– Да. А почему бы и не с тобой? Ты слабее меня и не смог бы выставить меня вон.

– Ничего себе шуточки с утра, – проворчал он, исчезая на кухне.

Пока он отсутствовал, я взял номер «Циника» и стал с грустью перелистывать страницы.

Передовица была посвящена момизму. Из того, что я увидел, можно было заключить, что большую часть материала автор взял из старой классической книги «Поколение насмешников», которая сделала написавшего ее Уайли несостоятельным и безвестным еще несколько десятилетий назад.

В другой статье развивалась мысль о создании организации «Ветераны будущих войн». Идея заключалась в том, чтобы начать выплату пенсий подросткам, дабы те могли насладиться материальными благами, пока достаточно молоды и здоровы. Задавался вопрос: почему ветеранскими льготами, устанавливаемыми правительством, должны пользоваться только те, кто выжил? Те, кто будет убит, должны их тоже получать, пока война даже и не началась.

Со вздохом я отложил журнал обратно на столик. В это время в комнате появился Морт с бумажным пакетом сахара и двумя чашками кофе, из которых торчали ложки.

Я взял чашку, зачерпнул ложкой сахар из пакета и кивнул на журналы.

– Все еще продаешь им свои заметки?

– Да так, по случаю, – равнодушно ответил Морт. Он уселся в мягкое кресло, не обращая внимания на бумаги и грязное полотенце, которые там уже лежали. – Конкуренция становится все жестче. Когда они только начинали выходить, можно было продать все, что ни напишешь. А сейчас в игру вступила куча профессиональных внештатных журналистов, вылетевших из других изданий. Тягаться с именитыми писателями мне не по плечу.

– А что случилось с журналами для мужчин? – спросил я угрюмо. – Ну, этими, которые обычно публиковали статьи о безразмерных купальных халатах и подобных вещах?

Он отхлебнул кофе, но счел его слишком горячим.

– Это был последний всплеск, – пробрюзжал он. – Некоторые выходят до сих пор, да и те перешли на заметки типа публикуемых в «Цинике» и «Иконокласте». Я тут продал на прошлой неделе одну штуку в «Проказливый плейбой» – как избежать призыва в армию.

– Как избежать призыва?

– Вот именно. Существует множество способов. Некоторые даже законны. Один из них – совершить хулиганский поступок. Стащить аэрокар или что-нибудь еще. Ты попадаешь на учет в полицию, а преступники в армии не нужны. Или можно «закосить» на медицинской комиссии, принимая сердечные стимуляторы. Или я знаю парня, который не возражал против призыва, но, попав на призывной пункт, стал все время шататься по баням. В конце концов он предстал перед местными медиками, которые его спросили: «Нравятся ли вам девушки?» Он ответил: «Надеюсь, у них все в порядке», и это был конец его военной карьеры. Потом…

– Мне все это известно, – прервал я. – Я имел в виду другое – мне странно, как они могли подобную статью напечатать?

Его косматые брови полезли вверх.

– А почему бы и нет? У нас свободная страна.

– И с каждым мгновением становится все свободней.

Он снова попробовал кофе, нашел, что тот остыл достаточно, и помахал в мою сторону ложечкой.

– Есть лишь одна причина, по которой существуют законы о воинской повинности, – сказал он с важным видом. – Все из-за того, что твои сограждане не настолько глупы, чтобы служить добровольно. Когда последний раз в нашей стране кто-нибудь пошел служить добровольно?

– Ну, есть кое-кто…

В ответ на мое замечание он неприязненно покачал головой.

– В наши дни те парни, которые идут в армию добровольно, настолько пустоголовы, что они там просто не нужны. Военным нужны люди хоть с толикой мозгов. Канули в Лету те времена, когда коэффициент интеллектуальности у сержантов был ниже девяноста.

– Некоторые идут в армию ради карьеры, – сказал я. – Через двадцать лет ты уходишь в отставку с пенсией и самыми разными льготами.

– Конечно, – согласился он, уже теряя интерес к предмету обсуждения, – но это только исключения. Они не идут из-за таких обветшавших понятий, как патриотизм. Они идут, чтобы застраховаться. И ты можешь себе представить, что это за люди, которые готовы в течение двадцати лет слушать армейский треп о том, что они здесь получат больше, чем где-либо, только потому, что не способны выжить на гражданке. – Морт презрительно фыркнул.

Он поднялся и отправился на кухню за очередной порцией кофе.

Когда он возвратился, я спросил:

– Морт, а над чем ты работаешь сейчас?

– Парочка вещей. Серия, отчасти касающаяся политики. Пахано-перепахано, но я даю это под несколько другим углом.

– И что там о политике?

Он поднял газету и сунул ее мне.

– Видел эту информацию о карманнике, который стал мэром городка в Новой Англии?

– Карманник?

– Ага. – Он горько рассмеялся. – Толстое полицейское досье. Он обнаружил, что для того, чтобы жить честно, ему необходима работа. То есть, если его не изберут, он будет вынужден опять воровать, чтобы заработать на жизнь. И даже если воровать для этого просто необходимо, то лучше делать это, сидя за столом, как это делают политики, а не шататься по театральным сборищам и ярмаркам штата.

Я уставился на Циммермана.

– Ну и как, выбрали?

– О да, все в порядке, выбрали. Под общий хохот – в кабинет.

– Боже праведный! – простонал я. – Куда катится страна?

– Просто избиратели наконец-то становятся такими же циничными, как и политики, – фыркнул Морт. – Ты представить себе не можешь, как много на сегодняшних выборах бюллетеней, где кандидатами внесены Пого-пого или Утенок Доналд.

– Я думал, главная тенденция – не голосовать вообще.

– Кто может их в этом винить? – продолжал оппонировать Морт. – Если даже на принципиальную кампанию собирается пятьдесят процентов потенциальных избирателей – уже необычно.

– Ну ладно, – согласился я, – но ведь, если избирателям не нравится то, что происходит, они могут поставить другого человека.

– А могут ли? – потребовал он ответа. – Старая песня, все это – фикция, когда оба кандидата обычно выступают за одно и то же. Сколько из них сдерживают свои обещания, укатив из округа? Ты голосуешь за человека, ибо он на твоей стороне против другого, но стоит ему усесться в кресло, как он преображается. Вспомни старые времена Джонсона и Голдуотера.

Он снова помахал ложечкой в мою сторону.

– Это один из вопросов, о которых я собираюсь написать. Растущий в людях цинизм – это отношение ко всему, что будут делать политики. Мы перестали ждать от них что-либо, кроме показухи. Счастливчик, со времен Вудро Вильсона в Белом доме не было ни одного настоящего романтика, он был анахронизмом и, возможно, немножко дурачком для битья.

– Хорошо, но ведь был Рузвельт, – слабо возразил я.

– Был ли? Знаешь, кто выдвигал его кандидатуру первый раз? Хьюи Лонг[6]. Среди других больших политических машин; Тэмени-холл[7], Фрэнк Хейг[8], машина Келли-Нэша[9]. А откуда он взял своего третьего вице-президента? Из Канзас-Сити, машина Пендергаста, Счастливчик, друг мой, как ты думаешь, что пообещал – а позднее и сделал – этим людям суперлиберал Рузвельт, чтобы заручиться их поддержкой? – Морт потихоньку распалялся. – А что мы имели с тех пор? Клоуны и вояки, которые проводили все восемь лет за игрой в гольф…

– Ну, – я неуютно поежился, – был еще Джон…

– А ирландская мафия, а? Это был тот самый единственный случай, когда Мэдисон-авеню[10] действительно выиграла выборы. Когда общественный имидж и телегеничность значат больше, чем платформа и партийные принципы. Парень выиграл президентские выборы потому, что его соперник недостаточно чисто побрился перед телевизионными дебатами. Еще один большой либерал первым одобрил фиаско в заливе Свиней и начал эскалацию войны в Азии. – Морт Циммерман фыркнул. – Должен признать, по крайней мере у него было чувство собственного достоинства. У него и у его семьи. Он не был одним из тех клоунов, которые пришли позже.

По– моему, его слегка занесло в сторону.

– Послушай, мы отвлекаемся от темы, – прервал я. – Мы говорили о цинизме избирателей.

– А почему бы им и не быть циниками? Ведь почти каждые два года всплывают новые случаи с полицейскими, которые оказываются самыми крупными грабителями и ворами города. Я могу отследить по годам. Денвер, Чикаго, Лос-Анджелес, Детройт, Айдахо-Фолс и еще масса недавних примеров. И это только в полиции. Цветочки по сравнению с коррупцией среди администраций.

– А я по-прежнему утверждаю, что избиратели могут их убрать, если захотят, – наполовину сердито сказал я.

Он покачал головой.

– Даже это становится невозможным. Ты знаком с избирательными законами, которые сегодня превалируют? Отныне в половине штатов третья партия попросту не может зарегистрироваться. В некоторых из них положение о выборах участия третьей партии вообще не предусматривает; в других условия таковы, что Республиканская партия Линкольна середины 1800-х годов не смогла бы даже бороться за власть, ибо ее кандидат не удовлетворил бы всем требованиям.

– Конечно, ты можешь голосовать за ту или иную партию, но они обе выступают за одно и то же. Давно ли существовала хоть какая-то разница между их национальными платформами?

В конце концов я сдался под его словесным огнем.

– Ладно, – сказал я, – вчера мне все это было бы более интересно. Сегодня я вынужден помечтать о чем-нибудь еще, помимо растущего цинизма избирателей.

– О? Что случилось, Счастливчик?

– Похоже, люди снова будут называть меня Чарли.

Его лицо стало вопрошающим.

– Сомневаюсь, что мое пребывание на работе продлится до конца недели.

– На самом деле, Счастливчик, – проворчал Морт, – ты никогда особо не был журналистом.

– Мне все об этом постоянно твердят, – вздохнул я. – Однако мне нужны деньги. Я – самый расточительный человек в мире. Я могу нырнуть в собственный бассейн на заднем дворе и вылезти оттуда, став беднее на три доллара.

Он странно на меня посмотрел.

– Как ты ухитрился откопать эту нашумевшую историю с банком и Долли Теттером?

Мне начинало становиться все равно.

– Моя младшая сестренка не знала, как достать кассету с пленкой из нового фотоаппарата, – впрочем, как и я, – поэтому мне пришлось отнести его в магазин. По пути обратно, снаружи здания Первого банка Америки, я столкнулся с Долли Теттером, или он столкнулся со мной. Он тащил одно из этих новых ракетных ружей с гироприцелом – типа базуки для бедных и прикрывал спокойный отход троих парней из своей команды, которые только что взяли четверть миллиона.

Это застигло Морта врасплох.

– Так ты на все это просто наткнулся?

– Все правильно, – сказал я с полным самоосуждением. Долли шмалял по двум группам полицейских – по одной вверх по улице, по другой вниз. А у полиции было что-то вроде скачек с препятствиями. На улице находилась масса невинных прохожих, а, кроме того, они стояли лицом к лицу с Врагом Общества Номер Один, опаснейшим преступником со времен легендарного Диллинджера[11]. Они не настолько жаждали отработать свою зарплату.

– А что делал ты?

– Не знаю, что я делал. Просто стоял. Как бы застыл. Слишком испугался, чтобы броситься на тротуар. Я находился не далее чем в пятнадцати футах от Долли. Он был само хладнокровие. Еще что-то сам себе насвистывал, выпустив парочку тринадцатимиллиметровых ракет по полицейским, сначала в одну сторону, потом – в другую. Его люди выбежали с награбленным из банка и нырнули в бронированный автомобиль, который ждал на улице, пока они сделают дело. Ну, и я тоже сделал несколько снимков.

Морт с душевной болью закрыл глаза.

– Тоже сделал?

– Ага. Вспомни снимки.

– Я думал, ты снимал телеобъективом откуда-то там, – пробормотал он. – Продолжай.

– Итак, когда Долли меня заметил, он поднял свой гироракетный карабин – или что там у него было, – чтобы разок в меня пальнуть.

Глаза Морта вновь широко открылись.

– Но, очевидно, в обойме кончились патроны, а времени перезарядить у него не было. Забираясь вслед за своей командой в машину, он попытался схватить камеру, но к этому времени я вышел из столбняка и сделал шаг назад, немного поспешно, и шлепнулся прямо на задницу.

Как бы то ни было, я отнес фотоаппарат в отдел иллюстраций и оставил его старшему технику фотолаборатории. Я сказал ему, что там, возможно, есть что-то по поводу ограбления, но он лишь бросил взгляд на детскую камеру и вернулся к обычным снимкам, которые приносили штатные корреспонденты: улица снаружи банка, трое раненых полицейских, вскрытый сейф, взорванный Долли и его ребятами. Прошло немало времени, прежде чем они обнаружили, что на каждом из моих снимков все, как живое. К тому моменту я оправился от потрясений и зашел сюда, к тебе. Ты как раз работал над этой поистине детективной статьей о банде Теттера и имел всю неофициальную информацию. Таким образом, строго между нами, мы просто состряпали эту статью, и я взял и представил ее Блакстону. Вот так я и получил Пулитцера второй раз.

– И заплатил мне четыреста зеленых за то, что я ее написал, – простонал Морт. Он посмотрел на меня и закачал головой. – Просто не могу себе представить, что у тебя хватило мужества вот так вот стоять и снимать кадр за кадром все происходящее.

– Я не могу тоже. Не могу вспомнить, как я это делал. Камера была автоматическая – самопротяжка кассеты и все такое. Может быть, у меня просто дрожал палец.

– Слушай, – потребовал он, – а как ты ухитрился отыскать ребенка Шульцев? Ну, это дело с первой Пулитцеровской премией?

– Ты мне просто не поверишь, – ответил я, поднимаясь. Ладно, пойду-ка я лучше по своим делам.

– О, грандиозно! – воскликнул он. – Это теперь, когда я совсем проснулся?! – Он взъерошил копну своих волос и обиженно высунул язык.

Я не отправился по своим обычным воскресным делам – прачечная, магазины и тому подобное. Мои чувства пребывали в расстройстве.

То, что должно было произойти, было очевидным. Старая Головешка Блакстон так и будет поручать мне задания для салаг. А я, в свою очередь, так и буду прокалываться на каждом из них. Все это не тот материал, который я мог бы принести к Морту Циммерману на обработку. Я мог себе позволить присутствие его призрака лишь в действительно больших статьях. За прошедший год я обращался к нему раз восемь-десять, включая оба известных случая, и каждый раз он с задачей справлялся. А почему бы и нет? Двадцатилетний свободный художник.

Покинув его дом и забравшись в свой «фольксаэро», я заметил мужчину, который уставился в витрину соседней бакалейной лавки-автомата, находившейся рядом с подъездом Морта Циммермана. Подобные витрины не настолько интересны, чтобы так пристально их разглядывать, но мое внимание привлекло не это.

У меня возникло смутное чувство, что мы знакомы и что надо бы поздороваться, но я никак не мог вспомнить его имя.

Я включил воздушную подушку и выжал педаль газа. Миновав полквартала, я вспомнил. Это было не совсем знакомство. Прошлым вечером я видел его в «Дыре». Он сидел в кабинке сразу позади меня. Мне он показался одиноким посетителем; пока я там был, он ни разу не двинулся с места, а просидел до закрытия.

Не представляя себе точно зачем, я зашел в библиотеку. Думаю, у меня была смутная мысль попытаться найти что-нибудь новенькое, чем можно было бы привести в восторг Уэнтуорта Уилкинза. Приди я с по-настоящему взрывоподобной темой, то, вероятно, смог бы использовать Морта для написания статьи и сохранить свой имидж, если не перед Старой Головешкой, то перед коммерческим директором «Джорнал». Тогда я снова приобрел бы статус специального, корреспондента, то есть имел бы условия, когда фактически не нес бы ответственности перед Блакстоном и никому по-настоящему не, был бы подотчетен.

В библиотеке я ничего не нашел. Так или иначе, я непроизвольно занялся проверкой утверждений Морта о политике. При этом не, могу сказать, что политика когда-либо меня особо интересовала.

Насчет двухпартийной системы он был прав. Третья партия стала делом позапрошлых лет. Я проверил данные по местным выборам. С каждыми проходящими выборами партиям меньшинств становились все патетичней, а количество штатов, где они попадали в бюллетени, становилось все меньше. Прогибиционистская партия[12] – одна из трех старейших в стране – была включена в бюллетени только в одиннадцати штатах и имела менее двадцати тысяч голосов. Социалистическая лейбористская партия – третья в стране по величине, набравшая почти миллион голосов при Юджине Дебзе[13], – на последних выборах добилась успеха в семнадцати штатах; правда, в некоторых из них регистрация кандидатов была чисто формальной – фактически они не баллотировались.

Не знаю, почему это вызывало мое беспокойство.

Мне это было неинтересно.

В то же время я просмотрел кое-какую статистику по преступности.

Количество преступлений, а особенно мелких и среди несовершеннолетних, росло не как-нибудь, а в геометрической прогрессии. Количество же наказаний, очевидно для компенсации, уменьшалось почти с той же скоростью. Какой-нибудь молодой подонок мог натворить все что угодно, кроме, быть может, убийства или крупного ограбления, и отделаться тем, что его лишь слегка пожурят. К тому времени, когда он станет завзятым нарушителем, может статься, у него появятся покровители, которые замяли бы и более серьезные дела.

Идей, которые могли бы произвести впечатление на Уилкинза, у меня не было. Старо как мир. Подобной статистикой людей забрасывали так долго, что она просто перестала их волновать.

Мне пришло в голову, что существует множество вещей, которые перестали волновать людей. Вещей, которыми они были сыты по горло и к которым они относились с цинизмом.

Наступал разгар дня. Я сказал себе: «Шабаш», решив отправиться в «Дыру», как только получу чек с зарплатой.

По совпадению, когда я выходил из библиотеки, вдоль по улице прошел человек, которого я видел у автоматической бакалеи рядом с домом Морта Циммермана.

В заведении Сэма я болтаюсь, по сути дела, по двум причинам. По трем, если учесть тот факт, что он гасит мои чеки. Остальные две – это темное пиво и то, что заведение находится в боковой улочке, где всегда можно найти стоянку.

Я нашел свободное место, выключив воздушную подушку, опустил «фольксаэро» и зашел в «Дыру».

Пока я забирался на свой обычный табурет, Сэм продолжал вяло протирать стойку бара тряпкой.

– Хай, мистер Майерс, – поздоровался он. – Тут сегодня один парень спрашивал о вас.

– Обо мне? – сердито переспросил я.

– Угу. – Он взял кружку и направился к крану.

– Что ему было нужно?

– Я так и не понял, – сказал он. – Мне показалось, что он больше хотел узнать о вас, нежели чем, где вы находитесь или когда вы обычно сюда заваливаетесь.

– Странно, почему он искал меня не в редакции?

– Мистер Майерс, нет ли у вас каких-нибудь врагов? – спросил Сэм.

– У меня? Да кому я нужен!

– Ага, – он кивнул головой, как бы соглашаясь, – пожалуй, что так.

– Да так оно и есть! – гаркнул я, неожиданно разозлившись. – Представь на секунду: что если я буду иметь дело с выпивкой у кого-нибудь еще?

– Господи, мистер Майерс! – воскликнул Сэм с широко раскрытыми глазами. – Да я не имел в виду ничего такого. Вы мой лучший клиент.

– Ха! – фыркнул я. – Так что там с этим парнем?

– Он задал кучу, ну, вроде как наводящих вопросов.

– Каких именно?

– По большей части не припомню. Да и ответов дать я на них не мог. Вроде того как, над чем вы сейчас работаете, о чем вы мне говорили. Черт, я только-то и сказал ему, что вы вообще никогда не говорите чего-то, заслуживающего особого внимания.

Я одарил его долгим пристальным взглядом.

Кто– то вошел и проскользнул в кабинку, находившуюся как раз за моей спиной. Я обернулся, но громила с ничего не выражающим лицом был мне незнаком.

Кружка следовала за кружкой. Вечер тянулся медленно, Сэм был не очень занят, а потому большую часть времени слушал мое нытье. Выплакав в его жилетку все, что накопилось, я завел речь о вещах, которые мы обсуждали с Мортом Циммерманом с утра. О цинизме в обществе по отношению к политике, уменьшении процента голосующих среди избирателей и тому подобных делах.

Сэм в основном выражал свое согласие.

Когда я наконец рассчитался, снаружи был темно, а внутри у меня приятно.

О громиле, сидевшем позади меня в кабинке, я уже забыл. Когда я соскользнул с табурета, он тоже расплатился по счету и последовал за мной.

Пивом я нагрузился изрядно, и меня слегка заботило: не лучше ли поймать автокэб, а «фольксаэро» оставить там, где он стоит.

Но редкий пьяница оставит свою машину только из-за того, что он перебрал. Я к их числу не отношусь.

Добравшись до того места, где я припарковал маленький аэрокар, я обнаружил там незнакомца; который небрежно прислонился к моей машине. Только это был не незнакомец. Это был тот самый тип, которого я видел рядом с домом Морга, а позже возле библиотеки, не говоря уже о том, что накануне вечером он сидел в кабинке за моей спиной.

Сзади доносились шаги похожего на бандита мужчины, который провел вечер в той же кабинке сегодня, прихлебывая выпивку и слушая наши с Сэмом разговоры.

Можете оценить, как быстро я соображаю. Только теперь до меня стало доходить, что пахнет жареным.

Я ковылял вдоль улицы небольшими зигзагами, прикрыв, чтобы лучше видеть, один глаз.

– Значит, так, э-э, Майерс, – вкрадчиво промолвил тот, что прислонился к машине. – Ты не можешь не совать свой шнобель в чужие дела даже после того, как тебя предупредили?

Я услышал, что шаги за моей спиной неожиданно участились.

Силясь добраться до машины, чтобы опереться хотя бы одной рукой, в обычной ситуации я сделал бы «зиг»… но я сделал «заг».

Мимо моей головы просвистел кулак и, даже не задев первоначальной цели, ударил по другой голове – того, кто только что говорил.

Я до сих пор затрудняюсь четко восстановить в памяти последующие несколько минут. Лишь смутно припоминаю колоссальной силы удар ногой, направленный в мои ребра в тот самый момент, когда я споткнулся и упал на одно колено. Не менее смутно я припоминаю жуткий звук, как если бы об асфальт раскололи арбуз, когда нападавший, промахнувшись, потерял равновесие и врезался головой в тротуар. А также – хрипы, стоны, рычание и звуки беспорядочной возни, пока они старались хоть как-то скоординировать свои действия, пытаясь добраться до меня. И – о да! – мои собственные вопли ужаса, по мере того как все эти события происходили одно за другим.

Наконец-то я услышал, как кто-то бежит в нашу сторону.

Это были Сэм и два или три посетителя «Дыры».

Сэм что-то орал. В правой окорокообразной руке он сжимал жесткий резиновый шланг от бочки. Когда он опустил его на голову одного из нападавших – того, что был еще способен сидеть на краю тротуара, – меня передернуло.

После того как страсти немного поостыли, Сэм уставился на меня.

– У вас ни одной царапины, – обвиняюще произнес он. – Как такое может быть?

– Ни одной? – переспросил я, придерживаясь сбоку за аэрокар.

– Что случилось? – потребовал он.

– Откуда я знаю?

Сэм смотрел на меня. Как и остальные.

Очевидно, мой ответ не удовлетворил никого.

Я прочистил горло и сказал:

– Похоже, они вроде как бы поколотили друг друга… случайно.

Сэм по-прежнему смотрел на меня.

– Итак, удача приходит к удаче, а? – проворчал он. – Все, что я могу сказать: ваши удачи, должно быть, регулярно сходят с конвейера.

Когда на улицу ворвались полицейские машины, вызванные Сэмом по телефону, произошло еще несколько неуклюжих стычек. Нам всем пришлось помогать упаковывать обоих налетчиков. Полицейские задали мне кучу путаных вопросов, на которые я дал кучу не менее путаных ответов, которым они явно не поверили.

Наконец я добрался до дома и завалился спать.

Следующий день был рабочим. С натяжкой можно было считать, что в редакцию я пришел почти вовремя.

Очевидно, расположение духа у Старой Головешки было не таким уж плохим. Он дал мне поручение сходить в зоопарк и написать заметку о новорожденном бегемоте. То, каким ехидным тоном он это сделал, я проигнорировал.

В течение некоторого времени я простоял рядом с бассейном для бегемотов, уставившись на новорожденного. Дальше того, что он выглядел как маленькая копия своей мамаши, мои мысли не шли.

– Как его зовут? – спросил я у смотрителя.

– Кого?

– Детеныша.

– Пока никак.

Я еще немного посмотрел на бегемотика.

– Сколько он весит? – наконец спросил я.

– Откуда мне знать?

Я бросил это дело и вернулся в редакцию, где сказал Блакстону, что никакой заметки о бегемотике не может быть.

По сравнению с тем, что было утром, его настроение упало. Он бросил на меня сердитый взгляд. На столе перед ним лежал экземпляр газеты «Ньюс-кроникл» – нашего заклятого врага. Он прихлопнул его тыльной стороной руки.

– Глянь-ка на эту сенсацию! – громко проблеял он. – На нашем собственном заднем дворе при покушении на убийство, во время вооруженного нападения, задержаны Лагз и Бенни Онассис. Самые крутые боевики в списках преступного синдиката. И что мы имеем? Ни слова о происходящем! До чего дошла наша полицейская хроника, Майерс?

– Но, мистер Блакстон, я не отвечаю за полицейскую хронику, – слабым голосом ответил я.

– И слава Богу! – прорычал он. Редактор снова уставился на газету. – Лагз и Бенни! За пределами Чикаго о них редко что-нибудь услышишь. Должно быть, их послали сюда с особым заданием. Очевидно, чтобы покончить с этим… этим Чарлзом Майерсом. – Его речь стала медленной. – Чарлз Майерс? – Он посмотрел на меня, его лицо стало принимать угрожающий вид. – Счастливчик, как тебя зовут на самом деле?

Я прочистил горло.

– Чарлз.

Он закрыл глаза и долго их не открывал. Я предполагаю, он считал про себя.

Когда он их наконец-то открыл, то очень спокойно спросил:

– Почему сачок не позвонил?

– Я забыл. Мне не пришло в голову, – добавил я извиняющимся тоном. – Прошлым вечером я был вроде как выпивши.

Он закрыл глаза еще на некоторое время. На этот раз он не считал. Его причитания походили скорее на молитву.

– Счастливчик, – наконец произнес он, – возможно, мы еще сможем что-то спасти. Почему эти два головореза на тебя набросились?

Я покачал головой, пытаясь хоть как-то быть полезным.

– Не знаю, мистер Блакстон. Действительно не знаю.

– Подумай, не могли ли они быть старыми дружками бандитов Долли Теттера или, возможно, похитителей, которые пытались стащить ребенка Шульцев?

Не говоря ни слова, я покачал головой.

Он снова закрыл глаза.

Наконец, на этот раз не поднимая век, он произнес ровным голосом:

– Ты уволен, слышишь? Меня не волнует, что там говорит Уилкинз. Или сачок, или я. Если он не позволит мне тебя уволить, я подам в отставку. Забирай из стола свои манатки и убирайся отсюда вон, ты слышишь?

Я подошел к своему столу и пристально его осмотрел. Ничего такого, что нужно было бы забрать с собой, там не было.

Поэтому я покинул комнату городских новостей и направился к лифтам.

Как всегда запыхавшаяся, меня догнала Руфи.

– Ох, мистер Майерс, я поймала вас как раз вовремя. Вас как можно скорее хочет видеть мистер Уилкинз.

Я задумался. А стоит ли беспокоиться, чтобы увидеть Уэнтуорта Уилкинза еще раз? Возможно ли, что мне удастся спасти работу? Нет. На этот раз Старая Головешка действительно меня достал. Даже если Уилкинз и заступится, долго продолжаться это не может. Не с Блакстоном на моем хвосте. Будь я даже приличным репортером, ожидать, что я смог бы выстоять против собственного редактора городских новостей, было бы глупо. А посему – какой толк? Он уже дал мне понять, в чем заключается редакторская немилость – Армия Спасения и новорожденные бегемоты.

Тем не менее я направился к кабинету Уилкинза. Как только я встал перед дверным экраном, замок тут же щелкнул.

Когда я вошел, миссис Паттон поспешно произнесла:

– Мистер Майерс, мистер Уилкинз ждет вас.

Однако – «мистер Майерс». Уже не «Счастливчик».

Я зашел в sanctum sanctorum[14].

Уилкинз сидел за своим блестящим, как зубы овчарки, столом, в окружении двух незнакомцев, которые вполне могли сойти за его близнецов. Троица живьем олицетворяла несколько миллионов долларов.

Уэнтуорт Уилкинз – как никогда демократичный и общительный – встал из-за стола. Пожав мою руку, он забыл после этого протереть свою. Куда уж больше демократия.

– Джентльмены, – произнес он, – это Счастливчик Майерс, наш дважды лауреат Пулитцеровской премии. – Он взглянул на меня. – Э-э, Счастливчик, вот этот джентльмен: – из Большого Нью-Йорка, а вот этот, – из Вашингтона. По причинам, которые ты уяснишь себе позже, сегодня мы обойдемся без имен.

Причины, видимо, были своеобразные. Мое-то имя он только что назвал.

– Пожалуйста, Счастливчик, присаживайся. – Он прямо-таки светился.

Я взял стул.

– Просто на всякий случай, если вы еще не в курсе – мистер Блакстон несколько минут назад меня уволил, – прочистив горло, сказал я.

– Из-за этого дела прошлым вечером?

Я кивнул, в моем горле встал ком.

– Хорошо, – ответил он.

Чего уж тут хорошего? Может быть, удастся найти работу в каком-нибудь дешевом кафетерии, где не могут себе позволить купить посудомоечный автомат.

– Уэнти, – произнес один из безымянных джентльменов, глядя на часы, – не пора ли перейти к делу?