Не знаю, почему это вызывало мое беспокойство.
      Мне это было неинтересно.
      В то же время я просмотрел кое-какую статистику по преступности.
      Количество преступлений, а особенно мелких и среди несовершеннолетних, росло не как-нибудь, а в геометрической прогрессии. Количество же наказаний, очевидно для компенсации, уменьшалось почти с той же скоростью. Какой-нибудь молодой подонок мог натворить все что угодно, кроме, быть может, убийства или крупного ограбления, и отделаться тем, что его лишь слегка пожурят. К тому времени, когда он станет завзятым нарушителем, может статься, у него появятся покровители, которые замяли бы и более серьезные дела.
      Идей, которые могли бы произвести впечатление на Уилкинза, у меня не было. Старо как мир. Подобной статистикой людей забрасывали так долго, что она просто перестала их волновать.
      Мне пришло в голову, что существует множество вещей, которые перестали волновать людей. Вещей, которыми они были сыты по горло и к которым они относились с цинизмом.
      Наступал разгар дня. Я сказал себе: «Шабаш», решив отправиться в «Дыру», как только получу чек с зарплатой.
      По совпадению, когда я выходил из библиотеки, вдоль по улице прошел человек, которого я видел у автоматической бакалеи рядом с домом Морта Циммермана.
      В заведении Сэма я болтаюсь, по сути дела, по двум причинам. По трем, если учесть тот факт, что он гасит мои чеки. Остальные две — это темное пиво и то, что заведение находится в боковой улочке, где всегда можно найти стоянку.
      Я нашел свободное место, выключив воздушную подушку, опустил «фольксаэро» и зашел в «Дыру».
      Пока я забирался на свой обычный табурет, Сэм продолжал вяло протирать стойку бара тряпкой.
      — Хай, мистер Майерс, — поздоровался он. — Тут сегодня один парень спрашивал о вас.
      — Обо мне? — сердито переспросил я.
      — Угу. — Он взял кружку и направился к крану.
      — Что ему было нужно?
      — Я так и не понял, — сказал он. — Мне показалось, что он больше хотел узнать о вас, нежели чем, где вы находитесь или когда вы обычно сюда заваливаетесь.
      — Странно, почему он искал меня не в редакции?
      — Мистер Майерс, нет ли у вас каких-нибудь врагов? — спросил Сэм.
      — У меня? Да кому я нужен!
      — Ага, — он кивнул головой, как бы соглашаясь, — пожалуй, что так.
      — Да так оно и есть! — гаркнул я, неожиданно разозлившись. — Представь на секунду: что если я буду иметь дело с выпивкой у кого-нибудь еще?
      — Господи, мистер Майерс! — воскликнул Сэм с широко раскрытыми глазами. — Да я не имел в виду ничего такого. Вы — мой лучший клиент.
      — Ха! — фыркнул я. — Так что там с этим парнем?
      — Он задал кучу, ну, вроде как наводящих вопросов.
      — Каких именно?
      — По большей части не припомню. Да и ответов дать я на них не мог. Вроде того как, над чем вы сейчас работаете, о чем вы мне говорили. Черт, я только-то и сказал ему, что вы вообще никогда не говорите чего-то, заслуживающего особого внимания.
      Я одарил его долгим пристальным взглядом.
      Кто-то вошел и проскользнул в кабинку, находившуюся как раз за моей спиной. Я обернулся, но громила с ничего не выражающим лицом был мне незнаком.
      Кружка следовала за кружкой. Вечер тянулся медленно, Сэм был не очень занят, а потому большую часть времени слушал мое нытье. Выплакав в его жилетку все, что накопилось, я завел речь о вещах, которые мы обсуждали с Мортом Циммерманом с утра. О цинизме в обществе по отношению к политике, уменьшении процента голосующих среди избирателей и тому подобных делах.
      Сэм в основном выражал свое согласие.
      Когда я наконец рассчитался, снаружи был темно, а внутри у меня приятно.
      О громиле, сидевшем позади меня в кабинке, я уже забыл. Когда я соскользнул с табурета, он тоже расплатился по счету и последовал за мной.
      Пивом я нагрузился изрядно, и меня слегка заботило: не лучше ли поймать автокэб, а «фольксаэро» оставить там, где он стоит.
      Но редкий пьяница оставит свою машину только из-за того, что он перебрал. Я к их числу не отношусь.
      Добравшись до того места, где я припарковал маленький аэрокар, я обнаружил там незнакомца; который небрежно прислонился к моей машине. Только это был не незнакомец. Это был тот самый тип, которого я видел рядом с домом Морга, а позже возле библиотеки, не говоря уже о том, что накануне вечером он сидел в кабинке за моей спиной.
      Сзади доносились шаги похожего на бандита мужчины, который-иройел вечер в той же кабинке сегодня, прихлебЫвая выпивку и слушая наши с Сэмом разговоры.
      Можете оценить, как быстро я соображаю. Только теперь до меня стало доходить, что пахнет жареным.
      Я ковылял вдоль улицы небольшими зигзагами, прикрыв, чтобы лучше видеть, один глаз.
      — Значит, так, э-э, Майерс, — вкрадчиво промолвил тот, что прислонился к машине. — Ты не можешь не совать свой шнобель в чужие дела даже после того, как тебя предупредили?
      Я услышал, что шаги за моей спиной неожиданно участились.
      Силясь добраться до машины, чтобы опереться хотя бы одной рукой, в обычной ситуации я сделал бы «зиг»… но я сделал «заг».
      Мимо моей головы просвистел кулак и, даже не задев первоначальной цели, ударил по другой голове — того, кто только что говорил.
      Я до сих пор затрудняюсь четко восстановить в памяти последующие несколько минут. Лишь смутно припоминаю колоссальной силы удар ногой, направленный в мои ребра в тот самый момент, когда я споткнулся и упал на одно колено. Не менее смутно я припоминаю жуткий звук, как если бы об асфальт раскололи арбуз, когда нападавший, промахнувшись, потерял равновесие и врезался головой в тротуар. А также — хрипы, стоны, рычание и звуки беспорядочной возни, пока они старались хоть как-то скоординировать свои действия, пытаясь добраться до меня. И — о да! — мои собственные вопли ужаса, по мере того как все эти события происходили одно за другим.
      Наконец-то я услышал, как кто-то бежит в нашу сторону.
      Это были Сэм и два или три посетителя «Дыры».
      Сэм что-то орал. В правой окорокообразной руке он сжимал жесткий резиновый шланг от бочки. Когда он опустил его на голову одного из нападавших — того, что был еще способен сидеть на краю тротуара, — меня передернуло.
      После того как страсти немного поостыли, Сэм уставился на меня.
      — У вас ни одной царапины, — обвиняюще произнес он. — Как такое может быть?
      — Ни одной? — переспросил я, придерживаясь сбоку за аэрокар.
      — Что случилось? — потребовал он.
      — Откуда я знаю?
      Сэм смотрел на меня. Как и остальные.
      Очевидно, мой ответ не удовлетворил никого. Я прочистил горло и сказал:
      — Похоже, они вроде как бы поколотили друг друга… случайно.
      Сэм по-прежнему смотрел на меня.
      — Итак, удача приходит к удаче, а? — проворчал он. — Все, что я могу сказать: ваши удачи, должно быть, регулярно сходят с конвейера.
      Когда на улицу ворвались полицейские машины, вызванные Сэмом по телефону, произошло еще несколько неуклюжих стычек. Нам всем пришлось помогать упаковывать обоих налетчиков. Полицейские задали мне кучу путаных вопросов, на которые я дал кучу не менее путаных ответов, которым они явно не поверили.
      Наконец я добрался до дома и завалился спать.
      Следующий день был рабочим. С натяжкой можно было считать, что в редакцию я пришел почти вовремя.
      Очевидно, расположение духа у Старой Головешки было не таким уж плохим. Он дал мне поручение сходить в зоопарк и написать заметку о новорожденном бегемоте. То, каким ехидным тоном он это сделал, я проигнорировал.
      В течение некоторого времени я простоял рядом с бассейном для бегемотов, уставившись на новорожденного. Дальше того, что он выглядел как маленькая копия своей мамаши, мои мысли не шли.
      — Как его зовут? — спросил я у смотрителя.
      — Кого?
      — Детеныша.
      — Пока никак.
      Я еще немного посмотрел на бегемотика.
      — Сколько он весит? — наконец спросил я.
      — Откуда мне знать?
      Я бросил это дело и вернулся в редакцию, где сказал Блакстону, что никакой заметки о бегемотике не может быть.
      По сравнению с тем, что было утром, его настроение упало. Он бросил на меня сердитый взгляд. На столе перед ним лежал экземпляр газеты «Ньюз-кроникл» — нашего заклятого врага. Он прихлопнул его тыльной стороной руки.
      — Глянь-ка на эту сенсацию! — громко проблеял он. — На нашем собственном заднем дворе при покушении на убийство, во время вооруженного нападения, задержаны Лагз и Бенни Онассис. Самые крутые боевики в списках преступного синдиката. И что мы имеем? Ни слова о происходящем! До чего дошла наша полицейская хроника, Марс?
      — Но, мистер Блакстон, я не отвечаю за полицейскую хронику, — слабым голосом ответил я.
      — И слава Богу! — прорычал он. Редактор снова уставился на газету. — Лагз и Бенни! За пределами Чикаго о них редко что-нибудь услышишь. Должно быть, их послали сюда с особым заданием. Очевидно, чтобы покончить с этим… этим Чарлзом Майерсом. — Его речь стала медленной. — Чарлз Майерс? — Он посмотрел на меня, его лицо стало принимать угрожающий вид. — Счастливчик, как тебя зовут на самом деле?
      Я прочистил горло.
      — Чарлз.
      Он закрыл глаза и долго их не открывал. Я предполагаю, он считал про себя.
      Когда он их наконец-то открыл, то очень спокойно спросил:
      — Почему Сачок не позвонил?
      — Я забыл. Мне не пришло в голову, — добавил я извиняющимся тоном. — Прошлым вечером я был вроде как выпивши.
      Он закрыл глаза еще на некоторое время. На этот раз он не считал. Его причитания походили скорее на молитву.
      — Счастливчик, — наконец произнес он, — возможно, мы еще сможем что-то спасти. Почему эти два горовореза на тебя набросились?
      Я покачал головой, пытаясь хоть как-то быть полезным.
      — Не знаю, мистер Блакстон. Действительно не знаю.
      — Подумай, не могли ли они быть старыми дружками бандитов Долли Теттера или, возможно, похитителей, которые пытались стащить ребенка Шульцев?
      Не говоря ни слова, я покачал головой.
      Он снова закрыл глаза.
      Наконец, на этот раз не поднимая век, он произнес ровным голосом:
      — Ты уволен, слышишь? Меня не волнует, что там говорит Уилкинз. Или Сачок, или я. Если он не позволит мне тебя уволить, я подам в отставку. Забирай из стола свои манатки и убирайся отсюда вон, ты слышишь?
      Я подошел к своему столу и пристально его осмотрел. Ничего такого, что нужно было бы забрать с собой, там не было.
      Поэтому я покинул комнату городских новостей и направился к лифтам.
      Как всегда запыхавшаяся, меня догнала Руфи.
      — Ох, мистер Майерс, я поймала вас как раз вовремя. Вас как можно скорее хочет видеть мистер Уилкинз.
      Я задумался. А стоит ли беспокоиться, чтобы увидеть Уэнтуорта Уилкинза еще раз? Возможно ли, что мне удастся спасти работу? Нет. На этот раз Старая Головешка действительно меня достал. Даже если Уилкинз и заступится, долго продолжаться это не может. Не с Блакстоном на моем хвосте. Будь я даже приличным репортером, ожидать, что я смог бы выстоять против собственного редактора городских новостей, было бы глупо. А посему — какой толк? Он уже дал мне понять, в чем заключается редакторская немилость — Армия Спасения и новорожденные бегемоты.
      Тем не менее я направился к кабинету Уилкинза. Как только я встал перед дверным экраном, замок тут же щелкнул.
      Когда я вошел, миссис Паттон поспешно произнесла:
      — Мистер Майерс, мистер Уилкинз ждет вас.
      Однако — «мистер Майерс». Уже не «Счастливчик».
      Я зашел в sanctum sanctorum.
      Уилкинз сидел за своим блестящим, как зубы овчарки, столом, в окружении двух незнакомцев, которые вполне могли сойти за его близнецов. Троица живьем олицетворяла несколько миллионов долларов.
      Уэнтуорт Уилкинз — как никогда демократичный и общительный — встал из-за стола. Пожав мою руку, он забыл после этого протереть свою. Куда уж больше демократия.
      — Джентльмены, — произнес он, — это Счастливчик Майерс, наш дважды лауреат Пулитцеровской премии. — Он взглянул на меня. — Э-э, Счастливчик, вот этот джентльмен: — из Большого Нью-Йорка, а вот этот, — из Вашингтона. По причинам, которые ты уяснишь себе позже, сегодня мы обойдемся без имен.
      Причины, видимо, были своеобразные. Мое-то имя он только что назвал.
      — Пожалуйста, Счастливчик, присаживайся. — Он прямо-таки светился.
      Я взял стул.
      — Просто на всякий случай, если вы еще не в курсе — мистер Блакстон несколько минут назад меня уволил, — прочистив горло, сказал я.
      — Из-за этого дела прошлым вечером?
      Я кивнул, в моем горле встал ком.
      — Хорошо, — ответил он.
      Чего уж тут хорошего? Может быть, удастся найти работу в каком-нибудь дешевом кафетерии, где не могут себе позволить купить посудомоечный автомат.
      — Уэнти, — произнес один из безымянных джентльменов, глядя на часы, — не пора ли перейти к делу?
      Я посмотрел на Уэнтуорта Уилкинза. Мне никогда не приходило в голову, что у него тоже есть кличка. Однако ж — Уэнти!
      — Хм-м, — Уилкинз кивнул головой, наводя ногтем лоск на свои усы. — Конечно. — Он продолжал лучезарно улыбаться. — Счастливчик, мальчик мой, после того, как прошлым вечером ты проявил изрядную силу духа и сообразительность, мы тут еще разок кое-что прикинули.
      — Сообразительность, — повторил я.
      Уилкинз кивнул, и то же самое сделал его сосед справа. Сосед слева сохранял задумчивый вид.
      — Несмотря на преимущество нашего положения ввиду того, что ты — известный журналист, удайся тебе… э-э… приостановить рекламный ажиотаж, это могло стать весьма… э-э… обременительным, Счастливчик.
      Возможно, в том, что он говорил и таился какой-то смысл. Пока же обнаружилось, что мне лучше держать рот на замке и сделать вид, что понимаю происходящее.
      Я навесил замок и сделал вид.
      — В общем так, — оживленно продолжил Уилкинз, — как только стало очевидным, что ты хотел бы быть на нашей стороне, мы решили тебя принять.
      Слово «принять» можно толковать по-разному.
      Я держал рот на замке и делал вид.
      Он стукнул ухоженным пальцем по столу.
      — Мы обнаружили, что ты помимо уже хорошо известной журналистской интуиции — почти невозможно в это поверить, — весьма компетентен в, э-э, потасовках.
      Он обернулся к собеседникам.
      — Представляете, голыми руками уделать двух лучших боевиков, которых только смог нам прислать Чикаго!
      Тот, что был справа, выразил согласие. Тот, что слева, сохранял задумчивый вид.
      Уилкинз повернулся ко мне.
      — Но самое большое впечатление на меня произвело то, как ты повел, себя с полицией и прессой, — он оценивающе хихикнул, — включая наше собственное издание. — Он покачал головой. — Если бы история угодила к Чернышу, боюсь, он с утра поместил бы ее на первой полосе до моего выхода на сцену. И, боюсь, что кое-кто послужил, бы мишенью для нападок. Для радикального центра, Счастливчмк, мой мальчик, это, конечно же, могло ВЫЙТИ БОКОМ.
      — Радикальный центр, — произнес я, стараясь, чтобы мой голос не звучал совсем по-идиотски.
      Он снова хихикнул.
      — Нам нравится название, которое ты придумал. Очень подходит. Мы так и будем его называть, по крайней мере между собой,
      — О, — воскликнул я.
      Тот, что был слева, вновь посмотрел на часы.
      — Мальчик мой, — сказал Уилкинз, — ты принят.
      — Да, сэр, — честно согласился я. — Куда? То есть я хотел сказать: как?
      Это тоже звучало не совсем здорово. Я решил, что лучше, будет опять закрыть рот и сделать соответствующий вид.
      — Берем быка за рога, а, Счастливчик? — с осуждением в голосе хохотнул он. — Ладно, мой мальчик, как бы для, тебя прозвучало «тысяча»?
      Какой бы новая работа ни была, так хорошо, как на старой, платить не будут. Зарплата тысяча долларов в месяц — совсем не прибавка к тремстам в неделю командировочных разъездного репортера. Должно быть, отсутствие энтузиазма отразилось на моем лице. Коллега справа шевельнулся и пробурчал:
      — Доход почти пятьдесят тысяч в год — вполне достаточно для бывшего журналиста, независимо от его квалификации.
      Мои челюсти отчетливо щелкнули,
      Уилкинз кивнул.
      — Боюсь, Счастливчик, это то, с чего тебе придется начать. Теперь, я полагаю, хоть ты, очевидно, и выведал о нашей основной, долговременной, э-э, схеме, у тебя накопились вопросы.
      — Ну, э-э, не могли бы вы для меня все просуммировать, сэр. Тут есть, ну что ли, частности.
      — Конечно, конечно. — Он потеребил свои роскошные усы. — Если начать с самых основ. Счастливчик, то сколько различных способов скинуть правительство или социально-экономическую систему с целью захвата власти другой группой ты мог бы назвать?
      Наверно, я моргнул.
      — Ну, можно их перестрелять… — начал я.
      Кто-то из коллег фыркиул.
      — Конечно, можешь, — расцвел в улыбке Уилкинз. — Но сложность в том, что, начиная стрелять, ты не знаешь, кого расшевелишь и кто начнет стрелять в ответ. Подобные революции заходят в тупик. Вспомни, как Керенский меньшевики начали революцию в России в 1917-м? Конечно, когда дым рассеялся, царь и его окружение были не у дел. Но не у дел были и Керенский с меньшевиками. Их либо поубивали, либо, э-э, выпороли. У дел были большевики.
      — Да, это правда, — кивнул я с весьма задумчивым видом, хотя, честно говоря, ни о Керенском, ни о меньше… — или как он их там назвал — я никогда не слышал.
      — Конечно, — продолжил Уилкинз, — прецеденты случаев насилия как метода борьбы обязательно можно найти. В своей «Золотой ветви» Фрэзер рассказывает о некоем древнем короле-жреце с озера Нимай, который терял свое положение только после того, как кому-то удавалось прокрасться в окрестностях его храма и стащить из старого дуба веточку бедой омелы. Тогда вор получал право сразиться с «королем-жрецом». Если он побеждал, то становился новым главой епархии.
      Он скривил лицо в фальшивой гримасе.
      — Позже, понятно, насилие было присуще эксплуатируемому большинству, которое выходило на улицы, возводило баррикады и разделывалось с последователями старого режима. Тому пример — Французская революция. Или Американская, которая от нее отличается лишь немногим, по крайней мере ее лидеры являлись лучшими представителями колоний.
      Тот, что нервничал по поводу времени, нетерпеливо шевельнулся.
      — Затем, — Уилкинз заторопился, — настало время выборов. Во всяком случае в Англии именно так была изменена вся социально-экономическая система. Конечно, по прошествии продолжительного периода времени.
      От феодализма шаг за шагом пришли к капитализму. Насилие время от времени имело место, но единой кровавой революции, как в других странах, там не было. Остатки феодализма, такие, как палата лордов и королевская семья, сохранялись еще веками, но феодализм per se был определенно упразднен.
      Чем дольше он говорил, тем меньше я понимал, о чем.
      Он скривил губы в очередной гримасе.
      — Затем, конечно же, существовали правительства, навязанные извне. Отличный пример — вторая мировая война. Но народы Чехословакии, Польши и Восточной Германии так и не привыкли к советской модели коммунизма. Югославия, которая совершила свою собственную революцию, приспособив ее к местным условиям, достигла гораздо большего. С другой стороны, Греция являет собой пример еще одной неудачной попытки навязать правительство извне. Там партизаны в очень похожей на югославов Тито манере вышвырнули нацистов из страны, но сначала британская, а потом американская помощь позволили старому режиму вернуться. И в последующие двадцать лет Греция пыталась выпутаться из положения, подобно Польше и Восточной Германии. Люди в целом были связаны. Принесла ли им адаптация коммунизма к местным условиям какую-либо пользу — вопрос спорный. Но факт остается фактом — жили они хуже югославов, несмотря на неимоверные усилия Запада по оказанию помощи.
      — О Господи, Уэнти! — воскликнул с отвращением один из его коллег. — Где ты все это выкопал?
      Уэнтуорт Уилкинз испепелил его взглядом.
      — В качестве хобби я выбрал историю революций. Настоящую историю, а не кашку, которой мы кормим простофиль. И учитывая наше положение, на твоем месте я сделал бы то же самое.
      Он повернулся ко мне.
      — В любом случае провести Счастливчика нам бы не удалось, даже если бы мы очень захотели. Он один из нас. А значит — в высшем эшелоне.
      — Давай заканчивать, Уэнти, — поторопил тот, что был с часами. — Меня ждет ракетоплан. Хотелось бы убедиться в настроениях мистера Майерса, но у меня, назначено заседание комитета в Денвере и через час оно начнется.
      Уилкинз, немного раздраженный, вновь обратился ко мне:
      — Я клоню к тому, Счастливчик, что необходимо разработать новый метод захвата власти. Ни один из старых в нашей сегодняшней ситуации непригоден. Насилие с современным оружием под рукой слишком непредсказуемо. Вопрос о новой социоэкономической системе, навязанной извне, учитывая, что ничего хорошего они навязать не склонны, отпадает.
      Необходимо было что-то сказать, иначе я выглядел бы совсем глуповатым. Поэтому я поспешил спросить:
      — А что не так с выборами?
      — Хм-м, — задумчиво посмотрел на меня Уэнтуорт Уилкинз. — Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но мы тебя обогнали, Счастливчик. Что неудивительно, поскольку мы работаем над этим уже очень долго. Ты, очевидно, осведомлен, что выборы в старом, классическом смысле слова себя изжили. Мы и не хотим возврата к выборам в старом смысле слова. Ведь всякое может случиться, когда с помощью наших долговременных кампаний все старые ценности почти полностью обесценены. Но ты, конечно, подразумеваешь выборы в новом смысле этого слова?
      — Конечно, — сказал я. А что я мог еще сказать?
      — Мы это используем. Как ширму. Мы долго работали, чтобы вселить в избирателей апатию. Теперь, чтобы выиграть выборы, вовсе не нужно иметь большинства голосов среди избирателей. Достаточно иметь большинство среди тех, кто действительно ходит голосовать. Сделай оппозицию безразличной, зарази энтузиазмом своих приверженцев — и ты выиграл выборы. Даже если «твои» составляют лишь пять процентов от общего числа избирателей.
      Я чувствовал себя так, как если бы опоздал к началу разговора. Или опоздал, или как если бы каждое третье предложение опускалось. Я вернулся к своей старой тактике — рот на замок и умный вид.
      — А это, мой мальчик, равнозначно тому, что мы победим с помощью циничного безразличия со стороны населения. Мы победим потому, что отныне всем все стало до чертиков.
      Я постарался, чтобы мои глаза не раскрывались слишком широко.
      — Грядет день радикального центра, — сказал он с удовлетворением. — Нации равно наплевать и на правых радикалов, и на левых. Более того, их вообще меньше всего волнует, кто возьмет в руки бразды правления. Они слишком заняты, живя согласно новому моральному кодексу.
      — «Уматывай, Джек, и без тебя все в порядке», — пробормотал один из его дружков. Другой холодно улыбнулся и сказал:
      — Или «если я не воспользуюсь преимуществом ситуации, это сделает кто-то другой».
      Уэнтуорт Уилкинз, уловив общее настроение, добавил:
      — «Уделай соседа прежде, чем он это сделает с тобой».
      Они посмотрели на меня.
      — Вы подразумеваете что-то вроде, — я проглотил ком в горле, — «никогда не суйте булыжник сосунку»? Все трое рассмеялись.
      — Новая мораль, — сказал тот, кого ждал ракетоплан. Но тут же быстро добавил: — Итак, мистер Майере, вы с нами?
      — Хорошо, — осторожно ответил я, — какие у меня будут обязанности?
      — Обязанности? — протестующе воскликнул Уилкинз. — Мой милый мальчик, на подобном уровне ты не должен мыслить такими категориями. Ты доказал, чего ты стоишь. Ты будешь одним из нас. Ты будешь решать вопросы большой политики и тому подобные вещи. Несомненно, твоя интуиция проявится в виде неординарных идей лишь раз или два в году. Возможно, эти идеи натолкнут нас на верный путь или предостерегут от совершения неверных шагов. Например, что ты скажешь по поводу названия «Демократичные республиканцы» для предполагаемого отражения деятельности политической партии?
      Тот, что все время поглядывал на часы, прервал его ровным голосом:
      — Прежде чем обсуждать политику радикального центра, хотелось бы знать наверняка — по чью сторону баррикад находится мистер Майерс?
      Все это не моего носа дело. Но когда речь одновременно заходит о том, что либо его оторвут, либо ты держишь его по ветру, я иду в ногу со временем.
      Антигерой — вот кто отныне Счастливчик Майерс.

ПЕРЕКЛЮЧАРА