«Всего десять, — напомнил я себе, — ведь вопросы эти составляют первую и самую легкую часть загадки».
      Солнце начинало клониться к закату — продолжительность дня на планете составляла 19 земных часов, — и я решил, пока еще светло, разбить лагерь. Достав из мешка свой стационарный пузырь, я произнес активировавшие его кодовые слова, и по прошествии нескольких секунд место моего будущего ночлега обрело облик куба со стороной два метра, после чего я забросил туда рюкзак, вытащив из него сперва несколько рационов. Приказав двери закрыться, я собрал несколько сучьев, сложил их пирамидкой и поджег лазерным пистолетом, а затем кинул в самое пламя три часовых рациона. Они выкатятся из огня, когда полностью пропекутся. Я решил съесть их, не запивая ни водой, ни пивом, поскольку не собирался справиться со всеми запасами питья за семь или восемь дней и после этого обратиться к услугам ближайшей речки.
      Я осмотрел пустынную местность, пытаясь понять, почему разумная жизнь не укоренилась на этой планете, как случилось на многих сотнях подобных миров. Природа всегда находила причину наделить мозгами один или пару местных видов, сколь бы странным ни оказывался их облик. Однако на Никите следов разума обнаружено не было. И если патрукане упоминали о существовании на планете достаточно крупных животных, наш диверсионный отряд так и не увидел никого, кроме совсем мелких, похожих на мышей зверьков, попадавшихся по дороге и мне. Военные решили, что хищники были крайне осторожны: увидев аэрокар или людей, они предпочитали держаться подальше.
      Думаю, тогда поторопились с ответами. Пятерых тяжело раненных разбросало по этой местности в таком состоянии, что они едва ли могли позаботиться о себе и тем не менее благополучно протянули до прилета спасательного корабля. Отсюда следовало, что крупные хищники здесь не водятся. Однако и с этим выводом я решил не торопиться: в условиях слабого тяготения животные становятся крупнее, а не мельче.
      Подождем. Утро вечера мудренее. Обитатели Никиты не имеют никакого отношения к причине моего прилета на планету, а кроме того, я ни в малейшей мере не собираюсь гоняться за крупным зверьем по темным кустам и рощам.
      Тут мои рационы стали по очереди восклицать «готов!», выкатываться к моим ногам и раскрываться.
      Начав с эрзац-мяса, я прикончил упаковку и перешел к фальшивому картофелю. Разделавшись с этим блюдом, я понял, что сыт, и приказал третьему рациону закрыться.
       — Меня можно съесть в течение 16 стандартных часов,— напомнил тот. — После этого я самоуничтожусь, чтобы ты не мог отравиться. Самоуничтожение произойдет бесшумно и не будет сопровождаться внешними проявлениями, так что в этот момент меня можно даже держать в руке.
      Он умолк и защелкнулся.
      Поглядев вверх, я увидел три малых луны Никиты, быстро следовавших друг за другом по небу. Последние годы я провел на Земле и успел привыкнуть к неторопливому шествию ночного светила. Как все-таки спешат малые луны… я успел уже позабыть об этом.
      Потом я надиктовал компьютеру события прошедшего дня, свои открытия и результаты размышлений. Я не успел заметить, как стемнело, и, закончив с «писаниной», решил немного пройтись. Костер оставил горящим, чтобы не зайти далеко и без труда найти обратный путь, после чего сразу взял в левую сторону.
      Отойдя на полмили, я решил, что достаточно удалился от своего импровизированного стана, и начал обходить его по широкому кругу. Сделав первый круг, я как раз перешел на второй, когда костерок погас, и я счел за благо вернуться и подбросить еще несколько веток. Я уже преодолел половину расстояния, отделявшего меня от густой рощицы, когда за моей спиной раздался мерзкий и совершенно чуждый для земного слуха рык.
      Я обернулся на звук, однако какая-то тварь уже неслась ко мне по воздуху. Луны успели убежать на другую сторону планеты, и я смог различить только самые общие очертания. Отскочив в сторону, я повернулся, и туша нападавшего подбросила меня в воздух. Приземлившись в паре метров, я ощутил, как хрустнула левая нога. Покатившись в сторону, я попытался извлечь лазерный пистолет, однако существо оказалось более проворным. Я по-прежнему не видел ни зги, однако это были мои трудности, а не этого зверя. Клыки разодрали мне руку, и пистолет выпал из пальцев. Тварь оказалась на мне, прежде чем я успел дотянуться до кобуры с акустическим оружием. Зубы впились мне в щеку. Нащупав в темноте глотку зверя, я попытался удержать его, однако старания были напрасны. Тварь давила на меня всем телом, и я мог ощутить, что она, по меньшей мере, не легче меня. Существо тянуло ко мне морду, и моя обливавшаяся кровью правая рука начинала сдавать. Я резко двинул вверх здоровой ногой, надеясь на то, что имею дело с самцом и попаду ему в пах, однако движение не возымело никакого результата.
      Я уже ощущал жаркое дыхание на веках и щеках, понимая, что сил осталось примерно на четыре секунды, и тут вдруг нападавший взвыл от боли и страха, и я перестал ощущать тяжесть его тела.
      Я ожидал уже услышать рычание зверя еще более крупного, намеревавшегося без всякого промедления поужинать мной, однако существо, спугнувшее моего обидчика, действовало в полной тишине.
      Тут раздался обиженный тонкий вой, и напавшая на меня тварь бросилась наутек. Мой спаситель повернулся ко мне, и в тот же миг одна из лун выскочила из-за горизонта. Кровь из раны на лбу струилась по моему лицу, да и луну нельзя было назвать большой или яркой, так что я лишь угадывал приближение какого-то существа.
      Наконец, вытащив здоровой рукой звуковой пистолет, я выставил оружие перед собой, успев выдавить слово:
      — Назад!
      А потом нажал на спуск, но даже в своем полупомраченном состоянии мог сказать, что стреляю совсем мимо цели. Я попытался выровнять руку и выстрелить снова, но тут все вокруг почернело. В последний миг я успел подумать: «До чего же глупо умирать подобным образом».
 
      Однако я все-таки остался в живых. Не знаю, сколько я провел в забытьи — должно быть, часов девять или десять, поскольку, когда я очнулся, солнце уже стояло высоко над горизонтом.
      — Только не пытайся встать, — произнес неподалеку от меня певучий женский голос на безукоризненном земном языке, — мне пришлось наложить на твою ногу лубок.
      Попробовав стереть корку засохшей крови с ресниц, я заметил, что моя правая рука перевязана. Влажная ткань несколько раз прикоснулась к моим глазам, и я сумел различить лицо сидевшего рядом со мной существа.
      Это была молодая женщина двадцати с небольшим лет, но уж точно не тридцати, худощавая, рыжеволосая., светло голубые, почти бесцветные глаза, высокие скулы… Лицо женщины показалось мне знакомым, хотя я не сомневался в том, что ни разу в жизни не видел ее.
      — Кто вы? — спросил я слабым голосом.
      — Мое имя — Ребекка, — женщина улыбнулась. — А ты — Грегори Донован.
      — Я думал, что оставил свои документы в пузыре.
      — Так и есть.
      — Значит, ты открыла его, — я нахмурился. — А он должен реагировать только на команду, поданную моим голосом.
      — Я ничего не открывала, — возразила незнакомка. — Лучше попробуй отдохнуть.
      Я уже было собрался поспорить с лгуньей, однако силы вдруг оставили меня, и я вновь погрузился в забытье.
 
      В следующий раз я очнулся уже вечером. Ребекка сидела рядом со мной. Окинув ее взглядом, я решил, что она не просто хороша, она совершенна.
      На девушке были белая блузка и брюки цвета хаки, облегавшие ее тело, словно перчатка. Облик сей казался столь же невероятным, сколь само присутствие говорящей на земном языке красотки на планете, предположительно не выпестовавшей разумных созданий.
      — С возвращением, — проговорила она. — Как ты себя чувствуешь?
      — Отдохнувшим, — ответил я. — А как мои дела?
      — Рука воспалилась, началось сильное заражение, нога сломана в трех местах, а еще есть серьезные раны на лице и шее.
      — И что же это было? — спросил я.
      — На тебя напал… скажем, так — ночноброд, точнее на земной язык я перевести не могу. Это самый крупный здешний хищник.
      — Не может быть, — усомнился я. — Его спугнул еще более крупный зверь.
      — Верь мне, Грегори, — продолжила Ребекка. — Крупнее ночноброда на Никите хищника нет.
      Сил на спор у меня не было, да и какая, в принципе, разница. Нечтоотогнало от меня ночноброда, и мне было все равно, кто это сделал — крупнейший среди местных хищников или вконец разбушевавшийся микроб.
      — И как долго ты здесь, Ребекка? — спросил я.
      — С тобой? — переспросила она. — С ночи.
      — Нет, я имею в виду — на Никите.
      — Всю свою жизнь. Я нахмурился.
      — А в моем компьютере ничего не сказано по поводу земной колонии.
      — Здесь нет никакой колонии.
      — Ты хочешь сказать, что тебя высадили сюда ребенком? — спросил я. — Родители были с тобой?
      — Мои родители жили здесь, — сказала она.
      — Жили? — удивился я. — Через девять дней за мной прилетит корабль…
      — Их нет в живых.
      — Прости. Но корабль может забрать с этой планеты нас обоих.
      — Ты голоден? — спросила она. Я задумался на мгновение.
      — Не очень. Но пить хочется.
      — Хорошо, — кивнула она. — Река находится в четверти мили отсюда. Я вернусь через несколько минут.
      — Говорят, местная вода ужасна на вкус. У меня в пузыре есть вода и немного энергетической смеси.
      — Принести? — спросила она.
      — Вот как? — Я посмотрел на нее с укоризной. — Я знал, что ты побывала в моем пузыре.
      — Я же сказала, что не входила в него.
      — Если ты говоришь правду, то не сможешь войти в него и сейчас. Пузырь запрограммирован только на мой голос и определенные кодовые слова.
      — Я возьму все нужное и вернусь, — пообещала она.
      И конечно же, вернулась через пару минут с тремя контейнерами в руках. Выбирая из них тот, что должен был обеспечить мне скорейший прилив сил, я попытался не думать о том, каким образом она сумела проникнуть внутрь запертого пузыря.
      — Через часок тебе все-таки придется поесть, Грегори, — сказала Ребекка. — Твоему организму нужны силы, чтобы сопротивляться инфекции. Я просмотрю твои припасы и скоро вернусь. — Она улыбнулась: — Я хорошая повариха. И быть может, сумею сообразить из твоих рационов нечто вроде утки в апельсиновом соусе.
      — Почему ты назвала именно это блюдо?
      — Потому что оно твое любимое, не так ли?
      — Верно, — пробормотал я. — Но как ты узнала об этом?
      — Просто ты похож на любителя утки в апельсиновом соусе.
      — И что же это такое здесь творится? — возмутился я. — Тебе известно мое имя, мое любимое блюдо, ты можешь открыть закодированный на мой голос замок, ты умеешь лечить сломанные ноги, знаешь, как можно подлатать мою шкуру, и к тому же говоришь без тени акцента.
      — Тебя это не устраивает? — спросила Ребекка. — Или, по-твоему, мне следовало оставить тебя истекать кровью? И принести тебе воды, совершенно не приемлемой для твоего вкуса? И выбрать самые противные для тебя рационы?
      — Ну, конечно же, нет, — сказал я. — Но ты не отвечаешь на мои вопросы.
      — Это не так.
      — Тогда вот тебе еще один, — продолжил я. — Какого черта ты вообще делаешь в этом месте? Планета велика. Каким образом ты подоспела вовремя, чтобы спасти мне жизнь?
      — Благодаря озарению, — отвечала Ребекка.
      — Ладно, черт с тобой, пусть будет озарение, — сдался я. — И раз уж я задаю вопросы, может быть, ты объяснишь мне, что спасло меня прошлой ночью?
      — Это сделала я.
      — Ты заштопала меня, — возразил я. — Но что спасло? Что именно спугнуло ночноброда?
      — Разве это важно? — спросила Ребекка. — Ты остался в живых. Это самое главное.
      — Самое важное — правда, — настаивал я. — Мне не нравится, когда лгут.
      — Я не лгала тебе, Грегори, — спокойно проговорила она. — А теперь полежи неподвижно: я осмотрю раны на твоей руке и шее.
      Она подошла ко мне и опустилась на колени. От нее исходил какой-то сладостный запах, похожий на аромат духов и абсолютно соответствовавший ей. Она осмотрела рваные раны на моем горле, и хотя они заметно опухли и явно воспалились, прикосновение ее прохладных и уверенных пальцев не причинило мне боли.
      — Еще кровоточат, — заметила она, поднимаясь на ноги. — Я положила на них местные целебные травы и листья. После обеда сменю повязку.
      — А какими бинтами ты меня перевязывала, и откуда вообще взяла их в этой пустыне?
      Ребекка указала на оставленную в нескольких футах сумочку:
      — Я всегда готова к таким ситуациям.
      Тут на меня накатила волна головокружения, и несколько последовавших минут я потратил на борьбу с ней, стараясь не повалиться на бок. Не помню, что было потом, но когда в голове у меня прояснилось, оказалось, что женщина сидит рядом и подпирает меня собственным телом. Ощущение было приятным, и я попытался растянуть головокружение на несколько минут, чтобы она не отодвинулась. По-моему, она поняла это, однако шевелиться не стала.
      — А как скоро я смогу ходить? — спросил я наконец.
      — Через три-четыре дня сделаю тебе костыли, — пообещала она. — Тебе придется попрактиковаться, если ты хочешь вовремя вернуться к своему кораблю.
      — Итак, я застрял здесь на три или четыре дня, — безрадостно констатировал я.
      — Мне очень жаль. — Голос ее был полон сочувствия. — Я пытаюсь обеспечить тебе весь возможный уход и покой, однако ты очень слаб, и твоя температура остается высокой. Боюсь, тебе не удастся по-настоящему познакомиться с планетой.
      — Откуда тебе известны мои цели? — вскинулся я.
      — А зачем еще тебе было прилетать сюда? — спокойно ответила Ребекка. — Сегодня ночью я помогу тебе перебраться в пузырь. Тебе придется побыть там; ты слишком слаб для дальнего перехода.
      — Согласен, — признал я со вздохом. — Придется потерпеть скуку. Чертовски жаль, что я не прихватил с собой дисков для чтения.
      — Мы можем побеседовать о любимых книгах, — предложила Ребекка. — За разговором время пойдет веселее.
      Не знаю почему, но сам факт, что она читает, поразил меня. Все читают, конечно, но я все-таки был удивлен.
      — И кого же ты любишь читать?
      — Сиско, Яблонского и Хедбурга.
      — Смеешься! — воскликнул я. — Это же мои любимые авторы! Что ж, будет о чем поговорить после обеда.
      И мы поговорили. Мы говорили и говорили часы напролет, и не только о книгах. За всю свою жизнь я не чувствовал себя настолько уютно в чьем-либо обществе. Мы беседовали о надеждах и мечтах, о сожалениях… обо всем. Это было удивительно: каждая моя мысль, каждое тайное желание находили отклик в ее душе. И когда мы смолкли, пауза не сделалась тягостной, такой, когда хочется говорить, чтобы только как-то нарушить ее. Мне было столь же приятно смотреть на Ребекку, как и слушать ее голос. Она выросла на чужой планете, в тысячах световых лет от Земли, и я ничего не знал о ней: где она живет, что делала до того, как спасла мою жизнь, я не знал даже ее фамилии… и все же, перед тем как уснуть, успел подумать, что чуточку влюблен в нее.
      Не знаю, сколько я проспал. Я проснулся, ощутив, что Ребекка накладывает какую-то целебную мазь на мои израненные щеки и шею.
      — Не шевелись, — ласково приказала она. — Сейчас заканчиваю. Я постарался не шевелиться, пока она делала перевязку, а потом открыл глаза и понял, что мы находимся внутри пузыря.
      — Интересно, каким это образом ты сумела дотащить меня сюда, — удивился я. — Должно быть, я действительно глубоко отключился, раз не проснулся, пока ты переносила меня.
      — Я сильнее, чем может показаться, — улыбнулась она.
      — Ладно, — смирился я. — А теперь дай мне руку и помоги выбраться на свежий воздух.
      Она было протянула мне руку, но вдруг застыла на месте.
      — В чем дело?
      — Я вернусь через десять минут, — скороговоркой сказала она. — Только не пытайся встать без моей помощи, чтобы не повредить лубок.
      — Что случилось? — переспросил я. — С тобой все в порядке?
      Однако она уже подбежала к соседней рощице и исчезла среди деревьев.
      Странный поступок. Может, моя спасительница съела что-то неудобоваримое и ей стало дурно?
      Я решил попробовать подняться самостоятельно — вопреки ее приказу. Дело чуть не завершилось катастрофой. Нога изогнулась так, что я просто не смог довести движение до конца. А когда попытался привести ее в божеский вид, то оказалось, что бинты намокли и от них скверно пахнет. Я провел по бинтам пальцем: он окрасился, но не кровью, а чем-то желто-зеленым. Хороший это знак? Плохой?
      Наконец Ребекка вернулась — в столь же безупречном виде, как и прежде. Бросив короткий взгляд на мою ногу, она упрекнула меня:
      — Я же говорила, чтобы ты не пытался встать без моей помощи.
      — С ногой происходит что-то неладное, — поделился я. — От нее пахнет… и потом, она мокнет.
      — Знаю, — сказала женщина. — Я все исправлю. Верь мне, Грегори.
      Я вгляделся в ее лицо и к собственному недоумению обнаружил, что действительно верю ей. Одинокий, больной, оторванный от дома, я находился на попечении лечившей меня листьями и травами девушки, которую знал всего пару дней, но тем не менее доверял ей. Я был почти уверен в том, что если она прикажет мне шагнуть с края утеса, то без раздумий сделаю это.
      — Кстати, о здоровье, — сказал я, — а ты сама-то как себя чувствуешь?
      — Прекрасно, Грегори, — отозвалась она. — Но мне приятно слышать, что это волнует тебя.
      — Еще бы не волновало, — улыбнулся я. — Ведь моя жизнь зависит лишь от тебя одной.
      — Но волнуешься ты не поэтому, — заметила она.
      — Да, — согласился я, — верно. Настало недолгое молчание.
      — Ну, ты готов выйти наружу? Я помогу тебе добраться до того дерева. Ты можешь сесть, привалившись к нему спиной, а ветки и листья укроют тебя от лучей солнца. В полдень здесь бывает довольно жарко.
      — Готов, — сказал я.
      Взяв обеими руками мою правую руку, она потянула. Минутное усилие — и я уже стоял на ногах.
      — Обопрись о мое плечо, — велела она, помогая мне повернуться к выходу из пузыря.
      Скорее подпрыгивая, чем ковыляя, я выбрался наружу. До дерева оказалось футов сорок. Когда я преодолел половину этого расстояния, моя здоровая нога попала в какую-то крысиную нору, и я потерял равновесие. Протянув руку, я попытался ухватиться за блузку спутницы, и странное дело — вместо того чтобы вцепиться в ткань, пальцы мои скользнули по ее нагой коже. Я видел блузку, однако на девушке ее не было. Ребекка нагнулась, пытаясь удержать меня, и рука моя прикоснулась к ее обнаженной груди, провела по соску, по голому бедру, а потом я рухнул всем телом на землю. Меня пронзила адская боль.
      Ребекка немедленно оказалась рядом со мной, поправила ногу, подложила руку под голову, сделала все необходимое, чтобы успокоить мучение. Прошло более пяти минут, прежде чем жжение в руке и ноге отступило. На смену боли пришли гнетущие мысли.
      Я протянул руку к ее плечу, ощутил ткань блузки, провел рукой вдоль тела Ребекки. Текстура ткани изменилась, когда под моими пальцами оказались брюки. Нагой кожей здесь и не пахло, и тем не менее я помнил, что ощущение это мне не пригрезилось. Галлюцинации приходят, когда мучительная боль отступает, но не до того, когда ты ощутил ее прилив.
      — Может быть, ты все-таки расскажешь мне о том, что здесь происходит?
      — Ты только что упал.
      — Не изображай дурочку, — разозлился я. — Такой красавице и умнице это просто не к лицу. Просто скажи мне, что здесь творится.
      — Попробуй отдохнуть, — предложила она. — Поговорим после.
      — Вчера ты пообещала, что не будешь лгать мне. Ты не передумала?
      — Я никогда не стану обманывать тебя, Грегори.
      Я долго вглядывался в ее идеальные черты и наконец спросил:
      — Скажи, ты человек?
      — В настоящий момент — да.
      — И что означают эти слова?
      — Они означают, что я такая, какой должна быть, — ответила Ребекка. — Такая, какой ты хочешь видеть меня.
      — Это не ответ.
      — Я сказала тебе, что в данный момент являюсь человеком и что во мне заключено все, в чем ты нуждаешься. Этого достаточно?
      — А ты не оборотень?
      — Нет, Грегори, я не оборотень.
      — Но как тогда тебе удается выглядеть подобным образом?
      — В таком облике ты хочешь видеть меня, — ответила она.
      — А если я захочу увидеть тебя такой, какова ты на самом деле?
      — Ты этого не хочешь, — ответила она и показала на себя, — а желаешь видеть именно это…
      — Почему ты так думаешь?
      — Грегори, Грегори, — вздохнула она, — неужели ты полагаешь, что я создала это лицо и тело, повинуясь своему собственному воображению? Я увидела этот облик в твоем сознании.
      — Дерьмо собачье! — воскликнул я. — Мне еще не приходилось встречать похожих на тебя девушек. Она улыбнулась:
      — Но ты жаждал встретиться с такой. — И добавила после паузы: — А если встретишь такую, то поймешь, что ожидал, чтобы ее звали Ребеккой. Я не только всё, в чем ты нуждаешься, но также всё, чего ты хочешь.
      — Всё-всё? — переспросил я с сомнением.
      — Всё.
      — Давай уточним один вопрос. Твоя одежда — такая же иллюзия, как ты сама?
      — Одежда — это иллюзия, — согласилась Ребекка, и вдруг блузка и брюки исчезли, и она осталась передо мной во всей своей нагой и идеальной красе. — Но я — реальна.
      — Ты реальна как нечто, не известное мне, — возразил я. — Но тебя нельзя назвать реальной женщиной.
      — В настоящий момент я столь же реальна, как и любая знакомая тебе женщина.
      — Позволь-ка подумать, — проговорил я.
      Однако, пытаясь размышлять, я не мог оторвать от нее глаз. А потом понял, что думаю не о том, о чем следовало бы, и потупился.
      — А то существо, которое прогнало ночного бродягу, — спросил я.
      — Это же была ты, так ведь?
      — Я была в то мгновение тем, в ком ты более всего нуждался, — ответила она.
      — А то, что обрывает листья с макушек деревьев… змея, птичка, какая-нибудь тварюшка… это тоже ты?
      — Ты нуждаешься в смеси листьев и трав, чтобы противостоять инфекции.
      — То есть ты хочешь сказать, что находишься здесь исключительно для того, чтобы служить мне? — удивился я. — Вот уж не думал, что Господь будет настолько щедрым ко мне.
      — Нет, Грегори, — возразила Ребекка. — Я хочу сказать, что по своей природе, по призванию ощущаю потребность ухаживать за теми, кто нуждается в сиделке.
      — А как ты узнала, что я попал в беду… или даже просто о том, что я нахожусь на этой планете?
      — Существует много способов подать знак беды, и некоторые из таких сигналов намного сильнее, чем ты можешь представить.
      — Ты хочешь сказать, что если кто-то будет страдать, скажем, в пяти милях отсюда, ты узнаешь об этом?
      — Да.
      — А если больше, чем в пяти милях? — продолжил я. Она промолчала. — А в пятидесяти? В сотне? На всей треклятой планетке?
      Она заглянула мне в глаза с такой печалью, что я полностью забыл о ее наготе.
      — Я не ограничена пределами планеты, Грегори.
      — А когда ты убегала на несколько минут… то спасала другого человека?
      — На этой планете, кроме тебя, людей нет, — ответила она.
      — Кого же тогда?
      — Крошечное сумчатое животное сломало лапку. Я облегчила его страдания.
      — Это уж слишком, — заметил я. — По-твоему выходит, что больное дикое животное позволило странной женщине приблизиться к нему… Трудно поверить.
      — Я явилась ему не в облике женщины.
      Я долго смотрел на нее, кажется, отчасти ожидая, что она вот-вот превратится в некое инопланетное чудище, однако Ребекка оставалась, как и прежде, прекрасной. Я вгляделся в ее нагое тело, пытаясь заметить в нем хоть какой-то дефект, какую-то ошибку, указывающую на то, что она не является человеком, но не мог отыскать и тени порока.
      — Мне надо все хорошенько обдумать, — проговорил я наконец.
      — Ты хочешь, чтобы я оставила тебя?
      — Нет.
      — А тебе не будет спокойнее, если я вновь создам иллюзию одежды?
      — Будет, — согласился я. И тут же возразил: — Нет. — А потом добавил: — Не знаю.
      — Меня всегда узнают, — сказала она. — Однако не настолько быстро.
      — А ты единственная из тех… кто похож на тебя?
      — Нет, — ответила она. — Однако мы никогда не были многочисленным народом, и я принадлежу к той горстке, которая осталась сейчас на Никите.
      — А что произошло с остальными?
      — Они отправились туда, где были нужнее. Некоторые вернулись назад; но большинство переходит от одного сигнала тревоги к другому.
      — За последние шесть лет здесь не побывало ни единого земного корабля, — напомнил я. — Как твои соплеменники оставили планету?
      — Галактику населяют разные народы, Грегори. И сюда прилетают не только земные корабли.
      — А скольких людей спасла ты?
      — Немногих.
      — А патрукан?
      — И патрукан тоже.
      Я пожал плечами.
      — Собственно, почему нет? Должно быть, и те, и другие кажутся тебе в равной степени чужими.
      — Ты не чужой мне, — возразила она. — Уверяю тебя, в данное мгновение я человек в такой же мере, как и твоя Ребекка. На самом деле я и есть Ребекка твоей мечты.
      Она улыбнулась.
      — Я даже хочу того, чего хотела бы Ребекка.
      — А это возможно? — полюбопытствовал я.
      — Только после того, как у тебя заживет нога, — ответила она. — И это не только возможно, но даже естественно.
      Должно быть, на лице моем отразились сомнения, потому что она добавила:
      — Все будет именно так, как тебе хотелось бы.
      — Лучше верни одежду, чтобы я не выкинул какую-нибудь глупость, которая повредит руке и ноге, — попросил я. Она немедленно «оделась» и спросила:
      — Так лучше?
      — Спокойнее, — вздохнул я.
      — А пока ты будешь думать свои думы, я займусь приготовлением завтрака, — сказала она, помогая мне усесться в тени дерева, после чего отправилась в пузырь за рационами.
      Несколько мгновений я сидел без движения, обдумывая все, что сумел узнать. И пришел к выводу, показавшемуся мне в тот момент удивительным. Она-то и была девушкой моей мечты. Великолепной во всем — с моей точки зрения. Интересы были у нас общими, и она относилась к ним с той же серьезностью, как и я сам. Рядом с ней мне было тепло, и то, что на самом деле она представляла собой существо, ни в чем не похожее на человека, смущало меня в очень малой степени. Если она становится Ребеккой только тогда, когда я нахожусь рядом, это все-таки лучше, чем не встретить Ребекку вообще.
      Женщина подошла ко мне и вручила тарелку, полную соевых продуктов, приготовленных так, чтобы результат был похож на что угодно, только не на сою, и обладал совершенно не свойственным сое вкусом. Поставив тарелку на землю, я взял Ребекку за руку.
      — Ты не отняла руки, — заметил я, погладив ее.
      — Конечно, нет, — ответила она. — Я ведь твоя Ребекка. Мне приятны твои прикосновения.
      — Твои мне тоже приятны, — отметил я, — что, пожалуй, более удивительно. Я сижу под этим деревом, глажу твою руку, ощущаю запах твоего тела, и мне плевать на то, кто ты на самом деле или на что похожа, когда меня нет поблизости. Я просто хочу, чтобы ты была со мной.
      Нагнувшись, она поцеловала меня. И если ее поцелуй чем-то отличался от поцелуя земной женщины, скажу откровенно, разницы я не заметил.
      Я позавтракал, и остаток утра мы провели за разговором — о книгах, искусстве, театре и сотне других, общих для нас тем. День также прошел за беседой, да и вечер тоже.
      Не знаю, когда я уснул, но помню, что проснулся посреди ночи. Я лежал на боку, а она клубочком устроилась возле меня. К ноге моей прикасалось что-то плоское и теплое, но это была не повязка. Она как будто бы… нет, не высасывала, мне не нравится это слово, но извлекалаинфекцию из моей ноги. У меня возникло ощущение, что предмет этот составляет невидимую для меня часть ее тела, но я решил не всматриваться… А когда проснулся утром, женщина уже собирала хворост, чтобы приготовить мне завтрак.
      Так прошли семь идиллических дней. Мы разговаривали, ели, я начал ходить, опираясь на изготовленные моей подругой костыли.
      За это время она четыре раза, испросив прощения, убегала, ощутив новый тревожный сигнал, но всегда возвращалась по прошествии нескольких минут. И еще задолго до того, как неделя подошла к концу, невзирая на сломанную ногу и растерзанную руку, я понял, что более счастливых дней в моей жизни попросту не было.
      Восьмой свой день с ней — девятый на Никите — я провел, преодолевая боль, в неторопливом путешествии к тому месту, куда на следующее утро за мной должен был прилететь корабль. После обеда я расставил пузырь и через пару часов забрался в него. А когда уже начал погружаться в сон, она опустилась рядом со мной, и на сей раз ее иллюзорная одежда не разделяла нас.
      — Не могу, — проговорил я горестным тоном. — Моя нога…
      — Ш-ш-ш, — шепнула она. — Я позабочусь обо всем.
      И она позаботилась.
 
      Когда я проснулся, она уже готовила завтрак.
      — Доброе утро, — проговорил я, выбираясь из пузыря.
      — Доброе утро.
      Подковыляв поближе, я поцеловал ее:
      — Спасибо тебе за эту ночь.
      — Надеюсь, что мы не разбередили твои раны.
      — Если бы даже и разбередили, результат того стоил, — улыбнулся я. — Корабль прилетит меньше чем через час. Нам надо поговорить.
      Она выжидающе посмотрела на меня.
      — Мне безразлично, кто ты на самом деле, — признался я. — Для меня ты Ребекка, и я люблю тебя. Но прежде чем прибудет корабль, я должен узнать, любишь ли ты меня.
      — Да, Грегори, люблю.
      — Тогда полетишь ли ты со мной?
      — Мне бы хотелось, Грегори, — проговорила она. — Однако…
      — Тебе ведь уже случалось покидать Никиту? — спросил я.