Первые смутные подозрения должны были бы зародиться у меня еще в тот раз, когда я зашел в забегаловку на углу и сказал Джерри:
      — Дай-кa мне пачку курева.
      Джерри знал мой сорт. Вот уже пять лет он перебрасывал мне сигареты через стойку.
      — Слушаюсь, сэр, — сказал он. — Получите, мистер Майерс.
      Я уставился на незнакомую упаковку.
      — Какого черта, что это? — спросил я, не прикасаясь к пачке.
      Джерри изобразил идиотскую улыбку.
      — То, что вы просили, — ответил он.
      — Я курю «Счастливый удар» — это часть моего имиджа, — сказал я мрачно. Мы не были с Джерри друзьями, просто общались несколько лет. Кроме того, этим утром времени у меня было только на чашку кофе.
      — Вы просили «Курево», — сказал он.
      Я посмотрел на Джерри. Наконец я взял пачку. На этикетке было написано: « Курево».
      Я фыркнул, как если бы услышал неудачную шутку клерка, и перевернул пачку — просто чтобы посмотреть, что там есть еще. На торце было написано: «Если от каких-то сигарет вы и заработаете рак легких, то от «Курева» вы получите его наверняка».
      — Хорошо, — сказал я. — Попробую.
      — Все так делают. — Джерри снова идиотски улыбнулся.
      Я не тонкий ценитель табака. Для меня эти сигареты ничем не отличались на вкус от любых других. Скорее всего я купил их с мыслью, чтобы можно было, выудив пачку из кармана, со словами «держи курево» кого-то угостить. «Тонкая» шутка.
      Я нашел место, где смог опустить свой «фольксаэро», и продолжил оставшуюся до редакции часть пути пешком.
      На витрине винного магазинчика поменялась экспозиция. Пара плакатов была весьма далека от традиционного изображения прихлебывающего из высокого бокала мужчины, за которым с восхищением следит страждущая богиня, сочетающая красоту дюжины секс-символов стереовидения на текущий день.
      Один из плакатов изображал трущобного вида типа, который расселся на мусорной куче, прислонившись к кирпичной стене. В одной руке он держал полупустую бутылку и был явно пьян в стельку. Пьян, но счастлив. Глаза его скатились к переносице, а нижняя губа отвисла. Надпись гласила:

       НОВОЕ КУКУРУЗНОЕ ВИСКИ
       изготовлено не в Кентукки и не в Мэриленде. Выдержано ровно настолько, чтобы изготовителя не оштрафовали. При. перегонке мы не используем какой-либо особой воды, и если сусло в чане 'прокиснет — мы этого даже не заметим. Но убедись сам — ты остолбенеешь от
       НОВОГО КУКУРУЗНОГО ВИСКИ.
       Самогон с похмельем в каждой капле!

      На другом плакате была изображена вечеринка в завершающей стадии. Несколько гостей валялись на полу. Две или три бутылки были опрокинуты. Битые и полупустые стаканы разбросаны по всей комнате. Было сильно накурено, и по крайней мере одна сигара тлела на ковре. Смысл надписи был вроде предыдущей.
      Я хмыкнул и пошел дальше.
      Поднимаясь в отдел городских новостей, я столкнулся в лифте с одной из копировальщиц. Папка с заметками в руке, серьезное выражение глаз. которое они сохраняют первый год после окончания школы журналистов.
      — Привет, Счастливчик, — поздоровалась она. — Будь сегодня поосторожней с мистером Блакстоном. Он вышел на тропу воины.
      — Руфи, — сказал я, — мы вежливо-с ответим-с на его вопросы, и тучи-с рассеются.
      — Да уж постарайся, — сказала она, выскакивая на третьем этаже.
      Итак, Блакстон вышел на тропу войны. Подобное случалось и раньше, но последний раз это было сразу же после моего успеха с материалом о Долли Теттере, и я избежал снятия скальпа.
      На этот раз все могло быть иначе.
      Не успел я пересечь порог кабинета, как прогрохотал залп.
      — Марс! — возопил он. — Счастливчик Марс!
      — Он самый, сэр, — серьезно сказал я, приближаясь к его столу.
      — Что за вопиющее безобразие, тебе что здесь — клуб? Где тебя носит? Ты можешь быть любимчиком Уилкинза, но мне-то вешать лапшу на уши не надо!
      — Да, сэр, — сказал я ему. — Работаю.
      — Работает! — проблеял Старая Головешка. — Кто работает? Вся твоя работа — назанимать у всех, кто не знает тебя получше.
      У начальства свои преимущества. Я оценил его тон легким смешком. Затем, дабы не подвергаться риску, снова стал серьезным.
      — Мистер Блакстон, я веду расследование, и, мне кажется, это будет еще один ударный материал.
      — Сачок лепетал то же самое еще неделю назад. — В его глазах светилась злость. — Говоря по чести, Марс, ты не смог бы найти материал даже о пожаре в собственном доме.
      Тут уж я не выдержал.
      — Да, сэр. Но в этой газетенке я единственный репортер, которого угораздило получить Пулитцера. К тому же угораздило дважды.
      — Не напоминай мне об этом. Марс. Хочешь меня задеть? Признаюсь, два-три раза тебе незаслуженно повезло. Поэтому-то Уилкинз и настаивает, чтобы тебя не выгоняли. Но Пулитцеровская премия…
      — Две, — вставил я.
      — … еще не делает тебя газетчиком.
      Как бы то ни было, но обороты он сбавил.
      — Что там еще за ударная история?
      В голове бешено запрыгали мысли. Старая Головешка был старейшим сотрудником «Джорнал». Южанин, он начинал в провинциальных еженедельных газетах… Трудный путь. Он знал, что я не газетчик, и я знал, что я не газетчик. И что раздражало его больше всего, так это то, что его зарплата почти равнялась моей. Я был самым высокооплачиваемым репортером в штате.
      — Мистер Блакстон, — осторожно сказал я, — пока мне хотелось бы оставить все при себе.
      — Готов поспорить, что хотелось бы. Не юли, Счастливчик Марс. Приблизительно, над чем ты работаешь?
      Старое заклинание не сработало. Он знал, что я не газетчик, но, с другой стороны, я выдал такие две сенсации, каких в здешних краях и не видывали. Где у него была уверенность, что я не сделаю этого снова? Мог ли он выкинуть меня, испытывая судьбу? А если я пойду в «Ньюз кроникл» и передам им сенсацию года?
      Я все еще пытался что-нибудь придумать, но за секунду сделать это было трудно.
      — Это — преступление? — низким голосом подозрительно пробурчал он.
      Очевидно, он не мог забыть ограбление банка, совершенное Долли Теттером. Когда оно произошло, у меня хватило здравого смысла убедить их в том, что я раскапывал всю эту историю неделями, а не наткнулся на нее случайно.
      Но о преступлениях в городском Центре я знал не больше своей малолетней сестры. Кроме того, от одного вида бедолаги, надежно упрятанного за решетку, со стальными браслетами на руках и двумя полицейскими по бокам меня пробирает по коже мороз.
      Мне хотелось, чтобы у Блакстона и мысли не возникло, будто я что-то разнюхиваю о делах мафии в городском Центре.
      — Нет, сэр.
      — Ну хорошо, Марс, а что это? Балаболка, мне не не нужны детали. Мне было бы достаточно общей идеи того, чем ты предположительно занимаешься, чтобы отработать зарплату.
      Я прочистил горло.
      — Ну, это больше похоже на заговор, сэр, — сымпровизировал я и задумался. А потом добавил: — Да, сэр.
      — Заговор! В городском Центре!? Послушай, Марс, в этом городе последний коммунист умер от старости три года назад.
      — Ну, это так, мистер Блакстон, но они не совсем коммунисты, сэр. — Я поколебался. — По крайней мере я так не думаю.
      Выражение его лица стало менее воинственным и более осмысленным.
      — Угу. Правые радикалы, а?
      Ох-ох. В эти дела я тоже впутываться не хотел. Владельцы «Джорнал» не то чтобы совсем либералы.
      — Ну, не совсем так, сэр. Похоже, что это… э-э… новая группа.
      — Ни левые, ни правые?
      — Да нет, сэр. — Я прочистил горло. — Можно сказать, радикальный центр.
      Он долго смотрел на меня так, как если бы опустил в телефон-автомат последнюю монету и не туда попал.
      — Марс, — наконец произнес он, — сугубо ради формальности. Хоть что-нибудь, что дало бы мне хотя бы смутное представление, черт побери, чем ты там занят. Приведи хоть один пример, что тебя подтолкнуло на это дело. Хоть что-нибудь, ты слышишь?
      Мое воображение оседлало коня и припустило во весь опор. Теперь — пап или пропал. Старая Головешка явно не собирается удовлетвориться моим пышнословием.
      Поддавшись импульсу, я вытащил пачку сигарет.
      — Вы такое видали? — потребовал я.
      — «Курево», — пробурчал он, глядя на нее. — Новый сорт? Ну и что?
      Я многозначительно постучал указательным пальцем по упаковке.
      — Как они смели себе позволить использовать городской Центр для гнусной атаки на американский образ жизни? Годами считалось, что сигареты — неотъемлемая часть нашего бытия, и, каких бы болячек у нас ни находила медицина, мы ее игнорировали.
      — У нас здесь начинается множество пробных кампаний, Счастливчик, — сказал он, безучастно глядя на сигареты. — Центр страны. Средний большой город. Чтото в этом духе.
      — Ага, — фыркнул я, — а такие нововведения, как «Новое кукурузное виски». Где это слыхано, чтобы виски было новым? Традиционно и бурбон и хлебная водка неизменно назывались «Старый кто-то там»: «Старый лесник», «Старый Дед», «Старый ворон» и так далее. Говорю вам, все это — чьи-то коварные происки.
      — Подрывают устои под имиджем страны? — невесело спросил он. — Э-э, радикальный центр.
      — Мне не хочется говорить о чем-либо еще, сэр, — ответил я. — У меня полно зацепок, но нужен срок.
      Некоторое время он обдумывал услышанное:
      — Хорошо, Счастливчик, — сказал он наконец с несчастным видом. — Предположим, ты — наш разъездной репортер. Разъезжай дальше.
      — Есть, сэр! — полушутливо отсалютовал я и повернулся через плечо. Затем сгорбился и пошел на выход, пытаясь изобразить на лице тяжкий мыслительный процесс.
      По существу мне это удалось, ибо я решал проблему, как сохранить за собой лучшую в городе работу. Несколько лет назад я вообще отбросил надежду устроиться на работу лучше, чем раскладывать банки на полке супермаркета. Эта — буквально свалилась мне в руки. Удержаться на ней больше года было просто чудом. А в чудеса я не верил, хотя дважды они происходили со мной.
      Ну да ладно. Итак, начинать пить было еще рано. Тем не менее я отправился в «Дыру» и, взобравшись на высокий табурет, заказал Сэму «большую» темного пива.
      Должно быть, это была первая кружка, которую он наливал в этот день. Пена была слишком высокой. Он взял лопаточку и сбил часть шапки, а затем отодвинул кружку, чтобы пиво отстоялось.
      — Знаешь ли ты, сколько стоило пиво во времена, когда я только начинал пить? — уныло спросил я.
      — Ага, — ответил он, — пятнадцать центов.
      — А теперь целых сорок.
      — Ага, — сказал он, вновь подымая кружку.
      — А все инфляция, — сказал я обвиняющим тоном. — Правительство должно заморозить цены на товары первой необходимости.
      Сэм наполнил кружку до краев и поставил ее передо мной.
      — Сколько вы тогда получали? — спросил он.
      Я задумался.
      — Где-то восемьдесят долларов.
      — Вам повезло. А сколько вы делаете сейчас?
      — Почти три сотни. — Я взял пиво. — И мне необходим каждый цент. Я единственный человек в мире, который, всего лишь крутанув дверь заведения, ухитряется стать на десять долларов беднее.
      — Все уравнивается, мистер Майерс. Знаете, сколько я должен сегодня платить хорошему бармену? Две сотни, и даже тогда он считает, что его ущемляют в правах.
      — Ущемляют в правах?
      — Ага. У него нет права пользоваться кассовым аппаратом.
      — Не говори мне о твоих трудностях. У меня хватает своих.
      — Мистер Майерс, вы не знаете, что такое трудности, — сказал Сэм, облокотившись передо мной на стойку. — За просто так вас бы не прозвали Счастливчиком.
      — Неужели бы не прозвали, а?
      — Нет, сэр. Я так считаю, я должен радоваться, что вы не играете с моими однорукими бандитами. В действительности доходами от них я оплачиваю аренду.
      Моя кружка опустела наполовину.
      — Должен тебе кое-что поведать, — сказал я. — Знаешь, Сэм, почему я не играю на твоих автоматах?
      — Нет. Почему?
      — Потому, что я должен сохранять свой имидж. Только никому не говори о том, что я тебе сказал.
      Он ждал моих объяснений.
      Я погрозил в его сторону пальцем.
      — Сэм, удача приходит к удачливым. Когда люди думают, что она к тебе пришла, она действительно приходит. Это вроде как обладать собственностью; Как получать пенсию. И если ты вдобавок обладаешь здравым смыслом, то ты за нее держишься.
      Он сморщил некрасивое лицо, осмысливая сказанное.
      — Я так считаю, мистер Майерс, — произнес он, — все выравнивается, ну, как в теории вероятности. Возьмите, к примеру, те сто миллионов мужчин в стране. У каждого, в среднем, равные шансы на хорошее и плохое. Но заметьте, я сказал — в среднем. По ходу дела кое-кому из ребят не повезет так, что они пообломают пальцы, ковыряясь в собственных носах. Но, чтобы их уравновесить, существуют такие, как вы. Если бы вы свалились в отстойник, то нашли бы там перстень с бриллиантом, который кто-то уронил и канализацию днем раньше.
      Я допил пиво и подтолкнул к нему кружку за новой порцией.
      — Это ты так думаешь, — съязвил я. — Давай-ка я тебе расскажу, как все обстоит на самом деле.
      — Хорошо, — он стал наполнять вторую кружку, — расскажите, как все обстоит.
      — Как я уже говорил, удача может принести удачу. Пусть тебе что-то обломилось — все думают: «Ну что ж, о'кей, ему немного повезло». Но если через короткое время тебе привалит удача посолидней, то тут уже это производит впечатление. Все считают, что на твое плечо присела старая леди Фортуна. Отныне любая счастливая случайность становится частью твоего имиджа. Удача начинает приносить удачу. Ты встречаешь на вечеринке незнакомку. Но вокруг нее уже вьется с полдюжины мужчин. Когда ты со своей общеизвестной удачливостью проявляешь к ней интерес, они думают, что им здесь ловить нечего. Девушка твоя.
      Сэм подвинул мне кружку с пивом и, заинтересованный, снова облокотился на стойку.
      — Значит, вы считаете, что все происходит именно так?
      — Да, — ответил я уныло. — Но никто об этом не задумывается, даже если потом удача оборачивается для тебя ведьмой на помеле.
      — Ладно, — сказал Сэм, — может быть, оно и так. Но мне всегда было интересно, почему вместо того, чтобы цепляться за работу репортера, вы не уедете в Вегас покрутить там колеса? Ведь работа репортера вам, во всяком случае не по душе?
      — Когда пиво стоит сорок центов за порцию, — мрачно проворчал я, — мне по душе любая работа, приносящая три сотни в неделю.
      Сэм посмотрел на настенные часы.
      — Эй, — воскликнул он, — сейчас будет Дуган.
      Он повернулся и включил ящик для идиотов, не обращая внимания на выражение неприязни на моем лице.
      — Тебе что, не нравится со мной беседовать? — прорычал я.
      — Да нет, мистер Майерс, — ответил он, не переставая возиться с ручками настройки. — Это новый стереовизионный персонаж.
      — Никогда о нем не слышал.
      — Сейчас, через минуту начнется, — сообщил Сэм, хихикая в предвкушении. — Это новая передача. Предполагается, что он как бы герой, ну вы понимаете? Но внешность у него не то чтобы такая. На самом деле уродлив, как обезьяна. Ну спокойный у него такой характер, и вечно с ним что-то такое случается. Ну и девушки его не любят, и все такое. Он обыкновенный. И можно подумать, что все, кто смотрит стерео, ненавидят его за нахальство. Ну и отчасти это так. Но он не то чтобы деревенщина, вы понимаете? Он — герой. Только у него толком ничего не получается.
      — То есть он что — новая звезда? — неприязненно поинтересовался я. — А что случилось с такими персонажами, как Кэри Грант и Рок Хадсон? Хорошие ребята, которые всегда, нравились девушкам.
      — Хотите еще пива, пока не начался Дуган? — спросил Сэм.
      — Да черт с ним, с Дуганом! — прорычал я и, слезая с табурета, швырнул ему доллар. — Мне нужно подумать о радикальном центре.
      И тут у меня внутри что-то екнуло.
      — Этот Дуган что-то вроде антигероя? — спросил я зло.
      — Да-да, я думаю это так, — откликнулся радостно Сэм, пока диктор закруглялся с рекламой.
      Тот ратовал за один из новых миникаров, импортируемых из Японии, и пренебрежительно отзывался о «динозаврах» из Детройта. Эта японская машина имела столько же приборов и хрома, как доисторическая фордовская модель «А», а ее стоимость была в два раза меньше, чем у самого дешевого кара на воздушной подушке. Я знал, что местами их распродажа идет бешеными темпами.