Одноклассник привел шведа какого-то. Парень – просто класс! Два метра ростом. Знала бы, своего придурка Марата не пригласила бы. Но ты первая из девок пришла, так что бери его сразу за жабры и не отдавай никому.

Лена только смеется. Но квартира, в которой она впервые оказалась, – настоящий дворец. Четыре громадные комнаты, кухня такая, что танцы в ней устраивать можно, и еще балкон.

– Слышь, – шепчет в ухо сокурсница, – может, ты моего Марата закадришь, а мне швед достанется. Хотя куда тебе…

Ольга расстроенная вздыхает и тут же вталкивает подругу в комнату, посреди которой стоит большой накрытый стол.

– Знакомьтесь: это Елена. Учится вместе со мной. Заканчиваем первый курс экономического.

Длинноволосый бледный бывший одноклассник даже поднялся, просто кивнул головой, а вот швед вскочил с кресла и представился:

– Густав.

И тут же взял Ленкину ладонь и прикоснулся к ней губами.

За столом они сидели вместе. Вокруг ели, пили, разговаривали все разом, а Густав даже не пытался кого-то перекрикивать. Один раз потанцевав с Леной, он предложил:

– Давай перейдем в другую комнату.

Ольга, услышавшая это, кивнула – давай, подруга, не робей: надо же когда-то начинать. Швед пропустил девушку вперед себя в проем двери. Лена обернулась и смутилась, заметив, каким взглядом смотрит на ее ноги Марат.

Они сидели в пустой комнате в разных углах. Густав не только не пытался обнять и поцеловать ее, он даже не приближался. Сидел и рассказывал, как ему нравится в Советском Союзе и в Москве. Но год стажировки заканчивается, и через полтора месяца нужно будет уехать, а хотелось бы задержаться. Лена слушала его и улыбалась, потому что у шведа были длинные светлые волосы. Они падали ему на спину, рассыпаясь по плечам, легкие и пушистые. В комнате стоял тонкий аромат мужских духов или дезодоранта.

Потом они вернулись ко всей компании, танцевали вместе, и этот странный запах казался Лене уже таким знакомым. Но гости постепенно расходились, хозяйка с Маратом уединились в той самой комнате, и когда Ольга появилась на пороге в рубашке своего друга и спросила: «Вы еще здесь?», Густав поднялся с кресла и протянул руку Лене: «Мы уже уходим».

Просить подругу, чтобы оставила у себя переночевать, было уже неудобно, и к тому же страшно: а вдруг Густав тоже останется и захочет лечь с нею. Может быть, это было бы и не плохо, но к такому важному делу нужно было морально подготовиться, а кто же знал.

Густав поднял руку, и машина такси затормозила рядом.

– Тебе куда? – спросил швед.

– В Балашиху, – покраснев, сказала Лена.

У нее в кармане лишь десятка с мелочью, но молодой человек, распахнув перед ней дверцу, сам уселся на переднее сиденье:

– В Балашиху!

– Пятьдесят баксов, – сказал таксист, угадав в пассажире иностранца.

– О'кей, – мотнул пушистыми волосами Густав.

Возле темного подъезда машина остановилась, и швед, бросив водителю: «Подожди пять минут!», вышел провожать.

Возле лифта он, задержав Ленкину руку, сказал:

– Я не хочу уезжать из Москвы. Мне нужен фиктивный брак, чтобы задержаться здесь. Давай заключим соглашение: ты выходишь за меня замуж, я живу здесь еще год, а потом ты, как моя жена, сможешь приехать в Гетеборг и закончить образование там.

Он заглядывал в глаза и говорил с таким милым акцентом, что Лена соглашалась со всем, что он говорил. Она кивала головой, а когда Густав спросил: «О'кей?», она рассмеялась и ответила: «Иес!». Он наклонился и поцеловал ее руку, потом дверь подъезда хлопнула, слышно было, как отъехала машина, все стихло, только гулко билось Ленкино сердце.

– У меня теперь есть жених, – прошептала она.

Поднесла к лицу ладонь и вдохнула в себя аромат лаванды. Запах был просто чудесный, как и вся последующая жизнь. По крайней мере, представлявшаяся бедной девочке на темной площадке возле открытой двери лифта.

Свадьбу сыграли скромненькую. Густав удивлялся – зачем, дескать, но не говорить же мамуське, что брак фиктивный: она так радовалась за дочку, так радовалась.

– Красивый он, – шептала перед регистрацией Нина Ивановна, – жаль, конечно, что папа не дожил.

И она смахивала слезу. Вечером мама посидела полчаса за столом, а потом ушла ночевать к соседке, оставив молодых с друзьями. Но Ольга с Маратом, еще пара подруг со своими ухажерами – все знали, что брак фиктивный, просто собрались, чтобы лишний раз выпить и потанцевать. Густав пригласил еще одного своего друга – тоже шведа, работающего в Москве в представительстве какой-то фирмы. Другу было за сорок, он был подтянуто аккуратен, шелковый костюм-тройка, идеально сидевший на нем, переливался искорками. Всем было весело, и Лена тоже смеялась, но внутри ее что-то напряглось: Густав нравился ей, а в соседней комнате мать расстелила большую постель и зачем-то положила на подушки лепестки роз.

Но как объяснить Густаву, что она не хочет, чтобы брак был фиктивным, Лена не знала. Хотя будь он трижды ненормальным – этот брак, должен же швед понять, что она любит его и готова ради него на все. Гости ушли, только шведский друг остался за столом, а Лена, заперевшись в ванной, долго сидела на крохотном стульчике, смотрела на себя в настенное зеркало. Потом встала под душ и, когда вытиралась полотенцем, услышала, как щелкнул замок входной двери – ушел и шведский гость.

Леночка надела на себя голубенький пеньюарчик, купленный по случаю у Ольги, и вышла в коридор. Она замерла у двери в спальную, еще раз вздохнула, попыталась улыбнуться и вошла…

Вначале она ничего не поняла. Густав лежал в постели со своим земляком, и они целовались. Но когда все же оба заметили постороннее присутствие и обернулись на дверь, то Лена не нашла ничего лучшего, как сказать:

– Ой!

Густав смотрел на нее и улыбался белоснежной улыбкой, а второй швед гладил его плечо и что-то говорил на их родном языке.

– Он спрашивает, – перевел молодой фиктивный муж, – не хочешь ли ты лечь с нами?

– Да-да, – подтвердил его друг, – я именно так и говорил ему.

– Нет, – прошептала Лена, вышла из спальной, зашла в комнату, где стоял праздничный стол, и стала выносить посуду на кухню.

Она долго мыла все эти тарелки и бокалы. Потом села на холодный стул и захотела заплакать. И хотя у нее глаза всегда были на мокром месте, но сегодня из них ничего не удалось выжать. «В конце концов, – подумала Лена, – он же предупреждал, что это будет фиктивный брак. Так чего же я размечталась?». Она вспомнила пушистые, как у девочки, волосы Густава, захотела вздохнуть, но вместо этого усмехнулась:

– Зато получу образование в Гетеборге. Другие бы завидовали, а я…

Она вернулась в комнату, достала из диванчика, на котором спала обычно, свою постель и уже потом, засыпая и слыша все доносящееся из-за тонкой перегородки, улыбнулась:

– Ну и пусть: найду себе кого-нибудь в Швеции.

Густав не обманул, через год он привез русскую жену домой и даже познакомил с родителями, сказав при этом, что Лена будет жить отдельно. Родители его не удивились: в Швеции и не такое случается.

Вступительные экзамены пришлось сдавать на шведском, зато почти все предметы велись на английском. Имея шведского мужа и вид на жительство, Лена получала пособие и даже государственную стипендию. Денег почти хватало и на квартиру и на книги, в конце месяца трудновато приходилось с питанием, но мюсли из пакетов и овсяные хлопья – тоже еда, и потому все шло прекрасно. До поры до времени, конечно.

За спиной было три года учебы, и ничто не предвещало каких-либо перемен. Густав преподавал в университете, и поэтому они встречались чаще, чем хотелось обоим. Но встречи эти были недолговечны: кивки головами или просто «Привет», брошенный навстречу, иногда заходили в кафе и даже разговаривали. Фиктивного мужа мало интересовали успехи Лены, а то, что он жил когда-то в России, уже давно забылось. Теперь у Густава была борода и новый друг.

Однажды Лену вызвали в иммиграционный департамент, где задавали разные вопросы о ее семейной жизни. Что предпочитает муж на завтрак и какое белье он носит? Все это казалось смешным: за столом сидели двое мужчин и женщина – словно собеседование при поступлении в советский вуз. Но там интересовались, знает ли абитуриентка политику партии, а здесь большое начальство волнуют, оказывается, совсем другие проблемы. Наконец женщина сурово посмотрела на Лену и скривилась:

– Можете говорить все, что угодно, но нам известно, что Ваш брак фиктивный. Мы его аннулируем и лишим Вас вида на жительство. Решение Вы получите после рождественских каникул и в течение месяца должны покинуть территорию королевства.

Все это походило на дурной сон, на розыгрыш, но когда Лена позвонила Густаву, чтобы тот объяснил, какие действия она может предпринять, чтобы остаться в Швеции до конца учебы, муж сообщил, что это он написал письмо с просьбой признать брак недействительным, так как русская девушка обманула его чувства, рассчитывая остаться в его замечательной стране навсегда.

– Зачем? – спросила Лена.

– Видишь ли, – монотонно начал объяснять Густав, – я хочу вступить в новый брак. А развод с тобой займет слишком много времени, и потом, если с твоей стороны будут материальные претензии…

– Не будут, – попыталась убедить его девушка.

– Да все равно, – ответил муж, – мне хочется жить с любимым человеком на законных основаниях. Мы зарегистрируемся в Голландии и, скорее всего, там же будем жить. Извини, но я для тебя сделал и так слишком много.

И он повесил трубку.

Решение об аннулировании брака и лишении Лены вида на жительство вручили накануне Рождества. Автобус довез ее до дома, и она вышла из него и направилась, как и задумала утром, в магазин, но, уже взявшись за ручку двери, вдруг поняла: ей уже не нужно покупать шампанское, потому что его все равно не с кем распить; да и праздник теперь не в радость, когда надо собирать свои манатки и уезжать не солоно хлебавши.

В Московском университете ее не восстановят, и придется заново сдавать экзамены. Но, скорее всего, об учебе придется забыть и идти работать, а с трудоустройством в Новой России сейчас весьма и весьма проблематично. Потерявшая работу мама жила на то, что присылала из Швеции дочь, и теперь надо будет что-нибудь придумывать. Но только что?

Вспомнив о матери, Лена пошла от магазина прочь, но, сделав несколько шагов, поняла – все кончено. И тогда она заплакала, чего не было с ней давно. Мимо прошел какой-то высокий человек с собакой на поводке. Он обернулся и посмотрел на нее, а она закрыла лицо руками, чтобы не было видно ее слез. Кто же знал тогда, что она отворачивается от единственного человека в девятимиллионной стране, который сможет ей помочь.

6

Утром Подрезов поехал к своему шведскому другу. Свен долго слушал, но потом развел руками: – А чем я могу помочь?

Тогда Виктор начал снова:

– Бедная девочка, которой твой соотечественник предложил фиктивный брак, чтобы прожить в Советском Союзе лишний год, и обманул, пообещав ей натурализацию в Швеции. Теперь ее высылают, и не только годы учебы, но и часть жизни насмарку…

Наконец Юханссен понял: от него хотят только одного – подтвердить, что его фирма заинтересована именно в этом специалисте, которому будут поручены в ближайшее время серьезные маркетинговые исследования восточно-европейского рынка. И если русскую студентку вышлют из страны, то это нанесет заметный удар по перспективным планам всемирно известной фирмы, а российский рынок завоюют конкуренты.

– Не думаю, что это сработает, – с сомнением покачал головой Свен, – но попробую.

Ночью Подрезов опять не смог долго заснуть. В доме было так тихо, что было слышно, как в коридоре на своей подстилке посапывает во сне Тугрик. Голые стены в комнате были окрашены светлой краской, но в полумраке они казались темно-серыми, и небо за окном было загрунтовано тем же цветом и той же тоскливой обреченностью. Виктор несколько раз пытался закрыть глаза, представить себе что-нибудь для вызова сна – слонов, например, или крокодилов, но вместо этого видел узкую мелкую речку между новостроек, лениво стремящуюся к Финскому заливу, над которым повисло вечернее солнце. Розовый свет перекрасил весь город, лучи отражались в окнах дребезжащих трамваев, проскакивающих по мосту, ничего в этом розовом мире не происходило, но сердце распирало от любви и непонятной боли.

Родина. Город, который он оставил, непонятно зачем устремившись за море в такой же, очень похожий, но серый и унылый. «Родина, родина, родина», – било по ушам, словно звуки колокола, разливающиеся с маленькой церквушки, стоящей посреди старинного кладбища.

– Ты о ней думаешь? – спросила Эльжбета.

– Да, – ответил Виктор.

– Она красивая, – прошептала полька.

– Очень, – согласился Подрезов и только теперь понял, о ком спросила подруга.

Но ничего объяснять не стал. Обиженная Эльжбета отвернулась лицом к стене и вздохнула. Виктор поднялся, вышел на кухню. Услышав открывающуюся дверь холодильника, подскочил Тугрик, спросонья позабыв повилять хвостом, но все же получил свой кусок колбасы. Подрезов достал бутылку шампанского, медленно, до самых краев наполнил два бокала и вернулся в комнату. Эльжбета сидела, прислонившись спиной к стене и обхватив руками колени. Она смотрела на странного, не умеющего легко засыпать человека, и глаза ее блестели в рассеянном холодном свете, прилетающем из окна. Взяв протянутый ей бокал, она сказала:

– У меня в «Саабе» свистит ремень генератора, а еще…

– Завтра посмотрю и все сделаю, – пообещал ей Виктор. Он сделал маленький глоток и уточнил: – Сегодня.

Новый год встречали вместе с Юханссенами. Только не у них дома, а в маленьком баре на автозаправочной станции. Это предложил Подрезов и Кристин с радостью поддержала. Валтер поставил в углу большую пушистую ель, на стволе которой были свежие подтеки душистой смолы. Похоже, что деревце он не купил в магазине, а срубил где-то. Вот только где? Здесь, на юге Швеции ели не растут. Только где-нибудь на городских газонах. Отважный эстонец рисковал многим, и не зря: он целый вечер танцевал с Эльжбетой, а Подрезов тихо сидел рядом с грустной русской девушкой и смотрел на чужое счастье. Шведская семья веселилась так же молча, а с ребенком дома осталась няня-лапландка.

Когда музыка смолкла, Свен подошел и сказал:

– Улыбнись, Хелен, все будет хорошо.

И сам испугался того, что пообещал. Пьяный, он не мог сдерживать эмоции, и потому лицо его скривилось от страха того, что его пожелание может не сбыться. Гримаса получилась смешная, и Лена, взглянув на Свена, улыбнулась. Улыбка была настолько прекрасной, что Виктор поторопился отвернуться, почувствовав, что мгновенно покраснел.

Глава третья

1

Грузовик, съехав с невысокого пологого обрыва, лежал на боку. Небольшой караван остановился, водители выпрыгнули из кабины и смотрели, как снизу поднимаются двое их товарищей.

Подрезов подошел, когда им уже подавали руки, чтобы помочь выбраться на дорогу. Хотя какая это дорога! Колея среди камней, и машина, скатываясь с обрыва, билась о валуны, пока, наконец, не перевернулась.

– Не повезло, – сокрушался Юханссен, – а я уже надеялся, что дойдем без потерь.

Четыре месяца назад, уже расставаясь после празднования начала Нового года, Свен вдруг вспомнил:

– Виктор, наше руководство решило провести испытательный пробег новых машин.

А поскольку Подрезов никак не отреагировал, то Юханссен продолжил:

– По Африке.

Он помолчал и спросил:

– Ты поедешь?

Виктор, скорее по инерции, кивнул, даже не поняв до конца, о чем его спрашивают.

Акция и в самом деле была задумана грандиозная. Еще ни одна автомобильная фирма не устраивала подобной рекламы своей продукции – больше пятнадцати тысяч километров по бездорожью, через пустыни и горы, сквозь саванны и джунгли. От самой северной оконечности – испанской Сеуты до мыса Игольный в Южно-Африканской республике должны были пройти пять машин и шестая – техничка. В успех, в то, что доберется хотя бы один грузовик, мало кто верил. Руководителем проекта и начальником пробега назначили Юханссена, так как он единственный в корпорации имел опыт выживания в африканской действительности. Он-то и пригласил друга вторым водителем на машину технической помощи, а заодно и механиком. Уже потом, когда разрабатывали маршрут и Подрезов тоже присутствовал при этом, он молчал, только изредка покачивая головой, а потом уже говорил вице-президенту:

– Свен, я поеду с удовольствием. Но шансов добраться до финиша очень и очень мало.

Но Юханссен, для которого пробег имел очень важное значение, доказывал:

– А выбраться тогда из ямы было легче? А потом, когда мы загибались в джунглях? А когда нас расстреливали?

Подрезов понимал его: вице-президентов в компании много. Даже первых вице-президентов несколько, и Свен может стать одним из них, не говоря уже о месте в Совете директоров. Иногда Юханссену казалось, что Виктор пошел на попятную, и тогда он говорил:

– Двадцать тысяч крон в неделю будет получать каждый водитель, а это – три тысячи долларов. А после окончания еще и солидные премиальные.

Свен вздыхал и заканчивал:

– В случае успешного окончания.

Стартовать надо было до начала сезона дождей. По расчетам, время тропических ливней должно было наступить на подходе каравана к пустыне Калахари, а потом уже совсем немного оставалось бы до Южной Африки, где дороги получше, и до финиша с грандиозной пресс-конференцией в Кейптауне. Но чем ближе становилось начало пробега, тем мрачнее был Юханссен. С лицом человека, обреченного на мучительную смерть, он руководил подготовкой, отдавал приказания, подписывал счета, давал интервью и пил пиво с Виктором. Правда, последнее они делали уже после работы на квартире у Подрезова.