21
      Теперь начиналось самое сложное. Гетман понял это как-то сразу, однажды утром, когда взволнованный и рассерженный Данило Нечай бросал ему в лицо страшные и несправедливые обвинения. Он спокойно и, как показалось Выговскому, даже слишком спокойно, выслушал все упреки. Попыхивал трубкой, затягиваясь густым, едким дымом, и внимательно следил за выражением лица Нечая. Он выслушал все: и о бесчинствах татар, его союзников, и о том, что забыл обещания, данные народу, и, наконец, что он едва ли не предал народ. Если бы гетман вскочил и начал кричать на Нечая или даже выхватил саблю и замахнулся на него, Нечаю было бы легче. Но гетман сидел молчаливый и сосредоточенный, тяжело уставясь взглядом в одну точку, и ни разу не перебил полковника. Только когда Нечай замолчал, тяжело переводя дыхание, он чуть охрипшим голосом спросил, отложив в сторону трубку:
      - Все сказал, полковник?
      Нечай удивленно посмотрел ему в глаза и, еще разгоряченный, крикнул:
      - Тебе этого мало?
      - Мало? - переспросил Хмельницкий. - Разве я сказал, что мало? О, нет, не мало! Теперь ты меня послушай.
      И он, как бы говоря с самим собой, а не с Нечаем, спросил:
      - Выходит, продался гетман Хмель панам, - так выходит?
      - Я того не сказал, - облизывая губы, сказал Нечай.
      - Ты так думаешь, и есть еще такие среди моих полковников, кто так думает. Я знаю.
      - Тебе о том Лаврин Капуста донес! - запальчиво выкрикнул Нечай.
      - А хоть бы и он, что с того? Капуста неправды не скажет. Вот я сам сомневался: уж не из Варшавы ли подбивают Нечая против меня? А Капуста горой за тебя стал: <Головой, - говорит, - ручаюсь за него>. Так что, полковник, не спеши друга осуждать. А сейчас вот что хочу сказать тебе, Данило Нечай. Подумай. Мы одни. Понимаешь - одни. Вокруг нас враги, и самый лютый наш враг - шляхта с королем - только и смотрит, как бы прибрать нас к рукам раз и навсегда. Нет, не под Желтыми Водами, не под Корсунем, не под Зборовом решалась наша судьба, а теперь, тут, в Чигирине, и не одними пиками да мушкетами, саблями да пушками, а нашим разумом и нашей волей, нашей мудростью и умением решим мы нашу судьбу - будем ли мы навеки вольными и независимыми от Польши и Крыма, со своей верой и законом, или станем снова посполитыми. Они, в Варшаве, только и ждут, когда мы нарушим Зборовский договор, чтобы иметь повод снова объявить против нас посполитое рушение. А ты там, у себя в Брацлаве, им помогаешь. Ты и твои сотники делаете все для того, чтобы Потоцкий упрекал меня, будто мы нарушаем договор.
      - Послушай, Богдан, - не выдержал Нечай, вскочив на ноги, - ты же знаешь, что они натворили в Байгороде?
      - Знаю. Хорошо знаю. А надо стиснуть зубы и стерпеть эту обиду. Придет срок - мы отомстим. Сразу за все, понимаешь?
      - А татары? - не отступал Нечай.
      - И татары своего дождутся.
      - А сейчас что? Ждать? Сложить руки и терпеть, пока нас поодиночке вырежут? Так ты советуешь, гетман?
      - Нет. Сейчас нам надо выиграть год мира, понимаешь, один год мира, чтобы успеть с народом русским долю свою соединить на веки вечные.
      Гетман расстегнул ворот. Ему стало жарко. Он задумчиво прищурился и, уходя взглядом куда-то далеко-далеко, проговорил:
      - Легко вскочить на коня, выхватить из ножен саблю и мчаться галопом на врага; ты его видишь перед собой как на ладони, размахнись с силой и руби, как надо. А когда вокруг тебя расставляют ловушки, опутывают сетями заговоров, измен, сплетен, приготовили для тебя виселицу и только ждут удобной минуты, чтобы захлестнуть петлю на твоей шее, - тогда все предвидеть и помешать врагу свершить его замыслы много труднее. Это, полковник, страшная битва, самая страшная и самая жестокая. Битва не на жизнь, а на смерть.
      Гетман перевел дыхание. Нечай развел руками, он хотел возразить, но Хмельницкий движением руки не дал ему говорить.
      - Молчи, - сурово сказал гетман. - Теперь я скажу все, что думаю. Довольно крика и шуму. Если дали мне гетманскую булаву, так слушайте меня и не заскакивайте вперед. Я ни перед чем не остановлюсь, - слышишь, Нечай? - ни перед чем. Надо будет - и головы рубить буду. Я хочу, чтобы не степным диким краем была наша земля, а великой, могучей страной. Вот что я замыслил. И так оно будет! Так будет! - почти выкрикнул Хмельницкий.
      - Ты знаешь, куда они задумали меня толкнуть? - уже спокойнее продолжал он. - На Москву. Итти войной на Москву хотят заставить. Хитро придумал пан Оссолинский. Чтобы брат на брата с мечом пошел - вот что они придумали. А после - замышляют - вместе с татарами на нас ударить.
      Нечай слушал гетмана в смятении. В новом свете возникали перед ним события. Постепенно охлаждаемый спокойными и убедительными словами гетмана, он понял: значительней и выше должна быть цель, чем изгнание рейтар Корецкого из Брацлавщины. Правду, хотя горькую и неприятную, но правду говорил гетман.
      - Им того и надо, - тихо проговорил Хмельницкий, - чтобы несогласие было среди нас, чтобы мы друг друга пожрали. Им от того только радость: мы будем грызться, а они тем временем отовсюду окружат нас железным кольцом. Но не бывать такому, - повысил голос гетман, - не бывать. Не против Москвы я пойду воевать с татарами, а против молдавского господаря.
      Нечай от неожиданности подскочил на скамье.
      - Зачем?
      - А затем, полковник, что татарам, в конце концов, все равно с кем воевать, а воевать со слабейшим легче. Да еще и потому, что господарь молдавский Лупул сидит и ждет, когда на нас ударят, тогда и он запустит когти в тело Украины.
      - Понял, гетман, понял. А король и шляхта?
      - Что король и шляхта? Они против татар не пойдут, хотя у них и договор с Лупулом. Вот погляжу, как они запляшут в Варшаве.
      Выговский воспользовался минутным молчанием и спокойным голосом вставил:
      - Гетман предупредил хитрость Оссолинского, пан Нечай. Завтра будет здесь великий посол турецкого султана, чауш Осман-ага.
      Нечай уже ничего не слышал. С другими намерениями скакал он в Чигирин, о другой беседе думал и не так представлял себе последствия этой беседы. То, что произошло, сбило его с толку, но не переубедило. Он даже не старался понять, какая связь между требованием татар воевать Москву и приездом турецкого посла. Нет, это его мало касалось. Из памяти не выходил тот дед, который сидел у дороги, выставив напоказ обрубленные руки, тот дед, который печально произнес: <За кого хан, тот и пан>. И Нечай рассказал об этом гетману.
      - Знаю эти слова, - ответил Хмельницкий, - слыхал. Уже немало лет им. А самое страшное - справедливые слова. Так было всегда, а я хочу, чтобы так не было уже никогда.
      Все же ни в эту минуту, ни позднее Нечай не мог полностью оправдать все поступки гетмана. <Ну, хорошо, пусть хлопочет он о будущем, - думал Нечай, - но сейчас, когда шляхта снова, как саранча, движется на Украину, расползается по своим усадьбам, надо что-то такое сделать, чтобы сдержать эту заразу>. Он ушел от гетмана без злобы в сердце, но такой же встревоженный и обеспокоенный, как и до своего приезда в Чигирин.
      По приказу гетмана в Чигирин съехались полковники. Прибыли винницкий полковник Иван Богун, уманский - Осип Глух, кальницкий - Иван Федоренко, корсунский - Лукьян Мозыря, переяславский - Федор Лобода, полтавский Мартын Пушкарь. Ожидали еще приезда миргородского полковника Матвея Гладкого и прилукского - Тимофея Носача.
      Полковники вспоминали былые походы, товарищей, которые полегли в боях, рассказывали о том, что происходило в полках, но о деле, которое собрало их всех в Чигирин, никто и словом не обмолвился.
      Иван Выговский все эти дни провел в хлопотах. Надо было со многими полковниками встретиться наедине, выведать настроение каждого, выслушать, сказать свое слово. Горячие дни были у генерального писаря. С ног сбились и помощники гетмана, есаулы Демьян Лисовец и Михайло Лученко. Гостей надо было принять достойно, разместить. Все они жили в Чигирине коштом гетмана. Лучшие дома были заняты полковниками, их сотниками и казаками, с которыми они прибыли в Чигирин.
      В городе стоял шум и гам. Ржали у коновязей лошади, дрожали стены в шинках от громких песен и веселых возгласов, полы прогибались под ногами плясунов. И только Капуста сохранял спокойствие, словно все, что происходило и должно было произойти, его не тревожило. Он оставался верен себе и в эти беспокойные дни. Заботило его только то, что давно не было вестей от Малюги. А гетман ходил веселый, напевал себе под нос, разглаживал усы, шутками сыпал.
      - Не горюй, Тимофей, - сказал он сыну, обнимая его за плечи, - твоей будет красотка. - Он намекал на дочь молдавского господаря, Домну-Розанду, в которую давно был влюблен молодой гетманич.
      Тимофей уже знал о намерениях отца. Горячий по натуре, он нетерпеливо ожидал дня, когда тот отправит его в поход на господаря. Да, теперь открывался перед ним широкий путь к боевой славе, и полковники не будут уже смотреть на него только как на гетманского сынка. Теперь он докажет свои способности не только как храбрый казак, но и как полководец. В июльскую ночь, полную душного запаха липы, гетман сказал ему:
      - Ты, сын, помни: на великое дело я решился, и ты мне в этом деле будь верный и честный помощник. Учись, присматривайся, с полковниками держись ласково, послушно. Понравилась тебе Лупулова дочка - что ж, твоя будет, - но не это цель, не это... Смотри вперед: еще впереди война страшная за нашу волю, и чем больше будет у нас союзников в этой войне, тем лучше для нас. Станешь зятем молдавского господаря, не будет он тогда держать руку Потоцких и Калиновских, не пойдет против собственной дочки.
      ...После этого ночного разговора Тимофей решил твердо: довольно гулять, искать легкой славы. Перед ним открывался новый путь, еще не изведанный и тем более привлекательный. Однако, многое из того, что происходило в отцовском доме, не нравилось ему, и он часто сдерживал себя, чтобы не сказать об этом отцу. Враждовал Тимофей с мачехой. Елена чувствовала непримиримую неприязнь Тимофея и платила ему тем же. Не лежало сердце гетманича и к Выговскому, хотя он и не мог бы сказать ничего плохого о генеральном писаре. Однако говорил с ним холодно, отклонял все попытки Выговского стать его советчиком и старшим товарищем.
      22
      У гетмана в эти дни была своя забота. Еще сегодня его замыслы оставались тайной, о них могли только догадываться в Варшаве. Но через некоторое время они станут известны и, как гром с ясного неба, поразят всех его врагов. Он знал, как завопят враги. Снова подымут крик - продался туркам! Пусть кричат, пусть осуждают, все равно им не столкнуть его с пути. Стиснув зубы, он стерпит все подозрения и обиды, он снесет даже все оскорбительные песни о том, чтобы первая пуля его не минула. Он все стерпит, но если кто-нибудь станет поперек дороги - тогда берегись. А в Москву он напишет. Царь поймет, почему гетману пришлось так поступить. Совесть его спокойна.
      ...И на следующий день, когда полковники уселись за длинным, накрытым красной китайкой столом в большой зале гетманской канцелярии, он так и сказал им - тихо, спокойно, но твердо, голосом, который звучал как безусловный приказ. Говорил и смотрел на каждого из полковников пытливо и внимательно. Ведь вместе с этими людьми он прошел уже немалый путь. Что-то волнующее и теплое шевелилось в его сердце.
      - Панове, мы начинали с малого, - ласково говорил он. - В степи, под дождем и ветром, бездомные и голодные, обездоленные и обиженные, мы вышли в поход. Чего мы добились - вы знаете. Еще мало, но все в наших руках.
      И перед собравшимися встали те далекие дни, о которых напомнил гетман. А он продолжал:
      - Не дикой степью судила доля быть нашей отчизне, а краем цветущим, чтобы росли города, чтобы колосились нивы и без страха выходил по весне в поле пахарь и сеятель, чтобы свободна была наша вера, чтобы ширилась торговля и ремесла процветали. Будем ходить в море без опасений, не проливая крови. Хан крымский поймет, что нас надо уважать.
      Он говорил долго, живо рисуя будущее и сам увлекаясь своими словами. Сказать по правде, он думал, что поднимутся споры. Ждал: вот встанет Гладкий или Глух и заведут старую песню о проданной вере, о том, что грех с басурманами дело вести. Гетман приготовил уже слова, которыми он убедит недовольных. Но никто не возражал. Выговский поднялся и, опустив глаза, торжественным голосом спросил:
      - Что скажут паны полковники на умысел гетмана о договоре с султаном?
      Один за другим раздались голоса:
      - Добро.
      - Добро.
      - Добро.
      Гетман усмехнулся в усы. Это была победа. Напрасно Капуста так беспокоил его своими подозрениями. Даже упрямый Нечай, и тот поднял пернач и густым басом произнес:
      - Добро.
      23
      ...Чауш Осман-ага, посол турецкого султана, въезжал в Чигирин. Со стен крепости ударили пушки. Двадцать один раз пророкотали залпы в честь посла. Ветер заклубил пыль. Золотистый чигиринский песок взвился вдоль дороги, искрился на солнце, слепил глаза.
      Иван Выговский и Тимофей, в сопровождении полковников Нечая и Глуха, с большим конвоем казаков, встречали посольство за городом. Спешились и пошли пешком навстречу золоченой карете, в которой сидел султанский посол. Чауш Осман-ага важно вышел из кареты. Солнце бросало в глаза турку снопы веселых лучей. Выговский и полковники поклонились послу. Он ответил низким поклоном. Полный, приземистый Осман-ага заплывшими, маленькими глазками, которые, точно зверьки, выглядывали из-под мохнатых седых бровей, с любопытством посматривал на полковников. Он улыбнулся, узнав гетманского сына Тимофея. Несколько лет назад чауш встречал его в Бахчисарае. Он напомнил об этом Тимофею.
      - Много воды уплыло, - ответил Тимофей.
      - И все в Черное море, - загадочно усмехнулся чауш.
      - Чем больше воды в Черном море, тем легче нашим чайкам по морю ходить, - отозвался Тимофей, посмотрев в упор на чауша.
      Тот закусил губу и замолчал.
      ...Заиграли трубачи. Послу подвели коня, которого выслал ему навстречу гетман. Он легко, несмотря на свой возраст и полноту, вскочил в седло. Полковники тоже сели на коней. Тронулись. Снова грянули пушки со стен крепости. Впереди ехали трубачи, за ними хорунжие с развернутыми знаменами. По сторонам личная стража посла - сто янычаров, посредине посол, на полшага от него, почти рядом, генеральный писарь Выговский, чуть поодаль - Тимофей, Нечай и Глух. За ними на двадцати лошадях, покрытых лазоревыми попонами с гербами султана, везли подарки, предназначенные гетману.
      Щурясь, Осман-ага покачивался в седле. Повсюду на улицах стояло множество людей. Женщины, одетые по-праздничному, с открытыми лицами, без стеснения разглядывали посла. Дети бежали за янычарами и что-то кричали. Гремели пушки, играли трубачи, ветер чуть колыхал тяжелые бархатные знамена. Осман-ага довольно улыбнулся. Он вез вечный мир и милость великого султана в столицу Украины, в Чигирин.
      Ударили в тулумбасы. Кортеж приближался к гетманской резиденции. От самой улицы через ворота, вплоть до крыльца, был разостлан ковер. Гетманская стража застыла неподвижно, отставив в сторону пики. На крыльце ждал гетман с полковниками.
      Чауш остановил коня у ворот и соскочил наземь. Ему поднесли шкатулку, завернутую в белый шелк. Он взял ее в руки и ступил на ковер. Трубачи затрубили еще громче. Последний салют потряс воздух. Чауш Осман-ага, посол султана, преклонил колено перед великим гетманом Украины Зиновием Богданом Хмельницким. Гетман пошел ему навстречу, взяв под локти, поднял и обратился к нему по-турецки. Полковники расступились. Гетман и чауш Осман-ага вошли в гетманскую канцелярию.
      ...Богдан Хмельницкий сидел в глубоком кресле, откинувшись на высокую резную спинку. За креслом стояли полковники. По правую руку Хмельницкого, держа гетманские клейноды, стоял генеральный бунчужный Василь Томиленко, рядом с ним - генеральный подскарбий Иванич. Тут же были генеральный писарь Выговский и генеральный обозный Федор Коробка.
      - Великий гетман Украины, - заговорил Осман-ага, - наидостойнейший из монархов религии Иисусовой, наиблагороднейший из народа христианского, преславный князь Богдан Хмельницкий, коего старость да будет счастлива, повелел мне наисветлейший и могущественнейший властитель непобедимой Порты сказать тебе: прими подарки от султана и грамоту с условиями вечного мира, которые я привез тебе.
      С этими словами Осман-ага поднес гетману турецкую саблю в серебряных ножнах, с эфесом слоновой кости, гетманскую булаву, усыпанную драгоценными камнями, знамя. Гетман своими руками принял подарки. Поднявшись, он поклонился чаушу и ответил:
      - С добрым сердцем и светлыми намерениями обратились мы к ясному султану. В мыслях у нас мир и справедливость, и хотим мы жить в мире с могучим султаном. Рад видеть и слышать тебя, великий посол Осман-ага. Отдохни после дороги, а завтра начнем переговоры с верой в сердце и ясностью в мыслях.
      На другой день в гетманской канцелярии начались переговоры. На скамьях вдоль стены сидели полковники. Во главе стола - гетман, напротив него - Осман-ага. Выговский держал перед собой списки с пунктами договора. Он не спал ночь, своей рукой переписывая и переводя с турецкого на украинский язык предложения султанского визиря. Перед чтением Осман-ага поднялся и, поклонясь гетману и полковникам, сказал:
      - Султан велел передать: в будущей войне против Речи Посполитой велено будет орде Ислам-Гирея стать с вами под одно знамя, если условия, которые прочтет сейчас достойнейший визирь Выговский, рада и гетман утвердят и приложат к ним свою руку.
      Осман-ага сел. Выговский вопросительно посмотрел на гетмана.
      - Читай, писарь, - сказал Хмельницкий.
      Полковники насторожились.
      Выговский откашлялся, поднес к глазам лист и ровным голосом начал читать:
      - <Договор между гетманом Украины и султаном турецким...>
      - Дозволь, гетман, перебить, дело неотложное...
      Все повернули головы к дверям, откуда раздался голос Лаврина Капусты.
      - Говори, - недовольно махнул рукой гетман. - Что там стряслось?
      Полковники переглянулись. Чауш Осман-ага с любопытством глядел: что могло случиться? Капуста сделал шаг вперед и сказал то, о чем гетман знал еще вчера:
      - Послы польского коронного гетмана Потоцкого прибыли в Чигирин и просят у гетмана аудиенции по срочному делу.
      Чауш Осман-ага наклонился к толмачу. Тот проворно перевел ему слова Капусты. У чауша мелькнула мысль: во-время заключает договор с гетманом Высокая Порта. Нет, не ошибся он, когда горой стоял в Стамбуле за этот договор. Если поляки заискивают перед Чигирином, это что-то значит.
      Хмельницкий пожал плечами и, как бы раздумывая, молчал. Все это было договорено еще вчера. Пусть чауш увидит - не одна Порта заинтересована в Украине. Похоже, что сообщение Капусты произвело впечатление на посла.
      - Нет у меня сейчас времени, - сказал Хмельницкий, - передай послу, придется панам обождать.
      Капуста вышел. Осман-ага закрыл глаза. Солнце заливало большую залу. Посол обмахивался опахалом. Выговский откашлялся и начал читать:
      - <Первое. Султан турецкий дозволяет войску казацкому и народу украинскому свободное плавание на Черном море во все свои порты, города и острова, также на Белом море* во все свои города, порты и острова, а также в порты иных держав, с коими пожелает вести торговлю Украина, проход будет свободный>.
      _______________
      * Б е л о е м о р е - Азовское.
      В напряженной тишине звенел тонкий голос генерального писаря. Полковники внимательно слушали, Выговский долго перечислял обязательства гетмана и султана, а когда прочитал последнюю, тринадцатую статью договора, джура поднес ему полный кубок меда. Писарь неторопливо, облизывая губы, начал пить. Встретил одобрительный взгляд Богдана. Усмехнулся еле заметно. Теперь пусть видят полковники - не зря он сидит здесь, в Чигирине, не пустая игра эта возня с послами и грамотами. Если не ослепли - они должны увидеть за тем, что читал Выговский, расцвет благосостояния родного края, силу его и мощь.
      Утолив жажду, Выговский значительно и веско заключил:
      - Договор тайный, оглашению не подлежит.
      Сказал и сел на свое место, переворачивая листы, покрытые тщательно выведенными буквами.
      - Дозволь спросить, гетман? - поднялся со своего места Мартын Пушкарь, полковник полтавский.
      - Говори, - кивнул головой Хмельницкий.
      - Какие, стало быть, мы на себя обязательства берем перед султаном?
      Выговский вопросительно посмотрел на Хмельницкого.
      - Отвечай!
      - Наши обязательства такие, - Выговский рассматривал ровно подстриженные ногти на своих длинных пальцах: - прежде всего, мы даем слово ни в какие союзы, направленные против султана, не вступать, все земли по Днестр вместе с городом Каменцем считаем во владении султана, а все прочее, написанное в договоре, я читал.
      - Дороговато, - покачал головой Пушкарь.
      - Тебе больше хотелось бы, чтобы там сидел Потоцкий, - заметил Богун.
      - Что Потоцкий, что...
      - Довольно, - сердито прервал гетман, - говори дело...
      Толмач, наклонясь к Осман-аге, поспешно переводил ему каждое слово.
      Тогда заговорил гетман. Он начал издалека.
      - Сотни лет Черное море было местом кровавых битв. Замкнутые с запада поляками, а с юга - татарами, бились, как в тенетах, казаки и весь наш народ. Раздору тому надо положить конец. Джелалий сидит в Стамбуле, Осман-ага в Чигирине. Будет отныне мир между Портою и Украиной. Осман-ага одобрительно кивал головой. - Султан нас почитает, - продолжал гетман, - он видит нашу силу и наше честное желание жить в мире, мы почитаем его могущество.
      Гетман говорил не спеша. У него было время. Он хотел сказать все, чтобы кто-нибудь из полковников часом не брякнул лишнего. А сам думал: миновали дни, когда Порта была для него чем-то недосягаемым. Между ним и султаном стоял, как стена, хан крымский. Теперь этому конец. Хмельницкий видел перед собой взбешенное лицо Ислам-Гирея. Да, в Бахчисарае договор Хмельницкого с Турцией произведет впечатление бури, внезапно разразившейся над головой. Но они не в силах будут чем-нибудь помешать.
      Выговский протянул гетману лист и гусиное перо. Хмельницкий подписал. Затем лист поднесли Осман-аге, чауш закусил губу и тоже подписался.
      Джуры внесли на серебряных тарелках высокие кубки из драгоценного венецианского стекла, наполненные вином. Гетман поднял кубок. Он пил за здоровье султана Турции. Генеральный обозный Федор Коробка распахнул окно. Махнул кому-то рукой. Мгновенно пушечные залпы сотрясли воздух. Кубки звенели на тарелках. Осман-ага сидел прямо, неподвижно. Весело гудели голоса полковников.
      Первый день переговоров на этом закончился.
      24
      Приехав домой, гетман почувствовал усталость. Сел на скамью под липой в саду. Легкий ветерок шуршал в траве. Послышались шаги. Хмельницкий поднял голову. К нему шла Елена. Села рядом и положила руку ему на плечо.
      Боже мой, как он устал! Неужто нельзя хоть на неделю уехать в Субботов? У него совсем серое лицо. Под глазами набухли мешки. Тяжко ему, ведь он один, никто не понимает его, никто. Она еще что-то говорила. Он не слушал. Смотрел куда-то в сторону и думал свое. Сегодня это еще тайна. Завтра о договоре с турками заговорит Чигирин, через неделю - Варшава. В Вене недовольно покачает головой император Фердинанд III. Не поступит оружие, ожидаемое из Швеции. Оссолинский будет писать длинные лживые письма в Рим. Будут слать всякую брехню в Москву. Но надо все вынести. Надо! Казалось, он сам себя уговаривал, как будто у него еще нехватало уверенности. Вспомнил: рассказывали ему, что митрополит киевский Сильвестр Коссов, услыхав о его посольстве в Туретчину, побледнел, как полотно, однако осуждать не осмелился. Поджал хвост! Злоба душила гетмана. Теперь он дал волю своим чувствам. Там, перед полковниками, он должен был сдерживаться. Кое-кто из полковников тоже не лучше Коссова. Только и думают о себе. Им бы только за свои обиды отомстить. Но пусть теперь скажут - кто осмелится в этом году пойти войной на Украину? Да, но Каменец?.. Земли по Днестр?.. Нет все же это было не так страшно. Эти земли легче будет потом вырвать у султана, чем у Потоцкого. Пусть, пока что, коронный гетман воюет с турками за эти земли. Он, Хмельницкий, будет в стороне.
      А Елена сидит рядом и тяжело вздыхает. Хоть бы ей все рассказать, чтобы поняла и посочувствовала. Всюду стена. Люди отгорожены от него стенами. Гетман кладет свою загорелую широкую руку на белые тонкие пальцы жены и заглядывает ей в глаза. Что там, в этих озерцах, плещется? Что означают эти желтые огоньки в них? Елена склоняет голову ему на плечо. Шепчет на ухо приятные, тихие, нежные слова. У нее своя мечта, одно манящее желание. Пусть он не сердится. Ей хочется поехать в Венецию. Так хорошо рассказывал о Венеции посол Вимина!
      Он молчит. Что говорить? Хорошо знает - никуда не поедет. Тут даже на день оставить дела нельзя, какая уж там Венеция! Было бы время, поехал бы в Москву. Может быть, глаз на глаз с царем лучше договорился бы, чем все те послы. Выговский уверяет, будто Москва разгневается на него за договор с турками. А что Москве этот договор? Вчера он отправил с гонцом письмо к царю. Подробно рассказал, что понудило его заключить договор с Портой. Ведь и ему нелегко было решиться на этот шаг.
      Ветер шелестел в траве. Смеркалось. Елена крепче прижалась к его груди. Вдоль стены ходили часовые. Они отворачивались, поровнявшись со скамьей, на которой сидел гетман. Хмельницкий наклонился к жене и крепко поцеловал в губы. Кто-то смущенно кашлянул. Гетман недовольно оглянулся. Выговский с виноватым видом стоял неподалеку.
      - Не даю тебе покою, Богдан, пришел напомнить, - вечером обед у меня в честь чауша. Надо, чтобы ты был и пани Елена тоже.
      - А как же, непременно.
      Встал со скамьи, и все вместе пошли в покои.
      Сторожевой, когда проходили мимо него, словно окаменел.
      - С какого года служишь? - спросил гетман.
      - С позапрошлого, - браво ответил казак, - еще под Желтыми Водами воевал, гетман.
      - Крепко мы тогда Потоцкому всыпали! - весело и довольно сказал гетман.
      Выговский улыбался. Елена исподлобья глядела на гетмана. Никогда не будет у него шляхетского обхождения. Гетман вынул из кармана кисет и протянул казаку:
      - Кури, казак, тютюн добрый, турецкий.
      Похлопал его по плечу и пошел дальше.
      - Хороший казак, - сказал сам себе, переступая порог.
      ...Вечером у Выговского стекла звенели от хохота. Ломились столы под тяжестью всевозможных яств. Лоснились обсыпанные зеленью жареные индюки, гуси. На четырех ногах стояла зажаренная дикая коза. В графинах поблескивало огнем венгерское вино. С высоких ваз на серебряных подставках свешивались гроздья винограда. Было тяжело дышать от запаха миндаля, фиников и апельсинов. Звенели серебряные и стеклянные кубки. Джуры валились с ног. От выпитого вина и духоты лица полковников побагровели. Рядом с гетманом сидел чауш Осман-ага. С нескрываемым ужасом глядел он на уманского полковника Глуха, который одну за другой вливал в себя большие кружки горелки. Нечай опьянел и стучал кулаком по столу. Он все задирал Капусту: <Доносчиков держишь! За каждым шагом нашим следишь!> Капуста не отвечал. Он почти не пил. И от того, что тот молча выслушивал попреки, Нечай еще больше распалялся. Подошла хозяйка. Вмешалась в разговор, стараясь успокоить Нечая. Кальницкий полковник Иван Федоренко ударил перначем по столу.
      - Хватит, гетман, со шляхтой носиться, прикажи - и встанут твои полки, как туча. Пойдем Варшаву добывать.
      У гетмана уже слегка шумело в голове. Он встал и поднял руку. Мгновенно шум затих. Капуста с беспокойством придвинулся ближе, готовый ежеминутно остановить гетмана. Чауш вытянул шею. Гетман обвел острым взглядом багровые лица.
      - Варшаву добывать нам не нужно, Федоренко. Нам своих земель хватит. Я слово под Зборовом дал королю. Своего слова не нарушу, пока жив буду. А то, что теперь паны Потоцкие да Калиновские снова над народом ругаются, это так не пройдет. Дайте срок, полковники, дайте срок...
      - Уже настал срок! - закричал Нечай. - Слышишь, Хмель, настал, не мешкай!
      - А я не мешкаю, - возвысил голос гетман. - Но и спешить не хочу. Теперь нашу руку держит султан Туретчины, могучий властитель великой Оттоманской империи. Кто теперь осмелится заступить нам дорогу, кто?
      Он замолчал, словно ждал, что ему сейчас назовут того, кто станет на его пути.
      Лицо гетмана пылало гневом. Он посмотрел в упор на Пушкаря, и тот, не выдержав строгого и пытливого взгляда, опустил голову. Капуста осторожно и незаметно дернул гетмана за полу кунтуша. Хмельницкий оглянулся.
      - Не беспокойся, Лаврин.
      Он усмехнулся недобро и продолжал:
      - Народ меня Хмелем называет... Я даже вирши вам, панове послы, полковники и уважаемые гости, об этом прочитаю, послушайте, что пииты пишут:
      Щось божеське до себе пан Хмiль закрива?,
      Бо смиренних возносить, винеслих смиря?...
      Вищi суть голови над всi члени тiла,
      А ноги теж в низькостi смиреннi до зiла.
      Але пан Хмiль, як до кого в голову вступа?
      Голову понижа?, ноги задира?.
      Внезапно на другом конце стола, где сидели Богун и Золотаренко, хриплый голос перебил гетмана:
      Ой, у Царгородi на риночку,
      П'? там Байда мед-горiлочку...
      Это выкрикивал старый, седой сотник Иван Неживой. Он поднялся и хриплым, густым басом тянул песню про казака Байду - о том, сколько бед причинил удалой рыцарь басурманам, как зло насмеялся над турками, а когда взяли его в полон и мучили лютою мукою, плевал в лицо своим недругам казак Байда. Толмач шептал на ухо чаушу. Гетман, склонив голову, слушал. Гнетущее, тяжелое молчание стояло в зале. Капуста осторожно пробирался к Неживому.
      - Лаврин, - тихо, но грозно проговорил гетман, - на место!
      Опустив голову на руки, замер гетман. Перед глазами его проплыли Дикое Поле и шумная Хортица, и он увидел хищную орду, тучей покрывавшую шляхи Украины.