Нельзя было и представить, что они окажутся настолько наивными. В самом крупном космопорте страны, под надзором сотен голокамер, просматривавших каждый дюйм территории, какие-то три сопляка решили, что сумеют ограбить пункт обмена валюты, и это сойдет им с рук.
      Словом, двое из них пронесли пару керамических пистолетов мимо наших следящих устройств, собрали их в мужском туалете, а третий сумел стащить кухонный нож из портового ресторанчика, но, черт побери, неужели они и впрямь решили, что мы будем сидеть сложа руки и позволим им убраться восвояси с добычей?
      Я парился в Океанпорте три недели и уже начал вскипать. Непонятно, зачем местному начальству понадобилась живая служба безопасности: здешние автоматизированные системы обезвреживают всякого, кто посмел просто плюнуть на пол. Теперь-то я понял.
      Парни с пистолетами удерживали на месте толпу, а тип с ножом сграбастал девицу — не женщину, а девчонку лет двенадцати — и приставил нож к горлу.
      — Не приближайтесь к ним, — прозвучало над моим ухом. — Надо только освободить девицу и сделать так, чтобы они не начали стрелять в толпу.
      Голос принадлежал капитану Симмсу. Следуя заученной программе, он повторял азы: ребята эти идентифицированы, мы можем проследить за ними в любом месте, куда бы они ни пошли, считайте их живыми покойниками, а поэтому не подвергайте опасности тех, кто находится рядом с вами. Если мы не прижмем их к ногтю здесь, значит, сделаем это по дороге. Им надо есть, им надо пить; мы же способны обойтись без этого.
      Что бы там они ни предусмотрели в качестве средства побега, мы сыпанем сахарку им в бензин, помнем юбку сопла, шарахнем по ядерной энергоустановке (я все ждал, что он скажет: подсыплем песка в сапоги — однако обошлось без этого).
      — Покажитесь им, но не приближайтесь, — продолжал Симмс. — Если им захочется пострелять, пусть палят в нас, а не в штатских.
      Было бы лучше, если бы никто из наших не забыл натянуть пуленепробиваемое исподнее. Те, кто этого не сделал, никогда бы не признались. Разъяренный капитан Симмс представлял собой куда большую опасность, чем керамическая пуля, выпущенная из самодельного пистолета.
      Шагнув вперед со своего поста, я оказался метрах в пятидесяти от преступной троицы. Публика расступалась перед парнями, как Красное море перед Моисеем, и они начали неторопливо продвигаться к выходу. И тут мое внимание привлек некий мужчина, хорошо одетый, не худой и не толстый, хотя и не слишком ладно скроенный. Если все старались отступить подальше от злоумышленников, он попросту повернулся к ним спиной, сделав шаг или два вперед.
      «Черт! — подумал я. — Жаль, что ты не один из нас. Окажись на твоем месте любой сотрудник охраны, он сумел бы достать этого сукина сына с его ножиком».
      Пока эта мысль крутилась в моей голове, неизвестный повернулся и точным ударом выбил нож из руки бандита. Девчушка немедленно вырвалась из объятий злодея и бросилась к людям, но я не сводил глаз с освободившего ее человека. Не имея при себе никакого оружия и явно не владея собственным телом в той степени, которая подобает тренированному атлету, он тем не менее наступал на вооруженных преступников.
      Они повернулись к нему и дружно выстрелили. Грудь незнакомца превратилась в кровавое месиво, он упал на одно колено, но все-таки пытался дотянуться до ног ближайшего злоумышленника. Однако бедняге не удалось даже закончить движение: он немедленно получил еще четыре пули.
      Впрочем, никаких шансов не было и у плохих парней. В ту же самую секунду, когда внимание их сконцентрировалось на незнакомце, мы выхватили оружие и принялись палить из всех пистолетов, лазеров, тазеров и тому подобного.
      Словом, все три негодяя скончались, не успев долететь до пола.
      Я заметил, что Конни Нефф бежит к девочке, а сам бросился к нахватавшему пуль незнакомцу. Он пребывал в состоянии крайне скверном, однако еще дышал.
      Кто-то уже успел вызвать «скорую авиапомощь». Она прибыла через пару минут, пострадавшего положили на аэроносилки и загрузили в заднюю дверцу машины, тут же понесшейся к Майами. Вместе со мной. Я решил проводить этого человека. Черт побери, он же рисковал собственной жизнью и, скорее всего, потерял ее, чтобы спасти эту девчонку. И если ему суждено очнуться, рядом с ним должен оказаться не только врач.
      Океанпорт находится в восьми милях от берега Майами, «скорая» домчалась до госпиталя едва ли не за минуту, хотя на мягкую, щадящую посадку ушло еще секунд сорок.
      Достав из карманов пострадавшего бумажник и документы, я принялся изучать их. Человек носил имя Майрон Сеймур, ему 48 лет, и, насколько я мог судить, он был в отставке. И тем не менее имел при себе серийный номер чипа, введенного в тело при поступлении на военную службу. Все остальное полностью соответствовало норме: рост, вес и так далее.
      На героя он никак не тянул, впрочем, прежде мне не доводилось встречаться с таковыми, поэтому не могу сказать, как они выглядят.
      — Боже милостивый, — промолвил санитар, вышедший к «скорой», чтобы помочь переправить Сеймура в приемный покой. — Опять он!
      — Значит, этот человек здесь не в первый раз? — удивился я.
      — В третий, а может, и в четвертый, — прозвучало в ответ. — Готов поклясться: сукин сын просто нарывается на пулю.
      Сеймура немедленно отправили в операционную. Вывезли его оттуда через три часа — одуревшего от наркоза и потери крови.
      — Ну как… выживет? — спросил я у того же самого санитара, который теперь толкал аэроносилки в реанимационную палату.
      — Ни одного шанса, — ответил тот.
      — А сколько протянет? Санитар пожал плечами:
      — День… может, и меньше. Поймем, когда подсоединим его ко всей аппаратуре.
      — Говорить-то сумеет? — спросил я. — Или хотя бы понимать?
      — Трудно сказать заранее.
      — Ничего, если я побуду здесь? Санитар ухмыльнулся:
      — Ты расхаживаешь здесь со своей бляхой и при целом смертоносном арсенале: три рода оружия я вижу, а еще парочка, должно быть, припрятана подальше от глаз. И кто я такой, чтобы сказать тебе «нет»?
      Я перехватил сэндвич в больничном буфете, позвонил в Океан-порт, чтобы убедиться в том, что меня не разыскивают, а потом отправился в реанимацию. Сеймур лежал подключенным к дюжине машин, контролировавших все жизненно важные функции его организма, из пяти трубок в вены раненого капали жидкости, разные по цвету и консистенции, в ноздри была введена кислородная трубка, а кровь уже начинала проступать сквозь бинты.
      Я решил, что дело ясное как день и надеяться не на что, однако просидел рядом с ним битый час — просто чтобы выразить свое уважение человеку, рисковавшему ради жизни незнакомой девочки. Я уже собирался уходить, когда веки его дрогнули и глаза приоткрылись. Губы раненого чуть шевельнулись, и, ничего не услышав, я придвинул кресло поближе к койке.
      — С возвращением вас, — проговорил я негромко.
      — А она здесь? — прошептал он.
      — Девочка, которую вы спасли? — переспросил я. — С ней все в порядке. Она осталась вместе со своими родителями.
      — Я не о девочке, — проговорил незнакомец. Он едва мог повернуть голову, но попытался оглядеть комнату. — Теперь-то она должнапоявиться!
      — Кто это «она»? О ком вы говорите?
      — Где же она? — выдохнул он. — На сей раз я умираю. Я чувствую это.
      — С вами все будет в порядке, — солгал я.
      — Нет, если только она не явится сюда без промедления. — Незнакомец попытался сесть, однако сил не хватило, и он откинулся на спину. — Надеюсь, дверь не заперта?
      — Здесь нет никакой двери, — проговорил я. — Вы находитесь в реанимационной палате. Он искренне удивился:
      — Тогда где же она?
      — Не знаю, о ком вы говорите, однако эта женщина, по всей видимости, не знает о вашем ранении, — сказал я.
      — Она знает, — возразил он с полной уверенностью.
      — Она была в космопорте? Он чуть качнул головой:
      — Нет, она на другой планете.
      — Может быть, мне следует справиться в приемном покое?
      — Бесполезно. У нее даже нет имени.
      — Имя есть у каждого. Он покорно вздохнул:
      — Ну, раз вы так говорите…
      Я начинал жалеть о том, что остался с раненым. Утешить этого человека я не мог, а его ответы ставили в тупик.
      — Может быть, вы сумеете рассказать мне о ней? — спросил я, предпринимая последнюю попытку помочь больному.
      Раненый как раз собрался ответить, губы его шевельнулись, однако в этот самый момент он потерял сознание. Через пару минут вся контролировавшая его тело аппаратура резко активизировалась, и в палату влетела парочка молодых докторов.
      — Он умер? — поинтересовался я.
      — Уходите отсюда! — приказал мне один из них. Медики склонились над постелью умирающего, и я вышел в коридор. Очень скоро там появились и они.
      — Он умер? — снова спросил я.
      — Ага, — буркнул один из них. — Вы были его другом? Я качнул головой:
      — Нет. Я просто сопровождал его из космопорта. Сухо кивнув, доктора ушли. Тут я заметил двух санитаров с аэроносилками. Одним из них оказался мой знакомец.
      — Я же говорил, парень не протянет и дня, — сказал он. — И почему эти ребята считают, что можно принять на грудь целую горсть пуль или лазерных импульсов и остаться живым?
      — Эти ребята? — переспросил я.
      — Угу. Этот уже второй за последний месяц. Был еще один деятель, недели три назад. В его присутствии начинают грабить банк, и вместо того, чтобы вызвать копов, он набычивается и бросается на четверых вооруженных парней. — Санитар глубоко вздохнул и покачал головой. — Бедняга не сумел приблизиться к ним и на двадцать метров.
      — Умер по дороге в госпиталь?
      — Что-то вроде того, — кивнул собеседник. — Парень всё кого-то ждал и даже настаивал, чтобы дали знать в регистратуру и обязательно проводили ее к нему.
      — Ее?
      — По-моему, так, — санитар пожал плечами. — Впрочем, могу и ошибиться. Он говорил как-то путано. И даже не мог вспомнить своего имени — минуты две или три… Даниэль Даниэльс. Забавное имя. — Медик уже начал нетерпеливо переминаться с ноги на ногу. — Ну, если у тебя нет других вопросов, нам надо доставить этого человека в подвал — к патологоанатому. Сейчас у нас обеденный перерыв, но на этой неделе в госпитале не хватает свободных рук.
      Пропуская их в палату, я отступил в сторону, попутно решив, что пришло время моего возвращения в космопорт. Но прежде чем оставить госпиталь, спросил в регистратуре — просто так, из любопытства — не интересовался ли кто Сеймуром.
      Оказалось, никто.
 
      Вернувшись в контору, я все-таки удовлетворил свой интерес: запросил по Сети данные о Сеймуре и Даниэле Даниэльсе. В отношении Сеймура вопросов не возникло: родился и вырос в Майами, здесь же учился в колледже, девять лет отдал космической службе, получил почетную отставку, после того как был изрешечен в перестрелке на планете Коберников II, известной под неофициальным именем Никита. Вернулся домой, получил лицензию риэлтера и мирно перепродавал приморскую недвижимость, но вот два года назад решил либо записаться в герои, либо доказать, что пули его не берут, а может быть, и то, и другое сразу. После этого трижды пытался лишить себя жизни; два первых раза персонал госпиталя сумел помешать ему, в третий раз, как я уже знал, врачам не удалось этого сделать.
      С Даниэльсом оказалось труднее. Начнем с того, что в Майами проживали четверо Даниэлей Даниэльсов. Действительно, родители их могли проявить больше фантазии… Двое по-прежнему пребывали в этом городе. Третий скончался по относительно естественным причинам в возрасте 93 лет. Ну а четвертым был тот, о ком рассказывал мне санитар.
      Этому исполнилось 33 года. Бросив школу в шестнадцать, он подвизался в футбольных командах низшей лиги, был отчислен, в двадцать лет поступил в космические войска, семь лет прослужил, уволился по состоянию здоровья, после чего переходил с одной низкооплачиваемой работы на другую, столь же высоко ценимую обществом.
      Я просмотрел медицинское заключение. Его составили после того, как Даниэльс попал в серьезную переделку на Никите. Физически он поправился, однако погрузился в депрессию на четыре года — до той самой ночи, когда попер в одиночку на банду подрастающих дегенератов и был превращен ими в едва соображавший, но одушевленный уголек. Врачи целый год собирали его по частям и покрывали новой, с иголочки, кожей… Однако не прошло и месяца со дня выписки, как он выкинул не менее самоубийственную шутку.
      Даже полиция не знала, что в точности произошло… Когда стрельба закончилась, и тело нашего героя попало в руки копов, оно оказалось нашпигованным таким количеством свинца различных калибров, что обеспечить его могли только шесть вооруженных людей, никак не меньше.
      Словом, выходило так: два самых обычных парня, не имевших ничего общего, кроме города, в котором жили, и планеты, где проходили военную службу, охотно встали перед лицом смерти без убедительной причины… а потом, после долгого лечения, исцелившись, снова бросили вызов судьбе.
      Я все еще размышлял над случившимся, когда капитан Симмс вызвал меня в кабинет с отчетом о произошедшем. Я формально изложил ему факты и решил, что вопрос исчерпан.
      — Постой-ка, — остановил меня капитан, когда я повернулся к двери. — Ты проводил его до госпиталя. С какой целью?
      — Понадеялся, что он объяснит свой поступок, — ответил я. — Кроме того, он мог знать тех головорезов.
      — И что же?
      Я покачал головой:
      — Теперь этого не узнает никто. После операции парень пришел в сознание всего на минуту.
      — Так какого же черта он полез в эту историю? — в задумчивости проговорил капитан Симмс.
      — Мне это тоже интересно, — сказал я. — И поэтому я провел компьютерную проверку его и Даниэльса…
      — Даниэльса? — Капитан вскинул брови. — Что еще за Даниэльс?
      — Другой парень, расставшийся с собственной жизнью таким же способом, — ответил я. — Однако общим у них оказалось лишь то, что оба жили в этом городе и понюхали пороха на планете Коберников II.
      — А вот это уже интересно, — оживился капитан Симмс.
      — Что именно, сэр? — спросил я.
      — Года два назад я ведал безопасностью в Марспорте, и там произошла аналогичная история. Четверо друзей ограбили портовый ресторан, и какой-то чудак, как раз ожидавший отлета на Титан, решил разобраться с ними в одиночку. Его пристрелили на месте. Конечно, и мы избавили плохих парней от дальнейших ошибок, но герой успел получить слишком много пуль и лазерных импульсов. И потому скончался через несколько часов. — Капитан Симмс сделал паузу и нахмурился. — Мне пришлось заполнять рапорт, а для этого необходимо установить личность убитого. Ну а вспомнил я об этом сейчас потому, что он тоже провел какое-то время на Никите.
      — И был комиссован по состоянию здоровья?
      — Да, — ответил капитан. — Забавная картина.
      — Весьма забавная, — согласился я. — Кстати, не скажете ли вы, может быть, он не в первый раз рисковал жизнью подобным образом?
      — Нет, не скажу, — проговорил капитан Симмс. — Предполагаю, у тебя есть причина для такого вопроса?
      — Да, сэр.
      — Тогда подожди немного, пока я проверю записи. Как я уже сказал, это случилось два года назад.
      Капитан включил компьютер и задал необходимые параметры. Через одиннадцать секунд он получил всю информацию.
      Крейтон Мортенсон-младший по собственной воле смотрел в лицо верной смерти целых четыре раза. И только после того, как он чудесным образом уцелел в трех первых случаях, судьба наконец привела в исполнение свой приговор. Случилось это в Марспорте.
      — Капитан, — проговорил я, — а ведь Сеймур и Даниэльс также неоднократно лезли на рожон. Что вы думаете по этому поводу?
      — Думаю, что на Никите с ними произошло нечто интересное, — пробормотал он, прежде чем дать компьютеру задание вывести на экран описание планеты Коберников П. Бегло проглядев его, капитан пожал плечами. — На четверть меньше Земли, более слабое тяготение, дефицит кислорода, но дышать можно. Во время войны с Альянсом Патрука мы обнаружили, что они используют Никиту в качестве перевалочной базы для оружия, высадили небольшой отряд, взорвали склад амуниции, причем обе стороны понесли тяжелые потери. Нескольких уцелевших солдат разбросало по этому пеклу, их искали недели три, после чего найденные присоединились к своим частям. На этой планете водятся кое-какие растения и животные, однако ни землян, ни патрукан там нет.
      — Хотелось бы понять, что за чертовщина творилась на этой планете, — заметил я. — Как правило, люди, получившие ранения в военное время, не имеют ни малейшего желания повторно оказаться в таком же положении… а тут мы имеем дело с тремя людьми, которые по собственной воле оставили свои дела, чтобы снова оказаться под вражескими — неважно, чьими — пулями.
      — Пусть твой компьютер отыщет уцелевших, а ты расспроси их, — распорядился капитан.
      Вернувшись в свой кабинет, я заполнил рапорт, а потом, следуя указанию Симмса, попытался отыскать уцелевших на Никите.
      Патруканская война завершилась, с документов и рапортов сняли гриф секретности, однако этот факт ничем особенно не помог мне. Мы послали туда диверсионный отряд из тридцати мужчин и женщин. Операция оказалась чрезвычайно кровавой. Двадцать пять человек из отряда были убиты на Никите, а остальные пятеро — в том числе Сеймур, Даниэльс и Мортенсон — получили очень серьезные ранения. Все они действовали в одиночку, и каждому удалось выжить без сторонней помощи и протянуть несколько недель до прилета спасателей.
      Я проследил судьбу и двух остальных уцелевших солдат. Оба дразнили смерть до тех пор, пока наконец она сама не сыграла партию с ними.
      В делах этих людей ничто не указывало на необычайную отвагу или на чрезмерную глупость. Если не считать депрессии Даниэльса, ни у одного из них не возникало проблем с психической или эмоциональной стороной жизни. Насколько я мог судить, после увольнения со службы никто из них не вступал в контакт с остальными участниками рейда на Никиту.
      И тем не менее через шесть лет после высадки на эту планету они все до единого оказались мертвыми: в результате того, что раз за разом ставили себя в ситуации, к которым можно применить только одно слово — самоубийственные, — до тех пор пока искусство знаменитых хирургов и возможности лучших клиник не могли более сохранить им жизнь.
      На следующий день я доложил о результатах своего расследования капитану Симмсу. Видно было, что он заинтригован не менее моего.
      — Так что же, по твоему мнению, могло заставить их расстаться с жизнью? — промолвил он задумчиво. — И если им так уж понадобилось умереть, можно ведь было просто приставить пистолет к виску?
      — Есть только один способ узнать это, сэр, — сказал я. Капитан покачал головой:
      — Я не могу послать тебя на Коберников II. Мы работаем в службе безопасности Океанпорта, а Никита находится более чем в тысяче световых лет отсюда.
      — Но если на этой планете обитает нечто, способное оказать такое воздействие на поведение…
      — Забудь об этом. Если бы там присутствовало что-то особенное в воздухе, пище или воде, службы космической разведки или флота давно бы узнали об этом.
      Однако забыть мне никак не удавалось. Разве можно забыть нескольких ничем не похожих людей, в короткое и решительное мгновение поступивших столь губительным для себя образом?
      Каждый вечер, оставив работу и вернувшись к себе, я пытался узнать побольше о загадочной планете и пятерке выживших десантников. Проблема заключалась в том, что узнавать-то, собственно, было нечего. Они провели на планете всего три, самое большее четыре недели, их было только пятеро, отряд враждебного альянса оставил Никиту сразу после сражения, и с тех пор там не появлялись ни люди, ни патрукане.
      Тут мне пришло в голову, что я не использовал еще одно направление расследования. Война закончилась, и потому я обратился с письмами к некоторым историкам-патруканам, попросив их предоставить мне сведения — если таковые существуют — не о ходе операции на Никите, но о судьбе их собственных уцелевших на планете солдат.
      Дожидаться ответа пришлось неделю, однако в итоге некое существо, называвшее себя словом Миксофтил — во всяком случае, мой компьютер именно так записал его данные, — сообщило мне, что из четверых уцелевших двое почили по естественным причинам, другие же двое приняли героическую кончину, причем один из них отправился к праотцам, спасая дитя, попавшее в вольер со злобными хищниками в местном зоопарке, а другой последовал его примеру, пытался защитить моллюта, каким-то образом оскорбившего сборище патрукан, немедленно превратившееся в уродливую и кровожадную толпу.
      — Итак, воздействие распространилось не только на людей, сэр, — сообщил я капитану Симмсу в тот же день, когда получил сообщение от историка. — То, что присутствует на планете, влияет на все разумные существа.
      — Разделяю твой интерес, — кивнул он. — Однако повторю еще раз: я не обладаю полномочиями, необходимыми, чтобы отправить тебя туда.
      — У меня есть неиспользованный отпуск, — напомнил я. Он проверил по компьютеру:
      — Отпуск можешь получить только через пять месяцев.
      — Тогда возьму отпуск за свой счет.
      — Подумай хорошенько, — посоветовал он. — Пока эта планета не принесла серьезного вреда. Неужели ты хочешь отправиться туда, поболтаться неделю-другую, вернуться домой, а затем однажды предъявить миру доказательства того, что-стал неуязвимым для пуль и лучей лазеров?
      — Нет, — возразил я. — Ни в коем случае.
      Произнося эти слова, я верил в их искренность, однако с каждым прожитым днем загадка планеты овладевала моим воображением все больше. И еще один вопрос, заданный капитаном Симмсом, не давал мне покоя: если эти люди действительно хотели умереть, почему они не могли воспользоваться собственным пистолетом или принять смертельную дозу какой-нибудь отравы? А потом я вспомнил Майрона Сеймура на койке в реанимации. Он вовсе не желал умирать. Напротив, хотел видеть какую-то женщину, которая, по его мнению, должна была знать о том, что он находится в госпитале.
      Ладно, женщина могла оказаться бредом, однако относительно желания жить сомнений не возникало.
      Минуло три недели, а моя идея, кажется, уже начала перерастать в навязчивую. Я сообщил капитану Симмсу, что прошу предоставить мне месячный отпуск за собственный счет, и если не получу такового, то вполне готов оставить место работы.
      — Не валяй дурака, — посоветовал он. — Увольнение — слишком серьезный шаг, чтобы предпринимать его ради какой-то фантазии. К тому же я уже доложил о результатах твоего расследования командованию флота и разведывательной космической службе. Не сомневаюсь, они займутся этой проблемой.
      — Я тоже не сомневаюсь, сэр, — отчеканил я. — Но не факт, что это произойдет при нашей с вами жизни. Капитан метнул в меня быстрый взгляд.
      — В настоящее время мы ведем десять — двенадцать малых войн, — продолжал я. — Флот и разведка найдут достаточное количество более важных дел, чем обследование планеты, на которую шесть лет не ступала нога человека.
      — Я передал им все подробности, — убеждал капитан Симмс. — И если они сочтут дело важным, то доберутся до Никиты хоть послезавтра.
      — А если раскроют загадку, но навесят на нее гриф «Секретно», — парировал я. — Я хочу знать, что там произошло.
      — Между прочим, я не пытаюсь отговорить тебя… — сказал капитан после долгой паузы.
      — Никак нет, сэр.
      — Хорошо. Даю тебе месяц, начиная с завтрашнего дня. — Он передал мне небольшой куб. — Прямого рейса туда нет. Здесь право бесплатного проезда на всех кораблях Земли и ее союзников.
      — Благодарю вас, сэр, — ответил я.
      — Коды сотрутся ровно через тридцать дней, поэтому не задерживайся дольше, если только не собираешься оплатить обратный проезд из своего кармана.
      — Весьма благодарен за заботу, сэр.
      — Ты хороший сотрудник, — произнес капитан с легким смущением (любая похвала всегда давалась ему с трудом). — И мне не хотелось бы потерять тебя.
      — Этого не случится, — пообещал я. — Думаю, что вернусь еще до истечения месяца с точным ответом на наш вопрос.
      — Ну, доброго здоровья, — напутствовал капитан.
      — Почему не удачи?
      — Мне кажется, что повезет тебе только в том случае, если ты не найдешь того, чего ищешь, — проговорил капитан Симмс самым серьезным тоном.
 
      Тем, кто сидит на Земле и не думает оставлять ее, часто кажется, что, располагая кораблями, передвигающимися со сверхсветовой скоростью, и умея пользоваться пространственными червоточинами, мы за один день можем добраться в любое место Галактики. Это распространенное заблуждение. Червоточины уводят наши корабли туда, куда надо им самим, а не куда хотим попасть мы, но Галактика остается громадной, даже если ты мчишься по ней во много раз быстрее света. Я потратил день на то, чтобы добраться до Антареса III, где пересел на другой корабль, следовавший до Бэкингема IV. День ушел, чтобы дождаться рейса на Микелин. А уже там я арендовал частное суденышко для завершающей части путешествия.
      — Рекомендую тебе впечатать этот пейзаж в собственные мозги, — сказал пилот, едва крохотный кораблик опустился на поверхность Никиты. — Я вернусь сюда ровно через десять дней. И если ты не окажешься именно в этом месте, я не стану в одиночку обыскивать целую планету, а это значит, ты застрянешь здесь до конца дней своих. Уразумел?
      — Уразумел, — эхом отозвался я.
      — А ты уверен, что взял с собой достаточно еды? — спросил он, бросив взгляд на мой рюкзак.
      — Пищи и воды у меня на двенадцать дней, так что хватит с запасом.
      — Не обнаружу тебя здесь через десять дней — считай, никакого запаса у тебя нет, — отрезал он. — Смотри не опоздай.
      Люк за ним захлопнулся, и я остался один. Первый человек, ступивший на поверхность Никиты за последние шесть лет.
      Чувствовал я себя превосходно. Черт, да при 82 % земного тяготения всякий почувствует себя орлом. Именно в таких мирах выхаживали пациентов-сердечников: легкий недостаток кислорода с избытком компенсировало более слабое тяготение.
      Мирок оказался достаточно приятным на взгляд. Над бурым подобием травы, почти всюду покрывавшим землю, кое-где возвышались скопления странного вида деревьев, и солнышко привычного спектрального класса G освещало поверхность Никиты ярко, но не жарко. Я заметил нескольких мелких, похожих на грызунов зверьков, поглядывавших на меня из-за кустов и деревьев, однако всякий раз, когда я поворачивался к ним, они немедленно прятались по своим норам.
      Я знал, что на планете есть вода. Два пресноводных океана снабжались талой водой рек, стекавших со снежных вершин четырех хребтов. Литература свидетельствовала: вода эта скверно пахла, а на вкус была еще хуже, однако пить ее все-таки разрешалось. Я не имел ни малейшего представления о том, водится ли в этих водоемах рыба, однако допускал подобную возможность. Добравшись до звезд, мы смогли уяснить себе одну вещь: жизнь не только принимает самые странные обличья, но и возникает в самых неожиданных местах.
      Согласно имевшейся у меня карте, я находился в четырех милях от места сражения, а значит, от оружейного склада. Я следовал путем, который прошла наша диверсионная группа. Корабль опустился на дальней стороне планеты, тысячах в трех миль отсюда, а потом под покровом ночи скоростной аэрокар доставил бойцов в это место, хотя последние несколько миль им пришлось пройти пешком.
      Я поискал было взглядом следы лагеря, однако тут же сообразил: тайная диверсионная группа не станет разбивать бивак под носом у противника, но продолжит свой путь, стараясь, чтобы ее не заметили.
      Почва оказалась ровной, трава невысокой, так что я шел и шел, пока наконец не достиг своей цели. Там, где прежде находился склад амуниции, зияла воронка метров 500 в окружности и глубиной примерно 15. Экипажи спасательных кораблей обеих сторон явным образом не имели возможности одновременно позаботиться о живых и погибших, и кое-где виднелись скелеты людей и патрукан, дочиста обглоданные мелкими животными и насекомыми. Кости патрукан отливали сине-зеленым — я так и не понял почему.
      Я обошел место сражения и решил, что выбрали его весьма неудачно: абсолютно негде укрыться. Ночная атака не давала никаких преимуществ: если патрукане располагали сверхсветовыми кораблями и импульсными пушками, уж в устройствах ночного видения, способных превратить ночь в день, у них точно не было недостатка. Помню, как однажды подростком я стоял на верху Кладбищенского Гребня, гадая, каким образом Пикетту удалось провести своих людей вверх по длинному и голому склону, где солдаты были как на ладони. Позиция на Никите казалась ничуть не лучше.
      Я вернулся к не дававшей покоя мысли: как уцелевшие в такой переделке люди могли столь пренебрежительно относиться к собственной жизни? Скорее, им надлежало благодарить судьбу и праздновать каждый выпавший на их долю послевоенный день.
      Такими были мои первые впечатления. А потом я принялся обследовать местность с точки зрения военного. Диверсантам не следовало слишком приближаться к складу: во-первых, неизвестно, что там хранят, а во-вторых, неясно, какой силы взрыв прогремит. И поскольку уцелевшие после взрыва враги могут перестрелять твой отряд, следует окружить склад по возможности плотным кольцом, чтобы успеть застрелить всякого патруканина, который вывалится из огненного ада. Поперечник воронки в итоге достигал четверти мили, поэтому людей следовало расставить мили за полторы до ее края, а может, и подальше, если учитывать точность патруканского оружия. Скажем, мили за две…
      Я вновь оглядел местность. При минимальном удалении от склада на одну милю и промежутке между бойцами более четверти мили, все наши солдаты оказались в одиночестве. А раненый первым делом ищет путь к безопасности, он хочет просто уйти подальше от места сражения, он не будет искать своих товарищей.
      После, оказавшись в безопасности, не зная, уцелел ли кто-нибудь из врагов, ты по-настоящему ощущаешь, насколько болезненна рана, — если только пребываешь в состоянии, позволяющем оценить это, — а уж на поиски своих спутников ты отправишься в последнюю очередь.
      Значит, все пятеро оставались в одиночестве до прибытия спасательной команды, а она появилась не ранее чем через пару недель. Итак, располагали ли наши люди недельным запасом еды и питья? Если нет, то могли ли они найти себе пропитание на этой планете? Потом, имелись ли у них при себе лекарства? Насколько тяжелые раны они получили и каким образом сумели выжить? Я не знал ответов на эти вопросы, однако у меня оставалось целых десять дней, чтобы найти их.
      «Всего десять, — напомнил я себе, — ведь вопросы эти составляют первую и самую легкую часть загадки».
      Солнце начинало клониться к закату — продолжительность дня на планете составляла 19 земных часов, — и я решил, пока еще светло, разбить лагерь. Достав из мешка свой стационарный пузырь, я произнес активировавшие его кодовые слова, и по прошествии нескольких секунд место моего будущего ночлега обрело облик куба со стороной два метра, после чего я забросил туда рюкзак, вытащив из него сперва несколько рационов. Приказав двери закрыться, я собрал несколько сучьев, сложил их пирамидкой и поджег лазерным пистолетом, а затем кинул в самое пламя три часовых рациона. Они выкатятся из огня, когда полностью пропекутся. Я решил съесть их, не запивая ни водой, ни пивом, поскольку не собирался справиться со всеми запасами питья за семь или восемь дней и после этого обратиться к услугам ближайшей речки.
      Я осмотрел пустынную местность, пытаясь понять, почему разумная жизнь не укоренилась на этой планете, как случилось на многих сотнях подобных миров. Природа всегда находила причину наделить мозгами один или пару местных видов, сколь бы странным ни оказывался их облик. Однако на Никите следов разума обнаружено не было. И если патрукане упоминали о существовании на планете достаточно крупных животных, наш диверсионный отряд так и не увидел никого, кроме совсем мелких, похожих на мышей зверьков, попадавшихся по дороге и мне. Военные решили, что хищники были крайне осторожны: увидев аэрокар или людей, они предпочитали держаться подальше.
      Думаю, тогда поторопились с ответами. Пятерых тяжело раненных разбросало по этой местности в таком состоянии, что они едва ли могли позаботиться о себе и тем не менее благополучно протянули до прилета спасательного корабля. Отсюда следовало, что крупные хищники здесь не водятся. Однако и с этим выводом я решил не торопиться: в условиях слабого тяготения животные становятся крупнее, а не мельче.
      Подождем. Утро вечера мудренее. Обитатели Никиты не имеют никакого отношения к причине моего прилета на планету, а кроме того, я ни в малейшей мере не собираюсь гоняться за крупным зверьем по темным кустам и рощам.
      Тут мои рационы стали по очереди восклицать «готов!», выкатываться к моим ногам и раскрываться.
      Начав с эрзац-мяса, я прикончил упаковку и перешел к фальшивому картофелю. Разделавшись с этим блюдом, я понял, что сыт, и приказал третьему рациону закрыться.
       — Меня можно съесть в течение 16 стандартных часов,— напомнил тот. — После этого я самоуничтожусь, чтобы ты не мог отравиться. Самоуничтожение произойдет бесшумно и не будет сопровождаться внешними проявлениями, так что в этот момент меня можно даже держать в руке.
      Он умолк и защелкнулся.
      Поглядев вверх, я увидел три малых луны Никиты, быстро следовавших друг за другом по небу. Последние годы я провел на Земле и успел привыкнуть к неторопливому шествию ночного светила. Как все-таки спешат малые луны… я успел уже позабыть об этом.
      Потом я надиктовал компьютеру события прошедшего дня, свои открытия и результаты размышлений. Я не успел заметить, как стемнело, и, закончив с «писаниной», решил немного пройтись. Костер оставил горящим, чтобы не зайти далеко и без труда найти обратный путь, после чего сразу взял в левую сторону.
      Отойдя на полмили, я решил, что достаточно удалился от своего импровизированного стана, и начал обходить его по широкому кругу. Сделав первый круг, я как раз перешел на второй, когда костерок погас, и я счел за благо вернуться и подбросить еще несколько веток. Я уже преодолел половину расстояния, отделявшего меня от густой рощицы, когда за моей спиной раздался мерзкий и совершенно чуждый для земного слуха рык.
      Я обернулся на звук, однако какая-то тварь уже неслась ко мне по воздуху. Луны успели убежать на другую сторону планеты, и я смог различить только самые общие очертания. Отскочив в сторону, я повернулся, и туша нападавшего подбросила меня в воздух. Приземлившись в паре метров, я ощутил, как хрустнула левая нога. Покатившись в сторону, я попытался извлечь лазерный пистолет, однако существо оказалось более проворным. Я по-прежнему не видел ни зги, однако это были мои трудности, а не этого зверя. Клыки разодрали мне руку, и пистолет выпал из пальцев. Тварь оказалась на мне, прежде чем я успел дотянуться до кобуры с акустическим оружием. Зубы впились мне в щеку. Нащупав в темноте глотку зверя, я попытался удержать его, однако старания были напрасны. Тварь давила на меня всем телом, и я мог ощутить, что она, по меньшей мере, не легче меня. Существо тянуло ко мне морду, и моя обливавшаяся кровью правая рука начинала сдавать. Я резко двинул вверх здоровой ногой, надеясь на то, что имею дело с самцом и попаду ему в пах, однако движение не возымело никакого результата.
      Я уже ощущал жаркое дыхание на веках и щеках, понимая, что сил осталось примерно на четыре секунды, и тут вдруг нападавший взвыл от боли и страха, и я перестал ощущать тяжесть его тела.
      Я ожидал уже услышать рычание зверя еще более крупного, намеревавшегося без всякого промедления поужинать мной, однако существо, спугнувшее моего обидчика, действовало в полной тишине.
      Тут раздался обиженный тонкий вой, и напавшая на меня тварь бросилась наутек. Мой спаситель повернулся ко мне, и в тот же миг одна из лун выскочила из-за горизонта. Кровь из раны на лбу струилась по моему лицу, да и луну нельзя было назвать большой или яркой, так что я лишь угадывал приближение какого-то существа.
      Наконец, вытащив здоровой рукой звуковой пистолет, я выставил оружие перед собой, успев выдавить слово:
      — Назад!
      А потом нажал на спуск, но даже в своем полупомраченном состоянии мог сказать, что стреляю совсем мимо цели. Я попытался выровнять руку и выстрелить снова, но тут все вокруг почернело. В последний миг я успел подумать: «До чего же глупо умирать подобным образом».
 
      Однако я все-таки остался в живых. Не знаю, сколько я провел в забытьи — должно быть, часов девять или десять, поскольку, когда я очнулся, солнце уже стояло высоко над горизонтом.
      — Только не пытайся встать, — произнес неподалеку от меня певучий женский голос на безукоризненном земном языке, — мне пришлось наложить на твою ногу лубок.
      Попробовав стереть корку засохшей крови с ресниц, я заметил, что моя правая рука перевязана. Влажная ткань несколько раз прикоснулась к моим глазам, и я сумел различить лицо сидевшего рядом со мной существа.
      Это была молодая женщина двадцати с небольшим лет, но уж точно не тридцати, худощавая, рыжеволосая., светло голубые, почти бесцветные глаза, высокие скулы… Лицо женщины показалось мне знакомым, хотя я не сомневался в том, что ни разу в жизни не видел ее.
      — Кто вы? — спросил я слабым голосом.
      — Мое имя — Ребекка, — женщина улыбнулась. — А ты — Грегори Донован.
      — Я думал, что оставил свои документы в пузыре.
      — Так и есть.
      — Значит, ты открыла его, — я нахмурился. — А он должен реагировать только на команду, поданную моим голосом.
      — Я ничего не открывала, — возразила незнакомка. — Лучше попробуй отдохнуть.
      Я уже было собрался поспорить с лгуньей, однако силы вдруг оставили меня, и я вновь погрузился в забытье.
 
      В следующий раз я очнулся уже вечером. Ребекка сидела рядом со мной. Окинув ее взглядом, я решил, что она не просто хороша, она совершенна.
      На девушке были белая блузка и брюки цвета хаки, облегавшие ее тело, словно перчатка. Облик сей казался столь же невероятным, сколь само присутствие говорящей на земном языке красотки на планете, предположительно не выпестовавшей разумных созданий.
      — С возвращением, — проговорила она. — Как ты себя чувствуешь?
      — Отдохнувшим, — ответил я. — А как мои дела?
      — Рука воспалилась, началось сильное заражение, нога сломана в трех местах, а еще есть серьезные раны на лице и шее.
      — И что же это было? — спросил я.
      — На тебя напал… скажем, так — ночноброд, точнее на земной язык я перевести не могу. Это самый крупный здешний хищник.
      — Не может быть, — усомнился я. — Его спугнул еще более крупный зверь.
      — Верь мне, Грегори, — продолжила Ребекка. — Крупнее ночноброда на Никите хищника нет.
      Сил на спор у меня не было, да и какая, в принципе, разница. Нечтоотогнало от меня ночноброда, и мне было все равно, кто это сделал — крупнейший среди местных хищников или вконец разбушевавшийся микроб.
      — И как долго ты здесь, Ребекка? — спросил я.
      — С тобой? — переспросила она. — С ночи.
      — Нет, я имею в виду — на Никите.
      — Всю свою жизнь. Я нахмурился.
      — А в моем компьютере ничего не сказано по поводу земной колонии.
      — Здесь нет никакой колонии.
      — Ты хочешь сказать, что тебя высадили сюда ребенком? — спросил я. — Родители были с тобой?
      — Мои родители жили здесь, — сказала она.
      — Жили? — удивился я. — Через девять дней за мной прилетит корабль…
      — Их нет в живых.
      — Прости. Но корабль может забрать с этой планеты нас обоих.
      — Ты голоден? — спросила она. Я задумался на мгновение.
      — Не очень. Но пить хочется.
      — Хорошо, — кивнула она. — Река находится в четверти мили отсюда. Я вернусь через несколько минут.
      — Говорят, местная вода ужасна на вкус. У меня в пузыре есть вода и немного энергетической смеси.
      — Принести? — спросила она.
      — Вот как? — Я посмотрел на нее с укоризной. — Я знал, что ты побывала в моем пузыре.
      — Я же сказала, что не входила в него.
      — Если ты говоришь правду, то не сможешь войти в него и сейчас. Пузырь запрограммирован только на мой голос и определенные кодовые слова.
      — Я возьму все нужное и вернусь, — пообещала она.
      И конечно же, вернулась через пару минут с тремя контейнерами в руках. Выбирая из них тот, что должен был обеспечить мне скорейший прилив сил, я попытался не думать о том, каким образом она сумела проникнуть внутрь запертого пузыря.
      — Через часок тебе все-таки придется поесть, Грегори, — сказала Ребекка. — Твоему организму нужны силы, чтобы сопротивляться инфекции. Я просмотрю твои припасы и скоро вернусь. — Она улыбнулась: — Я хорошая повариха. И быть может, сумею сообразить из твоих рационов нечто вроде утки в апельсиновом соусе.
      — Почему ты назвала именно это блюдо?
      — Потому что оно твое любимое, не так ли?
      — Верно, — пробормотал я. — Но как ты узнала об этом?
      — Просто ты похож на любителя утки в апельсиновом соусе.
      — И что же это такое здесь творится? — возмутился я. — Тебе известно мое имя, мое любимое блюдо, ты можешь открыть закодированный на мой голос замок, ты умеешь лечить сломанные ноги, знаешь, как можно подлатать мою шкуру, и к тому же говоришь без тени акцента.
      — Тебя это не устраивает? — спросила Ребекка. — Или, по-твоему, мне следовало оставить тебя истекать кровью? И принести тебе воды, совершенно не приемлемой для твоего вкуса? И выбрать самые противные для тебя рационы?
      — Ну, конечно же, нет, — сказал я. — Но ты не отвечаешь на мои вопросы.
      — Это не так.
      — Тогда вот тебе еще один, — продолжил я. — Какого черта ты вообще делаешь в этом месте? Планета велика. Каким образом ты подоспела вовремя, чтобы спасти мне жизнь?
      — Благодаря озарению, — отвечала Ребекка.
      — Ладно, черт с тобой, пусть будет озарение, — сдался я. — И раз уж я задаю вопросы, может быть, ты объяснишь мне, что спасло меня прошлой ночью?
      — Это сделала я.
      — Ты заштопала меня, — возразил я. — Но что спасло? Что именно спугнуло ночноброда?
      — Разве это важно? — спросила Ребекка. — Ты остался в живых. Это самое главное.
      — Самое важное — правда, — настаивал я. — Мне не нравится, когда лгут.
      — Я не лгала тебе, Грегори, — спокойно проговорила она. — А теперь полежи неподвижно: я осмотрю раны на твоей руке и шее.
      Она подошла ко мне и опустилась на колени. От нее исходил какой-то сладостный запах, похожий на аромат духов и абсолютно соответствовавший ей. Она осмотрела рваные раны на моем горле, и хотя они заметно опухли и явно воспалились, прикосновение ее прохладных и уверенных пальцев не причинило мне боли.
      — Еще кровоточат, — заметила она, поднимаясь на ноги. — Я положила на них местные целебные травы и листья. После обеда сменю повязку.
      — А какими бинтами ты меня перевязывала, и откуда вообще взяла их в этой пустыне?
      Ребекка указала на оставленную в нескольких футах сумочку:
      — Я всегда готова к таким ситуациям.
      Тут на меня накатила волна головокружения, и несколько последовавших минут я потратил на борьбу с ней, стараясь не повалиться на бок. Не помню, что было потом, но когда в голове у меня прояснилось, оказалось, что женщина сидит рядом и подпирает меня собственным телом. Ощущение было приятным, и я попытался растянуть головокружение на несколько минут, чтобы она не отодвинулась. По-моему, она поняла это, однако шевелиться не стала.
      — А как скоро я смогу ходить? — спросил я наконец.
      — Через три-четыре дня сделаю тебе костыли, — пообещала она. — Тебе придется попрактиковаться, если ты хочешь вовремя вернуться к своему кораблю.
      — Итак, я застрял здесь на три или четыре дня, — безрадостно констатировал я.
      — Мне очень жаль. — Голос ее был полон сочувствия. — Я пытаюсь обеспечить тебе весь возможный уход и покой, однако ты очень слаб, и твоя температура остается высокой. Боюсь, тебе не удастся по-настоящему познакомиться с планетой.
      — Откуда тебе известны мои цели? — вскинулся я.
      — А зачем еще тебе было прилетать сюда? — спокойно ответила Ребекка. — Сегодня ночью я помогу тебе перебраться в пузырь. Тебе придется побыть там; ты слишком слаб для дальнего перехода.
      — Согласен, — признал я со вздохом. — Придется потерпеть скуку. Чертовски жаль, что я не прихватил с собой дисков для чтения.
      — Мы можем побеседовать о любимых книгах, — предложила Ребекка. — За разговором время пойдет веселее.
      Не знаю почему, но сам факт, что она читает, поразил меня. Все читают, конечно, но я все-таки был удивлен.
      — И кого же ты любишь читать?
      — Сиско, Яблонского и Хедбурга.
      — Смеешься! — воскликнул я. — Это же мои любимые авторы! Что ж, будет о чем поговорить после обеда.
      И мы поговорили. Мы говорили и говорили часы напролет, и не только о книгах. За всю свою жизнь я не чувствовал себя настолько уютно в чьем-либо обществе. Мы беседовали о надеждах и мечтах, о сожалениях… обо всем. Это было удивительно: каждая моя мысль, каждое тайное желание находили отклик в ее душе. И когда мы смолкли, пауза не сделалась тягостной, такой, когда хочется говорить, чтобы только как-то нарушить ее. Мне было столь же приятно смотреть на Ребекку, как и слушать ее голос. Она выросла на чужой планете, в тысячах световых лет от Земли, и я ничего не знал о ней: где она живет, что делала до того, как спасла мою жизнь, я не знал даже ее фамилии… и все же, перед тем как уснуть, успел подумать, что чуточку влюблен в нее.
      Не знаю, сколько я проспал. Я проснулся, ощутив, что Ребекка накладывает какую-то целебную мазь на мои израненные щеки и шею.
      — Не шевелись, — ласково приказала она. — Сейчас заканчиваю. Я постарался не шевелиться, пока она делала перевязку, а потом открыл глаза и понял, что мы находимся внутри пузыря.
      — Интересно, каким это образом ты сумела дотащить меня сюда, — удивился я. — Должно быть, я действительно глубоко отключился, раз не проснулся, пока ты переносила меня.
      — Я сильнее, чем может показаться, — улыбнулась она.
      — Ладно, — смирился я. — А теперь дай мне руку и помоги выбраться на свежий воздух.
      Она было протянула мне руку, но вдруг застыла на месте.
      — В чем дело?
      — Я вернусь через десять минут, — скороговоркой сказала она. — Только не пытайся встать без моей помощи, чтобы не повредить лубок.
      — Что случилось? — переспросил я. — С тобой все в порядке?
      Однако она уже подбежала к соседней рощице и исчезла среди деревьев.
      Странный поступок. Может, моя спасительница съела что-то неудобоваримое и ей стало дурно?
      Я решил попробовать подняться самостоятельно — вопреки ее приказу. Дело чуть не завершилось катастрофой. Нога изогнулась так, что я просто не смог довести движение до конца. А когда попытался привести ее в божеский вид, то оказалось, что бинты намокли и от них скверно пахнет. Я провел по бинтам пальцем: он окрасился, но не кровью, а чем-то желто-зеленым. Хороший это знак? Плохой?
      Наконец Ребекка вернулась — в столь же безупречном виде, как и прежде. Бросив короткий взгляд на мою ногу, она упрекнула меня:
      — Я же говорила, чтобы ты не пытался встать без моей помощи.
      — С ногой происходит что-то неладное, — поделился я. — От нее пахнет… и потом, она мокнет.
      — Знаю, — сказала женщина. — Я все исправлю. Верь мне, Грегори.
      Я вгляделся в ее лицо и к собственному недоумению обнаружил, что действительно верю ей. Одинокий, больной, оторванный от дома, я находился на попечении лечившей меня листьями и травами девушки, которую знал всего пару дней, но тем не менее доверял ей. Я был почти уверен в том, что если она прикажет мне шагнуть с края утеса, то без раздумий сделаю это.
      — Кстати, о здоровье, — сказал я, — а ты сама-то как себя чувствуешь?
      — Прекрасно, Грегори, — отозвалась она. — Но мне приятно слышать, что это волнует тебя.
      — Еще бы не волновало, — улыбнулся я. — Ведь моя жизнь зависит лишь от тебя одной.
      — Но волнуешься ты не поэтому, — заметила она.
      — Да, — согласился я, — верно. Настало недолгое молчание.
      — Ну, ты готов выйти наружу? Я помогу тебе добраться до того дерева. Ты можешь сесть, привалившись к нему спиной, а ветки и листья укроют тебя от лучей солнца. В полдень здесь бывает довольно жарко.
      — Готов, — сказал я.
      Взяв обеими руками мою правую руку, она потянула. Минутное усилие — и я уже стоял на ногах.
      — Обопрись о мое плечо, — велела она, помогая мне повернуться к выходу из пузыря.
      Скорее подпрыгивая, чем ковыляя, я выбрался наружу. До дерева оказалось футов сорок. Когда я преодолел половину этого расстояния, моя здоровая нога попала в какую-то крысиную нору, и я потерял равновесие. Протянув руку, я попытался ухватиться за блузку спутницы, и странное дело — вместо того чтобы вцепиться в ткань, пальцы мои скользнули по ее нагой коже. Я видел блузку, однако на девушке ее не было. Ребекка нагнулась, пытаясь удержать меня, и рука моя прикоснулась к ее обнаженной груди, провела по соску, по голому бедру, а потом я рухнул всем телом на землю. Меня пронзила адская боль.
      Ребекка немедленно оказалась рядом со мной, поправила ногу, подложила руку под голову, сделала все необходимое, чтобы успокоить мучение. Прошло более пяти минут, прежде чем жжение в руке и ноге отступило. На смену боли пришли гнетущие мысли.
      Я протянул руку к ее плечу, ощутил ткань блузки, провел рукой вдоль тела Ребекки. Текстура ткани изменилась, когда под моими пальцами оказались брюки. Нагой кожей здесь и не пахло, и тем не менее я помнил, что ощущение это мне не пригрезилось. Галлюцинации приходят, когда мучительная боль отступает, но не до того, когда ты ощутил ее прилив.
      — Может быть, ты все-таки расскажешь мне о том, что здесь происходит?
      — Ты только что упал.
      — Не изображай дурочку, — разозлился я. — Такой красавице и умнице это просто не к лицу. Просто скажи мне, что здесь творится.
      — Попробуй отдохнуть, — предложила она. — Поговорим после.
      — Вчера ты пообещала, что не будешь лгать мне. Ты не передумала?
      — Я никогда не стану обманывать тебя, Грегори.
      Я долго вглядывался в ее идеальные черты и наконец спросил:
      — Скажи, ты человек?
      — В настоящий момент — да.
      — И что означают эти слова?
      — Они означают, что я такая, какой должна быть, — ответила Ребекка. — Такая, какой ты хочешь видеть меня.
      — Это не ответ.
      — Я сказала тебе, что в данный момент являюсь человеком и что во мне заключено все, в чем ты нуждаешься. Этого достаточно?
      — А ты не оборотень?
      — Нет, Грегори, я не оборотень.
      — Но как тогда тебе удается выглядеть подобным образом?
      — В таком облике ты хочешь видеть меня, — ответила она.
      — А если я захочу увидеть тебя такой, какова ты на самом деле?
      — Ты этого не хочешь, — ответила она и показала на себя, — а желаешь видеть именно это…
      — Почему ты так думаешь?
      — Грегори, Грегори, — вздохнула она, — неужели ты полагаешь, что я создала это лицо и тело, повинуясь своему собственному воображению? Я увидела этот облик в твоем сознании.
      — Дерьмо собачье! — воскликнул я. — Мне еще не приходилось встречать похожих на тебя девушек. Она улыбнулась:
      — Но ты жаждал встретиться с такой. — И добавила после паузы: — А если встретишь такую, то поймешь, что ожидал, чтобы ее звали Ребеккой. Я не только всё, в чем ты нуждаешься, но также всё, чего ты хочешь.
      — Всё-всё? — переспросил я с сомнением.
      — Всё.
      — Давай уточним один вопрос. Твоя одежда — такая же иллюзия, как ты сама?
      — Одежда — это иллюзия, — согласилась Ребекка, и вдруг блузка и брюки исчезли, и она осталась передо мной во всей своей нагой и идеальной красе. — Но я — реальна.
      — Ты реальна как нечто, не известное мне, — возразил я. — Но тебя нельзя назвать реальной женщиной.
      — В настоящий момент я столь же реальна, как и любая знакомая тебе женщина.
      — Позволь-ка подумать, — проговорил я.
      Однако, пытаясь размышлять, я не мог оторвать от нее глаз. А потом понял, что думаю не о том, о чем следовало бы, и потупился.
      — А то существо, которое прогнало ночного бродягу, — спросил я.
      — Это же была ты, так ведь?
      — Я была в то мгновение тем, в ком ты более всего нуждался, — ответила она.
      — А то, что обрывает листья с макушек деревьев… змея, птичка, какая-нибудь тварюшка… это тоже ты?
      — Ты нуждаешься в смеси листьев и трав, чтобы противостоять инфекции.
      — То есть ты хочешь сказать, что находишься здесь исключительно для того, чтобы служить мне? — удивился я. — Вот уж не думал, что Господь будет настолько щедрым ко мне.
      — Нет, Грегори, — возразила Ребекка. — Я хочу сказать, что по своей природе, по призванию ощущаю потребность ухаживать за теми, кто нуждается в сиделке.
      — А как ты узнала, что я попал в беду… или даже просто о том, что я нахожусь на этой планете?
      — Существует много способов подать знак беды, и некоторые из таких сигналов намного сильнее, чем ты можешь представить.
      — Ты хочешь сказать, что если кто-то будет страдать, скажем, в пяти милях отсюда, ты узнаешь об этом?
      — Да.
      — А если больше, чем в пяти милях? — продолжил я. Она промолчала. — А в пятидесяти? В сотне? На всей треклятой планетке?
      Она заглянула мне в глаза с такой печалью, что я полностью забыл о ее наготе.
      — Я не ограничена пределами планеты, Грегори.
      — А когда ты убегала на несколько минут… то спасала другого человека?
      — На этой планете, кроме тебя, людей нет, — ответила она.
      — Кого же тогда?
      — Крошечное сумчатое животное сломало лапку. Я облегчила его страдания.
      — Это уж слишком, — заметил я. — По-твоему выходит, что больное дикое животное позволило странной женщине приблизиться к нему… Трудно поверить.
      — Я явилась ему не в облике женщины.
      Я долго смотрел на нее, кажется, отчасти ожидая, что она вот-вот превратится в некое инопланетное чудище, однако Ребекка оставалась, как и прежде, прекрасной. Я вгляделся в ее нагое тело, пытаясь заметить в нем хоть какой-то дефект, какую-то ошибку, указывающую на то, что она не является человеком, но не мог отыскать и тени порока.
      — Мне надо все хорошенько обдумать, — проговорил я наконец.
      — Ты хочешь, чтобы я оставила тебя?
      — Нет.
      — А тебе не будет спокойнее, если я вновь создам иллюзию одежды?
      — Будет, — согласился я. И тут же возразил: — Нет. — А потом добавил: — Не знаю.
      — Меня всегда узнают, — сказала она. — Однако не настолько быстро.
      — А ты единственная из тех… кто похож на тебя?
      — Нет, — ответила она. — Однако мы никогда не были многочисленным народом, и я принадлежу к той горстке, которая осталась сейчас на Никите.
      — А что произошло с остальными?
      — Они отправились туда, где были нужнее. Некоторые вернулись назад; но большинство переходит от одного сигнала тревоги к другому.
      — За последние шесть лет здесь не побывало ни единого земного корабля, — напомнил я. — Как твои соплеменники оставили планету?
      — Галактику населяют разные народы, Грегори. И сюда прилетают не только земные корабли.
      — А скольких людей спасла ты?
      — Немногих.
      — А патрукан?
      — И патрукан тоже.
      Я пожал плечами.
      — Собственно, почему нет? Должно быть, и те, и другие кажутся тебе в равной степени чужими.
      — Ты не чужой мне, — возразила она. — Уверяю тебя, в данное мгновение я человек в такой же мере, как и твоя Ребекка. На самом деле я и есть Ребекка твоей мечты.
      Она улыбнулась.
      — Я даже хочу того, чего хотела бы Ребекка.
      — А это возможно? — полюбопытствовал я.
      — Только после того, как у тебя заживет нога, — ответила она. — И это не только возможно, но даже естественно.
      Должно быть, на лице моем отразились сомнения, потому что она добавила:
      — Все будет именно так, как тебе хотелось бы.
      — Лучше верни одежду, чтобы я не выкинул какую-нибудь глупость, которая повредит руке и ноге, — попросил я. Она немедленно «оделась» и спросила:
      — Так лучше?
      — Спокойнее, — вздохнул я.
      — А пока ты будешь думать свои думы, я займусь приготовлением завтрака, — сказала она, помогая мне усесться в тени дерева, после чего отправилась в пузырь за рационами.
      Несколько мгновений я сидел без движения, обдумывая все, что сумел узнать. И пришел к выводу, показавшемуся мне в тот момент удивительным. Она-то и была девушкой моей мечты. Великолепной во всем — с моей точки зрения. Интересы были у нас общими, и она относилась к ним с той же серьезностью, как и я сам. Рядом с ней мне было тепло, и то, что на самом деле она представляла собой существо, ни в чем не похожее на человека, смущало меня в очень малой степени. Если она становится Ребеккой только тогда, когда я нахожусь рядом, это все-таки лучше, чем не встретить Ребекку вообще.
      Женщина подошла ко мне и вручила тарелку, полную соевых продуктов, приготовленных так, чтобы результат был похож на что угодно, только не на сою, и обладал совершенно не свойственным сое вкусом. Поставив тарелку на землю, я взял Ребекку за руку.
      — Ты не отняла руки, — заметил я, погладив ее.
      — Конечно, нет, — ответила она. — Я ведь твоя Ребекка. Мне приятны твои прикосновения.
      — Твои мне тоже приятны, — отметил я, — что, пожалуй, более удивительно. Я сижу под этим деревом, глажу твою руку, ощущаю запах твоего тела, и мне плевать на то, кто ты на самом деле или на что похожа, когда меня нет поблизости. Я просто хочу, чтобы ты была со мной.
      Нагнувшись, она поцеловала меня. И если ее поцелуй чем-то отличался от поцелуя земной женщины, скажу откровенно, разницы я не заметил.
      Я позавтракал, и остаток утра мы провели за разговором — о книгах, искусстве, театре и сотне других, общих для нас тем. День также прошел за беседой, да и вечер тоже.
      Не знаю, когда я уснул, но помню, что проснулся посреди ночи. Я лежал на боку, а она клубочком устроилась возле меня. К ноге моей прикасалось что-то плоское и теплое, но это была не повязка. Она как будто бы… нет, не высасывала, мне не нравится это слово, но извлекалаинфекцию из моей ноги. У меня возникло ощущение, что предмет этот составляет невидимую для меня часть ее тела, но я решил не всматриваться… А когда проснулся утром, женщина уже собирала хворост, чтобы приготовить мне завтрак.
      Так прошли семь идиллических дней. Мы разговаривали, ели, я начал ходить, опираясь на изготовленные моей подругой костыли.
      За это время она четыре раза, испросив прощения, убегала, ощутив новый тревожный сигнал, но всегда возвращалась по прошествии нескольких минут. И еще задолго до того, как неделя подошла к концу, невзирая на сломанную ногу и растерзанную руку, я понял, что более счастливых дней в моей жизни попросту не было.
      Восьмой свой день с ней — девятый на Никите — я провел, преодолевая боль, в неторопливом путешествии к тому месту, куда на следующее утро за мной должен был прилететь корабль. После обеда я расставил пузырь и через пару часов забрался в него. А когда уже начал погружаться в сон, она опустилась рядом со мной, и на сей раз ее иллюзорная одежда не разделяла нас.
      — Не могу, — проговорил я горестным тоном. — Моя нога…
      — Ш-ш-ш, — шепнула она. — Я позабочусь обо всем.
      И она позаботилась.
 
      Когда я проснулся, она уже готовила завтрак.
      — Доброе утро, — проговорил я, выбираясь из пузыря.
      — Доброе утро.
      Подковыляв поближе, я поцеловал ее:
      — Спасибо тебе за эту ночь.
      — Надеюсь, что мы не разбередили твои раны.
      — Если бы даже и разбередили, результат того стоил, — улыбнулся я. — Корабль прилетит меньше чем через час. Нам надо поговорить.
      Она выжидающе посмотрела на меня.
      — Мне безразлично, кто ты на самом деле, — признался я. — Для меня ты Ребекка, и я люблю тебя. Но прежде чем прибудет корабль, я должен узнать, любишь ли ты меня.
      — Да, Грегори, люблю.
      — Тогда полетишь ли ты со мной?
      — Мне бы хотелось, Грегори, — проговорила она. — Однако…
      — Тебе ведь уже случалось покидать Никиту? — спросил я.
      — Да, — ответила она. — В тех случаях, когда я ощущаю, что некто из тех, с кем я была связана, испытывает физическую или эмоциональную боль.
      — Но ты всегда возвращаешься сюда?
      — Здесь мой дом.
      — А ты посещала Майрона Сеймура после того, как он покинул эту планету?
      — Не знаю.
      — Как это — «не знаю»? — возмутился я. — Или посещала, или не посещала.
      — Ну, хорошо, — проговорила она расстроенным голосом. — Или посещала, или не посещала.
      — А мне казалось, ты обещала никогда не обманывать меня!
      — Я не обманываю тебя, Грегори, — проговорила она, опуская руку на мое здоровое плечо. — Ты просто не понимаешь, как работает связь.
      — Какая связь? — спросил я недоумевая.
      — Тебе известно, что я выгляжу Ребеккой и зовусь Ребеккой, потому что твое страдание и несчастье с неодолимой силой привлекли меня к тебе, а имя и образ я прочитала в твоем мозгу, — пояснила она. — Мы соединеныс тобой, Грегори. Ты говоришь, что любишь меня, и, наверное, это действительно так. Я разделяю твое чувство. Но разделяю его по той же причине, благодаря которой могу обсуждать твои любимые книги и пьесы — потому что обнаружила их в том же самом месте, где нашла Ребекку. Когда связь разорвется, когда контакт между нами нарушится, я забуду их. — По щеке ее скользнула слезинка. — Как и все, что я испытываю к тебе сейчас.
      Я смотрел на нее, пытаясь осознать смысл этих слов.
      — Мне очень жаль, Грегори, — продолжила она после небольшой паузы. — И ты даже не знаешь, насколько жаль. В настоящее мгновение я хочу одного: быть с тобой, любить тебя и заботиться о тебе, но когда связь исчезнет, я все забуду.
      Другая слезинка прокатилась следом за первой.
      — Я даже не буду испытывать чувства потери…
      — Так, значит, именно поэтому ты не можешь вспомнить, побывала ли ты на Земле, чтобы спасти Сеймура?
      — Возможно, побывала, возможно — нет, — беспомощно повторила она. — Не знаю. И, скорее всего, никогда не узнаю. Подумав хорошенько, я сказал:
      — Ладно. Другие меня не волнуют. Просто останься со мной. Пусть связь не нарушится.
      — Это не в моей власти, Грегори, — ответила она. — Связь наша сильнее всего в тот момент, когда ты более всего нуждаешься во мне. По мере того как ты начнешь выздоравливать, она станет слабеть, и тогда меня притянет к тому, кто будет нуждаться во мне больше… Возможно, это будет человек, возможно, патрукан, возможно, какое-то другое существо. Но так происходит снова и снова.
      — Если только я не буду нуждаться в тебе больше, чем кто-либо другой, — сказал я.
      — Если ты не будешь нуждаться во мне более, чем кто-либо другой, — согласилась она.
      И тут я понял, почему Сеймур, Даниэльс и иже с ними шли навстречу почти неизбежной смерти. Понял, чего не знали Симмс и патруканский историк Миксофтил: эти люди не желали погибнуть, они рассчитывали, находясь на грани смерти, не переступать этой черты.
      И вдруг над нашими головами возник корабль, он опускался в нескольких сотнях метров и готовился к посадке.
      — А прямо сейчас кто-нибудь или что-нибудь нуждается в тебе? — спросил я. — То есть больше, чем я?
      — Прямо сейчас? Нет.
      — Тогда проводи меня настолько далеко, насколько сможешь, — предложил я.
      — Сомнительная идея, — протянула она. — Я могу отправиться с тобой в путешествие, однако с каждым днем ты будешь становиться все увереннее, а меня всегда кто-то зовет. Мы доберемся до космопорта, чтобы пересесть на другой корабль: ты обернешься, а меня нет за твоей спиной… В Галактике столько боли и страдания…
      — Но я буду нуждаться в тебе даже тогда, когда стану совершенно здоровым… Я же люблю тебя, черт побери!
      — И я люблю тебя, — молвила она. — Сегодня. Но что будет завтра?
      Она беспомощно пожала плечами.
      Корабль опустился на грунт.
      — И ты любила каждого из них… так ведь? — спросил я.
      — Не знаю, — пожала плечами она. — Не знаю и охотно отдала бы все, что у меня есть, чтобы вспомнить это.
      — Так, значит, ты забудешь меня?
      Обхватив мою шею руками, она поцеловала меня:
      — Не думай об этом…
      А потом повернулась и направилась прочь. Подошедший ко мне пилот подхватил мои вещи.
      — А это еще что за чертовщина? — Он ткнул большим пальцем в направлении Ребекки, и я понял, что этот человек видит ее такой, какая она есть на самом деле.
      — И как выглядит это создание? — ответил я вопросом. Он покачал головой:
      — В жизни не видел ничего подобного!
 
      Обратный путь на Землю занял у меня пять дней. Врачи в госпитале несказанно удивились моему быстрому исцелению. Я позволил им записать мое выздоровление в разряд чудесных, да, собственно, так и было. Какая разница: я хотел только одного — вернуть ее назад.
      Я ушел с работы в Океанпорте и поступил в отделение полиции. Там меня несколько месяцев промариновали за столом — пока не прошла хромота, — но вчера наконец перевели на оперативную работу.
      Вечером ожидается заключение крупной сделки: семена альфанеллы привозят откуда-то из скопления Альбиона, и наркотик этот будет в десять раз круче героина. Так что через четыре часа мы начинаем рейд.
      И у продавцов, и у покупателей нет недостатка в решительных ребятах, и нас ожидает горячее дельце.
      Я надеюсь на это.
      И потому запер свое оружие в шкаф.