- "подвигом". Николай Васильевич Гоголь не удостаивался при жизни таких похвал. В своем заключительном слове И. Золотусский благодарил всех пришедших на обсуждение и особенно выступивших. Он сказал, что всех их много лет знает, тронут вниманием и т.п. Словом, вместо творческой дискуссии состоялся банкет с пышными тостами в честь виновника торжества. Остается недоумевать, зачем о нем было объявлено как о творческой дискуссии и почему он состоялся в гостиной, а не этажом ниже - в ресторане.
      Нечего и говорить о том, что за весь вечер ни разу не прозвучало то критическое отношение к книге И. Золотусского, которое выявилось в ряде выступлений в журнале "Вопросы литературы" (№ 9, 1980), хотя это мнение, конечно, не является мнением только тех, кто выступил на страницах журнала.* Я, в частности, намеревался поддержать и развить некоторые положения, выдвинутые А. Дементьевым, П. Мовчаном и другими.
      ______________ * Подоплека "дискуссии" в журнале "Вопросы литературы" была такова. Павло Мовчан, талантливый критик, знаток украинской культуры и литературы, предложил журналу статью, в которой показал полную несостоятельность книги Золотусского - в основном на примере украинского периода жизни и творчества Гоголя. Отклонить ее редакция не решилась, но и бросить открытый вызов Золотусскому и тому направлению, которое он представлял, опасалась, зная, что за ним стоят влиятельные силы литературного начальства и агитпропа. Редакция приняла соломоново решение: организовать "круглый стол", то есть рядом со статьей Павло Мовчана поместить хвалебные мнения, и не только о книге Золотусского, но и о ряде других биографий писателей, изданных в серии ЖЗЛ.
      Один ли я не получил возможности высказаться, или были и другие "пострадавшие", мне неизвестно, но ясно одно: В.И. Гусев блестяще справился с ролью тамады на банкете, но не с ролью председательствующего на творческой дискуссии. Если бы на вечере отчетливо прозвучала критика в адрес И. Золотусского, то то обстоятельство, что мне не дали высказаться, свелось бы к личному недоразумению между В. Гусевым и мной. Однако, в связи со сказанным выше, я принужден считать мое несостоявшееся выступление принципиально важным и полагаю необходимым довести его содержание до сведения писательской общественности. Думаю, что это будет особенно полезно для И. Золотусского, а, может быть, и для других авторов, пробующих свои силы в биографическом жанре.
      Я не могу здесь воспроизвести текст моего подготовленного выступления это заняло бы слишком много места - но кратко, тезисно укажу, что, дополняя положения П. Мовчана, я намеревался аргументировать ту мысль, что Гоголь в книге Золотусского является не предметом пристального исследования, а лишь внешним поводом сказать "то" и "то". П. Мовчан считает (и убедительно показывает), что Золотусский, в сущности, не любит Гоголя и потому "снижает" его образ. С моей точки зрения, гораздо хуже то, что автор книги не любит истину, не ищет ее. Важна не истина, не литература, не личность и творчество Гоголя, а собственная драгоценная "мысль". И потому книга Золотусского - это не документальная биография Гоголя, а, в лучшем случае, миф о Гоголе, выдаваемый за документальную биографию.
      В обосновании этого положения я мог бы привести много убедительных доводов, но здесь вынужден остановиться только на интерпретации "Выбранных мест...", как главном пункте спора вокруг книги И. Золотусского в "Вопросах литературы".
      Как известно, Белинский считал эту книгу сознательной подлостью со стороны Гоголя. Если современный биограф, в результате тщательного изучения материала, пришел к выводу, что Белинский был несправедлив в столь резкой оценке, то есть что субъективно для Гоголя "Выбранные места..." были такой же честной книгой, как и другие его произведения, он не только имеет право, но и обязан снять с Гоголя клеймо подлеца. Однако убедительной такая переоценка может быть только в том случае, если биограф ответит на неизбежный вопрос: почему честная книга произвела впечатление подлой, так что от Гоголя отвернулись не только сторонники того лагеря, который представлял Белинский, но и противоположного лагеря (Аксаков и другие). И главное, беря под защиту Гоголя, как честного человека, несправедливо обвиненного в подлости, автор биографии не может брать под защиту идейные позиции, выраженные в "Выбранных местах...". * Это невозможно сделать, прежде всего, из уважения к Гоголю, который очень скоро сам признал свою книгу заблуждением. Но И. Золотусский защищает не Гоголя, а его заблуждение! "Диалог" между Гоголем и Белинским он интерпретирует таким образом, будто спорили "две России" и будто спор этот не разрешен до настоящего времени.
      ______________ * Напомню читателям, что знаменитое письмо Бенинского Гоголю было написано по поводу книги "Выбранные места из переписки с друзьями". Белинский увидел в ней попытку морального оправдания кнута и деспотизма.
      Путь, который указывал России Белинский, -- путь борьбы с крепостничеством, невежеством, полицейским произволом, бесправием народа, телесными наказаниями, а для начала за "по возможности строгое выполнение хотя тех законов, которые уже есть", и путь "самовоспитания" в духе покорности и пресмыкательства перед сильными мира сего, что предлагал Гоголь в "Выбранных местах...", ставятся И. Золотусским на одну доску, как две точки зрения, заслуживающие не только равного внимания, но и равного уважения. Вносить такой релятивизм в сознание читателей значит не только искажать историческую правду, но и подрывать основы нравственности.
      Появление в серии ЖЗЛ таких книг, в которых историческая правда подменяется мифами (в этом отношении рядом и даже впереди книги И. Золотусского стоят "Гончаров" Ю. Лощица* и Островский М. Лобанова**), не может не вселять тревогу. Однако еще большую тревогу вызывает та искусственная атмосфера, какая создается вокруг этих книг. Нам усиленно твердят: "Эти книги спорные!" Но спорность создана искусственно. Материалы дискуссии в "Вопросах литературы" показывают: все, кто выступал против, выставили веские аргументы; все кто за, не оспорили их, но противопоставили голословное "несогласие". Какая же это "спорность"?
      ______________ * Лощиц, Ю.М. Гончаров, М., "Молодая гвардия", 1977, 351 стр. ** Лобанов, М. П. Островский. М., "Молодая гвардия", 1979, 382 стр.
      Критик Ю. Селезнев (он же заведующий редакцией ЖЗЛ)* активно выступает в печати как защитник "незыблемости" классического наследия. Он мечет громы и молнии в так называемых модернистов, то есть в тех, кто пытается как-то по-своему, нетрадиционно истолковать некоторые страницы великой русской литературы. А вот в дискуссии на страницах "Вопросов литературы" Селезнев вдруг заявил себя сторонником "нового", "современного", "нетрадиционного" прочтения классики. Именно за такое прочтение он превозносит книги Ю. Лощица, М. Лобанова и И. Зотусского, изображая дело так, словно эти авторы стараются по-современному подойти к классике, а отсталые ортодоксы "побивают" их цитатами из Белинского и Добролюбова, словно после них и сказать ничего нельзя.
      ______________ * После Ю. Н. Короткова, которого изгнали из ЖЗЛ за идеологически "вредную" линию, серию возглавил Сергей Семанов, а после того, как его назначили главным редактором журнала "Человек и закон" (в карьерном отношении это был подскок на несколько ступеней), серию ЖЗЛ возглавил Юрий Селезнев.
      Не могу пройти мимо еще вот какого обстоятельства. "Вопросы литературы" вынесли на обсуждение не только "Гоголя", "Гончарова", "Островского", но и другие книги о писателях, вышедшие в серии ЖЗЛ в последние годы, среди них "Герцен" В. Прокофьева* и "Писарев" Ю. Короткова.** В. Жданов *** сказал несколько добрых слов в адрес этих книг, но его никто не поддержал. Никто и не оспорил. О чем спорить, если это бесспорно хорошие книги. В литературном отношении они нисколько не уступают трем "спорным" (на мой взгляд, превосходят их), а в научном отношении тут и сравнивать нечего: книга Ю. Короткова, например, это подлинное открытие Писарева. Писатель-исследователь больше двадцати лет отдал этой работе, почти вся книга основана на новых, найденных самим автором архивных материалах. Подробной биографии Писарева не было - теперь она есть. Капитальное приобретение для критики, литературоведения, истории русской общественной мысли, для биографической литературы. Может быть, книга Ю. Короткова "ортодоксальна"? Нет! Многие из тех ходячих ярлыков, какие были наклеены на Писарева, соскоблены автором. Но сделано это аккуратно, тонко, с любовью к исторической правде как она есть, а не к "мифологии", не к сенсационной "спорности". Но никто не называет этот труд подвигом - книгу почти не замечают.
      ______________ * Прокофьев В.А. Герцен, М. "Молодая гвардия", 1979, 400 стр. ** Коротков Ю.Н. Писарев, М. "Молодая гвардия", 1976, 368 стр. *** В.В. Жданов был видным литературоведом, автором многих книг, в том числе биографий Добролюбова и Некрасова в серии ЖЗЛ.
      Все это не так парадоксально, как кажется с первого взгляда, ибо, в ущерб книгам подлинно талантливым и добросовестным, критики определенной ориентации целенаправленно поднимают шумиху вокруг недоброкачественных произведений тоже строго определенной ориентации. Делается это не из-за литературных или научных достоинств, не из-за "незыблемой" или, напротив, "новой" трактовки классики, а потому что в указанных произведениях проводятся идеи, направленные на подрыв нравственных ориентиров, на которых базируется общественное сознание. Стремясь дезориентировать читателей в указанном отношении, авторы и идут на мифологизирование исторической правды и классической русской литературы. Не случайно Ю. Лощиц объявляет Гончарова создателем "мифологического реализма". Это понадобилось биографу для того, чтобы перетолковать в обратном истинному смысле идейно-художественное содержание великих творений писателя. Когда Обломова, олицетворяющего физическую и моральную деградацию уходящего с исторической сцены крепостничества, объявляют "положительным героем мира Гончарова", а действительно положительный герой его мира Штольц возводится в ранг дьявола, "князя тьмы" (Ю. Лощиц); когда Кабаниха, олицетворяющая самодурство темного буржуазного быта, становится чуть ли ни положительным героем мира Островского, а Катерина - отрицательным (М. Лобанов); когда освободительное движение в России XIX века объявляется бесовщиной, тайно направляемой из зарубежных масонских центров (Ю. Лощиц), а борьба лучших людей России за женское равноправие трактуется как половая распущенность (М. Лобанов); и, наконец, когда апология лакейства и крепостничества в "Выбранных местах..." Гоголя объявляется "путем исторического развития", равно пригодным для России, как и борьба с крепостничеством (И. Золотусский), -- то "спор" выходит далеко за рамки академических проблем литературоведения и биографического жанра.
      Нарушение демократических норм проведения творческих дискуссий, допущенное В.И. Гусевым, а также те соображения, которые из-за этого нарушения я не мог высказать, считаю необходимым сделать известными (хотя бы в том кратком и фрагментарном виде, как они здесь изложены), по крайней мере, в нашем узком писательском кругу. Не являясь делегатом Конференции Московской писательской организации, которая должна состояться в ближайшие дни, прошу Вас, как Первого секретаря правления, зачитать это письмо перед делегатами Конференции.
      Параллельно посылаю копию этого письма в редакцию газеты "Московский литератор" и прошу Вашего содействия в опубликовании его в нашей многотиражке, чему, как не трудно предвидеть, могут встретиться препятствия.
      С уважением
      Семен Резник
      5.11.1980
      (адрес).
      2.
      СП РСФСР
      ПРАВЛЕНИЕ МОСКОВСКОЙ
      ПИСАТЕЛЬСТКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ
      121069 Москва Г-69, ул. Герцена, 53
      № 242 31 марта 1981 г.
      Уважаемый Семен Ефимович!
      В свое время я внимательно прочел Ваше письмо и думаю, что по истечении времени мы с вами можем взглянуть на ситуацию более спокойно. Тот факт, что Вы не смогли принять участие в обсуждении книги И. Золотусского "Гоголь" в творческом объединении критики, ни в коей мере не мешает вам высказать свой взгляд на эту книгу в печати. Газета "Московский литератор" не вела дискуссию по книге И. Золотусского, так же, как не вела и по другим книгам, поэтому Вам сообразней всего обратиться в любой из соответствующих органов центральной печати.
      С уважением
      Ф. Кузнецов Первый секретарь Правления Московской писательской организации
      СП РСФСР
      3.
      14.4.1981
      Уважаемый Феликс Феодосьевич!
      Давайте посмотрим на ситуацию спокойно.
      В письме от 5.11.80 я сообщил Вам о факте нарушения демократическим норм проведения творческих дискуссий, в результате чего "дискуссия" по книге И. Золотусского "Гоголь" вылилась в пустое славословие автора, я же, как потенциально неудобный оратор, вообще не получил слова. Наиболее эффективной мерой к недопущению таких "обсуждений" в будущем может быть, конечно, предание подобных фактов огласке, поэтому я просил Вас зачитать мое письмо на Конференции и содействовать его опубликованию в "Московском литераторе".
      В ответе Вашем от 31 марта с.г. суть вопроса полностью обойдена. Почему? Ведь Вы отлично понимаете, что, как член Московской писательской организации, я обратился к Вам, как к руководителю этой организации, не для того, чтобы получить совет высказаться где-то в другом месте.
      Вынужденный вторично беспокоить Вас по тому же вопросу, я исхожу из убеждения, что В.И. Гусев (как и другие руководители) избран на ответственный пост, чтобы служить интересам литературы, а не отдельной группке литераторов, которые, скверно делая литературное дело, отлично обделывают свои литературные дела, используя для этого беспринципное восхваление друг друга, запугивание несогласных и прямое затыкание рта тем, кого не удается запугать.
      Именно потому, что в моей письме шла речь о внутренней жизни Московской писательской организации, я направил его копию в "Московский литератор", а не в какой-либо иной орган. Однако ответа еще нет (чтобы посмотреть на ситуацию спокойно, редакции, видимо, нужно еще больше времени, чем нам с Вами).
      С уважением
      С. Резник
      Член СП СССР
      P.S. Надеюсь, что на этот раз Вы ответите по существу, и не через пять месяцев, а хотя бы в срок, установленный законом.
      4.
      СП РСФСР
      ПРАВЛЕНИЕ МОСКОВСКОЙ
      ПИСАТЕЛЬСТКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ
      121069 Москва Г-69, ул. Герцена, 53
      № 307 " "* апреля 1981 г.
      ______________ * В оригинале число не проставлено.
      Уважаемый тов. Резник!
      Благодарю Вас за письмо. Спешу ответить "в срок, установленный законом": зачитать Ваше письмо в своем докладе на конференции я не мог, поскольку в час, отведенный мне для доклада, я должен был охватить работу Московской писательской организации в течение четырех лет; требовать оглашения Вашего пространного письма, просто нескромно.
      С уважением
      Ф. Кузнецов
      Первый секретарь Правления
      Московской писательской организации
      СП РСФСР
      5.
      Уважаемый Феликс Феодосьевич!
      Благодарю Вас за скорый ответ и прошу извинить меня, что по некоторым обстоятельствам не смог ответить так же быстро.
      Чтобы не отвлекаться от дела, я не стану возражать против Вашего более чем странного упрека в нескромности. Замечу лишь, что я не просил включать мое письмо в текст Вашего доклада. Письмо можно было огласить в ходе прений, еще логичнее - при обсуждении кандидатур в новый состав Правления, в которое ведь избирался и Гусев, так что узнать о том, как он использует свое начальственное положение, делегатам Конференции было отнюдь нелишне.
      Однако Конференция далеко позади и суть вопроса, который я ставлю перед вами, состоит в следующем. Намерены ли вы способствовать оглашению сообщенных мною фактов антидемократических действий В.И. Гусева через газету "Московский литератор" или иным способом или нет? Так как Вы дважды уклонялись от этого вопроса, то я подчеркиваю его и прошу ответить четко и определенно - хотя бы для того, чтобы закончить эту переписку, ибо она надоела Вам, я думаю, так же, как и мне. Поскольку напоминание о необходимости соблюдать закон, который регламентирует не только сроки, но и требует отвечать на письма по существу, рассердило Вас настолько, что Вы забыли мое имя-отчество, то на закон я больше не ссылаюсь.
      Желаю Вам всего наилучшего
      С. Резник
      31.5.1981.
      6.
      СП РСФСР
      ПРАВЛЕНИЕ МОСКОВСКОЙ
      ПИСАТЕЛЬСТКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ
      121069 Москва Г-69, ул. Герцена, 53
      № 425 " 8 " июня 1981 г.
      Уважаемый тов. Резник!
      В третий раз со всей четкостью и определенностью сообщаю Вам свою точку зрения: на мой взгляд, публиковать вашу статью нецелесообразно.
      В принципе же, вопрос о публикации статьи решает коллегия "Московского литератора", куда вам и следует обратиться.
      На этом считаю предмет нашей с Вами переписки исчерпанным.
      С уважением
      Ф. Кузнецов
      Секретарь Правления
      МО СП РСФСР
      7.
      Главному редактору "Литературной газеты"
      А.Б. Чаковскому
      Уважаемый Александр Борисович!
      Среди опубликованных в "Литературной газете" материалов VII съезда Союза писателей СССР мое внимание привлекла та часть выступления Ф.Ф. Кузнецова, в которой он остановился на недостатках литературной критики. По мнению Ф.Ф. Кузнецова, нашей критике "не хватает наступательности и принципиальности, идейно-этической зоркости и требовательности в борьбе с недостатками в литературе".
      "Уровень глубины, серьезности и основательности критики в литературе, -- сказал далее Ф. Кузнецов, -- заметно отстает от уровня развития общественной критики в стране".
      Положение, как видим, серьезное, и о нем заявил, не "рядовой" писатель, а Первый секретарь правления крупнейшей писательской организации. Последнее обстоятельство заставляет думать, что руководство данной организации с отставанием критики ведет последовательную борьбу.
      К сожалению, мне довелось столкнуться с фактами, говорящими о противоположном.
      31 октября 1980 года я присутствовал в Центральном Доме Литераторов на обсуждении книги И. Золотусского "Гоголь", которое проводилось творческим объединением критиков и литературоведов. Я хотел принять участие в обсуждении, причем в своем выступлении я намеревался показать идейно-этическую несостоятельность книги И. Золотусского. Однако председательствовавший на собрании В.И. Гусев позволил высказаться только апологетам И. Золотусского; потенциально нежелательным ораторам, в том числе и мне, он просто не предоставил слова...
      О случившемся я сообщил Первому секретарю Московской писательской организации Ф.Ф. Кузнецову. Так как через несколько дней должна была состояться Конференция Московской писательской организации, то я просил зачитать мое письмо перед делегатами. Кроме того, я просил способствовать опубликованию моего письма в газете "Московский литератор", куда направил его копию.
      Ф.Ф. Кузнецов не только не выполнил моей просьбы, но и ответить удосужился лишь через пять месяцев, причем полностью обошел существо поставленного мною вопроса (редакция "Московского литератора" не ответила до сих пор). Я вынужден был вновь обратиться к Ф. Кузнецову, но и на второе письмо он не ответил по существу. Не оспаривая приводимых мною фактов (их достоверность, очевидно, не вызывала у него сомнений), он, тем не менее, ни единым словом не осудил действий В.И. Гусева, зато мое желание обратиться к делегатам Конференции квалифицировал как "нескромное", словно Конференция это не деловое совещание представителей московских писателей, а некое священнодействие, на котором одним положено вещать, а другим - благоговейно внимать.
      Я в третий раз обратился к Ф.Ф. Кузнецову, прося дать четкий и ясный ответ: намерен ли он предать гласности приведенные мною факты антидемократических действий В.И. Гусева или нет. На это Ф.Ф. Кузнецов сообщил, что предмет переписки считает исчерпанным.
      Хорошо известно, что закон обязывает отвечать на письма в строго обусловленные сроки и по существу поднимаемого вопроса, так что Ф.Ф. Кузнецов пошел на неоднократное нарушение закона только ради того, чтобы оградить В.И. Гусева и И. Золотусского от публичной критики.
      Главную причину недостатков современной критики Ф.Ф. Кузнецов видит в отсутствии "гражданского мужества", которого "как раз и не хватает многим нашим критикам, равно как и отделам критики литературных журналов и газет". Это указание явно страдает неполнотой. Ибо среди тех, кому не хватает гражданского мужества, не названы руководители некоторых творческих организаций Союза Писателей, и, прежде всего, Московской писательской организации.
      Прошу Вас опубликовать это письмо. Пусть его появление на страницах "Литературной газеты" станет маленьким шагом на пути преодоления того отставания критики, на которое указал Ф.Ф. Кузнецов.
      С уважением
      Семен Резник
      Член Союза писателей СССР.
      17 июля 1981 г.
      8.
      На сохранившейся у меня копии этого письма имеется моя же приписка от руки, сделанная по свежим следам событий:
      "Отвечено по телефону членом редколлегии ЛГ Ф.А. Чапчаховым. Смысл ответа: печатать письмо ЛГ не будет, так как не может вмешиваться в организационную сторону работы Московской писательской организации.
      Разговор с Чапчаховым - 2 сентября 1981 г.".
      сюжет четвертый
      Валентин Саввич Пикуль был самым "макулатурным" советским писателем. Под его романы любители собирали мешки с бумажной макулатурой, выстаивали долгие очереди, чтобы заполучить в обмен заветный талончик, позволявший приобрести супердефицитный роман этого суперпопулярного автора. Пек он свои романы с невероятной быстротой, выходили они часто, новыми и новыми изданиями, массовыми тиражами, но их молниеносно сметало с книжных прилавков, словно проносился по ним тайфун. И достать их после этого можно было только по очень большому блату или - по "макулатурному" талону.
      Валентин Пикуль был, безусловно, человеком незаурядным. Из тех, кто сам себя породил. В тринадцать лет он сбежал из дому, поступил в военно-морское училище, а с пятнадцати уже плавал на кораблях, начав службу юнгой. Тем и окончилось его систематическое образование. С таким интеллектуальным багажом выбиться в люди мало кому удавалось, а стать знаменитым писателем...
      Пикуль добирал недополученное в школьные годы чтением несметного количества исторических мемуаров, описаний, писем, документов. Из них он черпал сюжеты для своих будущих романов - не столько исторических, сколько приключенческих, хотя и "опрокинутых" в прошлое. То, что он поставлял на рынок, не было литературой. Это было чтиво, - и в таком качестве его произведения выполняли свою общественно полезную функцию, заполняя досуг того весьма широкого слоя читающей публики, чьи духовные и эстетические запросы как раз и соответствовали поставлявшемуся Пикулем товару.
      Как выяснилось из откровений его жены, Валентин Саввич был тяжелым алкоголиком и еще более тяжелым воркоголиком. Если он не пребывал в пьяном угаре, он писал. Много, торопливо, азартно, не заботясь о том, чтобы правильно расставлять запятые, не говоря уже о более тонких материях.
      Публика более образованная Валентина Пикуля не читала, не знала, и знать не хотела. Критика - тем более. При баснословной популярности он оставался за бортом литературного процесса. До тех пор, пока в журнале "Наш современник" не стал печататься его роман "У последней черты...", посвященный Гришке Распутину (апрель-июль, 1979), в котором эта "Нечистая сила" (таково было изначальное, авторское, название романа) изображена игрушкой в руках евреев, осуществляющих дьявольской заговор против России.
      Роман вполне ложился в русло той линии, которую особенно настойчиво проводил журнал "Наш современник". Однако бесшабашный разнузданный стиль Пикуля обнажал то, что менее примитивные авторы убирали в подтекст или как-то припудривали, подретушевывали, подкрашивали "правильной" риторикой. Пикуль отбросил эзоповские хитроумности и в своем антисемитском рвении настолько переступил черту дозволенного, что уже в ходе публикации романа "наверх" посыпались письма и телефонные звонки с требованием остановить это позорище. Однако публикация продолжалась и была доведена до конца, хотя, как доходили слухи, в урезанном виде. Как открылось уже в наши дни, "Е. Тяжельников и В.Шауро*, а также руководители СП СССР Г. Марков и Ю. Верченко защитили "Наш современник", ограничившись лишь более строгой цензурой романа".**
      ______________ * Тяжельников и Шауро - заведующие отделом пропаганды и отделом культуры ЦК КПСС. ** См.: Николай Митрохин. Русская партия. Движение русских националистов в СССР 1953-1985, "Новое литературное обозрение", М., 2003, стр. 541.
      В печати роман "У последней черты" подвергся критике, но строго дозированной. Критические статьи, очевидно, тоже подвергались жесткой цензуре, а, возможно, и самоцензуре авторов. Я помню, как на каком-то многолюдном писательском сборище в ЦДЛ известный писатель-деревенщик Борис Можаев - человек талантливый, острый и неуступчивый - темпераментно и хлестко обрушился на Пикуля. Под неудержимый хохот зала он зачитывал "перлы" из его романа, показывая, насколько примитивно, неряшливо и просто безграмотно он написан. Можаева возмущал непрофессионализм автора и редакторов, пропустивших такой убогий текст на страницы одного из ведущих органов Союза писателей. Но о том, что роман грешит куда более глубокими изъянами, что он возбуждает ненависть к целому народу, Борис Можаев не сказал ни слова.
      Видя, как мои коллеги всплескивают руками и заходятся от хохота, услышав очередной зачитанный с трибуны "перл", я испытывал все большее чувство неловкости - за них, да и за густобородого оратора. В по-своему блестящей речи Можаева Пикуль выставлялся эдаким мещанином во дворянстве, который не подозревает, что говорит прозой. "Смотрите, как он сморкается в рукав, не умея пользоваться батистовым платочком"; "смотрите, как мешковато сидит на нем фрак - просто умора!"; "да он же не умеет раскланиваться с дамами и пляшет гопака вместо мазурки!" Все это, конечно, было достойно осмеяния. Но о том, что было совсем не смешно, то есть что роман Пикуля и его публикация в журнале - это обыкновенный фашизма, - об этом не было сказано ни слова.
      Не думаю, что Борис Можаев сознательно хотел потрафить партийным надсмотрщикам над литературой (он их глубоко презирал), но именно такая критика их устраивала. Им надо было одернуть переступившего черту шалуна, но так, чтобы самим не переступить "черту". Обыкновенный фашизм должен был и дальше струиться по руслу литературного процесса, ему только не следовало выходить из берегов.
      Таковы были соображения, побудившие меня отозваться на одну из рецензий на роман В. Пикуля.
      1.
      "Литературная Россия" Отдел критики
      Уважаемые товарищи!
      Будучи в отъезде в течение месяца, я только сейчас прочел в номере от 29 июля "Литературной России" рецензию доктора исторических наук И. Пушкаревой на роман В. Пикуля "У последней черты". Соглашаясь в основном с оценкой романа, даваемой И. Пушкаревой, я в то же время не могу пройти мимо слишком "деликатных" умолчаний и оговорок рецензента. Из рецензии можно сделать вывод, будто Пикуль что-то "не доработал", в чем-то "сместил акценты", где-то потерял "классовый критерий", словом, что-то где-то неправильно понял, недопроверил и т.п., тогда как на самом деле в его романе все понято и продумано до конца. Весьма слабый в художественном отношении, роман строго логичен концептуально. Все описываемые события и факты излагаются Пикулем с позиций определенной идеологии, а именно, идеологии черносотенной. Пример этот не единственный для исторических (вернее, псевдоисторических) произведений литературы последних лет. Роман В. Пикуля отличается, пожалуй, лишь тем, что в нем эта идеология проводится с большей прямотой. Сказать об этом я считаю своим долгом писателя и гражданина.
      С уважением Семен Резник Член ССП. 28.8.1979
      2.
      Семен Резник
      Полуправда о чувстве меры.
      Статья доктора исторических наук Ирины Пушкаревой "Когда утрачено чувство меры..." ("Литературная Россия", 29 июля 1979 г.) вызвала у меня и, полагаю, не только у меня, смешанное чувство удовлетворения и разочарования. С негативной оценкой, какую И. Пушкарева дает роману-хронике В. Пикуля "У последней черты", согласится всякий, кто знаком с историческими фактами описываемой эпохи. Однако мотивировки критических оценок И. Пушкаревой и некоторые ее выводы озадачивают. Важным недостатком романа И. Пушкарева считает язык, который "крайне упрощен, перенасыщен грубыми фактами, анекдотами, а то и непристойной бранью". В то же время рецензент отмечает, что "на язык романа сильное влияние, видимо, оказала литература, которую использовал автор", а использовал он "писания великого князя Николая Михайловича", иеромонаха Илиодора, сфабрикованные воспоминания Распутина, мемуары Вырубовой, давно разоблаченные советскими историками как поддельные, * и многое другое". Но ведь Вырубова, Распутин, Илиодор - главные действующие лица романа. Если они говорят языком, каким написаны их мемуары, то выходит, что В. Пикуль хотя бы отчасти сумел заставить своих героев изъясняться их собственным языком! Недостаток, таким образом, оборачивается достоинством.
      ______________ * Попутно замечу характерную "оговорку" автора рецензии. Поддельные мемуары наперсницы императрицы А. И. Вырубовой были сфабрикованы как раз советскими авторами А.Н. Толстым и П.Е. Щеголевым, а опротестована фальшивка была самой А.А. Вырубовой, жившей в эмиграции в Нью-Йорке. Подробнее об этом "шалости" см. в кн.: Семен Резник. Вместе или врозь? Заметки на полях книги А.И. Солженицына. М., "Захаров", 2003, стр. 293.
      И. Пушкарева утверждает, что в романе почти полностью "отсутствует исторический фон", и она же считает, что "роман засорен излишними подробностями, всем тем, что прежде составляло в печати великосветскую хронику (сообщения о болезнях царей, рождении их детей, царских вояжах, описание одежд Распутина, царицы и пр.). Выходит, исторический фон все же присутствует: не только ведь "стачечники" и "фабричные трубы" характеризуют время. Как видим, некоторые из критических замечаний И. Пушкаревой спорны, хотя высказаны с излишней категоричностью.