- Иди и не бойся. Сам святой папа будет знать о твоем подвиге. И жизнь твоя, освященная им, пребудет в безопасности, и все грехи тебе прощены будут, ибо так хочет Ватикан. И ты поступишь так, иначе проклятие и кара падут на твою голову.
      А рядом стоял ксендз Лентовский, и гладил по голове, и шептал:
      - Слушай, дочь моя, и повинуйся. Святое дело поручает тебе церковь.
      Она повиновалась. А что ей было делать? Чаплицкий поиграл ею и бросил, как щенка. Усадьбу тетки сожгли схизматики. Тетка от горя умерла. Одна. Нет, теперь не одна. О, еще будет Варшава, и будет Краков, и будет еще золото! Все будет!..
      Служанки дивятся, какой звонкий голос у пани гетмановой и сколько польских песен знает она. Только старая Оксана, кормилица гетманского сына Тимофея, ворчит:
      - А наших песен ни одной не знает. Что говорить - шляхтянка!..
      Служанки машут руками на старуху. Разве можно такое говорить? Гетман услышит - жди тогда беды.
      ...А Елена думает: что, если этим летом не окончится?.. И снова то проклятое: <Сообщи его имя>. Да, еще тогда, в Киеве, они говорили: <Надо знать: кто же схизматику Хмелю передает вести из Варшавы?>
      За окнами апрель играет низовым ветром и золотом солнца. Покой и тишина в субботовском замке гетмана Украины. Верная стража стоит за высоким частоколом.
      Далеко под кручами, в долине, засевают гетманское поле.
      В ясной лазури бродит облачко.
      11
      Григорий Унковский, посол русского царя, подъезжал к Чигорину. Был погожий день. По-весенному светило солнце. Низовой ветер веял в лицо пряными запахами степи. Скоро Чигирин - и конец путешествию.
      В пяти верстах от города посла встретили Силуян Мужиловский, гетманский хорунжий Василь Томиленко и сотня казаков с развернутыми знаменами.
      Хорунжий Василь Томиленко поклонился послу:
      - Прислал нас гетман Богдан Хмельницкий и приказал тебя, царского величества дворянина, встретить и спросить про твое здравие и как тебя бог милует.
      Унковский сошел с коня. Учтиво поклонился. Воротник ферязи упал на затылок.
      - Как здравие гетмана?
      Пока послы обменивались приветствиями, казаки здоровались со стрельцами.
      - Нам теперь, когда мы вместе, и сатана не страшен будет. Пойдем за море турка воевать.
      Стрельцы говорили:
      - На Азов ходили вместе, воевали ладно, и теперь надо так. Коли что ударим сообща!..
      Вдали заголубел Тясмин.
      В полуверсте от Чигирина царского посла встречали: сын гетмана Тимофей, генеральный писарь Иван Выговский, есаул Михайло Лученко, чигиринский городовой атаман Лаврин Капуста.
      Пятьдесят трубачей трубили в трубы. В шесть рядов стояли казаки в алых жупанах, в высоких серых смушковых шапках с красными шлыками. Солнце блестело на обнаженных саблях.
      За Тясмином в крепости гремели пушки. Малиновый звон колоколов плыл в воздухе. Тимофей, поздоровавшись с послом, снова приветствовал его от имени гетмана:
      - Велел отец мой, гетман Богдан Хмельницкий, у тебя, царского величества дворянина, спросить про твое здравие и как тебя в дороге бог миловал.
      - Милостию божиею и царя, и государя, и великого князя Алексея Михайловича всея Руси до сего места доехал, дай бог здоровья. - Унковский поклонился и спросил в свою очередь:
      - А как здравие гетмана?
      - По милости божией отец мой, Богдан Хмельницкий, гетман Войска Запорожского и всея Украины, жив, здоров и велел тебя, царского величества дворянина, встречать и бить тебе челом, и просить тебя ехать в Чигирин, и не удивляться, что встретили тебя пешие: весьма полноводен в этом году Тясмин, и придется нам переправляться на чайках*.
      _______________
      * Ч а й к а - казацкий челн.
      Тимофей говорил спокойно. Выговский внимательно наблюдал за ним. Раздражала самоуверенность молодого гетманича. <Подальше ему надо от этих дел быть>, - решил про себя генеральный писарь.
      Посольство переправилось через Тясмин и разместилось в доме Лаврина Капусты. После долгой дороги Григорий Унковский лег отдохнуть. Подъячий Семен Домашнев занялся грамотами и подарками. Стрельцы чистили одежду, мылись, скребли лошадей. Вокруг двора густо стояли чигиринцы, казаки, мещане. Переговаривались со стрельцами. Какая она - Москва? Как далеко ехать до нее? Быстрые ли реки в русской земле?
      Казак в порванной свитке, надетой прямо на голое тело, повис на заборе, спросил:
      - А паны у вас какие, лютые или добрые?
      - Такие, как везде, - процедил сквозь зубы молодой стрелец, стоявший поближе к забору...
      На подворье к царскому посольству завезли от гетмана десять пшеничных караваев, десять ржаных хлебов, двух поросят жареных, гусей жареных, кур, творогу, яиц, барана, пятьдесят черенков соли, большую сулею венгерского вина, сулею мальвазии, три ведра меда, пять ведер пива, корм для лошадей.
      Казаки растолкали толпу у ворот. Начали разгружать возы. Казак, которому хотелось знать, каковы паны в Московском царстве, снова повис на заборе, отыскал среди стрельцов того, который отвечал, поманил к себе пальцем. Стрелец подошел к забору. Протянул казаку руку, дернул к себе. Тот мигом очутился среди стрельцов. Казак подмигнул тем, кто остался за оградой, добыл из широкой штанины выпуклую флягу, протянул стрельцу:
      - Выпьем и побратаемся. Чтоб и твоих, и моих панов к сатане в пекло.
      Стрелец припал губами к фляге. Выпил добрую половину. Отдал казаку.
      За забором хохотали. Казак тоже выпил. Обнялись, расцеловались. Скоро и прочие казаки перебрались через забор. Стража у ворот покрикивала, но никто не слушал. Притихли, когда въехал во двор есаул Михайло Лученко.
      ...На другой день Григорий Унковский, сопровождаемый свитой, поехал к гетману. Впереди посла ехал подъячий Семен Домашнев, вез, держа в руке, цареву грамоту. По бокам шли Силуян Мужиловский, Выговский, есаул Лученко, Лаврин Капуста. На улицах в великом множестве стоял народ.
      Гетман встретил посла на крыльце. Поздоровались, гетман взял посла под локоть и проводил в покои. Оба остановились посреди горницы. Гетманские полковники окружили их, отступя на несколько шагов. Хмельницкий был в шитом золотом малиновом кунтуше с голубыми подрукавниками. Через плечо на золототканном ремне сабля с серебряным эфесом. В руке булава. Из-под густых бровей на Унковского смотрели проницательные глаза. Унковский говорил гетману:
      - Божиею милостью великий государь и великий князь Алексей Михайлович, всея Руси самодержец и многих земель государь и обладатель, прислал тебе, Богдану Хмельницкому, гетману Войска Запорожского и всея Украины, и всему Войску Запорожскому свою, царского величества, грамоту.
      Семен Домашнев протянул послу грамоту. Тот взял ее обеими руками и подал гетману. Гетман поцеловал печать и прижал грамоту к сердцу.
      Унковский продолжал.
      - Божиею милостью великий государь и великий князь Алексей Михайлович, всея Руси самодержец, жалует тебя, гетман, и твоих полковников, и все Войско Запорожское и велел спросить вас о здравии.
      В торжественной тишине ровно звучал голос гетмана:
      - Я и полковники мои, и атаманы, и есаулы, и все казаки войска нашего на милости его царского величества бьем челом.
      Гетман низко поклонился. Поклонились полковники.
      - И еще спрашиваю тебя, посол его величества, как государево здоровье и царевича Дмитрия Алексеевича здоровье.
      Унковский ответил:
      - Слава богу, государь и царевич здоровы. И жалует великий государь и великий князь Алексей Михайлович тебя, гетман, тремя сороками соболей, и сыновей твоих, Тимофея да Юрия, двумя соболями каждого, и полковников твоих Ивана Чарноту, Лаврина Капусту, Федора Вешняка, Ивана Мазуренка, Матвея Гладкого, Михайла Громыку, да генерального писаря Ивана Выговского, да есаула Михайла Лученка двумя соболями каждого.
      Посольские писцы разносили подарки. Гетман пригласил посла к столу. Прошли в соседний покой, где уже были накрыты столы.
      Джуры наполнили серебряные чаши. Посол сидел по правую руку от гетмана, по левую - Выговский. Гетман поднялся с чашею в руке.
      - Счастливы, панове, принимать у нас дорогого гостя, посла его величества великого государя и великого князя, самодержца всея Руси Алексея Михайловича, думного дьяка Григория Унковского. Пускай пан посол сам убедится, какие муки и страдания выпали на долю края нашего и как жаждут сердца наши, чтобы мы стали навеки братьями в единой державе русской, под высокою рукою царя и князя, самодержца всея Руси Алексея Михайловича. Стоим мы, пан посол, на пороге новых страшных событий. Сказал уже нам посол наш Силуян Мужиловский о помощи, какую великий царь подает нам. Бью челом ему и высокородным боярам за такую добрую помощь и тешу сердце свое надеждой, что придет еще час, когда станете вы с нами плечо к плечу, ратно и оружно, дабы нашу волю и веру сообща оборонять. Так выпьем, панове, за здравие великого государя и князя великого, самодержца всея Руси Алексея Михайловича!
      Звенело серебро. Снова гремели пушки в крепости.
      ...Переговоры начались на следующий день. Гетман говорил Унковскому: мол, писал он через своего посла Силуяна Мужиловского, что хочет со всем войском и народом всем стать под высокую цареву руку, а в грамоте царя о той его просьбе ничего не сказано. Унковский пояснил:
      - Вы подданные польского короля, а с ним у царя договор про вечный мир, подписанный еще покойным родителем его. И, поступив так, взяв тебя, гетман, с Войском Запорожским под свою высокую руку, тем самым царь тот договор ломает...
      Хмельницкий раздраженно перебил:
      - Ведомо должно быть, тебе, посол, что я присягу от имени Войска Запорожского королю Яну-Казимиру не давал и подданным его себя не считаю...
      - А во многих универсалах своих пишешь ты, гетман, титул свой: <Гетман Войска Запорожского его милости короля...>
      Унковский хитро поглядел на гетмана и укоризненно покачал головой:
      - А что присяги не принимал, этого еще мало... Только напрасно ты, гетман, гневаешься. Государь тебе добра желает и все твои челобитные про торговых людей и про вольный провоз товаров без пошлины удовлетворил...
      - За это государю бьем челом все, - ответил Хмельницкий.
      Почувствовал: бояре стоят на своем крепко.
      - По Поляновскому договору король волен требовать у царя помощи против тебя, а такой помощи государь ему не даст и отказал послу королевскому. Прими это во внимание.
      - И за это благодарствуем светлому государю.
      При этой беседе сидели, храня молчание, генеральный писарь Выговский, Капуста, Силуян Мужиловский, а с русской стороны - подъячий Семен Домашнев.
      Так кружили вокруг главного. Хмельницкий ждал: будут спрашивать про татарского хана. Только на третий день, как видно, кое-что уже разведав, Унковский спросил:
      - С крымским царем в этом году тоже будете стоять сообща?
      Гетман понял: надо раскрыть замыслы, - не таясь, ответил:
      - Скажу тебе, пан посол, честно: он мне в этой войне помощь даст великую.
      Унковский перебил:
      - Народ твой, как ехал я, сказывал мне: татары обиду ему великую чинят, большой ясырь берут...
      - То правду говорили тебе. А коли не со мною будет хан, станет против меня вместе со шляхтой. В Варшаве того и желают, но все их старания пока что тщетны.
      - Хан против Московского царства злое замышляет... И тебе это, гетман, ведать надлежит, - предупредил посол.
      - Ведаю это. Покоен будь, пан посол, на такой союз с ним не пойду и слова своего не нарушу...
      - Когда бы иначе сталось, ты, гетман, грех на себя великий взял бы, веру свою предал, да и народ твой не хочет того, и не захочет никогда! Так и буду в Москве говорить, что ты стоять будешь на слове своем нерушимо.
      Поговорив еще о второстепенных делах, посол возвратился на свое подворье.
      Выговский, улучив минуту, когда гетман остался один, вошел в покой. Глянув искоса, угадал борьбу, происходившую в его сердце, начал издалека:
      - Думаю я, Богдан, от Москвы не ждать нам помощи. Им самим теперь трудно. - Помолчал, выжидая, не скажет ли что-нибудь Хмельницкий. Не дождавшись, продолжал: - Может, в Варшаву послов пошлем. Сейчас у шляхты гонор не велик...
      - Не дело толкуешь, Иван, - хрипло отозвался Хмельницкий. - На поклон к панам не пойду. У них одна песня: десять тысяч реестровых - и на том конец...
      - А сколько еще нужно... - вырвалось у Выговского.
      Гневом вспыхнули глаза гетмана:
      - Если тебе не нужно больше, так убирайся к дьяволу и не показывайся. Не для того я весь народ поднял, оторвал от плуга, от родного дома...
      Подошел к Выговскому, с силой положил руки ему на плечи, заглянул в глаза и жестко сказал:
      - Что это ты вдруг такую речь завел, писарь?
      У Выговского перехватило горло.
      - Погоди, Богдан. - Он шевельнул плечами, руки гетмана тяжело, будто каменные, лежали на них. - Погоди, Богдан, я ведь того хочу, чтобы тебе лучше было. Понимаешь? Чтобы тебе лучше было.
      Хмельницкий изо всей силы оттолкнул его, так что Выговский больно ударился о стену головой и, осторожно потирая затылок, пожаловался:
      - Бешеный ты стал, гетман, слова противного сказать тебе нельзя...
      - Ступай, Иван, - сурово приказал Хмельницкий и повернулся к нему спиной.
      - Послушай, гетман... - начал Выговский.
      - Ступай! - крикнул Хмельницкий, обратив к нему покрасневшее от гнева лицо.
      ...Вечером наедине с Унковским Хмельницкий говорил открыто. Условились: гетман посылает с ним в Москву новое посольство во главе с полковником Федором Вешняком. Хмельницкий ликовал. Пусть паны уразумеют сие. Посол гетмана в Москве! Иначе теперь заговорят паны сенаторы.
      Унковский поставил условием: обо всех замыслах хана уведомлять посольский приказ. Гетман охотно согласился. Заговорили о донских казаках. Хмельницкий просил дозволения послать своих людей на Дон, звать казаков итти на помощь гетманскому войску. Унковский и тут не возражал. Но грамоты на это от государя быть не может, - такую грамоту сочли бы за нарушение вечного мира. А мир этот нарушить еще не время.
      - Не время, - повторил Хмельницкий. Выходит, настанет время.
      Унковский втолковывал: гетман должен считаться с тем, что творится вокруг. Вестфальский мир, заключенный в прошлом году, кладет конец тридцатилетней войне. Но надолго ли? Шведы считают нас своими союзниками, а живут одним: загребать жар русскими руками. Москва это понимает. Хотят отстранить Московское царство от европейской политики. Но Москва только выжидает. Говоря открыто, - это Унковский может сказать только гетману, Поляновский мир не может быть вечным. Но еще не время нарушать его. Что это за вечный мир, когда русские люди - под ярмом чужеземным! Габсбурги поставили себе целью превратить всю Европу в свою вотчину. Разве это мыслимо? Это Тамерланово злое наваждение, и осуществления ему не будет. Польские короли вошли в союз с Габсбургами. Коалиция Франции, Англии, Голландских Соединенных Штатов, Савойи, Дании, Швеции, Венеции, Семиградья, противостоящая Габсбургам и Польше, тоже неустойчива. У них свои споры. Кто этого не ведает? А на Московское царство они смотрят как на вспомогательную силу. Поэтому решили в Москве - делать вид, что не вмешиваются в их споры. Но это не надолго. Знаем: хотят они русские народы от морей отбросить, замкнуть в степях. Свои порядки навязать нам, как ярмо на шею домашнему скоту...
      Гетман слушал внимательно. Ловил каждое слово. Ему открывалась та жестокая правда, которую временами чувствовал он сам, размышляя над нежелательным и не всегда предвиденным движением событий. Выходило, что Речь Посполитая недаром так возжелала спокойствия и покорности на Украине?.. Но теперь он не отступит ни на шаг. Хмельницкий уверенно сказал:
      - Видишь, пан Унковский, вот уже сколько десятилетий на землях украинских и червоннорусских хозяйничают польские шляхтичи. Обнаглели они до того, что уже и не считают эти земли нашими, смотрят на нас как на своих наймитов. Какой честный человек стерпит такое? Я одно задумал - всем народом итти под высокую цареву руку, в этом единое наше спасение и жизнь наша, а иначе мы обречены на погибель; не бывать вовеки украинской земле свободной, если не объединимся мы с народом русским.
      - Твоя правда.
      Унковский сжал его руку. Мысли гетмана достойны всяческой похвалы. Придет время, и народ украинский скажет свое сердечное спасибо гетману за такое стремление. Паны боятся этого сейчас, как огня. Разве не потому предлагают они царю окончательно разрешить русско-польский спор, создать вместе с Речью Посполитой одну державу с двумя столицами - в Москве и Варшаве, а временно даже с двумя царями, и вести одну внешнюю политику и одно хозяйство? Далеко идут замыслы варшавских сенаторов. Но надежды их напрасны. Теперь гетман может убедиться, насколько сложна обстановка, и не так легко одним взмахом руки разрешить все противоречия и несогласия.
      Хмельницкий это понимал. О чем спорить? Понимал и то, что именно теперь настала пора защищать свободу и независимость Украины. Нет, не об увеличении реестров должна итти речь. Тут уже начиналось другое. Он сурово насупил брови. Много нового услыхал он нынче из уст Унковского. Такие речи можно вести только от чистого и доброго сердца. Бесспорно было, что в события, которые должны были развернуться в Европе вслед за Тридцатилетней войной, вплетается и борьба за судьбу Украины, и борьба эта будет и должна быть тесно связана с судьбой Московского царства. Только таким путем можно притти к победе. Позднее, в дни неудач и тревог, он часто возвращался мысленно к этой беседе, и воспоминание о ней еще больше укрепляло его силы.
      От всего сердца пожал гетман руку Унковскому. Посол дружески улыбнулся:
      - Да, не все так просто, гетман. Политика - сложное дело. Голову сломаешь, если неосторожно ступишь. Иногда семь раз отмерь, пока отрежешь, а иногда должен принять решение мгновенно, а то упустишь время - и тогда конец всем твоим упованиям.
      - Должен ты знать, гетман, - продолжал Унковский, - война с Речью Посполитой стоила нашему государству много денег, смерды за время войны своевольничать приобыкли, пришлось нам в прошлом году принять уложение о закрепощении крестьянства, думаем таким способом привязать их к земле, чтобы не слонялись где попало, а работали на пользу державе, как надлежит. Как видишь, забот у нас немало. Но надейся непоколебимо - помощь царя нашего тебе будет, а придет время - и его царское величество примет тебя с народом украинским под свою руку... Что просишь - все тебе будет дано в желательном тебе количестве. И можешь смело выступать вперед, за свой тыл не беспокойся.
      Унковский усмехался в черную с серебряными нитями бороду:
      - Все еще будет, пан гетман.
      Он со вниманием глядел на казацкого вожака. Ледок осторожности постепенно таял. В Москве кое-кто в посольском приказе сомневался: кто он, этот безродный гетман? Как осмелился поднять руку против помазанника божьего! Смотрите, и наши смерды за ним пойдут. Неодобрительно покачивали головами бояре Милославские, Одоевские, Салтыков...
      Род гетмана Унковскому не удалось установить, но что разум и талант у него были, в этом он мог бы поклясться. С ним дело вести - одно наслаждение. Быстр и сметлив. Своего хочет добиться и ради того жизни не пожалеет.
      - Придет время, пан гетман, непременно придет. А если с таким войском станем у Дикого Поля, татары соединенной нашей силы устрашатся. Ян-Казимир за Смоленск еще заплатит, и не бывать в православном Киеве унии. Унковский говорил уже не прежним, размеренным, спокойным голосом чувствовалось волнение. - Нужно только потерпеть еще. Дерево подточено. Корни сгнили. Зеленая листва на ветвях - один обман. Начнись сильная буря - и дерево падет, - разумею, Речь Посполитая. А коли начнут турки тебя заманивать, должен помнить: басурмане коварны и злы, от них татарская чума, словно саранча, на Русь ползет...
      - Я их обведу, - уверенно сказал гетман. - Они у меня вот где будут, - показал стиснутый кулак. - У них, пан посол, тоже не все ладно. Крымский хан Ислам-Гирей уже косо поглядывает на Порту, сил набирает, давно думает, как бы ему от султана отделиться, сам хочет великим царем быть, весь ясырь и дань себе в мошну класть. И думает, что мы с войском ему в том помощь, а турки его нами, казаками, стращают, нас задабривают. Вот как оно, пан посол, все переплелось... Хан не от чистого сердца пойдет с нами против шляхты, у него одна мысль: и шляхту обессилить, и нас связать по рукам и по ногам...
      - Отменно все обдумал, гетман...
      Унковский одобрительно кивал бородой. Вправду, светлый ум у казацкого гетмана. Падет впрах дерево. Не будет затенять ветвями своими землю Русскую. Но нужно время! Время и терпение!
      Договорились обо всем. Хмельницкий уже умерил свою горячность, понял: московский посол справедливо судит. Не все сразу... Стеснилась грудь. Рванул рубаху. Отлетела пуговица. На шее напряглись жилы. Пан посол видит, как тяжко ему. Всюду беспорядок. Шляхта за свои имения когтями цепляется. Посполитые ждут, что он им полную свободу даст. Митрополит одним глазом на Варшаву поглядывает. Оружия недостаток, пороху мало, заводы, где пули отливали, разорены. Все на его плечах.
      Унковский сочувствовал. Но твердил одно: терпение. Надо выиграть время. Войны, конечно, гетману не миновать.
      Хмельницкий твердо сказал:
      - Я королю и литовскому гетману одно скажу: можем и миром дело покончить, но с тем, чтобы ушли от нас навсегда за те рубежи, как в давние времена было, при великих князьях киевских. Как еще при Мстиславе. А в подчинении и неволе жить народ наш не хочет. Коли не хотят миром покончить дело - быть войне. И не на год, и не на два, - говорил он уже не послу, себе самому говорил. - А нам, пан посол, где помощи искать в том святом деле? Не в немецкой земле и не у турецкого султана, а только у московского царя, у братьев наших русских.
      - Справедливы твои мысли и благочестием повиты: держись их нерушимо, и инако не будет, гетман.
      ...Поздно ночью оставил гетман посольское подворье. Унковский проводил его до ворот. Оставшись один, разбудил подъячего, приказал записать беседу с гетманом. Заложив руки за спину, ходил по горнице и диктовал. Домашнев, зевая, сонно моргал припухшими веками и писал.
      ...Двадцать третьего апреля великое посольство русское вместе с гетманским послом Федором Вешняком выехало из Чигирина в сопровождении почетной свиты. Впереди везли гетманское знамя, за знаменем ехали трубачи, за ними в десяти шагах посол Унковский верхом на коне, подаренном гетманом. По правую руку - Тимофей, по левую - генеральный писарь Выговский, сзади - Лаврин Капуста и Федор Вешняк.
      Следом за посольскими людьми ехало пятьсот казаков личного полка гетмана. Били тулумбасы, трубили трубы, гетманский бунчук плыл над головами. В церквах звонили, как на праздник.
      За Тясмином распрощались. Унковский и Вешняк пересели в открытый возок на мягких рессорах и поехали дальше. Дорога их лежала на Черкассы, Мошны, Михайловку, Киев.
      Тридцатого апреля посольство въехало в Киев. Унковский размашисто крестился на золотые купола Печерского монастыря.
      12
      В начале мая в Чигирине собрались полковники. Прибыл Данило Нечай в сопровождении сотни казаков и среди них - Мартын Терновый. Прискакали: Иван Богун - из Винницы, Михайло Громыка - из Белой Церкви, Матвей Гладкий - из Миргорода. Из Умани приехал Осип Глух, из Корсуня - сотник Иван Золотаренко, из Чернигова - Небаба. Приехал из Киева Кричевский.
      В городе стало людно. С полковниками понаехало множество казаков, сотников, есаулов, державцев... На улице или на площади не протолкаться.
      Гармаш потирал руки. Товар на полках таял, как снег весной. Текли деньги в шкатулку Гармаша. Талеры, злотые, ефимки, гульдены, пезеты... Брал все, лишь бы серебро или золото.
      В шинках - водочный дух, гомон, смех, песни...
      Снова весело в Чигирине. На Киевской улице, в домах под железными крышами, уже неделю жили семиградский и волошский послы, вели переговоры с гетманом. Гамбургский негоциант Вальтер Функе этими днями тоже очутился в Чигирине. Несколько раз видели его повозку у дома генерального писаря. Поселился Вальтер Функе у Гармаша.
      Рада* старшин собралась в большой палате гетманской канцелярии вечером седьмого мая. Гетман, суровый и необычно скупой на слова, внимательно оглядел всех, сухо проговорил:
      _______________
      * Р а д а - совет.
      - Рада тайная.
      Помолчал, как надлежит. Глядел куда-то поверх голов. Табачный дым щекотал ноздри. Набил и себе трубку, прикурил от свечки, услужливо поданной Выговским. Затянулся едким дымом. В зале было тихо, только слышно было, как тяжело, с присвистом дышал Гладкий.
      - Собрал я вас, панове, дабы оповестить, что король объявил против нас посполитое рушение и уже подписал виц. То для нас, полковники, не неожиданность, хотя в Переяславе сейчас находится королевский посол, который направляется сюда. И тот посол, как отписал мне Павло Тетеря, прибыл будто бы для мирных переговоров, но это лишь выдумка иезуитская, чтобы наше внимание усыпить. Как скажете, полковники, как быть дальше?
      Сел, положив перед собой булаву, погасил большим, пожелтелым от табака пальцем трубку.
      - Как ты мыслишь, гетман? - спросил Иван Богун, поднявшись с места.
      - Мыслю так, - Хмельницкий встал, - мыслю итти навстречу коронному войску и не ожидать его в наших пределах. Татары готовятся в поход. С татарами встретимся в степи и проведем их вдоль рубежей наших, чтобы селам и городам беды не чинили. Войне быть непременно. Избежать ее возможности нет. Шляхта положила себе уничтожить нас вконец, это должны мы помнить крепко. Так позволите ли мне, полковники, выдать универсал - всем полкам, конным и пешим, и пушечным куреням собираться в поход, а когда какому полку итти и куда итти, о том будет универсал особый.
      - Добро, - сказал первым Нечай, поднялся, едва не упершись головой в потолок, поднял пернач и, улыбаясь, повторил: - Добро.
      - Добро! - проговорил Богун, подымая пернач.
      - Добро! Добро! - один за другим говорили полковники.
      ...Главное началось после рады.
      Гетман с каждым полковником говорил особо. Каждому втолковывал, что и как должен делать. Постепенно Чигирин пустел. Нечаю приказано было отправить казаков из своего полка на Дон с гетманской грамотой, звать донцов итти сообща походом. Нечай задумался: кого послать? Выбрал Мартына Тернового. Позвал его к гетману. С гетманом Терновый говорил впервые. Шел за Нечаем, и казалось ему, полковник слышит, как стучит его сердце. В тесной горнице за столом сидел гетман. Приветливо улыбнулся казаку, пожал руку. Нечай уселся сбоку.
      - Садись, казак.
      Мартын сел на краешек скамьи.
      - Крепче усаживайся. Ежели так в седле держишься, плохой из тебя ездок...
      От шутки стало легче на сердце. Мартын не мог отвести глаз от гетмана, следил за каждым его движением. Заметил, как набежали на лоб морщины, рытвинами легли над бровями.
      - Ехать тебе, казак, на Дон. Повезешь грамоту мою атаманам Войска Донского. Читай ту грамоту по станицам. Кто в одиночку захочет итти к нам - челом бей, благодарствуй. И кто сотнями, вместе с атаманами, - бей челом. В грамотах все написано. А на словах говори: войне быть, король и паны снова идут на нас, да не одни, а с ними рейтары, нанятые в немецких землях, с ними пушки, мушкеты и все дьяволы из пекла... - Гетман расхохотался. - Видишь, казак, как страшно? Расскажи там, на Дону, братьям нашим, каково житье под шляхтой, как ругаются иезуиты над верой нашей, как льется кровь на землях украинских... Скажи донцам: вместе на Азов ходили, вместе пойдем воевать короля и шляхту, за веру нашу и волю.
      Задумчиво прищурил глаза, замолчал.
      - Как звать? - спросил гетман после недолгого молчания.
      - Мартын Терновый, пан гетман.
      - Откуда родом?
      - Из села Байгород.
      - Реестровый?
      - Нет, пан гетман, посполитый Корецкого...
      - Вот видишь, Корецкому не терпится снова тебе на шею ярмо надеть.
      - Известно... - отозвался Мартын и, сам не зная, как это сталось, сказал:
      - Я, батько, универсал твой еще в прошлом году по селам читал... Тогда и я пошел в казаки... - От этих слов сразу легко стало на сердце. И гетман показался таким же простым, обыкновенным казаком, как все. Мартын, осмелев, спросил, точно у старшего товарища:
      - А как после войны будет?
      - О чем думаешь?
      - Кто в казаках останется, а прочие как?
      Хмельницкий разгладил усы и, понизив голос, спросил:
      - А ты как думаешь, Терновый?
      - Я так рассуждаю: кто хочет - тот пусть в казаках остается. Казаков столько, чтобы рубежи стерегли от татар или панов... А посполитые вольными... Так все по селам толкуют...
      Как бы повторяя слова Мартына, гетман задумчиво проговорил:
      - Кто хочет, пусть тот в казаках остается, а посполитые вольными будут... Так по селам люди толкуют?
      - Так в твоем универсале написано, пан гетман.
      - Так будет, Мартын Терновый. - Гетман встал и подошел к казаку. Так должно быть. Только, чтобы все это было, надо шляхту одолеть.
      - Одолеем! - горячо выговорил Мартын.
      - Ты расскажи на Дону, как Корецкий у вас в Байгороде пановал, расскажи... - посоветовал гетман.
      - Я расскажу, - пообещал Мартын, - мне есть о чем рассказать.
      - Что ж, Нечай, - обратился гетман к полковнику, - казак толковый, пускай едет с богом. Да чтобы не мешкал. С ним еще поедет Иван Неживой. Вот и довольно. Прощай, Терновый Мартын.
      Крепко пожал руку, под бок толкнул:
      - Добрый когда-нибудь полковник из тебя будет.
      ...Из Чигирина во все концы Украины развозили гетманские универсалы.
      Ночью у городских ворот дозорные останавливали конных, спрашивали:
      - Куда и по какой справе?
      Один был ответ:
      - Универсал гетмана, - и показывали пергаментный свиток с печатью, привешенной на шнурке.
      Державцам гетмана велено было к половине июня собрать чинш по полкам. С мещан в городах взять по два злотых и двенадцати грошей со взрослой души, чинить коштом городов и сел плотины и добавочно - с каждого владельца дома под железной крышей брать по пять злотых, под черепицей по три злотых, под соломенной - один злотый.