Теперь он хмуро разглядывал Эда Уандера, пока тот поднимался по лестнице к двойным дверям, одни из которых были открыты. Сегодня — день хмурых взглядов, мрачно решил Эд. Он долгое время пытался сблизиться с Дженсеном Фонтейном посредством контакта с его дочерью. То, что происходило сейчас, было не совсем то, чего он добивался.

— Это вы тот самый Эд Уандер? — гаркнул Фонтейн.

— Да, сэр. У меня «Час необычного» от полуночи до часа ночи.

— У вас _ч_т_о_?

— На вашей телерадиостанции, сэр, — несчастным тоном сказал Эд. — На WAN-TV. У меня передача на радио по пятницам с полуночи до часа ночи.

— Радио? — негодующе скрежетнул Фонтейн. — Вы хотите сказать, что Маллигэн до сих пор продолжает радиопередачи? Что ему не так в телевидении?

Больше всего Эду хотелось страдальчески закрыть глаза. Вместо этого он сказал:

— Да, сэр. В телевидении все так. Правду говоря, я бы очень хотел, чтобы мы могли перевести мою передачу на телевидение. Но есть люди, которые не могут смотреть телевизор.

— Не могут смотреть телевизор? Это еще почему? Телевидение стало американским образом жизни! Что это за люди, которые не могут наслаждаться телевидением? Быть может, этот вопрос следует рассмотреть подробнее, молодой человек!

— Да, сэр. Ну, например, слепые люди и…

Взгляд Дженсена Фонтейна стал еще холоднее.

— …и, ну, люди, которые работают и не могут сесть и смотреть на экран. Люди, которые вручную ведут машины. Есть множество людей, которые продолжают слушать радио, когда не могут смотреть телевизор. Мою программу слушают многие водители. И официантки в ночных ресторанах. И…

Промышленный магнат грубо прервал его:

— Не понимаю, тысяча проклятий, как мы ввязались в этот разговор. Это вы — молодой идиот, который повел мою дочь на этот дурацкий религиозный митинг вчера вечером?

— Да, сэр. Да, это был я. То есть, я хочу сказать, это я и есть. Возник вопрос, является ли Иезекиль Джошуа Таббер…

— К_т_о_?

— Да, сэр. Иезекиль Джошуа Таббер.

— Не будьте идиотом. Никто в наши дни не носит таких имен. Это псевдоним, молодой человек. А тот, кто нуждается в псевдониме, что-то скрывает. Не исключено, что какую-нибудь подрывную деятельность.

— Да, сэр. Именно этот вопрос и возник на последнем собрании местного филиала Общества Стивена Дикейтьюра: является ли этот Иезекиль Джошуа Таббер подрывным элементом. Поэтому Элен, то есть мисс Дженсен, и я отправились на этот митинг.

Некоторая часть холодности пропала. Дженсен произнес.

— Ммм, общество, ага. «Моя страна, да будет она всегда права…»

— Но это моя страна, правая она или… ээ… неправая! — выпалил Эд.

— Прекрасно, мой мальчик. Я не был на последнем заседании, Эд. Я буду называть тебя Эд. Был занят на конвенции в Калифорнии. Этот Таббер подрывной элемент, а? Что он наговорил моей дочери? Мы доберемся до сути вопроса, — он взял Эда под руку и завел в дом.

— Ну нет, сэр, — сказал Эд, отвечая на первый вопрос. — По крайней мере, мне показалось, что нет. Я должен сегодня докладывать на собрании филиала по этому поводу. Мистер Маллигэн это организовал.

— Хм. А мне кажется, он подрывной элемент! Что он сделал с Элен?

— Не знаю, сэр. Я пришел увидеться с ней. Мне кажется, она просто огорчена. Она вчера немного развлеклась. Не давала Табберу говорить репликами с места, он разозлился и проклял ее.

— Ты хочешь сказать, что этот шарлатан, этот, этот подрывной элемент с неизвестным именем на самом деле произнес ругательство в адрес моей дочери?! — Свирепый взгляд вернулся.

— Ну, нет, сэр. Я имел в виду, что он наложил на нее проклятие. Ну это, чары. Заклинание.

Дженсен отпустил руку Эда и оглядел его долгим оценивающим взглядом. Наконец Эд сказал:

— Да, сэр.

Больше сказать было нечего.

— Пойдемте со мной, молодой человек, — сказал Дженсен Фонтейн.

Он пошел впереди, указывая путь к лестнице, и поднялся по ней, не произнеся ни слова. Не произнеся ни слова, он прошел в зал. Завернул за угол, миновал полдюжины дверей — не произнеся ни слова. Открыл дверь и пропустил Эда Уандера внутрь.

Элен Дженсен была в кровати, волосы в беспорядке разметались по подушке, лицо бледное, глаза дикие. С ней были два типа медицинского вида и сиделка прусско-чопорного поведения.

— Вон! — рявкнул Дженсен Фонтейн.

Один из врачей вкрадчиво произнес:

— Я бы посоветовал, мистер Фонтейн, чтобы вашей дочери был предоставлен длительный отдых и полная перемена обстановки. Ее истерия является…

— Вон. Вы все! — гаркнул Фонтейн, вскидывая голову.

Три пары бровей поползли вверх, но все присутствующие, видимо, уже сталкивались с личностью Фонтейна. Они собрали свои причиндалы и ретировались.

— Привет, Крошка Эд, — сказала Элен.

Эд Уандер открыл рот, но прежде чем он произнес приветствие, рев Дженсена Фонтейна вынудил его к молчанию.

— Элен!

— Да, папа…

— Прочь из кровати! Что, если эта история попадет в газеты? Проклятие! Чары! Мою дочь лечат два наилучших диагноста и психиатра в Ультро-Нью-Йорке, потому что на нее наложили проклятие! Прочь из кровати. Что это сделает с моим именем? Что будет с нашим обществом, если станет известно, что его выдающиеся члены верят в ведьм?

Он бешено закружился, по непонятной причине бросил ледяной взгляд на Эда Уандера и выскочил из комнаты, как будто бежал штурмовать Литтл Раунд Топ.

Эд посмотрел ему вслед.

— Как может человек, который весит не больше сотни фунтов, натворить столько шума? — сказал он. Он посмотрел на Элен. — Что, черт побери, не в порядке?

— У меня зуд. Не прямо сейчас. Что-то вроде аллергии.

Он посмотрел на нее сверху вниз долгим взглядом, как если бы он опустил десять центов в игральный автомат, а ему ничего не выпало. Наконец он спросил:

— Когда у тебя начинается зуд?

— Если я накладываю косметику. Даже легкое касание губной помадой. Или если я делаю другую прическу, кроме как гладко причесываю волосы или заплетаю в косы. Или если я надеваю что-нибудь кроме самой простой одежды. Никакого шелка. Даже в нижнем белье. Я сразу начинаю чесаться. Это началось вчера вечером, но я тогда не поняла, что происходит. Крошка Эд, я боюсь. Это действует. Проклятие старого козла действует на меня.

Эд уставился на нее сверху вниз.

— Не будь идиоткой.

Она ответила ему дерзким взглядом.

Он никогда до сих пор, если не считать предыдущего вечера, не видел Элен Фонтейн иначе, чем на недостижимой высоте, во всеоружии моды. Каждая черточка на месте. Ему пришло в голову, что в таком виде, как сейчас, она, пожалуй, выглядит лучше. Возможно, когда она будет в возрасте телезвезды Мэри Мэлоун, ей понадобятся блага цивилизации, чтобы присоединить их к природным дарам. Но в ее двадцать с небольшим…

— Ты там был, — сказала Элен.

— Конечно был. Старый Таббер малость помахал руками, покраснел лицом и ляпнул на тебя проклятие. А ты поверила ему.

— Я ему поверила, потому что оно действует, — вспыхнула Элен.

— Не будь дурочкой, Элен! Проклятия не действуют, пока тот, на кого проклятие наложено, не верит, что оно сработает. Всем это известно.

— Прекрасно! Но в этом случае оно подействовало, хотя я не верила. Ты что, думаешь, я верю в проклятия?

— Да.

— Ну, сейчас, может, и верю. Но раньше не верила. И позволь мне сказать тебе кое-что еще, Крошка Эд Уандер. Эта его круглолицая дочка и аудитория. Они тоже верят в Силу, как они это называют. Они уже видели, как он это делает. Помнишь, как перепугалась его дочь, когда услышала, что он говорит в гневе?

— Банда идиотов.

— Конечно-конечно. Продолжай в том же духе. Убирайся отсюда. Я встаю и одеваюсь. Но я надену самые простые вещи, что у меня есть, понятно?

— Увидимся позже, — сказал Эд. Ему плохо удалось устранить отвращение из тона.

— Чем позже, тем лучше, — фыркнула она ему вслед.

Эду уже пора было начинать готовить передачу, которая выйдет через одну пятницу. Проходя к своему столу мимо стола Долли, он сказал:

— Найди мне Джима Уэстбрука. И постарайся, ладно?

— Кого? — переспросила Долли. Он все еще не мог привыкнуть к ее основательно отмытому лицу и простому платью, не говоря уж о ее прическе маленькой датской девочки.

— Джима Уэстбрука. Он несколько раз был у нас в передаче. Он есть в записной книжке как Джеймс С. Уэстбрук.

Он сел за стол и вставил ключ в замок верхнего ящика. Что-то ему не давало покоя по поводу фермерского вида Долли, но он не мог сообразить, в чем дело. Что-то совершенно очевидное, но до него не доходило. Он тряхнул головой, чтобы сменить тему, и вытащил письмо от свами. Он снова прочел его. Проклятье, это был как раз такой тип, который прекрасно смотрелся бы на телевидении. Его передача требовала выхода на ТВ. Половину чокнутых, которые приходили в качестве гостей передачи, нужно было видеть, чтобы оценить по-настоящему.

Зазвонил телефон, и Эд взял его.

— Крошка Эд? — раздался голос. — Это Джим Уэстбрук.

— Угу. Привет, Джим. У меня есть этот придурок-индус, который называет себя Свами Респа Раммал. Утверждает, что может ходить по горящим углям. Может быть так, что он не врет?

Джим Уэстбрук медленно произнес из телефона:

— С таким именем, приятель, он похож на фальшивку. Респа — это что-то вроде неофита — тибетского ламы, который выдерживает фантастический холод как часть тренировок, чтобы стать настоящим ламой. А Раммал — это скорее мусульманское имя, чем индусское. В любом случае он не может называть себя свами. Это неправильное слово. Свами — это просто индусский религиозный учитель. Происходит от санскритского слова свамин, что значит господин.

— Ладно, ладно, — сказал Эд. — Фальшивое имя или нет, возможно ли, чтобы он ходил по горящим углям?

— Это делали до него, приятель.

Эд по-прежнему был настроен скептически.

— При 800 градусах Фаренгейта?

— Это немного меньше точки плавления стали, — сказал Джим, — но это делали.

— Когда и кто?

— Ну, я не могу тебе так сразу назвать имена и даты, но существует две разновидности этого хождения по огню. Первое — по углям и золе, второе — по горячим камням. Индусы делают это, и также это делают некоторые культы в южных морях. Кстати сказать, каждый год в северной Греции и южной Болгарии у них есть день, когда традиционно ходят по горячим углям. Представители Британского Общества Физических Исследований и Лондонского Совета Физических Расследований были тому свидетелями, а некоторые даже сами пробовали это проделать. Некоторым удалось…

— А… — понукнул Эд.

— А другие сожгли себе пятки к чертовой матери.

Эд поразмыслил над этим. Наконец он сказал:

— Послушай, Джим, ты знаешь кого-нибудь с хорошо звучащим научным образованием, кто с тобой не согласен? Допустим, мы сделаем из этого четырехстороннюю дискуссию. Я, свами, ты, который соглашаешься, что это можно проделать, и этот ученый, который утверждает, что нельзя. Может, нам удастся растянуть это на две передачи. В первой мы возьмем интервью у свами и все это обсудим. Затем на следующей неделе он нам это покажет, и мы в следующей передаче представим отчет об эксперименте.

— Вообще-то, — сказал Джим Уэстбрук, — у меня именно на эту тему был спор с Мэнни Леви год или два назад.

— С кем?

— С доктором Манфредом Леви из Ультро-Нью-Йорка. Он большая фигура в популяризации науки, написал несколько книг. В довершение всего у него немецкий акцент, от которого ты придешь в восторг. Он придает ему очень научное звучание.

— Как ты думаешь, ты сможешь уговорить его участвовать в обсуждении в моем шоу? — спросил Эд.

— Конечно, мы сможем его заполучить — только платить ему придется по высшей ставке.

— А бесплатно никак? Просто ради удовольствия? Мой бюджет в этом квартале почти исчерпан.

Джим Уэстбрук рассмеялся.

— Ты не знаешь Мэнни, приятель.

Эд вздохнул.

— Ладно, Джим. Свяжись с ним, договорились? Дай мне знать как можно раньше, что он скажет.

Он выключил телефон, включил диктофон и надиктовал письмо Свами Респа Раммалу. Получат они или нет доктора Леви на обсуждение, он решил использовать этого ходящего по огню. О-да, ходящего по огню. Иногда Эд удивлялся, как он вообще занялся этим делом. Когда-то он хотел быть актером. Ему понадобилось десять лет, чтобы понять, что он не актер. Глубоко внутри Эд Уандер делил мир на две группы: те, кто пялятся и слушают, придурки, и те, кто выступает перед ними. Он не мог не быть одним из выступающих.

Он встал и лениво подошел к автомату с кока-колой. На самом деле ему не хотелось пить. По дороге он остановился около телепринтера новостей и пробежал глазами последние несколько сообщений. Эль Хасан объединяет Северную Африку, вместо того, чтобы заняться собственным объединением. В Советском Комплексе снова внутренние неурядицы. Венгры медленно заменяют русских в высших партийных эшелонах.

Телепринтер заработал, и Эд взял последнее сообщение.

«Похоже, страну охватила новая мода… Никакого макияжа, никакого жеманства… Ключ к новому стилю — простота… Роберт Хоуп Третий, телевизионный комик, уже окрестил новую моду „Домотканым стилем“.

Эд Уандер хмыкнул. Так вот почему Долли и все остальные из штата конторы пришли на работу в таком виде, как поденщица, приготовившаяся доить корову. Вот так и распространяются эти придури. В старые времена это было достаточно скверно. Платья с оборками, платья без оборок. Волосы вверх, волосы вниз, конские хвосты, парики, короткие, длинные, и черт-те что еще. В этом сезоне грудь в моде, в этом — не в моде. Это и так было плохо, но теперь, в эпоху универсального телевидения, процветающего государства и общества изобилия, придурь могла распространиться по всей стране за одну ночь. Доказательством могло послужить то, что эта придурь, очевидно, так и сделала. Это объясняло также внешний вид Мэри Мэлоун в подъемнике. Уж поверьте, что Мэри Мэлоун всегда в числе первых.

И все-таки его продолжало мучить предчувствие. Он не мог в точности уловить что-то, что должен был бы помнить. Эд пожал плечами и продолжил путь к автомату с кока-колой.

Потягивая напиток из пластиковой чашки, Эд рассматривал автомат. Как далеко инженеры зайдут по пути усовершенствования эффективности? Напиток был бесплатный. Люди, которые занимаются временем и движениями, рассчитали, что дешевле обойдется поставлять холодные напитки бесплатно, чем если подручные службы офиса будут терять время, выходя чтобы принести заказ, или занимая десятицентовик каждый раз, когда хотят освежиться.

Маллигэн вышел вперевалку из своего кабинета, осмотрел комнату, заметил Эда и направился к нему.

Ирландское счастье! Ну почему он не мог сидеть за своим рабочим столом в разгаре тяжкой работы, когда Толстяк вышел на сцену?

Однако глава студии, похоже, не был в своем обычном критическом настроении. Он громыхнул почти приветливо:

— Ты все подготовил, Крошка Эд?

Эд тупо посмотрел на него.

— Собрание филиала, — сказал Маллигэн. — Твой доклад про этого подрывного религиозного придурка.

— Разумеется, мистер Маллигэн, — жизнерадостно сказал Эд. — Все готово.

На самом деле он об этом ничуть не подумал. Надо было потратить какое-то время на это. Там будет старина Фонтейн и, возможно, половина местных больших шишек. Это шанс произвести впечатление. Завести связи.

Собрание местного филиала Общества Стивена Дикейтьюра происходило в одной из конференц-комнат корпорации «Кой Парфум». Эд Уандер не знал, что Уоннамейкер Дулитл, президент «Кой», тоже член общества. Вот вам и связи, не отходя от кассы. «Кой Парфум» была одним из самых солидных спонсоров в Кингсбурге.

Снова ему «везло». Не будет короткого промежутка времени, в течение которого он мог бы поближе встретиться с большими шишками. Собрание уже началось. Они с Маллигэном вызвали только хмурые гримасы нескольких присутствующих, включая Дженсена Фонтейна, который восседал на дальнем конце стола, за которым собралось около тридцати членов общества.

Они заняли два свободных места, не соседствующих друг с другом. Собрание вел сам Уоннамейкер Дулитл. Он размахивал газетой и что-то

пересказывал тревожным тоном, насколько Эд мог сориентироваться.

— Послушайте это, — требовал глава «Кой». — Послушайте этот подрыв Американских устоев! — он стал читать с обвинением в голосе:

— Запланированное устаревание вещей посредством смены моды представляет собой один из самых невероятных элементов нашей невероятной экономики. Прекрасным примером могут служить перемены два раза в год в автоховерах Детройта. В прошлом году автоховеры Дженерал Форд ездили по ночам всего с четырьмя фарами, две спереди, две сзади. В этом году на них четырнадцать внешних фар, на носу, на корме и по бокам. Дизайнеры автоховеров, как видно, не могут прийти к единому мнению, для чего нужно такое количество фар. На некоторых часть задних фар была пустышками, не подключенными к проводам. Подобный пример можно найти в последних марках кухонных печей. В попытке убедить покупательницу-домохозяйку, что та плита, которая у нее есть, устарела, последние модели так разукрашены панелями управления, что похожи больше на боевую рубку атомной субмарины. На них аж тридцать пять кнопок и циферблатов. Разобрав одну из них, Союз Пользователей обнаружил, что многие циферблаты ни к чему не подсоединены. Они были пустышками.

Уоннамейкер Дулитл обвел глазами присутствующих с видом обвинителя. Он хлопнул по газете, которую держал в левой руке, тыльной стороной правой.

— Коммунистическая пропаганда! — заблеял он. — Коварная подпольная попытка подорвать наши устои!

— Верно, верно, — зааплодировал кто-то, стуча по столу. Раздался общий одобрительный гул голосов.

— Кто такой этот Базз Де Кемп? — потребовал ответа Дулитл. — Неужели наши газеты держат на работе всяких подрывных элементов, которые выдают себя за честных журналистов? Разве не существует проверок? Выяснения степени лояльности? — он снова хлопнул по газете. — Какой редактор пропускает такие открытые нападки на два самых важных элемента нашей экономики, автоховеры и кухонные приборы? На последней неделе президент призвал народ покупать, покупать, покупать, чтобы наше процветание продолжалось. Как мы можем ожидать полного потребления наших продуктов, если женщины будут рабски прикованы к устаревшим плитам, а семьи будут ездить в грохочущих немодных автоховерах, устаревших на целый год?

Эд Уандер навострил уши при упоминании имени Базза Де Кемпа. Баззо, должно быть, сошел с рельс, писать такие вещи. Он что, хочет заработать репутацию ненормального?

Дженсен Фонтейн, который председательствовал на собрании, постучал по столу своим председательским молотком.

— Есть предложение рекомендовать издателю «Таймс-Трибьюн», чтобы этого злосчастного репортера… ээ… как его там…

— Базз Де Кемп, — сказал Эд, не подумав.

Все взгляды обратились на Эда Уандера, которому вдруг стал сильно давить галстук.

— Вы знакомы с этим несомненным коммунистом? — тоном выговора произнес Дженсен Фонтейн.

— О-ну да, сэр. Я несколько раз с ним сталкивался. Он не коммунист. Если верить тому, что он о себе говорит, у него просто хобби такое — чокнутые политико-экономические теории. Видите ли… — его фраза заглохла, поскольку он заметил, что его слова не производят потрясающего впечатления.

Кто-то мрачно сказал:

— Нельзя играть с дегтем и не запачкать руки.

Фонтейн снова постучал по столу.

— Есть предложения?

Маллигэн быстро высунулся:

— У меня предложение, чтобы комитет, составленный из членов общества, которые помещают рекламу в «Таймс-Трибьюн», подписал письмо к издателю с жалобой на статьи красного толка, которые пишет этот тип Де Кемп.

Кто-то сказал:

— Поддерживаю.

Затем последовал длинный нудный доклад какого-то библиотечного комитета. Какие-то неприятности с детской секцией в городской библиотеке. Что-то насчет запрета на выдачу «Робин Гуда».

Эд Уандер внезапно встрепенулся. Дженсен Фонтейн назвал его имя.

— Во время моего отсутствия, — говорил отец Элен, — мы получили несколько писем касательно подрывных элементов на так называемых проповедях некоего… — он взглянул на лежащие перед ним бумаги и недоверчиво хмыкнул, — Иезекиля Джошуа Таббера. Член общества Элен Фонтейн, моя дочь и сотрудник WAN-TV посетили митинг возрождения религии, который проводил этот Таббер. В результате Элен на некоторое время прописан постельный режим. Мистер Эдвард Уандер представит вам полный отчет.

Эд встал. Ему все это не нравилось, и у него было неприятное подозрение, что он не завоюет чести и славы.

— Дело в том, — сказал Эд, — что я не авторитет в подпольных коммунистах. Я знаю, что это серьезная работа. Беречь страну от коммунистического переворота и все такое прочее. Но я ведь занят своим делом на WAN-TV. Возможно, кто-то из вас слушал передачу «Час необычного» по пятницам ночью…

Маллигэн угрожающе сказал:

— Доклад о Таббере, Крошка Эд, доклад о Таббере. Никакой рекламы.

Эд откашлялся.

— Да, сэр. Ну, честно говоря, судя по тому, что я слышал, Таббер скорее антикоммунист, чем коммунист. По крайней мере он так говорит. Он жалуется, что люди стали чересчур материалистами, сосредоточились на вещах, которыми они владеют, которые они потребляют, вместо духовных ценностей… По-моему так.

Кто-то произнес:

— Мой священник говорит то же самое на проповеди каждое воскресенье. В понедельник мы это забываем.

Кто-то другой сказал:

— Действительно ваш священник так говорит? Это кое-что, что я хотел вынести на обсуждение. Что не так в нашем обществе потребления? Что случилось бы с нашей экономикой, если бы мы слушали этих предполагаемых религиозных лидеров?

Дженсен Фонтейн постучал молотком.

— Продолжайте, — велел он Эду Уандеру. Он не казался довольным тем, как протекает доклад. Что в свою очередь мало радовало Эда.

— Ну, в общем, все, что я могу сказать, это что он говорил не как коммунист. Вообще-то Элен, мисс Фонтейн, даже задала ему прямой вопрос на эту тему, и он ясно высказался, что он не коммунист.

Женщина, которая выступала по поводу библиотеки, спросила тоном полнейшего непонимания:

— Но какое все это имеет отношение к тому, что Элен находится под наблюдением врачей? Что он с ней сделал?

Эд в мучении посмотрел на Дженсена Фонтейна, который начал что-то говорить, но тут же захлопнул рот и сжал губы в линию, так что, решил Эд, между ними лезвие ножа не прошло бы. О господи.

— Ну, — сказал Эд, — мисс Фонтейн вроде как мешала ему говорить, подавая реплики с места. Он рассердился и, ну, проклял ее.

Наступило молчание. Они, как и Фонтейн ранее, решили что речь идет о ругательстве. Эд прояснил вопрос.

— То есть, он наложил на нее заклятие.

— Заклятие? — переспросил Уоннамейкер Дулитл.

— Что-то вроде чар, — сказал Эд.

— Какое это имеет отношение к тому, что она лежит в постели?

— Она говорит, что у нее зуд, — несчастным тоном сказал Эд.

Дженсен Фонтейн постучал молотком.

— Давайте сократим эту болтовню. Что именно сказал старый болван?

В свои бесплодные актерские годы Эд Уандер потратил немало времени, совершенствуя память. Запоминая диалоги. Теперь он обратился к памяти. Он сказал:

— Его слова звучали примерно так: «Воистину проклинаю суетную гордость женщин! Истинно… — Когда Таббер волнуется, он начинает изъясняться этим цветистым старинным стилем — „Истинно более никогда не найдешь ты наслаждения в суете. Правда, что более никогда не найдешь ты наслаждения в модах или косметике!“

Эд с надеждой закончил:

— Это не точные его слова, но почти так. Так что, как видите, он наложил проклятие не совсем на Элен. То, как он выразился, в сущности относит его заклятие ко всем женщинам…

Он прервал фразу на полуслове, чувствуя, как холод коснулся основания его позвоночника и медленно пробирается по нему вверх.