Русский крест

      Шестнадцатого июля освящали построенный Памятник. Было светлое солнечное утро. На закрытую брезентом каменную гору смотрели корпусные священнослужители, греческие священники, муфтий, французский комендант, греческий мер, жители Галлиполи, русские дамы и воспитанники русской гимназии и детского сада* в полном составе. Ждали.
      Кладбище окружали стройным каре воинские части, приготовленные к параду.
      Вот сдернули брезентовый покров, трубачи заиграли "Коль славен", и тяжелая, грубая, величественная громада, вместившая в себя тысячи каменных частиц, открылась взорам. Это был курган, напоминавший шапку Мономаха, увенчанный мраморным четырехконечным крестом. На сияющем белизной мраморе фронтона выбита надпись: "Упокой, Господи, души усопших. 1-й Корпус Русской Армии своим братьям-воинам, за честь родины нашедшим вечный покой на чужбине в 1920 и 21 г. г. и в 1854-55 г. г., и памяти своих предков запорожцев, умерших в турецком плену".
      Все были помянуты, никто не забыт.
      Протоиерей отец Федор Миляновский начал говорить речь. Он был седой, величественный, с благообразным лицом. В его глазах стояли слезы, и он говорил:
      - Путник, кто бы ты ни был, свой или чужой, единоверец или иноверец, благоговейно остановись на этом месте - оно свято: ибо здесь лежат русские воины, любившие родину, до конца стоявшие за честь ее...
      Он обратился к офицерам:
      - Вы, воины-христолюбцы, вы дайте братский поцелуй умершим соратникам вашим.
      Потом обратился к женщинам:
      - Вы, русские женщины, вы дайте свой поцелуй умершим братьям и мужьям вашим.
      И еще обратился к детям:
      - Вы, русские дети, вы дайте свой поцелуй умершим отцам вашим.
      От подножия Памятника была видна серебряная полоска Дарданелл. Священник поднял голову, глядя затуманенными глазами на далекие горы на том берегу, и обратился к мертвым, тем, кто распылился по Божьему свету и чей голос замолк в этом хаосе современной жизни.
      И, наверное, мертвые услышали его. Над кладбищем низко пролетела большая белая чайка, что-то крича. Возбужденные проповедью люди увидели в ней символ.
      Проповедь заканчивалась, отец Федор замолчал, потом возвысил голос и обратился к будущему, к грядущей России:
      - Вы - крепкие! Вы - сильные! Вы - мудрые! Вы сделайте так, чтобы этот клочок земли стал русским, чтобы здесь со временем красовалась надпись: "Земля Государства Российского" и реял бы всегда наш русский флаг.
      Но будущее не откликнулось никаким знаком.
      Он взял ведерко и стал кропить Памятник святой водой.
      После освящения выступали Кутепов, греческий мэр, комендант Томассен и муфтий.
      Все уже знали, что вскоре Сербия примет на постоянное жительство кавалерийскую дивизию и что вслед за кавалерией покинут Галлиполи остальные части. Знали, что корпус уйдет армейским порядком, с оружием, что французы не добились его распыления.
      Это были минуты примирения людей, религий и традиций.
      - Для магометан всякая гробница священна, - сказал муфтий, - но гробница воина, сражавшегося за отечество, особо священна, какой бы веры ни был этот воин.
      И никто не вспомнил, что их разделяло, ибо понимали: закрывается последняя страница трагедии.
      После возложения венков под звуки церемониального марша корпус отдал последние почести умершим. Смерть примирила несгибаемых корниловцев, ходивших с папиросой в зубах в атаку, и противников насилия над человеческой душой, которые стремились вырваться на волю и были расстреляны своими.
      Отпели заупокойные молитвы, отзвенели торжественные трубы.
      Однажды Гридасов сказал Паулю, чтобы тот объявил во взводе, что надо пожертвовать дневной паек голодающим в Советской России.
      Пауль не поверил и переспросил:
      - Кому жертвуем?
      Он знал: там голод страшный. Но чем страшнее, тем легче будет вернуться русской армии, тем безогляднее будут ее поддерживать.
      - Народу жертвуем, - ответил Гридасов, зло прищуриваясь. - Может, конечно, комиссары все заберут, не исключаю.... Только думать не хочу об этом. Мы свое дело сделаем, а там как Бог даст!
      - Хорошо, - согласился Пауль. - Когда-нибудь это нам зачтется... хотя бы за Артамонова.
      - Зачтется или нет, - не знаю, - хмуро произнес ротный. - Покойников с кладбища не носят. Объяви во взводе про паек!
      - Тогда я сдам паек и за него, - решил Пауль. - Ты не сердись. Это нужно.
      Во взводе согласились пожертвовать все. Одни с равнодушием, подчиняясь, другие - с душевным подъемом, словно вступали на путь возвращения. То же самое было и в роте, и в полку, и в корпусе.
      Корпус склонял голову перед далекой Родиной, на один день любовь отодвинула ненависть.
      * * *
      Спустя два месяца Пауль со своим полком погрузился на пароход "Решид-паша", идущий в Варну. В последний раз он видел городок, приютивший его в горе-злосчастье, уютную квадратную бухту, высокую башню-маяк Фэнэра, маленькие дома под тополями и платанами.
      Они уходили навсегда. Больше никогда не будет здесь русских людей, постепенно обветшает Памятник, развеется дерн с могил, рухнут кресты. Прощай, Галлиполи, они уносят свой крест дальше...
      В Константинополе пароход остановился на рейде Мода, принимал груз, и Пауль неожиданно встретил Нину, сопровождавшую каких-то выздоравливающих больных.
      Она похудела, зеленые глаза на загорелом лице радостно смотрели на него.
      - Господи, я думала, ты остался в Крыму, как Артамонов! - сказала она. - Ну слава Богу... А я собираюсь в Прагу. Хочешь, направим тебя в Прагу учиться в университете?
      - Я пока останусь с корпусом, - ответил Пауль. - Мы ведь должны держаться вместе... Знаешь, Артамонов тоже был с нами...
      И он поведал ей о расстреле Артамонова.
      Она подняла голову вверх, посмотрела на солнце, потом зажмурилась, сдавила зубами губу, повернулась к городу, полному красоты белых дворцов и минаретов, провела рукой по лицу, и прижала руку к горлу.
      - Лучше бы его расстреляли в Севастополе красные! - тихо вымолвила она.
      Пауль молчал, смотрел на нее единственным глазом и вспоминал, как с Артамоновым и Судаковым защищали её от толпы.
      - Значит, не судьба, - сказала Нина. - Ну прощай, мой спартанец, вдруг ласково произнесла она и поцеловала его. - Новая начинается жизнь. Бог даст, тебе и мне еще улыбнется счастье.
      Пауль отвернулся и вытер слезу.
      Собранные вместе горем они уходили, как те легендарные триста спартанцев, на чьем примере их воспитывали в гимназии, уходили в свою русскую трагедию, ненужные сейчас родине и неотторжимые от нее.